Роман Михаила Савеличева «Крик родившихся завтра» — очень искусно сделанное повествование, повествование, способное захватить, хотя порою мучительное: слишком много оборванных логических и причинно-следственных связей, слишком много — в духе поздних Стругацких — чудес без объяснения («для настроения»), а еще много подавленной, пробивающейся через комплексы подростковой эротики, много физиологии, много патологий — от текущей изо рта слюны до гермафродитизма, много — насколько это возможно в тексте — обнаженной натуры, и очень часто используется слово «трусы».

Это вызывает в памяти еще одну недавнюю книгу, тоже изданную издательством «Снежный ком» — «Замену» Сергея Цикавого, тоже, как и большую часть «Крика», написанную от имени женщины, даже в женском «тоне», и тоже погруженную в мир патологических, физиологических ощущений главных героев, а кроме того — тоже рассказывающую о школе для детей со сверхспособностями, над которыми экспериментируют коварные спецслужбы. Есть и еще одна общая деталь в «Замене» и «Крике»: Япония. Действие «Крика» происходит на территории альтернативной Японии, события книги Сергея Цикавого разворачиваются в мире японского сериала «Евангелион», в первых вариантах романа все герои носили японские имена.

Не стоит забывать, что Япония — в некотором смысле страна Аркадия Стругацкого.

Впрочем, у Савеличева — альтернативная, баснословная Япония.

И это не единственная реминисценция, которая приходит в голову при чтении романа Михаила Савеличева. Автор вообще не балует читателя новыми идеями — он, кажется, специально решил воспользоваться давно проверенными мировой литературе качественными заготовками.

Например, неестественное зачатье — вспоминаем «Альрауне» Ганса Эверса и «Тавро Кассандры» Айтматова.

Повествование в основном ведется от имени вымышленного персонажа, существующего лишь в сознании ДРУГОГО героя, страдающего расщеплением личности — что немедленно заставляет вспомнить построенного на этом же приеме «Соглядатая» Набокова — а заодно и российского фантаста Мерси Шелли, много писавшего о людях с раздвоением личности.

Ну а о том, как банальна идея интерната для необычных детей, нечего и говорить (так же, как идея детей-индиго, начинающих новый эволюционный этап).

Бесполезен «историко-игровой» элемент в романе Савеличева. Действие книги происходит в альтернативном СССР, героям приходится общаться с Чкаловым, Сергеем Капицей и космонавтом Леоновым — но это все не очень нужно, все это могло бы происходить в любой другой, вымышленной или подлинной стране. Введение реалий прошлого хорошо для иллюстрации какой-то историко-политической идеи, но Савеличев использует чрезвычайно нагруженные смыслом символы как материал для декора — что несколько расточительно.

Впрочем, банальность кое-что позволяет увидеть лучше.

На примере романа Михаила Савеличева можно увидеть некоторые важнейшие тренды, определяющие сегодня развития фантастической литературы, особенно ее лучшей, интеллектуальной части.

Один из этих трендов — интерес к биологии, к возможным изменениям человеческой природы, угрозам отмирания человека перед лицом некоего биологического или кибернетического преемника — темы, точно вытекающие из нынешнего этапа научно-технического прогресса, разворачивающегося под флагами искусственного интеллекта и биотехнологий. На этом фоне даже натуралистичность и эротизм, вообще банальные для литературы начиная с эпохи «больших 60-х», начинают светиться особым смыслом — это не просто натуралистичность, а биотехнологическая, биомедицинская натуралистичность, это физиологизм, обнажившийся из-за грубого вмешательства науки и эволюции в человеческую телесность.

Впрочем, речь не только о науке — и тут мы подходим еще к одному тренду: стиранию граней между концептуальными рамками, объясняющими происхождение фантастического — такими, как «научные открытие», «наука будущего», «магия», «мистика», «сновидения» и т.д. Если в фантастике ХХ века читателю четко объясняли, откуда берется чудесное, то сейчас это не обязательно: описанные в романе Савеличева переселение душ, ручные кашалоты, бегство детей на Марс и их беседу с космонавтом Леоновым во сне можно объяснять чем угодно — эволюционным скачком, научным развитием, мистикой, а можно ничем не объяснять, просто констатируя, что в пространстве романа мы имеем больше степеней свободы, чем в нашей реальности.

