О чем роман Деблина «Горы моря и гиганты»? Ответив на этот вопрос, можно, тем самым зафиксировать, в чем специфика научной фантастики, родившейся в рамках того литературного направления, что именуют «Экпрессионизмом» — направления, прежде всего отражающего травматический опыт Первый мировой войны.

Итак, эпопея Деблина, как и другая экспрессионисткая фантастика, повествует о двух важнейших вещах

1.Как человек развязывает страшные,и неконтролируемые неодушевленные силы- обычно связанные с выделением огромной энергии.

2. О том, как эти страшные силы оказывают неконтролируемое действие на человеческое сознание, которое оказывается потрясенным, загипнотизированным, неузнаваемо измененным- в конечном итоге непринадлежащем ее носителю.

Пересказать Деблина невозможно ввиду огромности романа- достаточно сказать, что в одном из эпизодов рассказывается, как могучие машины производят на людей такое «религиозное» действие, что люди решают приносить себя в жертву машинам и бросаются в прямо в колеса турбин.

Типичными образцами экспрессионисткой фантастики такого рода могут служить:

«Газ» Георга Кайзера — о производстве страшно ценного газа, который к сожалению имеет свойство спонтанно взрываться, но энтузиазм производителей (включая рабочих) не позволяет остановить его производство;

«Снег святого Петра» Лео Перуца- о неком токсине, вызывающем эпидемии фанатизма — когда-то религиозного, теперь марксистского;

«Кракатит»- Чапека-об изобретении сверхмощной и спонтанно взрывающейся взрывчатки на фоне снов и видений ее создателя;

«Фабрика абсолюта» его же- о технологическом процессе глубокого сжигания материи, приводящей к выделению «божественной субстанции», оказывающей необратимые изменения в психики, что приводит к всемирной религиозной войне.

Уже этот пересказ показывает общность тем. Применительно к России реко говорят об экспрессионизме, и тем не менее эталонным образцом экспрессионисткой научной фантастики этого типа является «Республика южного креста», Брюсова, довольно близко к нему — «Трест Д.Е.» Эренбурга и «Зависть» Олеши.

И еще хочется сказать в связи с этим об одном обстоятельстве — о том, как отличались друг от друга влияния на культуру, оказанные Первой и Второй мировыми войнами.

Вторая мировая поразила человеческими деяниями.

Первая мировая показала бессилие людей перед безличными материальными силами. Непосредственное след войны в культуре – литература о взрывах и взрывчатых вещества, отравляющих и взрывающихся газах, об инвалидности, сумасшествии и непоправимых потерях. Предельный способ очеловечить войну тогда заключался в том чтобы социализировать ее, свалить на империализм – но в этом было мало обаяния, да и империализм был безличной силой. Именно поэтому первая мировая произвела такое деморализующее воздействие.

Вторая мировая, несмотря на куда большие жертвы и разрушения, вернула веру в человека как субъекта действия. Хотя возникли сомнения во вменяемости человека – но все же как действующего лица. Лучше Гитлер чем Кракатит.

«Черное знамя» Дмитрия Казакова — альтернативно-исторический роман о том, как нацистский переворот произошел не в Германии, а , наоборот в России — правда, не под расистскими, а как раз наоборот, под евразийскими лозунгами- но холокоста все равно никто не отменял.

На первый взгляд это политическое высказывание- ну, о чем бы? — ну, например о том, что «тоталитаризм — это не хорошо». Именно этому, скажем. посвящено сопровождающее роман послесловие Андрея Валентинова. Но на самом деле, всякая мысль на эту тему давно банальна, а суть удовольствия , которое здесь предполагается — в карнавальной игре по комбинированию исторически нагруженных знаков.

В «Знамени» несколько таких комбинаторных игр.

Первая игра — воображать, как бы выглядели реалии Третьего Рейха, если бы их начали реализовывать на российской почве. Партия остается партией, фюрер называется вождем, вместо СС — Народная дружина, вместо гестапо- жандармы (но в черных мундирах), вместо «условных» древний арийцев — столь же условные чингисовы монголы, вместо Анненэрбе- «Наследие», вместо группенфюреров- темники, вместо министрства пропаганды- министерство мировоззрения. Можно играть, ища аналогии персон гитлеровского режима: а кто у нас вместо Гитлера? А кто вместо Геббельса? А вместо Гиммлера?

Еще одна игра: расставлять в новых реалиях людей из реальной истории. Большинство персонаже романа носят фамилии исторических деятелей, причем в новом режиме карьеру сделали и те, кто ее делал при советском строе, и те, кто оказался в эмиграции. Роль идеологов «нацистской партии» играют эмигранты-евразийцы, СС возглавляет умерший в эмиграции Хан Хаджиев, а первым президентом «веймарской» республики 1917 году почему-то избирают Витте, хотя в нашей реальности его и в живых не было.

