Тысяча вторая ночь

Фэнтези — жанр презираемый, но как бы и культовый; обливаемый презрением, но чтимый и читаемый. Признаваться в неприятии фэнтези модно, но не менее модно читать Толкина, Ле Гуин и сагу о Гарри Поттере, которая по всем критериям принадлежит к жанру универсальной, покоряющей все возрасты литературной сказки.
Можно и нужно демонстративно игнорировать женский детектив, который, как морская свинка, и не женский, и не детектив, в сущности.
Можно ненавидеть космическую оперу, боевую фантастику с её межпланетными спецназами, легко и приятно критиковать книги, написанные в ЖЖ-жанре, то есть необязательные заметки никому не интересного человека на полях своей блистательной жизни.
Но ругая фэнтези, всё-таки ощущаешь смутную неловкость, словно издеваешься над недалёким и неудачливым сыном благородного отца. Всё-таки иногда, в повороте головы, в жесте, в подборе слов, чувствуется прекрасная кровь, несколько поколений достойных предков; а что он сейчас превратился в это самое — так вы посмотрите, во что превратилось всё остальное.
Много ли осталось от семейной саги — скажем, от традиции «Форсайтов», — коль скоро эталонной русской сагой считается «Чёрный ворон» Дмитрия Вересова? Во что превратилась интеллектуальная фантастика вроде Лема? Беру сейчас именно российскую и восточноевропейскую литературу; в Штатах усилиями Эдгара Уоллеса или Питера Уоттса жанр благополучно развивался.

Сейчас, попадая на русскую почву в период исключительно быстрого вырождения всего и вся, почти любой жанр деградирует с третьей космической скоростью. Производственный роман превратился в бандитский, хотя ровно с тем же набором персонажей: есть бандит консервативный, «вор в законе», а есть прогрессивный, с новыми, передовыми методами убивания. Социальный реализм существует в виде фонтанов авторской желчи, и вдобавок всё это изложено стилем советского производственного очерка.
Ну и фэнтези у нас выглядит чаще всего розовыми соплями, хотя, надо признаться, здесь Россия не одинока. Как сказал Сергей Переслегин, фэнтези — «жанр не обязательно глупый, но имеющий особенно высокие шансы быть таковым».
Борис Стругацкий, объясняясь в нелюбви к фэнтези, говаривал, что этому жанру мешает исчезающе малое число связей с реальностью, зацепок, позволяющих читателю актуализировать личный опыт.

Хорошая фантастика связана с реальностью тысячами нитей — фэнтези болтается в вакууме абсолютной авторской свободы. Беда как раз в том, что эта свобода недостаточна, что в фэнтези исключительно высока власть шаблона. Оно и нормально — как-никак фольклор, а ещё Пропп доказал нам, что фольклорная сказка без устойчивых структурных элементов не существует. Есть особая прелесть именно в их устойчивости, повторяемости — на фоне этого незыблемого каркаса особенно заметны и драгоценны авторские новации. Но тогда эти новации должны присутствовать — практически вся современная сказочная фантастика и так превратилась в штамповку. В подобном романе непременно наличествуют Одинокие Горы (леса, озёра), харчевни, монахи, магия, сугубо механистическая, как бластер, а также драконы и принцессы, причём те и другие удручающе мало переменились со времён короля Артура. Вот если бы принцесса превратилась в злодейку, ведьму, на худой конец в монашку, а дракон оказался бы разумным, как голованы у Стругацких, уже можно было бы что-то такое навернуть вокруг этого. Если бы магия, как в «Гарри Поттере», оказалась бы точной наукой, с ещё большим количеством ограничений, чем алгебра или физика... Но штамп всегда востребован, а непривычное пугает — не столько читателя, он-то воспитуем, — но больше издателя и книгопродавца.

http://altapress.ru/story/109314" style="color:#000000;text-decoration:none;">Здравый смысл фантаста. Жизненный путь Геннадия Прашкевича: от Блока до Лема

14 июня 2013, 07:33

http://obj.altapress.ru/picture/width/174..." width="174" alt="Геннадий Прашкевич. Фото: "Свободный курс"." title="Геннадий Прашкевич. Фото: "Свободный курс".">

"Многообразен, многознающ, многоталантлив, многоопытен – с кем можно сравнить его сегодня? Не с кем! И не надо сравнивать, пустое это занятие, – надо просто читать его и перечитывать" – эти слова Борис Стругацкий однажды сказал о фантасте. http://altapress.ru/story/109314">http://altapress.ru/story/109314

Между прочим, слова эти БНС сказал мне. По моей просьбе охарактеризовал он Мартовича, для моего очерка о Прашкевиче. А позже я и Мартовича просил о Борисе Натановиче что-нибудь сказать. И Прашкевич тоже много хорошего сказал. Им это не составляло труда — лестно отозваться о товарище: они друг дрга по-настоящему уважали, было за что...