И все это наводит на мысль о еще одном сближении. Важнейшей разновидностью фантастической литературы ХХ века был экспрессионизм — литературное направление, возникшее под влиянием потрясений Первой мировой войны. Среди значимых отличий экспрессионисткой фантастики следует отметить: «спутанность» сознания лирического героя, легко переходящего от реальности ко снам и галлюцинациям; столкновение героев со слишком могущественными силами — взрывчатыми веществами, концентратами энергии и другими «феноменами», которые герои, как «ученики чародея», выпускают на волю, но не могут контролировать; наконец — отсутствие четкой грани между разными модусами повествования — реалистическим и аллегорическим, легкий переход к символизму и обратно. «Снег святого Петра» Лео Перуца, «Газ» Георга Кайзера и «Кракатит» Карела Чапека служат прекрасными иллюстрациями всего этого.

«Крик» Михаила Савеличева несет на себе все признаки экспрессионистской фантастики, но что важно — не он один. Мы можем говорить о существующей в нашей фантастике экспрессионистской «струи», которую можно было бы обозначит как нео-экспрессионизм, и даже как «био-экспрессионизм» — поскольку биологичность, акцент на телесность является еще одним неизменным атрибутом этих произведений. К «биоэкспрессионистским» романам можно отнести и уже упомянутую выше «Замену» Сергея Цикавого, и ряд произведения Дяченко (особенно «Vita Nostra»), и, в предыдущем временном срезе — «Охоту на ясновидца» Анатолия Королева.

Резюмируя: «Крик родившихся завтра» — чрезвычайно искусная, высокопрофессионально сделанная занимательная игра с довольно банальными для фантастики идеями. Именно последнее обстоятельство затрудняет окончательную оценку романа, так что приходится отчасти (только отчасти) солидаризироваться с автором интернет-отзыва на другой роман Савеличева: «Удивляюсь автору — такая бездна таланта настолько бездарно израсходована!». Израсходована, конечно, не бездарно, но все же по прочтению книги так и хочется задать вопрос: «Ну и что?». Если сюжет сводится к тому, что неизвестно откуда взявшиеся дети-индиго, чье физическое существование не вполне достоверно, бегут с земли на Марс неизвестно зачем, неизвестно как и неизвестно почему, то у читателя неизбежно остается некоторое чувство неудовлетворенности.

И тем не менее роман относится к числу лучших российских фантастических романов последних лет.

Произведения Яны Дубинянской чрезвычайно уязвимы для критики, и не потому, что они низкого качества, а потому, что они слишком амбициозны.

Причем амбициозны и с точки зрения темы, и с точки зрения способа письма.

В качестве темы для своих романов Яна Дубинянская берет самые сложные философские категории. В прошлых своих текстах она уже, например, говорила об удаче и свободе, а в «Своем времени», как видно из названия, замахнулась даже на «время». И разумеется, столкнулась с вызовами, которые не всем по зубам. Ведь время — тема одновременно и чрезвычайно сложная и при этом и блистательно разработанная лучшими умами человечества, достаточно называть имена Баргсона, Гуссерля и Эйнштена, которые действительно расширили наше понимание времени. Если же говорить о литературе: Яна Дубинянская пишет о персональном времени и его скорости – но именно этому вопросу посвятил Томас Манн самые сложные и самые глубокие страницы своей «Волшебной горы». В фантастике тема времени прежде всего исследовалась через осмысления парадоксов путешествий во времени, и тут недосягаемой интеллектуальной вершиной видится «Конец Вечности» Айзека Азимова.