И еще одна игра — идеологическая: представлять цитаты из трудов еврзийцев как лозунги правящей партии. Легко идут

И детективный (впрочем. не очень лихо закрученный) сюжет, и заканчивающееся самоубийством история "прозрения" главного героя оказываются лишь поводом для панорамного путешествия по карнавалу — карнавалу, где Тухачевский сменяет генерала Корнилова на посту военного министра Вечной империи.

История ХХ века столь ярка, она сформировала столь характерные личности, что из нее легко сделать карнавал, все начать менять местами, переодевать мундиры, использовать и приемы контраста и сходства.

Политическая актуальность создает иллюзию, что этому карнавалу свойственно нечто вроде идейности, хотя главная идея- все возможно, и все остается тем же.

Это не отрицательный и не положительный отзыв, это заметка о том, как звериная политическая серьезность не может скрыть доминирование игры формой над содержанием.

Хочу еще сказать про роман М.Галиной «Автохтоны». Роман этот сначала кажется увлекательным, но затем с подозрением начинаешь обращать внимание на то что слишком уж много формальных изысков. Эти вот говорящие фамилии- есть психиатр доктор Верховцев и завлитчастью Шпет. Или: главного героя называют только «он»- трудная задача, это ведь остальных героев нельзя уже называть местоимением третьего лица, но автор с трудностью справляется. И на середине обнаруживаешь этот идущий от 90-х годов привкус — привкус постмодернизма — то есть несерьезного отношения текста к самому себе. И понимаешь, что нагромождаемые в "Автохтонах" тайны и загадки никогда не будут разгаданы, в этом и замысел — также, как они не разгадываются в "Фигурных скобках" Носова, романе, похожем на "Автохтоны" и по тону, идаже по городскому ландшафту, в котором действует герой-командировочный.

В итоге оказываешься не в центре повествования, а в центре довольно богатой выставки литературных приемов. Такие романы хорошо публиковать в журнале «Литературная учеба», чтобы их читали студенты Литинститута и учились. Автор как гид по этой выставке идет и говорит: а вот это у нас явная реминисценция, а вот это у нас скрытая аллюзия (на письмо из «Двух капитанов»), а вот это у нас говорящая фамилия — видите польский патриот носит фамилию польского патриотического историка — погуглите, а вот это у нас две равноверотных версии одного события- ну знаете , как у Акутагавы или Пиранделло, а тут у нас промелькнет подлинная фамилия героя, но только один раз, никто не заметит, а тут вот мы дадим подсказку которая расшифровывается только при повторном прочтении, — а зачем? — ну как? Прикольно же.

Но мне не прикольно.

Владимир Вейдле в свое время написал про "Поминках по Финнегану" Джойса, что это книга "где каждая фраза — ребус и каждое слово — каламбур, где двусмысленно все вплоть до правописания и где тем не менее до смысла можно докопаться (при помощи справочных изданий и словарей десяти европейских языков), хотя дело не в нем, а как раз в предполагаемом удовольствии до него докапываться". Не всякий получает такое удовольствие от расшифровки- особенно, когда этот труд не оправдывается авторитетом Джойса.

Работать расшифровщиком запрятанных в текст фокусов, гордясь перед самим собой крохами псевдоэрудиции (спасибо виипедии), относиться к роману как кроссворду- нет , мне не прикольно. А зачем еще было его читать- я не понял.

При том- кто бы что сказал об авторе плохого. Да, написано с большим искусством.

«Фигурные скобки» Сергея Носова очень мило написаны. Как я люблю: внимание к бытовым деталям, которые становятся таинственными просто из-за повышенного внимания к ним; совпадения, не бьющие в глаза, а заставляющие хорошо подумать, прежде чем их заметишь; вдруг тормозящие движение сюжета теоретические рассуждения; тайны, которые кажутся вот-вот будут разгаданы — но не разгадываются; тема двойничества; детективный сюжет, движущийся без спецназа и прочей голливудщины… Однако, роман оборван на случайном месте — и о чем тут подумаешь?

Конечно, о трудовой теории стоимости. О том, что ценность всякой вещи, включая и произведение искусства, зависит от количества вложенного в него труда. Так вот, в «Скобки» этого труда вложено мало. Роман о и по размеру небольшой, и сюжет не разработан, и оказывается просто этюдом или эскизом. Все персонажи и ситуации, которые казалось, не имеют отношение друг к друга и чье единство обеспечивалось лишь надеждой на движение действия – после обрыва этого действия оказываются тем, чем они есть — эклетичным набором материала, собранного автором для каких-то своих будущих текстов – и вдруг вываленного скопом и без разбора в одном коротком этюде.