— Я много читаю с детства и еще ребенком периодически задумывался, какой из себя в жизни был тот или иной писатель. А вплотную изучением биографий творческих людей я занялся лет тридцать назад. Сначала я написал большую книгу «Самые знаменитые поэты России» — от Ломоносова до Бродского. Сразу после нее выпустил том «Самые знаменитые ученые России», начиная с того же Ломоносова и заканчивая Сахаровым. А десять лет назад опубликовал книгу «Красный сфинкс», в которой собраны краткие жизнеописания русских и советских писателей-фантастов.
В «ЖЗЛ» вышла книга «Братья Стругацкие», написанная в соавторстве с Дмитрием Володихиным, теперь вот — «Жюль Верн». А ранее я выпустил книгу об одном из моих самых любимых писателей — Герберте Уэллсе. Сейчас работаю над биографией Рэя Бредбери. Думаю сдать ее в октябре, если все будет нормально. А следующая книга, наверное, будет о Станиславе Леме. Люди, которых я перечислил, — великие писатели! Писать о них безумно интересно. Изучая другую жизнь, ты в чем-то соотносишь ее со своей.

— У нас сложился такой, скажем, трафаретный образ. Известны биографии Жюля Верна, написанные Евгением Павловичем Брандисом, Кириллом Андреевым, в которых он выступал этаким бородатым романтиком, который не особенно много ездил по миру, а писал в своем кабинете, используя огромное количество книг, карт, отчетов путешественников. Многолетняя крепкая дружба с издателем, долгий счастливый брак — ну просто идеальная биография! И когда «Молодая гвардия» предложила мне написать о Жюле Верне, я даже засомневался: есть ли смысл повторять то, что уже так подробно исследовано? Для начала я перечитал три собрания сочинений Жюля Верна. Скажу вам без ложной скромности: это подвиг. Зато у меня легко вышел первый вариант биографии знаменитого фантаста — я написал ее за несколько месяцев. К сожалению, Жюль Верн у меня оставался по-прежнему этаким советским трудолюбивым романтиком. Я был готов уже отправить рукопись в издательство, но что-то меня в этом тексте не устраивало. И тут мне друзья из Франции присылают огромное количество документов о тайной жене Жюля Верна, о его внебрачной дочери, переписку писателя с издателями — все это нигде не публиковалось до 1972 года! И я понял, что без использования этих материалов выпускать книгу о Жюле Верне просто нельзя, иначе это был бы очередной томик про благонравного классика детской литературы. И я — с упорством Жюля Верна — заново написал книгу!
В книге «Жюль Верн» разрушаются сразу несколько мифов. Скажем, с издателем Этцелем у писателя были весьма непростые отношения. Первый роман Жюля Верна, «Пять недель на воздушном шаре», отказались печатать 17 издателей, пока он не попал в руки Этцелю. Тот сразу понял, что на молодом авторе можно сделать хорошие деньги. И предложил Жюлю Верну договор: на протяжении 20 лет тот был обязан выдавать на-гора по три романа в год! И Жюль Верн подписал этот договор, хотя была опасность потерять его после второго романа «Париж в двадцать первом веке». Вот что писал Этцель, прочитав рукопись: «Дорогой Жюль, я, конечно, ожидал, что у вас ничего не получится. Но когда прочел ваш роман, то понял, что все обстоит гораздо хуже. Вашу первую книгу быстро раскупили, и вы решили, что стали известны и теперь можете говорить все обо всех. Но это не так…» Тут дело в том, что в своем романе Жюль Верн умудрился оскорбить всех живущих рядом с ним писателей, большинство которых были давними друзьями Этцеля! И молодому автору пришлось отказаться от публикации…
Еще один крупный скандал связан с романом «20 тысяч лье под водой», который Этцель также отказался печатать. В первом варианте книги капитан Немо был поляком и топил только русские корабли. Но Этцель не захотел ссориться с Россией, где на книги Жюля Верна был огромный спрос. В результате о том, что подводный мститель стал по национальности индусом, мы узнаем только в «Таинственном острове».
Теперь о личной жизни Жюля Верна. Он любил посещать художественные салоны и знакомиться с девушками, а на это нужны были деньги. На свадьбе одного своего друга в Амьене он встретил Онорину — молодую вдову с двумя детьми. Но уже через год после свадьбы Жюль Верн влюбился в некую мадам Дюшень. Они встречались тайком от своих законных супругов, Мари родила Жюлю Верну дочь. Но ситуация в семье скоро стала такой невыносимой, что возлюбленная Жюля Верна покончила с собой, бросившись в Сену. История имела свое продолжение — 20 лет спустя. Дочь написала своему биологическому отцу письмо, в котором (по действовавшему в то время закону) просила разрешения на брак. Но конверт вскрыл сын Жюля Верна, совершенно несносный Мишель — и закричал на весь дом: «Мамочка, а у меня, оказывается, есть сестренка!