Выходить на такую арену всегда надо с осторожностью, и прежде всего, глубоко осознавая, что ты собственно хочешь сообщить городу и миру. Между тем, не обладая в запасе достаточным количеством идей, Яна Дубинянская прибегает к своему излюбленному приему: превращает время в навязчивый лейтмотив (так же, как в романе Дубинянской «H2O» таким лейтмотивом была «свобода»). О времени говорится все время, о нем говорят персонажи, оно поминается к месту и не к месту, но искры высечь этими многочисленными чирканиями не удается. Если у вас нет какого-то особого понимания времени, если вам нечего о нем сказать нового — то количество слов компенсацией не является, даже если снабдить повествование большим числом касающихся времени житейских мудростей и банальных метафор. Порою неуместность бросается в глаза: в эпизоде, когда, барышня, привыкшая к одинокому, «атомизированному» существованию сталкивается с жизнью вместе с большим числом людей в коммуне – то очевидно, это ясно из текста, встает проблема личного пространства. Однако и автор и персонаж, ради верности лейтмотиву, называют его личным временем. В других местах «время» заменяет такие понятия как «жизнь» или «судьба». Но частота употребления слова не может компенсировать отсутствие месседжа — писателю, к сожалению иногда просто нечего сказать сверх общеизвестного.

При всем том — Яна Дубинянская обладает талантом, который необходим всякому фантасту, и которого добрая половина отечественных авторов фантастики лишена: у нее сильное воображение. Она придумывает прекрасные фантастические идеи, но их разработка всегда не отрабатывается до конца. В «Своем времени» фантастическое допущение – возможность людей устанавливать для себя индивидуальную скорость течения времени. В отечественной фантастике идея разных скоростей времени уже разрабатывалась – прежде всего в «Темпограде» Георгия Гуревича и в «Должности во вселенной» Владимира Савченко. Последний роман, на мой взгляд — выдающееся произведение фантастической литературы, но и у Савченко, и у Гуревича аномальное течение времени происходит в некой особой, контролируемой обществом зоне, между тем как Дубинянская изобретает общество, в котором скорость времени – приватна, и у каждого своя. Эта идея совершенно великолепна, и в те моменты, когда Яна Дубинянская начинает ее обдумывать, изображать ее последствия – она оказывается в когорте первоклассных фантастов. Но любитель фантастики не сможет насладиться этим на протяжении всего пятисотстраничного романа, ибо писатель ставит перед собой куда более сложные задачи, и тут мы подходим к амбициозности письма Дубинянской.

Яна Дубинянская не заботится о развертывании сюжета, акцентируясь более на драматизме отдельных эпизодов.

Ей мало быть просто хорошим фантастом, ей хочется быть еще и писателем «мейнстрима», писатель отдает обильную дань «традиционному литературному», размывая внимания читателя, усложняя повествование многочисленными лирическими и любовными линиями, а заодно зарисовками из жизни писателей. Роман распадается на два, на сюжет из будущего времени – и из настоящего, второй сюжет «мейнстримовский» и его действие, как и действие «Автохтонов» Марии Галиной, происходит в не называемом, но узнаваемом Львове.

При этом писатель трудолюбиво утяжеляет текст работой со словом и с деталью – и мы имеем сложную риторику, нанизывание эпитетов, словесные красивости, усложненные конструкции, элементы постмодернизма (появление автора среди персонажей) и загромождение картины подробностями. Тут случаются прямо-таки набоковские удачи — например «внутренний таймер, который, тикая, маскировался под сердце», но случается и что-то сомнительное – например «внутренний порыв… во время которого».

Автор сам наставил перед собой высоких барьеров, которые ему пришлось перепрыгивать. Ведь чтобы заставить деталь заиграть в тексте, нужны наблюдательность, остроумие, чувство меры, нужен, в конце концов, труд по осмыслению окружающей реальности. Нагромождение словесных красивостей не может искупить отсутствие в тексте интеллектуальной или эмоциональной нагруженности (раз уж автор отказался от сюжетного динамизма). Боюсь, что Яна Дубинянская просто не справляется с теми задачами, которые перед собою ставит. Вместо хорошего фантаста перед нами предстает очень средний писатель-реалист, который не различает сильные и слабые стороны своего таланта, распыляется между множеством художественных целей и не может в полной мере достичь большинства из них. Гениально задуманный роман оказывается плохо воплощенным из-за того, что автор хочет одновременно быть философом, социальным критиком, гениальным стилистом, лириком и бытописателем. Может быть, тут не хватает только одного: чувства меры.

