* * *

Комуду русскоязычный читатель знает прежде всего как автора историко-фантастического цикла о Франсуа Вийоне; читающий по-польски (или заглядывавший в мою колонку здесь, на Фантлабе, во время оно – когда времени этого было побольше, и деревья были пониже) – помнят и о том, что Комуда охотно пишет произведения на грани реального и потустороннего в антураже Польши времен т.н. Сарматизма, т.е. 16-17 веков. А вот "Якса" – уже не столько "фантастическая история", сколько "историческая фэнтези", а в чем-то и возвращение к тому, с чего Комуда начинал (дебютный рассказ его, "Черная цитадель", был именно что фэнтези с неплохо выписанным средневековым фоном).

Говоря же о "Яксе", о цикле в целом, хотелось бы упомянуть, как минимум, о нескольких вещах: об особенностях созданного автором мира, о событийной арке и о непривычной структуре цикла (по крайней мере, как он существует пока что).

Сперва – о простейшем: о сюжете (и – да, некоторые вещи тут вы можете посчитать спойлерами, хотя в книге вы узнаете о большинстве из них на первом десятке страниц).

Якса – мальчик (а потом и юноша, воин) из рода Дружичей, лендийских рыцарей; его отец – эдакий местный Милош Обилич: в решающей битве королевского войска на Рябом поле с хунгурами (кочевой ордой, гуннами-аварами-монголами этого мира), он обманом проник во вражеский лагерь и убил кагана. Выиграть битву это не особо помогло, а вот для рода Дружичей последствия оказались печальными: сын убитого, новый каган хунгуров, велел истребить весь род убийцы (а в добром раннем средневековье такое, как понимаете, означает не только родственников до третьей-четвертой степени родства, но и слуг, рабов и скотину). Мальчик Якса – единственный, кто спасся из всего рода Дружичей. Спасся – и стал самым преследуемым человеком в Степи и в покоренных хунгурами державах. Более того: поскольку Милош Дружич, отец Яксы, убил кагана вне рамок привычного рыцарского вежества, коварно и обманом, род его проклинаем и большей частью лендийской аристократии. Яксе, как можно понять, проще от такого не становится.

(Замечу, что Комуда любит выбирать героев, которые оказываются – волею судеб – на маргиналиях общества, хотя могли бы претендовать на достаточно высокое положение в нем; таков, например, Зборовский – заглавный герой одноименного цикла рассказов, на котором лежит клеймо сына бунтовщика, к тому же – сына внебрачного; и герои Комуды обычно платят миру за его презрение к ним – почти той же звонкой монетой).

По сути, цикл о Яксе – история отдельной человеческой судьбы на фоне тотальной катастрофы: катастрофы внешней (земли королевства Лендии нынче покорены Ордой, и она тут властвует) и катастрофы внутренней (едва только падает государственность – голову поднимают Старые Боги, а уж им-то милосердие и человеколюбие не свойственны.

Второе, о чем стоило бы сказать несколько слов – это сам мир Ведды, территорий, которые в чем-то отчаянно напоминают наше раннее средневековье.

До какого-то момента и вообще кажется, что автор не особо напрягается, микшируя историю Центральной Европы, смешивая все эти известные (а нам – так тем более) столкновения кочевников и славян: от гуннов до монголов. В Ведде (а так зовется фрагмент этого мира, где происходит большая часть действия "Яксы") есть своя "Польша" и своя "Сербия", свои "Черногория" и "Дикое Поле". Здесь есть без-малого-немцы (и ведут они себя в привычной для польского читателя манере немцев от "Крестоносцев" до "Гуситской трилогии"). Здесь есть почти-скандинавы. Здесь есть своя Византия (правда – островная, зато носящая вполне знакомое для слуха читателя имя Таурида).

Но чем больше ты узнаешь об этом мире – тем более непривычной и рельефной становится картинка. (Автор дает к обеим томам обильные – почти на два авторских листа – комментарии "для внимательного читателя", как называет их он сам; читать их не менее интересно, чем сам текст – эдакий "эффект Бэккера", чего уж там).

Так вот, о мире.

Во-первых, веды, народы Старшей и Младшей Лендии (как и Подгорицы, Монтании и прочих территорий, описанных в книге) – пришельцы здесь. В некое незапамятное время их предки-рабы были выведены из проклятого города-государства далеко на востоке, прошли пустыни и степи и предъявили свое право на земли, которые они нынче и населяют. В далекие Века Камня эти земли населены были Змиями (которые, согласно преданиям, подняли Ведду со дна океана, чтобы тут править); Змии были истреблены поколением героев, и даже теперь, тут и там, можно встретить их чудовищные кости и черепа. Еще в горах тут жили гиганты-столемы, промышлявшие разведением человеческих стад, строившие менгиры и мегалитические сооружения; от столемов нынче тоже не осталось и следа (вернее сказать – только следы и остались).

Во-вторых, место монотеистической религии тут занято верой в Единого ("единоверцы" – так зовут их язычники; и так предпочитают звать себя и сами они) и Ессу. Есса – не Сын Божий (как можно было бы ожидать от такой игры); он полубожественный пророк, "всевспомоществователь" Единого: именно он вывел ведов с востока, именно он дал им Закон Единого (увидев таблицы его во сне, в котором ему приснился Первый Сбор – храм, поставленный Единым среди густого леса). Веды-единоверцы в качестве священного символа почитают Копье, поскольку в борьбе с язычниками от копья в руках его брата, Бедды, Есса и пал, пораженный в спину. (На смертном ложе он кровью своей создал и первые рыцарские гербы для тех, кто оставался с ним до конца; впрочем, это не единственная версия происхождения рыцарских родов и, полагаю, читатели не без удовольствия найдут в книгах и остальные варианты этой истории).

В-третьих, в этом мире вера в Единого противостоит не просто язычеству как другой знаковой системе низшего порядка: язычество и Единый тут связаны без малого манихейской логикой; и эта логика, что важнее, подкрепленная практикой. О непростой истории отношений Праотца-Единого, Чернобога и всего пантеона языческих богов и божков Старшей и Младшей Лендии читатели смогут узнать из приложения (где эта история – концентрирована и сжата), я же обращу внимание только на то, что все языческие обряды показаны Комудой совершенно в логике его мира – и эта логика кровава и безжалостна: боги тут отпочковываются от корней деревьев (или растут из камней – в зависимости от своего происхождения и поколения), но для этого корни и камни следует окропить жертвенной кровью; хунгуры рубят головы врагам, а потом возят их, высушенные, у седел и на копьях (а порой и сажают на возимое с собой Древо Жизни) не просто оттого, что они воплощенное зло: головы эти будут помогать владельцу в посмертии, когда ему и самому придется пройтись по Древу Жизни в попытке добраться до Матери-Неба; стрыги и стрыгоны (как и прочие демонические сущности) не порождения Темного Властелина – хотя тут есть боги, могущие претендовать на это имя, – а возвращающиеся из посмертия несправедливо убитые и умершие без доброго напутственного слова; возвращающиеся, чтобы вершить свою месть.

В-четвертых, наконец, это мир, где обрушилась сама основа нормального человеческого существования: потому что захватчики-кочевники, рвущие страну, это не люди с точки зрения ведов, и в них нет ничего человеческого (правда, читателю придется не раз пересматривать эту пресуппозицию – особенно после прочтения второго тома). Здесь гонимы и несчастны все: Якса, единоверцы, большие и малые роды Ведды, селяне-язычники и иноки разрушенных сборов Праотца.

Отдельное слово стоило бы сказать о структуре книг, об их внутренней хронологии.

Главное, что должен помнить читатель: хронология двух первых книг – не линейная.

Между "Законом Непокоя", первым рассказом первой книги (а действие его происходит сразу после поражения лендийского рыцарства на Рябом поле) и последним, "Визгуном" – проходит под два десятка лет. Причем, большая часть этого времени проходит в промежутке между вторым и третьим рассказом. В "Царстве железных слез" мы видим Яксу мальчиком шести-семи лет, в "Убить беса" – он уже на одиннадцать лет старше, а мир вокруг необратимо изменился. В последнем рассказе, в "Визгуне", ему далеко за двадцать, а Вигго, его слуга, товарищ и спутник, упоминает все те приключения, которые им пришлось пережить (и о которых, видимо, мы подробней узнаем из следующих книг цикла): читатель, будь внимателен, таких моментов в обеих-двух книгах немало, и отслеживать их – отдельное удовольствие (если, конечно, вам такое в радость – как мне, например). Книга заканчивается клиффхэнгером, но не ждите, что второй том покажет нам, как же Якса сотоварищи сумел выпутаться из непростой ситуации.

Потому что вторая книга вернет нас в начало всей истории.

(Структурно, кстати, она, вторая книга, тоже будет напоминать сборник рассказов – но на этот раз все рассказы в ней будут плотно спаяны между собой, будут выстраиваться в единую историю).

Вторая книга, "Якса. Бес идет за мной", сосредотачивается на той самой лакуне в одиннадцать лет, которую мы находим между вторым и третьим рассказами первой книги, "Царства железных слов". Впрочем, начинаться она, вторая книга, будет с событий, которые предшествуют первому рассказу цикла: в первой главе второй книги нам подробно расскажут о событиях на Рябом поле и мы увидим поступок ("проступок", как сказали бы многие из персонажей цикла) Милоша Дружича. Вторая и третья главы второй книги в какой-то момент будут происходить параллельно с событиями второго рассказа первой книги (надеюсь, те, кто читает эти мои заметки, еще не запутались); в нескольких моментах – это буквальная копипаста с фрагментов рассказа "Царство железных слез"; но то, что тут случится, окажется важным для событий, что произойдут через одиннадцать лет – в главах после четвертой.

Еще одно: "Якса. Бес идет за мной" – заканчивается перед событиями рассказа "Убить беса", третьего в первой книге; зато мы узнаем много необычного не только о Яксе, но и о Вигго, его спутнике (и о нескольких других персонажах, чья судьба завершилась уже в рассказах "Царства железных слез"); необычного настолько, что после второй книги стоит перечитать некоторые фрагменты рассказов из книги первой.

Наконец, последняя особенность книг цикла. Якса, несомненно, главный герой его; однако это не значит, что он будет главным героем отдельных рассказов: довольно часто он лишь присутствует в тексте, остается персонажем, вокруг и рядом с которым происходят события важные, страшные и меняющие судьбы этого мира – но сам он в событиях этих принимает отнюдь не заглавное участие. Строго говоря, персонажем, на котором без остатка будет сосредоточено авторское внимание, Якса Дружич станет – в первой книге – лишь в последних двух рассказах; да и во второй книге он окажется в центре повествования как активный протагонист лишь к середине тома.

Как ни странно, такая – переусложненная, казалось бы, – структура цикла дает возможность нам, читателям, составить куда более объемный образ мира Ведды и его истории. Просто стоит помнить, что большая часть событий, о которых нам будут рассказывать, и персонажей, которых мы встретим, это события и персонажи, о которых мы почти всегда узнаем что-то еще – но дальше (в книгах уже написанных или только задуманных).

И это, как по мне, важный элемент авторского замысла и лишний повод читать Комуду внимательно.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

В очередном томе серии "Horyzonty zdarzeń" множество необычайных персонажей, которые любой ценой стараются справиться с обстоятельствами – а то и кое-что получить – в мире, напоминающем поле боя...

Во вселенной угасает величайшая из войн, какую только помнит человечество. Целые системы разрушены. Мертвые корпуса десятков орбитальных городов падают на руины опустошенных планет. Союз Общих Пространств готовится к восстановлению своих сил после подавления гражданской войны. Недобитки побежденных пытаются выжить, а победители уже начинают сражаться между собой за трофеи.

На фоне этой разрухи военный корреспондент пытается найти новые, сильные темы. Частный детектив принимает загадочное поручение. Генерал проигравшей стороны поддается отчаянной надежде для себя и своих солдат. Горстка ветеранов, теоретически – победителей, выясняет, что новые лидеры обрекли их на гибель – Пень, Пес и Расчет оказываются вовлечены в большую политику и отправляются на поиски исчезнувшего космического флота. Война еще выпустит когти, а все герои – встретятся в огне сражений. А некоторые выяснят, что смерть – лишь начало проблем...

Превосходный текст соединяет в себе богатые возможности: размах космооперы Питера Гамильтона, метафизику Фрэнка Герберта и твердый реализм Глена Кука.

ОТЗЫВ

(Автор: Роман Охоцкий; http://katedra.nast.pl/artykul/7121/Majka...)

После чтения этого романа я пришел к выводу, что нынче всякую космооперу, написанную по-польски, придется оценивать с точки зрения впечатлений от "Пастбищ небесных". Потому что это, пожалуй, лучший роман такого типа, написанный польским автором. При этом у меня нет ни малейших сомнений: классифицировать "Пастбища небесные" как космооперу – это оказывать этому жанру честь.

Роман Майки – один из немногих романов, которые не притормаживают уже на старте, когда в аннотации выдаются все важнейшие повороты сюжета. На самом деле, эту установку можно смело распространять и на рецензию: здесь не будет никаких спойлеров. Сюжет разыгрывается во время космической войны, которая как раз клонится к завершению. Герои романа: военный корреспондент, частный детектив, генерал и горстка ветеранов – а еще представитель аристократического рода (хотя в его случае сюжет будет развиваться словно бы с другой "стороны"). И если говорить о героях, то книга ими более чем "богата": их много, и все они находятся на своем месте. Дополнительный плюс романа – то, что в самой истории разбираешься далеко не сразу. Созданный мир богат и разнообразен, а автор не слишком-то стремится сразу объяснять все читателю – в чем там дело с этими "жизнями", богами, войнами, заговорами и пр. Одно можно сказать наперед: это не просто космическое приключение. В него необходимо вгрызться, почти как в романы Яцека Дукая.

Действие динамично. Что может и удивлять. Столько героев, столько сюжетных линий, богатый мир – и все в одном романе (правда – толстом). Но все это умело, с нужной скоростью, развивается. При столкновении с количеством информации о вселенной, об управляющих ей законах (политика, общество, иерархии, зависимости и право) можно почувствовать, как я уже отмечал, растерянность. Но благодаря героям, различные точки зрения позволяют методически выстраивать целостный универсум. И все эти элементы (создаваемый мир, правящие им закономерности, герои и их судьбы) подходят друг к другу и создают неразрывную целостность.

Другие авторы (имея в виду прежде всего американских) раздули бы все это как минимум в трилогию. Наверняка. Тем временем Майка, концентрируя столько элементов в одной книге, дает читателям по-настоящему богатую и втягивающую вселенную. Которую он, к тому же, нашпиговал интересными идеями. Понятное дело, я не стану их раскрывать. Тут нет принципиально революционных концепций (с этой точки зрения это стандарт: политика, заговоры, приключения, война, Жуткие Тайны), но это нельзя воспринимать как упрек. Как для столь сложного и сюжетно концентрированного романа это, по моему, и так новое качество. Тем более, если иметь в виду талант автора и умелое исполнение.

Я не знаком с более ранним творчеством Павла Майки (а это, кажется, третий его роман), но после "Пастбищ небесных" я присоединился к числу его фанов. Я оценил немалое умение, богатство мира и прекрасно выполненное целое. Не знаю, можно ли говорить о Майке как о "молодом" (не по паспорту, ясное дело, а исключительно в смысле писательского опыта) авторе. "Пастбища небесные" представляют его как писателя зрелого и опытного. На обложке его сравнивают с Питером Гамильтоном (видимо, имея в виду размах и богатство представленного мира) и Гленом Куком. До начала чтения это казалось мне несколько претенциозным и наглым. Но, сказать честно, после прочтения "Пастбищ небесных" маркетингового преувеличения в этих сравнениях я увидел совсем немного.

ФРАГМЕНТ

Тесный, темный и задымленный кабак, дешевый джимлайт, приготовленный барменом, и в глаза не видывавшим ни настоящего джина, ни лайма, предельно охрипший голос пианиста, доносящийся из совершенно допотопного проигрывателя – с внешними носителями информации – вот радости, которые Скорон Фиппл за несколько последних лет научился ценить.

Его очаровывала обычность бара "Серебряный Призрак". Нравилось ему, что не попадают сюда случайные люди. Кабак наполняли почти исключительно постоянные клиенты да вероятные кандидаты на таковых. Порой дверь фальшивого дерева каким-то удивительным, очень непривычным образом открывалась, и там вставал некто жутко удивленный. Обычно чтобы исчезнуть, ему хватало одного вздоха раздражающей смеси дымов, запаха подгоревшего чейбаба и хмурого залпа неприязненных взглядов по-над барной стойкой. Самые крутые, вроде Скорона, выдерживали и оставались. Но Скорон и искал именно такое место.

Наблюдал, как Старая Ню гадает на картах Ублюдку Таю, тридцатилетнему сопляку, что учился у Леннокса, пока что на мойщика. Ублюдок Тай, вроде бы, был каким-то там родственником владельца кабака, может его сыном, рожденным от давно позабытого момента случайной страсти.

Коток, сморщенный, напоминающий безумного пророка крупный чувак с длинными седыми волосами, связанными на затылке, настаивал, что, мол, Ублюдок Тай подставляет Ленноксу жопу. Но Коток говорил самые отвратительные вещи о каждом, кто не хотел поставить ему пива. Получив пиво, он начинал говорить о человеке чуть менее злобно. При этом умел часами сидеть, уставившись в одну точку на стене, и ведя бесконечный монолог, в котором сурово описывал всех своих настоящих и вымышленных знакомых. И слов ему на это хватало всегда.

До того самого дня, когда в дверях встала большеглазая кроха в плаще, наверняка купленном на распродаже за углом, чтобы слиться с местной публикой.

Зря потратила время и деньги. На фоне измученных повседневностью обитателей Толчеи, района города, что был границей между достатком кварталов работающей публики и нищетой трущоб, она почти сияла. Иначе смотрела, иначе двигалась, да что там – существовала иначе. С тем же успехом император Людовик ІІ мог бы переодеться в лохмотья и сойти меж подданными, чтобы послушать, что о нем говорят. Фокус, который удавался исключительно в легендах, но в который верили люди понаивней.

– Вот сука, – произнес не своим голосом Коток и замолчал.

Предупрежденный тем чудесным молчанием, Скорон отвел взгляд от цветных бусин, вплетенных в косы Старой Ню, глянул на Котока, а потом проследил за его полным ужаса и удивления взглядом. Холод пронзил и его тело и мысли. Он не думал, что блондинка с едва скрытыми движениями истинной дамы пришла сюда ради предсказаний Старой Ню или рассказов Котока. Разве что нужен был ей Ублюдок Тай, которому карты только что предсказали встречу с небесно-прекрасной блондинкой. Похоже, именно потому-то он и выскочил из-за стола с выражением неописуемого счастья и восхищения на лице.

Девушка подошла к притаившемуся за баром Ленноксу, что напоминал стерегущего клад дракона. Похоже, он был настроен сплавить девицу, прежде чем та успеет устроить проблемы. Но она глянула на него, защебетала – и Леннокс на глазах удивленных завсегдатаев замолчал.

Когда бармен указал экономным, неохотным кивком на Скорона, тот задумался, не сбежать ли ему черным ходом.

И дело было не в том, что у него было достаточно денег, чтобы дожить до конца месяца, а лень, обретенная за последние годы, результативно отвращала его от поисков какой бы то ни был работы. Дело было в том, что девушка почти излучала придворность. Видно это было в ее движениях, жестах, в том, как она смотрела на Леннокса, сокрушая его волю, в том, как складывала губы для соответствующих слов. Это представляло собой плод сотен лет практики придворных дам, и Скорон находил только одно объяснение прибытия ее в "Серебряный Призрак".

Потому он ни словом не отозвался, когда она уселась за его столик с грацией, на которую мебель эта не заслуживала.

– Господин Скорон Фиппл, – отозвалась она тем невыносимо модулированным голосом, способным одним изменением тона привести мужчину на грань экстаза или вышвырнуть его на самое дно ада. – Верно?

– Кажется, старый добрый Леннокс меня заложил?

Ей не могло быть больше двадцати пяти. Теоретически — ребенок. И все же он знал, что обучение придворной дамы превратило ее в машину для ломки человеческого характера. Пожелай она, и превращение кабака в руины руками его клиентов не заняло бы у нее и пяти минут.

– Ох, – улыбнулась она, – боюсь, что все так и обстоит. Прошу не винить его.

– Я нисколько его не виню. Вы бы могли выжать информацию и из камня. Вас же обучают тому, как ломать людей, верно?

***

– Так быстро вернулся? – хохотнул Коток, не отводя взгляд от своей любимой точки на стене. – Ох, мужик, что-то ты слабеешь!

Это прозвучало по-настоящему ласково. Старик, похоже, действительно о нем переживал.

Куда более серьезной проблемой оказался Ублюдок Тай. Едва лишь увидев Скорона, он заткнул за пояс тряпку, что официально служила для вытирания столов – а на самом деле оставляла жирные пятна на любой поверхности, с какой соприкасалась, и приклеился к стулу у столика Скорона.

– Та куколка! – обронил и ждал, чтобы Скорон подхватил тему.

– Не для тебя, – искренне ответил агент, любивший паренька. – Сказать честно – и ни для кого из мужчин, разве что тот мечтает о роли трофея на ее стене. Хотя, с другой стороны, это была бы очень симпатичная, элегантная стена.

– Ты меня не знаешь! Тебе может казаться, но на самом деле ты меня не знаешь! Я бы с ней управился!

– Весь флот Империи, парень, с ней бы не управился. Воспитанницы двора – это не девицы с улицы, не громкие злые давалки, которых ты накачиваешь на задах кабака, когда тебе кажется, что старик не видит. Это даже не госпожи из хороших домов, что летят на таких, как ты, пареньков, чтобы жопой почувствовать лишние эмоции. Черт побери, да они даже не те печальные влюбленные старухи и не убийственные красотки, что крутят задницами за стойкой. Это убийцы. В них чувств не больше, чем в танке. А то и меньше, потому что танк, по крайней мере, может взорваться. А на такой, как она, торпеда твоя и царапины не оставит.

– Болтаешь и болтаешь. Ты меня не знаешь! – повторил разозленный Ублюдок Тай, борясь с желанием окончательно оскорбиться на этого старого гриба, который, похоже, подшучивает над ним – и с желанием послушать его еще, в надежде извлечь информацию о девушке. – Меня никто не знает! Вам всем кажется, что я парень с метлой, обычный босяк с улицы. Но я не такой. Я много видел, здесь и в других местах! Я...

Никто не узнал, кто такой Ублюдок Тай, поскольку в этот момент Старая Ню заявила, что предвидит проблемы.

Гадалке можно было верить. Она не только знала всех обитателей окрестностей купно с самыми стыдными их проблемами и секретами, но и самые глупые, самые безумные сплетни, из которых большую часть она сама же выдумывала и распускала. Еще она понарасставляла камер на каждом углу улицы и на немалом числе перекрестков ее, а стол ее на самом деле был не самым худшим шпионским центром управления.

Старая Ню порой казалась притормаживающей старушкой, и случалось ей вести себя довольно странно. Никого из старых постояльцев это не удивляло, они знали, что гадалка одновременно наблюдает за половиной района, а это может повлияет и на работу ее мозга. Не помогало и то, что она постоянно оставалась подключена к сети и непрерывно брала оттуда данные на старых и потенциальных клиентов.

Говоря коротко, Старая Ню была крепко трёхнутая от переизбытка информации. Но когда она говорила, что близятся проблемы, следовало ей верить.

Когда они вошли, Леннокс посвятил им лишь один-единственный взгляд. Коток продолжал свой рассказ о неизлечимой импотенции Скорона, а Ублюдок Тай истово втирал жир с тряпки в стол одного из свободных столиков.

Было их четверо. Один сразу встал подле бара, чтобы объяснить Ленноксу, что ему – что бы он ни делал – стоит продолжать делать это и дальше и не обращать внимание на то, что происходит в глубине кабака. Трое других направились к столику Скорона.

Были они высокими, крепко скроенными и уверенными в себе. Выглядели профессионалами, полагали, что ими и являются, и предпочитали дать это почувствовать всякому. Одевались одинаково, в пиджаки неизысканной элегантности, модные полсезона назад, и в стильные плащи, которые, вероятно, должны были придавать блеск их классу профессиональных агентов, ломателей конечностей и судеб. В белках их глаз, ради эффекта матово затемненных, скрывались сотни наномеханизмов, позволяющих заметить спрятанное оружие и оценить боевые модификации противника.

Наверняка они влезли в занебесные кредиты, инвестируя в плюсочувства, увеличивающие природные способности.

Окружили Скорона. Ни один не сел.

– Ты – Скорон Фиппл, – прорычал один из них, шефом совершенно не выглядящий. Впрочем, шефом не выглядел ни один из них, а оставались они неотличимы друг от друга.

За спиной их открылась дверь, и в кабак вошли, с трудом удерживая равновесие, Виго и Пик, прятавшиеся в "Серебряном Призраке" от своих крупных жен, стайки детей и обязательств. Войдя, почувствовали, что что-то не в порядке, заколебались.

– Ага, – согласился Скорон. – Присядете?

– С тобой сегодня говорила девушка, молодая, красивая, не отсюда.

– Нет.

– Не балуй, Фиппл. Мы все знаем.

– Она не была красивой. Была прекрасной.

Они неприятно – поскольку одновременно – засмеялись. В один миг начали и в один – закончили. Так, словно тренировались неделями.

– Шутник, – отозвался коллега того, кто не казался шефом. – Ладно, Фиппл. Шутка – признак разумного человека. Ты разумен – и прекрасно, поскольку понимаешь, что для тебя лучше всего больше никогда с нею не видеться. А еще лучше – если ты и пальцем не пошевелишь в ее пользу. А совсем распрекрасно, если позабудешь, что она существует.

– Но раньше чем это случится, – вмешался третий, с таким же голосом и манерами, – ты скажешь нам, о чем вы говорили.

– Ясно, парнишки. Я не посмел бы хоть что-то от вас скрывать. Что хотите знать?

– Все.

– Лады. Она пришла сюда, потому что запала на того вон балбеса, что пытается провертеть тряпкой дыру в столике. Она довольна робкая, чтобы заговорить с ним, но слышала, что мы – приятели. Полагала, что я сумею ей помочь.

– Разумный, но не мудрый, – со следом печали в голосе произнес тот, что не казался шефом. – Глупый. Но не знаешь, с кем ты имеешь дело, а потому мы тебе простим. Спрошу еще раз: что ты о ней знаешь?

– Она симпатичная. Но у вас с ней и шанса нет, потому что тот балбес с тряпкой и правда пришелся ей по...

Они не стали терять времени на предупреждения. Все у них было заучено и распланировано. Тот сзади должен был его обездвижить, выкрутить руки. Приятель справа страховал на тот случай, если бы Скорон оказался ловчее, чем их предыдущие жертвы. Заданием же того, кто не казался шефом, было быстро снабдить глупого собеседника несколькими переломами и синяками.

По крайней мере, так они себе это запланировали".

ДЕМБСКИЙ Рафал. "Жар тайны" ("Żar tajemnicy ")

Я уже представлял Рафала Дембского с первым томом его космооперы, разворачивающейся в стаффаже императорской Испании: со шпагами, грантами и прочими характерными деталями на фоне космогации и космических штурмовых кораблей.

Потому – позволю себе сразу перейти к тому второму, что вышел осенью 2015 года.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Капитан Айдан Самюэльс никогда не был и, вероятно, не будет любимчиком сильных мира сего. О наградах, почестях, спокойной жизни, милости императора и его чиновников можно позабыть. Вместо того, чтобы отдыхать, будет он отослан на очередную миссию, что должна бы помочь выяснить, чем являются некие таинственные явления, открытые в космосе.

Исследовательская экспедиция из четырех эсминцев превратится в безжалостную схватку с флотом пиратов, а Айдану Самюэльсу и другим капитанам придется раз за разом выказывать немалую силу духа и хладнокровие. Ко всему этому добавятся заговоры и интриги, подковерные войны имперских бульдогов и борьба влиятельных фракций. Даже дон Себастьян Лерма, великий инквизитор и доверенный человек императора, не может чувствовать себя в безопасности в этом котле. Словно этого было бы мало, у Самюэльса на борту теперь испорченный аристократишка, потомок великого рода, который пылает искренней и не лишенной оснований ненавистью к капитану.

Сумеют ли "Сирена" и ее непокорный и все более безумный предводитель справиться с новыми вызовами?

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(автор: Роман Охоцкий; опубликовано: http://katedra.nast.pl/art.php5?id=7136)

"Вторую часть космооперного цикла "Рубежи Империи" отличает снижение сюжетной формы. Снижение наступает даже в названии романа, которое ассоциируется с каким-то лавбургером. Во время чтения я все раздумывал, есть у него – такого-то – какое-нибудь сюжетное оправдание. Даже если таковое и подразумевалось, я с ним разминулся. Потому не знаю, в чем там дело, с той тайной – особенно учитывая, что сюжет никаких тайн не раскрывает. Самое большее, что можно было бы сказать – это то, что во второй части новые тайны появляются. Но они отнюдь не больше той, что появилась уже в первом томе.

В романе, как можно убедиться по надписям на обложке, будут преобладать приключения, пусть бы и умеренные. Интереснейшим элементом рассказанной истории, однако, остаются политические интриги. Империя так сконструирована (если делать вывод из сюжета), что аж напрашивается на какой-нибудь многоэтажный и сложный заговор. И как знать, не окажется ли он интересней главной Тайны?

Но и что касается заговоров и придворных/политических интриг, "Жар тайны" обладает одной-двумя базовыми слабыми чертами. Во-первых, действие романа происходит по большей мере на космическом корабле, далеко от столицы Империи и "сердца" политики. Оттого то, что происходит с героем – это в лучшем случае отголоски далеких махинаций. Словно круги на воде в пруду после того, как туда бросят камень – героев "колышет" самое большее малая волна. Но благодаря одному из персонажей, интриги эти волны – в финале – коснутся героев непосредственно и, возможно, неотвратимо. Но об этом, видимо, придется читать уже в третьем томе.

Вторая из упомянутых слабостей – это то, как герои созданы, а прежде всего – как создан главный из них, капитан Айдан Самюэльс. Это, увы, тип, который презирает политические интриги и участия в них не принимает. В описании персонажа Рафал Дембский не выходит за рамки первого тома. Это, конечно, никакой не недостаток. Только вот, презирая заговоры, не принимая в них участия, герой, в силу обстоятельств, должен оставаться настолько сильным, заметным и умным, чтобы не превратиться в марионетку. А когда он нею становится, то должен, например, оборвать ниточки и побороться за собственную независимость. И в романах этих, как мне кажется, это единственный выход для капитана и его экипажа – особенно учитывая, что Айдан Самюэльс описывается как умный крутой парень. Спасением же как для героев, так и для сюжета может быть то, что сопровождает их один из имперских махинаторов. И что есть уже упомянутая главная Тайна, которая дает широкое поле для действий умелым воинам, чтобы вернуться в славе. Но если я ошибаюсь, и Рафал Дембский сумел придумать что-то другое – я вовсе не стану скрежетать зубами. Конечно, если это окажется увлекательным.

Резюмируя: роман я оцениваю несколько ниже, чем первый том. Хотя действие в нем много, но кроме политических водоворотов, которые отражаются и на судьбах главных героев, оно не предлагает много эмоций. Причем, это все еще космическое приключение высокого уровня, которые позволяют расслабиться от чтения более серьезных представителей жанра (в моем случае – от "Пастбищ небесных" Павла Майки"). Хорошо было бы знать, сколько еще частей автор планирует написать. Хоть и известно, что все это довольно условно, но я, как скромный читатель, хотел бы знать, сколько еще частей с приключениями главных героев мне можно ожидать".

ФРАГМЕНТ

1. НА ОСТРИЕ ШПАГИ

Айдан с печалью и раздражением смотрел на ученых, техников и рабочих, что кружили по всему кораблю. Они буквально разбирали "Сирену" кусок за куском, пытаясь обнаружить хоть какие-то следы воздействия таинственного барьера, а части, которые размонтировать не удавалось, тщательно просвечивались каждым из доступных излучений – конечно, так, чтобы не случилось деструктивного воздействия. Та же судьба, кстати, постигла и эсминцы "Грис" и "Фицкарральдо".

Капитан ежедневно всходил на борт и смотрел на руки техников. Не мог радоваться принудительному отпуску, когда копались во внутренностях его любимого корабля. И нужно признать, что присутствие его порой серьезно пригождалось. Как в этот момент.

– И что ты собираешься с этим делать?! – крикнул он на молодого парня в характерной шапке с символом шестеренки.

– Как что? – удивился техник. – Просвечивать...

– Пространственную печатку желаешь просвечивать, баран? И чем же? Может, жестким излучением?

– А чем? Ничего другое тут не подойдет...

– И что ты надеешься там найти? Королеву космоса, рисующую золотые звездочки? Это хрупкое оборудование, если ударишь субстанцию активным излучением, превратишь ее в кисель и тогда все его можно будет спокойно выбрасывать за борт! Ты заплатишь за потери или твой начальник смены?

Парень заколебался. Айдану сделалось его немного жаль. Получил поручение от кого-то из руководства, который не подумал, что направляет в дело дилетанта, а теперь этот тупой дилетант попал в переплет.

– Ладно, – вздохнул капитан. – Ты понятия не имеешь, как с этим поступать, верно? Если хочешь просвечивать такое оборудование, то сперва необходимо вынуть емкость с активной субстанцией.

– Но когда старший техник сказал, что я могу этим оборудованием...

– Оборудование это я могу тебе засунуть прямо в задницу. А потом и твоему старшему технику, – оборвал его Айдан. Печатки на борту недаром помещают в наилучшим образом экранированные помещения. Это не обычная машина в супермаркете, это настоящий повелитель пространства. В нем работает не просто система пружинок в стиле тех, что удерживают хрен торчком. Что смеешься? Некоторым нужно такое устройство. Спроси у своего руководителя, уж у него-то опыт есть. То, что ты пытался испортить, действует на несколько иных условиях, чем обычная печатка. Использование ее стоит массы энергии, но зато можешь получить части из легированной стали или даже пластметалла разных типов. Но активная субстанция – стабильна не до конца, особенно если на нее непосредственно воздействуют какими-то там лучами.

– Так что мне делать? – молодой техник был во все большей растерянности.

Айдан без слова освободил магнитные застежки, передвинул рычажки и вытащил кассету с активной субстанцией.

– А теперь нужно очистить душу и провода, – пробормотал, включая программу автосервиса. Через пару десятков секунд предлагающим жестом указал на машину. – Теперь просвечивай ее хоть магическим глазом инквизитора. Более того, можешь подвергнуть ее допросу первой, второй и третьей степени при помощи великого следователя иезуитов. Выдержит.

Парень окинул его быстрым, внимательным взглядом. Не привык, чтобы кто-то так легко выражался о высших императорских чиновниках, а этот капитан, казалось, не ощущал почтения к людям, о которых говорили, что те обладают невероятными способностями.

Видя замешательство техника, Айдан рассмеялся.

– Не бойся, ни один инквизитор нас не слышит. А когда б даже и услышал, это ведь я говорю, а ты – лишь слушаешь.

– Такие вещи даже слушать опасно, – проворчал парень, поспешно включая сканер.

– Ну так, в случае чего, скажешь, что ты заткнул уши, а я – подтвержу.

Айдан смотрел на чуть сгорбленные плечи техника и невольно покачивал головою в невольном удивлении.

"Получается, я тоже могу сгибать людям выи, – подумал. – Щенок-то при одном воспоминании о тех функционерах чуть не нагадил в штаны. Не знаю, труднейшее ли из искусств управления, но то, что оно самое грязное – наверняка".

Все указывало на то, что исследование печатки быстро не закончится, поскольку работник едва справлялся не с таким уж сложным интерфейсом сканера. Капитан подошел к лесенке и поднялся выше, где работала остальная часть группы, исследуя таблицы контроля секции высокого напряжения. Айдан понятия не имел, что они ищут, но порадовался, что это неизвестно и тем ученым, что исследования вели. Просто случилось нечто, выходящее за рамки человеческого знания, а в таких случаях человечество всегда впадает в панику и принимается метаться, делая вид, что понимает, в чем тут дело. Разве что неизвестность эта и вправду могла оказаться опасной.

– Кто из вас прислал ко мне того барана? – спросил Айдан, подойдя к трем инженерам, собравшимся вокруг трехмерного проектора. Тот напоминал тактический экран, вот только вместо собственных и вражеских кораблей заполняли его иконки капитану совершенно незнакомые.

– Какого барана? – нахмурился седой мужчина, отрываясь от голопроектора.

– Который исследует пространственный пробойник.

– Что? – вытаращил глаза инженер. – Я туда послал старшего техника.

– А старший техник решил получить задаром свободный часок и делегировал того несчастного.

– Минутку...

Седой приложил руку к уху, запуская коммуникатор.

– Кого ты послал к пробойнику? – спросил. – А сам ты при нем? Сюда пришел капитан Самюэльс...

Он глянул на Айдана и кисло улыбнулся.

– И вот с такими кретинами мне приходится работать, – сказал. – Вы себе представляете?

– Представляю, – ответил Айдан. – В конце концов, я офицер Космического Флота Его Императорского Величества. Вы полагаете, что вокруг меня одни высоколобые мыслители?

Инженер рассмеялся.

– Точное замечание. Прошу не беспокоиться. Старший техник Санторио, быть может, и последний ленивец и алкоголик, но эту работу он наверняка сделает, как положено. И будет стараться не попасться на проблемах еще добрых полчаса, как ее закончит.

Айдан вернулся вниз. Паренька уже не было, а подле сканера крутился мужик лет пятидесяти. Увидав капитана, он покраснел и принялся что-то ворчать, но Самюэльс его не слушал.

– Сделай, что нужно, и вали, – рявкнул. – А если еще раз решишь послать сюда самого глупого из учеников, получишь в морду.

Техник покраснел еще сильнее и прошипел:

– Я работник станции и подчиняюсь непосредственно губернатору! У вас нет права...

– А может предпочитаешь получить в морду сразу? – вежливо поинтересовался Айдан, подходя ближе. – Полагаешь, губернатор станет тебя защищать?

Мужик заворчал что-то неясное и отвел взгляд, принявшись за оборудование.

Капитан тяжело вздохнул и направился в сторону мостика. Жалел, что мужик сдал назад и не предоставил ему возможность немного развеяться.

Другое дело, что на мостике ждала его новость, позволившая позабыть о ленивом работнике.

В кресле капитана сидел, развалившись, Мартинез. При виде Айдана неспешно поднялся.

– Что там, Диего? – спросил капитан. – Разве ты сейчас не должен развлекаться в каком-нибудь борделе?

– Должен, господин капитан, – серьезно ответил подпоручик. – И даже развлекался, грея местечко и для вас. Но я получил известие. И не слишком приятное.

– Давай.

– Вы помните капитана Руиза Гвиллермо Весана?

– Ясное дело, – фыркнул Айдан. – Я ведь присутствовал, когда его арестовывали.

Мартинез криво улыбнулся.

– Если я верно запомнил, господин капитан, вы надевали ему наручники, а прежде – поймали на горячем.

Айдан кивнул. Предпочитал бы не помнить об этом. Один офицер флота, надевающий наручники на другого... Это не было воспоминанием, которое приносило радость.

– Он сам виноват, – пожал он плечами.

– Наверняка виноват, – кивнул подпоручик. – Нелегально торговать водою на пустынной планете? Это хуже, чем преступление. Я знаю, поскольку сам воспитывался в сухом мире. Поймай его офицер из такого места – застрелил бы на месте безо всякого суда.

– Да и я жалею, что не оторвал ему башку, – проворчал Айдан.

На миг установилось молчание. Мартинез видел, что капитан погрузился во воспоминания, а оттого не мешал. Наконец Самюэльс пришел в себя.

– Ну ладно, но что случилось? Почему ты вспомнил об этом балбесе?

– Он как раз вышел из тюряги, – заявил Диего.

Айдан нахмурился.

– Как это – вышел? Получил десять лет, а еще и два не прошло. Даже за хорошее поведение не могли бы его выпустить.

– Но выпустили, господин капитан. Говорят, составлял апелляции, писал, кому только мог, и наконец добился своего. По крайней мере, так сказал Шадеру один штымп из местного анкла.

– И что с того... – начал Айдан, но потом до него дошло. – Ты хочешь сказать, что Весано сидел именно здесь?

– Так оно получается, – кивнул Мартинез. – И как раз вчера его выпустили.

Эйдн минуту смотрел на подпоручика.

– Ну ладно, пусть, но что мне до этого?

– Он знает, что ты здесь, – донесся со стороны люка глубокий голос Роберта Шадера. – И не удивляйся, что так быстро: сейчас ты популярней звезд головидения, а кроме того, и доброжелателей хватает. Он хочет вызвать тебя на дуэль, как и обещал при аресте.

– При аресте он обещал, что он меня захерачит, если цитировать точно.

– Видать, на параше его окультурили, – улыбнулся Шадер, – поскольку теперь говорит о дуэли.

Айдан на миг задумался. До настоящего времени он и понятия не имел, где содержат Весано, да его это и не касалось. Но и правда, космическая станция "Саратога" имела большую тюрьму. По другому было никак, поскольку она находилась недалеко от скопления колоний, граничащих с доминионом Республики, а это означало, что как гражданское, так и военное движение было здесь немалым. Именно потому каждая тюрьма разделялась на армейскую часть и ту, что оставалась в распоряжении магистрата. Весано повезло, поскольку он встал перед судом гражданским. Как это сумел провернуть его адвокат, Айдан понятия не имел. А может и имел – Руиз был богачом-аристократом. За нелегальную торговлю водой в пустынных колониях согласно статьям военного Кодекса грозила пуля в лоб, а то и выход живьем сквозь шлюз, если случался капитанский процесс в боевых условиях. Сумма, какую папочке-графу пришлось отдать на взятки, наверняка была огромной: небось, больше годового дохода небедной колонии. Но – как говорила старая пословица – для человека влиятельного и состоятельного у закона – нос в воске, а человек такой за нос этот держится железной хваткой.

Потому ничего странного, что к Руизу Гвиллермо Родриго Сантьяго Очоя-и-Грессио Роззарио Виссано, потомку графа и почетного камергера двора, отношение было иное, чем к обычному офицеру. Но преступление его оказалось настолько серьезным, что даже подмазанный суд приговорил его к десяти годам – вот только не каторжных работ или одиночной камеры, а обычной тюряги. К тому же, на приговоры гражданского суда можно было подавать апелляции совершенно бесконечно, а присовокупленные к тому суммы смягчили бы даже совесть святого, не то что императорских чиновников.

Айдан об арестованном капитане забыл быстро, поскольку вскоре на него рухнули немалые проблемы. Те, из-за которых и сам он попал вскоре в тюрьму и вышел оттуда в статусе раба.

– Ну ладно, – Самюэльс уже принял к сведению новость. – Но как он желает устраивать со мной дуэль? Он же лишен звания.

– В том-то и дело, что ему вернули и звание, – сказал Шадер. На загорелом лице его в этот момент не видно было той ироничной улыбки, что приводила в бешенство почти всех, кто не знал его ближе – отпечатывалось теперь на нем отчетливое неудовольствие. – Был он, так сказать, реабилитирован.

– Деньги всесильны, – проворчал Айдан.

– Вот только ума не добавляют, – проворчал Роберт. – Но людям с таким богатством как у Весано ум особо и не нужен.

– Ну ладно, – сказал Айдан. – Графеныш вышел и жаждет дуэли. А графеныш в курсе, что во время военного положения дуэли запрещены?

– Графеныш знает, – кивнул Шадер. – Но у графеныша есть деньги и влияние. Я допускаю, что вскоре тебя навестят его секунданты.

– Прямо-таки жажду увидеть их, – проворчал Айдан. – Секунданты... Может, он еще и священника ко мне пришлет?

– Я бы не удивился. Штымп говорил мне, что он – чрезвычайно уверен в себе. Должно быть, порядком тренировался на зоне.

* * *

Айдан с недоверием смотрел на двух офицеров, одетых в парадные мундиры. Обоих он знал шапочно, и, кажется, ни разу не перекинулся с ними и словом. Ничего странного, ведь оба они принадлежали к иному миру – миру палладиевых или иридиевых родовых перстней, мира, в котором никто не спрашивает, хватит ли у человека денег на одно-другое, а любой просто покупает то, что ему понравилось. Мира красивых женщин, которые даже если не родились красавицами, то получили красоту в подарок, имея в своем распоряжении новейшие достижения медицины и науки.

Капитан стоял перед теми элегантными мужчинами и ощущал себя простым оборванцем – в униформе, что могла кому-то показаться элегантной, но этот кто-то тогда страдал бы серьезными проблемами со зрением. Да и место проживания Самюэльса было далеко от стандартов, привычных для аристократической части офицерского корпуса Космического Флота Его Императорского Величества.

– Capitán de Navío Педро Родригез де ла Гойа, – представился старший по званию. – И мой товарищ Capitán de Fragata Пабло Сонноро де Гернанте.

"Сука, породистые, словно спаниели, грызущиеся за кость под императорским столом, – подумал Айдан. – Петр и Павел. Их отцы что, их вместе сострогали? Потому что выглядят, словно из-под одной матрицы".

Он терпеть не мог испанской титулатуры. Воспитывался в колонии, где пользовались фамилиями, взятыми чуть ли не из всех языков, на которых говорили как на территориях Империи, так и в Республике. Впрочем, где-то с половину подданных императора не говорили по-испански – и тем более по-португальски.

– Капитан Айдан Самюэльс, – ответил он. – Чем могу вам помочь?

– Нам, конечно же, ничем, – сказал тот, что был ему ровня по званию. Говорил в нос и лицо имел такое, словно бы что-то ему воняло. – Но наш друг, которого вы прекрасно знаете, капитан, а именно Capitán de Navío Руиз Гвиллермо Родриго Сантьяго Очоя-и-Грессио Роззарио Виссано имеет честь вызвать вас на дуэль в связи с делом, которое вам прекрасно известно.

"Тебе что, приплачивают, чтобы нести эдакую хрень?" – хотелось спросить Айдану, но он вместо этого ответил.

– Это чрезвычайно интересно, поскольку Руиз Гвиллермо и так далее Весано был осужден и лишен звания в связи с преступлением. Насколько я понимаю, на преступников и мошенников правила чести не распространяются.

Де ла Гойа покраснел от злости, но Айдан заметил, что по лицу его товарища, того, в низшем звании, промелькнуло невольное выражение, напоминающее усмешку. "Все же, оттиснули их не под одним прессом", – решил Самюэльс.

– Не знаю, известно ли это вам, – сказал высокомерно Педро Родригез, – но наш друг был освобожден из тюрьмы и очищен от обвинений.

– Да, о том, что его выпустили, я слышал, но как можно очистить от обвинений человека, которого поймали на горячем, что было задокументировано в аудио и видеозаписях?

– Видимо, суд усмотрел какую-то неправомочность или доказательная база оказалась слишком слабой, – де ла Гойа задрал нос еще выше.

Айдан криво ухмыльнулся.

– Это, дорогой капитан, так, словно вас, уж простите, сняли с насилуемой вами женщины, к тому же при свидетелях и с торчащих членом. А потом вам хватило бы всего лишь подтянуть штаны и сказать, что, мол, ничего не случилось.

– Параллель не слишком удачная, – скривился де ла Гойа, но выражение лица его коллеги свидетельствовало о совершенно обратном.

Capitán de Navío мрачно взглянул на компаньона, а тот лишь слегка пожал плечами, а потом впервые за встречу заговорил:

– Боюсь, капитан Самюэльс, что вы не отшутитесь от поединка. Хотя я вовсе не удивляюсь, что вам бы того хотелось.

Айдан тяжело вздохнул.

– Мы ведь, кроме прочего, еще и в состоянии войны. Находимся на космической станции, на которой действует тревога третьей степени. Закон не позволяет вести здесь поединки. Кроме того, а графенышу разница в происхождении не мешает?

– Губернатор Саратоги и вице-инквизитор выразили согласие на дуэль, – сказал с явным удовлетворением де ла Гойа. – У нас есть все необходимые документы, и если вы захотите их увидеть, я вышлю весь пакет на ваш личный компьютер.

– Нет нужды, – проворчал Самюэльс. Как видно, господа аристократы подумали обо всем. Остался у него всего один аргумент. – А господин Весано осознает, каков мой статус в настоящий момент?

– Не понимаю, – де ла Гойа покачал головой.

– Со времени, как его запаковали в тюрягу, немало случилось. Я тоже побывал за решеткой. Был отпущен, но я все еще пребываю в статусе невольника.

Они были готовы и к тому.

– Руиз Гвиллермо это понимает. Но кодекс чести не ограничивает невольников в военных правах относительно дуэлей. Другое дело, если бы у вас был статус невольника какой-то из шахт или если бы арестовали вас за преступление криминальное. Но вы всего-то допустили оскорбление действующего имперского чиновника, а относительно кодекса чести это вовсе не преступление, если при этом не было грабительского намерения.

Айдан тяжело вздохнул.

– Из всего этого следует, что я никоим образом не избегну этого кретинского поединка? Эх, знал бы – хотя бы отжал бумажник у того губернатора на Минерве...

– Боюсь, что вы этого не избегните, – улыбнулся де Гернант. – Граф Весано очень решителен.

– Нужно все это мне как вторая дыра в жопе, – проворчал Самюэльс. – Но если уж господин граф так этого жаждет... так тому и быть.

Офицеры кивнули.

– В таком случае нам предстоит договориться о подробностях поединка. Напоминаю, что вам, как вызванному, принадлежит право выбора оружия, хотя противоположная сторона может вести об этом переговоры. Господин Весано предлагает шпаги коррино. Конечно же, наш друг отдает себе отчет, что вы можете не располагать настолько ценным оружием, а потому гарантирует предоставить вам совершенный, проверенный экземпляр в день проведения поединка.

– Мне нужно подумать, – ответил Айдан. – Насколько я ориентируюсь в кодексе, такие дела должны бы оговариваться на встрече секундантов.

– Конечно. Но вы можете выдвинуть предложение и сейчас. – Де ла Гойа насмешливо улыбнулся. – Допускаю, что шпаги коррино не слишком-то вам соответствуют, поскольку это оружие исключительно редко используют в офицерском корпусе, и она, собственно, зарезервирована за...

– Зарезервирована за благородными и богатыми, – перебил его Айдан. – Знаю, знаю. Первый встречный хам не прикасается к драгоценной рукояти, обернутой шкурой ящерицы Lacertae corrinae. Вы можете опустить шуточки и сарказм, которые должны были бы спровоцировать меня к выбору этого оружия. Я же сказал, что подумаю – и именно так я и собираюсь поступить.

Де ла Гойа скривился так, словно до него долетел некий дурной запах. Зато де Гернант, казалось, смотрел на Самюэльса со все большей симпатией.

– Можем ли мы узнать, кого вы выберите, чтобы они вас представляли? – спросил.

– Поручик Шадер и подпоручик Мартинез.

Де Гернант нахмурился.

– Они оба – из вашего экипажа, если я не ошибаюсь?

– Верно.

– Я напоминаю вам, что в случае поединка командира корабля хотя бы один из секундантов должен быть тоже офицером, командующим кораблем, или офицером равным ему по званию или более высокого статуса. Лучше будет, если оба секунданта выполняют те условия. Вы об этом не знали?

– Совсем забыл, – проворчал Айдан. – Слишком долго я не ходил на дуэли. Кроме того, никогда не обращал внимания на такие мелочи. Что ж, если так, то вторым своим представителем я назначаю капитана Аманду Эстеру Бергер, командира эсминца "Грис".

Де ла Гойа только теперь показал, что такое презрение аристократа.

– Женщину? – процедил. Айдан даже не допускал, что можно так высоко задирать нос и одновременно видеть что-то кроме потолка.

– Женщину, – подтвердил он спокойно. – Вы имеете что-то против? Какая-то детская психотравма?

Видел, что де Гернант снова с трудом сдерживает смех, де ла Гойа же побледнел от злости, но так и не опустил задранный нос.

– Женщины должны сидеть дома, – аристократ презрительно цедил слова. – А эта к тому же, даже не женщина, которую можно назвать таковой в полной мере...

Замолчал при виде ярости на лице Айдана. Капитан подошел к офицеру на полшага и посмотрел ему прямо в лицо, что было вовсе нетрудно: даже задирая голову, тот был несколько ниже Айдана.

– Ты хочешь получить в морду тут и сейчас, без лишних церемоний и секундантов? – прошипел. – Скажи еще слово о капитане Бергере – и окажешься в лазарете. Возможно, тебя хватит на совершенные имплантаты зубов, но это будут лишь импланты!

Он вздрогнул, когда на его плечо опустилась рука второго секунданта.

– Успокойтесь, господин Самюэльс, – сказал успокаивающе де Гернант. – Мой знатный товарищ наверняка не хотел сказать ничего дурного.

Айдан взял себя в руки, отступил, но продолжал смотреть на де ла Гойю сурово.

– Знаешь, господин капитан де навио, – он специально произнес – даже почти выплюнул звание, и совершенно без акцента, – за что меня арестовали в свое время? Отчего я побил самого губернатора космической станции Минерва? Он в моем присутствии позволил себе дурно отозваться о капитане Бергер. Очень прошу помнить об этом на будущее.

– Вы мне угрожаете? – де ла Гойа уже пришел в себя.

– А по вашему это прозвучало как непринужденная шутка? – ответил вопросом на вопрос Айдан.

– Боюсь, что в таком случае... – начал аристократ, но его товарищ прервал его.

– Педро! – произнес предупреждающе. – Господин Самюэльс имеет право на собственное мнение относительно капитана Аманды Бергер, более того, поскольку она его подруга, то он имеет право и защищать ее честь любым доступным ему способом.

Он взглянул на Айдана, прищурившись правым глазом, что Самюэльс счел просьбой о молчании. Оттого не произнес и слова.

– Вы оба погорячились, – продолжил де Гернант. – Ты, де ла Гойа, не должен подобным образом отзываться об этой женщине, а господин капитан не должен бы реагировать с такой остротой. Конечно же, если вы хотите, можете провести дуэль, хотя я не уверен, что губернатор и вице-инквизитор дадут согласие на вторую схватку на протяжении столь короткого времени.

Де ла Гойа глубоко вздохнул, потом выпустил воздух.

– Хорошо, – сказал он приглушенным голосом. – Отложим это дело. Но, Бог мне свидетель, капитан Самуюльс, для вас будет лучше, если вы не захотите переходить мне дорогу. Заявляю я это торжественно и при свидетелях.

– Благодарю за это ценное заявление, – Айдан насмешливо поклонился. – Я не сумею ответить настолько же цветисто, оттого пусть вам окажется достаточным мое искреннее "взаимно". А теперь – извините, господа, я должен провести встречу с моими секундантами.

Офицеры без слов кивнули, после чего направились к двери.

– Минутку, – остановил их капитан. Когда же они развернулись, заявил. – Хорошо, я соглашаюсь на условия Весана. Шпаги коррино. Мое условие лишь одно: схватка произойдет в состоянии невесомости.

– Мы передадим предложение графу, – сказал де Гернант.

ИНГЛОТ Яцек. "Содомион" ("Sodomion ")

Яцек Инглот – автор, известный своим сарказмом и ироничным отношением к коллегам и действительности. Родился в 1962 году, закончил филологический факультет Вроцлавского Университета, после обучения некоторое время работал преподавателем Классического Лицея № 1 во Вроцлаве. Дебютировал он рассказом "Dira necessitas", опубликованном в фэнзине "Feniks" в 1986 году. Первую книгу – роман "Инквизитор" – в 1996 году. Дважды – с первыми двумя романами – был номинирован на премию им. Я.Зайделя. В последние годы – опубликовал еще и несколько саркастических и сатирических рассказов, посвященных польскому фэндому.

Общая ироничность совершенно естественным образом переносится им и в пространство фантастических рассказов.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

В научно и технологически развитом будущем мир будет иным, но человеческие желания, эмоции и желания – останутся неизменными.

Мир будущего прекрасен. Здесь никто не стареет (по крайней мере, никто об этом не говорит), всякий обладает полнотой сил (для чего и существуют разнообразные таблетки) и имеет почти неземную красоту (а скупость Матери-Природы исправит хирургический скальпель). Все в полном порядке, а человечество счастливо. Почти. Поскольку оказывается, что в реальности, которая позволяет человеку дотягиваться до звезд – буквально! – и не только открывать, но и создавать новые миры, а технологический, научный и цивилизационный прогресс возводить на уровни, о которых нынче даже не снится, люди утратили знание о том, что наиболее близко: о самих себе, собственных чувствах... и о сексуальности).