(газета "Новая Сибирь", Новосибирск)

Принять участие в "Петроглифе" приглашаются молодые авторы, пишущие о Севере. Их ожидает палаточный лагерь близ поселка Мейери и активное творческое общение на лоне природы. Планируется приезд гостей со всего Северо-Запада.

Для участников, особо отмеченных жюри, предусмотрены также:
— переход на парусных кораблях по Онежскому озеру;
— экскурсия по музею-заповеднику на острове Кижи;
— экспедиция к комплексу петроглифов на мысе Бесов Нос.

Общая заявка на участие в конвенте "Петроглиф" сопровождается оргвзносом, который зависит от варианта размещения участника.

Организатор конвента Владимир Софиенко о себе и новой конференции:

Выдающийся писатель-фантаст, поэт и переводчик, обладатель множества отечественных и международных литературных премий Геннадий ПРАШКЕВИЧ приехал в Новосибирск полвека назад. Он много путешествует по миру, но каждый раз возвращается, чтобы жить и работать здесь.


ЛЮДИ-ПЛОЩАДИ

— Геннадий Мартович, вы помните, как впервые приехали в Новосибирск?

— Это было в 1958 году, я приехал, чтобы работать в институте геологии. Никого здесь ещё не знал. В кармане у меня лежало письмо к известному сибирскому геологу Геннадию Львовичу Поспелову от академика Дмитрия Ивановича Щербакова. И вот когда я сошёл с поезда, была ночь, я прошёлся до коммунального моста, увидел невероятное количество огней, все они отражались в воде. Это было очень красиво! Я стоял и думал, куда же меня принесло, как выжить в таком огромном городе?! Здесь миллионы людей, как познакомиться хотя бы с кем-то?

— Вам в это время, как я понимаю, было 17 лет?

— Да, это было ужасное чувство, я его до сих пор помню. Многие переживают, когда приезжают на новое место учиться или работать. Сейчас меня уже на улицах узнают, а тогда никакого опыта городской жизни у меня просто не было. Я приехал из маленького железнодорожного городка Тайга (Кузбасс). Хотя уже бывал в экспедиции и в Москве в гостях у Ивана Антоновича Ефремова, писателя-фантаста, учёного-палеонтолога… Новосибирск меня всю жизнь поражал. Пока я был молод, активно изучал город. Мы тогда работали в здании на Советской, 20, поскольку наш институт в Академгородке ещё только строился. Временами город казался мне мрачным, бетонным, непригодным для нормальной уютной жизни. На всём его облике сказывалось бремя войны, когда всё было нацелено на то, чтобы здесь работали заводы, когда люди вставали в пять утра и до двенадцати ночи стояли за станками, точили снаряды, а потом тут же, у этих станков, ложились спать… И вот среди этих мрачных зданий вдруг открывались удивительные уголки, к примеру, Сад Дзержинского, где были фонтанчики, танцевальная площадка с эстрадой, кругом зелень. Мы с друзьями иногда приезжали туда погулять. Ещё у меня был хороший приятель — Вадим Синдюков, он жил в Кривощёково, на той стороне реки, там, где сейчас площадь Станиславского. Это была совершеннейшая провинция, стояли деревянные домики, и можно было побродить между парников и грядок. Потом всё изменилось, появилась площадь, выросли дома. И это место снова мне было дорого, потому что в одном доме жил мой друг Илья Фоняков, поэт и журналист, в другом — уважаемый мною Юрий Михайлович Магалиф, поэт, писатель и сказочник, а в третьем — поэт Нелли Закусина.

Далее — здесь.

(газета "Ведомости", Новосибирск)