У этого романа, несомненно, есть достоинства. Он до некоторой степени остроумный, достаточно занимательный, и к тому же внутренне цельный, что по нынешним временам немало. Если бы я был консультантом издательства, я бы несомненно рекомендовал его публиковать, ибо благодарный читатель для него безусловно найдется. И все же «Повелители Новостей» — роман и второсортный, и вторичный.

Тема демонизации телевидения — традиционная тема нашей культуры, и тут недосягаемыми образцами служат романы Виктора Пелевина — «Generation П» и «S.N.U.F.F.».

Завистливым подглядыванием за высшим светом, купающимся в сексе и кокаине, нас тоже не удивишь — это если забыть про иностранные варианты, и помнить только об отечественных, начиная с «Дyxless» Сергея Минаева. От того, что Мидянин отягощает свою неприязнь к элите включением в повествование реальных медийных персон, текст ни веселее, ни более новаторским не становится.

Идея, что за реалиями мегаполиса скрываются нечисть и демонические сущности — вообще стандарт нашего городского фентези, передозорить «Дозоры» Сергея Лукьяненко и его соавторов уже затруднительно.

Ну и не забудем немного садомазохистской эротики, взятой на прокат у Владимира Сорокина. Изображенная Мидяниным сцена, где адепты, беря друг друга за руки, дают ударить себя током, заставляет немедленно вспомнить сцену Сорокина, в которой опричники сверлят друг другу ноги.

Вот всеми этими сто раз обкатанными идеями и приемами роман Мидянина и исчерпывается, хотя написан он бойко и с фантазией.

Роман как бы совершенно развлекательный, и поэтому разбирать его с этико-политической стороны как бы глупо — хотя неприязнь к телевидению и «высшему свету» проскальзывает в нем вполне искренняя. Но все же заметим, что между мерзавцами из высшего света и не могущими вызвать сочувствие простолюдинами единственным «позитивом», оставленным читателю, остается несгибаемая воля к победе и выживанию главной героини, для которой на этом пути изнасилование — только досадная задержка. И как ни пытается автор опустить героиню, изображая ее подстилкой людей и демонов и мстя ей за элитарное самодовольство (привет Оксане Робски и Ко), этот позитив остается с читателем, потому что в противном случае ему не на что опереться в тексте — иначе текст стал бы чернухой как у Сорокина. Но в этом смысле у Мидянина текст «лучше», чем у Сорокина.

Где-то в глуши сохранилась совсем глухая деревня, в которой до сих пор есть чудеса, леший бродит и русалка на ветвях сидит. Сколько в отечественной фантастике уже было таких выездов в деревню? «Малая Глуша», «Тайна заброшенной деревни», «Дом в глуши», «Потому что потому»… На обложке «Овчарово» приводится цитата критика Ольги Лебедушкиной: «Цикл «Южнорусское Овчарово»– еще один пример того, как русская провинция в современной литературе становится пространством чудес и превращений…»

Еще один.

А зачем нам еще один?

Правда, на Дальнем Востоке кажется такого еще не было.

При этом автор талантлив, владеет языком, остроумен, изобретателен.

Но все в меру.

В меру изобретателен, в меру остроумен.

И совершенно не умеет придумывать финалы для своих «мираклей».

Рассказы подаются как жизненные заметки и наблюдения и поэтому в них нет особого сюжета – но чем компенсируется это отсутствие, учитывая что и заметки ведь взяты не из жизни, а из воображения? «Этнографические» заметки– чрезвычайно коварный жанр, поскольку он создает впечатление, что ты пишешь что-то очень важное, и поэтому можешь пренебрегать обычными требованиями, предъявляемыми к литературному тексту. В результате повествование может получиться и недостаточно развлекательным и недостаточно серьезным.