Можно ли полюбить машину? Каждый ли способен на любовь? А может в совершенном мире будущего это докучливое чувство уже не будет нам необходимо? Может достаточно будет одного физического контакта? Ведь нет ничего более приятного, чем секс, а человечество, освобожденное от религиозных и социальных ограничений сумеет, наконец-то, делать то, чего оно пожелает.

Яцек Инглот в необычных рассказах представляет интереснейшее видение эволюции человеческого отношения к жизни, любви и сексу. Ничего не очевидно. И ни в чем нельзя быть уверенным.

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(автор: Адриан Тужанский; отзыв находится по адресу: http://literatura.bestiariusz.pl/ksiazki/...).

В беллетристике читатель может отыскать самые разные картины будущего – от постапокалиптических пустынь, через межгалактические путешествия, до утопических и дистопических цивилизаций включительно. Причем эти примеры – первые попавшиеся. И все это можно найти в новой книге Яцека Инглота. "Содомион" соединяет в себе как картины упадка и гибели человечества, так и пики технологических и медицинских достижений: всесторонний достаток и длительность жизни.

"Содомион" – сборник из одиннадцати рассказов, затрагивающих тему сексуальности и любви в довольно необычных аспектах. Автора рассказов можно охарактеризовать как писателя всестороннего, которому неинтересно работать в едином выбранном для себя направлении. Это хорошо видно и в данном сборнике, где смешиваются жанры, где читателя ждут рассказы короткие и длинные, но – все разные.

Сюжет переносит читателя в самые различные места. Это и футуристическая псевдоутопия, где есть лишь две цели – выгода и трата той выгоды на всякого рода приятности и усовершенствования собственного тела. Один из рассказов сосредотачивается на замещении женщин синтетическими "андроидами", которых владелец может запрограммировать согласно собственным капризам. В другом случае Инглот представляет картинку колонизированных галактик, ученых, ищущих новое знание и одиночек, отправляющихся на безлюдные или дикие планеты. В следующем рассказе старый космический офицер желает отыскать чудесную женщину, которую он видел лишь раз, причем на стеклянном экране. Но все произведения соединяет несколько существенных элементов, рассказы же эти представляют собой ответы писателя на вопросы насчет того, куда может идти культура и развитие цивилизации и какие из ценностей останутся в футуристическом мире.

Герои Инглота — не картонки. Читатель чувствует, что все они – существа из крови и плоти, словно бы и по-настоящему существуют, а автор всего лишь перенес их в новую среду. И как ни посмотри, каждый из героев оказывается судьбою обижен, хотя слишком часто даже не дает себе в этом отчета – особенно те из них, что рождены после изменений, какие в будущем будут касаться приватной и общественной жизни. Герои проявляют характерные для себя черты поведения, придерживаются определенных правил, из-за чего кажутся читателю еще более правдивыми. При том – и это, думается, позитивная новость для Инглота – очень часто чтение рассказов оставляет чувство некоторого голода.

Авторский язык активно помогает читателю, рассказы читаются легко и приятно. Автор использует немало неологизмов, созданных на потребу книги, но поскольку они создают целостное пространство из рассказа в рассказ, это нисколько не мешает.

Важнейшая во всем сборнике остается тематика. Хотя каждое отдельное произведение относится к НФ, чуть ли не каждый отдельный рассказ представляет собой совершенно отдельную картинку – некоторые миры здесь испорчены, другие лишены ценностей, третьи сосредоточены на неосуществимых мечтах. Во всех рассказах главным остается любовный, чувственный сюжет – рождающегося чувства, видимости страсти, предательства или утраты второй половинки. Инглот в создаваемых мирах часто трактует любовь как болезнь, чем-то, что мешает функционировать обществам и развиваться им.

"Содомион" является своеобразной метафорой перехода из одной эпохи в другую. Герои, словно во времена падения социализма, бросаются из одной реальности в другую и вынуждены приспосабливаться к этим новым условиям, и в сборнике этот процесс адаптации предельно акцентирован. Нынче кажется порой, что люди живут в потребительском мире, но автор умело показывает, как может выглядеть цивилизация после полной победы консюмеризма.

ФРАГМЕНТЫ

"ГРОЗДЬ. КОРОТКАЯ ИСТОРИЯ ЛЮБВИ"

Сама она попала в гроздь два года тому, приглашенная Павлом, который выцепил ее на кастинге сразу после того, как она покинула бидулий. Тогда она судорожно искала работу и жилье – как родяйка, то есть дитя из Рода, в течении месяца после выхода из-под опеки должна была начать платить такслайф. Люди, рожденные государством, обязаны были возвращать средства – от момента рождения стартовал кредит, который оплачивался ими после достижения совершеннолетия. Анна скривилась, вспомнив, что через три дня наступает срок выплаты очередной ренты. Пренебрегать этим не следовало, поскольку государство с должниками не панькалось. Она читала вчера ньюс о парне, который манкировал тем пять лет, поскольку удалось ему манипулировать системой, которая отвечала за фиксацию оплаты ренты, но теперь-то он явно об этом жалел. Суд признал мошенника персоной, угрожающей обществу и направил его в Эвтан. Как говаривал Павел, можно натягивать нос чему угодно, но только не выплатам.

"ЛЮБИ СВОЮ ЦЕЛИЮ"

– Худо, парень, – сказал он и отодвинул клавиатуру. – Это автоматическая блокада, что-то ты ей смастрячил.

Макс выкатил на него глазенки в невыносимом удивлении.

– Надеюсь, не ребенка, – выдавил из себя.

– Спокуха, модели с яичником – модель будущего, пусть бы и недалекого, полагаю, – техник открыл чемоданчик с инструментом и принялся что-то в нем искать. Вынул ультрасонографический сканер и приблизил к неподвижно лежащему женотону. Приставил считыватель к животу Целии и какое-то время ездил им вверх-вниз и в стороны. Потом прекратил и понимающе улыбнулся.

– Как я и думал, замыкание в модуле, управляющем сервомеханикой, всадили эту хрень под лобковую кость, в паре миллиметров от оболочки. Вы тыркаете эту кибербабу так сильно, что тот перегревается от трения, мать его так. Третий случай уже на этой неделе. Немного ласковей, они ведь не из броневой плиты.

"УМИРАЙ С НАМИ"

– А там что? – указал я на белые лакированные двери, наподобие тех, что встречаются в госпиталях и клиниках; вели они в часть здания, представлявшей собой короткое плечо "L".

– Там те, у кого лимит как раз подходит к концу.

Больше я ни о чем не спрашивал. Мы вернулись ко входу, минуя очередные залы и комнаты. Находился я в каком-то странном состоянии – не то в шоке, не то в блаженстве. Едва слышал, что Гжегож мне говорил.

– Нам удалось освободиться от страха. В нашей ситуации, страх или отвага – значения не имеют. Я бы сказал, что лишь согласившись с происходящим и с неминуемым концом, мы только и начинаем жить по-настоящему... Помнишь ли, что говорил один из персонажей твоей последней книги?

Я покачал головой – с тех времен я не помнил уже ничего. А вернее, помнить не хотел.

– Герой ее утверждал, что он усиленно ищет вкус жизни, так, как другие – любимейшие блюда, но не находит его. Может, как и мы, он должен встать перед лицом смерти. Поскольку только сейчас мы живем по-настоящему.

КАНЬТОХ Анна. "Миры Данте" ("Światy Dantego")

Об Анне Каньтох мне уже доводилось говорить в связи с ее трилогией "Предлунные" (той самой, за которую она получила одну из своих премий им. Я.Зайделя) и романом "Черное" (выдвинутым в свое время на премию им. Е.Жулавского).

Но известна Каньтох стала прежде всего благодаря своим рассказам (и именно за рассказы она получила еще несколько премий им. Я.Зайделя, включая и 2014 года) А еще в прошлом году в издательстве "Uroboros" вышел сборник ее рассказов – названный, кстати сказать, по еще одному рассказу-лауреату, с которым у русскоязычного читателя была возможность познакомиться (и который пока что остается единственным переведенным рассказом Каньтох).

В рассказах, как на мой вкус, Анна Каньтох остается по сегодняшний день исключительно сильна – а в сборник "Миры Данте" включены наиболее интересные ее работы последних лет.

В сборник вошли рассказы:

"Миры Данте" (премия им. Я.Зайделя 2008)

"Духи в машинах" (премия им. Я.Зайделя-2010)

"Кладбище чудовищ"

"Счастья и всего доброго"

"За семью ступенями"

"Окно Мышеграда" (номинация на премию им. Я.Зайделя-2013)

"Человек прерывистый" (премия им. Я.Зайделя-2013)

"Городок"

"Портрет семьи в зеркале"

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

"Нереальные миры, персонажи с грани яви и сна, душные тайны...

Сборник рассказов Анны Каньтох – это странные, онирические тексты, полные недосказанностей. Для любителей всяческих дистопий, жутких историй ужасов и паранормальных явлений. Каждый рассказ с хирургической точностью открывает темные уголки сознания героев и ведет к неожиданному финалу. В этом мире правят мертвые, а живые становятся их целью. Ничто не является тем, чем кажется. Ты можешь проиграть в карты собственную жизнь или выкупить чужую. Раскрыть тайну, которая оказалась выписана на страницах торжественных семейных повествований. Или сделаться игрушкой в руках тех, кому ты веришь. Берегись, поскольку никогда не можешь знать, что таится за ближайшим углом".

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(автор: Анна Засадка; расположен: http://katedra.nast.pl/artykul/7143/Kanto...)

Смелый, интригующий, увлекательный, разнородный – вот черты новейшего сборника рассказов одной из лучших авторов польской фантастики. Я не выписываю ни одного журнала, не покупаю антологий (ну, разве что о котах), у меня нет читалки, а потому я рада, что издательство "Uroboros" решило издать том рассказов Анны Каньтох. Благодаря этому я смогла узнать новые грани творчества этой необычайно талантливой писательницы. Анна Каньтох уже показала, что не боится экспериментов – хоть сюжетных, хоть связанных с героями, хоть в том, что касается стиля. Этот сборник лишь подчеркивает мнение о ней, как о необычайной писательнице.

"Миры Данте" содержат в себе не только заглавный рассказ, но и восемь других текстов, каждый – отличающийся героями, темой, сюжетом и его развитием. Экспериментальность их более всего видна в "Человеке прерывистом" и в "Окне Мышеграда". Первый – интригующий, пробуждающий беспокойство рассказ, основывающийся на приеме временного несовпадения и с двузначным окончанием. В "Окне Мышеграда" тоже появляется тема времени и его течения. Несомненным плюсом его является чудесное видение старого Кракова, условно-ХІХ-вечного города, чья атмосфера набрасывает туманный флер на происходящее. У автора истинный дар передавать настроение ретро – что прекрасно удалось ей и в "Кладбище чудовищ". Для меня это один из лучших рассказов в этом сборнике, идеальное соединение беспокоящей истории некоего иллюзиониста, впутавшегося в семейную тайну, с умело дозированным напряжением – и сюжетом, который требует от читателя полной сосредоточенности. Но на первое место я все равно поставила "Миры Данте". Образ ада, который тут создает Каньтох, приводит к тому, что я чрезвычайно радуюсь, что в ад не верю (кроме того, что на земле). Почетное третье место занимает рассказ "Духи в машинах". Стилем своим и сюжетными поворотами оно несколько напоминает мне трилогию "Предлунные". Представленный тут мир, полный шаманов, чужих, воскресителей, духов, кормящихся кровью мертвых людей, спокойно можно было бы развертывать в отдельный роман.

Несмотря на разнородную тематику рассказов, хорошо видно, что то, в чем Анна Каньтох чувствует себя лучше всего – это специфическая смесь ужаса и тайны. Именно эти рассказы обладают куда более брутальным настроем чем многие другие рассказы автора, что мне приходилось читать. Каньтох показывает, что прекрасно справляется с любым стилем и что умеет приспосабливать его к повествованию. Также она мастерски держит напряжение, заставляет не расслаблять внимание. Этим она частенько и злит меня как читателя, поскольку оттягивает развязку, кормит меня мелкими подробностями, и когда уже кажется, что я раскусила загадку, то получаю элемент, который переворачивает мою концепцию с ног на голову. Хотя настроем таким обладают почти все рассказы, лучше всего подобная атмосфера реализуется в рассказах "Городок", "Семья в зеркале", "За семью ступенями" и "Счастья и всего хорошего". В "Городке" и "Счастья..." напряжение это и страх складываются в чудесную жуткую историю. Особенно в "Счастья и всего хорошего", где она соединяется с прекрасно поданной семейной историей. "За семью ступенями" показалось мне совершенным примером игры автора с читателем, что не позволяло мне отрываться от чтения. Но решение всей тайны тут разочаровывает, оно слишком простое для настолько сложной интриги. Слабейшее впечатление на меня произвел – страшно сказать! – рассказ из цикла о Доменике Жордане. Я люблю истории из "Игрушек дьявола" и "Дьявола на башне", часто к ним возвращаюсь. "Семью в зеркале" я с трудом дочитала до конца. Хотя текст и выдержан в настроениях первых сборников, это кажется мне слишком нарочитым, словно автор не слишком хотела возвращаться к этому герою. Причиной того может быть факт, что вся тайна в рассказе решается сама по себе, и Доменик – только "подталкивает" действие, сам не принимая в нем особенного участия. Но я была бы несправедлива, когда б не поблагодарила автора не только за сохранение стиля, но и за представление героя еще совершенно слабо разбирающимся в делах следственных и демонических (это его первое дело).

Настолько же широк спектр не только сюжетов, но и героев, которых использует автор. Дети, молодежь, зрелые люди, старики, женщины, мужчины – никакого значения: каждого Анна Каньтох сумеет верно представить, о многих из них можно было бы рассказывать и больше. Автор показывает, насколько хороша она как наблюдатель, и насколько хорошо умеет переливать эти наблюдения на бумагу, показывая людей в реальных ситуациях, даже если не описывает она окончательно реального мира. Тут прекрасно видно, что она старается проникнуть в человеческие мысли, добраться до источников их поведения, особенно до сложных и спорных, не боится проникать глубже, под кожу, в самые далекие и отвратительнейшие уголки человеческого мозга. Я люблю ее детских и подростковых героев. Мне кажется, что Каньтох одна из немногих писательниц, которые умеют хорошо изображать детскую психику. Дети тут не показываются как невинные, несознательные существа, которыми их продолжают считать в нашем обществе. Представляя портреты своих подростковых героев, Каньтох склоняется к тому, чтобы задумываться, как на самом деле думают дети и предпочитает воспринимать их как равных взрослым, поскольку они часто мудрее той незамутненной, первичной мудростью.

ФРАГМЕНТ

ПОРТРЕТ СЕМЬИ В ЗЕРКАЛЕ

Перемена погоды висела в воздухе с полудня, но только в сумерках они услышали первый гром, звучавший так, будто где-то в недрах гор пробудился и потягивался теперь каменный великан. Гроза, что все временила, теперь сразу, одним прыжком оказалась над замком и минутой позже яркие, ветвящиеся молнии уже раз за разом раздирали небо, подсвечивая голые вершины и оставляя под веками отпечаток синего пламени.

Дождя все не было, хотя уже поднялся ветер – первые, несмелые пока что дуновения, рушащие застоявшийся холод весеннего дня. Был июнь, в низинах давно уже стояло лето, но в горах теплых деньков еще придется ждать неделю-другую. И все же Лозанетта смело высунулась в окно. С первого этажа доносились обрывки спешно прошептанных молитв – наверняка слуги собрались у иконы Черной Беренгарии и просили святую о защите. На лице девушки расцвела улыбка.

– Не боишься грозы? – спросил светловолосый парень, подходя к окну. Чуть насмешливое, но вместе с тем чувственное выражение его лица явно говорило, что спрашивает он ради шутки, поскольку прекрасно знает ответ.

Девушка обернулась.

– Это прекрасно! – сказала с восторгом. – Как можно бояться чего-то настолько прекрасного?

Жоан поглядывал на сестру с интересом. Лозанетта похоже улыбалась прошлым летом, когда в театре стала свидетельницей искусственной грозы, творимой с помощью ударов в лист жести и сложной машинерии. Его несчастная сестра имела проблемы с тем, чтобы отличать реальность от фантазии, но именно за это он ее и любил.

Но, конечно, это вовсе не значило, что он намеревался отказаться от поддразнивания девушки.

– Из-за этого притягательного спектакля в горах каждый год гибнет пару десятков путников, ты об этом знала?

– Правда? – она широко распахнула голубые глаза.

– Правда, – передразнил он ее. Такое удалось ему проще простого, поскольку был он очень похож на сестру – такой же золотоволосый и прекрасный. Люди часто считали их близнецами, хотя ей исполнилось семнадцать, ему же было лишь пятнадцать.

Лозанетта опечалилась, прекрасные глаза ее затянуло слезами, и сердце Жоана тотчас размякло. Он обнял сестру, прижал ее сильно-сильно. Впрочем, в их-то ситуации говорить о смерти – наверняка неуместно.

Когда он успокаивающе поглаживал девушку, первые тяжелые капли ударили в скалы у подножья замка. Небо разодрала электрическая синева, и почти сразу же над головами прокатился гром: глубокий, рокочущий звук, похожий на звук расседающихся стен. Лозанетта стиснула руку на плече брата – как на худенькую мадемуазель, была она удивительно сильна – и он тоже посильнее прижал ее к себе. В комнату ворвался ветер, неся с собой холодные капли: снаружи дождь сделался падающей стеной воды. Жоан бережно отодвинул сестру и потянулся к окну, желая его прикрыть; у них и так хватало проблем и без воспаления легких. Но прежде чем сделал это, он взглянул вниз, на идущую перевалом дорогу, которая в одном месте раздваивалась – один отросток ее бежал к городку, находящемуся у подножия, второй же сворачивал к замку. С высоты, где они находились, парень прекрасно видел экипаж, едущий дорогой. Молния осветила укутанного в плащ возницу на козлах, подгоняющего пару гнедых коней.

– Кто это? – спросила Лозанетта, прижимаясь к спине брата. Жоан чувствовал на затылке ее теплое, нервное дыхание. – Думаешь...

Экипаж уже добрался до развилки, и юноша непроизвольно сжал кулаки. Перевал на миг погрузился во тьму, а когда небо разорвала очередная молния, оба увидели гнедых, сворачивающих к замку.

– Это он, – сказал юноша, поворачиваясь к сестре. – Наверняка. Кто другой ехал бы к нам в такую погоду?

От все еще отворенного окна веяло мокрым холодом, влага оседала на щеках девушки и скручивала кольцами светлые волосы.

– Он должен был приехать в среду...

– Сегодня среда, глупышка, – в голосе Жоана звучала ласковая снисходительность. Вечно парящая в облаках Лозанетта часто теряла чувство времени.

Девушка вздрогнула.

– Значит ли это...

– Что теперь все уже будет хорошо. Несомненно.

Она кивнула, но в глазах ее оставалось сомнение, которого она не сумела скрыть. Жоан хотел что-то ей сказать, но Лозанетта вдруг вскрикнула тонко и пронзительно.

Экипаж, как для такой погоды, гнал дорогой слишком быстро. Молнии выхватывали из тьмы испуганных коней и высокие скальные стены с одной стороны дороги. С другой зияла пропасть – не слишком, быть может, глубокая, но довольно опасная. Сквозь шум дождя и слабые теперь порыкивания грома прорывались удары копыт в камень, щелканье бича и вскрики паникующего возницы.

– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, – девушка перекрестилась.

Гроза явственно теряла силу, дождь сходил на нет. Молнии били все реже, на долгие секунды погружая во мрак крутую горную дорогу. Кони продолжали нестись, слишком быстро приближаясь к повороту. Жоан сдержал дыхание, Лозанетта повторяла слова молитвы, хотя – парень мог бы поспорить – драматизм сцены доставлял ей определенную радость. Над перевалом снова установилась тьма. Брат и сестра ждали молнии, словно приговора. Секунда, две, три... Блеснуло, но слишком коротко и далеко, чтобы удалось увидеть что-то большее, чем просто темный абрис экипажа, балансирующего на краю пропасти. Девушка прикрыла глаза, юноша сжал ее ладонь. Смотрел, хотя видел лишь полосы дождя, что блестели серебром в слабом свете луны, которая как раз вынырнула на миг из-за туч. А потом вместо грома они услышали ржанье смертельно испуганных коней и глухой треск ломающегося дерева, сперва один, громкий, затем еще и еще, все тише, пока экипаж катился в пропасть, ударяясь о скалы.

Когда через десяток секунд небо осветила еще одна слабая молния, на дороге уже не было никого.

* * *

Гроза уже неопасно порыкивала по ту сторону гор, и только дождь продолжал сеять, да порывы ветра то и дело бросали в лица мужчинам капли воды. Первым шел слуга с фонарем, скорчившийся под обширным плащом, за ним виконт и два его сына. Все родились в здешних горах, знали их как свои пять пальцев – каждый кусок земли и каждую скалу. И хорошо помнили, насколько предательскими могут оказаться скользкие камни – оттого ходили осторожно, старательно выбирая места, куда ставить ногу. Поспешность была чужда их натуре. Человеку, который нынче покоился на дне пропасти, нисколько не помогли бы спасатели со сломанными ногами.

Им не пришлось искать места, где экипаж слетел с дороги. Один из коней все еще отчаянно ржал, а в ржанье том было столько боли, что Симон де Лимерак, суровый горец, непроизвольно вздрогнул. Потом вынул из-за пояса пистолет и подал его Григору.

– Добей животное и посмотри, можно ли кого-то вытащить.

Юноша кивнул. Андрэ прикрепил один кусок веревки к стволу растущей неподалеку горной сосны. Было это невысокое, скрученное от горных ветров дерево. Казалось рахитичным, но Григор знал, что ему можно доверять: чтобы выжить в таком месте, сосна должна была хорошенько вцепиться корнями в скальный склон.

Когда Андрэ глядел, как младший на несколько минут брат исчезает за краем пропасти, на лице его не отразилось ничего из тех чувств, что буйствовали в его душе. Это он должен сойти вниз, не Григор, но одновременно он знал, что решение отца правильное, поскольку более легкий и гибкий близнец обладал большими шансами безопасно добраться вниз. Выбор оставался очевидным и Андрэ не собирался в нем сомневаться – даже сейчас, когда шло о жизни и смерти в буквальном смысле. Не собирался – даже мысленно. Только глядел, надеясь, что Григор сумеет сделать все необходимое.

Тем временем младший брат с фонарем, зацепленным за запястье, и с пистолетом за поясом, спускался все ниже без особых проблем, поскольку на веревке на равных интервалах были размещены узлы со всаженными в них короткими палочками, так чтобы все вместе оно оказывалось примитивной веревочной лестницей. Лошадиное ржанье с каждым мигом ослабевало, а когда юноша встал обеими ногами на твердую землю, воцарилась тишина. Григор поднял фонарь, рассчитывая на то, что животинка наконец-то умерла, но нет – свет выхватил из темноты огромный моргающий глаз и покрытую пеной морду коня, который все пытался приподняться в последней отчаянной попытке. Юноша вынул пистолет, отвел курок и выстрелил. Грохот эхом отразился от скал, и конь сделался неподвижен. Недалеко лежал возница, дождь падал на широко открытые глаза, а кровь из треснувшего черепа смешивалась с водою и впитывалась в землю. Григор даже не стал проверять, жив ли человек – сразу было понятно, что в этом случае никакая помощь уже не пригодится.

Двадцать фунтов, – подумал он, поскольку именно такова была глубина пропасти в этом месте. Достаточно много, чтобы кто-то, от кого отвернулась удача, расшиб себе до смерти голову. И достаточно мало, чтобы кто-то из счастливчиков упал на дно живым, пусть и побитым.

Может, пассажир был фартовей возницы.

Григори поставил фонарь сбоку перевернутого экипажа, открыл дверки, которые сейчас открывались вверх, словно люк в подпол, и заглянул внутрь. Свет фонаря отразился от осколков разбитого стекла, свет же этот вырвал из темноты лицо подорожного. Мужчина был без сознания, темные волосы его слиплись от крови, левая рука – вывернута под неестественным углом, но он несомненно был жив. Юноша нахмурился. Не при виде поднимающейся в неровном дыхании груди раненого, но при виде второй фигуры, лежащей в тени. Он опустил лампу ниже, склонившись внутрь экипажа. Второй мужчина был идентично одет, с идентичными черными волосами, идентичным образом связанными на затылке. Григори почувствовал укол беспокойства. Что, черт побери, происходит?

– Кто-то выжил? – крикнул сверху Симон де Лимерак, но парень решил его проигнорировать. Попозже он объяснит, что не услышал вопроса из-за шума дождя.

Он заколебался, а потом вскочил в экипаж. Стекло захрустело под его ногами, фонарь качнулся в руках, бросая отблески света на стенки, оббитые мягким плюшем. Эти стены, похоже, спасли от смерти первого путника, а может и второго.

Григори склонился, схватил за плечо лежащего в тени человека и не слишком деликатно перевернул его на спину. Стук ливня в стенки экипажа заглушил проклятия, вырвавшееся изо рта юноши.

Оба странника были не только одинаково одеты. Их лица также походили друг на друга, словно две капли дождя.

ДУШИНЬСКИЙ Томаш. "Дорога к Нави" ("Droga do Nawi")

Томаш Душинский – молодой (в смысле вышедших книг) автор. По роду занятий он – журналист на радио; кроме того, он выступал сценаристом компьютерных игр, дебютировал в 2007 году сборником рассказов "Побочный продукт" – он автор и почти четырех десятков рассказов, выходивших до того в журналах и сборниках. В последние годы он выступает собирателем местного фольклора – и "Дорога к Нави" в определенной степени определенный ответ на эти поиски.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Поляк – Алек Бельский, ветеран Афганистана. Росияне – Михаил Асеневич, московский милиционер, и Ксения Морозова, (не)обычная девушка. Судьбы этой троицы, совершенно, казалось бы, друг с другом не связанной, соединяются в деле, связанном с таинственным миром, о существовании которого люди даже не догадываются. Ксения, Михаил и Алек стают игрушками в руках богов, которые веками планируют свои интриги, что должны привести к изменению баланса сил в существующем мире. Удастся ли Перуну завладеть миром богов и людей? На чьей стороне окажется Свентовид? А может, все они встретятся в Нави, подземном царстве Велеса?

Немного юмора, много сильного и быстрого действия, яркие герои, современные реалии, образ России и первая такая картина славянской фэнтези, размещенная в ХХІ веке.

Если боги составили план, то нет выхода и ты должен танцевать, как сыграют... а может сумеешь сделать все по-своему?

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЯ

(автор: Адриан Тужанский; текст расположен по адресу: http://literatura.bestiariusz.pl/ksiazki/...)

О богах есть некоторое количество книг, но самая известная, пожалуй, это "Американские Боги" Нила Геймана. Увы, на рынке долгое время отсутствовал польский литератор, который бы взялся за славянскую мифологию и превратил ее в по настоящему удачный роман. Вышел цикл "Обманщик" Якуба Чвека и гексалогия о Доре Волк Анеты Ядовской, но славянщины в том – если говорить о пантеоне – почти не было. И только недавно в книжных магазинах появилась книга, которую можно представлять как "польский ответ на "Американских богов".

"Дорога к Нави" – не первая книга Томаша Душиньского, но первая, что сосредотачивает внимание на верованиях и магии наших предков. Сам писатель – радиожурналист, сценарист компьютерных игр, пописывает молодежную прозу, а дебютировал он в "Фабрике Слов" "Побочным продуктом". Занимался также сбором легенд и сказаний, связанных с его родным регионом, что не могло не наложить отпечаток на сегодняшнее его творчество. В романе "Дорога к Нави" персонажи и сверхъестественные явления не представлены исключительно в мистической форме. Они реальны, в плоти и крови, они явны и близки.

Сюжет романа сосредотачивается вокруг нескольких персонажей, но читатель вовсе не утратит из-за этого целостность истории. Читатель узнает по отдельности судьбы главных героев – Алека, Михаила и Ксении. Первый – бывший солдат, ветеран миссии в Афганистане, сражающийся с демонами прошлого – в результате независящих от него обстоятельств попадает в Россию, где судьба – а скорее вмешательство высших сущностей – приводит к тому, что вся троица оказывается перед необходимостью действовать вместе, судьбы их переплетаются. Боги контролируют многие из поступков героев. А если уж речь о богах, то они не раз и не два сопутствуют главным героям, а если и вступают с ними в спор, то не затем, чтобы объяснить проблемы, с которыми герои сталкиваются, но и чтобы подружиться с ними, поддержать их и одарить силой. Может сюжет, описанный таким образом, кажется простым, но на самом деле он украшен сплетением заговоров, авантюрных приключений и ведет в один из таинственнейших районов мифологии.

Автор не прибегает к сложным описаниям. Он умеет в паре коротких фраз, использовав порой красочную метафору, ярко и убедительно изображать как реальность, так и паранормальную выдумку. Заботится о том, чтобы в рассказе от первого лица плавно переходить из одного мира в другой, чтобы создать ощущение динамического, гармоничного сочувствия читателя. Душинский не пытается через силу блистать сложностью языка или потрясать нас профессиональными знаниями, язык его романа конкретен и содержателен, а стиль точен. Выписывая героев, он сосредоточился на элементах, создающих их характеры – они должны казаться неповторимыми и давать читателю возможность выбора отождествления с кем-то из них. И это удалось. Яркими оказались не только герои главные, остальные персонажи тоже описаны очень четко. А поскольку в литературе редко сталкиваешься со славянским пантеоном, о нем нечасто читают и пишут, потому введение богов оказывается чрезвычайно представительным. Читатель после нескольких встреч с ними знает, кто из них хорош, кто что-то крутит, а с кем можно и в разведку идти.

Мир романа – это наша реальность с добавлением мистического. Душинский четко и с заботой о подробностях показывает общество таким, каким оно есть – разделенным, не черным и не белым, а наполненным оттенками серого. С помощью пера он придает всем пространствам соответствующее настроение – тяжесть и суровость большого города, чары тайны мистической страны. Автор, и это можно воспринять как поклон в сторону читателя, делить действие на главки не слишком длинные, и хотя от книги непросто оторваться, подразделы позволяют читателям передохнуть, без того, чтобы прерывать на середине важные происшествия.

Что можно сказать? Наконец-то сильная, суровая городская фэнтези родного литератора с использованием мотивов славянской мифологии и щепотью других верований (хотя бы и нордически-германских). Редко можно встретиться в литературе с Лелем и Полелем, а ведь это совершенно характерные фигуры пантеону славян. Впрочем, не окажись здесь такие боги, как Перун или Велес, читатель тоже немало бы потерял. А так читатель получает хорошо сконструированный роман, могущий прозвучать как "польский ответ на "Американских богов". Наконец-то мы дождались собственных.

ФРАГМЕНТ

1. Перекрестки

Не пожелаю такого никому. Переживать собственную смерть наново, каждую ночь, всякий раз, когда закрываешь глаза. Нет ничего приятного видеть, как тебя рвут на куски, а ты лежишь в крови, пытаясь уговорить себя, что ничего не случилось. Что ты просто случайно упал. Твое абсурдное желание, кажется, обладает силой, тем более, что боли ты не ощущаешь. Но она придет, как давний знакомый. Как тот, за кем ты никогда не скучал. И тогда каска ударит в камни, а голова бессильно откинется назад, и ты вдруг поймешь, что тело твое состоит из миллиардов нейронов, трансляторов боли, и те станут молить о миге передышки. И ничего ты уже с этим не поделаешь. Втянешь горячий воздух и станешь ждать вертушку.

Да, парни вызовут поддержку, но придется прикидывать вероятность засады. Теперь каждый миг станет тянуться в бесконечность. Хуже: каждая из тех секунд станет дробиться на сотые части, на тысячные, разбиваться на частицы и атомы. А ты потонешь в подсчете их, станешь проскальзывать между одной и другой, отскакивать от них, словно резиновый мячик. Пока не поймешь, что время управляется своими законами.

В такие мгновения все обретает неестественные тона, оттенки до боли резкие, чтобы потом затянуться внезапно туманом. Ты видишь коллег вблизи, и это единственное утешение. Молишься, чтобы это закончилось, чтобы никто уже не получил пулю. Одного – достаточно. Парни занимают оборону, а тебя оттаскивают в безопасное место. Перестрелка продолжается в полную силу.

– Алек, летят. Алек, держись.

Укол, доза морфина. Зараза, ты подсознательно чувствовал, что этот момент наступит. Ведь это только обезболивающее, но для тебя оно как смертельный приговор. Когда давали его другим, ты тоже не смотрел равнодушно. Казалось тебе, что им уже конец. Морфин ты принимал за окончательность. Зачем они его тебе дали?

Морфин дают умирающим. Но я ведь еще не умираю, верно? Мне кажется, что могу встать и идти, вот только отдохну минутку и сразу возьму себя в руки. Ведь я не жалуюсь на боль, я просто в шоке.

Кто-то тянет меня за ноги, за окровавленные обрубки. Кажется, я на миг заснул. Уже темно?

Не слышу выстрелов, осматриваюсь, сажусь. Я в одиночестве на узкой дороге. Нет. Не в одиночестве. Две тени рвут разодранные клочья штанин. Кровь темными пятнами впитывается в проклятую землю.

Я ищу оружие. Нету. Забрали его, но оставили меня?

Это волки. Фосфоресцирующие глаза, блестят в лунном свете клыки. Я пытаюсь кричать. Не могу, голос вязнет в горле. Пинаюсь, луплю рычащих тварей кулаками. Они загоняют клыки все глубже, все сильнее стискивают челюсти. Крушат кости, словно в тисках. Я понимаю, что это не волки, это отвратительные, уродливые твари, покрытые матовой шерстью.

Снова просыпаюсь. Надеюсь, что на этот раз – это реальность, а не очередной сон. Но такой ли реальности я хотел?

Trauma room. Врач светит в глаза фонариком. Что-то говорит, чего я не слышу или не понимаю. Качает головой, смотрит на меня и внезапно идет прочь.

Он тоже меня оставляет?

Сижу, боюсь посмотреть вниз, на обрубки, на остатки конечностей.

В конце мне удается себя превозмочь. Штаны окровавлены и разорваны, но бледные ноги, что торчат их клочьев штанин, кажутся целыми. Целые, без наименьшего следа ранения, даже не поцарапанные.

Хочу что-то сказать, спросить о чем-то, но не у кого. Я один.

*

Эта картинка возвращается. Отчетливая, с запахом, цветом, болью. Уже в Польше я рассказал о ней доктору. Нормальному мужику за сорок, который занимался такими как я. Парнями с посттравматическим синдромом. Он предложил тур отдыха, уговаривал на беседы в кругу родных и близких. Я сказал ему, что тур пусть засунет себе в жопу. Не признался, что у меня нет ни родных, ни близких. Хотя это-то он наверняка знал.

Однако терапия подействовала. Я перестал рассказывать о своих снах.

Хуже всего, что из всего гребаного срока там я помню едва несколько дней. Может, несколько проблесков, в которых появляются лица, какая-то вылазка, патруль. Но все остальное...

Остались лишь сны. Но касались ли они меня? Были воспоминанием того, что случилось на самом деле? Разхреначеное сознание работает на грани безумия. У меня ведь ноги целы. Часто, когда я просыпаюсь ночью, в пропотевшей постели, откидываю одеяло и смотрю. Смотрю на худые, жилистые ноги. В свете луны кажутся они конечностями трупа, но они – мои. А я ведь живу. Тогда чей это сон?

Я звонил парням, хватался за тех, о ком знал, что они были со мной там. Ни один не захотел говорить. Один обругал меня ифритом. Прижатый к стенке, признался, что так меня называли местные. Сам он не хотел иметь со мной никаких дел. Боялся. Тогда я понял, что звук отключенного телефона может быть хуже выстрела из автомата.

Дни похожи друг на друга. Когда ты в яме, то ищешь возможности вылезть, взобраться на один уровень выше, только бы не смотреть в зеркало и не видеть собственного бессилия. Это ужасно сложно. Встань, солдат, соберись, выполни задание и вернись на заслуженный отдых. На вечный отдых.

Конец казался близок. Сам ты находишься едва-едва в шаге от вечности. В шаге от забытья. И тогда случается, что кто-то протягивает тебе руку помощи. Учитель.

* * *

Заправочная станция при съезде с А4, сразу за Вроцлавом в направлении к Катовице. Неработающая касса, две пробитые шины в авто марки "Рено-Клио". Испорченный семейный пикник, очередь к прилавку и туча, которую не анонсировали никакие прогнозы погоды. Небо над Польшей в тот день должно было оставаться ясным и прозрачным, без малейшего следа туч. Здесь дождь возник из вихря, который в несколько минут прокатился над лесом, ударил гекталитрами воды и исчез так же быстро, как появился над окрестностями.

Марек Батлер знал, что попал в нужное место в нужное время. Вышел из машины, внезапно переставшей слушаться. Несколько других машин стояло возле колонок с топливом или на паркинге. Мужчина внимательно осмотрел владельцев четырех авто. Семья с двумя детьми, водитель TIR’а в бейсболке, глядящий в небо, словно намереваясь отыскать там ответ на все беспокоившие его вопросы. Торговец в фирменном авто, оклеенном цветной рекламой мороженного, и работник заправки, что не мог совладать с сопротивляющимся шлангом. Еще минуту назад все искали укрытия в доме, а теперь неуверенно выходили, словно ожидая очередного доказательства непредсказуемости погоды. На первый взгляд ни один из людей не пробуждал подозрений, Батлер искал вовсе не их.

Марек успокоил дыхание. Вошел в магазинчик, словно с самого начала намеревался всего лишь сделать покупки и уехать. У кассы – очередь. Шестеро, в том числе один ребенок, сжимающий, словно бесценное сокровище, пачку чипсов. Мужчина окинул клиентов быстрым взглядом. Супружеская пара в конце очереди. Жене явно не терпится, муж, которого можно было описать двумя словами: полный тюфяк. Очки, яркая футболка с идиотской надписью. Батлер готов был поспорить на пачку тех проклятых чипсов, что он – бухгалтер. Вырвался со своей женушкой на уикэндовую поездку за город. Их он вычеркнул сразу. Как и чиксу, что обжималась с татуированным чуваком, одетым в белые "адидасы" и растянутые спортивки.

Батлер медленно приблизился к холодильнику с напитками. Коротким рывком открыл дверку и вытянул чай со льдом. У него пересохло в горле. Охотно открыл бы бутылку и высосал бы напиток, могущий погасить огонь, горевший в его внутренностях. Но сдержался. Пошел к кассе

Мужик стоял в очереди почти первым. Неподвижный, как скала. Ждал, когда механики управятся с аварией. Не казался раздраженным или нетерпеливым. Словно знал, что вот-вот все вернется к норме.

– Нет электричества, – девушка, ведущая бой с неисправным оборудованием, немилосердно потела. – Должно быть, все из-за дождя...

Касса буркнула, выплюнула счет с радостным поскрипыванием. Среди клиентов раздался вздох облегчения.

– Прошу прощения, пан Сташек, что вам пришлось ждать. Что-то еще?

Батлер едва сдержал проклятие, рвавшееся наружу. Поставил напиток на полку и выглянул в окно. Интуиция его подвела. Это не мог быть мужик. Он кого-то пропустил. Неужели кто-то успел отъехать?

Он быстро вышел наружу и осмотрел паркинг. Не было грузовичка с рекламой мороженного. Не может быть, чтобы...

Писк покрышек был оглушителен. Батлер, как и все на заправке, глянул вправо. Раньше он этого не заметил, но паркинг тянулся и за здание. Должно быть, там находились туалеты. Красный "мустанг". Авто прыгнуло вперед. Водитель вел рискованно, молниеносно погнал в сторону выезда. Марек голову бы отдал на заклание, что продолжает слышать смех и быстрый риф гитары из динамиков.

На этот раз он выругался особенно грязно. Но внимание на него никто не обратил. Он же помчался в сторону своей машины. Вскочил внутрь, завел мотор. Машина завелась без проблем. Он сдал назад, потом ударил по газам. Не мог их потерять. Водитель, коротко стриженный блондин в черных очках, похожий в них на панду. И она, женщина на пассажирском сидении. Иссиня-черные волосы, длинные, спутанные, словно она все время была на безумной скорости. Батлер выжег это лицо в памяти и знал, что никогда уже его не позабудет.

*

Съезд влево, дом с паркингом. Как в его сне. Батлер автоматически свернул в сторону мотеля и остановился. Был он где-то за Катовице.

Нанял комнату на втором этаже, поскольку пришлось прервать погоню. Красный "мустанг" он потерял из виду очень быстро. Но чувствовал, что блондин с девушкой не уехали далеко. Батлер вооружился терпением, как привык поступать всегда: словно натягивая защитный доспех. Знал, что сон принесет новые указания, а сам он раньше или позже выйдет на след.

Он открыл дверь и вошел в комнату. Маленькая, бедно обставленная, с единственным окном, душевой и телевизором. Багажа у Батлера не было. Он рухнул на постель и прикрыл глаза. Закружилось в голове. Прижал кончиками пальцев висок, но кружение сделалось еще невыносимей, а к нему добавился звон в ушах.

Он резко поднялся, сбросил плащ. Кинул его на стул, особо не заботясь о том, помнется ли материя. Еще раз осмотрелся по комнате и потер слезящиеся глаза. Он устал, охотно бы провалился в сон. Но нужно было сходить в душ. Он был в дороге уже пару дней. Что происходило до того? Неважно. Важно всегда лишь здесь и сейчас.

Он тихо засмеялся и с недоверием покачал головой. Еще ни разу видение не было настолько четким, настолько длительным. Более того, теперь оно еще и воплотилось. Те двое, мужчина и женщина.

Батлер поправил плащ, успевший соскользнуть со стула. Поколебался, минуту-другую прислушиваясь. Кроме ударов капель дождя по крыше мотеля и звуков проезжающих мимо машин не слышалось ничего. Он снял рубаху и штаны и направился в душ.

* * *

– Миша, ты сегодня снова на службу? Все не дают покоя... Надо бы тебе отдохнуть, выглядишь как...

– Нормально, бабуль. Вы лучше поосторожней. Тут крутится неподалеку несколько таких...

– А когда не крутились? – старушка махнула рукой. – Мне они ничего не сделают, хорошо меня знают, а я знаю их...

Михаил Асеневич глянул на столик, заваленный книгами. Порой он останавливался и покупал какую-нибудь у старушки, когда возвращался домой после службы. Но сейчас останавливаться не хотел. Чувствовал странное нетерпение и беспокойство. Словно позабыл о чем-то, что-то упустил. Направился к эскалатору метро. Уже больше двадцати двух, людей меньше. Непросто привыкнуть, зная московское метро днем, что тут может быть настолько пустынно. Миллионы людей ежедневно проходили мраморными внутренностями: спешащие на работу, туристы, провинциалы с огромными чемоданами или тачками, на которых – головой бы поспорил – лежит весь их скарб.

Эскалатор двигался медленно, что еще сильнее раздражало Мишу. Беспокойство росло совершенно непонятным образом. Начала чесаться кожа, чувство было очень неприятным. Он подумал, не вызвано ли раздражение тем новым жидким мылом, которое он недавно купил.

Навстречу по эскалатору ехало несколько подростков. Смеялись. Один со скейтом. Он только понадеялся, что мальчишкам не придет в голову ездить перроном. Молодым нынче в голову то и дело приходят странные вещи. Миша смерил их взглядом, когда проезжал мимо. Мальчишка тоже глядел на него. Взгляд неподвижный, холодный, да еще эта издевательская ухмылочка. Асеневич лишь покачал головой. К счастью, уже возвращался со службы. Мог не реагировать.

Острая боль внутри глазницы, совершенно неожиданная. Миша согнулся. Дотронулся до века, нажал. Сердце заколотилось, закололо. Он чувствовал себя дурно, очень дурно. Удар? Инсульт? Так внезапно? Ему же только тридцать. Боже...

Он с трудом удержал равновесие, когда ступени закончились. Покачиваясь, приблизился к стене, уперся в нее. Мимо прошли мужчина и женщина, молча, хоть он и почувствовал, что они на него смотрят. Наверняка подумали, что – пьяный. А кто в этой проклятой стране не пьяный?

Он провел ладонью по прохладному мрамору, уперся лбом. Холод его успокоил, сердце потихоньку возвращалось к нормальному ритму. Но все же что-то было не так. С ним или...

Асеневич и сам не понимал импульса, который заставил его вернуться на эскалатор. Это оказалось сильнее его, какой-то внутренний приказ подтолкнул его вперед, следом за мальчишкой.

Выйдя на поверхность, Миша осмотрелся на улице. Молодежь свернула за угол, около будки с шаурмой. Асеневич пошел туда же. С каждым шагом шагал все медленнее. Первый порыв теперь казался ему чистым безумием. Зачем следить за мальчиком? Потому что заболела голова? Потому что закололо под ребрами? Это только усталость... Напряжение на работе. Но сейчас он вел себя, словно рецидивист, которых он часто сажал в "обезьянник". Шел за сопляком, словно готовясь причинить ему вред.

Те направлялись в сторону метро Сокольники. Миша в любом случае шел в ту сторону. Собирался уже вернуться домой, лечь спать, сделать чай покрепче. Может, даже что-нибудь съесть? В последнее время питался он очень так себе. И это вполне могло оказаться причиной дурного самочувствия.

Станция располагалась неглубоко. Миша прошел через турникет, а потом направился на перрон. Мальчишки успели скрыться с глаз. Он совершенно потерял к ним интерес.

Поезд со скрежетом выехал из туннеля и остановился. Асеневич вошел в вагон, садиться не стал, хотя большая часть мест была свободной. Стоял, задумавшись, в дверях.

После службы в голове крутятся самые разные мысли. А иногда так хочется, чтобы оставалась там лишь пустота. Мозг слишком перегружен, чтобы еще и решать какие-то дела. Знакомые часто говорили Асеневичу, что он принимает все слишком близко к сердцу – надо бы и расслабляться... А порой и прикрывать глаза.

На такой работе трудно не скурвиться, хотя... Можно пытаться. Но тогда мало шансов получить звание, не говоря о премиях или повышении. Но Миша один из немногих придерживался своих правил. И все еще надеялся, что они у него есть.

– Вы выходите?

Он очнулся, даже вызвал на губы извиняющуюся улыбку. Отрицательно качнул головой и шагнул в сторону, уступая место.

Женщина тоже улыбнулась, хотя еще секунду назад теряла терпение. Были у нее красивые глаза, отражавшие, казалось, израненную чем-то душу.

Такие улыбки в Москве были нечастыми. Миша знал, что будь на нем мундир, не получил бы он этого теплого человеческого чувства. Милиции никто не верил, никто не доверял людям в форме. Чему тут удивляться: раньше деньги сшибали бандиты, а теперь...

Он глянул в сторону, почувствовав на себе взгляд. Снова этот укол в сердце и в глаз. Но теперь – куда слабее, на границе ощущений.

Парень. Стоял и улыбался.

Потом усмешка паренька погасла, словно его что-то обеспокоило. В его сторону шли пара коллег, словно желая отрезать его от Асеневича.

Миша оглянулся. Двое других подростков стояло сзади. Напряженные, внимательно смотрели на него, чего-то, казалось, ожидая.

Атмосфера сгустилась. Миша знал, что сейчас что-то случится. Был он в гражданском, оружия не носил. Впрочем, в стычке с детьми и не подумал бы его применять.

Подождал, пока остановится вагон, и вышел.

Быстрым шагом направился в сторону перехода. Не оглядывался. Хотел просто-напросто побыстрее закончить этот день. Добраться домой, лечь спать, пусть бы даже без ужина, без чая, обычных его вечерних ритуалов.

Услышал их позади. Были в теннисках, один неосторожно, с писком, скользнул подошвой по кафелю. Но Миша почувствовал их присутствие раньше. Словно были у него глаза на затылке или радар, показывающий расположение всех вокруг.

Они держали дистанцию. Наблюдали.

Асеневич внезапно остановился. Развернулся.

– Что... – слова замерли у него на губах. Ни души. Никого в коридоре. Но он бы мог поклясться...

Заколебался. Вздрогнул, прошитый ледяным дыханием ветра. Все еще не покидало его чувство, успевшее прийти раньше. Словно они стояли здесь же, рядом, всматриваясь в его мертвенно-бледное лицо.

Должно быть он сошел с ума – а как иначе такое объяснить?

Уже собирался развернуться и направиться к выходу, когда показалось, будто он почувствовал чье-то дыхание. С чесночным запахом, несвежее, какое могло быть у подростка, который несколько дней не чистил зубов. Эта тошнотворная вонь прошлась мимо, обойдя его широким полукругом, с одной, похоже, целью: отрезать ему путь к бегству.

– Отойдите... – тихо прошептал Асеневич. – Оставлю вас в покое, если оставите меня. Я уже не на службе.

Это последнее он произнес лишь затем, чтобы дать им понять, с кем связались. Если он обезумел, то значения это не имело.

Хотел развернуться и пойти своей дорогой, но вдруг некто – или нечто – ухватило его за плечо, а потом в живот его ударил твердый предмет.

– Мама... – простонал Миша, падая на колени. С трудом вдохнул. Сблевал бы, но ел он нынче немного. Выплюнул горькую слюну, пытаясь сконцентрироваться.

Не видел никого. В коридоре он был совершенно один. Только лампочки на потолке подрагивали, пригасая, словно при пониженном напряжении.

Может он ударился о столбик... когда разворачивался. Сознание его пыталось отыскать рациональное объяснения происходящему. Страх хватал за горло.

Что-то мелькнуло на краю поля зрения. Асеневич пригнулся. Воздух огладил ему волосы. Снова писк подошв по кафелю, а потом глухой стон упавшего человека.

Миша сосредоточился, встал и бросился наутек. Несся большими прыжками. До выхода было метров пятьдесят.

Слишком поздно заметил еще одну тень, под самыми ногами. Подбила его, подсекла под колени. Асеневич взлетел в воздух, а потом с размаху грянулся о кафель. Вытянув руку, прикрыл голову, но запястье и плечо прошила острая боль.

Лежа на боку, сражаясь с охватившим его ужасом. Перевернулся на спину. Тени сделались отчетливы. Были очень близко, две – присев у его ног, одна склонившаяся над головою, остальные сбоку.

– Он нас видит, – запищал тот, который над ним склонился. – Он видит нас.

– Невозможно, – сидящий на корточках встал, приблизился к Мише и взмахнул у того перед глазами.

Миша отреагировал молниеносно. Схватил паренька за руку и вывернул ему пальцы так сильно, что тот заорал. Потом Асеневич пнул его в живот и оттолкнула на второго. Все произошло очень быстро, он даже не подозревал, что способен на такую реакцию. Вскочил на ноги и вновь кинулся наутек.

Крики удивления эхом отражались от стен в узком коридоре. Топот ног взлетал высоким крещендо.

– Он не должен сбежать!

Асеневич несся изо всех сил. Поднял голову. В коридоре вдруг появился дым, клубился, словно грозовые облака. Неужели что-то горит? Должна включиться тревога!

– Года, помоги!

Голос за спиной Миши прозвучал, словно удар молнии. Асеневич почувствовал, как помимо воли взлетает над полом. Тучи заклубились, формируясь в смерч. Лампы разгорелись, словно фотовспышки, а отдаленный гром рвал барабанные перепонки.

Головокружение, слабость во всем теле. Асеневич кричал, но порыв ветра забил его крик в глотку. Все происходило слишком быстро. Миша терял контакт с реальностью. Если это был сон, то нужно было проснуться, чтобы не сойти с ума.

И тогда, почти уже уступив вихрю, он почувствовал на плече чью-то руку. Та удержала его на месте, когда ураган рвал его одежду. Асеневич понял вдруг, что рука тянет его вниз, а потом – и в сторону. Уперся плечом в стену, а через миг, к своему удивлению, сквозь эту стену провалился".

СЫПЕНЬ Дариуш. "Джунгли" ("Dżungla")

Молодой автор, двадцати с небольшим лет, первый рассказ опубликовал в 2008 году. Родился в Нижней Силезии, неподалеку от Глогова, изучал социологию и международные отношения во Вроцлавском университете. Сейчас живет под Варшавой и активно работает над новыми произведениями.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

"ХХІІІ век. Люди колонизировали Марс, однако мало кто зовет его своим домом. Терраморфирование удалось лишь до определенной степени, обитателей преследуют болезни и психические проблемы, социальные связи начинают напоминать времена средневековья, а старые административные единицы превратились во враждебно настроенные друг к другу зоны, готовящиеся к войне.

Ситуация на Красной Планете осложняется еще сильнее, когда на ней появляется странное растениеподобное создание, называемый "Джунглями". Что оно такое? Что его развитие означает для будущего планеты и людей? Двое главных героев – каждый по-своему и по разным причинам – понимают, что такое Джунгли, и что на самом деле скрывается за позабытым научным экспериментом, который вдруг возобновляется.

Если ты фан Филиппа Дика, эта книга для тебя".

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЯ

(автор: Роман Охоцкий; находится по адресу: http://katedra.nast.pl/artykul/7130/Sypen... )

Сюжет романа разыгрывается на терраморфированном Марсе. Человечество колонизирует Красную Планету и вместе с колонизацией переносит на нее багаж всех совершенных ошибок. Общество не демократично, нет свободы и независимости, политические и социальные разделения продолжаются, а вместе с ними и неравенства. Все обстоит даже хуже, чем при посткапитализме – причем на планете, чье население все еще меньше земного – и система социальных отношений напоминает здесь новый феодализм. То, что я написал, могло бы оказаться фрагментом современного политически ангажированного текста. Но "Джунгли" не создает никакой футуристической параллели с современностью. В ней не отыскать отсылок к современности, она не манифест и не мировоззренческий символ веры. Это пессимистическое видение будущего, в котором бегство из застывшей, сцементированной разделениями реальности, остается единственным выходом. Но человечество в романе еще не умеет путешествовать к звездам. А заглавные джунгли остаются загадкой: что оно, новая форма жизни или старая? Разумное ли оно создание, осознает ли себя? Или это Чужие, которые несут людям погибель или спасение?

Роман предлагает читателю объяснения. Вопрос, удовлетворяющие ли они, оставим без ответа. Но наверняка можем сказать, что это не роман, которому можно предполагать популярность на польском рынке. Потому что "Джунгли" характеризуется экономностью – даже определенной скромностью. Дариуш Сыпень не предлагает читателям феерии смыслов и картинок будущего. Он сосредотачивается на сюжете, по мере необходимости украшая его футуристическими артефактами. Возможно, это необходимость метода лепки образа того будущего: погруженного в стагнацию и переваривание прежних достижений.

Оттого, если вы ищите роман с ошеломительной картинкой будущего – можете не браться за "Джунгли". Но его стаффажная скромность – его достоинство. Автор сосредотачивается на рассказе о судьбах марсианских поселенцев с точки зрения двух независимых героев, которым придется найти ответ на то, что такое эти заглавные джунгли, и какие последствия связаны с ней для общества. Фабула не затемняется гаджетоцентричным будущим.

Но в это есть и определенный риск: если сюжет представляет собою рассказ о героях и их дилеммах, то не остается ничего иного – кроме этих героев – что могло бы его оправдать. Любителей быстрого, динамического действия тоже нужно предупредить. На самом деле в романе нет чрезмерной сюжетной "тяжести"; но скорость подачи материала не заставляет листы переворачиваться самими по себе. Герои романа – не слишком героичны, а автор не одарил их чертами, способными ускорить действие. По крайней мере, один из них вовсе не движитель действия – как и в жизни, события, скорее, управляют им, а не наоборот. И снова: я не ставлю это в упрек. Мне это, в принципе, понравилось, поскольку позволяло следить за судьбами небольшого сообщества глазами "простого человека".

ФРАГМЕНТ

3

Почти час они стоят в пробке на одной из нескольких въездных дорог в Нью-Рио. Некоторые люди выходят из "лазиков" и неуверенно смотрят: сперва друг на друга, в направлении, откуда они прибыли, потом – со смесью страха и надежды на лицах – на первые строения города и некомплектную чашу гермы. Даниель недавно читал, что за последние четыре недели в полуторамиллионный Нью-Рио, со времени, когда по планете пронесся снимок "близнеца", съехалось более ста тысяч человек. Волна мигрантов лишь недавно сошла на нет, хотя столица все еще пребывала в состоянии осады. В этой ситуации ни власти города, ни власти зоны не могут позволить себе отдать запрет на поселение, что вызвало бы общественные беспорядки.