Спросите, а чего бы ты хотел? Хотел бы. Чтобы «Скобки» превратились в огромную эпопею в стиле коммерческой фантастики, чтобы все тайны были раскрыты, а заодно и разоблачены тайные общества, эти тайны организовавшие?

Я заказов авторам не делаю. Но я знаю, чего бы я не хотел: я бы не хотел знакомится с этюдом. Мое время дорого.

Хотя буду честен: я провел со «Скобками» прекрасную субботу, хотя и закончившуюся разочарованием, и немым вопросом «что, и это все?»

Благодаря настойчивости издателя Глеба Гусакова, познакомился с очень интересным новым писателем-фантастом Сергеем Цикавым, автором романа «Замена». Это, второй его роман, по словам Гусакова, первый – космоопера, большого интереса не представляющая. Но этот роман действительно необычный. Прежде всего – это первый в моем читательском опыте роман, написанный мужчиной, но идеально презентующий типаж хорошего интеллектуального женского романа.

"Замена" написана от имени женщины, причем я не заметил ни одного серьезного «искажения», которое бы выдало, что автор взялся освоить чуждую и плохо знакомую ему идентичность. Наоборот, у романа есть несколько характерных черт женской прозы, а именно: 1) преобладании женщин среди персонажей и среди главных героев в особенности; 2) наличие у женщин некоторых типично мужских достоинств, включая умение победить мужчину в драке и перестрелке; 3) повышенное внимание к телесным ощущениям; 4) высокая значимость секса в жизни при отсутствии не только похабщины, но даже всякой излишней откровенности в разговоре о нем; 5) сравнительно большая — особенно заметная в фантастике — значимость ощущений и переживаний героя по сравнению с сюжетом; 6) любовная линия, затеняющая основную интригу; 6) финальная идея, обожествляющая любовь мужчину к женщине как космогонический и созидающий миры процесс. Разумеется, ни один из этих признаков не является жестким гендерным маркером, и все же их совокупность создает «эффект узнавания». Возможно, филологическое образование автора позволило ему создать столь искусную имитацию.

Что касается жанровой и стилевой принадлежности этого романа, то я , забыв про контекст из научной фантастики и фентези, отнес бы его к экспрессионистской традиции — там, где герой погружается в лабиринты своих ощущений и ведений, и исчезает грань между реальностью и галлюцинациями – вспоминаются «Кракатит» Чапека, или в «Голем» Майринка. Уловленная же некоторыми читателями связь с романом «Vita Nostra» супругов Дяченко – действие обоих романов происходит в закрытом специнтернате для одаренных – является чисто формальной, хотя и для Дяченко характерно слегка (но не настолько) повышенный интерес к телесным ощущениям. Роман Сергея Цикавого написан не просто от имени женщины, но женщины, больной раком, жизнь которой сводится в основном к попыткам адаптироваться к головной боли, размышлениям о приеме обезболивающих средств и их побочных эффектах. На фоне этого, действительно важного для больного человека аспекта реальности, весь безумно фантастический сюжет романа с ловлей и аннигиляцией иномирных вселяющихся в детей чудовищ уходит куда-то на второй план и еле движется. Избрав такой метод, автор поймал себя в ловушку, ибо рак просто так пройти не может, а ощущение головной боли вещь все-таки довольно однообразная для заполнения целого романа. Но Сергей Цикавый храбро берется за решение этой нерешаемой проблемы, пытаясь изобрести все новые,все более изощренные способы отображение самых тонких нюансов ощущений героини, и иногда становится понятным, что за мнимыми попытками выразить психику погруженного в себя больного кроется просто чисто филологическое желание поиграть с языком и стилистическими украшательствами. Тем не менее — Сергей Цикавый здорово и убедительно изобразил внутренний мир замкнувшейся на своей сенсорике и воспоминаниях женщины, для которой прислушивание к себе, к потоку ощущений в сущности уже заменяет характер, отчего внешне она выглядит совершенно необщительной и отчужденной от окружающих. Кроме прочего: роман Цикавого — первый в моем читательском кругозоре случай литературного изображения феномена синестезии, то есть смешения зрительных и звуковых ощущений, от чего звуки имеют цвет. Хотя героинь собственно две- кроме больной учительницы литературы, от лица которой ведется повествование, и воплощающей идею уязвимости ( за которой, разумеется, скрывается божественная творческая мощь) есть еще спецагент(ша), воплощающая феминистическую идею присвоение женщиной мужских достоинств- она и гений в физике, и офицер, и умница и в нужный момент стреляет. Сергей Цикавый создал вязкое, тягучее повествование, которое наверное покажется скучным любому записному ценителю фантастики, но которое вполне можно оценить как изделие, изготовленное с достаточным уровнем литературной виртуозности, изобретательности и интереса к человеческой природе.