В цикле нет никакого накопления ценности, никакого «роста смысла», и поэтому не хочется знать, что будет дальше. Однообразные чудеса просто сыплются как из мешка, так что книга кажется длинной и скучной.

И еще хочется сказать вот о чем. Некогда считалось обязательным, что фантасты приводят какие-то объяснения изображаемых фантастических феноменов. Например: это необычное явление природы, это создание ученых будущего и т.д. Сегодня отказ от объяснения чудесного стал довольно рутинным приемом. Однако, хотя этот прием и совершенно обыкновенен, это не значит, что он сам по себе добавляет тексту какую-то ценность. Скорее даже наоборот. Вообще, отказ от объяснений фантастического есть инструмент управления читательским вниманием. Таким образом автор перераспределяет ресурс внимания с самого чуда на что-то более важное. И поэтому нужно, чтобы это «Более важное» в тексте присутствовало. В противном случае авторский жест повисает в воздухе, отказ от объяснений становится бесцельным.

Мое общее впечатление от «Южнорусского Овчарово» такое: хорошо написано, и написано талантливым автором и все же чего то не хватает (не хватает: сюжета, финалов, характеров, сверхзадачи, и т.д.).

Альтернативная история в сочинениях отечественных фантастов, как правило, создаётся деяниями неисчислимых «попаданцев». Альтернативное прошлое Советского Союза второй половины прошлого века, о котором рассказывает Михаил Савеличев, к радости продвинутого читателя, обходится без вмешательства «засланцев» и складывается в результате эволюционного слома в развитии человечества. Причина слома – Вторая мировая война, которая в описываемом мире оказалась более длительной, более разрушительной и значительно более смертоносной. Погибли не десятки миллионов людей, а миллиарды. И, хотя по итогам войны территория СССР приросла Европой и половиной Японии, ущерб, причинённый мировой бойней не удалось полностью ликвидировать даже к середине шестидесятых. Тем не менее, на развитие науки и техники в Советском Союзе денег не жалеют: снаряжается пилотируемая экспедиция на Марс, развивается общегосударственная компьютерная сеть.

Чудовищные потери в войне изменили не только историю, изменился сам ход эволюции хомо сапиенс. Цивилизация подошла к точке бифуркации, к некоему порогу, на котором самое ничтожное воздействие может направить развитие человечества по новой траектории. Во всем мире начинают рождаться дети с необычайными способностями – «дети патронажа». Они-то и способны осуществить такое воздействие, запустив эволюционный скачок. «Дети патронажа» немедленно становятся объектами исследований и экспериментов, в СССР ими достаточно жёстко занимается Спецкомитет. В романе нет места пресловутой «слезинке ребенка»: и странные дети, и специалисты, их изучающие, беспощадны друг к другу, как могут быть беспощадны в борьбе за выживание два разных биологических вида. Может ли «спусковой крючок эволюции» быть милосердным, умеет ли он любить? Ведь его имя – Надежда и она – «дитя патронажа», которому предстоит сделать выбор: толкнуть человечество на новый виток эволюционной спирали или уничтожить его, как досадную помеху…

Роман «Крик родившихся завтра» довольно сложен для восприятия из-за манеры автора оставлять сюжетные лакуны. Некоторые сцены в книге могут показаться чересчур жестокими или слишком откровенными. Практически на каждой странице Савеличев подкидывает нам загадки, заставляющие додумывать, сопоставлять, ужасаться и, обдирая мозг, протискиваться сквозь нарочитую невнятицу, просчитанную путаницу и эпатажную недосказанность. Пробираться к истине, которая не всегда истинна. Для автора нет табу. Он бесстрашно и бесстыдно балансирует на каких-то жутких лезвиях и гранях. По всем признакам – перед нами произведение, представляющее направление, именуемое издателями «неформатом». Но настоящая фантастика и должна быть такой: неожиданной и неформатной.