Даниель украдкой глядит на Айко. Та, с головой у стекла, смотрит на вереницу "лазиков". Она явно обеспокоена, но Даниель не думает, что сразу примется попрекать его, что, мол, они слишком поздно приняли решение о переезде в Нью-Рио. Он без малого уверен, что у Айко роман с Дженни, потому неловко было бы сейчас ее отсылать.

– И где они все помещаются? – роняет Айко.

– Понятия не имею.

Он смотрит искоса на ее руки, ногти обгрызены. Это из-за ожидания снятия блокады, – думает Даниель. – Неужели боится, что их арестуют? Или просто поняла, что ей нет нужды этого делать, потому что сама, освобожденная от власти наностражников она не справится?

С того утра, как проведал их Марк, принеся информацию, как установить контакт со взломщиком блокады из Нью-Рио, они не говорили о ее решении. Вообще мало разговаривали в последнее время. Айко дни напролет проводила в Бенаресе, немалую часть времени посвящая тому, что устанавливала с Дженни связи потеснее – в постели, в то время как он встречался с Христианой, с которой снова завязался роман, или работал над новыми заказами. Он догадывается, что Айко скоро съедет от него, чтобы поселиться с новой подружкой. Сказать честно, он не слишком из-за этого переживает. Связь их закончится очень скоро, и оба только выиграют от такого.

Пробка медленно тянется между покинутыми старыми бараками окраин. Некоторые успели покрыться рыжеватой пылью и мхотравой. Когда эта часть города росла, бараки, наверное, размещались в правильном порядке, как и во всех других поселениях первых лет колонизации, но сегодня глаза Даниеля не видят в застройке никакого порядка. В конце концов, хаос проникает всюду.

Когда они наконец добираются до дугового ребра скелета гермы, служащей воротами, он замечает посты гвардии, размещенные через равные промежутки вдоль фундамента, ощетинившиеся стволами орудий и пулеметов. Такое количество оружия пробуждает в нем беспокойство. Задумывается, во что гвардия собирается стрелять. В армию "близнецов"?

Прежде чем они минуют врата, перед стеклом "лазика" высвечивается голограмма объявления о необходимости оставлять гекс в активном состоянии на всей территории Нью-Рио. Ниже – информация о наказаниях, которым подвергнут тех, кто не подчинится приказу. Потом их атакуют публичные идентификационные боты, требуя разнообразнейшие данные, включая историю доходов и болезней. У Даниеля и Айко нет выбора, соглашаются на доступ к информации. Боты короткий момент ее анализируют и дают согласие на въезд в город. Позже им приходится давать постоянный доступ к гексам (Даниель догадывается, что это для того, чтобы все время можно было следить: где они находятся), их подключают к публичному каналу, что должен служить помощью новым жителям и (в меньшей степени) приезжим. Рядом с необходимой информацией о местах в отелях или о предложениях работы каналом движутся рекламные боты. Даниель ругается себе под нос, поняв, что не может их блокировать, не отключившись от канала – а этого он не может сделать из-за правовых обстоятельств. Они минуют врата, и боты перехватывают контроль над "лазиком", ведя их к огромному подземному паркингу. Потом спрашивают, куда они желают отправиться. Айко дает название кафе ("Пиявка").

Ведомые ботами, они выходят наружу, на какую-то узкую улочку, в затхлый воздух и толпы людей. Даниель никогда не любил город, тот напоминает муравейник, но сейчас – все еще хуже. Ему кажется, что все эти люди оказались здесь специально, чтобы среди них толкаться, а те атаковали его несвежим дыханием. А еще рекламы: взрываются в его голове миллионами красок, накладываясь на образ человеческого потока, через который он бредет, таща за собой Айко. Он потеет, начинает болеть его голова. Он ненавидит большие города.

Через несколько минут путешествия лабиринтом улочек (собственно, город еще хаотичней, чем предместья), они добираются до площади, на которой стоит мрачный куб, серые, каменно-металлические стены, возносящий на семь этажей – старая штаб-квартира ООН. Она окончательно покинута пять лет тому, перед самым введением карантина, но число ее работников начала уменьшаться тремя десятилетиями раньше, когда на Земле вспыхнула третья война за Тихий океан. Теперь здание не используется и нищает: стена трескается, металлические несущие конструкции ржавеют, а двери и окна давным-давно разворовала беднота. Зона управляется нынче из другого здания, почти такого же мрачного, но в два раза меньшего, стоящего в полукилометре на запад: зданием управляющего совета. Даниель помнит, что когда эвакуировали штаб-квартиру ООН, он чувствовал что-то вроде мрачного удовлетворения, возникающего не из того, что был он пособником сепаратизма, но из-за уже оформившегося недоверия к успеху предприятия, каким было освоение Марса.

Когда они минуют площадь, боты приказывают свернуть на восток, и еще через несколько минут они наконец-то доводят их до "Пиявки": это покинутый, обширный, темный барак, в котором смердит хуже, чем на улице. Бар стилизован под английский паб. Даниель и Айко проходят к стойке и заказывают по стакану воды. Садятся в углу помещения. Даниель проверяет часы.

– Должен быть через двадцать минут, – говорит.

Сейчас середина дня, но множество соседних столиков уже занято. Даниель скользит взглядом по лицам клиентов: те кажутся наркошами.

– Если что-то пойдет не так, мы можем попасть в тюрьму, – говорит.

– Знаю, – отвечает Айко. – Все будет хорошо, не беспокойся, – уверяет его и чувственно гладит по руке.

"Словно это от тебя зависит", – думает Даниель.

Снова прикидывает, отчего он не пытался отговорить ее снять блокаду, и отчего он помогает ей, тут, рядом. Ею управляет желание саморазрушения, а ему бы следовало такому противиться. Алкоголь и наркотики могут ухудшить ее психическое состояние. Тогда отчего он не делает того, что нужно? "Может потому, – думает он, – что я и сам бы не хотел, чтобы меня спасали через силу".

Айко, чтобы убить время, начинает говорить о своих новых идеях насчет голокартин, и Даниель старается слушать внимательно, но через несколько секунд мысли его переключаются на Христиану. Благодаря роману Айко с Дженни, у него немало возможностей встречаться с женой Марка.

Он визуализирует ее тело, чувствуя легкие мурашки в паху, и тогда его гекс внезапно включает тревогу – в третий или четвертый раз в его жизни.

– Сука, ну в чем дело? – говорит он, а Айко таращится на него.

В голову его вливается огромное число нулей и единиц, гекс ставит дополнительные блокады, которые моментально оказываются сбитыми, потом он пытается отключиться от сети, но – впустую: взломщик/и уже перехватил/и контроль над подключением и увеличивают трансфер до максимума. Цифрочервь врывается в его мозг с силой тарана. Даниель еще не встречал настолько сильный софт. Гекс внезапно кричит: ТРАНСФЕР ДАННЫХ ВНЕ СИСТЕМЫ и показывает некие невообразимые цифры: кто-то высасывает из него данные как какая-то гребаная черная дыра. Удильщик/и? Даниель нервно осматривается залом. Идиот! Эти чуваки с тем же успехом могут оказаться и двумя километрами дальше.

Гекс внезапно информирует: ПРОБИВ НЕВРАЛЬНОГО БАРЬЕРА.

Иисусе, сука!

– Даниель, что происходит? – Айко стискивает пальцы у него на плече.

Он не отвечает. Не может, поскольку как раз теряет сознание. Гекс высылает нейтрализующий импульс, перегружая соединение с мозгом и одновременно вводя гипоктическое средство – покупка микроиньекционной дозы некогда стоило Даниелю кучу денег. Никогда не думал, что устройство ему пригодится.

*

В сознание он приходит несколькими минутами позже. Лежит на полу, над ним склоняется Айко, бармен и еще какой-то парень, удивительно худой, со спутанными волосами, татуировкой на шее и в желтых очках. Через плечо его переброшен измазанный рюкзак.

– Боже, Даниель! – Айко хватает его за руку ледяной ладонью. – Что случилось?

– Кто это? – кивает он на парня.

– Мой знакомый, Билл, – говорит Айко, подмигивая.

При помощи Айко он поднимается с полу и тяжело садится на стульчик. Отправляет прочь бармена, говоря, что все в порядке.

– Что случилось? – повторяет Айко.

– Кто-то вбросил мне цифрочервя, – говорит он, поглядывая при этом на парня. Раздумывает, не может ли тот иметь с этим что-то общее. – Пытались меня обработать.

Не хочет выдавать больше подробностей, не хочет говорить о том, насколько сильной и глубокой была эта атака.

Парень улыбается и кивает.

– Приветствуем в Нью-Рио, – роняет. Что-то в глазах его приказывает Даниелю думать, что парень – юн даже по метрике. – В последнее время такое здесь случается частенько. Воры помельче и покрупнее, множество приезжих, а канал-то – публичный, – хихикает он. – Некоторые утверждают, что он и установлен главным образом, чтобы роды могли сделаться чуть богаче. Крепко тебя накрыло? – спрашивает с наглой улыбкой.

Даниель предчувствует, что ему подчистило все счета. Цифрочервь был сильным. Врубает гекс и требует рапорт. Агрессивный софт неизвестного происхождения, ноль информации по базам. Но вот же неожиданность: из счетов ничего не ушло. Зато цифрочервь высосал все данные из его органайзеров, управляющие и образовательные софты, данные о животных, о тепличных управах, об обеспечении дома, мультимедийные профили, суфлерские софты и всякое такое. Ну и покопался пальцами в коре мозга.

Гекс информирует, что античервь уже готов. Даниель только задумывается, не атакуют ли его чем-то другим, едва он снова подключится к сети. Ладно, посмотрим. Приказывает гексу соединиться с миром, и миллисекундой позже его навещают боты гвардии. Приходится объяснять, отчего он выпал из сети. Боты спрашивают, хочет ли он заявить о преступлении. Он качает головой (по привычке), говоря, что – нет. Впрочем, он уверен, что никогда бы не установили, кто вломился ему в голову.

– Не твое дело, – отвечает резко Биллу через некоторое время.

Тот поднимает руки в извиняющемся жесте.

– Спокойно, я хотел только удостовериться, что у тебя все еще столько кредитов, о скольких мы договорились.

– У нас – все еще, – уверяет Айко.

– Ну и славно, – говорит Билл. – Заберу вас к себе.

Но выдвигаются они только через несколько минут, когда Даниель окончательно приходит в себя. Идут мимо прилавка и входят за худым в туалет. В одной из кабин парень вынимает из рюкзака небольшое металлическое приспособление размером с зажигалку – видимо, приемник – а к нему программатор с упрощенной клавиатурой и невральной повязкой (Даниель уже давно не видел таких приспособлений). Билл эмулирует их гексы (приходится поотключать несколько защит, это не слишком-то ему нравится) и оставляет приемник в тайнике за плиткой в стенке кабины.

– На сканах города вы все еще будете в кафе, – объясняет.

Через пару минут и несколькими кварталами дальше они входят в потрепанный барак, в одну из нескольких квартир, состоящих из кухни и двух комнат. Все помещения завалены электронным оборудованием. На одной из полок стоят диски голо. В кухне, на столе, заставленном грязными тарелками и всякой ерундой, сидит полуголая, татуированная девушка. Читает что-то на небольшом экранчике голо, раскачиваясь вперед-назад.

– Познакомьтесь с Верой.

Девушка поднимает на них мутные глаза и моргает. На вид ей лет двадцать. Даниелю кажется, что это ее настоящий возраст.

– Вера помогает мне в бизнесе.

Даниель видит, что Айко осматривается кухней. Он и сам под впечатлением от царящего тут бардака. Понимает, видя валяющееся повсюду оборудование что, скорее всего, худой занимается не только снятием блокады нано.

– Вера проводит еще и собственные исследования, – добавляет Билл с гордостью.

– Студентка? – спрашивает Айко, обращаясь к девушке.

– Свободная студентка, – информирует она громким, гордым голосом, протягивает руку и показывает на одну из татуировок: циркуль на фоне красного шара.

Даниель старается не выказывать злорадного удовлетворения. Объединение Свободных Студентов – название слишком громкое для того довольно слабого союза, что объединял тех молодых людей изо всех зон, кто не может позволить себе учиться, но обладает интеллектуальными амбициями. Они проявляют бунтарские склонности, они не приемлют официальные научные институции, что все сильнее втягиваются в обслуживание властей зон, руководимых великими семьями. Их лозунг – это свободная наука и свободный доступ к знанию, но еще – анархизм и пацифизм. Они создают виртуальные университеты, где ведут разнообразнейшие курсы, от весьма практичных, посвященных способам выживания на Марсе, до наиболее абсурдных, которые касаются явлений паранормальных, например – джиннов, встречающихся в пустынях. Кроме того, они агитируют за возвращение первоначальной идеи марсианского политического устройства, в котором разделение на зоны должно было иметь смысл исключительно географический, а вся планета должна была оставаться единым демократическим целым, постепенно становящимся независимым от Земли. Постулат этот, как и свой отличительный знак, который у Веры вытатуирован на руке, они переняли от легендарного уже Общества Вольных Исследователей. Но в отличие от ученых-боевиков, которые устраивали даже террористические нападения, Свободные Студенты не предпринимают никаких конкретных действий, скорее они – совершенно безвредный фольклор, молодежная субкультура, мода на которую, как полагает Даниель, однажды пройдет. Будь все иначе, службы безопасности зон давно бы уже что-то с этим сделали.

– Кроме прочего, Вера занимается джунглями, – поясняет парень.

Даниель делает вид, что это произвело на него впечатление, но вообще-то его не застали врасплох. Тайны джунглей пытаются разрешить множество псевдоученых.

– Садитесь, – парень указывает на стулья.

Даниэль и Айко занимают места.

– Вера, – говорит Билл и хлопает себя по бедру, – ну-ка, уноси отсюда свою божественную задницу.

Девушка строит оскорбленное лицо, но не протестует. Слазит со стола и тяжело садится под стеною, чуть не упав при этом. Снова устремляет взгляд в экран.

Парень начинает прибираться на столе.

– Зачем тот постоянный мониторинг? – спрашивает Даниель. – Чего власть боится? Что преступность вырастет?

– Именно, – говорит Билл. – Кроме того, помните о том, что я говорил в баре: благодаря публичному каналу, семьи, связанные с властью, могут легко грабить приезжих. Ну и еще одно: они хотят присматривать за людьми из Пятой Зоны. Боятся шпионов, – последнюю фразу он проговаривает довольно веселым тоном.

– Полагаешь, снова начнется война?

– Маловероятно, но не исключено. Напряжение растет.

– Откуда ты знаешь Марка?

– Кого?

– Это парень, который дал на тебя наводку.

– Без понятия. Наверняка знакомый знакомого моего знакомого. Так оно обычно и бывает.

– Бизнес идет?

– На хлебушек с маслицем хватает.

Он отставляет последнюю грязную тарелку в мойку, потом открывает один из шкафчиков и вынимает пластиковую бутылку.

– Как оно будет выглядеть? – спрашивает Айко.

– Сперва платишь, – поясняет Билл. – Потом я подключаюсь к твоему гексу, – он вынимает из рюкзака нейронную повязку и программатор, – и подменяю пломбы в медицинских логах. Потом ты пьешь стакан этой вот жидкости, – указывает на пластиковую бутылку. – Это суспензия с наноботами. Когда они в тебе, то начинают искать своих коллег, которых впустили знахари. Продлится оно с час, максимум – два. Блокада у тебя на кишечном тракте, а значит – почувствуешь тошноту. Тогда лучше перележать. Рядом у нас спальня. Могу дать тебе – на всякий случай – миску. Начинаем?

Айко смотрит Даниелю в глаза, а потом кивает.

– Хорошо, – говорит Билл, – я вышлю тебе гексом данные для заплатки. Официально ты покупаешь у меня новый софт для голо-комбайна.

– Шли, – просит Айко.

Минутой позже Билл подтверждает, что получил деньги, и приступает к работе. Надевает ей на голову повязку и принимается выстукивать команды на клавиатуре программатора. Даниель с удовлетворением поглядывает на руки худого, что действуют почти с нечеловеческой скоростью.

– С нейрософтом всегда есть риск, – говорит Билл, заметив его интерес.

– Какой?

– Что кто-то отследит источник.

Даниелю кое-что приходит в голову.

– Ты в цифрочервях разбираешься?

– Чуток. Не так хорошо, как Вера, – он поглядывает на девушку, которая не отрывает взгляд от своего экрана. – Хочешь выйти на тех мудаков, что вбросили тебе в голову свое говно?

– А это вообще возможно?

– Не всегда. Но иногда "рыболовы" настолько неловки, что оставляют следы. Вопрос только в том, зачем ты желаешь до них добраться? Ты ведь все равно ничего не докажешь. Сколько они у тебя взяли?

– Со счетов почти ничего. Но украли много прочих данных. Кроме того... Червь, похоже, вошел мне в кору.

– Интересно.

Айко смотрит на него по-настоящему обеспокоено. Даниель прикидывает, переживает ли она о нем, или о том, не будет ли у нее из-за него проблем.

– Любовь моя...

– Все норм, Айко, со мной ничего, – уверяет он ее, но выражение озабоченности не исчезает у нее с лица.

– Вижу, но не повторится ли приступ? Я правда испугалась, когда ты потерял сознание.

– Гекс уже вывел античервя.

– А если они используют какого-то другого? Похожего, но другого?

– Потеря сознания это не страшно, – он улыбается ей и поясняет, обращаясь к Биллу. – В прошлом у меня было несколько приступов. Оттого у меня сейчас по-настоящему дорогое оборудование. И все же червь справился с ним без особых проблем. Это был сильный софт. А значит я не слишком надеюсь, что удастся выйти на источник. Но может кто-то сумеет мне сказать, что оно вообще такое, для чего кому-то копаться у меня в мозгу. И не атаковало ли такое кого-то еще.

– Окей, закончу с твоей подругой и погляжу.

Билл заканчивает лупить по клавиатуре, наливает в стакан рубиновую жидкость из бутылки и подает Айко.

– Он безвкусный, – говорит женщина с легкой претензией в голосе.

– Как и должно. А теперь – давай в спальню, – проводит ее в комнату рядом.

– Боже, ну и бардак тут у вас, – говорит Айко.

Билл пожимает плечами и сваливает кучу одежды с постели на пол.

– Так лучше?

Айко вздыхает и ложится в постель. Билл возвращается в кухню. Просит Даниеля, чтобы тот отослал ему рапорт гекса и логи. Потом прикрывает глаза. Анализирует данные. Присвистывает.

– Вера, – говорит через какое-то время. – Глянь на это.

Ему приходится позвать ее дважды, пока она обращает на него внимание. Даниелю кажется, что девушка встает с пола со скоростью тектонической плиты: никогда ранее не видел он более неспешных движений. Но когда Вера смотрит на данные, которые Билл перенес на свой экран голо, на лице ее появляется тень интереса.

– Впервые вижу что-то такое, – ворчит девушка через некоторое время. Теперь она кажется чуть более живой.

– И что там необычного? – спрашивает Даниель.

– Да все: скорость, способ действия, – цедит она слова. – Обычно внедрение состоит в том, что опасный софт снаружи подсоединяется к гексу как его дополнительная, скрытая функция, эмуляция какого-то неважного процесса, – она замолкает, дергает горлом. – И выкрадывает потихоньку данные. – Вера шевелит пальцами в воздухе. – Пользуется при этом узким трансферным лучом, маскируясь под какой-то обмен данными между гексом и сетью. В твоем же случае цифрочервь перехватил почти все средства управления гексом, отсюда такой мощный трансфер. – она прерывается, закрывает глаза и нажимает на них пальцами. – Во-вторых, обычно цифрочерви ограничиваются перелопачиванием памяти гекса, там же вообще больше всего данных, которые можно стибрить. Но этот сразу набросился и на органическую память, на все ее емкости. Что-то он искал. А поскольку не обладал картой твоего мозга высосал все, – Вера поднимает взгляд на Даниеля.

Даниель пытается понять, что он, собственно, услышал.

– Типа, это цифрочервь, предназначенный для меня персонально?

– Необязательно, – говорит Вера. – Может атаковать случайных людей. Тот огромный трансфер из памяти наверняка означает, что ищет скрытые кластеры, помещенные гексом в коре. Может это цифрочервь, специализированный на воровстве значимого софта. Любого.

– Но ведь не каждый носит такой софт в голове, – добавляет ей вслед Билл. – А значит, если такой у тебя есть, ты можешь и не оказаться случайной жертвой.

Даниель думает о своем мнемоническом софте. Не за тем ли приходил червь?

– У меня кое-что подобное есть, – признается. – Но стоящее ли это? Для меня – несомненно. Для других – не знаю.

– А чем ты, собственно, занимаешься? – спрашивает парень.

Даниель не уверен, что ему стоит рассказывать такие подробности о себе. Он некоторое время молчит, пока Билл не пожимает плечами.

– Лады, твое дело. Я бы тоже не оголялся в таком месте, – фыркает смехом.

– Если используя этот софт ты делаешь нечто... важное, – добавляет Вера, – или что-то нелегальное, например, для какой-то из семей, или то, что приносит большие деньги, то наверняка ты не был случайной жертвой...

Даниель энергично качает головой.

– Ничего такого.

– Если так, то можешь спать спокойно, – заявляет девушка. – Атака не должна повториться.

Даниель не видит причин, отчего должно быть иначе. И все же хотел бы знать побольше о цифрочерве, а потому спрашивает Веру и Билла, не могли бы они разыскать об этом побольше информации.

– Можем попытаться, – заявляет девушка. – Но это стоит. Независимо от того, узнаем ли вообще хоть что-то.

– Окей. Сколько?

– Тысяча кредитов, оплата вперед.

Даниель прикидывает минутку, потом кивает и просит данные для перевода. Потом переводит средства.

– Мы свяжемся, едва только что-то найдем. Но не можем искать слишком долго. Если не раскопаем ничего за месяц, то оставим тебе соответствующее сообщение и закончим работу, окей?

– Окей.

– Ладно. И еще одно, – сказала Вера и поставила пароль для шифрованной связи.

Даниель мысленно повторяет его несколько раз, потом извиняется и переходит в другую комнату. Садится на постели рядом с Айко. У женщины полуприкрыты глаза, она бледна.

– Все нормально? – спрашивает он, поглаживая ее по щеке.

– Живот болит, но терпеть можно. Думаю, выживу, – Айко позволяет себе чуть усмехнуться. – Спасибо, что ты со мной.

– Да что там.

– Через полчаса Айко засыпает. Даниель возвращается в комнату, после чего Билл быстро отключает голоэкран, где осматривает снимки какого-то дома. Может он-то и есть главный злодей, – думает Даниель. Вера снова сидит на полу, втупившись в читалку.

– Уснула.

– Хорошо, – говорит Билл. – Должна была уснуть.

Даниель садится на свободном стуле.

– Откуда вы приехали? – роняет Билл, чтобы прервать тягостное молчание.

– С юга.

– С юга, да? Агра?

– Еще южнее. Вернее, на юго-восток.

Вера поднимает взгляд, сперва со значением смотрит на Билла, потом на Даниеля.

– В смысле, вы жили неподалеку от джунглей? – спрашивает парень.

– Да.

– Насколько близко? Ее оттуда видно?

– Да.

– Давно?

– С того времени, как я там появился. Уже несколько лет.

– Иисусе, – пробормотал худой. – И вы не думаете уезжать?

– Пока такой необходимости нет. За те несколько лет они приблизились, может, километра на два-три. Сейчас до них одиннадцать километров.

– Ты был ближе? – спрашивает Вера. В голосе ее слышен интерес.

– Был, – отвечает Даниель. Он не имеет ничего против разговора о джунглях. – Два или три раза находился за пару километров. На несколько минут, – уточняет. В памяти его мелькают картинки высоких псевдодеревьев, покрытых густой листвою, сомкнутых непроходимой стеной. – А вы видели джунгли своими глазами?

Минута молчания. Потом Билл говорит тихо, глядя в сторону.

– Видели. Несколько месяцев тому. Стояли в трех километрах от нее.

– Послали мы собственный зонд, – добавляет Вера. Лицо ее делается серьезным. И только чуть неразборчивая речь дает знать: она под воздействием наркотика. – Я выдержала с полминуты.

– Стандарт, –замечает Даниель.

– Ага, – отвечает Билл. – Но мы зарегистрировали кое-что интересное.

– И что же?

Худой смотрит на Веру.

– Покажем ему, – говорит девушка".

ПИЛИПЮК Анджей. "Репутация" ("Reputacja ")

Анджей Пилипюк, наверное, самый известный коммерческий автор в современной польской фантастике. Сам себя он называет: "Великий Графоман" – и в этом, кроме бравады, есть немалая доля истины. Он персонаж, уже чье имя стало для польского фэндома нарицательным.

Но, вместе с тем, у него есть и несомненна сильная сторона. И эта сторона – рассказы. (Не все, но несомненно одно: именно в короткой форме он выступает куда сильнее и удачнее, чем в форме длинной).

Сам Пилипюк это знает – и использует по максимуму. Ну и в результате в год выходит сборник-другой рассказов, среди которых всегда есть довольно любопытные.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Контур странного, вкус древних тайн.

Мастер рассказов в лучшей своей форме.

Прекрасная репутация текстов Анджея Пилипюка всегда опережает новые его сборники. Она живет собственной жизнью, творит легенду и добавляет число верных читателей.

Каждый рассказ – кусочек жизни, вынутый из безжалостных челюстей времени.

Доктор Скужевский в сентиментальном путешествии в Берген оказывается в ситуации сложнейшей битвы в своей жизни.

Роберт Шторм выслеживает цирк, потерявшийся в метели сентябрьской кампании – и цыганского котелка, который всегда накормит голодных.

А еще старые иконы, жуткие обитатели стеклянного шара и шахматная доска из прошедших веков, чья тайна приводит к неожиданной встрече.

Такой сборник – воистину лакомый кусочек для исследователей безумия.

Кто еще не опробовал – может начать уже сейчас.

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(автор: Адам "Тигана" Шимонович; источник: http://katedra.nast.pl/art.php5?id=7077)

Анджей Пилипюк относится к числу тех авторов, чья творчество любят или ненавидят. Список обвинений его длинен и неизменен вот уже годы: вторичность, примитивизм, профессиональные недостатки, однако Великому Графоману нельзя отказать в одном – в фантазии и в искусстве плетения историй.

Исходная точка обычно проста; достаточно старой шахматной доски или случайно купленной иконы. Старые предметы, реликты, которых полно в уголках чердака или в подвалах, здесь становятся воротами в иной, магический мир. Мир тот не лежит за семью горами, за семью реками, но существует рядом с нами, почти на расстоянии вытянутой руки. Его просто нужно заметить. Такими вдумчивыми, пусть и невольными искателями являются доктор Павел Скужевский и Роберт Шторм, герои "Репутации", новейшего сборника Анджея Пилипюка.

Заглавный рассказ снова ведет читателя в норвежский Берген. Несмотря на то, что после истории, рассказанной в "2586 шагов" прошло без малого 30 лет, некоторые вещи не изменились. Ледяные пустоши все так же скрывают множество тайн, чья разгадка находится в старой истории. В определенном смысле, это рассказ-спайка, который сводит воедино все прежние приключения доктора Скужевского. Можно упрекать автора в использовании известных уже схем, но чтение текста доставляет изрядное удовольствие. Отдельного замечания заслуживает хорошо сыгравшая линия определенного изобретения, которое выполняет роль классического "чеховского ружья". Хорошо, что открытый финал дает шанс на продолжение.

"Шахматная доска" – в определенном смысле рассказ-парадокс: в нем немногое происходит, но, пожалуй, ни у какого другого писателя описание реставрации старого предмета не было бы настолько интересным. В историях о Роберте Шторме Великий Графоман достигает мастерства, которое не дано было ему в цикле "Глаз Оленя" – обычные, казалось бы, события становятся чем-то квази-магическим.

Подозреваю, что чтение легендарной записной книжки Анджея Пилипюка, в которую он записывает идеи будущих книг было бы незабываемым переживанием. А пока что читателям приходится довольствоваться тем, что он уже использовал в рассказах. Концепция "Гитлера в стеклянном шаре" – оригинальна: старый предмет скрывает внутри себя микрокосм, обитаемый живым человеком. Пояснение этой тайны ведет сквозь цыганскую магию и через китайских жителей старой Варшавы. Жаль только, что Пилипюк несколько сильно, чем нужно, нажимает на нашу реальность и представляет часть собственных социально-политических взглядов. Магия тогда куда-то исчезает, а окончание рассказа разочаровывает.

Тех ошибок не повторяет "Ожерелье" – как по мне, наиболее яркий текст в сборнике. Очередная случайная находка, икона, становится пропуском к приключению, достойному и самого Индианы Джонса. В рассказе есть все элементы, за которые любят Шторма: интересная загадка, юмористический мотив вечной невесты Марты, а прежде всего – атмосфера. Большим плюсом является и конец. И хотя не раз и не два Пилипюку доводилось испортить образцовый рассказ слабым финалом, в случае "Ожерелья" сказать такого нельзя.

"Верблюжье молоко" – произведение нетипичное. Двухуровневый рассказ – поиски цыганского котелка в наше время переплетаются с историей провинциального цирка периода гитлеровской оккупации. Пилипюк приоткрывает еще один фрагмент забытой истории Второй мировой, привнеся туда и толику магии. Если бы только рассказу хватило того неуловимого "нечто", благодаря чему рассказ остался бы в памяти надолго!

"Репутация" – очередной удачный сборник рассказов Анджея Пилипюка. Автор поставил в нем на верные карты: двух проверенных героев, Скужевского и Шторма – и была это верная мысль. В плюс надлежало бы записать и тот факт, что автор, в случае рецензированного сборника, поставил на качество, а не на количество. Может, пять произведений – это и немного, но в том чувствуется немало вложенного труда. Конечно, присутствуют и все старые грехи, но если следить за карьерой Пилипюка, то четко видно, сколь длинную писательскую дорогу он прошел. "Репутация" читается просто прекрасно, и хотелось бы, чтобы новый его сборник вышел как можно скорее.

ФРАГМЕНТ

"РЕПУТАЦИЯ" (фрагмент)

Берген, Норвегия, июль 1909

Черный дым из двух труб поднимался высоко в небо и лишь там развеивался в стороны. Пароход шел фьордом, не в силах ничего поделать с короткой, сильной волной. Доктор Павел Скужевский оперся спиной в стенку надстройки и поднял воротник. Тут, на западе, фьорды были не слишком глубоки, зато разливались широко. То справа, то слева то и дело появлялись луга, спускающиеся к воде. С борта корабля доктор отчетливо видел небольшие фермы, стада белых овец и лодки, привязанные к причалам либо вытянутые на берег. Миновали они небольшую церквушку с длинным помостом, что выходил к морю.

Жить можно, подумалось доктору. Но осенью или зимой, когда надо лодкой поплыть на мессу или доставить детей в школу на другой берег, жизнь в здешней рустикальной околице становится куда как непростой...

Он взглянул на темную воду фьорда и невольно вздрогнул. Он читал, что глубина залива здесь достигала нескольких сотен аршин. Он отвел взгляд и для разнообразия поглядел на горы, громоздящиеся впереди. Скалы тут и там испещрены были купами кустов и рахитичных деревец. От вершин веяло холодом – а может ему лишь показалось.

В чемоданчике на палубе, лежало письмо от доктора Хансена. Скужевскому не было нужды его извлекать, за последние недели он прочел его столько раз, что содержание врезалось ему в память до последней буковки. Переписывались они несколько лет, с той самой зимы, когда познакомились. Слали себе поклоны через общих знакомых. Несколько раз встречались на съездах и научных симпозиумах. Но несмотря на продолжающиеся приглашения, поляк был не в силах снова проведать Берген. Пока не пришло письмо, по-настоящему тревожное. Настолько тревожное, что пришлось как можно быстрее ехать в Мурманск и там ловить корабль, плывущий в Англию вдоль побережья Норвегии.

"Я не проведывал тот город, пока царило спокойствие, – подумал доктор, глядя на белые склады и портовые здания, что все гуще вырастали на берегах. – Теперь же, когда ситуация драматически ухудшилась, лечу я, словно ночная бабочка на пламя..."

В августе в Бергене должен был состояться Второй Лепрологический Конгресс. Известные доктора со всего мира готовились прибыть лично либо делегировали самых доверенных сотрудников. Армауэр Хансен, открыватель бактерии проказы и человек, который серьезно сузил размеры эпидемии этой болезни в Норвегии, должен был выполнять роль хозяина собрания. Готовился большой медицинский праздник, который должен был стать и рабочей встречей. С оглашением докладов планировалось оговорить дальнейшую координацию усилий по ограничению распространения страшной болезни. Тем временем из письма следовало, что доктор боится...

Скужевский стиснул зубы. Он знал этот род страха слишком хорошо. Берген... Тут он впервые увидел проявление сил, которые, казалось, с того времени сопровождали его всю жизнь. Тут все началось, тут он впервые познал прикосновение неназываемого... Тогда они выиграли, но воспоминание было настолько печальным, что возвращаться он сюда не хотел. И тридцать два года ему удавалось избегать Норвегии. Но все же...

– Кобылка у плетня, – вздохнул он, сильнее сжимая руки на трости.

Они миновали небольшой залив, открывавшийся слева. Доктор, удивленный, некоторое время лицезрел совершенно сюрреалистический образ – трамвай, едущий у края пропасти, почти по берегу моря. Из-за гряды уже показались стены замка. Перед его глазами проплывали склады в несколько этажей, обитые крашенной набело доской.

– Изрядно же здесь изменилось, пока что меня не было... – пробормотал он в задумчивости. – Но некоторые вещи, полагаю, остались неизменными... Да и лето нынче.

Корабль слегка скорректировал курс, вплывая в глубь залива Ваген. Замок когда-то был местом обитания владык Норвегии, потом – наместников Дании. Доктор смотрел на толстые стены серого камня, многоярусные земляные шанцы, ощетинившиеся серыми стволами орудий. Над твердыней гордо реял норвежский флаг. Независимость...

Он внутренне скривился. Помнил, что происходило несколько лет назад. Прокламация в Норвегии, сборы добровольческой армии... Стояли напротив друг друга: с одной стороны восемь тысяч поспешно созванных селян, вооруженных "флинтами", а по другую сторону прекрасно вооруженная шведская армия, насчитывавшая шестьдесят тысяч человек. Давление царской дипломатии на правительство Швеции наверняка было решающим фактором, чтобы не допустить пролития крови и признать независимость Норвегии...

– Свобода для Болгарии, свобода для Норвегии, а вот поляки всегда под сапогом, – раздраженно проворчал доктор. – Царь дает подарки самым разным народам, при том условии, что дает их – не из своего кармана...

Он почувствовал раздражение и зависть, словно флаг Норвегии был вывешен именно затем, чтобы обидеть его.

Они миновали старые купеческие дома Гамле Бригген. Часть района была уже разрушена, освобождая место под тяжелую каменную кладку, но две трети деревянных построек все еще заглядывали в воды залива Ваген. Он помнил лабиринты древних улочек и пассажи. И слишком хорошо помнил встречу с Дедушкой Проказой...

Тогда была зима. Все выглядело по-другому. Темнота, мороз, короткий полярный день. Длинные мрачные вечера. Дедушка Проказа... Демон? Дух заразы? Кем или чем было то существо? По крайней мере, они сумели его убить и сжечь.

Мы это сделали, – твердо сказал он себе. – Вот уже тридцать два годы мы контролируем эпидемию, а страшная зараза постоянно отступает. Тут, в Норвегии, она – все еще проблема, но число новых заболеваний из года в год снижается.

Мимо них проплывали другие корабли, большие и малые. Движение в порту было серьезным. У побережья, привязанные к просмоленным кольям, стояли десятки рыбачьих лодок. Кричали чайки. Пахло сырой рыбой, вяленой рыбой, испорченной рыбой... но все забивал запах смолы, дегтя, разогретого масла и дыма из труб пароходов. Улицей, идущей вдоль складов, проехал автомобиль, а сразу за ним двуколка.

Все плывет, все эволюционирует, – подумал доктор. Города, дома, люди. И только горы эти пребывают в неизменности. Двадцатый век, кто бы мог подумать? Век неминуемого прогресса... Он закусил губу.

Перед глазами его все вставали картинки с маньчжурской войны... Рваные раны от шрапнели и осколков японских гранат. Исходящие паром пулеметы, безжалостно секущие российскую пехоту. Отчаянная оборона Явина, полтора десятка казаков, целую ночь отбивающих атаки почти двух сотен ниндзя. Отец Конон, монах-санитар, мощный, сильный словно медведь, без тени страха выносящий раненых из поля боя.

Чтобы отогнать эти мысли, он снова направил взгляд на горы, окружающие залив.

Он почувствовал неприятную дрожь. Внезапно ему расхотелось сходить на берег. Но корабль добрался до пристани. Матросы бросали швартовы. Скужевский нагнулся, подхватил чемоданчик и с некоторым сомнением сошел по трапу.

Его окружила толпа носильщиков, предлагающих свои услуги. Но чемоданчик был легким, а ящик с книгами остался на борту и должен был еще пройти таможенный контроль. Миг-другой он раздумывал, не взять ли дрожки, но потом решил идти пешком. Машинально принялся считать шаги, но тотчас же прекратил.

По городу он прошел знакомым маршрутом. Берген обрел более новый, просторный и современный госпиталь-лепрозорий, но доктор Хансен продолжал обитать в старом, на улице Короля Оскара. Старый госпиталь некоторое время назад переименовали в исследовательский институт. Правление размещало там как пациентов, которые выздоравливали, так и тех, на ком уже поставили крест. Хансен непрестанно исследовал проказу и все время безрезультатно искал новых методов терапии. Желающих тестировать новые лекарства хватало.

Скужевский шагал неспешно, натянутый, словно струна. Но ничего не происходило. По небу плыли белые облачка. Вокруг он видел улыбающихся людей, красные розы, вьющиеся по стенам, сочную зелень на склонах гор, а над всем тем серые скалы, купающиеся в свету. Но даже этот отдающий оптимизмом вид казался ему фальшивым...

Улочка было мощеной. Некоторые дома снесли, на месте их появились новые, но он без труда узнавал знакомые закоулки. Снова начал считать шаги – и снова прекратил. Наконец перед ним вырос хорошо знакомый шпиль госпитальной церкви.

* * *

У ворот некогда стоял пост жандармерии. Теперь ему открыл простой охранник. На вопрос о докторе Хансене, указал на дома по правую сторону двора.

– Доктор у себя дома, но наверняка лежит в постели, в последнее время он был немного нездоров.

По-немецки охранник едва говорил. Скужевский поблагодарил и направился в указанном направлении. Несколько пациентов разного возраста сидели на лавках посредине двора. При виде гостя они поднялись и поклонились, он тоже вежливо приподнял шляпу. Болезнь коснулась каждого из них по-разному. Он видел совершенно неповрежденные лица и лица пожранные наростами... ладони нетронутые рядом с деформированными конечностями. Трости и костыли, прислоненные к лавкам. Он стиснул зубы.

Это можно вылечить, подумал он. Нужно просто найти метод. Лекарство. Ремедиум... Что-то, что уничтожит бациллу. Правда, для этих избавления все равно не будет, останутся они искалеченными до конца жизни, но миллионы других избегнут инвалидности и преждевременной смерти.

Под деревом, что росло посредине площади, лежало несколько мертвых птиц. Больные, казалось, не обращали на них внимания. Никто не убирал трупики...

Хансен обитал в здании напротив госпиталя. Доктор нажал на ручку и вошел в прихожую, а потом свернул налево. Казалось, что со времен последнего его визита тут ничего не изменилось. Он постучал в дверь. Никто не ответил, и он вошел без приглашения.

В нос ударил запах пота и химических препаратов, старая, знакомая вонь болезни... Из соседней комнаты выскочил молодой человек в белом халате, похоже – санитар.

– Доктор Павел Скужевский из Петербурга, – представился врач. – К доктору Армауэру Герхарду Хансену.

– Доктор Хансен... эээ... недееспособен, – сказал санитар по-немецки. – Мы приготовим вам гостевую комнату и, полагаю, завтра...

– Просите, – донеслось из комнаты.

Санитар без слова отступил. Гость отставил чемоданчик и вошел в помещение, которое, похоже, было спальней. Шторы были задернуты, а потому в комнате царил полумрак. Окна плотно затворены, хотя снаружи было довольно тепло. Доктор Хансен лежал в постели. Накрытый двумя пикованными одеялами, он трясся, словно в лихорадке. По лицу его катились крупные капли пота. В уголках покрасневших глаз собрался желтоватый гной. Длинная седая борода была слипшаяся и неухоженная.

Скужевский запомнил его как благопристойного мужчину в самом расцвете сил, а теперь перед ним был лысеющий, измученный жизнью старик.

Прошло тридцать два года, пронеслось у него в голове. Но выглядит он, словно прошло все шестьдесят...

Больной смотрел полубессознательно. Моргнул несколько раз, чтобы очистить зрения, но, похоже, сразу узнал гостя. И видно было, что при виде приятеля – обрадовался.

– Ты приехал, – улыбнулся. – Я не ожидал тебя столь рано... Думал, что – только через неделю-две. А это... неожиданность. Да, неожиданность...

Немецкие фразы складывал с явным трудом. Из-за дрожи то и дело щелкал зубами.

– Повезло, русский корабль плыл из Петербурга Белым морем в Мурманск, а там я поймал еще одну попутку. Подумал, что помогу тебе с подготовкой к конференции.

Понимая, что санитар все еще стоит в дверях, Скужевский предпочитал не упоминать о содержании письма, полученного от Хансена.

– Это хорошо... – пробормотал больной и прикрыл глаза. – Завтра оговорим... Да, завтра... Завтра будет время на все... А я, надеюсь, завтра буду чувствовать себя лучше.

Дыхание его успокоилось, больной провалился в неглубокий сон. Скужевский наклонился, машинально дотронулся ко лбу Хансена и чуть было не отдернул руку. Тот горел, словно печка. Не было нужды даже считать пульс – тот был слишком быстрым.

– Состояние его очень тяжелое, – оценил сухо. – Что с ним случилось?

– Ну, малярия, – пробормотал санитар.

– И каким же таким образом?! – поляк от удивления вытаращил глаза. – Малярия в Норвегии?! Над самым морем?! Каким же чудом? Ведь тут нет болот, а комары встречаются спорадически...

– Комаров разводят, – пояснил санитар. – Размножение их очень простое, нужно всего-то сладкая вода, немного питания и тепло. У нас в лаборатории два больших баллона личинок.

– Но зачем вы их разводите?

– Доктор Хансен, чтобы быть на конгрессе в хорошей форме, решил предварительно подвергнуться лечению Вагнер-Яурегга.

Павел сжал виски. Что-то это ему напоминало. Читал об этом год или два назад. Статья? Нет, просто дайджест заграничной публикации на эту тему. Практикующий безумец в Бадене...

– Прошу пояснить! – потребовал он.

– Это новая идея насчет лечения хронических бактериальных заражений, – быстро ответил юноша, похоже, напуганный решительным тоном доктора. – Мы применяем ее согласно методике доктора Юлиуса Вагнер-Яурегга из Вены. Больного целенаправленно заражают малярией. Когда плазмодии, ее вызывающие, размножаются в крови, наступает реакция организма, приступы горячки. Температура обычно повышается до сорока градусов Цельсия и удерживается так два-три дня. Ее необходимо лишь контролировать и в случае чрезмерного повышения просто охлаждать больного льдом или ваннами с холодной водой. Через три дня, когда жар начинает снижаться, дается хинин, чтобы ликвидировать зародыши малярии. Через несколько недель, когда хинин совершенно выводится из организма, лечение необходимо повторить... Обычно заражают трехкратно.

Скужевский молчал, потрясенный. Теперь он вспомнил. Слышал об этом методе уже пару лет, и уже тогда испытывал страх.

– Вы дали ему какие-то лекарства?

– Только воду и немного соли, слишком уж сильно он потеет...

Гость увидел на столике термометр и стетоскоп. Прослушал лежащего без сознания Хансена. Измерил давление. Жар был чуть выше сорока одного градуса. Теоретически, оставалась еще некоторая зона безопасности, но то, что слышалось в трубке стетоскопа, звучало худо.

– Риск слишком велик, – сказал он наконец. – Сердце слабое. Прошу начать обкладывать его льдом и немедленно дать хинин, под мою ответственность. Он не выдержит! Нужно немедленно сбить жар!

– Лечение ведет доктор Линденброк! – запротестовал санитар.

– И что это за доктор Линденброк? – раздраженно проворчал Скушевский.

– Лаура фон Линденброк из Бадена. Две недели назад она прибыла из Берлина, тоже должна выступать на конгрессе. Сейчас пошла она в город. Должна бы уже вернуться, но...

Скужевский прикрыл глаза, поискав в памяти. Да, он помнил эту фамилию. Кажется, они встречались на одном из прошлых конгрессов? Такая блондинка в очках, с губами, сжатыми в гневную полоску.

– К черту доктора фон Линденброк! – рявкнул доктор Павел. – Моя ответственность. Прошу дать ему хинин. Если есть лед, приготовить четыре термофоры и холодные компрессы. Быстро, быстро...

– Да вы шутите.

Скужевский вынул из кармана револьвер.

– Хинин, сукин ты сын! – прошипел, оттягивая курок. – Если доктор Хансен умрет, я тебя как собаку пристрелю!

Санитар заглянул в черное отверстие ствола, а потом в глаза пришельца и, похоже, прочел в них приговор. Нервно сглотнул.

– Слушаюсь, – пробормотал.

Управился быстро. Через четверть часа Хансен был обернут в мокрые простыни и обложен льдом. Хинин подействовал, жар потихоньку спадал. Скужевский отложил термометр, что показывал всего-то тридцать девять с половиной, и только теперь вздохнул с облегчением. Санитар, с выражением побитого пса, предложил заварить чай. Гость согласился. Парень вышел. Доктор удобней уселся в кресле. Проглядел газеты, лежавшие на столике у окна – увы, все они были на норвежском. Злой и нервничающий, он поглядел на часы.

– Где эта баба лазит! – прошипел по-польски. – Такое рискованное лечение, а она бросает пациента.

Он прошелся туда-назад по комнате. Снова взглянул в окно. Померил больному температуру: та снижалась к умеренно безопасному уровню тридцати девяти градусов. Санитар принес чай, а потом напоил пациента водою.

– Что за безумие, – фыркнул Скужевский. – А собственно, куда подевался доктор Нильсен? Отчего он не контролирует процесс?

– Доктор Нильсен работает в главном комплексе госпиталя. Да и нынче он пребывает в США, – пояснил санитар. – Тут остались я, доктор Хансен и еще три человека персонала. Но недавно все трое ушли. Потому теперь нас двое, и доктор фон Лин...

– Я уже слышал о госпоже докторе, – отрезал Скужевский. – А теперь хотел бы с ней поговорить. А собственно, что вы, черт подери, собирались тем методом вылечить?!

– Ну... – затыркнулся санитар, стреляя глазами по сторонам.

– Это врачебная тайна, – раздалось от двери.

– Доктор Лаура фон Линденброк, – пробормотал Скужевский, окинув недобрым взглядом невысокую блондинку – и коротко ей кланяясь.

– Не скажу, что я рада вас видеть, господин доктор, – отвечала она гневно. – Вы прервали мою терапию!

Одного взгляда ей хватило, чтобы оценить ситуацию.

– Primum non nocere, уважаемая коллега. Угроза жизни пациента была слишком серьезной.

– Это лечение, пусть и выглядит опасно, в большинстве случае угрозы для жизни не представляет. Пациент бы перенес лечение, – отрезала она. – А теперь, чтобы повторить процедуру, мне придется ждать несколько недель.

Обвиняющим жестом она ткнула в бутылочку с хинином.

На носу ее были темные очки, заслоняющие часть лисьей, треугольной мордашки. Черное платье делала ее похожей на прусскую учительницу. Как прикидывал Скужевский, было ей около сорока, но выглядела она моложе, пусть ее сплетенные в гульку волосы тут и там пронзало уже серебро седины. Несмотря на небольшой росточек, голос она имела сильный, а тон его, казалось, переламывает любое сопротивление собеседников. Она старательно произносила немецкие выражения. Наверняка у работников своих она пробуждала уважение, но доктор лишь пожал плечами.

– Двери позади, и я просил бы вас ими воспользоваться, – сказал спокойно и решительно. – Поговорим завтра утром. Если мой друг умрет, я постараюсь, чтобы возмездие настигло вас быстро и со всей суровостью местного закона.

– Он сам этого для себя потребовал, – ответила она.

– Да у него же сердце больное! Вы должны подходить к своим экспериментам куда более ответственно! Например, обследовать пациента перед тем как использовать рискованную терапию. А теперь – до свиданья! – отправил ее прочь властным жестом.

Женщина вышла, осторожно прикрывая дверь. Установилась хрупкая тишина.

– Не хотите поужинать? – спросил санитар".

ПАЛИНЬСКИЙ Павел. "Четыре времени тьмы" ("Cztery pory mroku ")

О Павле Палиньском мне уже приходилось говорить: его роман "Поляроиды с погибели" собрал очень хорошие отзывы – и получил премию им. Е.Жулавского (золото) за 2015 год. В 2015 же году, в рамках возобновления значимых, но слабодоступных уже книг, издательство "Powergraph", хорошо уже знакомое читателям колонки, переиздало авторский сборник Палиньского – он же дебютная его книга, вышедшая в 2009 году – "Четыре времени тьмы" (где польские "mrok" и "rok" рифмуются и соотносятся, но что, увы, "непереводимая на русский язык игра слов").

Я обычно редко говорю об переизданиях, но случай с Палиньским – как раз из числа тех редких, оттого устоять я не сумел.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

"Одиннадцать неистовых историй. Одиннадцать фрагментов ужаса, тьмы и тайны. Обычные люди, запутавшиеся в необычных ситуациях, и необычные герои, противящиеся прозе жизни. Повествования вовлекают и подчиняют читателя непривычной атмосферой, прекрасным языком, многослойностью сюжета, не позволяют оторваться от чтения. Поскольку самое странное и мрачное таится внутри нас самих.

В сборник входят рассказы:

1. "Fair play"

2. "Заплачь – и поклонюсь тебе, – сказала Смерть" ("Zapłacz, a ja cię ukoję, rzekła Śmierć").

3. "Гнездо ос" ("Gniazdo os")

4. "Много лет, много прошлых тому назад" ("Wiele lat, wiele przyszłości temu").

5. "Трик-трак, или не шутите со счастьем" ("Trikkety -traketty -trak albo ze szczęściem nie ma żartów").

6. "Короткая баллада о превращении" ("Krótka ballada o przemienieniu").

7. "Иуда из плоти и крови" ("Judasz z krwi i kości").

8. "За пять минут до конца лета" ("Pięć minut przed końcem lata").

9. "Для Люси Ли, хоть Люси Ли не с нами" ("To dla Lucy Lee, choć Lucy Lee już tu z nami nie ma").

10. "Четыре времени тьмы" ("Cztery pory mroku").

11. "Однорукий бандит" ("Jednoręki bandyta")

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(автор: Томаш Фиалковский; http://baza.fantasta.pl/ksiazka.php?id=14...)

Павел Палиньский оказался в орбите интереса читателей фантастики благодаря мрачному, пробирающему до костей роману "Поляроиды с погибели", который мало того, что освежает определенные затертые схемы постапокалиптической прозы, так еще и создает достоверный психологический портрет человека, подвергнутого растущему давлению нечеловеческих обстоятельств. Может показаться, что сборник "Четыре времени тьмы", который впервые увидал свет в 2009 году, был некоторым образом рапортом с полигона, на котором Палиньский оттачивал перо, чтобы уникальным образом описать человека и его экстремальный жизненный опыт.

Но я сразу же поспешу разочаровать ортодоксальных любителей фантастической литературы: "Четыре времени тьмы" предлагают им развлечение иного типа, нежели головокружительный галоп сюжетных идей, феерия сказочных концептов, искрящихся от футуристических реквизитов. Нет, прозу Палиньского необходимо форсировать понемногу, преодолевать, как темную, притворно ленивую вьющуюся реку, что скрывает в себе омуты и водовороты...

Автор изредка позволяет себе нарочито резкие повороты действия. Конечно, интриги удивляют, а их финалы часто переворачивают с ног на голову то, что читатель уже узнал о мире данного текста, но вся история обычно растворяется в неспешном повествовании, в мелких описаниях реальности. Это вовсе не значит, что рассказы Палинського нудны – напротив, они кипят от эмоций, дрожат от событий, рвущих психику героев. Это густая и мрачная психологическая проза, которая обогащена "фантастическим фактором" – порой ярким, порой едва заметным, слабым.

Возьмем, к примеру, "Fair play", первый из рассказов, историю дорожной аварии, в котором судьба сводит двух ожесточенных людей – уволенного с работы мужчину и жесткую банковскую служащую. Заключенные в разбитых машинах, они ведут с собой коварную, жестокую игру, ставкой которой со временем становится чья-то жизнь. И даже финал текста, который дает читателю возможность передохнуть, не позволяет окончательно забыть о кошмаре, свидетелем которого он был еще минуту назад.

В "Гнезде ос" мы оказываемся на вечеринке, организованной по случаю конца неудачной связи. Тонущая в алкоголе и сигаретном дыму вечеринка быстро превращается на поле битвы, где сходятся одуревшие от угощений гости. В людях кипит едва сдерживаемая ярость, обиды, комплексы, а Палиньский словно бы нехотя показывает болезненную для нас аналогию – как вид, мы ничем не отличаемся от заглавных ос, которые не являются слишком уж симпатичными насекомыми. И внезапно вся это привычная и узнаваемая картинка превращается в метафору человеческого существования.

А вот в "Иуде из плоти и крови" автор расправляется с мифом о современном художнике. Оторванном от реальности, поглощенном искусством и поиском все более сильных средств выражения. Это исключительно брутальный, порой натуралистический рассказ мог бы выйти из-под пера кого-то из столь любимых в Польше мастеров ужасов, хотя бы и Г. Мастертона.

Погодите, – можете спросить вы, – а что же с фантастикой? Неужели Палиньский специализируется лишь на изображении людей в экстремальных ситуациях, а "фантастический фактор" тут исключительно экстремальные реакции героев? К счастью – нет. "Четыре времени тьмы" хорошо интерпретируют канонических для фантастической прозы персонажей, таких как вампиры (и охотники на них), оборотни, духи...

И потому-то история кровопийцы становится повествованием об отсутствии смысла, чья давящая тяжесть не позволяет наслаждаться бессмертием, и лишь предчувствие смерти позволяет узреть в бытии искорки цели. А вот "За пять минут до конца лета", один из лучших рассказов, представляет собой демонстрацию стилистических навыков Палиньского. Легкое перо писателя раскрывает перед нами почти идиллический, омытый солнцем и обласканный ветром пейзаж польской провинции. Юноша узнает девушку, их неторопливо растущие чувства переживают взлеты и падения. Палиньский деликатен и лиричен. Он ведет нас, гипнотизируя метафорами и образами упоительного "dolce far niente" прямо к финалу, который может потрясти читателя – но прежде всего задает ему вопрос, как он представляет себе то место, куда на самом деле попал герой текста.

Во вступлении к сборнику Палиньский делает решительную декларацию: пишет, что "Четыре времени тьмы" объединяет тексты "эгоистические", созданные автором для себя самого, а значит и лишенные того, чего может ожидать читатель. К счастью, декларация эта расходится с книгой. Рассказы несут на себя четкий авторский отпечаток, порой висит над ними тень мрачного воображения, но наверняка при некоторой толике доброй воли и терпения всякий стучащий в двери тех текстов будет в них впущен.

ФРАГМЕНТ

Fair play

Из того утра он помнил только шелест бумаги; бумаги, которая вдруг сделалась в его руке тяжелой, словно камень, никаких слов, только бумага, двери, лестница, двери, снова двери, еще больше ступеней.

Паркинг – длинный, бесконечный.

Наконец: мчится...

* * *

Самолет! Мог бы за десять тысяч купить себе самолет?!

Сел бы, не оглядываясь, и просто-напросто улетел.

Откуда? Отсюда. В НИКУДА!

Филипп чувствовал, что нога, с яростью вжимающая педаль газа, деревенеет от усилия. Почтенный "рено" гнал, сколько было сил. Нутро машины, обтянутое серой обивкой, дрожало, словно капля ртути. Дрожание это передавалось всему. Влажный, туманный пейзаж за окном, спрыснутый на рассвете дождиком, тоже трясся.

Международная "семерка" бежала сквозь развидняющуюся равнину. Лес по ее краю то и дело приближался к обочине и смыкался поверху, и тогда ветки прятали свет в коротких интервалах тьмы. Потом – однорядка среди полей. То и дело она проскакивала сквозь небольшие селения, застроенные низкими домиками с красной крышей. Городки, скученные вокруг центральных площадей, напоминали низку кораллов. Восемьдесят...

Он проскочил между одноэтажными домиками, воображая, что руки его лежат на руле не машины, но самолета.

Солнце светило вовсю. Он прищурился.

Потом на разогнавшуюся машину коричнево-зеленой волной снова упала стена леса. Лиственный туннель неторопливо поворачивал, скользил налево, направо. Машины с местными номерами едва-едва ползли по нему. Филипп со злостью дергал рычаг передач. Мотор машины выл, словно был не куском металла, а фантастической тварью, яростно гонимой ударами арапника. Только-только миновал родной "комби", а вот уже вырвался вперед, хищным прыжком обогнал медленный грузовичок. Покрышки застучали, когда пересекли сплошную двойную. Взлаял заспанный, плаксивый клаксон. Девяносто.

Крылья и руль! Вознесся бы! Сбежал!

Но, думал он, сильнее сжимая руль, обычного самолетика тут могло бы и не хватить. Взлетная полоса – на которой он, Филипп Рущик, как раз набирал разгон, вся его тридцатилетняя жизнь – оборвалась у него под ногами.

Ему казалось, что он падает в пропасть. И сто.

Премия. Они вообще понимали, что та для него значила? Знала ли его фирма, когда холодно поблагодарила его за сотрудничество, а потом мило выплюнула пятизначный чек, что единственное, что он сможет с ним сделать – так это перерезать себе вены острой кромкой?!

Он крутанул ручку радио до упора; затрещал пластиковый корпус; он послушал пару тактов топ-листа, подхватил мелодию и хрипло запел вслед за орущим вокалистом. Сразу почувствовал царапанье в горле, не привыкшему к таким усилиям. И сто десять!

Будем искренни, пан Рущик, – услышал он в голове холодный голос, с которым познакомился лишь сегодня, но сразу же почувствовал к нему ненависть, достойную извечного врага, – царапанье в горле ты чувствуешь уже некоторое время.

Ты выпал из оборота. От тебя избавились. Прожевали. Убрали.

Лучше крик, чем плач...

Правда, правда, трижды правда!

Он падает. Машет руками. Сто двадцать!

В его ситуации не справился бы даже супер-истребитель вертикального взлета! В его ситуации уже не было от чего отталкиваться для взлета.

Стрелка спидометра гипнотически подрагивала на ста тридцати. Филипп глядел на нее, восторженный.

– Сокращение! – заорал неожиданно. – Сокращен! Уволен!

Из кармана на груди он выхватил измятое уведомление о прекращении договора о работе и с яростью порвал его зубами в клочья; остатки выплюнул себе под ноги и растоптал.

– Вот, падлы, что я вам скажу! – хрипел он. – Я уволен? Никто меня не станет УВОЛЬНЯТЬ!

Кричал и гнал вперед; быстрее, быстрее и быстрее.

– Я сократил вас. Вы никто! Найду, раздавлю как вошь! Разобью! Расхреначу!

Звук двигателя на высоких оборотах звучал словно протяжный стон. Люди в придорожных домах поворачивали головы; некоторые делали это от неудовольствия скоростью, с какой он летел, другие, возможно, вслушивались в эту общую человеко-машинную жалобу, инстинктивно даря ей свое сочувствие – Рущику было все равно.

Он пел и ругался попеременно.

А когда голос у него вдруг сломался на каком-то внезапном прыжке музыкальной шкалы, он раскашлялся, к глазам подступили слезы горечи. Понял, что плачет, и вытер их ребром ладони.

Именно из-за слез он и не заметил резкого поворота.

Вираж неожиданно уволок его влево. Скользкий асфальт порскнул из-под колес машины.

"Рено" выстрелил через поворот, перескочил насыпь и ринулся прямиком спрятанной между деревьями полевой дорогой. Внезапная конвульсия в тот миг, когда машина покидала трассу, сперла Филиппу дыхание. Но прежде чем он успел полностью насладиться моментом невесомости, машина с тяжелым ударом упала на оси, покрышки вспороли бурую землю, во все стороны полетел киснущий в колеях подлесок. Машина затряслась, словно и вправду ожила и теперь, в акте окончательного непослушания, готовилась выкашлять из себя своего владельца. Филипп обеими ногами уперся в пол. Мягкая зелень, которую он до этого момента равнодушно проезжал на трассе, вдруг кинулась к нему, сделавшись твердой и безжалостной, подбрасывая машину, раздирая корпус. Рущик всем телом, пристегнутым ремнем безопасности, изо всех сил старался, чтобы случайное дерево не сдуло его в сторону, не перевернуло на крышу, чтобы случайная ветка не выбила переднего стекла.

На выбоине машина снова выстрелила вверх, бампер сухо стукнул.

Сейчас я взлечу, подумал он, отменю закон тяготения.

Уголком глаза заметил в зеркальце заднего вида, как заслуженный его несессер, положенный на заднем сидении, взлетает под крышу.

Колеса оторвались от земли, застонал двигатель, и Филипп Рущик понял, что вот сейчас исполнится его сон, и он улетит в синюю даль, за юрисдикцию серых будней. Проигнорировал серебристую тучу, летящую навстречу, как игнорируют собственное отражение во время прыжка в воду. А когда понял, что сейчас случится – было поздно.

В кабине движущегося навстречу огромного "форда" заметил бледное женское лицо. Лицо такое он видел впервые в жизни; не было в нем ни малейшего восторга, не находило оно в пируэте двух разогнавшихся машин даже капельки красоты. Выглядело так, словно смотрело на открывающиеся врата адских залов.

Но было в том лице еще и ожидание.

Ждала она, чтобы Филипп, как мажордом предназначения, отдал все надлежащие почести новому гостю во время близящейся последней вечери.

* * *

Лес. Пах. Лесссссссс...

Филипп расселся на сидении. Лес. Солнце грело в лицо и медленно стекало по шее густым солнечным сиропом. Лес. Солнце.

И как оно продралось сюда сквозь листья?

Решил проверить. Услышал шум. Дышал глубоко и спокойно. Что-то не позволяло ему поднять веки. Он притронулся ко лбу и лицу. Покрывала их липкая скорлупа.

Лес. Листья. Запах. Прекрасное, ничем не нарушаемое бытие...

Он провел руками по сидению. Нашел больше липких мест. На ощупь потянулся к бардачку и вытащил оттуда ролик туалетной бумаги. Тер им лицо, пока не почувствовал кожей жесткую фактуру. Тогда открыл глаза. Бумага уже не была серой...

Он вдруг раскашлялся. Схватился за грудную клетку. Ремень безопасности перечеркивал туловище с силой стальных щипцов. Когда он притронулся к запястью, в шее взорвалась неожиданная боль, солнце угасло, лес зарычал внезапным крещендо, а все вокруг взорвалось ослепительным сиянием...

* * *

– Не двигайся. Ты наверняка что-то себе сломал.

В останках машины напротив Филипп увидел невысокую симпатичную женщину с несколько судорожным взглядом. Зажатая в кабине авто, она немного напоминала фигуры со скульптур Кенхольца. В движениях не то нервических, не то защитных, теребила дорогую дамскую сумочку, что ее держала на коленях. Рыжие волосы – зачесаны на левую сторону. На виске, украшенном рваной раной, бледная кожа открывала розовую плоть и сине-белую кость.

Незнакомая, выпрямленная, напряженная. Видная от пояса вверх, словно кукла в кукольном театре.

– Мы знакомы?

Разделяла их пара метров скрученной стали, но Филипп свой вопрос буквально выкричал – словно организм его запомнил последнюю вещь, которую делал перед самым несчастным случаем, тот ужасный роковый вой, и все никак не мог от него отряхнуться.

По лицу женщины пробежал нервный тик.

Филипп терпеливо ждал ответа. Не дождался.

Исследовал пальцами рану на лбу – оказалась неглубокой. Зато шея... не было и речи о том, чтобы свободно смотреть по сторонам. Он решил, что рискнет и шевельнется снова. На этот раз наперед распланировал каждый жест. Даже за малейшее движение пришлось платить раскаленной до белизны валютой боли. Шею, голову и ноги простреливало немилосердно. Это заставляло быть осторожным. Он аккуратно приподнялся на руках.

Легкий ветер принес с собой запах горячего масла, и Филипп не сумел ему противиться – опал на сидение, потом обернулся настолько, чтобы боковое окно оказалось в поле его зрения. Убрал остатки стекол над шкалой спидометра, наклонился и выглянул. Воздух медленно веял над застывшими внутренностями машин, и Рущик неожиданно втемяшил себе, что любой ценой должен зафиксировать в сознании каждую из деталей, видимых им с его места – оттуда, где недавно было переднее сидение машины; что это важно. Все впустую – капоты сцепились с такой силой, что казалось, будто даже краска их смешалась. Инерция удара выпотрошила оба моторных отсека, вывалила наружу охладитель и электрическую систему, залила все маслом. Жидкости стекали по раскаленным восьмицилиндровым моторам, наполняя воздух вонью паленого. Весь тот разбитый мусор выглядел нечеловечески. Как некая третья, независимая от тех двух стальных амеб, сущность. Мертвая и разрушенная, поскольку сделалась она явной слишком рано, чтобы полностью сформироваться.

– У тебя сломаны ноги? Так случается во время несчастных случаев.

Филипп вздрогнул при звуке ее голоса; ощупал правое колено.

– Ногу, – проинформировал он сухо, сам не слишком-то понимая, отчего он вообще дает эту информацию. На карте регистрации, смятой, словно бумажка от конфеты, он прочел, что ее машина – служебное авто большой сети банков. Имея в виду сегодняшнее утро, он не питал теплых чувств к корпоративным девкам. Смотрел на незнакомку с растущей враждебностью.

– У меня, полагаю, сломана нога, а не НОГИ...

Женщина беспричинно улыбнулась. Это лишь укрепило Филиппа в мысли, что в ближайшее время он не испытает к ней симпатии. Овладела им некое рефлекторное отвращение, подкожный сигнал, который отчетливо говорил: держись подальше!

Сам же, тем временем, касался ноги, двигал раскрытой ладонью вниз по штанине, пока не наткнулся на странный горбик на середине голени, твердый и выпуклый. Он нажал. Боль была нестерпимой.

– Эй! Что с тобой? Все в порядке?

Филипп заморгал.

Сжав зубами большой палец, ждал, пока сквозь него не пройдут волны горячей боли, одна за другой.

Что за коварство... "Ты наверняка что-то себе сломал". Неужели хотела таких мрачных новостей – открытый перелом – наверняка это принесло тебе облегчение, глупая курица.

Хорошо, что он раскусил ее с самого начала, а то мог бы купиться на это выражение заботы на ее лице. А в том, что она делала, была по-настоящему хороша.

Сидит там, в машине новейшей осенней коллекции, дает добрые советы, пока он остается пленником угловатых и мерзких внутренностей своей допотопной тачки. По какому праву? Кто ее о том просит?

Сотни человек ежедневно вылетают по невнимательности с дороги и единственное, что они теряют – это время, которое, чтобы найти кого-то, кто помог бы им вылезти с обочины. Но не Филипп, не он, не он! Похоже, злая судьба слишком его полюбила и решила сопровождать своего фаворита так долго, пока он не сдастся, втоптанный в землю. На минуту, на миг буквально Филипп утратил контроль: над рулем, над собой, над жизнью.

И что?

Сперва его лишили работы, выкинули прочь, пнули под жопу. А сразу после этого напустили на него эту гребаную Немезиду из банка... Эту кабинетную потаскуху...

А он? Что с ним? Отчетливо чувствовал на груди раскаленную черту в том месте, где руль чуть не проломил ему ребра. Выплюнул твердые остатки стекла. Боль в ноге монотонно пульсировала.

– Свали, – ответил он.

– Не могу двинуться с места, – прошептала тем временем женщина и оборвала себя.

Филипп осторожно потянулся к карману штанов и кончиками пальцев выловил мобильный.

– Зато у меня – сладкая неожиданность.

Выставил руку, пытаясь уловить связь. Две риски заморгали, потом погасли. В приливе бессильной злости ему хотелось выбросить аппарат в окно, но он отложил его в пепельницу.

– Я не могу двинуться. Это правда... У меня, должно быть, что-то не так со спиной... И как мы отсюда выберемся?

– Спокойно, не все сразу, – проворчал он. Верно ли он услышал? Неужели в голос незнакомки вкрался страх? Осознание этого подействовало на него успокаивающе.

Значит, это ЕЙ необходима его помощь... А значит, несмотря ни на что, именно у НЕГО есть время... Много времени.

Он с отвращением сплюнул в выбитое окно. Потом, готовый на любые сигналы израненного тела, приподнялся на руках и огляделся.

Сухая листва и комки жирной земли облепляли "торпеду", покрывали приборную доску. Филипп обнаружил их даже в волосах. Когда отряхивал одежду, сам того не желая, раздавил ребром ладони один из таких кусочков. На рубахе остался длинный бурый след. Нормально как для его обстоятельств, – подумал он, – столько земли, столько грязи. И только когда на штаны посыпались вдруг гнилые картофельные очистки, он замер, удивленный.

Посмотрел внимательно налево, потом направо, прямо на лунный пейзаж за окном.

Сила удара выбросила их прямо на дно старого оврага; видел он теперь стволы сосен, склоненных над краем обрыва. Деревья стояли вряд, словно коричневые свечи над надкушенным тортом: желтый песок сошел бы за кремовую массу, а слой мха и хвои, шириной в несколько сантиметров, походил на шоколад поверху. Но всякий, кто пожелал бы себе кусок этого гигантского лесного десерта, столкнулся бы с печальной неожиданностью. Тестовую основу составлял мусор, и Филипп сразу понял, где они находятся: на дикой свалке.

Для того, кто совсем недавно утратил работу, эта ирония была слишком толстой. Филипп почувствовал поднимающуюся в нем горечь. Подумать только, как обошлась с ним жизнь... Дала под зад, а потом еще и вышвырнула в дерьмо.

Руки его задрожали. Во время удара "дипломат" выплюнул из себя все, что было у него внутри. Теперь везде в машине валялись конверты и распечатки, игрища офисных бумаг разнообразнейшего размера и масти. Он поднял "дипломат", закрыл его и отложил в сторону. Сгреб разноцветную и многоформатную банду бумаг. Каждое из писем начиналось мерзкой ономатопеей, звуком, напоминающим удар капли в жестяную крышу: банк, банк, банк, банк, банк. Банк Сякой-то и Такой-то, Банк-Услуг-Что-То-Там, Твой Банк, Наш Банк, Их Банк...

Филипп смел эту макулатуру и кинул на пол.

Теперь уже и сам он ощущал страх.

Потеря работы и авария – это еще не все. Пока у него была работа, всякий банк рассматривал его жизнь под углом взносов, которые отжирались ежемесячно от его доходов. О, да, всякое из этих писем было доказательством, насколько ценным является Филипп для банкиров, менеджеров и их советников. Тюремные надзиратели клетки успеха оставляли ему на тарелке ровно столько, сколько было необходимо, чтобы дотерпеть до нового месяца. Его не откармливали – скорее, держали в черном теле, но НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО оставляли в живых. А теперь? Миска будет пустой. А банки не любят ждать и дня. Придут к нему, каждый заберет принадлежащий ему кусок. Те что побольше, на раз-два пожрут квартиру. Те что поменьше пожрут машину. Совсем небольшие довольствуются телевизором. Он знал их мрачную тактику: сперва его окружат, потом, согласно с этикетом стервятников, по очереди доберутся до костей; самые слабые будут жрать последними.

Плюс поверенные той рыжей гиены, которые проведают его сразу после аварии.

Плюс счета за лечение.

Конец дням выплаты взносов, предназначенных как раз для того, чтобы высасывать из него дозы крови. Начнется бандитский шабаш, при котором никто уже не надеется, что жертва выживет.

Сознание этого заставило Филиппа задрожать. Сразу же показалось, что жизнь потихоньку вытекает из него.

Он проверил пульс. Несколько раз сглотнул. Вроде бы если человек теряет много крови, с ним происходят именно такие вещи: сердце ускоряется, а во рту становится сухо, словно после долгого бега.

– Боже! У меня что-то со спиной! Не могу поднять ни рук, ни ног!

– Баба, заткнись на секундочка, а? – рявкнул он бесцеремонно. – Не нужно было садиться за руль, если теперь стонешь.

Женщина воткнула в него трезвый, пронзительный взгляд.

– Что? Ты кто вообще такой? Кто тебе позволил говорить со мной в таком тоне? Выскочил из леса на той... той развалюхе прямо мне навстречу, а теперь еще и относишься совершенно по-хамски, снисходительно! Что ты себе думаешь?

Филипп почувствовал прилив мрачной ярости.

– Думаю, – процедил холодно, – что ты в прямом и переносном смысле не в том положении, чтобы со мной спорить. Я не желаю обмениваться с тобой расшаркиваниями. А если не можешь двигаться – советую оставаться вежливой. Если мне удастся вылезти, то вполне вероятно, я помогу и тебе. И только от тебя зависит, стану ли нести тебя на руках – или потяну, словно мешок, по земле.

– Скотина...

Он без слова потянулся к смятому бумажному шарику и тискал его, пока не вжал в него большую часть своего гнева.

ПАВЛЯК Ромуальд. "Кровь – не вода" ("KREW NIE WODA ")

Ромуальд Павляк принадлежит к тому поколению, что, опоздав к фантастике "социологической", долго – и мучительно – искало себя в фантастике "пост-сапковской". Родившийся в 1968 году, дебютировавший в 1987, первую книгу – роман "Другие корабли", альтернативку, где сплетаются истории испанских конкистадоров Писсаро, государства Великого Инки и отряда польских авантюристов, пытающихся создать Речь Посполитую за океаном – он издал только в 2003. После этого он, не оставляя жанр альтернативной истории и издав несколько "серьезных" романов, стал известен сперва как автор юмористической фантастики, а потом – и как автор книг для молодежи.

Но последний его роман – своеобразный микс из как минимум двух тенденций: умения сплетать авантюрную альтернативную историю – и мастерство даже не юмориста, но сатирика.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

"Ромуальд Павляк представляет остроумный и блестящий анализ польской политической сцены, доказывая, что политика – это занятие не для нормальных людей. Или вообще не для людей.

Маршалку Сейма Радецкому жить непросто. Мало того, что на нем ответственность за судьбы страны и за будущее руководимой им партии, мало того, что приближаются парламентские выборы и идет горячая компания, мало того, что к союзникам из "Нашей Земли" не может быть и на грош доверия, а оппозиция только и ждет любого проявления слабости руководства страны, так еще его могут каждую секунду начать преследовать представители Европейской Федерации Нелюдей и их родственники. А эти последние – наверняка с вилами и святой водою. Или с чем там ходят на вампиров?

Потому что маршалок Радецкий, как и большинство политической элиты Польши, – не человек. А его партийный коллега, граф Понимирский, как раз решил объявить об этом всему миру. Потому сейчас Радецкому приходится одновременно искать непокорного деятеля – до того, как он всадит вампиров и гулей в серьезные проблемы, и одновременно – вести политическую кампанию, в котором его соперник – старый политический волк Дриллер. Приходится делать все это и стараться одновременно не сойти с ума.

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(автор: Хуберт Сосновский; http://www.dzikabanda.pl/literatura/ksiaz...)

Кровь – не вода, а политика – не воскресная школа. Это занятие для по-настоящему крутых парней. Безжалостное, неблагодарное и полное неприятных неожиданностей. Неважно, человек ли ты, вампир ли – во имя дела должен ты быть готовым на все.

В точности, как маршалок Сейма Радецкий. Он стал политическим вождем в мире, где существа ночи – гули, зомби и, конечно же, вампиры – доминируют в политике. Как заслуженный кровопийца, занимает он место президента Демократической партии, объединяющей, собственно, любителей человеческой крови. А нынче Радецкий оказывается перед двойным вызовом – должен привести свою группу к новой победе в приближающихся выборах. Компания длинная, яростная и полная извлекаемой отовсюду грязи. Конкуренты в виде гулей и зомби не спят. Более того, вторая проблема требует зарыть топор войны. Один из вампиров, граф Понимирский, решил сделать каминг аут от имени всех нелюдей. Желает вернуть статус-кво родом из книг Брэма Стокера или Мерри Шелли, когда чудовища пили человеческую кровь и пробуждали при том истинный страх.

Это будет непростая кампания...

Так выглядит зачин истории из "Кровь не вода", романа, пропитанного остроумным политическим анализом.

Что интересно, сатира не оказывается здесь важнейшей точкой размышления. Потому что мы здесь получаем полноценный сюжет с нормальной интригой и – как же иначе – полнокровными героями. Автор воспринимает их совершенно серьезно, и некоторых мы даже полюбим – настолько, насколько это вообще возможно в случае с правящим классом. Главенствует в том маршалок Радецкий, глава Демократической партии, где главенствуют, собственно, кровопийцы. Это жесткий, бескомпромиссный профессионал, но одновременно – умелый предводитель, который справляется с проблемами, как умеет. Читатель волей-неволей проникается симпатией к этому персонажу. В своей вампиричности он весьма человечен, полон слабостей, но прет вперед. Он в состоянии сделать много добра для своих и не теряет хладнокровия. Впрочем, как и остальная компания. Ромуальд Павляк мог бы спокойно пойти простейшим путем и представить карикатуры на известных политиков, переодетых в мертвецкие костюмы. Вместо этого, он дал нам глубоких героев, отягощенных сомнениями, обладающих некими целями для их реализации. Даже манерный граф Понимирский тут – кто-то больший, чем просто добыча, выставленная на милость рассказываемой истории.

В книге в достатке юмора, но кельнер сервирует его с каменным лицом. Конечно, рассказ порой сворачивает в сторону остроумных комментариев, но делает это с определенной деликатностью. При всякой их порции автор раскрывает очередные циничные механизмы, управляющие польской и европейской политикой. Точные замечания, понятные и для непосвященных, перемешаны с подмигиваниями в сторону понимающих.

При случае, свое получает и смягченный образ вампира, используемый Стефани Майер и прочих авторов вампирбургеров, превращающих хищника на прирученного сказочного принца. Мне нравится использование вампиров как метафоры пастырей, стригущих своих овечек и играющих прежде всего за себя. Ради собственной партии и сторонников. При случае Павляк находит золотую середину между привычным и новым изображением немертвых. Это просто еще одни существа, которые пытаются обнаружить себя в современности – а она же может вызвать головокружение у любых мудрецов.

Бывало в романе несколько мест, о которые я спотыкался и несколько утрат напряженности, но это лишь мелкие царапинки на куда как успешном произведении.

"Кровь не вода" – это солидный роман. Умело написанный, украшенный симпатичным, не резким юмором. Мы получаем интересную историю, приправленную горстью метких наблюдений. Стоит прочесть ее перед близящимися выборами – но и как развлекательный роман он вполне оправдывает себя.

ФРАГМЕНТ

Глава 1

Варшава стояла в пробках. Собственно, в этом не было ничего странного: она стояла всегда, и один открытый или закрытый мост ничего не меняли. Выходили из строя светофоры, вагоны метро заезжали не на те пути, манифестанты – ненавистный фольклор жителей и любимая форма развлечения остальной Польши – вносили поправки в жизненные планы. Избирательная компания в парламент, которая как раз продолжалась, приводила лишь к некоторым дополнительным затруднениям.

Итак, Варшава стояла в пробках. Но пробки пробкам рознь. И определенные города не обрадовались бы, что одна из пробок – нет, не эта буквальная, физическая – как раз оказывалась выдернута. Вместо облегчения должно было это принести беспорядки, рядом с которыми скандал с "Амбер Гольд", убийство генерала Папалы или часовой скандал оказались бы играми в песочнице...

Если кто-то быстро не воткнет пробку назад.

***

Место и время, самый полдень, выбрали гули, поскольку предложение о встрече пришло от них. Бойня со складом в заброшенном закутке Праги гарантировала немало впечатлений, от которых оба вампира подрагивали в сдержанном, экстатическом крике голодных тел. Их оппоненты, зомби и сопровождающий их гуль, за спиной имели небольшое позаброшенное коммунальное кладбище. То и дело оглядывались, чтобы проверить связь с землей – а то и поглядывали на здание бойни, словно ожидая, что одна из туш восстанет из мертвых и можно будет ее пожрать. Вроде бы и приняли необходимые дозы витаминов и препаратов, но бессознательное продолжало требовать успокоения природных потребностей.

Шумиляс, высокий и худой словно щепка секретарь Демократической партии, нервно облизнулся и глянул на немилосердно жарящее солнце. "Вот ведь выбрали времечко", – подумал, втыкая мрачный взгляд в Краевского, гуля толстого, словно тучный телок. Знал его, несколько раз сражался с ним на одном избирательном округе. На прошлых выборах победил, но теперь по опросам шли они клык в клык. Охотней всего лицезрел бы оппонента в яме с известью, но раз уж нет – то и суда нет... Или есть. Но жить-то все равно придется.

– Ну? – подогнал, проверив, не утратил ли его товарищ, второй вампир, концентрации.

Как знать, что эти гуляши придумали?

Краевский холодным взглядом оценил обоих вампиров. Не было никаких гарантий, что они не собираются его нагреть, но в любом случае предпочел бы разговаривать здесь, а не в каком-то из кабинетов. Да и требование президента Даниловича звучало ясно: прежде всего – осторожность.

– У вас проблема, – глубокий голос Краевского звучал словно из чугунного котла. Может он и выглядел, как поросенок, тушенный на праздники, но тело его состояло из мышц, а не из жира. – Собственно, проблема у нас всех. Граф Понимирский хочет сделать каминг аут. Мне ведь нет нужды говорить, что это означает?

– Что именно? В каком таком смысле "каминг аут"? – В голосе Шумиляса зазвучали нервические нотки.

Оглянулся на бойню. В животе его забурчало, он выругался и снова перевел взгляд на гуля.

– Он желает всех нас предать, сдать людям, что мы живем с ними стена к стене, дом в дом, ездим с ними одними и теми же автобусами, сидим в кабаках и кино рядом, – с отвращением фыркнул Краевский. – Не спрашивай, зачем. Он просто желает это сделать – и все. Это, скорее, должны знать вы... – заметил.

Шумиляс некоторое время раздумывал над новостью и ее результатами, потом медленно кивнул. Соврал бы, скажи, что он удивлен тем, кто именно собирается предать. Скорее удивлялся... как бы это сказать... методу, которым тот собирался воспользоваться. Граф любил эффектные поступки, когда был премьером – прославился такими, но никогда ранее он не выказывал склонность к самоубийству: напротив, желание обрести все большую известность и достичь нового положения приводили к тому, что был он терпелив, как терпелив муравьиный лев, ожидающий жертву.

– Откуда это стало известно?

– Оттуда, что он пришел к нам. С вопросом о месте в списке. И только когда услышал, что ни один вампир, пусть бы и настолько уважаемый, не окажется в списках Нашей Земли, пригрозил каминг аутом. Мы придерживали это как крючок, – тут Краевский ухмыльнулся, – но что толку с крючка, если из достоверного источника мы узнали, что граф не смирился с поражением и хочет всех нас выбить из седла, устроить всем нелюдям гранд-финал в самом конце предвыборной гонки.

Шумиляс выругался. Ну конечно, граф всегда таким был. Нелояльным – и даже вредным. Традиционалист: говорили, что он нелегально устраивает охоты. Черт его знает, на что он способен, сколько законов он нарушил. Голубая, мать его, кровь! Если он не будет на коне – так никто не будет...

– А какие-то доказательства кроме ваших слов? – спросил жестко, не дав понять по себе, что он весь напряжен, и не паникует только потому, что кровь с желчью соединяется хуже, чем вода с маслом.

Мог только представить себе, как отреагирует маршалок Радецкий, когда услышит новость. Хорошо хоть никто уже не откусывает голов посланцам с дурными вестями...

Гуль потянулся к карману пиджака и подал ему толстую стопку снимков в конверте, а потом и карту памяти.

– Просмотрите, а потом мы поговорим, что делать дальше. И... – Краевский словно заколебался. – Вы нам кое-что должны. И это мы тоже решим здесь и сейчас.

Шумиляс быстро перелистал снимки. На всех их Понимирский флиртовал с представителями Нашей Земли. На некоторых фотографиях можно было различить их главный офис, проекты избирательных списков – недавно еще тайные, до того, как они направились в Государственную Избирательную Комиссию и были зарегистрированы... "Ничего странного, что не желали приходить с этим, пока кампания не началась официально", – подумал он с горечью.

– Ладно, а что взамен?

Сопровождавший гуля зомби мрачно улыбнулся и процедил:

– Нужно его поймать, пока он не наделал делов. Но... если это удастся, мы хотим на одного министра больше, чем это будет следовать из процентов. Если понадобится, вы создадите для нас какое-нибудь новое министерство, ну, я знаю... национального наследия? Это уже ваша головная боль. Передай Радецкому, что о варенье мы поговорим, если удастся уберечь банку.

* * *

Радецкий, занимающий официальный пост маршалка сейма и президента партии, а неофициально – шеф всех польских вампиров и истинный шеф правительства и обер-президент, сосредоточенно выслушал доклад секретаря партии. С беспокойством ожидал, с чем Шумиляс вернется со встречи. Потому что было понятно: он привезет какую-то тухлятину – такие встречи с представителями конкурирующей партии должны иметь серьезную причину, по крайней мере, с точки зрения "гуляшей" (как вампиры иронично называли тех; а еще – "земляками", когда объединяли гулей и зомби, издеваясь над названием их партии). Слушая Шумиляса, Радецкий пришел к обеспокоившему его выводу, что впервые за очень долгий срок он недооценил угрозу. Понимирский мог вышибить их из седла. Йоханый граф – а к тому же еще и узурпатор! А кампания – раскручивается, кандидаты объявлены, девизы давно оглашены, нужно действовать... Проклятие, Понимирский не мог выбрать момент лучше!

– Мы должны его найти раньше, чем пойдут слухи, – тон голоса даже не предполагал дискуссии. – А значит – быстро!

Махнул нетерпеливо рукой, не дав собеседнику заговорить – словно Шумиляс хотел это сделать – в то время, как секретарь просто считал портреты знаменитых вампиров, украшающих стены комнаты. Вампиры с галстуками на шеях, бабочками, жабо, в париках – всевозможные эпохи, две тысячи лет. Двадцать веков служения племени... Однажды и портрет Радецкого может повиснуть здесь, разве что тот дурак исполнит свою угрозу.

Радецкий наконец встал с кресла за столом, его массивная фигура нависла над секретарем. Когда бы не был он политиком, мог бы смело идти в спортсмены.

– Шумиляс, возьми у Бергамутека пару стражников, садись в авто и гони в Анин, во дворец графа. Арестуйте его. А потом – ко мне с тем пройдохой. Уж я с ним поговорю...

* * *

Не найдут его. Нет такой опции, чтобы кто-то догадался, где скрывается граф Понимирский. У него свои укрытия... и сейчас он отправляется в одно из них.

Граф допил последний глоток синтетики, заменяющей настоящую человеческую кровь и отставил бокал на стол, рядом со старосветским конвертом, узким, словно сложенный японский веер. Конверт он бросил во все еще горящий камин и смотрел, как перегорает в пепел бумага, и как рассыпаются пепельные клочья. Предки, глядевшие на него со стен, глядели сурово и безжалостно, он чувствовал их помощь в его крестовом походе. Надеялся, что во время его отсутствия никто те портреты не уничтожит. К счастью, защитные механизмы не так-то легко преодолеть.

Он мелодраматически вздохнул и двинулся к выходу. Авто уже ожидало на подъезде к резиденции, его верный ассистент, Варгас – тоже вампир – сидел за рулем...

Пригодилось доброе дело для гуля, которого он однажды случайно повстречал неподалеку от Повонжек, где граф размышлял о величии предков, а гуль – что ж, были там у него какие-то дела. Он доверился графу, что ему достаточно искусственности, и что время от времени он ходит на кладбище, чтобы успокоить свои пристрасти – пусть бы и исключительно в мыслях... Понимирский обещал ему, что если что измениться, он позаботится о его судьбе и о более-менее сносном положении, потому что всякий союзник в борьбе за традиции важен, даже если происходит он из иного нечеловеческого племени. Сегодня утром гуль окружным путем переслал ему предостережение, что на высших ступенях партийной иерархии скоро должна произойти встреча, посвященная графу. Клык ко клыку – получится челюсть. Аристократ не стал ждать, пока в его двери застучат прикладами среди ночи. Или – когда защелкают клыками.

– Мы не должны этого делать.

Варгас все еще не верил, что его принципал поступает рассудительно. Пока что всегда удавалось все выторговать, даже ценой отхода от норм и условий.

– Скрываться? – спросил граф. – Если останемся здесь, нас быстро найдут.

– Предавать, граф. А теперь – сбегать, поскольку это естественное продолжение предательства. Если нас поймают, мы оба окажемся в яме с известью. И найдут нас лет через тысячу с черепами под мышкой, с осиновым колом в том месте, где остался прах от сердца... А то и не найдут.

Понимирский пожал плечами. У него не было времени на споры о какой-то там литературной ерунде.

– Не моя вина, что этим халтурщикам так по вкусу политика, что желание оставаться настоящим вампиром – или приличным зомби, не говоря уже о гулях, – они превратили в функцию хорошо оплачиваемого государственного чиновника? Теплое местечко, порой и министерское. Удобная машина, словно бы вампиру это хоть как-то пригождалось... – он скривился в отвращении. – Раньше вампиры были мясом, кровью и страхом. А сейчас? Эта мяконькие хренышки играются в политику, вампиры стали метросексуальными, а человеческие подростки вздыхают за ними, желая заиметь таких вот славных пареньков... Шок! Тысячи лет трудов пошли прахом, глыбища ужаса рухнула...

Варгас покосился на вещи, громоздящиеся на заднем сидении. Граф расставался с домом, но не с удобствами. Везли они достаточно одежд, чтобы нарядить на бал целый отряд людишек!

Неожиданно граф отодвинул ассистента и уселся на сидении водителя, заявив:

– Я за рулем.

– А когда вы в последний раз водили, граф? – на лбу у Варгаса выступили крупные капли пота. Он помнил, что когда Понимирский хотел поехать в последний раз, оказался разрушен газон перед резиденцией, а ремонтная автомастерская оказалась обеспечена работой на неделю.

– Слишком давно. Пора снова взять все в собственные руки, – решительно ответил аристократ и повернул ключ в замке зажигания.

* * *

В комнате было четверо, и стало ясно, что они – кризисный штаб. Радецкий смотрел на них задумчиво. Ну понятно: сам-то он будет координировать события из центра, президент партии не может бросить избирательную кампанию, разве что ситуация сделается совсем уж исключительной. Кроме того, на нем сосредотачивались все прожектора, а потому он не может исчезать слишком часто, хотя участия в деле не удастся избежать полностью, порой просто необходимо перемолвиться с кем-нибудь персонально.

Политический секретарь партии, а одновременно и ассистент Радецкого, Шумиляс – другое дело. Тоже будет поддерживать кампанию, но половину времени может посвятить графу. Бела, спин-доктор партии, правая рука Радецкого и левая – дела, тоже должна бы совмещать кампанию с поисками. Нужно бы приказать ему подумать над планом "Б", или над противодействиями, если графа не удастся найти вовремя и он примется плести свои словеса.

С четвертым персонажем, невысоким вампиром со шрамом от пожара, скрытым бородкой, была определенная проблема. Радецкий не был уверен, стоит ли привлекать Бергамутека к делу, но решил, в конце концов, что это будет иметь практическое значение. Насколько Шумиляс занимался делами политическими, Бергамутек был секретарем для дел криминальных, гражданских, заботящимся, чтобы повседневная жизнь польских вампиров проходила в меру плавно и беспроблемно. Когда необходимо было ликвидировать нелегальные бои нелюдей – именно он это и делал. Когда нужно было пнуть французские фирмы, чтобы те не прерывали поставки противосолнечных таблеток, именно он брал на себя вмешательство. Они с Шумилясом друг друга недолюбливали, соревнуясь за то, кто из них лучший секретарь. Они с трудом переносили ту внутреннюю двойственность партии, к которой она принуждаема оказалась жизнью, а не политическим маскарадом, в котором они укрывались. Радецкий некогда усадил их за один стол, споил и заставил помириться друг с другом. По крайней мере, снял конфликт. Теперь Бергамутек пригодится, хотя не станет вести следствие. Не исключено, что его шпионы выловят из сплетен и проговорок нелюдей что-то существенное – и тогда должен был информировать незамедлительно.

Радецкий на автомате добавил и еще одну персону: Влодзимежа. Тот не участвовал в выборах, не занимал никакого официального положения на публике, и все же был одним из наиболее доверенных лиц в настоящем вампирском штабе, уже лет сто предоставляя ему помощь во всех тихих начинаниях. Это он станет искать Понимирского, чтоб того паралич разбил, а все зубы – сгнили от парадонтоза!

– Может с президента начать? – задал вопрос Бела, ошибочно истолковав задумчивый взгляд Радецкого.

Маршалок устало посмотрел на него. Если спин-доктора не научат тебя наконец, что есть и другие умники, то придется стрелять или в вену вгрызаться...

– Яцек, ты что же думаешь, это не приходило мне в голову? – увидев выражение лица собеседника, сухо продолжил. – Ясно, что мы ему сообщим. В нужный момент. Пока же он не успел даже лампочки в люстрах сосчитать, не станем морочить ему голову.

Набрал побольше воздуха.

– Кроме того, это же скользкое дело. Его выбрали совместными силами всех нелюдей, а значит в его канцелярии полно гулей и зомби, и непросто было бы удержать в тайне его помощь. И все секреты... Нет, лучше, чтобы он не нервничал, хорошо выглядеть – уже немалая для него морока.

– А может Понимирский спрятался в каком-то из монастырей? – Бела все еще фонтанировал идеями согласно с выделенной ему ролью, хотя и видно было, что бьет его стресс. – Церковь всегда помогала диссидентам.

– Нет, если бы он там появился, наши шпики дали бы знать, – отрезал маршалок. – Церковь мы не станем в это вмешивать.

Закусил губу, повел взглядом по скромно – в конце концов, была это штаб-квартира партии, Вейская 12, а не приватный дом – обставленной комнате. Папки, полные бумаг, стояли здесь рядом со шкафами, забитыми листовками и прочими материалами для выборов. Посмотрел он на них, как Черчилль, говорящий англичанам, что будет непросто, но в конце концов – они выиграют.

– Мы, господа, должны справиться. И быстро. Жаль, что он сбежал, но этого стоило ожидать.

После того, как он отбрил спин-дока, остальные боялись и слово сказать, поскольку, хотя вампира невесть что и не напугает, но лучше с Радецким не ссориться. Мировая Федерация Нелюдей, которая привела к тому, что они могут наслаждаться жизнью не только простой, но и публичной, что стало для вампирового племени неплохим развлечением, была далеко, а шеф – рядом. И мог он не оказаться настолько понимающим, как представитель МФН: тут была Польша, страна, где царили клык и кулак, а не параграфы.

Радецкий и... Понимирский. Граф тоже все это организовал. И в этом была немалая проблема. Он знал их методы, способ мышления и действия в проблемных ситуациях.

– Вы ищите след. Не знаю, с чего начинать, но вы справитесь. Ты, – маршалок сурово поглядел на Белу, – распланируешь все варианты событий, включая и такие, где Понимирский нас сдаст. Бергамутек, твоя роль – это разослать виси на поиски графа, может кто-то что-то слышал. – Он поглядел на часы. Пора проведать последнего, кто принадлежит к кризисной группе. – Я должен пройтись. Голоден. И есть у меня дело.

* * *

Вилла на Белянах выглядела обычно, никто бы не обратил на нее внимания, когда бы не жил там лидер Нашей Земли Габор Данилович. Ее не опутывали невидимые нити охраны от BOR-а и других служб, работающих на бывшего премьера и усложняющих жизнь прочих обитателей. Габор охраны не желал... по крайней мере, не человеческой. А она, обеспеченная ему гулями и зомби, была достаточной, чтобы никто непрошенный не проник внутрь виллы.

Но вилла была лишь крышкой. В буквальном смысле: истинной сердце партии билось в подземельях. Там в нескольких подвальных камерах, что раскидывались на много метров в каждую сторону, скрывались самые тайные помещения польских зомби, гулей и их сотрудников.

Обитатели окрестных домов наверняка бы серьезно удивились, когда бы их дома вдруг провалились, и оттуда принялись бы выходить члены партии. Но Данилович крепко заботился техническим состоянием инфраструктуры, над этим работали наиболее доверенные инженеры, приглашали даже гулей из Силезии, порой тамошними горняками принимаемых за Скарбка. Что ж, сильно обугленные окаменелости тоже можно было есть... Некоторые, идя за вегетарианской модой, якобы даже наслаждались превратившимися в уголь листьями больших папоротников. В любом случае, помещения они вырезали образцово, без каких-либо приключений, вроде тех, что сопутствовали строительству метро.

Самый длинный туннель носил название "эвакуационный", было в нем более трех километров и вел он... на кладбище. Там у него было несколько выходов: одно в колумбарий, два – в семейные склепы, одно – на мусорку.

Под самой виллой шел вертикальный шурф, в который посадили лифт (хотя в другом месте находился еще и аварийный выход: узкая лестница с маленькими ступеньками, от которой возникали одновременно головокружение и клаустрофобия: по крайней мере, у Даниловича, который ее протестировал и пообещал, что никогда больше не станет ей пользоваться). Ста метрами ниже начинался ряд комнаток, в которых зомби, гули и остальная компания разместили свои архивы, лаборатории, а также – куча прочих помещений, в том числе и тюрьма.

Может, место и было достаточно рискованным, лучше бы ему располагаться в безлюдных местах, но ведь никому не придет в голову искать потайных помещений в районе вилл, у георадара бы ум за разум зашел... Тайник могли использовать лишь существа ночи и земли, а свой ведь не встанет против своего...

"Разве что имя твое Ежи Мария Понимирский, герба Сломанный Клык", – с горькой иронией подумал Габор, глядя на Краевского, вернувшегося после беседы с вампирами. Теперь, вместе с другим секретарем, Туном, желали оговорить ситуацию.

Он открыл дверь лифта и жестом пригласил их внутрь. Вниз ехали молча. Тун, прямой, как швабра, казалось, не придавал ситуации значения, но Габор слишком хорошо его знал: старый гуль прикидывал все варианты событий. И наверняка готовил для себя пути к отступлению, как минимум пару – на случай, если вампир таки сбрендит и действительно откроет людям правду. Тун был честным гулем, но как-то сказал, что не рискнет собственной шкурой ради какой-то там идеологии. И именно потому Габор и выбрал его себе в секретари и советники. Верил, что Тун будет работать на успех всего племени, а когда решит, что дальше не стоит – это будет для Даниловича сигналом, на который стоит обратить внимание.

Габор принюхался. Вентиляция работала безукоризненно, но легкий запах камня и земли проникал в систему и придавал воздуху привычных ноток.

– Если достану его раньше их – порву мерзавца в клочья, – обронил негромко.

Тут, внизу, могли они, наконец-то, поговорить спокойно. В вилле, несмотря на охрану и контроль, Данилович не говорил о вещах по-настоящему важных – если, конечно, не был должен. Шпионская техника достигла невероятных высот, дроны размером с муху, направленные микрофоны, выхватывающие звук на расстоянии в километр, кельнеры в кабаках, лепящие жучка под тарелку... Тут же он мог бояться лишь предательства – кого-нибудь вроде Понимирского.

Сотоварищи Габора словно решили, что раздался приказ о конце тишины, фыркнули. Вернее: фыркнул Краевский. Тун всосал воздух, хотя стоило воспринимать это, скорее, как метафору всасывания Понимирского, когда они его достанут.

Быстро миновали камеру рецепции с группкой охранников и вошли в первый конференц-зал. Габор уселся на стул, остальные – рядом.

– Они согласились?

Краевский неуверенно кивнул.

– Полномочий у них не было, но они и не вели переговоров. Если спросишь, сказал бы я так: поскольку протестов от Радецкого не было, можем считать, что они согласились на наши условия.

– Протестов не было, – подтвердил Данилович, потирая подбородок. – Потому – мы поможем им поймать графа. Надо бы использовать наших журналистов с информаторами. Хорошо бы, чтоб граф, несмотря ни на что, не добрался до медиа... – И не сумел реализовать свой план. Пусть даже частично. – Но мы не станем облегчать вампирам дел. Если мы его поймаем, то сможем требовать чего-то большего...

Они смотрели, и во взглядах их читался вопрос: и чего же, если официально мы уже попросили министра сверх списка? Габор легонько улыбнулся:

– Премьера в новом правительстве, братья по земле. Если захватим Понимирского, возьмем кресло премьера, говорю вам это.

Старался, чтобы голос его звучал холодно и чтобы не звенели в нем нотки, словно с агитки в зале, полном одуревших избирателей. Однако внутри он весь дрожал. Вампиры – глупы, они вроде бы старые и мудрые, но на самом деле гордыня их всегда губит. И теперь Понимирский погубит их тоже.

"Я стану премьером", – думал он. Нужно только схватить графа.

Наконец отослал их. Хотел остаться сам. А собственно – хотел остаться один, чтобы с кое-кем поговорить.

Медленным, раздумчивым шагом он проходил мимо комнат, направляясь на юг. Это там, в одном из самых дальних помещений, дежурил Песчаный, как мысленно называл его Данилович.

Добрался до входа, отрезанного железными дверьми с цифровым замком. Ввел код, приложил шершавый палец к считывателю папиллярных узоров, успокоил дыхание и произнес пароль.

Двери с легким чмоканьем отворились, и в коридор вырвалась волна тепла и легкой духоты, обволакивая гуля. В темноте перед ним раздался шелест. Песчинки легко с чего-то осыпались.

– Свет, – приказал Данилович.

Комната осветилась перед ним, как земля под ускоренным восходом солнца. Была небольшой, может пять на пять метров, со слегка скругленным потолком, совершенно пустая, если не считать большого сундука, что стоял под боковой стеной. Наполнял его мелкий желтый песок, из которого в одном месте вдруг сформировался небольшой горбик, словно ток воздуха в комнате создал дюну.

Это была большая тайна гулей. Почти никто не знал, что внутри сундука скрыт песчаный джинн. Теперь он воздвигался из кварца словно скульптура, лишь на тон темнее от фона.

– Как прошло? – обронил глухо.

Проблемы были специальностью Аль-Газани, как он приказывал себя называть. Его почти убили египетские селяне, загнав у скальный угол, откуда некуда было бежать. Убить, однако, не рискнули, просто завалили ловушку. Археологи, которые раскопали ее много веков после, предполагали, что в этом кубе песка должна скрываться тайна – и не ошибались, хотя никому из них не пришло в голову, что в этом месте вовсе не грабители могил вытащили все сокровища и кувшины, а что тут просто окаменел джинн.

Теперь он набирался в песке сил. Если ничего не изменится, продлится это еще век-другой. Данилович старался сократить этот процесс до минимума.

Пока же Аль-Газани был полезен в решении проблем, а если даже помочь не мог, то показывал проблему с другой перспективы. Габор быстро пересказал ему результат разговора.

– Он наверняка покинул свое укрытие, – голос песчаного джинна отдавал уверенностью. – Я бы искал его у союзников. Ах, да... Тогда – это отпадает. Выбери какое-то маловероятное для укрытия место – и начни оттуда.

– Так я и намеревался поступить, – согласился Данилович.

– Еще одно, – продолжал Песчаный шуршащим голосом. – Плохой песок. Больно. Поменяй.

– Точно такой же кварц и в Египте, – Данилович легкомысленно отмахнулся, – но я приму твою просьбу во внимание...

– Прими лучше угрозу к сердцу, – прошипел Песочный.

Возвращаясь на поверхность, Габор крутил в голове простую мысль. Аль-Газани был лучшим оружием в его руке. Нужно просто приспособить его к локальным условиям. Демон не знал, что египетский песок можно раздобыть – никаких проблем организовать курьеров или перевозку яхтой в форме балласта. Но Данилович специально кормил его польской землей, рассчитывая, что когда он регенерирует, то удастся использовать его здесь, а египетские барханы перестанут его притягивать. Ему нужны были сильные, но зависящие от него личности.

А пока что следует устроить охоту на господина графа.

Он улыбнулся узкими губами: жестоко, но почти похотливо.

ХЕРЕЗИНСКАЯ Эльжбета. "Турнир теней" ("Turniej cieni")

Эльжбета Херезинская уже знакома читателям колонки: по сути, она одна из наиболее видных авторов исторической прозы в современной Польше. Чаще всего она обращается к истории средневековой, но иной раз совершает вылазки и в поле недавней истории (например, у нее был прекрасный роман "Легион", посвященный событиям Второй мировой). Такой вылазкой (правда, в 19-й, а не в 20-й век) стал и "Турнир тени".

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

30-е года ХІХ века. Ключ владычества над Азией – Афганистан, в котором Великобритания соревнуется с Россией. В Большую Игру, называемую русскими Турниром Теней, вплетены и судьбы поляков: Яна Виткевича – юноши, которому смертный приговор заменили на ссылку в Сибирь, Адама Гуровского – ученика Гегеля и друга Гейне, предателя дела польской свободы, и Руфина Пиотровского – простого солдата и знаменитейшего беглеца из сибирской каторги. В снегах Сибири, в горячих песках афганских пустынь и на побережье Черного моря идет Большая Игра. Герои отбрасывают тени, но кто-то же тянет за шнурки марионеток.

Увлекательный роман о Польше. О людских судьбах, предназначении, предательствах и стойкости.

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЯ

(автор: Михал Буяк, находится по адресу: http://zapomnianypokoj.blogspot.com/2015/...)

Действие романа обращается вокруг судеб трех героев: Яна Виткевича, Руфина Пиотровского и Адама Гуровского. Кем были и чем занимались эти поляки? Простите, но этого я вам не скажу.

Но они – герои из плоти и крови, которые жили на самом деле. Они – не выдуманы. Я предлагаю любому из вас, кто намеревается взяться за книгу Херезинской потратить немного времени и самим проверить, каковы были их судьбы – не столько в романе, сколько в настоящей жизни. Благодаря этому, вы сумеете не только верифицировать, насколько точно их жизнь нашла отражение на страницах романа, но и углубите свое знание об этом трагическом периоде истории нашей родины. Впрочем, с этим можно и подождать, пока не доберетесь до последних страниц романа – просто чтобы не портить себе удовольствие от чтения.

Сюжет и палитра ярких героев приводит к тому, что от романа непросто оторваться. Несмотря на то, что автор сперва описывает словно бы разные сюжетные мотивы и часто оставляет один, чтобы окунуться в водоворот истории другого героя, это нисколько не мешает чтению. Каждый из персонажей может рассказать нам историю настолько интересную, что яркость ее заставляет прощать такого рода переходы.

Писательница описывает трагические судьбы наших земляков, вынужденных эмигрировать после Ноябрьского восстания. Часто они с трудом сводили концы с концами – например, князь Чарторыйский, один из богатейших поляков, утратив все свое имущество в результате царских декретов, живет в тесной комнатушке в доходном доме. Впрочем, в тогдашней Европе нас воспринимали и как прекрасных солдат. Веря, что служба под знаменами чужих держав может принести желанную независимость, мы сражались чуть ли не в каждом уголке мира. Однако, как становится ясным и из романа в том числе, мало кому из владык была интересна независимость Польши.

"Турнир Теней" – роман, который раскрывает и то, как действуют шпионы тех лет. Главная арена их стычек – Афганистан. За господство над этой страной сражаются две крупнейшие империи: Великобритания и царская Россия. Каждая из сторон поддерживает своего кандидата на афганский престол. Интриги, разного рода дипломатические интриги, влияние на отдельные силы через размещение в них нужных людей – на порядке дня.

Когда мы думаем о царской России, в нашей голове появляется образ не только жесткости Разделов Польши, но и тотальной цензуры. Но разве так уж сильно отличается от нее Королевство Британское?

Херезинская показывает масштаб манипуляции информацией в британской прессе. Это там через самые популярные газеты группа людей дела влияет на общественное мнение. Можно даже сказать, что в зависимости от конкретной ситуации, температура общества искусственно подогревается или охлаждается. Разумеется, делается это, прежде всего, чтобы получить наибольшую для себя пользу. Это образ настолько жуткий, что даже волосы дыбом становятся при мысли, насколько сегодняшние медиа на нас влияют.

Книжек, к которым хочется возвращаться – немного. "Турнир Тени" Херезинской – это роман, который я наверняка стану перечитывать. После быстрого чтения, неуверенности относительно судеб героев, должно наступить спокойное прочтение "Турнира", с поиском всего, что ты пропустил по первому разу. С сожалением закрываю книгу, зная, впрочем, что через несколько недель снова наслажусь приключениями Руфина, Яна – и других героев".

ФРАГМЕНТ

Графство Гемпшир, остров Уайт, лето 1845

Клод Вейд, некогда главный шпион в Лудхияне, и Мохан Лал Кашмири, старый мунши Александра Бёрнса, прогуливались между невысокими яблоньками в саду в имении Вейда.

– Сорт Пармен Адамса, выведен недавно, – Вейд кончиком трости указал на зеленые, небольшие яблочки на ветвях деревьев. – Моя Джейн говорит, что желе из них никакое, но селекционеры утверждают, что сидр получается прекрасный.

– Красиво здесь, – похвалил сад и имение Мохан Лал.

– Слишком красиво, – скривился Вейд. – Представьте себе, сама королева Виктория, вон там, – ткнул тростью в воздух над холмами, – строит резиденцию. Рабочих съехалось...

– Будет у вас соседство из высшего общества.

– Да какое там, – каркнул Вейд.

"Постарел он на своей пенсии, – подумал о майоре Мохан Лал, – а ведь ему едва за пятьдесят, у него молоденькая невеста, свадьбу планирует".

Мохан мог понять Клода Вейда. Любой из них, людей, которые сперва формировали политику азиатской "большой игры", а потом пережили в Афганистане ад поражения, были – каждый по-своему – зависимы от высокой температуры тех времен, и любой из них с трудом возвращался к нормальной реальности.

Мохан Лал был в Англии уже год, приплыл из Индии в поисках справедливости – то есть денег, которые он одолжил у банкиров из Шикарпура для выкупа за британских пленных. Дело шло ни шатко, ни валко, директорам компаний удавалось оставаться чрезвычайно равнодушными относительно его дела, просьб – а потом и мольб; хотя что такое были его восемьдесят тысяч рупий по сравнению с миллионами, которыми они вертели!

– Как книга? – спросил его Вейд. – Обо мне вспоминал?

– Естественно.

– Описал хорошо или плохо, а? И не ври мне, парень, потому что я ведь раньше или позже, но прочту!

– Собственно, сэр, это будут две книги. Одна о моих путешествиях с Бёрнсом, а вторая, куда более сильная – биография Доста Мохаммада Хана. Мы оба знаем, что в прошлом ваши и господина Бёрнса взгляды не всегда совпадали, но я открыл для себя, что время лечит раны.

– Так хорошо или плохо? Говори, а то я нервничаю.

– Хорошо, сэр Вейд. Я написал о вас хорошо.

Полковник остановился вдруг, бесцеремонно вручил свою трость Мохану, а сам вынул из кармана клетчатый платок и громко высморкал нос. Потом сказал:

– Это плохо. Мог бы написать, как было. Что мне за дело.

– Неправда, сэр Вейд. Я знаю, насколько для вас это важно: бросить к чертям пенсию, сад, огород, чай в пять и все остальное. Я ошибаюсь? Скажите, если я ошибаюсь.

Смотрели друг другу в глаза. Мохан Лал отдал Вейду трость и закончил:

– Что бы вы, господин полковник, отдали, чтобы снова вернуться в Большую Игру?

Клод Вейд вдруг выпрямился, немочь, что делала его лицо старым, мгновенно исчезла. Он прошипел:

– Я отдал бы немало, но не испытывай меня, мунши, потому что та игра закончилась, ты же знаешь.

– Та – несомненно. Но не наша, полковник. Вы сказали мне в Лахоре, что Виткевич работал на себя.

– Так и было, – Вейд прищурился и с вызовом выдвинул вперед подбородок.

– Вы помните, о чем я тогда спросил?

– Да. Ты, Мохан Лал Кашмири, имеешь в себе нечто, чего не имеет никто из известных мне людей. Ты верен своему старому господину даже через столько лет после его смерти.

– "Через сколько"? – иронически переспросил Мохан. – Прошло едва лишь пять. Для меня это – ничто, все было словно вчера. Но мы отвлекаемся от темы. Я спросил вас: Виткевич, работая на вас, работал ли против миссии Бёрнса, а вы ответили, что нет. Больше мы о том не говорили, потому что вино...

– В тот вечер пролилось немало вина.

– Я хочу вернуться к разговору. Скажите, что такого делал для вас Виткевич? И как возможно, чтобы оно не было против миссии Бёрнса. Мы ведь все знаем, что он победил Александра в Кабуле.

– Успокойся, мунши, – голос Вейда снова, как некогда, был властным и под контролем. – Чтобы понять ту игру, к ней нужно подходить холодно. Пройдем-ка в сторону клифа.

Остров Уайт на небольшой поверхности сплел в себе пейзажи всей Англии. Побережье с высоким скалистым клифом, о который разбивались пенистые, вечно неспокойные волны, переходило в вересковые поля, а те, чем глубже в сушу, тем больше превращались в покрытые травой луга, что заканчивались внезапно вырастающей стеной леса. Резиденции, наподобие Клода Вейда, находились в защищенных холмами небольших котловинках, куда не добирались морские ветра, позволяя разбивать самые изобретательные сады. Они вышли из сада полковника, миновали каменную стенку, означающую границы имения и двинулись через вереск к побережью. Холодный влажный ветер хлестал их по лицам.

– Как ты знаешь, мунши, я работал в Азии задолго до того, как там появился Бёрнс вместе с тобой. Вы получили задание исследовать течение Инда, и справились отлично. Потом перебросили вас на контакт с неоценимым нашим магараджей Ранджитом Сингхом, знаю-знаю. Бёрнс любил алкоголь, как и тот старый чванливый сластолюбец. Я никого не обвиняю. Потом вам поручили исследовать Афганистан. Я знаю, что с вашей точки зрения было это наиважнейшим заданием, но ты должен понять, что в то же самое время шла игра за территории, что не была, скажем так, в центре официальных интересов. Говоря коротко, моими обязанностями было охватить сетью влияния Персию и Турцию.

– Турция после войны была полностью в зоне российского влияния.

– Верно. И официально никто бы не признал, что все – иначе. Но, как ты знаешь, наши правительственные круги, кроме официальной политики, всегда вели политику собственную, скрытую, такую, что может пригодиться в будущем. Нашим агентам в Турции было непросто передвигаться незаметно, мы понимали, что за каждым их шагом следят русские. Потому миссию эту поручили мне, в обход нашего резидента в Константинополе.

Мохан Лал почувствовал, как ему становится горячо. Знал и раньше, что игра – сложна, более того, казалось ему, что он неплохо в ней ориентируется, но теперь начал понимать, что Клод Вейд, главный шпион из Лудхияны, над которым они с Бёрнсом постоянно подсмеивались, на самом деле был куда важнее всех их, вместе взятых.

"Как я мог так ошибаться? – думал Мохан. – Я считал Вейда напыщенным глупцом, а был таким сам".

– Я с самого начала, – продолжал полковник, – знал: чтобы достичь успеха, не могу использовать британца. Там полно "крашеных" азиатов. Я решил завербовать русского или перса. Но русские – странные люди, я не понимаю, как они мыслят. Было у меня несколько персов, но результаты их работы меня не устраивали. Перс много пообещает, но немного сделает, такая уж нация. И тогда мне попался генерал Изидор Боровский.

– Тот, что погиб под Гератом?

– Тот самый. Мореплаватель, пират и невероятный командир. На службе у шаха Персии он неплохо узнал Турцию. Но Боровский, из-за своих обязанностей в персидском войске, не всегда был доступен. И когда я узнал о Яне Виткевиче из оренбургской Пограничной комиссии, показалось мне, что я вышел на человека, которого и искал. А после того, как я с ним встретился – уверился в том. Его контакты в регионе были почти невероятными!

– Понимаю, это все правда, но вы все еще изворачиваетесь, господин полковник, не говоря о цели работы Виткевича.

– Карта, – сказал Вейд и развел руками, словно желая взлететь в набирающем силу морском ветру. Плащ его забился, словно крылья.

– Карта?

– Верно. Подробная карта побережья Черного и Азовского морей, с турецкой стороны по Крым – и российская их сторона. Гарнизоны, порты, позиции войск, дороги и возможности прохода артиллерии и колонн войска. Флота. Виткевич, благодаря своим информаторам среди купцов и кочевых племен, перегоняющих стада верблюдов, должен был изготовить точные карты, благодаря им мы могли бы решить будущий конфликт. Повлиять на саму его вероятность и возможное течение.

– Будущий конфликт? – Мохан чуть не задохнулся. – Было ли здесь что-то общее с визитом царя в Лондон?

– Ох, ничего не расходится так быстро, как доверенная информация, – кисло рассмеялся Вейд. – Конечно, это касается определенных кругов. Да, это могло иметь нечто общее с тем визитом. Но увы! Я знаю, что карты были составлены, Виткевич показывал мне одну из них, при том мы договорились, как должны быть выполнены очередные. Он забрал карту, чтобы нанести на нее правки, но, как все мы знаем, из поездки в Петербург не вернулся. Вместе с его смертью пропали и карты. Или граф Нессельрод держит их в своем кабинете, или же после Бенкендорфа получил их новый начальник тайной полиции. Кто знает? Бумаги Виткевича искали и не нашли... Я полагаю, российские службы наложили на них лапу, а может, именно карты те и стали причиной убийства Виткевича?

Вересковое поле закончилось внезапно, под их ногами захрустели камни. Они вышли на клиф, под ними клубилось море. Мохан Лал Кашмири долго молчал. Думывал над словами Клода Вейда. Он приехал сюда с обещанием вернуть полковника в игру, а теперь колебался, стоит ли сдержать слово. Рассказ полковника был убедительным. Жаль, что столько лет это оставалось тайной. Может, и дела в Кабуле пошли бы иначе, когда бы Бёрнс знал, что Виткевич не враг? Может не погиб бы, разорванный толпой? Мохан вздохнул. Все это просто случилось, все еще живое и обжигающее воспоминание стало уже прошлым. Не забывая, стоило уже сделать шаг вперед.

– Я узнал Виткевича в Кабуле, во время длительных переговоров с Достом, – отозвался он наконец. – Я был в его комнатах в хавеле Сами Хана. Не раз разговаривал с его доверенным адъютантом, киргизом по имени Аман. Александр же великодушно прислал Виткевичу одну из своих танцовщиц, девушку по имени Нудхар.

– О, да. Афганские танцовщицы, были же времена!

– Времена неожиданно вернулись, полковник. В Шотландии, куда я отправился проведать семью Александра Бёрнса, а точнее в отеле в Эдинбурге я встретил Амана и Нудхар, – спокойно произнес Мохан Лал.

Клод Вейд словно окаменел. Потом хватил его за рукав.

– Ты уверен, мунши? Тебе не привиделось?

– У меня хорошая память на лица и хороший слух. Я услышал голос Нудхар в ателье в отеле. Была она с ног до головы завернута в ткани, но я не сомневался, что это она – и никто другой. А Амана, в английском костюме и тюрбане, было непросто не заметить. Я узнал от обслуги, что в отеле он находится как султан Аман Касар Абу Сайид Сенгул, а Нудхар, под именем Галима, выступает в качестве его жены.

– Ты с ними разговаривал?!

– Нет. Они выехали в тот самый день. Кто-то мог дать им знать, что я расспрашивал о них. Мой внешний вид тоже не слишком-то британский. Аман и Нудхар могли догадаться, особенно учитывая, что я давал несколько интервью. В "Таймс" были мои снимки.

– Это не совпадение. Старый адъютант и любовница – в Великобритании? Может, Аман спас бумаги Виткевича и теперь ездит по стране, в поисках того, кто поручил их создать? Хочет отдать или продать, но не знает – кому? Иисусе! А если они попадут не в те руки?

– Вы заплатили за них Виткевичу?

– Нет. Рассчитаться мы должны были, когда он доставит все.

– И во сколько вы оценили то взаимодействие?

Клод Вейд развел руками.

– Виткевич не хотел денег. Сколько я его не спрашивал, отвечал, что это не имеет значения, что мы расплатимся позже. Странно, да? Те карты, попади они к нам, были бы бесценными.

– Действительно ни гроша?

– Да. При последней встрече он вспоминал, что в расчет хочет пару коней. Назвал их как-то странно. Ахелтыкинскими жеребчиками.

– Ахелтыкинскими? Что это за кони?

– Я не сумел расспросить торговцев, – пожал плечами Вейд. – А потом пришло известие, что он мертв, а потому уже не пришлось искать тех странных коней. Может их и вообще нет, может, он их придумал, чтобы иметь предлог не брать денег? Не знаю. Сегодня это не имеет значения.

– Как знать? А если Аман потребует ту же цену, что и его хозяин?

– Мунши! Карты стоят целого состояния! Мы заплатим, сколько бы он ни пожелал! С картами на руках, мы оба можем вернуться в Игру. Не будет дверей, которые не откроются перед нами с картами на руках! – щеки Клода Вейда горели.

– Полковник, – твердым голосом сказал Мохан Лал, – у меня нет ни гроша. У меня восемьдесят тысяч рупий долга перед индийскими банками. Банкиры из Шикарпура висят надо мной, словно топор палача над осужденным. И моя цена за то, что я вхожу в дело – выплата тех обязательств.

– Сынок, – хлопнул его по плечу Вейд, – ты даже не думай, что я стану платить за карты из собственного кармана. Когда узнаем цену, я обращусь к некоему источнику. К человеку, который годы назад и поручил мне миссию раздобыть карты. – Вейд пригладил растрепанные морским ветром волосы. Смотрел словно бы в никуда. – Твое участие в том, чтобы их получить, будет стоить того, чтобы человек этот потянул за веревочки, что ведут к дверям директоров компании. Кви про кво. Они оплатят твои долги, а я вернусь с отдыха в первый ряд.

Мохан вдохнул живительный морской воздух. Ему это было нужно. Когда он узнал Амана и Нудхар в Эдинбурге, знал, что это важно, но только сейчас он понял, что это – точка перелома его жизни. Оставалось их найти, что при экзотической красоте обоих не должно оказаться сложным. И надеяться, что они и правда привезли в Англию карты.

– А ваш друг достоин доверия? Я правда могу надеяться, что он выплатит индийским банкирам?

– Ожидать от него можно всего, что угодно, – нервно засмеялся полковник Вейд, – и, сказать честно, он вовсе не мой друг.

– Кто он? Он член правительства?

– Это старый генерал наполеоновских войн. О том, как он потерял на поле битвы руку ходят легенды.

– Фицрой Сомерсет? – невольно удивился Мохан Лал. – Но ведь у него нынче нет влияния. Говорят, что Сомерсет стоял за тем, чтобы выдвинуть несчастного Вильяма Эльфинстона на главнокомандующего нашими силами в Кабуле, а вы ведь, господин полковник, и сами признаете, что это было кошмарное решение, мы заплатили за него...

– Перестань, мунши. Сомерсет отдал мне приказ добраться до карт по поручению своего политического покровителя, герцога Веллингтона. Это Железный Герцог был тогда министром иностранных дел, и это к нему – при посредничестве, естественно, Сомерсета, мы обратимся за деньгами для выкупа карт.

Клод Вейд вдохнул холодный, чуть солоноватый воздух. Понимал испуг Мохан Лала, но сам его не разделял. Карты нынче оставались таким сокровищем, что окажись, что Сомерсет не заплатит за них достаточно много, Вейд без угрызений совести сделает предложение кому-то другому. Особенно сейчас, когда Великая Ложа приняла его в свои члены, когда шаг за шагом начали узнавать его люди, в руках которых находится судьба всего мира.

ГОЛКОВСКИЙ Михал. "Стальные крысы: Слава" ("Stalowe szczury: Chwała")

Мне уже приходилось говорить о первом томе цикла (пока – трилогии, но это дело будущих обзоров) Михала Голковского "Стальные крысы": альтернативке, где история Первой мировой не заканчивается в 1918, военные изобретения обкатываются на поле боя, а в Европе воцаряется эдакий дизельпанк. Второй том, судя по отзывам, оказался не менее увлекательным, чем первый.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

"Поднятый из грязи штрафной роты и вернувший себе звание капитана, Рейнхардт готовит своих людей к выполнению миссии, у которой есть все шансы закончить Великую Войну, длящуюся уже восьмой год. Но он и его команда – лишь дополнение к тому, что действительно имеет цену в этом уравнении сил – да и в самой жизни: к "Марлен".

Тем временем, в дыму сигар и среди просверков хрустальных графинов плетется международная интрига, тянущаяся от причальных мачт аэростатов до далекого холодного Кенигсберга. Чего в действительности хочет фон Людендорфф? В том, что в игре этой поручик фон Хаугвитц – лишь пешка, не сомневается и он сам, но возможно ли, чтобы и генерал играл на арене историю свою роль под чужую дудку?

В реве моторов, в грохоте бортовых орудий и в свисте ветра в оснастке грядет "Фламмендер Рум". Яростное сиянье славы".

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ (автор: Луиза Добжинская; отзыв находится по адресу: http://paradoks.net.pl/read/27619 )

"Когда пишешь о какой-то из мировых войн, обычно описываешь события – настоящие или вымышленные – с точки зрения "хороших", то есть "союзников", борющихся с немецкими войсками. Да и как по-другому, если это книги о героях, что сражаются с большим злом. Даже в книгах, которые представляют партизан или союзную армию как обычных людей (порой даже слишком обычных, поскольку опустившихся из-за войны), обычно замалчивается вторая сторона военной медали. Несмотря на то, что прошло уже несколько десятилетий, мы не в силах взглянуть на германского солдата как на человека. Это привычно, однако отнюдь не логично. Михал Голковский в своем цикле "Стальные Крысы" решил сыграть непривычными картами. Герои его – это члены германского отряда во время Первой мировой.

Отряд капитана Рейнхардта – уже не штрафная рота, а командир ее снова получил звание, хоть и не вернул любимый дирижабль. Нынче он командует группой, выполняющей задание типа "mission impossible" – то есть, по сути мало что изменилось. Они до сих пор – отряд, предназначенный на размен, вот только теперь задание их не лазить в грязи, задание их – операция, проводимая в тылу. Подчиненные Рейнхардта прекрасно знают, что у них куда больше шансов погибнуть, чем выполнить задание. Они понимают, что для их командования жизнь солдат под главенством непокорного капитана не значит ничего. Особенно в далеко идущих планах, о которых знают лишь несколько человек – а может и вообще один? Является ли этим человеком генерал фон Людендорфф? А может за его спиной скрывается некто, куда более сильный? Большая Война идет за дела куда более важные, чем то, что занимают мысли капитана Рейнхардта. Какое значение для восьми лет войны имеет "Марлен" – кем бы или чем бы она ни была? А может, таки имеет? Это знает лишь сам капитан, что сражается во имя собственных планов, давно лишившись любых иллюзий и не верящий уже ни во что...

Мы привыкли по ту сторону баррикад видеть только дурных людей. Правда, в той стене бывают и проломы: как это сделал Юлиан Семенов, вводя в сюжет знаменитого романа "Семнадцать мгновений весны" фигуру Гельмута Кальдера, германского рядового, спасающего советскую радистку и ее ребенка от рук СС. Но мы очень редко думаем о рядовых германской армии, что сражаются во имя своих вождей, как о людях. Во время войны думать так и вообще невозможно – но нынче у нас мир, причем вот уже много лет. И все же непросто нам поверить, что "по другую сторону" тоже были люди, не хуже и не лучше, чем "наши". А именно на этом делает ударение автор "Стальных Крыс", создавая свой отряд германских сорвиголов. Это в их шкуру читатель должен вжиться, их должен полюбить, им сочувствовать. Это непростая штука, особенно когда ты – поляк. Тем временем, отряд, созданный Голковским, действительно удается полюбить – и в этом-то состоит серьезная проблема, поскольку как можно любить врага?

Я не знаю автора настолько, чтобы понимать его побуждения. Почему именно немцы? Может, это иронический сарказм относительно распространенной в нашей стране мартирологии, проводящей четкие границы: мы белые, они – черные? Или же желание эксплуатировать почти целинную литературную территорию? Оба ответа могли бы оказаться верны. Ум и литературный инстинкт Голковского позволяют ему совершать эксперименты. И хотя я все еще думаю, что лучшие его книги – те, что посвящены вселенной S.T.A.L.K.E.R., не могу возразить на то, что "Стальные Крысы" – прекрасный цикл. "Слава" даже лучше "Грязи", а может это я успела привыкнуть к героям, от которых первоначально меня отворачивало чувство, что "это же враги". Непросто оторваться от романа – а для меня это серьезная похвала, поскольку я не слишком люблю книги о войне. Но даже мне сложно было противостоять очарованию литературного стиля и полету фантазии Михала Голковского. Можно бы сказать, что хотя я и приступала к чтению, ощетинившись, он разоружил меня уже на первых страницах. С чистой совестью я могу рекомендовать роман всякому, кто ищет сильных впечатлений."

ФРАГМЕНТ

24 августа 1922, между 3 и 4 часами утра

– Это очень глупая идея.

– Чего это? – Отто еще сильнее распластался в невысокой траве, оглянулся на лежащего позади коллегу по отряду. – Потому что – что?

– Говорю – очень глупая идея. Впрочем, не я первый это сказал... – Эгон сплюнул в сторону, подполз чуть ближе. – А что, Сигги не так говорил?

– Ну, может не слово в слово... – проворчал штурмовик, вынул из подсумка небольшой бинокль и принялся осматривать пространство впереди. – Немного иначе это сформулировал. Впрочем, уж он-то – не самый удобный лектор на такую тему, не думаешь?

– А что, он неправ? Абсолютно же прав. Как и я прав сейчас: это идея почти дебильная.

Отто с неудовольствием покачал головой, потом поглядел на приятеля с явным неодобрением.

– Эгон, господи, тогда-то речь шла об атаке на танк, а сейчас...

– А сейчас мы, сука, станем штурмовать дирижабль, – закончил пластун.

– Тишина в отряде! – прошипел сзади Курт. –Швайнкарт, Пфилх! В чем дело? Как дети на прогулке, а не серьезные солдаты... Рапорт господину капитану!

– Останься и следи, а я доложусь старику, – Эгон соскользнул на спине по чуть влажной траве, оставляя Отто на НП.

По широкой дуге обошел нехорошо поглядывающего на него Курта, по дороге протянул руку и сорвал с ветки зеленое, незрелое еще яблочко. Вгрызся в твердую мякоть, чувствуя, как сок ручейком потек по подбородку.

– Последнее, небось, так что стоило... – пробормотал сам себе, отбрасывая огрызок в ночь. Поглубже вдохнул холодный острый воздух, выдохнул резко и поглядел с улыбкой, как пар поднимается к небу. Потянулся, аж хрустнули кости, перескочил через неширокий ров и свернул налево, между пустыми строениями выселенного хозяйства.

Рейнхардт сидел около входа, на сколоченной из нескольких толстых бревен лавочке, опираясь спиной о каменную стену. Привычная картинка: хозяин сидит и добродушно смотрит на домашнюю птицу, что крутится подворьем... Если бы не то, что черные внутренности домов дышали холодом и пустотой, заросший хвощами двор вместо теплого солнца заливал холодный свет луны, а командира, даже переодетого в гражданку, можно описать многими эпитетами, но навряд ли меж них нашелся бы "добродушный".

Эгон скривился, когда Рейнхардт открыл глаза, а луна блеснула на серебряной маске, закрывающей то, что осталось у капитана от левой части лица. Пластун гордился тем, что двигается он почти беззвучно, и был уверен, что капитан не мог его слышать... И все же, никогда не удавалось ему подобраться к капитану незаметно.

– Докладывайте, капрал Швайкарт, – Рейнхардт повернулся в сторону темного входа в сарай, откуда вот-вот должен был показаться Эгон. Штурмовик сжал зубы; однажды его день придет – и удастся.

– Выглядит не слишком хорошо, герр капитан, – отозвался он, входя в пятно света. – Много их там, все время кто-то рядом крутится... Огни везде. Слева есть кусок потемнее, там деревья подходят чуть ближе, а потому...

– Вы видели ангар?

Пластуну хотелось закатить глаза, но он понимал, что Рейнхардт наверняка это заметит. Огромный купол ремонтной базы для дирижаблей среди ночи выглядел как холм, вырастающий внезапно посреди бетонной и асфальтовой площади – к тому же, холм, освещенный по краю зелеными и красными навигационными лампами. Если добавить к тому путаницу вьющихся везде вокруг труб и вентилей, кабелей, переходников, электрических столбов, телефонных и телеграфных линий – да, нечто такое было бы непросто не увидеть. Он вдохнул поглубже.

– Так точно, герр капитан!

– Вы уверены, что это – тот, что нам нужен, капрал? – Рейнхардт встал, словно распрямилась сжатая внутри него пружина. – Он совпадает со снимками?

–Так точно, герр капитан, – Швайкарт стиснул зубы так, что у него аж челюсть заболела.

Командир подошел к Эгону еще ближе, заглянул ему в глаза. Пластун невольно задрожал, увидев свое отражение, растянутое по серебряной маске. Обычно он не боялся никого и ничего, а менее всего в мире пугали его люди. Но все чаще у него бывали сомнения, является ли человеком его командир.

– Наверняка? Мы должны быть уверены, капрал Швайкарт. Об ошибке и речи быть не может.

– Так точно, герр капитан... – повторил Эгон в третий раз.

– Хорошо. Возвращайтесь к наблюдению, новый доклад через пятнадцать минут. Я хочу иметь точное описание ситуации.

Эгон не ответил, а Рейнхардт отвернулся и ушел куда-то между строениями. Штурмовик покачал головой, глядя вслед командиру; с ним никогда не было просто, а уж в последнее время... В последнее время он вел себя так, что даже окопная служба под его руководством казалась теперь чередой заданий простых и очевидных.

– И как? – спросил Кубис, сидя под дверью, когда пластун шел к точке выдвинувшейся наперед разведке.

– И никак

– Как это – никак? Что тебе сказал господин капитан?

– Ничего не сказал... – Эгон присел, толкнул коллегу в плечо. – Дай закурить.

– Да не рассказывай, ты ведь только что у него был. Каков план?

– Черт его знает, – он щелкнул зажигалкой, затянулся с наслаждением. – Как по мне, мы все равно погибнем.

– Ну ладно, а чего-то нового не скажешь?

– Чего-то нового... – Эгон выдохнул дым, глядя, как сигарета ярится оранжевым огоньком. – Мы погибнем даже более ярко, чем я ожидал.

* * *

– Sturmtruppen, stehen Sie auf! – Рейнхардт, окруженный влажными, холодными испарениями вынырнул из утреннего тумана, словно дух. – Встать! Боцман, сообщить фланговым группам, наблюдателей – сюда. Выходим через две минуты.

Солдаты начали вставать, зевали и терли глаза, но было видно, как миг за мигом движения их приобретают уверенность и сосредоточенность. Подтянуть пояс, проверить пистолет, автоматически проверить обоймы, застегнуть пряжку портупеи, что неохотно ложится на гражданскую одежду... Некоторые украдкой крестились, кто-то сплевывал через левое плечо, чтобы отогнать неудачу.

– Вперед! – вполголоса проронил капитан, углубляясь в лабиринт деревьев и кустов.

Шли гуськом, видя лишь чуть заметные в темноте спины товарища. Под ногами шелестела высокая, дикая трава. Время от времени в густой листве одичавших плодовых деревьев, скрывавших их сверху, словно потолок коридора, шумел ветер. Луна выглядывала меж туч, отбрасывая длинные, резкие тени.

– Гляди, лис, – прошептал Деег, протягивая руку в сторону. – Господи ты боже мой, настоящий живой лис...

– Ты не перебираешь с верой в современную медицину, Фриц? – умиротворяюще спросил Спехль, хоть и повернул голову, вытянув шею и пытаясь что-то увидеть в низком тумане. – Ну, я понимаю, что ты выздоровел, но глаз-то у тебя не отрос?

– Да говорю тебе, лис был! Сидел рядом с деревом, а потом – прыг! И нет его уже! Настоящий живой лис...

– Ну, сейчас уже птицы начнут петь... – размечтался Спехль. – Вот-вот, может часок-другой – и солнышко встанет. Эх, такое красивое, нормальное, обычное утро: люди просыпаются, в сараюшке коровки мычат, петухи поют... И запах свежего хлеба.

– Заткнись, а то я слюной подавлюсь.

Отряд остановился, штурмовики присели в траве, машинально потянувшись за оружием.

– Слушай... – продолжал Спехль, – а ты не думал, чтобы так же вот... прыг?

– Что "прыг"?

– Ну, как тот лис. Прыг в туман – и нету тебя.

– Что, дезертировать? – прошептал Деег и зажал рот, испуганный собственными словами. –Ты не сдурел, Эрих?

– Ну... перейти на раннюю пенсию. Знаешь, тут, подальше от фронта... Спокойная, теплая старость. Что, мало ли людей так сбежало? И продолжают убегать.

– Но мы же не по нашу сторону фронта, забыл? – Деег постучал себя по лбу. – Как бы ты с людьми договорился?

– Н-ну... притворился бы немым.

– Ага. Или глазки повыколоть и притворяться слепым. Иди уже, и ты, и мысли твои дурацкие... Мне хватит и того, что я лиса живого видел.

– Тихо! – прошипел Курт. – Что со всеми вами такое, сто ящиков вам патронов?! Еще одни потрепаться решили, чтоб вас... Вернемся в часть, я вас...

– Герр боцман, – отозвался сбоку невидимый Рейнхардт, – прошу ко мне.

– Прошу прощения, герр капитан, – пробормотал Курт, когда они немного отошли от отряда. – Такое послабление дисциплины...

– Естественно, Курт. Люди чуют вокруг себя то, к чему они когда-то, в мирной жизни, привыкли: траву, деревья, птиц... До этого момента мы были исключительно штрафной ротой. Теперь некоторое время им хочется побыть просто собой, а мы им позволим это – несколько последних минут.

– Герр капитан? – в голосе боцмана раздались слишком заметные нотки беспокойства. Должно быть, Рейнхардт это услышал, потому что покачал головой, успокаивающим жестом положил ему руку на плечо.

– Все нормально, Курт. Возвращайся к нашим, идем дальше.

Солдаты были как и раньше: каждый на своем месте, с оружием под рукой, сосредоточенные и готовые. Боцман на миг остановился над Спехлем и Деегом, но ни один, ни второй не глянули ему в глаза. Командир только фыркнул гневно и размашистым шагом пошел дальше, занял надлежащее ему место в конце отряда. Потом раздалась команда, и они снова двинулись за капитаном.

Вокруг наверняка было красиво. Конец августа на пике своего очарования, все вокруг в расцвете, буйная, изо всех сил тянущаяся вверх зелень. Широко разросшийся, свисающий тяжелыми гроздями виноград, деревья, гнущиеся от плодов, еще теплые, солнечные дни – но при этом ночи уже тянущие от земли холодом. Последние мгновения теплого, беспечного еще лета, которому медленно, но неумолимо наступает на пятки и дышит в затылок близящаяся осень.

Последние несколько недель пролетели для них стрелой. Они не задавали вопросов, не задумывались, отчего после того, как пробились на свою сторону, их отряд вдруг перебросили в тыл, а потом еще дальше, на железнодорожную станцию. Оттуда их забрали грузовики, которыми они проехали немалый кусок дороги до самого закрытого тренировочного лагеря.

И даже там, в новом подразделении, их держали в стороне, в отдельном гарнизонном бараке. Согласно совершенно четкому приказу капитана, они не контактировали с другими группами, хотя нужно признать, что остальные роты поглядывали на них странно – на старых, покрытых шрамами ветеранов, без фрагментов ушей, с недостающими пальцами, носящих пышные усы и бородки по старой моде... Большая часть персонала и солдат на этой базе были удивительно молодыми, штурмовики были куда старше.

Им не было никакого дела, что они, похоже, потеряли связь со своим руководством. Впрочем, этим всегда занимался Рейнхардт; а если уж он был с ними, то отчего бы им переживать? Знали столько, сколько командир им говорил, а если не говорил, то они обычно и не расспрашивали. Кроме того, с чего бы им в такое вникать? Никто ведь не отправлял их больше в самоубийственные, не имеющие четкой целью атаки во главе волны, которая разбивалась о первые ряды укреплений врага. Правда, бывали у них и сомнения – в конце концов, часть роты, потерянная еще во время первой атаки, давным-давно тому назад, еще весной, осталась на линии фронта – но если капитан не переживал, что бы им брать такое в голову?

Тем более, что в лагере у них было все, о чем они уже успели позабыть: нормальные кровати, нормальная еда. Теплый кофе и хрустящие булочки. Проточная вода и чистые сортиры. Ежедневная смена белья, сухие, новые ботинки. Опека улыбающихся докторов и пролетающие коридорами санитарочки, пахнущие ветром.

Естественно, были и подъемы в половине шестого, утренний бег на бог весть сколько километров, тренировки, лазанье по каким-то идиотским обезьяньим рощам, подъем по стальным конструкциям, которые не походили ни на что из виденного раньше, но все же что-то напоминали. Продолжалось оно, пока Рейнхардт, одетый в совершенно новый мундир, не собрал их всех в зале и в нескольких коротких предложениях не объяснил, зачем они все это делают – и какой у них есть выбор.

Объяснил. Они выслушали. Переглянулись... и приняли единственное возможное решение. Решение, в результате которого снова оказались в тылу, а потом отправились на фронт. Расположились в незнакомой им дивизии, сидели в подземном схроне, словно боясь, что их кто-то увидит.

Пока, наконец, не пришел день, когда сигнал прозвучал снова, и они отправились за первой линией крупного наступления, которое потом разошлось широко двумя крыльями и настолько же нарочито сломалось – а они выскочили между теми двумя крыльями, словно камешек из рогатки. Слишком маленькие, чтобы привлечь чье-либо внимание, но настолько сильные и снаряженные, чтобы при ценой небольших потерь суметь пробиться через первую линию укреплений врага. Потом – прокрасться через линию вторую, притаиться на несколько дней в укрытии, переждать и выйти к линии третьей – пока не встали старательно спланированную дорогу по тылам, сбросили преследователей и выскользнули от погони, а потом растворились в совершенно нормальном, зеленеющим поздним летом, в меру спокойном мире... Мире, о существовании которого они уже давно успели позабыть.

Когда впервые попытались спать на сене в стоящем на отшибе сарае, ни один не сумел сомкнуть глаз. Дело было даже не в том, что сквозь щели между досками просачивался свет дня, не в том, что где-то вдали лаяла собака, а по крыше прыгали воробьи. Они НЕ МОГЛИ заснуть, не слыша где-то – пусть бы и вдали – грохота артиллерии, тарахтенья пулеметов и других, так сильно связанных с войной звуков.

То и дело кто-то из них тянулся к голове: поправить шлем, которого там не было. Чувствовали они себя почти голыми, когда лежали так вот, без мундиров и плит брони, без путаницы главных и вспомогательных ремней, не чувствуя на плечах тяжести обвешанных амуницией и гранатами портупей. У каждого из них под одеждой был припрятан окопный нож и пистолет, а потому, чтобы хоть как-то уснуть, ложились с оружием в руке.

Не могли заставить себя выйти на открытое пространство. Когда им пришлось переходить дорогу, то сперва они с час лежали в канаве, глядя по-над пустым, голым асфальтом – пока Рейнхардт, наконец, не пошел первым, неловко шаркая по ровной поверхности. И только потом, когда он отмахнул рукой, они поползли следом, до боли жмурясь и сжимаясь от страха перед невидимым врагом, который мог сидеть в засаде. Когда они собрались в сточной канаве по ту сторону дороги, все были мокрые от пота. Наученные тем опытом, они принялись перемещаться вдоль водных стоков – рвов, ручьев, небольших речек. По крайней мере, там хлюпала под ногами вода и чавкала грязь, заросли давали укрытие, а тропинки нормальных людей можно было пересечь, ползя дренажными трубами и прокрадываясь под небольшими каменными мостиками.

– Мы ненормальные, – отозвался наконец Гейдрих, когда они сидели двумя рядами, спиной к стене бетонной трубы под шоссе. – Умственные инвалиды.

Тогда они переглянулись; не сказали ничего.

Однажды ночью Эгон предложил, что тихонько проберется под один из домов и накрадет для всех овощей с огорода. Рейнхардт сперва был против такого, но когда глянул в глаза своим людям и увидел немую мольбу... Они должны были ждать у стены леса, а пластун взял с собой лишь пустой рюкзак и пополз межою.

Они ждали. Десять минут, пятнадцать. Полчаса. Сорок минут... Не было выстрелов или звуков схватки, над домами висела тишина, потому капитан взял с собой нескольких штурмовиков и пошел проверить, что случилось.

Рассказывали, что нашли Эгона сидящим посредине грядки. Виден был издалека, как раз вышла луна, а он так и сидел... Думали сперва, что он мертв, потом услышали стон – значит, наверняка ранен, а он так и сидел с рюкзаком на коленях и плакал. Вокруг него – сорванные морковка и петрушка, свекла, пучки укропа, раскиданы, рюкзак открыт, а Эгон плачет, словно ребенок, захлебывается всхлипами, показывая им овощи, что их он держит в руках. Они забрали пластуна, за рюкзаком пришлось возвращаться, потому что забыли... А овощи оставили. По крайней мере, так говорили, поскольку кроме того случая Эгона плачущим не видел никто и никогда. Может, все было по другому, как знать... Его бы расспросить.

Не могли они найти себя в этом мирном мире.

Рейнхардт же не мог не заметить, что когда они встают лагерем – а шли они исключительно ночами, под защитой темноты – то время от времени кто-то из солдат уходит украдкой к ближайшему полю или селу. Сперва он полагал, что ходят туда подворовывать или на легкую добычу – разоспанную дочку фермера за сараем, неосторожно приотворенное окно в спальне, где можно найти что-то ценное... Но они ходили между домами без конкретной цели. Вот просто – ходили туда посмотреть. Увидеть, как люди с утра заходят к скотине, как едут повозками на рынок, или чтобы почувствовать несомый ветром запах свежего хлеба из деревенской пекарни. Украдкой подсмотреть на нормальность, подобно бродяге, заглядывающему через окно в дом.

Он не запрещал такого и старался удержать Курта от того, чтобы он строил штурмовиков. Пока что они успевали, был у них почти день опережения относительно запланированных дат, а любые терки и стычки в отряде были бы совершенно ненужными. Да и в голове его было нечто совершенно иное.

Как и его солдаты, сперва он не мог спать. Но если те довольно быстро привыкли к шику спокойных, почти ленивых дней, и нужно было им подталкивать, чтобы не храпели слишком громко, то он – просто не спал. Нервозность и раздражение усиливались по мере того, как они приближались к намеченной цели путешествия. Чем меньшее расстояние отделяло их на карте, тем более чувствовались сомнения: а что, если разведка ошибалась? А если Воллмаркт только жестоко над ним подшутил? А может все это – лишь сон? Может, лежит он где-то в госпитале в спячке, а сознание подбрасывает ему все те видения?

Он не хотел беспокоить людей, принялся сторониться их компании, все чаще сиживал одиноко в стороне когда никто не мог видеть клубящихся в нем эмоций, но отряд все равно это чувствовал. Знали, что что-то не так.

Было и еще одно: со времени когда они с Воллмарктом там, в офицерской гостинице, подали друг другу руки, Она перестала его навещать. Просто не появлялась больше, не ждала на одной из тропинок на перекрестках, не смотрела на него вопросительно, когда ему приходилось принимать решения. Не мучила вопросами, не втягивала в пустые споры, не пугала бессмысленной смертью. Не стояла у его кровати, когда он открывал среди ночи глаза.

Ее отсутствие сперва его раздражало, потом начало пугать; теперь же это выросло до настоящей одержимости. Он специально вел людей мимо болот и кладбищ, надеясь, что в конце концов он Ее там увидит. Что призрак, преследовавший его так долго, покажется ему снова, что он узнает, получит уверенность, что верно прочитал знаки... Что не сошел с тропы, которую выбрал почти два года тому, отдав приказ отступать. Что смерть всех тех людей, что потеря близнецового дирижабля вместе с экипажем не были актом трусости – а оставались тернистой дорогой к чему-то большему... Но Она не приходила.

Когда они наконец прорезали, а потом снова заплели за собой тройную линию "колючки" и пробрались на территорию экспериментального отряда "Aéronautique Militaire", оказалось, что у них есть еще тридцать шесть часов опережения относительно отданной "Abteilung IIIb" даты. Если, конечно, ничего не изменилось и если не случилась фатальная ошибка в расчетах. А был единственный шанс на удачу.

Они встали временным лагерем в выселенном несколькими годами ранее хозяйстве, где, по крайней мере, у них была крыша над головой и дички из заросшего сада. Проследив тропы охранников и понаблюдав за ближайшими окрестностями, Рейнхардт отправился с группой разведки к главному комплексу... а когда вернулся, мрачный и молчаливый, только кивнул боцману, который собрал людей, и короткими солдатскими словами изложил им набросок дальнейших планов. Вернее, их отсутствие.

Они переглянулись: пойманные врасплох, смешанные, испуганные. Эгон фыркнул смешком, но тот быстро замер у него на губах. Кубис кивнул серьезно, Гейдрих пожал плечами. Отто толкнул Хайне в бок.

– Что скажешь, малой? А?

– Справимся, – матовым голосом отозвался старший рядовой Хайнрих Майер.

– Это уже не самоубийство? – Гренадер попытался заглянуть тому в глаза, ухмыляясь, но увидел там лишь собственное отражение. – Да расслабься, пацан! Мир вокруг нас – прекрасен.

–Так точно, господин капитан, – Хайне бросил руку к измятой фуражке.

– Раны божьи... – вздохнул Отто. – Ладно, если не желаешь – так и не говори. А такой милый мальчик был.

Хайни печально посмотрел на него из-под седеющих целыми прядями волос, коснулся усиливавших разбитое предплечье шин, вкрученных прямо в кость.

Был.

Теперь они лежали на склоне невысокого холма, полого уходящего к широкой, неглубокой миске естественного углубления, где расположились ангары и ремонтные мастерские военной части. Звезды на востоке уже начинали потихоньку бледнеть, холод августовского рассвета пробирался под влажную одежду и вгрызался в кости тысячью игл. Причальные вышки светились мерным бледным светом, лениво двигались слева направо прожекторы на сторожевых постах, молодые деревца, которыми заросли подступы к базе, отбрасывали длинные тени.

– Туда, – Рейнхардт показал рукой на фрагмент ограды.

– Герр капитан, если позволите... – прошептал Курт, но командира уже не было. Он осторожно и потихоньку скользил по мокрой траве склона, скрываясь время от времени за кустами, посматривая, прикидывая и рассчитывая, после чего быстрым броском преодолевал еще кусок пути и снова припадал к земле.

– Господин боцман, мы должны... – начал Кубис, но Курт ухватил его за плечо.

– Лежать! Лежать, герр капитан знает, что делает...

Рейнхардт проскользнул в самый низ, залег в высокой траве. Лучи прожекторов прошлись по земле, один почти задел краешком его руку, но он даже не дрогнул; знал, что в этот момент рука его – лишь маленькое бурое пятно в ночной темноте, которое не может привлечь ничьего внимания. Взглянул на массивный абрис ангара, улыбнулся воспоминаниям; вдруг почувствовал себя на несколько лет и пару тысяч миль моложе. Снова была лишь охваченная полумраком структура вражеского объекта. Нынче он не рисковал ничем, кроме как собственной жизнью.

Словно змея пополз он в между кустами в сторону едва видимой с такого расстояния ограды. В одну и другую сторону в ночь уходил ряд столбов, на равных расстояниях снизу доверху покрытых изоляторами; даже не задумывался, насколько высоким может оказаться напряжение. Это не имело значения, потому что это нужно было сделать.

Потянулся к поясу, отцепил покрытые толстым слоем каучука ножницы, осторожно приблизил их к первому снизу проводу. Показалось ему, что почти слышит гудение тока... Но это могла быть и иллюзия. Быстрым движением он сжал рукояти, челюсти инструмента стукнули, провод отлетел в сторону, высекая несколько искр от соседнего.

Он подождал немного, но не произошло ничего особенного. Прожектора не обратились в его сторону, не включилась тревога. Комплекс оставался накрыт спокойной тишиной предрассветного часа. Капитан перерезал еще один провод, подождал немного – тишина, спокойствие. Он переполз на полосу распаханной земли, лег на живот с руками под телом. Прикрыл глаза, чтобы выровнять дыхание и успокоить сердце... есть.

Перевернулся на спину, все еще не открывая глаз, потянулся к кобуре, вынул, скрутил из двух частей толстый, неудобный пистолет. Глубоко вздохнул, лег неподвижно, чувствуя затылком влажную землю.

Ждал.

Шаги медленно приближались, мерно хрустели под подошвами камешки, стала слышна напеваемая вполголоса мелодийка. Рейнхардт улыбнулся снова; было совсем как в тот день, много лет назад, на борту "Победоносца"... Его первый настоящий воздушный абордаж у Люфткригсмарине, еще рядом с командором. Все, что случилось потом, началось в тот единственный миг, когда он первый раз прыгнул в пустоту. Все штурмы, стычки, представление на сержанта, потом школа кадетов, курс летчиков, желанное офицерское звание, собственный корабль, в потом наибольшая награда, которую мог себе вообразить летун из Люфткригсмарине – всегда все это ассоциировалось у него с тем моментом, когда он, как и теперь, лежал, сжимая в руке оружие, а солдат противника, еще не знающий ни о чем, приближался к нему, ближе и ближе, не зная, что...

Шаги замедлились, вдруг остановились; скрипнул ремень снятого с плеча автомата. Рейнхардт открыл глаза, прицелился в темнеющую на фоне неба фигуру и потянул за спуск указательным пальцем.

P.S.: Пока статься отлёживалась, стало известно, что «Солярные миры» будут первой частью трилогии. (А трилогию издательство обещало издать в ближайшее время).

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Солярные Миры» – роман, который переносит нас в мир, где важны атрибуты стимпанковой реальности. Технологии родом из века XIX-го, но усовершенствованные: здесь космические корабли бороздят космос. В Солнечной системе обитаемы все планеты, а Земля – мир отсталый и периферийный: первую скрипку играют Меркурий, Марс и Венера.

И в эту систему вторгаются пришельцы из внешнего космоса – после чего сюжет наполняется мотивами стимпанковой версии «Войны миров» Уэллса.

Космическое пространство здесь наполнено эфиром, которым обученный человек – или, возможно, стоит говорить «гуманоид человеческой расы» – может дышать. Аборигены континента Аустралион, то есть нашей Австралии, благодаря своей магии могут телепортироваться в эфир. Гуманоиды же, населяющие это пространство, обладают множеством любопытных методов размножения, что не раз введет читателя в смущение, пока, по мере чтения, тот не сумеет полностью перестроиться под неудержимое воображение Мащишина.

А перестроиться придется – роман закручен, коварен, он ломает стереотипы, нам приходится подчиняться категориям другой физики, другой биологии. Не каждому такого рода роман придется по вкусу – но несомненно, что он – интересный голос в отечественном стимпанке».

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(по адресу: http://katedra.nast.pl/art.php5?id=7009 ; автор: Роман Охоцкий)

Издатель этого романа на задней его обложке назвал «Солярные Миры» первым польским стимпанком. Бессмысленно спорить о том, прав ли издатель. Полагаю, что – не прав. Но можно фразу эту прочитывать и не так уж дословно. Поскольку «Солярные Миры» кажутся мне первым польским стимпанковым романом такого масштаба. Не знаю, сумел бы я указать на другую книгу в этом жанре, сопоставимую уровнем проработанности мира (если не считать проработанности языковой – тут есть с чем сравнивать) с «Солярными Мирами».

Согласно дефиниции, которую можно найти в Википедии, стимпанк это «стилистическое течение в культуре», в котором «в противоположность киберпанку, техника, что окружает героев, базируется не на электронике, но на механике (напр., соответствием компьютера становится дифференциальная машина). Характерный для стимпанка интерес к развитию техники часто приводит к созданию описаний изобретений, неизвестных в нашей истории (...). Действие стимпанковых произведений по преимуществу идет в викторианскую эпоху – в эру технической революции, в век пара (отсюда и название направления: «steam» от английского «пар»). Стимпанк отсылает к творчеству отцов фантастики: Жюля Верна, Герберта Уэллса или Марка Твена».

Определение это, как бывает нечасто, в случае с «Солярными Мирами» попадает в точку, но буквального наложения его на роман – явно недостаточно. Поскольку эту книгу непросто определить просто как стимпанк per sе. Автор не дает читателю и шанса, чтобы тот мог спокойно усесться и развлекаться чтением жанровой прозы, априори обладающей ограничениями и потому являющейся предсказуемой. Ян Мащишин доказал, что он в состоянии создать сюжет – и развить его в рамках стимпанковой сценографии – предлагая куда больше, чем привычный жанровый «пар».

В сюжете нет викторинаской эпохи – как нет и неовикторианской. Вернее, она есть – но ее нету. И бедный рецензент может и дальше продолжать противоречить самому себе. Техническая революция? Верно, причем – далеко продвинувшаяся, поскольку большая часть сюжета происходит в космосе. Хотите космическую битву «паровых машин»? Никаких проблем. Вы найдете в этом стимпанковом романе и космооперу. Слишком странно? Отнюдь нет, это ведь только начало. Приключенческий роман? Отчего бы и нет? Кто смеет запретить автору? Только его воображение. Роман о Контакте? О человечности (кстати сказать, человечество здесь не самый интересный вид, а сама Земля остается периферийной цивилизацией)? Стимпанковая НФ? Стимпанк-фэнтези? Причем, что-то я наверняка упустил. Скорее всего, прав автор предисловия, утверждающий, что и роман, и автора не удастся так просто классифицировать. Хоть стипанк, несомненно, представляет собой некую базу, конвенциональную точку отсчета, скелет всего повествования.

С таким... смешением всегда связана изрядная опасность. Риск пресыщения и изрядного литературного несварения. Но во время чтения я ни разу не почувствовал себя уставшим от сюжета или – тем более – от феерии идей. А их у автора хватает, хоть и не состоят они в вываливании всего, что приходит автору в голову, на страницы романа. Сюжет он выстраивает дисциплинированно, и видно, что автор заранее все хорошо обдумал и выстроил. Тут нет неконтролируемого полета, сюжет продуман. Повествование избегает чрезмерности – обходится без стилистического хвастовства или игр с формой. Это почти классический роман-девятнадцатого-века. Отсылка к определению стимпанка, которое я привел выше, логична и потому еще, что «Солярные Миры» читаются как «улучшенный» роман Жюля Верна. В «Солярных Мирах» Ян Мащишин не выдумывает стимпанк с нуля. Он насыщает его содержательно так, как ранее не встречалось автору рецензии в творчестве прочих польских авторов. На самом деле, и пересказывать сюжет здесь не имеет никакого смысла, хотя тот не слишком сложен и не перенасыщен постморедрнистским или иным тумбо-юмбо-литературным образом. Как я уже упоминал: с этой точки зрения он обладает формой традиционного романа. Но я не раскрою его содержания и останусь тверд настолько же, как и издатель, и автор предисловия. Нет смысла портить вам удовольствие.

К тому же, роман не принадлежит к толстым. Чтение трехсот девяносто восьми страниц проходит удивительно быстро. И несмотря на его высокую насыщенность идеями и чудесными (меж)жанровыми отсылками и множеством его (их) реквизитов, вы не почувствуете усталости или читательского пресыщения. В одном можно оставаться уверенным: если бы Ян Мащишин был англосаксонским писателем (или вышел бы на англосаксонский рынок), то «Солярные Миры» наверняка бы не оказались романом одиночным – открыли бы целую серию или цикл. Ибо жалко было бы «потерять» такой богатый и прописанный мир в рамках одного романа. И стоит убедиться в этом самому, и дать книге шанс. И не забывать о ней при очередных опросах и отборах на лучший польский роман 2015 года».

ФРАГМЕНТ

«Мы возвращались в центр системы едва живыми. Я видел планету, на которой мы с такой надеждой ожидали битву с шетти. Все паркинговые орбиты вокруг нее были пусты.

Я получил инструкцию, орудийную книгу и подробные обсчеты траектории снарядов от капитана Анганона. После миллисекундной телепортации, я состыковался с потрепанной рамой на своей носовой позиции. Внизу я видел гигантские кольца крайней из планет – Хиотона. Те величественно проплывали под моими ногами по мере того, как мы двигались вглубь системы. А планетарно-спутниковая система тянулась бесконечной линией в звездной черноте. Планеты висели на своих отмерянных орбитах над газовым гигантом.

Мне вспомнились трактаты наших венусианских ученых на тему планетарной инженерии и так называемых гравитационных колодцев. Комассированное воздействие текуче-скоординированной массы спутников сумело вырвать из атмосферы изрядное количество инертных газов, которые можно было использовать в изготовлении дорогих нофитовых лампочек. Я мало что знал насчет этого, но сразу же решил, что, по крайней мере, в этой планетарной системе алонби могли похвастаться недюжинным интеллектом.

Поблизости от меня находились разбитые фрагменты обшивки чугунного котла. Корпус нашей рухляди в этом месте был изрядно прорежен. Осталась только мощная рама с пристегнутыми к ней орудиями. Я снова поправил на себе пряжки канонерских поясов. Подтянул зацепы. В конце концов, я находился в открытом пространстве и не знал, как подействует на меня отдача серии или быстрые маневры судна во время битвы. Но я чувствовал отдаленный жар солнца системы и втягивал в легкие межпланетарный эфир, так отличающийся от нашего. Казалось мне, что после каждого вдоха у меня на языке остается характерный налет. Металлический на вкус, он замораживал мне глотку ледяными иголками. Еще год назад я бы не ожидал от себя такой смелости.

Я аккуратно всунул трубу эластичного телескопа внутрь глазницы. Поправил телепортационный пояс и с необычайной деликатностью огладил поверенное мне орудие – автоматического типа. Имей мы в свое время подобные устройства на Земле, шетти не имели бы и шанса. На позиции канонира были принайтовлены специальные боевые сандалии. Я с немалым трудом приспособил к ним ноги. У инверри стопы были удивительно маленькие. А из всего комплекта рабочих протезов я оставил себе только пару дополнительных рук. Остальные покоились в небольшом футляре, отданном мною в постоянное распоряжение князю.

Я застегивал озябшими человеческими пальцами новые и новые пряжки, а одновременно одеревенёнными протезами тщательно выставлял сотни рычажков. Включил паровое обращение орудия. Услышал отдаленное шипение. Эфир переносил звуки исключительно избирательно. Некоторые он усиливал, другие – приглушал. На шкале пушечного ствола я заметил снарядную камеру. Стрелка упиралась в указатель «полная».

Сейчас мы шли по высокой дуге со стороны четырнадцатой луны шестой от солнца планеты. Я видел впереди далекую линию длинного конвоя Котлов. Это были гигантские машины. Никогда – ни ранее, ни после – я таких не встречал. Я был удивлен масштабом выполненных инженерных работ. Имперская мощь, которой мы собирались противостоять, не имела себе равных во всей известной нам вселенной.

До ушей моих донесся слабый отзвук. Обеспокоенный, я взглянул вниз, на работающего у другого орудия Шанкбелла. Приятель мой уже занял канонирскую позиции. Стоя, он едва-едва достигал высоты мощного, украшенного серебряной инкрустацией ствола. Он тоже склонил голову в сторону солнца и прислушивался. Выглядел он презабавно. Перетянутый широкими поясами канонира малец. Пряжки сверкали в его одеждах, словно ряды медалей. Графские усы подергивались льдом по мере того, как он дышал – все осторожней. Он улыбнулся мне. Пытался что-то мне сказать, но его заглушил звук, похожий на очень далекую песню, звук, идущий со стороны темнейшей точки в центральном завитке ядра Галактики. Я был удивлен не меньше его, что мы вообще что-то слышим. Непривычное к вибрациям эфира человеческое ухо должно было остаться глухим к этому призрачному зову.

Так, в резких ударах моего сердца, рождалась тревога.

Пользуясь максимальным увеличением в моей глазницу, я внимательно осмотрелся по этому миру. Доминировали здесь оранжевые гиганты превышающие силу Сияния нашего Солярного Солнца в мириады раз. Это было безмерное богатство, за которое, должно быть, шла не одна война. Там бы я и стал искать легендарных хадов. Звезды чуть ли не отирались друг о друга в безумном танце взаимных гравитационных связей. Взлелеянный в мечтах, теплый, заселенный мир. Странно, что наши аборигены не выбрали себе его как лучший дом. Там ведь они могли сколько угодно пользоваться благами телепортации. Тона странной песни то взлетали, то опадали. Беспокоили. Я почувствовал сонливость. А насколько же сильным должен оказаться этот звук у его источника? Кем же были существа, владеющие такими силами в надэфирном медиуме? В этом-то нам и предстояло разобраться.

Тем временем, после отстыковки баржи с грузом руды, наш котелок, носящий гордое название «Гартор» оказался замечен. Один из огромных космических транспортов алонби отошел от конвоя и направился в нашу сторону. Рос на глазах. Уже издали световой сигнализацией потребовал от нас поднять флаг. Пилоты «Гартора» почти не обращали на это внимания.

У меня как раз оставалось время, чтобы присмотреться к его конструкции.

На первый взгляд, подобное техническое устройство не было приспособлено к полету в космическом пространстве. Его не обтекаемые формы противоречили принципам эфирной авиации. Любой венусианский университет измордовал бы его конструктора.

Удивление вызывала и архитектура.

Прежде всего, очаровала меня своими размерами линия из двадцати шести коптящих труб. Знаю, они сжигали в топках – кроме эфира – еще что-то, то, что выстреливало тучами бесшумных искр. Непросто сказать, что именно. Трубы были поставлены по длинной оси транспорта. Чем ниже они располагались, тем более сложной становилась конструкция. Тысячи решеток и артиллерийских позиций венчало ее низ, который одновременно мог выступать и щитом. Трубы, установленные вдоль центральной оси, порой начинали вращательное движение, и тогда все вместе это напоминало гигантскую мельницу. В самом низу висело несколько тысяч мощных цепей и гидравлико-магнитные якоря. На миг гигант закрыл нам солнце. Потом резко ускорился в нашу сторону. В единую секунду я увидел огромный борт и направленные на нас ряды орудий. Но пока что не раздалось и выстрела.

Словно алонби специально разворачивались к нам рычащей мордой, оснащенной вместо клыков орудиями.

Я имел очень четкие инструкции.

Борт был идеальной целью.

Я дал залп из тридцати снарядов. Если бы кто-то из вас мог увидеть ту феерию сплетенных дымов, в свободном полете устремляющихся к борту врага!

Полетели они словно жемчужины из порвавшегося ожерелья. Звезды под опорами моих сандалий канонира заморгали, когда мощный рев взрыва сотряс эфир и палубы нашего малого движимого мира, «Гартора». На миг котел алонби засверкал сильнее, чем солнце, укрытое за его рассыпающейся тушей. Капитан не шутил, когда говорил о пути сквозь мусор. Мы, полные энтузиазма, метнулись в открывающееся окно в вихрящемся корпусе врага. Взрыв на миг создал пустоту, в которую мы втолкнули «Гартор». Прошли в нее, словно вихрь.

Идущая в сторону границ системы вереница котлов замедлилась. Они не ожидали чего-то подобного. Генералы совещались. Не знали, с кем имеют дело. Только предполагали. Приняв во внимание нашу наглость, они опасались теперь наличия целого флота, скрытого на дальних флангах. Ведь маленький скутер или крейсер не мог нанести настолько серьезный урон, верно? Похоже, он (мы) были лишь приманкой.

От идущего конвоя оторвалось несколько кораблей. Завыли боевые сирены. Никогда в жизни я бы не подумал, что эфир в состоянии передать такую массу столь разнородных звуков. Котлы вставали в классический линейный строй. Мы видели густой лес огромных, все сильнее коптящих труб. На нас словно надвигалась линия обезумевших паровозов!

Но капитан наш не намеревался вести себя по-джентльменски перед лицом такого численного превосходства врага. Он прекрасно знал, как и где ударить, чтобы парализовать ответный ход. Наш котел невероятно ускорился. Мы ринулись вниз, под брюха приближающихся машин. Я почувствовал внезапное головокружение. Боялся, что мы достигнем тентральной скорости. Тогда бы мы, находящиеся снаружи скорлупы корабля, не выжили.

Я запаниковал.

Он и правда это делал!

Я выставил вперед дрожащие руки.

Сосредоточился. Приготовился к телепортации. Увидел возбужденного графа. Он махал мне свободной рукою. Успокаивал.

Алонби все еще не воспринимали нас всерьез. Даже на миг не подумали они о возможности тентральной скорости при таком нагромождении массы. Потеряли нас из поля зрения. А мы были уже на расстоянии релятивистской четверти часа от ничего не подозревающего конвоя.

Мы неслись вдоль гигантской шеренги транспортников. Под нами мелькали их формы. Изменилось звучание выхлопов. Анганон выпустил направляющие осветительные ракеты. Я тщательно направил по их следу мои снаряды.

Это выглядело как налет.

Вместе с Шанкбеллом мы всаживали в них очередь за очередью. Выскакивали ленты с зарядами. Вновь снаряженные, они, тем не менее, быстро заканчивались. Везде вихрились раскаленные до белизны металлические гильзы. Я разогнал их свободной рукою. Видел хохочущего графа, и представлял себе собственную мину триумфатора.

Позади нас раздался первый взрыв, а потом все небо, оставленное нами, сотряслось. Прежде чем я понял, что к чему, наш небольшой кораблик оказался борт к борту с несколькими крейсерами. Их артиллерийские люки еще не успели открыться, когда мы влупили по ним всем бортом. Потом ловким прыжком ушли в межзвездное пространство – уже на постоянной подтентральной скорости. За нами полетели первые из выпущенных врагом снарядов. Не долетели. Мы уже оказались за границами их действия.

Я удивлялся, что ничего не ощущаю. И я все еще оставался жив.

Потом меня забрали на борт – без сознания. Неоценимый Йарраги выпутал меня из упряжи. Я проснулся в маленькой каюте, не большей будки венусианского пса. Рядом с постелью лежала настоящая книжка и оставленные бароном алонбийские пенсне для чтения. Не забыл он и о стакане холодного грога инверри и о коробке муссовых сигар. Я прикурил первую попавшуюся с истинным удовольствием.

Вдыхая дым, перед глазами я удерживал лишь прекрасное лицо графини Цидонии Хорнсби из Алькебари. И ничего кроме».

ВЕГНЕР Роберт М. «Память всех слов. Сказания Меекханского пограничья». («Pamięć wszystkich słów. Opowieści z meekhańskiego pogranicza»)

О Роберте М. Вегнере – при выходе предыдущей части его «Сказаний Меекханского пограничья» – мне уже приходилось говорить. С той поры прошло три года, и, наконец, к радости читателей, Вегнер покончил с «синдромом Мартина» и выпустил следующий – четвертый уже – том своей эпопеи.

Если прошлый развертывался на северо-востоке Меекхана и окрестностей, и был посвящен военной компании, то нынешний том происходит на противоположной стороне этого странного мира, и здесь куда больше индивидуальной истории, чем сходящихся в схватке армий.

На всякий случай, напомню достаточно нестандартную структуру предыдущих томов цикла. Два первых из них были сборниками сплетенных – тематически и географически – рассказов и назывались, соответственно, «Север – Юг» и «Восток – Запад». В каждой стороне света были свои герои.

Север и Восток посвящены были солдатам: отряду Горной Стражи на Севере и вольному чаардану (отряду легкой конницы) – на Востоке. Они же стали главными героями третьего тома, «Неба цвета стали», где народ Фургонщиков (смесь цыган и таборитов) схлестнулся с кочевниками се-кохландийцами, пытаясь отвоевать у тех свою – некогда теми захваченную – родину.

Юг и Запад более развивали магическо-божественные линии сюжета (кроме прочего, мир, где расположена Меекханская империя, три тысячи лет назад пережил разрушительную Войну Богов – и все идет к тому, что она может грянуть вновь). На Юге странствующий воин из племени, вот уже три тысячи лет верного данным некогда клятвам, становится изгоем и ищет свою новую судьбу в компании полубожественной спутницы. На Западе, в городе-порте, юный преступник становится – неожиданно для самого себя – вместилищем одного из аспектов бога войны и, напрягая все силы, пытается совладать с тягой к (само)разрушению.

Эта-то магико-божественная линия и развивается в новом томе «Сказаний Меекханского пограничья».

Напоследок, разве что, скажу, что – как на мой вкус – Роберт М. Вегнер один из тех польских авторов, которые удачно и успешно пишут предельно интересную и увлекательную развлекательную фантастику, выходящую – по сюжету и поставленным вопросам – далеко за рамки коммерческого-и-только продукта. И хотелось бы верить, что для русскоязычного читателя все сложится достаточно удачно, и «Сказания Меекханского пограничья» будут доступны в обозримом будущем.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Четвертая часть бестселлера. Ты полюбил героев Саги о ведьмаке Анджея Сапковского и неожиданные сюжетные повороты «Игры престолов» Джорджа Р.Р. Мартина? Прочитай Вегнера, не пожалеешь.

«Сказания Меекханского пограничья» – истории с Севера, Юга, Востока и Запада – складываются в экзотический рассказ о мирах разных наций, верований и магии. С размахом написанная «Память всех слов» забирает героев в негостеприимную пустыню, в опасные улочки полных роскоши восточных городов или в самое сердце острова, которым правят разобщенные роды, – в место пребывания местного бога. Между родовой местью и бунтом рабов, между силами, разыгрывающими свою партию с Судьбою, герои Вегнера должны сделать выбор, когда, казалось бы, никакого выбора не остается. И даже бессмертные склоняются, когда в игру входят честь, верность и клятвы, принесенные теням тех, кто ушел».

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(расположен по адресу: http://katedra.nast.pl/artykul/7004/Wegne... автор: Адам «Тигана» Шимонович).

Три года – именно столько пришлось нам ждать нового романа Роберта М. Вегнера. Настоящие любители фэнтези, хотя бы те, кто читает Джорджа Р.Р. Мартина или Скотта Линча, привыкли и к более долгим паузам, но это, полагаю, пустое утешение. Вегнер рисковал вдвойне – откладывание сроков могло отвернуть от него читателей, а одновременно, все выше поднимало планку ожиданий фанов «Сказаний Меекханского пограничья». Здесь стоит отдать дань уважения как издательству «Powergraph» за умелое разогревание интереса к циклу – как и автору, который решил издать роман целиком, не разбивая его на части. Но – каков же окончательный эффект этих действий?

Одним из главных грехов современной фэнтези остается ее вторичность. Начиная чтение «энной» части цикла, читатель имеет слишком небольшой шанс наткнуться на нечто по-настоящему новое. Стандартный рецепт – это «разогревание котлеты»: книга с максимально схожим относительно к предыдущей сюжетом, и лишь с немного измененными декорациями. Тем временем, «Память всех слов» удивляет на каждом шагу.

Завершение «Стального неба» не давало однозначного ответа, в какую сторону двинется сюжет следующей части цикла. Конечно, можно было ожидать возвращения Альтсина, но вторая составная часть нового романа Вегнера – немало удивит вас. Большинство ожидавших полагало, что вторую главную роль станет в нем играть Йатех д’Кллеан, воин с Юга, тем временем, вместо него появляется его сестра Деана. И это только начало неожиданностей.

«Стальное небо» захватывало читателей эпичностью, но одновременно, на фоне войны исчезал отдельный герой. В случае же с рецензируемым романом, эти пропорции оказались развернуты на 180 градусов – здесь важнейшим оказывается отдельный человек, а окружающий его мир становится всего лишь пространством, в котором тот перемещается.

«Память всех слов» – прежде всего, роман дороги, история странствия, в конце которого герои отыщут свое предназначение. Конечно, сам мотив странствия относится к числу наиболее затертых в литературе фэнтези, но в случае с Вегнером это получает другое измерение. Несмотря на изменяющиеся пейзажи, путь – как Альтсина, так и Деаны – это, прежде всего, путешествие вглубь себя; изменение всей их предыдущей жизни при одновременном сохранении верности старым убеждениям и вере. Зараженный божественным прикосновением воришка остается ребенком улиц Понкее-Лаа, обитательница пустыни даже в предельных ситуациях предпочитает умереть, но не открыть лица. В результате мы получаем глубокие и сложные психологические портреты обоих героев, чьи моральные конфликты и внутренние изменения настолько же живы, как и описания эпических сражений.

Если после прочтения предыдущих томов «Сказания меекханского пограничья» универсум, созданный Вегнером, казался большим, то теперь оказывается, что он еще больше. Забудем о бескрайних степях или негостеприимных горах; пришло время острова Амонерия и княжества Белого Коноверина. Как и раньше, мы вновь попадаем в совершенно новый мир и узнаем его, начиная с основ – расстановка сил, геополитическая ситуация, религиозные обряды и обычаи простых людей. Разнородность поглощает и очаровывает; мы растворяемся в этих странах, делаемся их частью.

Одной из чаще всего появляющихся тем на интернет-форумах по творчеству Вегнера, является проблема схожести его книг с творчеством Стивена Эриксона и Джорджа Р.Р. Мартина. Первые тома не давали однозначного ответа на этот вопрос – чаардан генерала Ласкольника или «Красные Шестерки» навевали воспоминания о «Малазанской Книге Павших», брутальность действия и наблюдение за происходящим с точки зрения одного персонажа – об «Игре престолов». Чтение «Памяти всех слов», мне кажется, сдвигает чаши весы в сторону Эриксона – боги здесь обладают непосредственным влиянием на судьбы героев, которые, неосознанно, участвуют в неизвестной для них игре. Но за что, собственно, идет бой? Вегнер, правда, открывает некоторые из тайн, но все еще множество вопросов остается без ответа; а на месте одной загадки возникают другие. При этом видно, что у автора есть подробный план, а события из предыдущих томов эхом откликаются в книгах следующих. Любители многослойной, но и изрядно усложненной прозы Эриксона будут в восторге, остальные могут почувствовать себя несколько непривычно. К счастью, «божественная нить», хоть и ключевая для романа, не доминирует и позволяет радоваться сюжету книги.

Готовясь к написанию данной рецензии, я старался выписать и минусы «Памяти всех слов». И не удалось мне указать на таковые однозначно. Конечно, можно бы прицепиться к мотиву богов, но это – субъективная проблема читателей, как именно их оценивать. Возможно, кто-то из читателей будет расстроен отсутствием эпических битв, которых заменили фехтовальные поединки и схватки в закоулках городов. Другие наверняка укажут на отсутствие чаардана генерала Ласкольника – или «Красных Шестерок», которые появляются лишь в эпилоге и являются обещанием будущего продолжения. Я же лишь надеюсь, что их приключения нам не придется ожидать больше трех лет.

«Память всех слов» — это чтение обязательное для всех любителей хорошей и небанальной фэнтези. Это большая книга не только с точки зрения ее размера. Горячо рекомендую».

ФРАГМЕНТ

Пролог

Закоулок толстым, в пару футов, слоем заполняли старые тряпки, остатки ящиков, битые горшки и прочий мусор. И крысиные катышки, чья вонь придавала своеобразный привкус каждому вдоху. В конце этого царства находилась огромная бочка с отверстием, прикрытым тем, что некогда, пожалуй, было конской попоной, да такой, под которой конь подох, а ей – пришлось несколько месяцев прикрывать его труп.

Перед бочкой сидела... должно быть, старуха, поскольку о поле этой кучи костей, завернутых в несколько тряпок, можно было только догадываться. Седые космы спадали на грязное лицо, торчащие из обтрепанных рукавов ладони заканчивались почерневшими когтями, а вонь, которую она источала, приводила к тому, что вонь крысиного помета внезапно обретала приятные нотки. На донце стоящего перед ней перевернутого ведра лежало шесть костей с разноцветными гранями, старых и выглаженных так, что увидеть точки на них было почти невозможно.

Старуха трясущимися руками загребала их в кожаный стаканчик, встряхивала и бросала, и каждый бросок ее вызывал стон сидящего напротив мужчины – если судить по короткому вамсу из добротного материала и по атласной рубахе, чьи манжеты изукрашены были монограммами, – благородного.

– Две пики против королевы. Но на коне – бьет трех псов. Безголовая змея грызет мышь, – бормотала она.

Каждый бросок и каждое ее предложение, что она его хрипела горловым шепотом, приводили к тому, что мужчина горбился все сильнее, а руки, которыми он загонял кости в стаканчик, становились все более потными и трясущимися. Но игру он не прерывал.

– Император и двор, – взорвался он внезапной радостью после очередного броска. – Император и двор, ты, старая обманщица!

Та покачала головой.

– Судьба не врет, судьба не обманывает, – сказала она с легким упреком в голосе. – Два броска, – добавила. – Два броска на смерть владыки. Что поставишь?

– Все, – мужчина широко улыбнулся. – Все и еще больше.

– Больше не нужно. Всего – хватит.

Кости спрятались в стаканчик.

Йатех молча следил за игрой, ни правил, ни ставок которой он не знал. Стоя под стеною, в нескольких шагах за спиной благородного, он, казалось, оставался совершенно невидимым для играющих. Сама же игра... он уже сумел понять, что важны для нее как выброшенные точки, так и цвета. Например, последний из сделанных бросков принес дворянину расклад от одного до шести на красных гранях.

Старая женщина крутанула стаканчиком и послала кости на деревянное донце ведра. Те покатились широко... и остановились, открыв черные грани, украшенные белыми точками. Одна, две, три, четыре, пять, шесть.

– Врата Дома Сна.

Мужчина побледнел.

Кости в стаканчике загрохотали снова и покатились по импровизированному столику.

От одного до шести, белые грани.

– Привратник вращает ключ. Врата отворяются. Смерть забирает владыку и его двор. Конец игры.

Мужчина странно рассмеялся, почти женским хихиканьем, одновременно поднимая бледную ладонь к губам.

– Еще один бросок, – прошептал голосом, от которого по коже шли мурашки. – Один бросок. Ничего больше.

– Хорошо. Что поставишь?

– Все. Все...

– Все ты уже поставил. Нет уже ничего, – костяной палец указал на выход из переулка. – Ступай навстречу своей судьбе.

Дворянин поднял голову, медленно, будто лунатик, будто как раз проснулся ото сна, протер глаза и, чуть покачиваясь, двинулся в указанном направлении.

Йатех подождал немного, прежде чем подошел и занял место напротив старухи.

– Всякий судьбу вызывает. Всякий выигрывает.

– Или проигрывает, Лабайя из Биука.

Не заметил, когда Канайонесс появилась при входе в закоулок, но сидящая перед ним женщина резво замахала руками, словно пытаясь сплести нечто из воздуха. Йатех перехватил ее руки и прижал их к ведру. Кожаный стаканчик упал на землю, кости раскатились во все стороны, пропав в мусоре.

Его госпожа прищелкнула языком с явным неодобрением.

– Ну-ну, после стольких-то лет – и такое-то приветствие... А я надеялась на кубок легкого вина и на кусочек пирожного, – она драматично вздохнула. – Скажи мне честно, ей это еще не надоело? У нее храмы и часовенки в каждом городе, местечке и селе, даже здесь, не далее как в двух улицах отсюда встает довольно крупный храм, а она возвращается к корням. Ты и твои сестры... таинственные Прядильщицы Предназначения, что встречаются в темных переулках, в углу трактира, на перекрестках дорог. Всегда предлагают игру с Судьбой ради исполнения любого желания, которое только может быть у человека. Одна всегда выигрывает, вторая всегда проигрывает, третья... половину на половину. А после нескольких партий – бесследно исчезают. Эйфра и правда желает продолжать развлекаться?

Старуха перестала вырывать руки, зато косо взглянула за спину Йатеха.

– Но это действует, дитя. Действует, да еще как. Все знают историю о старой Лабайе или Китче-от-Усмешки, или об Огевре, Госпоже Несчастий. И многие нас разыскивают. А рассказы о тех, кто нас нашел и благодаря этому выиграл лучшую судьбу, значат куда больше, чем тысячи жертв, всесожжений, приносимых в тысячах храмов одновременно. Пробуждают веру, надежду... Так это происходило у начал мира и так станет происходить, когда звезды начнут падать на землю. Первоначальная Сила наполняется мечтаниями.

– Знаю, знаю. Любые средства хороши, чтобы обратить на себя внимание смертных, – он услышал шелест, и что-то треснуло с глухим звуком, когда Маленькая Кана вошла глубже в переулок. – Странно, что я не слышу криков храмовой стражи... Или твоя госпожа решила меня оставить?

Йатех усилил схватку, полагая, что старуха сделает нечто глупое. Поручение Канайонесс было очень ясным: что бы ни происходило, он не может отпустить рук этой женщины или позволить ей потянуться к тому, чем она играла.

– Нет. Но знаешь, как говорят: ее миры – там, где стучат кости. А, собственно, раз мы уже об этом – здесь тоже шла игра. Я – ее жрица, а ты ступаешь по освященной земле, дитя. Смотри внимательней, куда ставишь ноги.

– Я смотрю. К тому же – я едва-едва почистила сапоги.

Девушка села рядом с Йатехом и подняла лежащий среди мусора стаканчик.

– Сколько же лет... – она понюхала его, словно дегустатор, принюхивающийся к аромату редкого напитка. – Это тот самый, верно? Тот самый, которым ты сыграла с ней в кости и проиграла. Один бросок ради души одного человека...

Он почувствовал, что девушка смотрит на него.

– Забавно... – продолжила она. – Знаешь, я не думала, что Эйфра настолько сентиментальна. Возможно, и я буду такой же.

Она плеснула в ладони – и стаканчик исчез.

За вуалью грязных волос глаза старухи превратились в ледяные шарики.

– Фокусы, – фыркнула она презрительно. – Моя госпожа за тобой не гонится, нежеланное дитя, но если ты хочешь, чтобы она начала – то заберет тебя с собой.

– Ох. Гонится за мной уже столько всяких, что если однажды они догонят, то образуется их та еще куча.

Канайонесс вздохнула, потянулась за спину и достала стаканчик.

– Я думала, что у меня получится лучше: как видно, руки начали забывать умения.

Она поставила стаканчик на донце ведра и подняла рассыпавшиеся кости.

– Всякий судьбу вызывает. Всякий выигрывает, – пробормотала. – Так что? Сыграем?

Йатех почувствовал, как женщина каменеет. Открыла и закрыла рот, словно утратив речь.

– Один бросок. Одной костью. Низшее значение – выигрывает, – Маленькая Кана, казалось, не заметила выражения лица старухи.

– Что... что поставишь?

– Не спрашиваешь, на что сыграю я? Тот, – она махнула рукою к выходу из переулка, – играл на смерть жены и на наследие, которое мог бы с этого получить, верно? А я? Как полагаешь? На что сыграю?

Йатех увидел, как лоб Лабайи покрывают капельки пота.

– А на что хочешь?

– На встречу со знакомым.

Воин уголком глаза отметил усмешку черноволосой девушки, и был благодарен, что не видит ее лица. Старуха побледнела.

– Я ищу его вот уже много лет, но он слишком умело прячется. Однажды, несколько месяцев назад, нам почти удалось, но у меня отобрали возможность... разговора, а потом нас разделили. Теперь я хочу быть уверена, что найду его, и что он от меня не сбежит.

– И Судьба должна дать тебе такой шанс?

– Как видишь, я в отчаянье.

Лабайя прикрыла глаза и замерла на миг.

– Что поставишь? – голос старухи нисколько не изменился, но в нем появилось... нечто мрачное.

– Ох, ты пришла, Эйфра. Я не думала, что ты появишься лично, – девушка чуть наклонила в сторону голову, словно птица, что пытается лучше присмотреться к интересной блестяшке. – Керру’вельн, можешь ее отпустить.

Йатех отпустил худые запястья и невольно вытер руки о штаны. Кожа женщины сделалась миг назад ледяной и мокрой. Кроме того, старуха наверняка давным-давно не мылась. Он почувствовал прикосновение к плечу.

– Вынь меч.

Ифир заскрежетал об оковку ножен.

– Если я сниму у тебя руку с плеча – убей ее, – Маленькая Кана указала на Лабайю. – Целься в лицо.

Он упер клинок в ведро, направив рукоять в сторону сморщенного лица.

Ответила ему улыбка. Холодная и ироничная.

– Хочешь разозлить меня, Канайонесс? С той поры, как ты убегаешь, многие приносят в моих храмах жертвы с мольбами о твоей поимке. Безрезультатно. Пока что.

– Может, оттого, что я вне твоей власти, Эйфра. Хотя если кому вдруг удастся до меня добраться, ты же наверняка объявишь, что это результат твоей милости. Как всегда. А он не сумеет тебя ранить.

– Но вот мою служанку – сможет. А я плачу верностью за верность.

– Ну, если ты так говоришь...

Переулок наполняла тишина, даже отголоски с главной улицы исчезли.

– Пытаешься меня оскорбить? Чего ты хочешь?

– Я уже сказала.

– Я не вмешиваюсь в эту вашу войнушку. Соблюдаю нейтралитет.

Маленькая Кана причмокнула, развеселившись.

– Нейтралитет... Напомни-ка мне, это что, такое мягкое определение трусости – или глупости? Никогда я не могла этого запомнить.

– Не провоцируй меня.

– А не то? Я вижу пот, что бороздит новые русла на лице твоей служанки, и все раздумываю: это ее страх или твой. Страх – хорошее чувство. Я не боюсь, ты ведь помнишь? Вы забрали мой страх, убили его, а после позволили мне жить. Это очень глупо – позволять жить тому, чей страх убит вашими собственными руками. Один бросок одной костью, честный, без твоих обычных фокусов. Низшая ставка выигрывает.

– Что ты поставишь?

– Все.

Он во второй раз увидел, что старухе не хватает слов.

– Один бросок, одной костью, – повторила Маленькая Кана. – Меньшая – выигрывает. Бросаем одну и ту же кость, не используем наших Сил, запрещены крики и толчки столика. И пение. Пение – тоже запрещено. Решительно. Тот, кто так сделает – проиграет. Это будет такое... – в словах ее таилась усмешка, – ...возвращение к корням. Что ты на это? Не хочешь ли вновь ощутить ту дрожь, когда все зависит от этой крохотной, перекатывающейся безделицы? Пережить тот момент, когда – прежде чем кость остановится – может случиться что угодно? Легко выигрывать со смертными, но разве тебе это не наскучило? Я – готова рискнуть. Ставлю все, а ты – встречу с персоной, которую я разыскиваю. Решайся, поскольку если я выйду из этого закоулка, следующего шанса у тебя не будет.

Богиня, скрытая в теле жрицы, кивнула.

– Ты много требуешь от меня... Игра может оказаться не стоящей ставки. Даже для меня.

– Тогда – я увеличу твои шансы, Эйфра. Время перед рождением и безумием. Ничья тоже отдаст победу тебе.

Установилась тишина. И когда уже казалось, что ничего из спора не получится, они дождались медленного кивка и хриплого шепота.

– Я согласна.

Канайонесс, не отпуская плечо Йатеха, свободной рукою вбросила одну кость в стаканчик.

– Я первая.

Она крутанула посудиной.

Кость затанцевала на донце ведра, и шесть точек на красном поле издевательски ухмыльнулись им.

Хихиканье старухи звучало так, словно ремнем терли кусок стекла.

– Ты проиграла... проиграла... я еще не бросала, а ты уже проиграла. Судьба немилостива к тебе.

Малышка Кана даже не дрогнула.

– Твой бросок.

– Зачем, детка? Зачем? Я не могу выбросить семерку, а ничья приносит победу мне. Ты проиграла.

– Всякая игра должна иметь свое начало и свой конец. Эта не закончится, пока ты не бросишь.

Похожие на когти пальцы загнали кость в стаканчик.

– Ну, если правила так важны для тебя... – Лабайя энергично встряхнула посудиной. – ...то пусть все формальности будут исполнены.

Разноцветный кубик покатился по донцу ведра.

Ладонь Канайонесс оторвалась от плеча Йатеха, а его меч выстрелил в сторону лица старой женщины. И тотчас та самая ладонь упала на его запястье, удержав клинок в полудюйме от морщинистого лица. Но было уже поздно.

Быть может, убежденная в своей победе, богиня ослабила контроль над телом своей жрицы, а может, даже Бессмертных можно поймать врасплох, но хватило и того, что старуха вскрикнула испуганно и отпрыгнула назад, с размаху пнув в ведро.

Кость упала с него и исчезла в куче мусора.

В закоулке снова воцарилась тишина, но на этот раз тишина эта была иной, чем в прошлый раз. Густой и мрачной. А когда Йатех взглянул на встающую с земли Лабайю, то увидел уже не старуху, но только Присутствие. Приведенную в бешенство богиню.

– Ты-ы-ы-ы... – казалось, голос резал воздух.

Его госпожа ступила вперед и загадочно улыбнулась.

– Да?

– Ты меня обманула!

– Я? Я не использовала колдовства, не крикнула и не трясла донцем. И даже, милостью неопределенного высшего существа клянусь, не запела. У меня есть свидетель, – она снова положила ему руку на плечо. – Это ты крикнула и перевернула столик. А как знать, может ты еще и станцуешь, вечер ведь только начался. Ты проиграла.

Йатех не сводил взгляда с лица Лабайи. Глаза ее горели, волосы вставали дыбом, а кожа, казалось, сияла небесной синевой.

– Осторожней, – шепот Канайонесс звучал теперь на границе слышимости. – Это тело не сумеет уместить все твое присутствие. Еще несколько минут – и оно сгорит. А ты ведь платишь верностью за верность.

Звуки с главной улицы прокрались в закоулок – медленно и осторожно, как группка любопытных детишек, проникших туда, куда им ходить запрещали.

– Так-то лучше, – девушка прищурилась. – Ты признаешь свой проигрыш?

Неожиданно раздалось тихое хихиканье.

– Но я не проигрывала. Я никогда не проигрывала, сладкая. Ты не помнишь? Судьба не оценивает выпавших костей, для нее выпавший Императорский Двор обладает такой же ценностью, что и Чума. Ох, что за взгляд. Я ведь сама согласилась на твои условия, верно? А потому – да, я признаю свой проигрыш, но ты, воровка душ, взамен кое-что сделаешь для меня.

– Мы не так договаривались.

– Знаю... знаю... и знаю также, что в нашем договоре ни слова не было о том, чтобы тыкать женщину мечом. А потому не будем слишком мелочны. Я сдержу слово, но встреча встрече рознь. Ты, полагаю, хотела бы с ним поговорить, выяснить несколько дел, напиться вина... но не обнаружить его за миг до того, как меч отделит его голову от тела. Он бы тогда не сумел от тебя сбежать, но ведь дело не в этом, верно? Уверяю тебя, я умею придерживаться буквы договора настолько же умело, как и ты. Итак?

Йатех уголком глаза глянул на Канайонесс. Та улыбалась.

– Ты помнишь ее?

– Что? Кого?

Старуха нахмурилась, а он едва не рассмеялся. Внезапные смены настроения, перескакивание с темы на тему в середине, казалось бы, невероятно важного разговора или паузы без причины... он уже успел узнать эту девицу насквозь, однако оказалось, что она умеет выводить из равновесия даже богов.

– Ее. Ту, которая всех ткнула лицом в болото, полное грязи и крови. Ласково и деликатно, но так, что те начали грязью и кровью давиться. С тобой она сыграла за некую душу, поскольку не захотела смириться с данным ей шансом, я ведь верно помню?

Глаза, скрытые под завесой седых косм, потемнели.

– Он убил всех моих детей в городах и поселениях вдоль всех Восточных Дхирвов, обесчестил храмы, сжег книги и сровнял с землей круги ворожей. Он не заслужил иного.

– А мы – заслужили ли? Кто может это оценить? Ты проиграла с ней один бросок костей, но не сказала ли она тебе нечто, что ты помнишь до сего момента?

Лабайя облизнула губы.

– Зачем... тебе это?

– Я собираю ее слова. Всякое, что она проговорила. Ищу следы их в святых книгах, легендах и мифах, но знаешь же, как оно бывает. Все это писалось через долгие годы после войны, порой – через множество поколений после нее, на основе сказаний, передаваемых от отца к сыну, куда всякий добавлял нечто от себя, или старался улучшить историю. Что ж, некоторые из них – удивительно правдивы. Но через них – не дотянуться до источника.

Некоторое время старуха молчала, и только по лицу ее пробегали нервные тики.

– Она сказала, что ни одна игра не завершиться, пока последний игрок не сделает своего хода. И что будущее – это всего лишь та часть листа, по которому еще не прошлось перо.

Вздох заставил Йатеха взглянуть в сторону. Девушка широко улыбалась.

– Она всегда была хороша в проклятиях. Сказать той, что носит титул Госпожи Судьбы, что будущего не существует, а сила ее – лишь иллюзия, опирающаяся только на веру смертных... – Канайонесс быстро заморгала. – Ладно, что же ты хочешь, чтобы я сделала?

Богиня откашлялась устами Лабайи.

– Скажу тебе, когда мы останемся одни. Вдвоем.

– Хорошо. Керру’вельн, выйди и подожди на улице.

ШМИДТ Роберт Е. «Крысы Вроцлава. Хаос» («Szczury Wrocławia. Chaos»)

Роберт Ежи Шмидт – человек в польском фэндоме известный, если не сказать – легендарный. Родился он в 1962 году, по образованию – моряк (но, сменивши массу профессий, по полученной специальности он так и не работал). В жанровом пространстве – известен как писатель, переводчик, редактор и издатель. В середине 80-х – один из тех, кто подал идею награды «Sfinks», позже превратившейся в премию им. Я. Зайделя (хотя с 1987 года – не принимает участия в ее организации). В 1985 году – лауреат премии «Śląkfa» в категории «Фэн года».

С середины 80-х по самое начало 2000-х он отошел от фантастики, работал в сфере видеобизнеса, издавал профильные журналы, посвященные игровой индустрии. В 2000 – вернулся в фэндом, став основателем и редактором ежемесячника «Science Fiction», выходившего до 2012 года и составлявшего конкуренцию журналу «Fantastyka» (при этом – «SF» оказался четко ориентирован на развлекательную фантастику, что дало возможность, например, Я.Дукаю называть Шмидта – купно с издательством «Фабрика Слов» – в числе тех, кто способствовал переводу польской фантастики на коммерческие рельсы – с неизбежным падением качества выпускаемого продукта).

Шмидт – автор двух десятков рассказов и семи романов – в том числе и вышедшего во втором квартале романа «Крысы Вроцлава. Хаос», представляющего первую часть дилогии (?), играющей с темой зомби, но в довольно небезыинтересном антураже (Польша 1963 года; т.е., по сути, создавая своего рода альтернативную историю).

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Вроцлав, август 1963. В городе безумствует черная оспа. Милиционеры, контролирующие изолятор на Песьем Поле, становятся свидетелями странных инцидентов: «измененные» пациенты нападают на пребывающих внутри больных и персонал. Вспыхивает паника. В Воеводское Управление доходят все новые сигналы о «воскрешенных» нападающих. Кризисный штаб вынужден принять решительные действия. В изоляторы перебрасываются отряды KBW (Корпус Внутренней Безопасности) и ZOMO (Моторизованные Отряды Гражданской Милиции). Приказ прост: взять ситуацию под контроль.

«Крысы Вроцлава» – это полнокровный (во всех смыслах слова) польский зомби-апокалипсис пера известного автора фантастики, Роберта Е. Шмидта. А еще это новаторский литературный эксперимент – на страницах романа гибнут реальные люди, случайно отобранные автором среди несколькотысячной и все увеличивающейся группы читателей, сосредоточенных вокруг посвященного книге социального профиля. Наконец, это сентиментальное путешествие во времена паршивой, сермяжной, пахнущей самогонкой ПНР, который является фоном для борьбы солдат с ордами немертвых».

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: http://katedra.nast.pl/artykul/6991/Szmid... ; автор: Тимотеуш Вронка)

Роберт Е. Шмидт использует популярный нынче в попкультуре мотив зомби, соединяя его с описанием коммунистической Польши. Но «Крысы Вроцлава» — это еще и интересный проект, где автор литературно умертвляет сотни отобранных случайно фэнов.

В интернете кружит мэм, гласящий: «Вы не пьете, не курите, не принимаете наркотиков, одна и та же жена вот уже 20 лет – ну и скажите, как нам рекламировать вашу книгу?». В плотном строю авторов все сложнее пробиться, собственно, с книгой, сосредоточить читателей вокруг нее. Роберт Е. Шмидт придумал интересный метод, чьим результатом и стала серия «Крысы Вроцлава».

А именно: перед написанием ее, автор объявил в социальных сетях конкурс: среди тех, кто вызовется, он отберет случайным образом более двухсот человек, которых обещает убить и превратить в зомби на страницах своей книги. И слово свое он сдержал: лишь несколько избранных персон не гибнут в «Крысах Вроцлава. Хаос»... но как обещает автор, положение это он исправит во втором томе. Активность автора создала актуальную группу фэнов, а издатель приготовил для них неожиданность в виде коллекционного издания с многочисленными бонусами.

Однако все это – то, что красиво выглядит в медиа и дает группе из пары сотен персон дополнительное удовлетворение и развлечение. Но как все это играет в книге? Оказывается, на удивление неплохо. Я крепко опасался, удастся ли автору вплести такое число персонажей в роман, назвать их – по именам и фамилиям – дать им хоть какую-то характеристику, а после умертвить. Но Шмидту удалось избежать нудного перечисления. Отобранных людей он вплетает в произведение по-разному: кого-то делает главным героем, другим он посвящает несколько страниц или какую-нибудь сцену. Некоторые гибнут серьезно, другие – забавно, порой это смерть героическая, порой – глупая. Кажется, только дважды доходит до массового уничтожения, а герои появляются в этих сценах мельком – и сразу гибнут. Также и в способах приканчивания героев нельзя отказать Шмидту в изобретательности: к тому же, только часть их гибнет непосредственно, в результате нападения немертвых.

Вторая проблема – это такое развертывание сюжетных нитей, чтобы, с одной стороны, предложить читателям интересную фабулу, а с другой – презентовать все те внезапные зомбификации. Тут – дело обстоит несколько хуже, но все равно получше, чем можно было бы ожидать. Разделы книги – двоякого характера: одни представляют главную фабулярную ось, то есть действия военных и милицейских офицеров, пытающихся совладать со странной заразой, захватывающей Вроцлав; в других представлена ситуация в разных частях Вроцлава и окрестностей, что позволяет показывать фон и приканчивать очередных фэнов. Конечно, это несколько искусственное разграничение, поскольку оба типа наррации частично проникают друг в друга и переплетаются, но дают картинку того, как сконструирован первый том «Крыс Вроцлава». Местами, правда, в целое проникает – номен омен – хаос, но, возможно, это было целенаправленное желание автора, который хотел передать ту сумятицу, которую вызывает эскалация проблем с немертвыми.

Интересной идеей было поместить действие в 1963 году. Это позволило использовать несколько удачных сюжетных решений, начиная от конфронтации коммунистической ментальности и особенностей управления в этой системе с непонятным явлением воскрешения. Также и используемые некоторыми героями способы расправы с зомби не могли бы существовать в современности, в демократической стране. И, конечно же, технология и коммуникационные системы в те времена позволяют достигать куда более драматичных поворотов событий. Те же, кому хорошо известен Вроцлав, получат и свой набор интересностей, связанных с местом действия.

Наконец – зомби... в поп-культуре уже появилось достаточно вариаций на их тему, потому непросто достичь здесь чего-то нового. Однако Шмидту удалось вполне действенно соединить несколько известных мотивов, добавить кое-что от себя, смешать и выпустить немертвых на улицы коммунистического Вроцлава. Как оно обычно в таких случая бывает, одна из главных загадок – это ответ на вопрос, откуда зомби взялись и как с ними справляться. Пока что автор только набрасывает хлебных крошек, но не указывает решений. Взамен он предлагает нам достаточно брутальных, истекающих кровью и кишками сцен, вполне отвечающих лучшим канонам жанра. Фаны зомби не должны быть разочарованными».

ФРАГМЕНТ

Пятница. 9 августа 1963 года, 20:42

изолятор на ул. Келцовской, 43А

С десятком ошалелых от жажды крови тварей на загривке, он выбрал единственный путь для бегства. Хромая, обошел здание лаборатории, раздвинул проволоку тем же черенком, которым ранее проложил себе дорогу к командиру и, невзирая на боль в подвернутой щиколотке, классической щучкой нырнул по ту сторону барьеров, ограждающих с этой стороны павильон номер пять. Ему почти удалось. Голова, торс и плечи прошли, как и должно, но полного контроля над раненой и деревенеющей конечностью у него уже не было. Зацепился нею об одну из проволок. Даже не столько ногою, сколько штанами, но и этого хватило, чтобы задержать его. Он повис в такой позиции, и при каждом движении под зажмуренными веками его вспыхивали звезды. Он оглянулся, чтобы проверить, где измененные. Те как раз вышли из лаборатории на первом этаже. Видел он их отчетливо: те двигались, как и ранее, неспешным, раскачивающимся шагом, направляясь прямо к нему. На то, чтобы освободиться из ловушки, у него была минута, не более. А то и менее.

Он собрался с мыслями, а потом и с силами. Вытянул вперед руку, ногти воткнул глубоко в траву, а потом чуть подался назад и сразу дернулся вперед, использую дополнительные точки опоры. Удалось. Материя порвалась, колючки разорвали кожу на лодыжке, но нога, наконец, освободилась. Клос приветствовал пароксизм нечеловеческой боли улыбкой.

«Еще не время, – подумал, отползая от барьеров. – Еще не время, сволочи».

Около ворот кто-то свистел в свисток.

Измененные напирали на ограду. Клос видел, как колючая проволока впивается в их лица, торсы и ноги. Но они никак на это не реагировали, будто вообще не чувствуя страха или боли. Следующие напирали на передних, потому оставалось лишь вопросом времени, когда они преодолеют преграду. Натянутая до упора проволока звенела, словно струна, когда милиционер добрался до угла павильона, исчезнув с глаз преследователей.

Однако он ни на миг не останавливался, хоть нога давала о себе знать все сильнее. Ограду с противоположной стороны, похоже, сбили убегающие пациенты, потому на следующую преграду он наткнулся только у забора шестерки. Нашел место, где самый нижний ряд проволоки был не выше двадцати сантиметров над землей. Он приподнял ее и подпер черенком, создавая просвет, сквозь который он мог спокойно проползти.

Преследующие его измененные еще не добрались до угла пятерки, по крайней мере, он их не видел, когда преодолевал барьеры, окружающие шестой корпус. Когда же минутой позже он оперся о холодную стену, услышал рев мотора, а потом громкий удар, раздавшийся со стороны ворот. «Полагаю, туда идти не нужно», – решил он для себя и принялся судорожно искать другой путь. Высматривая лучшую дорогу для бегства, уголком глаза он приметил, что в густеющих сумерках что-то движется.

Из-за угла соседнего корпуса показался первый измененный. Выглядел он отвратительно. С груди его свисал длинный кусок колючей проволоки. Свободный ее конец тянулся по земле вместе с обломком столбика, к которому ранее та была примотана. Когда бредущая за ним женщина в порванной в клочья пижаме наступила на деревяшку, мужчина взмахнул руками. Рывок был настолько силен, что проволоку оторвало от тела, разорвав его чуть ли не до кости. Измененный потерял равновесие и опрокинулся, потянув за собой и женщину. Следующие, словно слепцы, спотыкались об них, падая друг на друга.

Нельзя было терять времени. Клос заметил слева от себя приоткрытое окно. Быстрым толчком отворил его и вполз в душное темное нутро, немо молясь, чтобы там не оказалось никого из тварей.

Некоторое время он лежал на линолеуме под чугунной батареей, пережидая, пока пройдет боль, и прислушиваясь. Однако окружала его полная тишина. Деревянный пол в комнатах не скрипел, не раздавалось ни треска, ни стука. Кароль собрал силы и, сжав зубы, поднялся. Оперся о шершавые стены и выглянул наружу. Преследующие его измененные все еще спотыкались друг о друга, валясь, будто стражи порядка в старых комедиях. Клос любил Флипа и Флапа – впервые увидел он тех смешных чуваков в кинохронике в году, кажется, сорок восьмом. «О чем ты, старый дурак, думаешь», – тотчас одернул он себя, осторожно прикрывая окно. Если повезет, тут они его след потеряют.

Медленно двинулся коридором, то и дело опираясь о стену. Только в средней части дома, около лестницы он понял, что черенок оставил под батареей. «Вот ведь хрень, – подумал зло. – На посмехушки тебя, старый дурак, пробило. На милые воспоминания». Миг-другой он прикидывал, стоит ли вернуться за единственным оружием, оставшимся у него, или надо просто поискать укрытия, пока есть для этого время. Выход из дома был от него на расстоянии вытянутой руки. Хватило сделать пару шагов, чтобы добраться до двери. Уже минутой позже он недоверчиво выглядывал наружу. Измененные уже успели собраться и как раз преодолевали широкую полосу земли, направляясь к месту, где он прошел сквозь последнюю ограду. Глянул он и в противоположную сторону. На соседней улочке тоже кто-то стоял. Окровавленный, пошатывающийся мужчина в пижаме как раз поворачивал странно искривленную голову...

Клос молниеносно отступил, прикрывая дверь. В последний момент замедлил движение створки, прежде чем там стукнула о косяк. Выругался себе под нос: громким стуком мог бы привлечь к себе внимание. Задвинул ржавый засов, блокируя вход, после чего снова задумался, не следует ли ему все же вернуться за оружием. Уже почти принял решение, когда заметил движение за окном. Гонящаяся за ним орда преодолела очередные препятствия и стояла теперь у стены корпуса.

В такой-то ситуации ему осталась только лестница. Остатком сил он взобрался по ней. Наверху закрыл за собою двери, ведущие с лестничной площадки в коридор справа. Потом прохромал в самый его конец и вполз в дальнюю комнатку. Картотечный шкаф был слишком тяжелым, чтобы он сумел им завалить вход. Впрочем, наделал бы изрядно шума, потащи он его или попытайся опрокинуть. Не увидев другого решения, он решил приготовить себе укрытие.

Выбор его пал на одну из кроватей. Был он несколько толстоват, чтобы втиснуться под металлическую раму, даже сняв порванный мундир. Потому он поднял один ее конец и подпер подставленным стулом. Прикидывал так: лягу на пол, придержу край рамы одной рукою, а другой отодвину стул. Сетка эластична, я сумею спрятаться от глаз преследователей. Идея казалась хорошей, подвело ее исполнение. Клос был на пределе. С поврежденной ногою двигался он, словно слон в посудной лавке. Втискиваясь под кровать, локтем задел стул. Край кровати с треском упал. Может, ничего бы и не случилось, но он запаниковал и в последний момент попытался клониться. Металлический угольник хряпнул его в висок, моментально лишив сознания...

* * *

Все случившееся вспомнилось мгновенно. Несмотря на духоту в комнате, он почувствовал на затылке и на спине ледяной пот. Вокруг царила идеальная тишина, но миновала ли угроза?

Нога к этому моменту распухла, словно воздушный шар, он с трудом мог нею шевелить. В таком состоянии, похоже, особых шансов уйти далеко у него не было. Отбросив мысль о том, чтобы выйти немедленно, он решил проверить, что происходит снаружи. Встал, держась на раму кровати, передвинул дрожащую руку на створку окна и попытался об нее опереться. Однако старые петли не выдержали его тяжести. Кароль Клос рухнул посреди звона битого стекла.

* * *

Мелех добрался до шестерки. Шум доносился либо из этого павильона, либо со следующего – он был в том почти уверен. Сжимая рукоять тэтэхи скользкими от пота пальцами, он глянул в сторону площадки. «Куда подевался этот мудак? Пригодился бы мне сейчас, как никогда ранее». Однако Бедроня нигде не было. «Наверняка давно уже смылся. Наверняка. Ведь не может он до сих пор отдыхать».

Эту загадку сержанту придется решать в одиночестве. Он знал, насколько опасны измененные, и что несколько из них все еще может оказаться здесь. Гребанные МОГМы не стали прочесывать территорию изолятора, так они спешили. «Ха, – подумал он, – если бы остались, на собственной шкуре убедились бы, что я прав...». Патрик полагал, что легко раненные бойцы начали бы превращаться точно так же, как и его люди – через четверть часа, может даже быстрее – и тогда клоун-поручик понял бы, что он – не обманывал. «Да-а, если бы у бабушки были усы – была б она дедушкой...». Он скривился, вспомнив известную пословицу. Его сморщенная бабка могла б соревноваться с любым мужиком, иди речь об усах.

Он осторожно нажал на ручку входных дверей. Как все на территории изолятора, была она обернута марлей и воняла дезинфицирующими средствами. «Закрыто!». Не на замок, дверь слегка ходила в косяке, скорее, речь шла о том, что кто-то задвинул засов. Мелех отступил на шаг, внимательно осматривая окна. Ни в одном не заметил ничего подозрительного. Потому он обошел корпус и поглядел на него с другой стороны. Здесь тоже несколько окон стояло открытыми, но только в одном не хватало целой створки. Он решил проверить. Взобрался на подоконник открытой палаты на первом этаже и сделался недвижим, прислушиваясь. Изнутри помещения не доносилось ни шороха. Он подождал, пока зрение не привыкнет к царящей внутри темноте, а потом соскользнул на пол. Все еще ничего. Доски под его сапогами скрипели почти на каждом шагу, но с этим он ничего не мог поделать. Потому то и дело останавливался, внимательно осматривая каждый уголок первого этажа, чтобы не дать застать себя врасплох. Знал, что хватит секунды невнимательности. Слишком много людей он потерял нынче вечером, чтобы не принимать изменившихся всерьез. Снова вспомнил Вишневскую. Отряхнулся от этого воспоминания, словно пес от воды. «Ты только не расклейся, Патрик, только не расклейся», – повторял он самому себе, поднимаясь по лестнице.

* * *

Клоса предупредил громкий скрип. «Идут за мною...!». Неестественное молчание подсказало ему, что имеет он дело с тварями. Все-таки они его вынюхали. Он протянул руку, пытаясь нащупать черенок от лопаты, но пальцы его не почувствовали знакомых форм. Проклятие! Окровавленный кусок дерева лежал под батареей внизу.

Кароль осмотрелся комнатой. Чувствовал, что не сумеет снова забраться под кровать. Был слишком уставшим, да и шум, который он при этом поднял бы, наверняка привлечет тварей. Он неловко захромал к окну. От земли его отделяло несколько метров. Много, но если он повиснет на руках... Ага, счас. Он и обычную кровать не сумел удержать, а теперь – выдержал бы сотню килограммов? Он снова преодолел пространство, отделяющее его от двери. Не высовывался в коридор, просто прислушивался подле щели между дверью и косяком. Минута тишины, потом – протяжный скрип петель. Скрип-скрип. Неуверенные шаги. И это молчание. Зловещее и абсолютное.

Хочешь, не хочешь, а пришлось снова перемещаться к окну. «Риск-писк, – подумал он. – А другого выхода нету...». Он сел на подоконник и сжав зубами поднятую со стола ложку, перебросил ногу с вывихнутой щиколоткой наружу, а потом ухватился за штору, чтобы удерживать равновесие при маневрах с другой конечностью. Это и вправду была глупая идея. Когда он чуть сильнее высунулся, защелки не выдержали с тихим стаккато, и Фонарщик полетел в траву, отскочив от стены, словно ворох тряпок. Был настолько пойман врасплох, что не сумел даже вскрикнуть. Ударился о землю спиною, мгновенно утратив дыхание. Что-то хрупнуло, он почувствовал ужасную боль, хуже даже той, что чувствовал в ноге. Если и потерял сознание, то всего лишь на миг.

* * *

Мелех замер. Сперва услышал какой-то отзвук, потом – сдавленный шум. Доносился тот откуда-то снаружи. Он нажал ручку на ближайшей двери, все так же обернутую марлей. От дезинфицирующих средств начинала уже вонять рука. Он окинул взглядом пустую комнату, проверяя, нет ли здесь скрывающегося измененного, а потом быстро подошел к окну. Внизу, на газоне, увидел какую-то фигуру. Покрытое присохшей кровью лицо и нескоординированные движения сказали ему все, что нужно. Он натолкнулся на мерзоту. Быть может, на последнюю, что скрывалась в этом изоляторе. Передернул затвор и прицелился. Нет. Он сделает все, как нужно. Вблизи. Он развернулся и помчался в сторону лестницы.

* * *

Кароль попытался шевельнуться. К счастью, хребет был цел, чего, однако, нельзя было сказать о ребрах. Перевернуться на бок, а потом на живот заняло у него немало времени, но он не прекращал усилий, игнорируя боль настолько, насколько было возможно. Бился, словно пескарь, когда увидел густые кусты, находившиеся лишь в нескольких метрах от того места, где он лежал. «Может, там до меня не доберутся, если, конечно, я успею туда доползти, пока...».

Каждое движение было пыткой, но он пер вперед, рассчитывая на кусок счастья, веря, что это даст ему шанс выжить. Увы, он не сумел одолеть и половину дистанции, когда из-за угла вывалился его преследователь. Грязный, расхлюстанный, шел он быстрым уверенным шагом. «Погоди: быстрым и уверенным?». Клос замер, повернул голову в сторону приближающегося человека. В свете фонаря он узнал его лицо. Присвистнул и ощерился в ухмылке. «Я спасен. Уже конец...».

* * *

Мелех не спускал глаз с ползущего измененного. Тот в какой-то момент остановился, а потом медленно повернул окровавленную голову, грозно щеря клыки.

«Не дождешься... – подумал Патрик, поднимая оружие. – Это уже конец...». Выстрелил сходу трижды. Две пули ударили тварь в корпус, третий – в плечо.

* * *

Кароль удивился, видя, что сержант целится в него из тэтэхи. Хотел крикнуть, но с губ его не сорвалось ни звука. Резкая боль прошила легкие, прежде чем успел раздастся первый выстрел.

Он опал на землю. Не смог протестовать, когда подчиненный переворачивал его ногой на спину. Видел уже только размытые тени. Сил хватило только на стон.

– Не-е-ет...

* * *

Мелех склонился над измененным, чтобы послать последнюю пулю прямо в прикрытый редкими волосами череп. Уже нажимал на спуск, когда ушей его донесся протяжный стон, сложившийся в слово «нет». Склонил сильнее.

– Фонарщик? – прошептал растерянно, узнав лицо лежащего.

Отскочил, словно ошпаренный, от умирающего коллеги. Схватился обеими руками за голову, не видя, что в правой продолжает сжимать пистолет. Выходит, он добил раненного, который сумел пережить резню. Коллегу по оружию. Закусив губу, смотрел, как Кароль Клос умирает. Когда тело Фонарщика прошила последняя дрожь – убежал. Погнал прямо к воротам, не оглядываясь».

ЯБЛОНСКИЙ Витольд. «Слепой демон. Сецех» («Ślepy demon. Sieciech»)

Витольда Яблонского я уже представлял в обзорах за 2013 год, когда вышел первый том его нового историко-фантастического цикла «Слово и меч». «Слепой демон. Сецех» – прямое его продолжение, второй том т.н. «пястовской саги», хотя и с несколькими новыми персонажами.

Предыдущий том заканчивался разгромом «языческого восстания», грянувшего в Польше после смерти Болеслава Храброго. Нынешний – более фантастичен и несколько менее опирается на источники (и несколько более на авторскую фантазию). Но в целом, похоже, книга получилась достойной внимания (как и первый том – несмотря на нарочито принципиальное язычество автора – или, вернее, его принципиальный антикатолицизм).

В целом же – Витольд Яблонский все так же хорош в работе с историческим материалом, как это было в его «тетралогии чернокнижника».

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Славянский апокалипсис». Следующая глава пястовской саги – и, одновременно, новый роман. Его герой – Сецех, «муж воистину разумный, благородного рода и прекрасный собою, но ослепленный похотью, из-за которой он многие жестокие и невыносимые поступки совершил» (Галл Аноним). Свергнутые боги увидали в нем бойца для своей битвы за власть над потерянным миром. Из могилы восстает чародей Кощей, должный повести воина Тропою Запретных Истин. Под влиянием науки коварного мага, Сецех жаждет ударить в самое сердце пястовской династии, расколоть вдребезги ее правление, чтобы самому принять власть, поддерживаемую демонической силою. Хочет он также завоевать любовь прекрасной Кристины, которую судьба сделала любовницей двух Пястов и матерью мрачного наследника, Збигнева. Князья воюют за власть, епископы – за души, боги – за память народа. Война продолжается... и никогда не закончится.

«Слепой демон» – продолжение истории, начатой Витольдом Яблонском в «Слове и мече», первом томе его славянской «игры престолов». Казимир Восстановитель, победитель язычников и узурпатора Мецлава, медленно умирает от раны, нанесенной ему Копьем Перуна, а наследник его, Болеслав Смелый, должен встать против демонов, выползших из кузницы Рогатого Владыки. Рупезаль, Репиур, Кощей – у Зла много имен».

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: https://creatiofantastica.files.wordpress... ; автор: Мирослав Голуньский)

В последние десятилетия, вместе с поступью деколонизации в отдаленных закутках земного шара, наступил процесс поисков народами, до тех пор покоренных европейцами, собственной самотождественности. Индусы, африканцы или южноамериканские индейцы, такие как ацтеки, майя или инки оказались перед необычайно непростым заданием рассказывания собственной истории своим языком. Процесс этот потребовал, как оказалось, не только воссоздания прошлого, но и – через встречу с ним – обретения собственной тождественности. Могло бы показаться, что события такие касаются исключительно неевропейских народов, которые оказались подчинены между XV и XVII веками, и которым навязали не только чужую власть, но и – вместе с нею – культуру и религию. Оказывается, есть жертвы экспансии и внутри Европы. В школе мы немало слышали, как злые тевтонцы вырезали пруссов или ятвягов, но уже меньше знаем, что под предлогом христианизации куда раньше оказались уничтожены многочисленные славянские племена, живущие между Лабой и Одером, которые зовутся полабскими славянами. Вместе с ними исчезла славянщина, с ее уникальной культурой, верованиями, мифологией, наконец. Нельзя отрицать, что падение верований и культуры славян случилось также и на землях, которые нынче принадлежат Польше, а ведь основы ее государственности, если верить более поздним хроникерам, отковал Мешко І, приняв крещение. Согласно официальной и распространенной в школах версии, был это мирный процесс, а спокойные и сельские народы тех земель: поляне, мазовшане, силезцы, висляне и прочие приняли христианство практически без сопротивления. Так ли было на самом деле?

Витольд Яблонский, писатель зрелый, автор, среди прочего, чрезвычайно интересной тетралогии о маге тринадцатого века Вителоне («Звезда Венера, звезда Люцифер»), решил ответить на поставленный в конце предыдущего абзаца вопрос отрицательно – и начал работу над другой историей Польши раннепястовских времен. Не могу сказать: «альтернативной», поскольку в противоположность многочисленным нынче (и в целом – малоудачных) альтернативным историям (последний пример, скажем, «Посланница богини» и «Королева Жанна д’Арк» Конрада Т. Левандовского), Яблонский не собирается рассказывать нам, «что было бы, если». Он поставил перед собой более трудную задачу – и уж конечно решительно более амбициозную: рассказать историю из тех времен с перспективы тех, кто Христа принимать не желал, полагая его чужим и враждебным богом. А с точки зрения писателя, было их немало. Два года назад в руки читателей попал роман «Слово и меч», рассказывающий «вычеркнутую» хроникерами-монахами историю бунта Мецлава, который во времена бескоролевья, после внезапной смерти Мешка II, пытался выбороть для себя собственную державу – Мазовию, со столицей в Плоцке. Согласно некоторым исследователям, бунт этот обладал тесной связью с языческой реакцией, вызванной почитателями старой веры, реакцией, которая охватила всю Польшу. Только где-то через десятилетие эту реакцию – и бунт Мецлава – кроваво задавил Казимир Восстановитель, сын Мешка II. Автор декларировал в эпилоге романа, что он не верит тому, что говорят летописцы, поскольку те идеологически заинтересованы в уменьшении «языческого» сопротивления новой вере и в очернении (что особенно удалось Кадлубку) фигуры Мецлава (что интересно, дорогой очернительства пошел в ХІХ веке и Юзеф Игнаций Крашевский, когда описывал своего Маслава – одну из версий имени Мецлава).

Выше я посвятил немного места предыдущему роману Яблонского, поскольку «Слепой демон. Сецех» это не только идеологическое, но и сюжетное продолжение «Слова и меча». Мы перепрыгиваем примерно через полвека: в романе перед нами проходят события между 1063 и 1076 годами. И если первую дату выбрали немного арбитражно, то завершением тома становится коронация Болеслава Смелого (то есть, сына Казимира Восстановителя) как короля Польши. Как и в предыдущем романе, повествовательным завершение романа становятся описанные в прологе события, к которым идет все действие романа.

Перед взором читателя проходит хоровод фигур, которых он уже узнал из предыдущего романа: мать Мецлава, Живия (на этот раз – как упырица в Нави), борянин Андай – умелый лучник и товарищ Живии в безумном походе из «Слова и меча», которому все еще приходится убивать не только ради защиты собственной жизни; но есть тут и совершенно новые: призванный Живией из Нави маг Кощей, Люба – жена соратника Мецлава, погибшего в последнем сражении бунта, ведьма, верная старым богам, наконец Сецех – будущий исторически реальный, всесильный палатин Владислава Германа, только-только начинающий восхождение по ступеням карьеры, происходящий из знатного рода шляхтич, чей отец тоже погиб в упомянутой битве. А еще – Кристина. Происхождение этой героини очень интересно, поскольку в различных легендах имя ее соединено с Болеславом Смелым, при котором она изображается как любовница. Вспоминают о ней многие из писателей, повествующих о тех временах. Однако никто из них не уделяет ей настолько большого внимания, как Яблонский, который делает из нее любовницу обоих Пястов и Сецеха, а также – и здесь противу исторической истины – мать ключевой для всего концепта повествования фигуры Збигнева (в этом смысле, роль ее приближена к роли Живии).

Разумеется, широко представлены и ненавистные защитникам славянщины представители клира – известный епископ Арон, напоминающий Люция, чернейшего персонажа из «Слова и меча». И новые герои, среди которых выделяется Станислав из Щепанова или представитель «Gladius Dei» Вилибальд.

На этот раз война в мире людей в куда как сильной степени отражается в мире богов. Оказывается, что славянские боги, несмотря на смертельную опасность, которая угрожает им со стороны Иисуса Христа, сражаются за власть над людьми и друг с другом. А результаты этого оказываются печальны, особенно для пруссов.

Яблонский описывает чрезвычайно мрачную панораму мира XI века. Тайные убийства, резня, предательства (как политические, так и интимные) – здесь обычны. Милосердием не обладает никто: ни ребенок, ни взрослый, ни дух, ни «язычник», ни монах. Подобное изображение мира воистину поражает. Никто в этом мире не честен, поскольку такое невыгодно. За всякий добрый поступок настигает человека кара, а любая слабость тотчас оказывается использованной в политических играх, ведомых богами и людьми. Это мир, в котором между Явью и Навью (или же – между живыми и мертвыми) можно почти спокойно странствовать (борянам приходится уйти в Зачарованную Пущу, а Живия-упырица запросто похищает наивного пастушка и доставляет его умирающее тело в Навь – прежде чем тот умирает окончательно).

Сильной стороной романа является то, что казалось мне определенной слабостью автора «Гетеры Фринэ»: дистанция повествования, приводящая к тому, что хотя текст не является эмоционально насыщенным, подобного рода холодные описания жестокостей производят куда большее впечатление. Писатель не мог отказать себе в саркастических аллюзиях на современность (например, в романах о Вителлине появляется инквизитор Ежи из Кропивницы – а мэром родного города Яблонского, Лодзи, в те годы был Ежи Кропивницкий). На этот раз одной из ведущих персон в романе станет скромный монах, Терлик – герой весьма многозначный.

Как видите, те, кто уже знаком с творчеством рецензируемого писателя, найдут здесь многочисленные аллюзии и отсылки к его более ранним произведениям, столкнутся они и с его привычными слабостями. Однако я лично не стану скрывать, что главная проблема для меня, связанная с этим романом – и проявляется она здесь в куда большей степени, чем в «Слове и мече» – является то, что «Слепой демон. Сецех» это лишь начало повествования. Роман не настолько «толст», а завязывается в нем как минимум четыре повествовательных линии, которые ничем в этом томе не заканчиваются. К счастью, роман не является этой вот рекламируемой «польской версией «Игры престолов»», поскольку, с одной стороны, речь в нем идет о чем-то куда более важном, чем просто о романе, держащем нас в напряжении, с другой же – Витольд Яблонский слишком хороший писатель, чтобы донашивать чужую одежку. Оттого я с надеждой, но и в напряжении ожидаю второй половины романа, который – если верить обложке – станет зваться «Слепой демон. Збигнев» и будет логичным продолжением того, что происходит в первой части.

ФРАГМЕНТ

Топи были печальны и призрачны. Воняющее падалью мерзкое болото, разливающееся до горизонта. Вздымающийся посреди его на вколоченных в дно дубовых столпах гандийский лаукс, окруженный высоким частоколом, украшенным черепами туров и кабанов, выглядел, тем не менее, представительно, казался грозным и неприступным.

Андай ступал тихо, даже как для борянина, вместе с дружиною подкрадываясь к небольшой стражницкой на краю иссушенного леса, что стояла поблизости от огороженного пастбища и объездного поля для туров. Лесные охотники проходили чащобой словно призраки, не выдавал их ни шелест листочка, ни треск сломанной ветки.

Наверху деревянной вышки сидел лишь один часовой, обернувшись спиною к чаще, тупо вглядываясь в зарево костров, что вставало над палисадом дворища и вслушиваясь в доносящиеся оттуда звуки громкой забавы. Наверняка ругал про себя всех богов за то, что именно ему выпала в эту ночь стража, и что ему надобно в одиночестве торчать здесь, в то время как други его веселятся, объедаясь мясом и упиваясь кобыльим молоком с кровью – бьющим в голову напитком, что звался асвинан-дадан.

Нападавшие были уже в шаге и целились в неудачного часового, когда вдруг неожиданный шум со стороны ворот свел на нет их попытки решить все по-тихому. Вблизи главного помоста, что вел к главным, на три запора запертым воротам, раздался громкий шум, словно в бревна ударился мешок, наполненный железом, а потом – громкий плеск. Сопутствовала тому громкая тирада сочных проклятий, из которых «сивая дырка» да «жопа с ручками» были еще самыми благородными. Сонный до сего времени стражник вскочил, напрягся, пришел в себя и огляделся быстро вокруг.

– Эй, кто здесь?! – заорал, целя во тьму дротиком. – Слово скажи!

– Я те счас скажу слово, сукин ты кот! – рявкнул в ответ скрежещущий бас. – Друга своего не узнаешь, Намеда? Принес я тебе маленько молока дурной кобылы, чтобы тебе в одиночестве тут не было тоскливо, – говорил он не слишком-то убедительно, явно выдумывая сходу.

– Врешь! – ответил стражник. – Никакого Намеда я не знаю!

Метнул вслепую дротик, вызвав очередную вереницу ругани, а потом потянулся к рогу у пояса, желая протрубить тревогу. Но до того как успел поднять его к губам, гортань его прошила зеленая стрела с белым оперением. Без единого стона, часовой качнулся, наклонился вперед и слетел с вышки на траву, пав к ногам Андая. Вытаращенные от боли и удивления глаза словно пытались проницать сгущающуюся вокруг него тьму.

Лучник более не обращал на него внимания и как можно скорее помчался спасать из трясины все еще ругающегося, на чем свет стоит, гнома.

– Чтоб его Перун вдарил! – бормотал гневно Игляк, неловко вставая при помощи приятеля. – Чтоб вот так паскудно свалиться в последний момент! До этой поры все шло хорошо. Я незаметно меж прочими свинскими рожами прокрался. Они настолько упиты, что меня самое большее за пьяное видение посчитали. Не так просто, впрочем, высмотреть таящегося разведчика, – добавил он хвастливо.

Андай только ухмыльнулся снисходительно на те его слова, зная, что незаметное и беззвучное движение по неизвестной земле – скорее, не домен гномов. Даже в своей заклятой чаще они оставались видны и слышны для борянина. Но в этом случае малый рост и врожденная ловкость работали на пользу Игляка.

– Важнее всего, что ты вернулся жив-здоров, – проворчал он, стараясь умиротворить рассерженного карлика. – Всего-то чуток грязный и битый, – добавил с кривой ухмылкой. – Доля к тебе милостива.

– Да вертел я Долю! – рявкнул Игляк. – По крайней мере, я сделал, что ты просил и оплатил свой долг с лишком, приятель, – добавил через момент с уверенностью, и вправду успокаиваясь. – Дальше вам придется справляться самим.

– Так и сделаем, – сказал Андай, щеря в ухмылке зубы. – Спасибо, и до свидания, гинэ. Пусть ведут тебя духи леса.

Когда гном исчез в мрачной пуще, кривой борянин выдернул стрелу из горла стражника. Помазал окровавленным наконечником губы и передал его прочим войтам, которые означили лица алой печатью. Таким-то образом всех их побратала первая пролитая кровь, давая умения и благополучие в ожидающей впереди битве.

Тихо, как призраки, они двинулись в сторону лаукса, перескакивая канавы, набухшие жидкой грязью и движением. От укусов жадлаков оберегала их втертая в тело мазь, изготовленная Бораной. Низко висящие языки буро-серого тумана вились поверхностью, и легко можно было потеряться в ведущем через болота лабиринте дубовых кольев. Ведущий дружину Андай, однако, двигался уверенно и неумолимо, словно нож тайного убийцы. Не оставляли они за собой никаких следов, кроме тел очередных стражников.

Черный бык пал, обрызгав кровью жертвенный камень, издав лишь громкий свист из рассеченной гортани. Чуть дернул передними копытами и стал неподвижен. Тогда, по кивку жреца в капюшоне, рабы принялись собирать обильно льющуюся кровь в малые чары, а потом переливать ее в котелки с кипящим на медленном огне кобыльим молоком. Воины, как один, издали радостный крик, ударяя топорами и сулицами в щиты.

– Веселимся и радуемся, – закричал вий, – во славу Коргса!

Гандам не было нужды повторять дважды. Тело тура надели на рожон, а радостные воины окружили его шумным хороводом, нескладно рыча боевые песни, вереща похвальбы в уши товарищей и неловко облапливая девок-служанок. Надлежало поприветствовать время сиактрапа веселыми играми, чтобы легче было пережить близящиеся дурные дни.

Турон первым зачерпнул полный рог одуряющего напитка и чуть плеснув на землю для божества, одним махом выпил до дна, передавая вновь наполненный сосуд ближайшему из стоящих другов. Так началась большая пьянка, совмещенная с обжорством – когда мясо уже испеклось.

Кунигас так и не смешивался с обычными воинами. Держа рог, постоянно наполняемый услужливой и внимательной служанкой, которая недавно получила честь делить с ним ложе, он присел на пороге храма, без охоты разговаривая с сидящим в тенистой глубине мужчиной в капюшоне.

Во времена его отца, Недамира, был здесь обычный намус, иначе говоря, небольшой «домок», где в очаге постоянно тлел огонь, и куда приносили в жертву петуха и курицу из одного помета для домашнего божества Жемпатиса, что опекал сие дворище, поскольку всякий лаукс имел своего патрона. Однако с тех пор, как появился новый кунигас и его необычный учитель, ганды начали почитать жестокого Одноглазого Коргса и приносить жертвы из быков, скромная святыня разрослась и изменила характер. Теперь была она Храмом Огня, Воды и Костей, выстроенным из грязи, хвороста и черепов убитых врагов. Турон с гордостью поглядывал на дело рук своих глазами, слезящимися от дыма костров.

Всякий лаукс обладал специальной сушилкой для хранения зерна, которую называли яуге. Длинный деревянный дом с воротами и входом с одного из торцов, с идущими вдоль боковых стен жердями, на которых развешивали привозимые с полей свежесрезанные снопы. В другом его конце находилась каменная печь и отверстие для проветривания в торцевой стене, выходящей наружу хозяйства. Именно той дырою и пробрался внутрь храбрый гном. Сперва оглушил ударом молота присматривающую за огнем старуху, потом расширил отверстие топорком настолько, чтобы мог сквозь него проскользнуть щуплый гибкий борянин. А потому у охотников не заняло слишком много времени оказаться внутри. Их тонкий нюх сразу же ощутил характерный запах холодного масла, которым Игляк тщательно позаливал запасы зерна и четыре угла сарая. Хватило бы единственной искры, чтобы вся сушилка встала в огне.

Начав дело уничтожения, боряне пробрались в передние ворота и взобрались по стенам близлежащих домов. Перескакивая с ловкостью белок по камышовым крышам, они вскоре оказались над храмовой площадью и развлекающимися здесь гандами, на которых они и зашли с трех сторон.

Турон первым заметил угрозу: густой дым, поднимающийся с места, в котором его не должно быть, а еще – мелькающие в тенях крыш притаившиеся зелено-коричневые фигурки, натягивающие тетивы луков...

– К оружию, кровные сыны! – заорал вождь, хватая топор. – Сверху идет смерть!

В этот миг на клубящуюся перед святыней толпу пал дождь стрел, сея опустошение в густой толчее, раня и убивая. Кунигасу не пришлось слишком долго призывать к бою, ганды, все же, были опытными воинами. После короткого, на вдох-другой, замешательства, способные к битве молниеносно подхватили лежащее под рукою оружие и выставили заслон щитов. Тогда боряне прыгнули на них сверху, словно управляемый единым разумом рой опасно быстрых, хищных насекомых. Пробегая по крыше из щитов, они выискивали прорехи и слабые точки в обороне противника. В тесном, со всех сторон окруженном деревянными балками пространстве начался жестокий бой на жизнь и смерть.

Ловкие и быстрые боряне, казалось, вертелись в одержимом, убийственном танце. Ныряли в шеренги врага, словно умелые пловцы, без остатка растворяясь в жажде убийства. Прорывались они сквозь ощетинившуюся стену скайтанов с убийственным умением и точностью, целясь в дыры между полами толстых кафтанов, в горла и глаза. Каждый укол находил жертву, пока, наконец, клинки и руки не измазались в крови – по локоть».

АНТОЛОГИЯ «Вольсунг», том 1 («Wolsung»)

Еще один небезынтересный эксперимент, чей принцип вполне знаком русскоязычным читателям – но который и несколько отличается от привычного нам формата. Антология «Вольсунг» сделана по игровому миру (самой игре – уже шесть лет, первая редакция ее вышла в 2009 г.; вот: http://www.wolsung.pl/ – официальный сайт создателей) – но это не роман одного автора (и не серия романов от авторов разных). Это, скорее, литературная игра – которой авторы предаются с большим желанием и охотой: это именно что антология различных текстов, связанных друг с другом единством игрового мира, стимпанковой вселенной, в которой смешались фэнтезийные расы (эдакая «Лига Экстраординарных Джентльменов (и Дам)» встречает «Арканию»).

Подборка авторов – очень, как по мне, интересна. А более всего радует, что этот проект – пока что не «коммерческий» (ну, в привычном уже для нас смысле, когда некоторая идея за короткий срок вырабатывается издательством до скального основания). Скорее, получился эдакий хэппенинг, веселое времяпрепровождение (по крайней мере, если говорить о первом томе; о втором – говорить пока что рано; он только лишь на подходе).

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Марьяж магии и науки вдохнул жизнь в гуманоидных големов, в каббалистические мыслящие машины и в страшных железных драконов. Небо наполнено воздушными кораблями, а улицами бегут машины, разгоняемые силой пара. Элегантные дамы и стильные джентльмены проводят время в дискуссиях о техномагических новинках, дружеской жизни и политике. Этот красочный, богатый мир полон интригующими героями, и вот пришло время, чтобы написать об их необычайных приключениях, опасных экспедициях и легендарных деяниях! Позвольте увлечь себя знаменитым польским писателям и лауреатам нашего конкурса для дебютантов в неистовый мир антологии «Вольсунг». Топовые авторы польской фантастики – кроме прочих, Кшиштоф Пискорский, Якуб Чвек, Павел Майка, Мацей Гузек, Витольд Яблонский. Вместе – 30 рассказов в двух томах, около 1000000 знаков стимпанковых приключений в самых разных антуражах».

СОДЕРЖАНИЕ

Бельский Матеуш. «Колосс» («Colossus»)

Гузек Мацей. «Черные Ласточки» («Czarne Jaskółki»)

Финклинская Сильвия. «Тайна Гамильтонского Квадрата» («Tajemnica Kwadratu Hamiltońskiego»)

Мышкевич Игорь. «Королева Атлантиды» («Królowa Atlantydy»)

Майка Павел. «Последнее дело Перфоклеса Дюррона» («Ostatnia praca Perfoklesa Durronta»)

Пискорский Кшиштоф. «Арчибальд Комптон и исчезнувший город Энли-Ла» («Archibald Compton i zaginione miasto Enli-La»)

Рушняк Марцин. «Круг де Бервиля» («Krąg de Berville’a»)

Сосновский «Голод Хуберт» («Głód Hubert»)

Шатковский Збигнев. «Хороший конец» («Dobre zakończenie»)

Студнярек Михал. «Наездник на вивернах» («Jeźdzec wiwern»)

Волосяк-Томашевская Анна. «Дневник доктора Августы» («Dziennik doktora Augusty»)

Вожничяк Кароль. «Пробуждение» («Przebudzenie»)

Зак Симон. «Тройной триумф барона Нухтернкопфа» («Barona Nuchternkopfa tryumf potrójny»)

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: http://fraa-farara.blogspot.com/2015/05/w... ; автор: Анна Волосяк-Томашевская – один из авторов сборника)

«Думаю, с точки зрения бизнеса, эта книга превосходна. Во-первых: есть известные писатели, а потому антологию купят их фэны. Во-вторых: есть дебютанты, прошедшие конкурс, а потому купят ее люди даже абсолютно из другой сказки – семьи и знакомые авторов (даже если не имеют намерение ее прочесть, всегда ведь можно похвастаться в компании, верно?). В-третьих: «Вольсунг» и сам по себе марка известная, а потому – купят игроки. Ну и в-четвертых: антология двухтомная, а потому многие, кто купил или купит первый том, оказавшись в ловушке закона серии, купит и второй. Для меня она бомба – и я надеюсь, что план сыграет, как сыграют и очередные – поскольку я обычно желаю издательству всего наилучшего. Уж очень мне надоели конторы, которые закрываются после выхода одной-четырех книг, и хочется, чтобы что-то изменилось и чтобы хоть некоторые из них выжили. И я вообще-то вовсе не думаю так только потому, что ищу для себя уютную норку, где кто-то скажет: «Да! Мы хотим это издать, поскольку ты пишешь охеренно!».

Ну, ок, может – слегка.

Но бизнес – бизнесом, а каков «Вольсунг: Антология» с точки зрения читателя?

Я должна подчеркнуть, что со стороны технической – я в совершеннейшем восхищении. Редакция моего рассказа тоже не вызывает нареканий (ок, ок, попалось пара предложений, которые, как по мне, несколько резали глаз, но это – детали). Очень нравится мне обложка, ну и совершенно прекрасным кажется мне сама идея с титульной страницей, на которой подле каждой фамилией есть место для автографа. Хороши также и иллюстрации, как и то, что делали их несколько человек, а потому выдержаны они в разных стилях. Мне нравится такое разнообразие, поскольку и рассказы ведь выдержаны в разных стилях.

Что же до самих рассказов: мне кажется, это – бизнесно-понятное – решение соединения тексов постконкурсных с текстами профессиональными несколько обидно. В случае большинства конкурсных текстов прекрасно заметно, что был лимит знаков, который не позволил участникам расправить крылья. Интриги – сжаты, описания лаконичны – и так далее. Очевидно, можно говорить, что если автор должен написать текст на – скажем – двадцать тысяч знаков, то пусть найдет себе крохотный сюжетик, который при этом лимите пытается развернуть. Если же выбирает темой многослойную сагу – это уже его проблема, и ничего странного, что ее придется ужимать. Однако я ничего не могу сделать с тем совершенно личным раздражением, насчет того, что авторы-с-обложки могли расписываться, какая-нибудь я – вынуждена была умещаться в конкурсном лимите. Я охотно посмотрела бы на вольсунговые рассказы авторов-с-обложки – но в размере конкурсного лимита. И мне куда как интересно, как бы они справились, поскольку совершенно иначе читается и запоминается то, в чем размер минимален, и то, что выходит размером с полноправный рассказ.

С другой стороны, тот факт, что профессиональные авторы могли расписаться – однозначно ли коррелирует с тем, что их тексты самые лучшие? Ха! А вот и нисколько.

То, то меня чрезвычайно удивило, так это факт, что наибольшее впечатление на меня произвел – и более прочих запал в память – рассказ Игоря Мышкевича «Королева Атлантиды». А удивило меня это оттого, что предыдущий текст того автора, с которым я имела дело, был, как показалось, несколько механическим. Здесь же Мышкевич идеально использовал возможности, которые дает сильное ограничение объема текста: редуцировал сюжет до минимума и максимально поиграл с атмосферой. И, собственно, атмосфера эта, как по мне, смела все остальные рассказы этой антологии. Честно сказать, когда я сейчас заглянула в содержание, чтобы проверить, хорошо ли я помню название – с удивлением обнаружила, что впереди него стоит еще и рассказ Кшиштофа Пискорского (автора-с-обложки!) «Арчибальд Комптон и мертвый город Энли-Ла». И мне пришлось его пролистать, чтобы вообще вспомнить – о чем он. Для меня антология эта начинается с «Королевы Атлантиды». Даже если это несколько обидно для Пискорского, чей текст, скажем честно, приятный и забавный, с юмором несколько в духе Хмелевской.

«Последнее дело Перфоклеса Дюррона» Павла Майки – стоит для меня на втором месте. Я полюбила Шерлока Перфоклеса и мне ужасно нравятся его беседы с Герстингсом. Или, еще точнее, как, собственно, Герстингс видит своего друга. Собственно, мне несколько недоставало именно настроения, но это могло быть из-за того, что – во-первых – рассказ идет за тем, что является квинтэссенцией атмосферы, и, во-вторых, поскольку он – детектив, а детективы вовсе не моя любимая форма.

На третьем месте на моем приватном Вольсунговом пьедестале разместила бы я «Тайну Гамильтоновского Квадрата» Сильвии Финклинской – интересная идея и ловкая реализация, а к тому же симпатичные, выразительные герои. Только, быть может, несколько зряшным образом раздутая тайна и слишком подробное объяснение в конце.

А теперь о тех, кто вне пьедестала:

«Колосс» Матеуша Бельского – как для меня, идеальный пример действительно хорошей идеи, увы, скомканной из-за поспешности. Очень сходные чувства пробуждает во мне «Голод» Хуберата Сосоновского – интересные герои и интересные отношения между ними, но целостность показана поспешно и рвано. Двум этим рассказа просто-напросто должно быть длиннее.

«Наездник на вивернах» Михала Студнярека, «Хороший конец» Збигнева Шатковского и «Черные Ласточки» Мацея Гузека для меня «просто ок». Читалось гладко и приятно, просто это не совсем мои настроения – но я уверена, что многим они понравятся.

«Тройной Триумф барона Нухтернкопфа» Шимона Зака – это очередной рассказ, к которому я испытываю смешанные чувства. Отсылка отсылкой погоняет, и, читая его, я чувствую, что автор чудесно развлекся, пока его писал. Более того, я верю, что герои всех тех отсылок изрядно веселились во время чтения. Для внешнего же читателя все несколько менее весело, поскольку текст делается в определенной степени герметичным. Есть тут, конечно, приключения, и есть вполне клёвый барон – просто для меня несколько чужд подобного рода юмор. Но опять же: наверняка это может нравиться, просто-напросто – не мне.

Вообще же, в антологии есть на самом деле лишь два текста, а которых мне приходится сказать, что они мне не понравились. «Пробуждение» Кароля Вожничака и «Круг де’Бервилля» Марцина Русняка. В первом из них, хотя все и прекрасно начиналось, а сюжет казался чудесно приспособленным к размеру, разочаровала меня банальность, атаковавшая под конец текста. Чистой воды морализаторство и в миллионный раз объясненное, что война – «пфуй!», а потом – кичеватое окончание. Возможно, это должно было стать финальным финтом. Но вышло – совершенно наоборот. Второй же рассказ страдает от двух проблем: во-первых – полная нехватка героев. Это значит, что говорящие головы, у которых даже есть имена и фамилии, остаются фигурами совершенно бестелесными. Так, куклы, которые необходимы, поскольку чему-то да нужно толкать действие. Во-вторых – интрига. Текст старается казаться детективом, но, собственно, как детектив-то он и терпит поражение. Попытаюсь пояснить: для меня есть два рода детективов. Те, где читатель (или зритель), скажем так, знает, кто убил, но следит за судьбою детектива (или другого героя, на месте детектива находящегося), поскольку ему интересно, как этот детектив решит дело. Этот вид детектива требует по-настоящему крепкого героя, за чьими поступками будет интересно следить. С моей точки зрения, именно таков сериал «Коломбо». Зритель был непосредственным свидетелем убийства, но все равно с увлечением следил за действиями Коломбо. Второй тип детектива – это тот, который читается ради интриги, а не героя. Важна загадка. И тут я возвращаюсь к Русняку. Как я уже говорила, тут нет выразительного героя – то есть, отпадает первый тип детектива. Увы, загадки тут тоже нет, поскольку ты понимаешь, что происходит очень рано. А потом приходится уже лишь брести через текст, в котором никаковские куклы пытаются решить проблему, решение которой читателю уже известно. И читателю становится скучно – как мне, например.

Рассказы, таким образом, очень разные. Большинство – хорошие, часть – даже очень хорошие. Полагаю, что два слабых текста как для антологии на тринадцать рассказов, это прекрасный результат. Антологии – всегда дело довольно скользкое, поскольку при таком разнообразии стилей и содержания непросто ожидать, чтобы одному читателю понравилось все. Книга также дает интересный образ мира Вольсунга – пусть бы проглотить ее одним махом было бы несколько сомнительным достижением. Но если уж это сборник рассказов, то ведь никто не приказывает читать их сразу, верно? В любом случае, я – довольна и, конечно же, могу с чистой совестью посоветовать его всем. Особенно тем, кто любит загадки и интриги, а их ведь – немало».

ОРБИТОВСКИЙ Лукаш. «Другая душа» («Inna dusza»)

О Лукаше Орбитовском я упоминаю в своих обзорах постоянно – хотя бы потому, что он, как по мне, один из наиболее интересных польских авторов. И, как и несколько других важных, с моей точки зрения, авторов, Орбитовский постепенно дистанцируется от «формальной фантастики», выходя за круг литературы сугубо формульной. «Другая душа» – вторая книга (после «Записок носорога», путевых заметок Орбитовского о поездке по Африке), которая не имеет даже формальной отсылки, что она – фантастика. Однако это все равно не выводит ее за границы привычных для автора экзистенциальных (назовем это – для простоты – так) тем.

Да и вообще – как в том анекдоте: «во-первых, это красиво...».

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Но, пожалуй, есть и другие духи, знаешь, такие, что живут в человеке рядом с теми нашими душами, обычными. И что-то там себе хотят. Некоторые – тихие, другие – громкие. Орут, шумят. Вынести это невозможно. Ну, типа так мне кажется, что с таким духом внутри ужасно тяжело жить, особенно если тот желает чего-то, чего не желаешь ты.

Город. Ветхие, ободранные и грязные многоэтажки. Уставшие люди в грязных, вечно опаздывающих и забитых автобусах. Придавленность и пустота. И вдруг в одной голове появляется странная мысль, неодолимое желание. Без мотива, без повода, словно голод. Так, словно тело захватила другая душа, приказывающая сделать это – и невозможно от нее сбежать.

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЯ

(находится по адресу: http://www.dzikabanda.pl/inna-dusza/ ; автор: Роберт Зенбиньский)

Начнем с вещей важнейших и базовых. «Другая душа» – это не роман ужасов. «Другая душа» – это не детектив. «Другая душа», наконец, не является репортажем. Это просто гениальный роман.

Создавая свое издательство, Томаш Секельский имел простую, но хорошую идею. Реактивировать, а то и более того – ввести на польский рынок литературу, которая вдохновляется фактами, но переваривает их на потребу повествования. Знаю – так можно сказать о многих романах. Потому попытаюсь иначе: Секельский призвал к жизни цикл романов, которые в себе объединяют свободу повествования, вырастающую из достижений, скажем, Трумена Капоте с романной истовостью Джойс Кэрол Оутс. Это уже не документальная литература, поскольку авторы обладают абсолютной свободой в истолковании случающегося, но при том ни на миг не становятся в колею жанровой прозы. Так, читая «Другую душу», я перед глазами постоянно имел именно Джойс Кэрол Оутс – и этого автора (как и литературы, которую она делала) я и стану держаться. Возможно, Секельский и Орбитовский со мною не согласятся, но что ж – тогда мы чудесно с ними поспорим.

Я могу ошибаться, но когда два года назад Лукаш Орбитовский издал «Счастливую землю», его писательская карьера вышла на должный путь. Наконец-то критики перестали видеть в нем «польского Стивена Кинга», автора хорроров, и заметили, наконец, то, что в прозе Орбитовского всегда было важнее прочего. Людей. «Счастливая земля», в которой события сверхъестественные ограничены до минимума, был романом о распаде мечтаний, и о цене, которую за них платят. В следующей книге, «Записках носорога», или в репортажах из Африки, Орбитовский, по сути, не играл в литературу ужасов (поскольку не африканские легенды представляли собою силу книги). Его же возвращение к прозе это... ну да, именно... «Другая душа» это продолжение направления, которое он выбрал в «Счастливой земле». Только что в «Другой душе» нет ни следа сверхъестественного. Нет атрибутов жанровых, нет игры в написание развлекательного романа. Это литературное мясо (прошу прощения за сравнение) наивысшего качества.

Исходной точкой «Другой души» является дело Яцека Балицкого, убийцы из Быдгощи, который в 1996 году хладнокровно убил кузена. Тогда полиция не доказала его вины. А он через три года замучил до смерти соседку. Орбитовский переносит нас в реалии Быдгощи 90-х. Польша пробуждается от коммунизма. На улицах правит бал «полотеничная» торговля – то есть все, чего только не пожелаете, можно купить прямо с разложенного полотенца. Дети покупают пиратские кассеты, слушают «Dr. Alban», читают цветисто изданный хлам, а реальность, кажется, превращается в дыру. У Йендрека нормальный дом, друзья. Может они и не богаты, но до патологии им тоже далеко. Обычный поляк, технарь за плечами, хорошая профессия, воскресная месса, как надлежит католику. Орбитовский заботится о взаимоотношениях между персонами, каждой он придает характер, набор отличительных черт. Йендрека, оттого, не окружают картонные люди – только живые, прекрасно выписанные персонажи.

Вот только есть в Йендреке что-то странное. Некоторая тьма, которая пробуждается порой и толкает его к обидам. К физическому насилию. Над животными, бездомными, младшими соучениками... Нет. Чтобы там ни было, Орбитовский не идет по простому пути. Не показывает классического портрета психопата, который начинает с убийства собак и кошек, а заканчивает людьми, поскольку так-то его воспитали. Ничего подобного. Даже если Йендрек совершает определенные очевидные вещи, мы не понимаем, зачем. Просто делает их. Почему люди злы? Вы не найдете ответа на этот вопрос. Впрочем, а разве Йендрек плохой? Скорее, он лишен человечности, но это не делает его плохим человеком. Лишенным моральности – конечно. Но с этим «плохим» дело не настолько очевидно.

Впрочем, вся «Другая душа» далека от очевидности. Тут нет крайних перосонажей и жизненных обстоятельств. Все – в меру нормально. Не слишком-то отличается от того, что мы наблюдаем у соседей или у себя дома. А девяностые Орбитовский изобразил с пиететом и мастерством, каким могли бы позавидовать его коллеги по перу. Эта Польша живет, пульсирует – и она, прежде всего, настоящая. Как преступление, которое проявляется внезапно и нарушает спокойствие медленной трансформации в Быдгоще. Орбитовский вписывает ее в роман необычайно естественным и мягким образом. Без криков, авантюр, без дешевого выстраивания напряжения родом из кичевых романов Джека Кетчума. Преступление просто есть. Рядом. Стоит и ждет своего времени.

Я не знаю, какими будут следующие романы в серии Секерского, не знаю, что напишет Орбитовский, но в одном я уверен – как для серии, так и для самого себя и для польской литературы Лукаш выставил планку чрезвычайно высоко».

ФРАГМЕНТ

Вступление. 2013

– При первом ударе – да, а потому – уже нет. Конечно, потом я колол их столько раз, – говорит Йендрек. – Конечно, я думал, что снова что-нибудь почувствую, но – ничего. Только при первом ударе, – повторяет он, свесив тяжелую голову. Синяя блуза натягивается на широких плечах. Он всегда одевался в синее. Говорил, что это цвет воина.

Сидим мы друг напротив друга за темным столом, на простых, серых стульях. Два окна в противоположном конце комнаты свиданий могли бы вызвать у меня в памяти образ окошек в заводской столовке, когда бы не решетки и не охранник с оружием. Я удивлен, но вовсе не потому, что кроме нас никто не играет в шахматы. Заключенные разговаривают с женами, родителями, любовницами и детьми. Кто-то плачет. Какой-то карапуз прижимается к татуированной руке, говорит, что пани в суде не хотела, чтобы он приходил. Говорит, что совершит какое-нибудь ужасное преступление, чтобы оказаться рядом с папочкой.

Я удивлен, поскольку проведываю Йендрека уже много лет, и он рассказывал о том, что сделал, и еще много чего, но никогда и не заикнулся даже, как ему было со всем тем, там, внутри себя.

– Хорошо, что ты пришел, – бормочет Йендрек и сразу же спрашивает. – Как отец? – не знаю, о котором он спрашивает, потому – подсказывает. – Как мой любимый старик?

Я говорю, что не изменилось ничего. Пан Рышард сидит в Торуни с новой семьей. У него двое детей, один уже ходит в школу. Исчез он с радара, и люди о нем не говорят. Йендрек снова кивает: серые щеки резко съезжают к полным губам и вялому подбородку со торчащей щетиной. Когда он сюда попал – та едва-едва росла.

– А мать? – допытывается Йендрек.

По крайней мере, теперь-то я знаю, кого он имеет в виду. Преждевременная пенсия толкнула пани Ганю в третью уже пустоту. Пани Ганя ездит на дачу. В одинокой квартире на Фордоне принимает собак, часто глухих и слепых, пытаясь найти для них новый дом. Она суха и бледна, словно труп, найденный в метели. Скоро запишется в университет третьего возраста и начнет выбивать окна в подвалах, чтобы котам было где прятаться. Оставляю эти мысли для себя и говорю Йендреку, что с его матерью все в порядке. Йендрек мне не верит.

– А остальные? Что с остальными? – хочет знать.

Его темные глаза напоминают ямы, облепленные грязью, в голосе его не найти жалости, но имена те не пройдут сквозь его горло. Ни разу не прошли. Я мог бы рассказать ему о страдании и равнодушии, о человеке, который рухнул навзничь и восемнадцать лет лежит в говне, разведенном слезами, и о женщине, которая им опекается, поскольку так нужно, поскольку опека приносит облегчение и забытье. Восемнадцать лет, дольше, чем жил их сын. Я рассказал бы о укоренившейся в Варшаве Беатке, ее детях и их внуках, о приватном детском саду и двухэтажной квартире в старом Мокотове. О матери, потерявшей единственную дочь. Добавил бы я: некоторым удается, хотела этого, вот и имеет. Но я предпочитаю по-другому. Говорю просто, что они как-то да устроились. Говорю также, что скоро перестану ездить на Ясную. Йендрек пожимает плечами.

– Твой папа, как он? – спрашивает.

Я не отвечаю. Йендрек всегда задает одни и те же вопросы, всегда я отвечаю одно и то же, это же – пропуская мимо ушей.

– Хорошо, что ты ко мне снова заглянул, да. Ты никогда для Ясной не подходил, – он выпрямляется на стуле, опускает руки на стол, сплетает ладони и трет большими пальцами друг о друга. Шрам почти невидим. – У тебя-то в порядке, да?

Да, у меня в порядке. Визит вот-вот придет к концу. Я рассказываю Йендреку о вещах, которые никогда не будут ему принадлежать. На Дворцовой, неподалеку от Гданьской, мы махнули квартиру – та словно куколка, и я буду там жить, на втором этаже, а охранник гоняет непрошенных гостей. У охранника синий мундир и усы, пожелтевшие от сигарет. Я заказал мебель, хочу жить как человек, но столяр не торопится с заказом. Езжу к нему в Рацинев и подгоняю. Когда возвращаюсь, паркуюсь на частном паркинге в подвалах дома. Моему «фольксвагену-джетта» уже шесть лет, и я хотел бы купить что-нибудь поновее, только вот времени не хватает, все разъезды. Я даже телевизор еще не выбрал. Хотел бы сесть и быть у себя собою.

– Это хорошо, – говорит Йендрек. – Хорошо, что все сложилось.

Встает тяжело, словно с большим усилием отрываясь от стула. С первым шагом приходит к нему былая пружинистость, а когда встает перед зарешеченными дверьми, ожидая, когда его впустят, принимает ту позу, которую я прекрасно помню еще со времен, когда мы отрывались вместе. Чуть расставив ноги, лопатки сведены, волны на шее под приподнятой головою, руки присогнуты в локтях – и медленное движение пальцев, словно мнущих что-то невидимое».

РУШКЕВИЧ Ярослав «Синдром Эверетта. Т.1. Улисс» («Syndrom Everetta. Ulysses»)

О Ярославе Рушкевиче мне, к моему удивлению, не удалось найти ничего – ни на сайте издательства, ни на сайтах с информацией о польских фантастах сведений о нем нет. Потому – пока что – это чистый случай «книги-как-таковой», поскольку тут первичным оказывается именно текст: первый том не то ди-, не то трилогии «Синдром Эверетта». Итак, слово издательству, автору и читателям.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Сорок тысяч лет назад столкнулись две космические цивилизации, и каждая из них являлась невообразимой для современного человека силу. Не было это обычной войной, в которой одна из сторон просто должна победить – противник должен быть полностью уничтожен, а все следы его присутствия в Галактике, все останки его, как материальные, так и духовные, – выжжены каленым железом. Потому Арнваллия была превращена в ничто, а ее флот полностью уничтожен уже на двенадцатом году войны. Однако победители не могли спать спокойно. Ибо недобитки космических сил врага сумели сбежать в неизвестном направлении. Тогда за ними выпустили гончих псов, которые вот уже сорок тысяч лет прочесывают космос в поисках хоть каких-то следов арнваллиан. И наконец они добрались до медвежьего угла Галактики, в звездную систему, на третьей планете которой существует жизнь. Жизнь, которая, кажется, как-то связана с ненавистными арнваллианами... А все, что носит след древней империи должно – должно! – исчезнуть в небытии. Других вариантов просто нет.

С этого-то места, уже на нашей любимой планете, начинается действие романа Ярослава Рушкевича. По рецепту мастера Хичкока – сперва происходит землетрясение, а потом напряжение только растет. Совершенная конструкция сюжета, ловящие вас врасплох повороты действия и нестандартные решении. Все это приводит к тому, что роман «Улисс», первый том цикла «Синдром Эверетта», читается на одном дыхании.

Сумеет ли выжить человечество? Есть ли у нас хоть какие-то, пусть только математические шансы? Об этом следует спрашивать автора».

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: http://katedra.nast.pl/artykul/7064/Ruszk... ; автор: Роман Охоцкий)

«Синдром Эверетта. Улисс» – странный роман. Чуть ли не впервые мне случается написать о некоей книге, что она была бы лучше, если бы изменили ее композицию. Все самое интересное в первом томе обещанного цикла раскрывает уже аннотация. Обычно я не спойлерю сюжет, да и отзываясь о нем, пытаюсь делать это так, чтобы не испортить ни единого поворота действия. Тем временем, уже на обложке все карты оказываются раскрыты. Вся суть и сущность происходящего в романе.

Но даже если бы вы не взглянули на аннотацию, то обо всем узнали бы из довольно обширного пролога. Он интересен и пробуждает аппетит насчет событий, происходящих уже на Земле в недалеком будущем. При этом созданный мир интересен не слишком – в том смысле, что будущее, описываемое автором, не относится к оптимистическим. Но там начинают происходить определенные вещи, которые заставляют группу героев задать вопросы о реальной сущности неких происшествий, об их цели и значении.

Но все это – загадки лишь для главных героев романа. Читатель знает, отчего происходят те вещи, знает, какие за ними скрыты силы и чего они хотят. И в этом, собственно, вся проблема романа. Знание, полученное из пролога, отбрасывает тень на увлекательности всего сюжета. Читателю остается лишь следить за перипетиями событий и ожидать, чтобы герои догадались о том, о чем мы уже давно знаем. Потому чтение лишено напряжения. Разве что кто-то любит за таким следить, рассматривать подобную механику, темп и всякое такое. В случае меня – из-за слишком многих карт, раскрытых в прологе, сюжет становится несколько монотонным и лишенным огонька.

Но нужно отдать должное автору: он не все раскрывает в самом начале. Он припас еще один базовый и важный концепт, но больше о том я писать не стану. Это не спасет от отсутствия напряжения в сюжете, но остается лакомым кусочком, удерживающим интерес у читателя. Возможно, эти идеи найдут развитие в очередных частях. Только бы не сразу.

Оттого, главный упрек роману – это отсутствие тайны, касающейся сюжета. Мне это подпортило удовольствие, которое можно было бы черпать из чтения. Что, вероятно, было несколько фрустрирующим и оттого еще, что автор старался этот свой мир представить для читателя богато и скрупулезно. Возможно, даже излишне скрупулезно.

Сюжет романа обладает размахом – не только тот сюжет, что вытекает из пролога, но и тот, что касается непосредственных событий, вводимых героев и определенных описываемых явлений. Возможно, порой роман кажется несколько многословным, но тем самым напоминает (что я записываю в несомненный плюс) творчество Питера Ф. Гамильтона. Мне интересно, есть ли в этом цикле потенциал, и стоит ли дать ему шанс. Прочитав первую часть, я все еще не сумел этого для себя решить. Не вычеркиваю роман, поскольку нравится мне этот жанр. Хотя элементы космооперы в нем не доминируют, сюжет его все еще может развиваться непредвиденным образом. И может оказаться куда более интересным, если автор не станет раскрывать все карты с самого начала. А как знать, может, столько раскрывая в первой части, в очередных – он предложит читателям что-то большее?»

ФРАГМЕНТ

1

Рукав Персея, 11 тысяч световых лет от Саггитария А.

Двенадцатый год войны

Имперский военный корабль Арнваллии «Целестис» вместе с остальными бортами вот уже пятнадцать минут сбрасывал скорость, чтобы безопасно выйти из бескрайней пустоты подпространства. В полумраке терминала боевого мостика стоял высокий мужчина с седыми волосами, с белой короткой бородой и с благородными чертами. В темных его глазах отражались сверкающие точки звезд, что были везде вокруг, вызывая впечатление, словно он и сам висел в космической пустоте. Светлый, акроновый комбинезон с неактивированными фотоническими брыжами время от времени легонько пульсировал на нем – словно дышало живое существо.

Вот уже три сидерических периода командор Ароалион был предводителем Сто Седьмого Флота империи. Последнего из существующих. При одной мысли о столь жалостливом конце, он непроизвольно прищурился, делая картинку перед собою более отчетливой, а главный компьютер Монстро автоматически передал ему физический контроль над кораблем. Стоя теперь в интерактивной сфере, он ощущал секции и закутки корабля так, словно было это его собственное тело. Знал, что в носовом отсеке продолжается ремонт обшивки, проводимый прореженными ремонтными роботами, а возникающие там сотрясения разум его, с наложенной на него биопрограммой образов, воспринимал как неприятное ощущение физического голода; а это сигнализировало о проблемах с внешней энергией и запасами твердых материалов. Еще более беспокоящей была информация о близящейся погоне.

Перед ним, чуть ниже, за кокпитом, повисшем в виртуальной пустоте, сидели два пилота в красных комбинезонах. Утонув в глубоких креслах, окруженных полукольцом голубоватых голограмм, они всматривались в образ реального пространства, в котором намеревались вынырнуть. Время от времени они сосредоточенно совершали мелкие движения коррекции рулей, реализуя пожелания Монстро.

Уже семь месяцев корабельного времени они пытались сбросить с хвоста преследующие их корабли Федерации. Но всякий раз, когда они выныривали из пустоты подпространства, в подсознании их звучали предупреждающие сигналы, посылаемые из автономного центра INA «Логика», а сирены гремели по всем палубам, принуждая их вновь прятаться в спасительной тьме. Там невозможно было точно определить позицию, поскольку абсолютная пустота позволяла преодолевать невообразимые расстояния со скоростью, многократно превышающей скорость света.

И все же им не удавалось освободиться от бдительного ока Федерации. При каждом выходе из подпространства выброс антиматерии, открывающий проход, был виден на радарах противника. Три с половиной года назад Соединенные Расы сумели частично овладеть необходимой для этого технологией Куприса, просто-напросто украв ее у Арнваллии.

Ароалион оперся обеими руками в поручень, глядя вниз, под ноги. Картинка внутри шара – а был тот диаметром в пять метров – давал иллюзию парения в бесконечной тьме реального пространства, со серебристой пылью звезд, рассеянных вокруг. Чтобы вынырнуть там на самом деле, им пришлось бы снизить скорость до половины досветовой.

Мысли его то и дело возвращались ко времени, когда все это принадлежало им. Он вздохнул, слыша в голове отсчет актуального времени, оставшегося до выхода, который давал бортовой компьютер «Целестис». Несмотря на то, что он пытался держать воспоминания в узде, все еще ощущал горечь поражения, в котором он обвинял высшее командование армии. Это они, недооценив разведку Федерации, допустили, чтобы Соединенные выкрали их знания, получив более сильное оружие.

Он взглянул наверх, но смотрел не на окружающие его звезды. Перед глазами его все еще была Система Эриолис, чьи три большие планеты – Ретрактус, Крибрум и Эос – были крупнейшими фабриками вооружений в Галактике. Орбитами их кружили десятки гигантских соцветий корабельных и ремонтных доков. Там монтировались в одно целое элементы, изготовленные автоматическими секциями, работающими на поверхности и под нею. Перед глазами его все еще был образ Крибрума, когда он был там в последний раз. С величественно вращающимися монтажными созвездиями, издали он выглядел как монструозных размеров механизм, кружащий вокруг белого солнца. Орбитальные кольца, словно гигантские шестеренки, медленно выныривали из мрака космоса, спеша за серо-голубым шаром планеты. Это было сложно представить, но все это полностью автоматическое творение их цивилизации попало в руки врага почти нетронутым. Битва за него стоила Арнваллие сил Второго и Третьего Флотов, обороняющих доступ к тремстам центральным планетам – и закончилась поражением. Это была поворотная точка этой войны. Выдавливание их из стратегических районов Галактики с этого момента стало лишь вопросом времени. Утрата очередных звездных систем ослабляла хозяйственно-промышленные тылы, необходимые для продолжения войны. Они проигрывали кораблям Федерации, разгоняемым ионными двигателями их собственной конструкции, их обстреливали оружием, изготовленным по украденным чертежам, броня вражеских судов была копией арнваллианских, солдаты Соединенных высаживались на планетах Империи, снабженные броней, созданной по ее образцу. Мало того. Стратегия и тактика их удивительно напоминали арнваллианскую. На захваченных территориях Соединенные Расы создавали военные структуры, моментально внедряя захваченные решения, чтобы начать производство в промышленных масштабах. Результаты работы тестировали непосредственно на фронте. Федерация всю экономику поставила на военные рельсы, и эффекты подобного рода действий арнваллиане уже некоторое время ощущали на собственной шкуре.

Они же были остатками последнего имперского флота, и их выслеживали с необычайным упорством. Ненавидимые почти всеми, не могли они появиться на орбите любой из планет, подходящей для пополнения припасов, чтобы не вызвать тревогу у кораблей Объединенных. Парадоксально, но гибли они от воздействия собственной технологии и эффектов воздействия своего разума.

Теперь солянка из ста тридцати двух кораблей разного класса пыталась просто скрыться, чтобы выжить. Из них лишь восемьдесят один представлял хоть какую-то военную ценность, способную на отпор. Столько-то осталось от Ахеронты, гордости Империи Арнвалии. При таких условиях принять битву означало окончательно погибнуть.

Ароалион смотрел на окружающие его корабли, с трудом думая о них как о «флоте». Совсем недавно он был предводителем непобедимой силы, а теперь сбегал от погони, спасая жизнь – собственную и нескольких десятков тысяч солдат и матросов. При мысли об этом он прикрыл глаза и стиснул зубы.

Большая часть кораблей была повреждена и требовала тщательного ремонта. Бортовые роботы и ремонтные автоматы были прорежены, им не хватало энергии. Экипажи начинали ощущать нехватку воды, еды и регенерирующих лекарств. То и дело Ароалион слышал в голове их мысли, отдавая себе отчет, что еще ни разу от начала этой войны мораль их не была настолько низкой. Все глядели на окружавшую их несчастную реальность, и только железная дисциплина не давала начаться открытому бунту. Последнюю победную битву они провели два года назад во время стоянки на Оэстре в Системе Нигелис, и была она не слишком-то значимым столкновением с кораблями прикрытия стоящего там гарнизона Объединенных. Захваченные тогда запасы топлива и воды уже почти исчерпались, а теперь начинало не хватать даже амуниции.

Через Монстро он чувствовал, как боевые генераторы защитной силы «Целестиса» поспешно вводятся в состояние готовности, чтобы отразить очередную атаку. Но даже если бы это им удалось, то получение энергии для компрессии с целого корабля требовало полной исправности ионных агрегатов, а те действовали едва-едва на тридцать процентов. Этого могло хватить для маневра и отступления, но не для битвы.

Двенадцатью часами ранее завершилось совещание командиров пятнадцати самых больших кораблей. План был прост, однако выполнение его представляло определенные трудности. Вот уже семьдесят два часа они кружили вокруг планетарной системы звезды Ми Арис G3, по пятой орбите которой ходила планета, обозначенная как YA 11751. Холодная, скалистая, с атмосферой, не подходящей для дыхания. В глубоких тайниках под ее поверхностью скрыты были склады со стратегическими запасами для армии. Это была одна из пары десятков тайных баз, способных снабдить их всем, что необходимо для ведения войны. Ее создание было укрыто абсолютной тайной, а на орбите должны были находиться как минимум три исправных и полностью автоматизированных ремонтных дока, готовых принять корабли среднего класса. Этого бы им хватило, поскольку больших у них и не было. Проблема состояла в том, чтобы добраться туда незамеченными. А времени, которое им было необходимо, как воздух, у них оставалось все меньше и меньше.

Ароалион чуть приподнял голову и взглянул в левый верхний сектор, где в реальном пространстве сверкала рубиновым сиянием Штормовая Туманность. Некоторое время он не отводил от нее взгляда, явственно замечая движение «Целестис» относительно нее. Все время они притормаживали, однако все еще обладали слишком высокой скоростью для безопасного выхода. Семьдесят два часа они непрерывно кружили, удерживая ее в зоне видимости, поскольку где-то там их и ждала система с планетой, являвшейся последней надеждой.

В поле видения появилась Логика, а сразу после он услышал в имплантанте тихое пиканье сигнала безопасности, который она ежеминутно отсылала. Была она автоматическим центром командования с искусственным интеллектом третьего поколения, созданным в экспериментальной системе сменной технологии класса «Мутабиль», однако никто не называл ее иначе, как Логика или Стражница.

Он всматривался в размытый образ, медленно двигая перед собой картинку с радара «Кусписа». Благодаря ему он мог заметить в подпространстве плавно меняющиеся аморфные формы машины, напоминающей подвешенную в пустоте ртуть. Хотя видел это множество раз, его все еще восхищали необычайные возможности Куспис Вораго, благодаря которым они сумели выжить как единое целое.

Собственно, они и существовали пока лишь оттого, что не потеряли ее.

Тяжелый крейсер INA «Беллатор», сильнейший из их кораблей, все время находился справа от нее. На противоположной стороне двигался не уступающий ему в силе эсминец INA «Ауксилиарис», а фрегат эскорта INA «Циркулятор», кружа вокруг, представлял собою одновременно вооруженную руку и тыловую защиту. В случае угрозы, все они вместе становились щитом, заслоняющим ее, словно королеву.

Ароалион проверил координаты. Центральная навигационная система Монстро, ориентирующая свое положение относительно центра Галактики, показывала теперь Саггитариус А внизу за их спиною. Поднимая голову, командор услышал тихий шум и прищурился. И сразу голубой, пастельный свет лифта засветился рядом и угас. Ему не было нужды отворачиваться, чтобы знать, кто встал возле него.

Нонна Се’Мирамида, первый офицер INA «Целестис», эманировала едва скрытой агрессией. Он помнил, скольких трудов стоило ему во время совещания утихомирить ее боевой настрой, и все же ее острые, словно бритвы, мысли были для него понятны без какой-либо помощи. Используй она усилители, ему пришлось бы спрятаться за ментальной защитой, чтобы отдельные слова не взорвались у него в голове, будто граната. Была она прекрасной телепаткой, слышимой даже нульактивными. То, что она могла их читать, воспринималось как угроза, которую без специального оборудования – а то и вместе с ним – не удавалось избегать. Пробуждала всеобщий ужас и потому в столь молодом возрасте дали ей место офицера на крейсере «Целестис». Несомненно, была она умна, и хотя ей не хватало боевого опыта, и она старалась компенсировать это при помощи уверенности в себе.

– Мы снова кружим?

Она склонила голову, покачав ею словно с недоверием. Цвет ее прямых, светлых волос, доходящих до плеч, идеально подходил к платиновому жабо на шее и запястьях. Высокая и гибкая, даже среди женщин Ахеронты она выделялась красотой. Возможно, к этому приводила едва заметная асимметрия ее лица, бывшего словно легкая улыбка, подаренная ей природой.

– Решение совета командиров, – ответил он.

Она сделала пару шагов вперед и, не отворачиваясь, встала около него.

– Большинство не всегда право.

Передавая эту мысль, она равнодушно пожала плечами.

Ароалион сцепил зубы.

– Мы должны выжить.

Он резко выдохнул. Был зол, что ему в очередной раз приходится объяснять ей нечто настолько очевидное.

– Нападение – лучшая защита... всегда, – обронила она гневно.

Он слышал ее мысли у себя в голове отчетливей, чем если бы она их выкрикивала. Некогда он наверняка бы с ней согласился, но нынче все подлежало изменению.

– Мы даже не знаем всех их сил. Риск слишком велик.

Фоном звучала его мысль о выживании.

– Я не желаю продолжать убегать. Не хочу прятаться от этих...

Поток ее мыслей оборвался, и он почувствовал в ней безмерную гордыню и презрение. В мыслях Нонны была необычайная воля к сражению. Особенно необычная как для последних дней проигранной войны.

– Федерация именно этого и жаждет. Мечтает до нас добраться.

Несмотря на намерения, он дал втянуть себя в мыслеобмен. Когда понял это, поднял ладонь.

– Хватит.

Произнес это сквозь стиснутые зубы, благоразумно сгущая личную защиту. Взрыв эмоций, который сразу после того ударил в его ментальный барьер, словно таран, заставил ее слои неприятно подрагивать.

– Я предпочитаю погибнуть в бою, – рыкнула она.

Он даже не сомневался, что именно так она и думала. Знал ее.

– Может, лучше жить... и побеждать? – спросил он коротко.

Спокойствие его несколько остудило ее гнев.

– Побеждать? Я уже даже не помню такого слова.

Увы, ему пришлось с ней согласиться. Глядя в сторону рубиновой туманности, он проворчал:

– Еще не все утрачено. Когда мы доберемся до YA, все изменится. Нынче мы слишком слабы.

Он и сам глубоко в это верил – возможно потому, что ничего, кроме веры, ему не осталось.

Нонна сильно закусила губу.

– Мы три дня кружим вокруг этой туманности – она мне уже по ночам снится.

Ароалион снова устремил взгляд в облако, напоминающее остановленный во времени взрыв материи, и вздохнул:

– Немного терпения.

Он все никак не мог отвести взгляд от багровой бездны, от складывающихся в непривычные фигуры соцветий звезд.

– Думаешь о зондах? – фыркнула она. – Только остатков энергии жалко.

От невыносимой жажды действий, написанной на ее лице, он почувствовал усталость.

– Это единственный шанс, чтобы их обмануть, — повторил он. – Они должны быть уверенными, что мы находимся где-то в другом месте.

– Тебе пришлось бы изогнуть пространство, а у нас уже нет зарядов с боеголовками Эрис.

Она наклонила голову к плечу, словно чувствуя – нечто ушло от ее внимания.

– Не совсем так, – пробормотал он. – У «Конкордия» во время последней схватки была повреждена программа вооружения. Когда ее исправили, оказалось, что на их складах осталось пять мобильных мин с такими зарядами.

– Этого мало, – проворчала она.

Он провел рукою по короткой седой бороде, кривя губы в таинственной улыбке.

– Хватит на легкий изгиб пространства в должной стороне.

– А с другой?

Она вскинула голову и сделала движение рукою, пытаясь представить себе то, о чем он говорил.

– С другой пойдут зонды с энергетическими зарядами. На их радарах они загорятся, словно целый флот.

– Хочешь сделать это одновременно?

Он чувствовал ее колебание. Она была горяча, но не глупа.

– Верно.

Она снова фыркнула, выпустив воздух носом. Он уже знал, что ему не удалось ее убедить. И все же он закончил:

– Мы закроемся спереди от семидесяти процентов их левого сектора обзора. При таком углу существует множество траекторий бегства. Если мы не сделаем ошибки, все должно удаться.

Она неуверенно покачала головою.

– Как ты можешь настолько точно рассчитать их позицию?

Он вытянул вперед руку.

– Через час мы на короткое время выйдем из подпространства. Этого должно хватить.

– Выйдем все?

Пахнуло скептицизмом.

– Да. Нам надо взять среднее как минимум с нескольких десяток точек, чтобы убедиться, где они стоят. А они несомненно укрываются за несколькими близкими проекциями сигналов.

– Ты оценил... приблизительные потери? – колебалась она.

– До трех процентов, – ответил он холодно.

Нонна поджала губы.

– Это четыре корабля. Не верю, что обойдемся столь малым.

Он пожал плечами.

– Мы появимся не больше, чем на минуту. Они и выстрелить не успеют. Даже если начнется обстрел, мы потеряем самые слабые борта. Остальные, даже если по ним попадут, сумеют вырваться.

– И уйти в подпространство поврежденными? – она снова покачала головой. – Ты страшно рискуешь. Если мы не застанем их врасплох, они могут сформировать круг и отрезать нам обратную дорогу. И тогда мы уж наверняка не сумеем сбежать.

– Я знаю. Потому мы прыгнем раньше, не ожидая, пока достигнем оптимальной скорости. Сделаем это сходу. Это даст нам десяток-полтора секунд превосходства.

– Сильно поврежденные корабли могут такого не выдержать. Взорвутся в момент перехода.

Он сложил на груди руки.

– Я отдаю себе в этом отчет.

Она взглянула на него из-под опущенных век.

– Зачем целых три зонда?

Он потер уставшее лицо.

– Дадут нам необходимое число сигналов. Те должны поверить в то, что увидят. Ранее мы перемещались всей стаей. Это убедит их, что ничего не изменилось. Может также привести к тому, что они разделят силы, что даст нам больше времени на бегство. Пока они будут координировать время и расположение, мы успеем исчезнуть.

Она стояла рядом, вперившись в виртуальное пространство перед ними.

– А что будет, если они захотят проверить те невидимые семьдесят процентов левого переднего сектора?

В окружающем их полумраке он едва заметно покачал головой.

– Они не отважатся действовать вслепую. Риск разделить силы и потерять ориентацию был бы слишком велик. Им необходимо знать нашу конечную точку, чтобы отправиться за нами и не растерять друг друга.

Он замолчал, активировал имплантат и установил соединение с Логикой. Монстро автоматически показал ему ее образ с радара Куспис, видимый в глубокой темноте подпространства. Через миг услышал в голове короткий рапорт:

– Успех операции семьдесят девять процентов. Вероятные потери – до десяти процентов.

Он почувствовал тот характерный холод мысли, которого он никогда не ощущал при контакте с живым существом. Быстро отсоединился и, прикрывая глаза, отдал приказ:

– Приготовиться к выходу из подпространства».

КОССАКОВСКАЯ Майя Лидия. «Такеши. Танец тигра» («Takeshi. Taniec tygrysa»)

В прошлогодних обзорах мне уже приходилось рассказывать как о Майе Лидии Коссаковской, так и о первом романе ее нового цикла. В 2015 году «Фабрика Слов» выпустила вторую книгу, продолжающую сюжет о земной колонии на чужой планете, переживающей странную и страшную трансформацию.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Животные чувствуют. Деревья чувствуют. Ягуар чувствует. Лес – неспокоен. А лес – это я. Спасайте мир. Потому что никогда, запомните это, никогда не оказывался он так близко от гибели. И все же эту битву мы можем выиграть. И не сметь трогать этот меч!».

Второй том бестселлерового цикла «Такеши» королевы польской фантастики Майи Лидии Коссаковской. Популярнейшая польская автор фэнтези возвращается в мир острых мечей, сражений суровых орденов и высокой технологии. К тому же, сервирует пикантное блюдо из магии вуду и ходящих по земле демонов».

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: http://ksiazki.polter.pl/Takeshi-Taniec-t... ; автор: Бартош Щижаньский).

«Танец тигра» – это продолжение вышедшей год назад «Тени смерти», открывавшей цикл о приключениях воина «Такеши», авторства Майи Лидии Коссаковской. Первая часть была чтением, наполненным действием, и при этом увлекательным. Увы, второй том решительно слабее.

Такеши по прозвищу «Тень Смерти» оказывается вторично подвергнут испытанию Черной Водой, которая для многих адептов закончилась болезненной смертью. Его старый друг смотрит на это с беспокойством, раздумывая, каким образом он может помочь. Тем временем, за границами Вакуни происходит кое-что важное: в Антилии власть захватывают порвавшие с традицией атеисты, желающие полного искоренения шаманизма. Все указывает на то, что весь мир идет к изменению – открытым остается лишь вопрос, будут ли это изменения к лучшему.

Главной проблемой «Танца тигра» остается то, что Коссаковская пытается ухватить за хвост слишком много сорок. Хотя роман – не слишком объемистый, писательница намечает множество сюжетов, однако ни одному не посвящая достаточно внимания, чтобы сделать его исключительно важным. Заглавного Такеши в книге – немного, словно лекарства, исключительно многообещающая после «Тени смерти» битва мрачных колдунов со зверолюдьми долгое время пребывает на маргиналиях, где-то на фоне мелькает ниточка для адептов Черной Воды, а больше всего места автор посвящает повстанческому движению в Антилии и столкновению новой власти с сильными шаманами. Сама по себе, это интересная линия (а в соединении с элементами инициационной литературы становится даже чрезвычайно интересной), но Коссаковская соединяет ее с остальными не слишком-то ловко. Это более всего раздражает, если принять во внимание, как много указывает на то, что столкновение холодного рационализма с силой традиции должно бы стать соединительной тканью для всего цикла – но завязка этой линии выглядит бледно, а «Танец тигра» производит впечатление слепка слабо связанных между собою линий, вырванных из чрезвычайно разных миров.

Второй том «Такеши» утратил живость не только с точки зрения сюжетной слитности, но с точки зрения широко понимаемой динамики. Из-за того, что линия заглавного героя сведена к десятку коротких и малозначимых сцен, темп действия решительно снизился. Чуть ли наибольшим позитивом «Тени смерти» было то, что пока читатель успевал устать от чтения хотя бы немного, книга уже заканчивалась – была она быстрой, интенсивной и приятной. В «Танце тигра» Коссаковская куда-то подевала ту легкость, а единственным, что она предложила взамен – стала линия гибнущих в неравной схватке шаманов. Наверняка обмен этот нельзя принять как равноценный.

Второй том «Такеши» – книга решительно более слабая, чем «Тень смерти». Насколько первая часть была динамичным повествованием, от которого непросто оторваться, настолько «Танец тигра» сложно приписать какому-то определенному жанру. Он полон длиннот, он неглубок, и спасается лишь благодаря вполне недурственному перу Мийи Лидии Коссаковской и нескольким хорошим сценам. Я надеюсь, что это случайность, и что в следующей части автор вернется к форме, какую она представила в первом томе».

ФРАГМЕНТ

Фумико и луна

Ночь была черна и пуста. Такое же сумрачное ничто наполняло и душу дамы Фумико. На небе висела равнодушная луна. Белая, фосфоресцирующая. Цвета смерти. Светлые лучи наделяли тем цветом все вокруг. Цветом кости. Снега. Тумана. Распада и мертвечины.

Посланница Усыпленной Ивы не отчаивалась. Она просто оставалась сущей среди этой холодной, одинокой ночи.

Нужно ей было принять решение. Важнейшее в ее жизни.

И, глядя на диск луны, она его приняла.

Не могла она свободно распоряжаться своей личностью. Если бы она ушла, направившись за Такеши, предала бы Орден. А ведь она к нему принадлежала. Была его частью. Веткой Усыпленной Ивы. Ветка, оторвавшаяся от ствола, умирает. Ранив дерево.

Она сжала губы.

Да, она останется. Это будет ее кара и ее покаяние.

Она сосредоточится на работе. На работе – и больше ни на чем. Потому что такова ее природа. Разве нет?

Белая луна сменилась белым рассветом, когда госпожа Фумико вернулась к обязанностям.

Она станет служить Омуре, сделает все, чего ждут мастера, навсегда отдаст им душу и сердце, оставшись верной до самой смерти.

Ведь ничего иного ей и не остается, верно?

* * *

Рей ушел из дома господина Омуры, никем не провожаемый. Блеск, скрытый в посохе путника, весил, казалось, больше любого кармического долга.

Перед тем как покинуть покои, странствующий монах осмотрел скромный скарб приятеля, но не нашел там ничего, что могло бы стать памятью о Такеши. Кроме, конечно, меча. Однако он не думал, что когда-нибудь сумеет отдать его владельцу. Нить жизни порвалась. Человек, некогда называемый Тенью Смерти, вошел меж спицами извечного колеса превращений. И он наверняка хотел бы, чтобы к оружию его отнеслись с уважением и надлежащей любовью.

Рей намеревался возложить Блеск в далеком горном храме как своего рода реликвию от умершего друга. То место излучало силу и покой. Ками меча сумеет там отдохнуть, вслушиваясь в тишину, пока мир не завершит своего существования.

Покой.

Странствующий монах сильно этого жаждал, но в душе его жил нынче вихрь и безумствовала там метель. Рей пытался произносить святые сутры, но повторение мистических текстов в состоянии без малого безумия от отчаяния и чувства вины оказалось слишком близким святотатству.

Потому он шагал вперед, молча, старый, пустой и сокрушенный внутри, будто высохший орех. Чувствовал себя так, словно он потерял брата-близнеца. Половину сердца. Свет солнца.

Еще никогда он не был настолько одинок.

Шел он вслед своему предназначению, укутанный в тень, и была то темная, густая и дышащая холодом тень смерти.

Утро уже вошло в полную силу. Птицы дня певуче перекликались, светлые пятна поблескивали на тропе, словно случайно просыпанные золотые монеты.

Погруженный в тяжелые, свинцовые мысли, Рей сперва не обратил внимания на странную дрожь в сознании. Не чувство – скорее, тень чувства. Слабый отсвет старой связи. Шепот. Прикосновение сознания. Пробуждение, что тотчас превратилось в замирание.

«Такеши!» – подумал он, пойманный врасплох.

Остановился, прикрыл глаза и вслушался во внутренний голос.

Но это было лишь туманное, далекое присутствие.

Тогда он понял, и сердце его сжалось от жалости и страха.

Этот странный проблеск, возвращение на миг утраченного контакта, мог означать лишь одно. Его друг, его брат, товарищ его по Черной Воде не познал покой и после смерти. Рей понял это, знал, что, по сути-то, Такеши был хорошим человеком с чистой душой, хоть карму его пятнало множество кровавых поступков. Он питал надежду, что свет победит, а круг перерождений окажется милостив к тому, кому дали прозвище Тень. Но все же он питал сомнения.

Такеши не облачится в следующее человеческое тело. Возродится он разве что как Ашура, воинственный демон, что станет бесконечно гибнуть и возрождаться из мертвых только затем, чтобы вновь вставать к битве.

И Рей, именно Рей и никто другой, стал причиной того, что его друг преждевременно сошел с тропы своих дней и не имел времени святой жизнью заслужить себе шанс на очищение кармы.

Пустой орех раскололся, словно на него наступили, раздавили. Рей упал на землю, сломанный отчаянием.

Вот как прислужил он человеку, который многократно спасал ему жизнь. Из-за своих жалких, безумных предчувствий сбросил он его в адские бездны.

Небо, которое, казалось, напоминало холодный синий глаз, с удивлением поглядывало на странствующего монаха, что согнулся на краю дороги и рыдал, словно потерянное дитя.

Глазами пса

Река была большой, серой, широкой, словно пояс от кимоно. Размашисто разливала свои воды, глубоко вгрызаясь в илистый берег, осознавая собственную силу. Казалась она густой от несомой в потоке грязи, но неудержимо рвалась вперед, упорная и сильная, будто водяной вол.

Поверхностью ее кружили многочисленные барки, моторки и примитивные плоты, подобные роящимся насекомым. Воняло жженой биомассой, рыбой и гнилью.

Самой серединой течения, словно твари из подводных стран, плыли тяжелые, темные, огромные стволы циболийских гротников, самого дорогого и стойкого дерева, какое знали мир. Слизкое, мокрое богатство Антилии, выдранное прямо из внутренностей джунглей.

Уставшие, грязные, потные плотогоны сражались с сопротивляющимися плотами, столь огромными, что люди на них казались просто спичками. С рассвета они старались заякорить партию древесины при временной запруде, выстроенной в рукаве реки, чтобы оценить, осмотреть и рассортировать товар. Вечернее солнце окрашивало уже небо в красный цвет, а им еще далеко было до конца работы. Длинные, заостренные стволы гротников, казалось, сознательно сопротивляются. Не сдавались, даже поваленные, мертвые уже, совершающие свой последний путь к столице страны. Даже мелкая ошибка могла бы закончиться для работников травмами. Потому трудились они старательно, внимательно, невзирая на усталость, хотя на берегу призывно горели огни рыбацкой деревушки, музыка, доносящаяся из таверны, и запах жареного мяса.

Сельцо было отвратительным. Раскиданные вдоль реки бараки, склад из жести, служивший еще и магазином, абы как сколоченные домики с террасами на столбах, вбитыми в илистое дно, и один большой, кривой трактир, да, собственно, корчма с продажей на разлив, склонившаяся над водою, с нахлобученной стрехой из листьев, словно в неопрятной юбке.

Клиенты таверны, рыбаки, плотогоны и кабукли, громкие, подпитые, с глазами, блестящими, словно ночное небо, искали забытья в здешнем пойле, любимой sancta aqua, которую гнали из тростника и одного из видов лианы, содержащей легкие галлюциногены и алкалоиды. Вечер был душным и теплым. Музыка в трактире, веселая, громкая и простая, вставала над ним, словно испарения, заглушая таинственные, дикие звуки ночного леса. Мужчины смеялись и пили, женщины танцевали, хлопали в ладоши и тоже заливали за воротник. Всюду крутились полуголые ребятишки, подкармливая краденными со столов кусочками домашних бихо малых водных хищников, разводимых селянами и выдрессированных загонять рыбу в сети. Под баром и террасой прохаживались в поисках крошек цыплята, округлые, взъерошенные глухоты, разводимые ради вкусного мяса, а еще йама – серебристо-синие ящерки, длинной с человеческую ногу.

На решетке шкворчало «лесное мясо», то есть то, что удалось подстрелить нынче в джунглях.

Мог ли кто в подобном бардаке обратить внимание на большого белого пса в коричневые пятна, лежавшего в тени под бараком? Конечно же нет. Дворняга – и дворняга. Всегда какие-то крутятся около людей.

Но пес видел все.

Звали его Шибу, и давным-давно он прибыл из Вакуни. И хотя он тосковал за домом, не ожидал, что скоро туда вернется. У него была миссия.

Именно она и привела его сюда, на край циболийских джунглей. Еще ночью он отправится дальше, вглубь тропического леса. Пока же – прогуляется и присмотрится ко всему внимательней. Серьезными, карими глазами пса.

Глазами шпиона.

Работники упивались, пели, братались, ругались, занимались любовью с женщинами, а потом ложились спать, а Шибу прикидывал их число, умения, количество сплавляемой древесины, ее цену, состояние инструментов, богатство сельца и царящие политические настроения.

Наконец, когда тьма сделалась столь же непроницаема и необозрима, как и джунгли, он решил, что пора в дорогу.

Ночные птицы ревностно перекликались, а пятнистый пес неутомимо бежал на запад, в самое сердце континента.

Никто не заметил, как он ушел.

* * *

Священник Педро Хуан боялся. Боялся как никогда ранее.

Был он простым человеком и никогда не мечтал об пальме мученичества. Единственное, чего он хотел, это сделать в жизни что-нибудь хорошее. Полезное. Хоть чуть-чуть приблизить победу Света. Во славу Господа.

Потому много лет назад он основал приют для детей и скромный лекарский пункт, что разрослись, благодаря его тяжелым трудам и непримиримой борьбе за деньги, в настоящий детский дом и больницу. Дело жизни трудолюбивого монаха.

На самом деле, ничего серьезного. Он не содержал никакого фонда, не зарабатывал деньги. Все предприятие его непрестанно колебалось на грани краха. Педро Хуан был в состоянии обеспечить ребятишкам по-настоящему скромные условия. Немного каши грубого помола, пару репок, порой, по праздникам, немного лесного мяса, благодаря доброте кого-то из приязненных охотников. Лохмотья на хребет и гамак в общем зале.

И все же деятельность его обратила на себя чье-то внимание.

Нашелся некто, решивший, что бедный монах спит на матрасе, набитом деньгами.

Педро Хуан таращился пустым стеклянным взглядом на широкую, наглую морду пришельца и все еще не мог поверить, что это не галлюцинация. Силой всего сердца пытался уразуметь, что говорят эти широкие, грубо лепленные губы, но просто не мог.

Наверняка, что-то дурное. Наверняка – опасное.

Но каким чудом?

Кого, на милость Божью, может искусить скопище трех кривых халуп, выстроенных из досок, неошкуренных бревен, сухой листвы бальдахии и всяческого лесопильного мусора – или маленький госпитальный барак?

Как видно, этих людей – могло.

Было их восемь, вооруженных ножами и мачете. Только главарь банды, comandante, держал в руках старый битый штуцер, которым он теперь грозно потрясал перед бледным лицом священника.

– Где деньги? Говори, толстая церковная свинья! Говори, а то я тебя вспорю!

Педро был низким и худым, словно щепка, а теперь-то сжался еще больше, словно желая спрятаться в складках собственной сутаны.

Он нервно заморгал. Страх совершенно лишил его разума, и он не мог сообразить, что нужно этому мужчине со штуцером.

– Деньги? – выдавил он. – Нет денег. Это не магазин, сеньор.

Молниеносный удар прикладом повалил его на землю.

– Ты, крысиный выпердыш! Смеяться надо мной будешь?! Я тебя, сука, уважению научу! Встать! Встать, кусок дерьма, когда я с тобой говорю!

Несчастный священник, хоть и ошеломленный ударом, пытался подняться с земли, когда сильный пинок вновь опрокинул его на пол. Пальма мученичества оказалась так близка, что он слышал уже под черепом шум ее золотых листьев.

– Развалить это говно! – орал между тем comandante, указывая оружием на дома приюта. – Ищите деньги и телок! Вперед!

В скорченного, страдающего монаха вдруг ударило понимание. Проблеск неописуемого ужаса.

«Девочки, – подумал он. – Боже Святейший! Спаси девочек! Не позволь, чтобы случился с ними такой ужас!».

Он хотел встать на колени, молить, заклинать, но сумел лишь подняться на четвереньки.

– Сеньор! Сеньор! Милости, молю! – стонал он, но предводитель шайки лишь плюнул презрительно ему в лицо.

Бандиты уже метались по двору, словно стая бешеных лис.

Педро Хуан мог лишь смотреть на то расширившимися от ужаса глазами. Только теперь он заметил, что на углу веранды, словно на спасательном плоту, что никак не отплывет, стоит группка младших детей, собравшихся вокруг полумертвой от страха старушки, сестры Аделии.

– Молитесь! – крикнул он. – Молитесь! Пойте!

Потому что это наверняка последний наш час, – добавил он мысленно.

И дрожащие, слабенькие голоски послушных сироток начали выводить к солнцу:

Господи на небе,

Молимся Тебе.

Дай нам больше силы,

Спаси от могилы...

– Заткнитесь, гребаные паразиты! – рыкнул мужик со штуцером. – Не хочу слушать этих жалких, церковных причитаний!

Но песнь не смолкала.

Дети пели все громче, с зажмуренными глазами, сохнущими дорожками от слез на грязных щеках, словно погрузившись в транс.

Сomandante подскочил, ударил по лицу ближайшего мальчишку: тот свалился на доски веранды, словно ворох тряпья.

– Хватит! Заткнитесь, а не то поубиваю!

Они не послушались. Мир этот, наполненный грубостью и обидами, захлопнулся за ними, словно огромные ворота. Они не хотели туда возвращаться. Пели.

Не предай нас силе злого

Пришли ангела златого!

Это вовсе не походило на молнию. Скорее, на клубы тумана.

Вот только туман был золотым. И страшным.

Существо, рождавшееся как раз из писка сирот, пылало пламенем. Крупинки светящейся пыли, монетки света неустанно перемешивались, создавая стрельчатую, словно колонна, фигуру, укрытую туманом золотистых крыльев.

Ангел (поскольку это должен был оказаться ангел, если уж Хуан Педро желал сохранить веру и хоть толику здравого ума) чуть склонил набок овальную голову, поднял лишенное глаз лицо и открыл рот, в котором открывалась бездна.

Дохнул живым пламенем.

Бандиты comandante успели лишь издать рык ужаса, а потом превратились в метущиеся факелы. Воя в нечеловеческой муке, они сталкивались, бились о стены домов и конструкции веранды, ничего, однако, не поджигая. Наконец они попадали на землю, сжавшиеся, скорченные и пропеченные, будто кто-то порядком припекал их на вертеле.

В воздухе носился запах хорошо прожаренного лесного мяса, а священник чувствовал подступающую тошноту.

Главарь шайки стоял посредине подворья, целясь в Ангела Пыли из своего старого штуцера. Широкое лицо мужчины было упорным и бесстрашным, хоть он наверняка знал, что ожидает его смерть.

Туча золотистой пыли с крыльями из туманных испарений двигалась к нему, потрескивая, будто костер. Хоть и слепая, она прекрасно знала, куда плыть. Протянула призрачные руки, словно желая обнять бандита. В распахнутых ее устах дрожал и бился ад.

Главарь выстрелил дважды, целясь в голову и грудь существа.

Когда отгремел грохот, раздался певучий, высокий стон, словно воздух превратился в стекло, теперь расколовшееся.

Ангел схватил comandante поперек быстрым уверенным движением, затолкал в пасть и пожрал.

Длилось это краткий миг. Потом он окружил себя туманом крыльев, распался на миллион пылинок и исчез.

– Боже единый! – простонал испуганный священник.

Сестра Аделия присела, пытаясь привести в себя потерявшего сознание Алонса. Остальные дети, сбившись в тесную кучку, стояли в молчанье на веранде. Глаза у них были холодны и совершенно спокойны. Ни следа испуга или шока. Случилось именно так, как им обещали, учили всю их жизнь. Прибыл божий ангел и исполнил справедливость. Злых ждет страдание, добрых ожидает вечность.

Восславим Господа.

– Восславим Господа, – простонал Педро Хуан. – Возблагодарим его за чудо спасения! Это было великое чудо, верно?

– Si padre, – ответили вежливо дети.

– Ну а теперь – произнесем молитву, Поблагодарим доброго Отца Небесного. Он спас нам жизнь.

Все встали на колени. Выглядели так сладко, с мордашками, полными серьезности, с ручками, сложенными для молитвы.

Если священник еще сомневался, то быстро оставил сомнения. Живя в сельве, не стоит слишком глубоко копаться. Это опасно.

Впрочем, разве бедные испуганные малыши смогли бы призвать демона? Да и откуда бы. Их сердечки чисты, а вера глубока и наивна. Именно благодаря этому ангел и прибыл с подмогой. А то, что он выглядел как чудовище... Как знать, что есть красотой в глазах Господа?

Бандиты наверняка заслужили суровую кару. Они были преступниками, терроризировали всю округу. Все вздохнут с облегчением теперь, когда тех настиг гнев небес.

Уже вечером в нескольких ближайших деревеньках рассказывали как златоволосый, облаченный в белые одежды Божий посланник огненным мечом порубил негодяев, что посягнули на жизнь невинных детишек. Вскоре о чуде узнали по всей провинции. Люди из Миллагроса были горды, что именно их скромный приют был спасен ангелом. Вскоре после того происшествия к нему начали идти пилигримы.

Отец Педро улыбался, благодарил за подношения и добрые слова. Охотно описывал, сколь красив и полон величия был небесный избавитель. Сколь строго говорил он к преступникам, прежде чем обрушил на них справедливую месть. Сколь мудрыми словами укреплял и предостерегал детей пред темными тропами зла.

Более того, с каждым днем он все святее и глубже верил в собственные рассказы.

* * *

Но был и некто еще, хорошо запомнивший Ангелы Пыли.

Невзрачный, белый пес с коричневыми пятнами. Бежал теперь дальше на запад, в глубь мрачных, влажных, тропических лесов, чтобы выполнить задание.

Искал он Ягуара, бога сельвы. Непредвиденного, жестокого и дикого, будто первобытные джунгли.

Не был он первым, кто отправился с такой миссией, и понимал, что наверняка не будет он последним.

И что ни один из предыдущих посланников не вернулся.

Ведь истинное имя Ягуара звучало как Убийца».

РАДУХОВСКАЯ Мартина. «Черные огни: Слезы Майи» («Czarne światła: Łzy Mai»)

Мартина Радуховская – автор двухтомного цикла о Иде Бжозовской, современной шаманке в городских пейзажах. (Цикл, кстати, встречен был, судя по отзывам критиков и читателей, довольно тепло). «Черные огни» же – попытка сыграть на поле киберпанковом (ну, в том приручено-масскультовом его смысле, где «кибера» становится какое-то количество, а с «панком» дело куда как похуже).

Мартина Радуховская родилась в 1987 году, живет в Еленя-Гуре. Выпускница Валлийского университета (психология и криминология), закончила также Йоркский университет по специальности нейробиология.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Год 2037. Через три года после кровавейшего из восстаний в истории Новых Горизонтов лейтенант Джаред Квинн возвращается на службу в отдел убийств. На страже безопасности граждан стоит «Riot Shield» – кибернетический страж закона, выручающий отдел почти во всем, от раскрытия потенциального преступления до допроса виновного. Однако быстро неуловимый убийца заставляет следователей вернуться к традиционным методам.

Квин, сопротивляясь травматическим воспоминаниям, кризису личности, тяжелыми снами и маниакальной жажде мести Майе – синтетической экс-полицейской и своей старой партнерше – близок к настоящей паранойе. Когда он понимает, как много соединяет его с убийцей, от безумия его отделяет лишь шаг...

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: http://naekranie.pl/recenzje/czarne-swiat... ; автор: Михал «Джево»Талашка)

После совершенной истории об Иде Бжозовской («Шаманка Мертвяков» и «Демон Зеркал»), Мартина Радуховская возвращается в совершенно другом стиле с книжкой «Черные огни: Слезы Майи», подавая нам архиинтересную историю в киберпанковых тонах. Достаточно с десятка первых страниц, чтобы оказаться убежденным: автор настолько же хорошо разбирается в тематике бездушного мира будущего, как и в тематике магии и духов.

Первый том цикла «Черные огни» начинается с милого сердцу читателя эпизода стрельбы в главном офисе корпорации «Beyond Industries», производящей реинфорсин – чудо-лекарство, чье создание усложнило и так уже не слишком простую реальность. Благодаря его применению можно лечить неврологические проблемы у людей (хоть это и может иметь проблематичные побочные эффекты), а андроиды, на которых его применяют, начинают чувствовать эмоции. Впрочем, как после окажется, реинфорсин обладает также и другими способностями, еще более пугающими. Очевидным образом, такая субстанция очень быстро становится желанным объектом многих людей и организаций, и одна из них решается захватить ее силой. Именно во время этого нападения лейтенант Джаред Квинн теряет своих лучших друзей, а почти гибнет сам. Просыпается он в совершенно иной реальности, с улучшениями, которые он ненавидит, и с чувством, что его предала Майя, синтетическая напарница по работе. Он возвращается на действительную службу и движется по следу серийного убийцы, ведомый манией воздания справедливости своей прошлой полицейской напарнице.

Начинается непростое расследование в стенах Новых Горизонтов, столицы государства, которое пережило биологическую войну и таяние ледников, город, в котором механические улучшения обычны, а взбунтовавшихся андроидов уничтожают на месте. За безопасными стенами хорошо охраняемого города находятся территории бунтовщиков, но информации о них почти нет. Во всем том хаосе лейтенант Квинн, будучи не в состоянии никому доверять, пытается настигнуть убийцу, но чем ближе развязка, тем больше пугает его открывающаяся правда. Гениальное описание расследования, начиная от построения профиля убийцы, приводит к тому (и это, полагаю, результат образования автора, которая обучалась как на психологии, так и на криминологии), что читатель, переживая за главного героя, не может от них оторваться. Радуховская снова поражает богатством представляемого мира, а прежде всего – разноцветием и глубиной создаваемых героев.

«Черные огни: Слезы Майи», таким образом, вполне удался как детектив, однако роман, прежде всего, чудесный пример несколько позабытого в последнее время жанра. Все три канонических момента киберпанка – огромные корпорации, страх перед утратой человечности из-за большого числа модификаций и, наконец, вопрос, вещь или существо андроид – оказались умело вплетены в совершенную историю. Особенно трогают моменты, когда Квинн пользуется ненавидимыми усовершенствованиями, чтобы выяснить правду и убедить в своей правоте терапевта – а Майя пытается понять эмоции, пытаясь их анализировать с точки зрения андроида. Остается ли Джаред человеком? Стала ли уже им Майя? А может техника навсегда изменила вид хомо сапиенс? Благодаря Радуховской мы можем с беспокойством глядеть в близящееся будущее, поскольку – кто знает, когда нам придется задавать себе эти вопросы по-настоящему?

Единственным, что может на некоторое время притормозить читателя – это огромное число понятий и информации, которые предоставляет нам автор «Слез Майи», будто позабыв, что люди обладают меньшими вычислительными мощностями, чем машины (особенно если они не решились на импланты). Говорят, что Майя Лидия Коссаковская – первая дама, а то и королева польской фантастики, а мне кажется, что в молодом поколении как раз начинает формироваться оной фантастики принцесса».

ФРАГМЕНТ

Пролог

В неподвижных глазах Майи отражается огонь.

Лейтенант Джаред Квинн не мог отвести от них взгляда. Адреналин сглаживал боль настолько, что он почти позабыл о простреленном боку, а шум крови почти заглушил гул пожара и треск сыплющих искрами кабелей. В одном из соседних помещений все еще раздавались выстрелы и жуткие крики, но Джаред не обращал на них внимания. С растущим беспокойством он пытался читать в пустых глазах Майи. Серебристые радужки андроида казались двумя клочками грязного снега, а сочащиеся из-под век слезы вызывали в памяти образы кристалликов льда, медленно тающих в тепле лучей.

Кабинет, в который Квинн затащил парализованную репликантку был чуть ли не последним уцелевшим помещением во всем офисе «Beyond Industries». По крайней мере, одним из немногих, поскольку в остальных разверзся чистый ад. Сквозь стену из бронированного стекла Джаред прекрасно видел разбитую, горящую лабораторию. Там уже не осталось никого живого, бой быстро переместился на нижние этажи, пятная дорогу лужами крови и телами мертвецов. Хакнутые системы безопасности отключили распылители, прежде чем вода успела сдержать пожар. Мокрая мебель, аппаратура и компьютеры взрывались паром и перемаргивались коптящим пламенем. Пол засевали осколки стекла и обломки разнесенной мебели. Раз за разом раздавалось пощелкивание трескающихся от жара лампочек, немногие из уцелевших нервно помигивали, гудя в такт вспышкам.

Квинн не мог бы сказать, как долго все продолжалось. Безумствующий в лаборатории огонь, насыщаемый легковоспламенимыми химикатами, гудел все сильнее, скворчащий воздух судорожно подрагивал, а каждая секунда, казалось, длилась бесконечно. Совершенно как если бы высокая температура уничтожала не только материю, но и время, замедляя его, растапливая, растягивая. Откуда-то из глубин дома доносилось монотонное гудение тревоги, отзвуки взрывов, грохот, дикие крики атакующих, вой убиваемых. Жуткая какофония потихоньку стихала, выдавливаемая зловещей тишиной.

И тогда грянул одиночный выстрел. Куда громче и ближе, чем предыдущие. Джаред непроизвольно втянул голову в плечи, а потом оглянулся и замер, увидев фигуру сержанта Маркуса Блейка. Мужчина стоял в пылающей лаборатории, всего в нескольких шагах от них, сразу по другую сторону стеклянных дверей кабинета, в котором спрятались Квинн и его андроид. Маркус глядел прямо на командира, но не видел его. Разделяло их прокопченное усиленное стекло, забрызганное кровью, исчерканное густой сетью трещин. К тому же, комната тонула в полутьме, а поверхность стекла переливалась отсветами огня, дополнительно ограничивая Блейку видимость. Прежде чем Квинн успел сделать хоть что-нибудь – крикнуть или моргнуть фонарем – детектив внезапно оглянулся и вскинул оружие. Сумел выстрелить лишь раз. Откуда-то со стороны лестницы затарахтел автомат. На груди Маркуса расцвел букет алых пятен, рот его раскрылся в крике, но крикнуть он так и не сумел. Пистолет выпал из руки, тело грянуло о пол.

Лейтенант выругался, а когда увидел стрелка, выругался снова. Припал к Майе, схватил ее за воротник куртки, вытащил из-под полок и поволок к самой стене кабинета. От тела детектива их теперь отделяло не больше полуметра. Джаред вздрогнул от взгляда его мертвых глаз и быстро отвел взгляд.

Он был последним, – подумал, чувствуя, как в венах его начинает бушевать бессильная ярость.

Стена, под которой они оказались, как и дверь, была из бронированного стекла. Совершенно прозрачного, но парадоксальным образом, лишь здесь они и могли оставаться незамеченными. Спрячься они за мебелью – это принесло бы обратный результат. В глубине комнаты царили холод и темнота, там они были заметны, как на ладони. Не предполагали, что случится такая резня – да они вообще не предполагали никаких проблем, – потому не имели на себе тактических скафандров. Вместо них носили униформу «Guardian Angel», чьи маскирующие механизмы ограничивались динамическим адаптированием пигментации. А за стеной пылали лабораторное оборудование, инструменты, компьютеры. Танцующий огонь обманывал детекторы движения, сверкание его ослепляло стандартные инфракрасные датчики, а нагретое стекло обеспечивало прекрасное укрытие от термовизоров. Квинн никогда слишком сильно не интересовался роботикой, но дал бы руку на отсечение, что машина, ответственная за смерть Блейка, не имела IRDH, Infrared Digital Holography, визирной системы, что делала возможной голографическую реконструкцию находящихся в огне объектов. Словом, чем ближе к огню они держались, тем большей была правдоподобность, что убийца Маркуса их не увидит.

И точно, не увидел. Быстрым шагом он пересек лабораторию, внимательно осматривая каждый угол, а стеклянная крошка хрустела под тяжестью его титановых стоп. Наконец, механический солдат исчез за дверью, ведущей в коридор. Вновь наступила тишина, нарушаемая только потрескиванием огня.

Джаред несколько расслабился и взглянул на Майю. Прошло несколько минут, прежде чем где-то на дне ее зрачков замаячил наконец-то проблеск сознания. Квинн с облегчением вздохнул и, ведомый странным рефлексом, импульсом, над которым он не сумел возобладать, взял репликантку за руку. Никогда ранее он не делал чего-то подобного, жесты такие резервировались исключительно для людей. И теперь, удивляясь сам себе, он ласкал большим пальцем тыльную сторону ее ладони и молился, чтобы она, наконец-то, пришла в себя.

Майя не ответила на пожатие. Лежала навзничь, совершенно неподвижная, кроме коротких моментов, когда ее филигранное тело сотрясали судороги. Все время она глядела на товарища отсутствующим взглядом и чуть шевелила губами. Джаред сильнее сжал пальцы, глубоко воткнул их в синтетическую кожу, чтобы вырвать Майю из отупения, поддержать ее прикосновением, уверить, что она не осталась в одиночестве, а прежде всего мобилизовать ее к действию, напомнить, что лейтенант Квинн все еще жив и нуждается в помощи...

Я боюсь не за нее, – понял он вдруг с такой убежденностью, что аж мурашки побежали. Только теперь он понял, что когда она свалилась ему под ноги, сраженная электромагнитным импульсом, он не почувствовал ничего, а в голове его мелькнула лишь одна мысль: проклятие, один он не справится, без ее нечеловеческой помощи.

«Я молюсь вовсе не об ее спасении, – исповедовался он сам перед собой, безрезультатно пытаясь заглушить муки совести. – Я молюсь о собственном. Потому что если Майя не придет в себя, у меня практически нет и шанса».

Джаред снова встретил мертвый взгляд детектива Блейка.

Он был последним, – подумал он снова, и осмотрелся разрушенной лабораторией. От сержанта Хелен Маккэй осталось лишь мокрое пятно, скворчащее и исходящее паром в кругу пламени. Кровавые ошметки, которые всего-то час назад были детективом Максвеллом Россо, теперь декорировали кафель макабрической мозаикой. Рядом, в полуметре над землей, висел детектив Лоуренс О’Нилл, пришпиленный к стене длинными стальными прутьями. Пневматический молоток лежал у его ног.

Лейтенант стиснул зубы и отвернулся.

– Поспеши, пожалуйста, – прошептал он. На ощупь отыскал вторую руку Майи и сильно сжал ее. – Пожалуйста.

Тело репликантки в ответ вздрогнуло, а светло-серые глаза закатились.

* * *

Шум, приведший его в сознание, Джаред сперва принял за звук далеких выстрелов. Только вслушавшись внимательней, пришел к выводу, что это, скорее, частый стук, словно что-то тяжелое глухо молотит в металл. Прежде чем он понял – откуда, увидел, как на одной из стен лаборатории, высоко, почти под потолком, мерно выгибается дверка вентиляции. Наконец удар вырвал ее из стены, показалась худая нога в синей кроссовке. Кусок металла с грохотом упал на пол, подняв облако дыма и искр. Из вентиляции показалась вторая нога, потом туловище, плечи, шея, наконец – голова и лицо, окруженная короткими прядками пепельных волос...

Квинн громко втянул воздух, не поверив собственным глазам.

Это была Ошибка. Эллен Тейк. Криминалист, а теперь научный работник «Beyond Industries». Последний человек, которого Джаред рассчитывал увидеть живым в таких-то обстоятельствах.

Девушка осмотрелась по угасающему полю боя, потом неуверенно глянула вниз, оценивая высоту. Когда она присела на край о пустила ноги, готовая прыгать, Квинн уголком глаза заметил движение по другую сторону разрушенной лаборатории. Глянул туда, быстро идентифицировав противника. Кибернизированный клон, модель Easy Puppet, совершенно безвольная марионетка, контролированная посредством биочипа, помещенного в лобной коре. Ходячие глаза, уши и автомат охраны здания. В нормальных обстоятельствах называемые ласково Куколками Easy Puppet были вполне симпатичны и не доставляли хлопот. Проблема лишь в том, что час назад системы безопасности «Beyond Industries» сошли с ума, а Куколки охотно перехватили инициативу и принялись убивать все, что вставало у них на дороге.

Квин, недолго думая, прыгнул к двери. Выскочил из кабинета и нырнул между обугленными столами. Осторожно ступал по битому стеклу, приседал среди оборудования и химической аппаратуры, перебегал от укрытия к укрытию, все время думая лишь об одном.

Она – последняя.

В один момент позабыл о Блейке, О’Нилле, Россо и Маккэй. Запретил себе вспоминать, выбросил из головы кровавые картины, приглушил сознание. Сейчас нельзя было ему об этом думать. Им он уже не мог помочь, а вот Ошибке – мог. Тот факт, что вот уже пару месяцев она не работала на полицию, совершенно ничего не значило. Она должна выжить – она все еще была своей, а своих не бросают на погибель. Ошибка каким-то образом выжила в мясорубке, в то время как остальным его людям не повезло. Оттого Квинн не намеревался позволить, чтобы притаившаяся в противоположном углу Куколка сделала с ней то же самое, что с Хелен Маккэй.

Ошибка была последней.

Наконец она оттолкнулась от края. Прыгнула.

Но не сумела приземлиться.

Джаред бросился вперед. Easy Puppet открыл огонь. Лейтенант подхватил падающую девушку за пояс, заслонил собственным телом, потянул за собой. Пули ударили в стену сразу за ним, засыпав их кусочками кирпича и штукатурки. Они упали на пол в миг, когда первая гильза покатилась по кафелю.

– Лежи спокойно, – рявкнул Квинн дико бьющейся Ошибке.

– Рэд... – шепнула она, сразу распознав его голос. Моментально сделалась неподвижна. – Господи милостивый, Рэд, я была уверена, что ты погиб...

Новая порция пуль с грохотом разорвала штукатурку, заполонив воздух клубами пыли.

– Взаимно, девушка.

Третья серия, куда короче предыдущей, оборвалась, едва начавшись. Зашипела грязь, застучали гильзы. А потом все смолкло.

Квинн и Ошибка прижались к полу, прислушиваясь. Они не могли расслышать ни звука, в лаборатории стояла такая тишина, словно они лежали под звукоизолирующим одеялом. Вдруг девушка замерла, вцепилась пальцами Джареду в предплечье.

– Ты его видишь?

– Вижу, – прошептала она чуть слышно. – С другой стороны, за столом с центрифугами.

Лейтенант глянул в указанном направлении, а Куколка, словно того и ожидая, вышла из укрытия. Встала посредине лаборатории и принялась неторопливо поворачиваться, сканируя и прожигая воздух лучом лазера. Квинн услышал, как Ошибка задерживает дыхание. Обнял ее сильнее и прижал к земле.

– Не шевелись. Она реагирует на движение.

Тучи кирпичной пыли неспешно опадали, таяли, рассеивались. В любой миг они могли раскрыть их позицию.

– Рэд...

– Не шевелись.

Она не шевелилась. Парализованная страхом, не сдвинулась с места, даже когда красная точка прицела затанцевала по ее телу. Хотя они двое с Квинном были словно каменные фигуры, их выдавала пыль, взлетавшая в воздух от малейшего дыхания. Easy Puppet долго смотрела на них сквозь темную заслонку шлема. Увидела движение, в том можно было не сомневаться, но по какой-то причине огня не открывала.

Прошло с минуту, прежде чем Джаред решил потянуться за оружием к кобуре на бедре. Куколка не отреагировала. Позволила прицелиться себе в торс и спокойно приняла три пули, глубоко вгрызшиеся в защитный жилет.

Лейтенант и Ошибка глядели на него с недоверием, наконец – переглянулись.

– Вы еще долго намереваетесь так лежать? – спросил их звучный женский голос.

Квинн вскинул голову. Тихо фыркнул и широко улыбнулся.

– Мне нравится твое чувство момента, Майя.

Репликантка ответила ему небрежным салютом и вернула улыбку.

– К вашим услугам, лейтенант.

Она стояла на пороге кабинета, тяжело опираясь на ручку двери. На первый взгляд, она выглядела совершенно непритязательно: невысокая брюнетка с ласковыми чертами и быстрым взглядом светло-серых глаз. Ассиметрично постриженные волосы с одной стороны достигали ее плеча, с другой – заканчивались на линии челюсти. Были антрацитового цвета и сильно контрастировали с бледной кожей. Полицейская униформа, тяжелые кожаные ботинки, а уж тем более приставленный к плечу автомат, казалось, совершенно не подходили Майе.

– Ты ее обезвредила? – спросила Ошибка, поднимаясь с пола и указывая на заставшую неподвижно Куколку.

– Я, – призналась репликантка, после чего двинулась через лабораторию, легко приволакивая правую ногу. Жестом приказала им двигаться за ней. – Стюард все еще действует, мне удалось наладить связь...

– Стюард?

– Программа, управляющая всем домом, – быстро пояснила Ошибка.

– Его системы безопасности были взломаны, он потерял контроль над отрядами Easy Puppets. К счастью, Куколки сохранили общее сознание, хватило взломать одну, чтобы всех усыпить. Но это не продлится долго. Их биочипы инфицированы каким-то скверным вирусом, который то и дело рестартит, вычищая тем самым оперативную память. В любой момент аннулирует команду гибернации, а потому – валим отсюда, пока они не проснулись.

Они вырвались из лаборатории и припустили бегом в сторону лифта. Майя шла последней, прихрамывая боком и все время целясь в сторону входа в лабораторию. Двери кабины раздвинулись, небесный свет залил коридор. Репликантка вскочила внутрь последней, ни на миг не опуская оружия.

– На крышу, – скомандовала коротко.

Ошибка послушно приложила большой палец к сканеру папиллярных линий и нажала на кнопку. Квинн глянул на Майю. Та вернула взгляд, только когда дверь затворилась с тихим шипением, и кабина неторопливо двинулась вверх. Она перекинула автомат через плечо, отерла вспотевший лоб и уткнула серебристый взгляд в лейтенанта.

– Мне удалось установить связь с участком и вызвать помощь. Выслали за нами вертолет.

– Прекрасная работа, Май, – сказал Джаред и чуть поколебавшись, положил ладонь на ее плечо.

Она вздрогнула, удивленная, но не сбросила его руку.

– Я думала, что тебе уже конец.

– Я знаю. Я тоже так думала, – призналась она серьезно. – Я сняла экранирование, чтобы связаться со Стюардом, и как раз в тот миг они ударили гребаным ЭМП. Я едва успела отскочить за поле поражения, чуть не поджарилась. Наверняка, сегодня не мой день, Рэд.

Они замолчали оба, а потом глянули на табло над головою. Не сумели увидеть, сколько этажей отделяет их от крыши, потому что в тот же миг цифры заморгали и погасли, погружая их во тьму, а лифт резко подскочил и остановился между этажами.

– Накаркала, – вздохнула репликантка, прерывая гробовую тишину. Сегодня решительно не мой день».

ПАТЫКЕВИЧ Петр. «Пока не погаснут звезды» («Dopóki nie zgasną gwiazdy»)

Петр Патыкевич родился в 1973 году. По образованию он – политолог, но как многие из его поколения по специальности почти не работал. Сменил массу профессий (сам он упоминает журналиста газеты, охранника в супермаркете, мойщика посуды в пиццерии, грузчика, работника паркинга, страхового агента...). В фантастике дебютировал в 1996 году, рассказом «Черти». На сегодняшний день – автор семи романов и более десятка рассказов.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«А ведь однажды придет конец света, погаснут звезды и все придет к концу, даже жизнь их неведомого отца. Настанет новое небо и новая земля, но для них уже не будет там места. Останутся они в холодной темноте, осиротевшие на вечность.

После Падения ничего не выглядит так, как раньше. Лед и снег поглотили весь мир. По земле ходят голодные твари, в небе уже не властвуют птицы. Города стоят почти пустыми – заходят туда лишь мародеры, в поисках ценных артефактов. Снежные пустоши и дикие лесные чащи осваиваются группами охотников, отчаянно сражающихся за пищу. Оставшиеся в живых люди перебрались высоко в горы, где еще есть иллюзия безопасности. Они прекрасно знают, что тем, кого догонят на перевале огни, – не жить. Для большинства – лучше уж смерть, чем такое.

В такой реальности довелось жить Касперу. Парень даже не предполагает, какой ад приготовила ему судьба. Погоня за амбициями и чувство обязательств к близким заставляет его покинуть известные земли. Он начинает свой путь. А огни ждут неосторожных путников...

Войди в мир, в котором выживут лишь сильнейшие, где всякая книга – на вес золота, а древние человеческие обиталища скрывают величайшие секреты. В мир, который не прощает и малейшей ошибки».

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: http://www.dzikabanda.pl/dopoki-nie-zgasn... ; автор: Павел Дептух)

Постапокалиптика у нас пока не отцвела. Словно грибы после дождя растут очередные романы, дающие картину уничтоженного мира после ядерной погибели, после нашествия зомби или какой другой уничтожающей деятельности человека. Этот мир управляется своими законами и схемами, но Петру Патыкевичу удалось вдохнуть в них немного живительного морозного воздуха.

Автор сконструировал простую, но образцово говорящую к воображению картинку. Триста лет после т.н. Падения Земля – совершенно обезлюдевшее место, а последние представители человечества скрываются на вершинах гор, ведя непростую жизнь – даже, скорее, выживание. Важно только здесь и сейчас. Никто не заморачивает себе головы будущим, а уж тем более прошлым, на руинах которого родилась новая религия, необычайно простым образом объясняющая природу сущего мира. Опытные обитатели селений заботятся о том, чтобы хватало пищи, обогрева, теплой одежды, крыши над головой и чтобы никто не пал жертвой таинственных Светляков. Молодежь, хотя и более любопытная, чем старики, принимает это положение вещей, а вершиной их мечтаний является стать охотником или лесорубом.

Патыкевич вводит читателя в мир апатичный, безоружный, напряженно ждущий окончательной гибели. А в шестеренки его вбрасывает подростка Каспара, которому придется иметь дело (необязательно по собственному желанию) как с тайной, стоящей за погибелью, так и с предназначением, которое судьба приготовила человечеству. Роман начинается простенько, но втягивает нас сразу же, особенно очередными, тщательно дозированными элементами мозаики, складывающимися в картину мира. Автор все время умело лавирует между постапокалипсисом и фэнтези, юношеской приключенческой фантастикой, фантастикой научной и романом дороги, удерживая читателя в неуверенности – с чем именно он имеет здесь дело. А на самом-то деле – с каждым понемногу, в зависимости от точки зрения как читателя, так и героя. Автор, при этом, очерчивает убедительные и логичные социальные структуры, мифологию, живых, хорошо прописанных героев и – прежде всего – закладывает мощный фундамент под удивляющую нас тайну.

Особенная атмосфера, проработанный фон, логично и быстро идущий сюжет и простой, ручейком бегущий стиль письма, являются тем, что говорит об исключительности «Пока не погаснут звезды». Постапокалипсис никогда еще не выглядел так удивительно прекрасно и одновременно опасно, а Патыкевич доказывает, что и в этом жанре можно рассказать оригинальную историю».

ФРАГМЕНТ

В ту ночь Каспер не мог заснуть. Цепенел от одной мысли, что если не проследит, то Стах не придержется обещанного и не разбудит его вовремя. Последние полгода он, из старого учебника брата, тайно ото всех, учил значение световых сигналов, с нетерпением ожидая свой счастливый день. Такая оказия могла не повториться еще долго, нельзя было нею пренебречь, и он упрямо боролся с сонливостью. Лежал навзничь в темноте комнаты, прислушиваясь с открытыми глазами к знакомым звукам ночи. Дыхание отца и матери сливались в равномерный шум, печь истекала жаром, в камине посвистывал ветер. Малые оконца еще не начали сереть от рассвета, бессонное время тянулось бесконечно.

Наконец он не выдержал, вскочил с постели, набрасывая одеяло на голые плечи. Содрогнулся, прикоснувшись голыми пятками к каменному полу, но сапоги обувать не стал. Поплелся к кровати брата, аккуратно потряс спящего за плечо.

– Просыпайся, – шепнул.

Тот сразу сел. В темноте было не видно его лица, ускоренное дыхание потихоньку успокаивалось.

– Что такое? – рявкнул тот неохотно, когда уже понял, кто прервал его отдых.

– Ничего, ничего. Я подумал просто, что самое время собираться.

Сигнальщик глянул в окно, фыркнул со злостью.

– Не думай столько, это тебе мешает. На рассвете значит – на рассвете.

– Так уже скоро...

– Еще слово, и можешь позабыть, что когда-нибудь увидишь сигнальную. – Стах упал на матрас, натянул одеяло под самый подбородок.

Каспер вернулся к себе, но ложиться уже не стал. Смочил лицо холодной водою, согрел у печки озябшие сразу ладони, без аппетита прожевал полоску вяленого мяса. Оделся, выбирая из сундука лишь старые, поношенные вещи; для такой грязной работы новых было жалко.

Когда сквозь мутные стекла протиснулись первые, дрожащие полосы света, даже не поднял головы. Было ему стыдно той преждевременной побудки, и теперь он очень хотел доказать, что ему хватает терпения и рассудительности. Присел в кухне перед печью, обнял колени и поклялся себе, что и не посмотрит в сторону постели брата, пока тот не будет готов в путь.

Проснулся от толчка в спину.

– Вставай! Больше пользы от хромой собаки, чем от тебя.

Он вскочил, смущенный. Понятия не имел, на сколько он задремал – может и всего-то на несколько минут; как бы оно ни было, знал, что заслужил насмешку. Встал и молча побежал за Стахом, который отворял уже дверь.

Утро было хмурым, ветреным, неспокойным, приглушенный свет затирал контуры крыш. Они тихонько пробрались между хатами вверх поселения. Тут и там уже похрустывали лопаты хозяев, очищавших пороги, в крытых загонах блеяли голодные козы. Они миновали увешанный сосульками железный крест перед костелом, а потом и длинные сараи, где складывали дрова и лом. Еще с десяток-другой метров обложенной каменными шанцами дорожки, и наконец они оказались у подножия скалистого, почти отвесного обрыва. Черная черта Распадка, тянущаяся от вершины до половины высоты стены, исчезала в клубах синих туч.

Низкая, темная дыра штольни, вырезанной во внутренностях горы, равномерно, словно огромная раковина, гудела. Когда Каспер почувствовал на лице холодный сквозняк, сердце его затрепетало от счастья, но он не забыл о своих обязанностях; быстро раздул пламя в маленькой, застекленной лампе. Увидал несколько первых ступеней каменной лестницы, на которые ложился слабый отблеск, кусок неровной стены, полого выгнутый свод.

Стах положил руку на плечо брата, повернул его к себе.

– Не заставляй меня пожалеть, что я позволил тебе идти со мной, – в слабом свете лицо его казалось чужим. – Держись поближе, не задавай глупых вопросов и не делай ничего без разрешения. Ясно?

Каспер истово закивал, готовый на все, лишь бы только войти наконец в этот запретный для простых людей мир. Понимал, что Стах поступает противу обычая, взяв кого-то настолько молодого наверх; собственно, шестнадцатилетний подросток не должен даже приближаться к ступеням. Если бы что-то пошло не так, сигнальщик не сумел бы запросто объясниться перед старейшинами.

Отвесный коридор был настолько узок, что они не могли идти по нему рядом. Стах взял лампаду и двинулся первым, заполняя широкими плечами почти все пространство. Любой неосторожный шаг на выщербленных, скользких ступенях грозил им падением. По мере того, как они шли, делалось все холоднее, на стенах и потолке белели пласты инея. Холод от ступеней можно было почувствовать даже сквозь кожаные подошвы, дыхание опаляло морозом.

Это был очень длинный, кропотливый подъем меж монотонностью грубо отесанных стен, ровных, без каких-либо деталей, на которых можно было бы остановить взгляд. Все время Каспер видел вперед лишь на пару стоп, да еще черную фигуру брата, окруженную подрагивающим огоньком лампы. Когда оглянулся, показалось ему, что заглядывает он в мрачный бездонный колодец. Ветер свистел все громче, переходя от высокого посвиста в низкое урчание.

Примерно на половине дороги они повстречали спускающегося с поста второго сигнальщика с помощником. Каспер даже не сумел разглядеть черт их лица. Только белки посверкивали в темном обводе сажи. Они разминулись в тесноте коридора, обменявшись негромкими приветствиями; те торопились к теплой ванной, к глотку кумыса и сну.

Несмотря на зябкость, когда они наконец добрались до места, Каспер был потным насквозь.

– Внимание! Голову наклони! – обронил Стах.

Из-за небольших железных дверок доносилась вонь паленого. Парню казалось, что он входит внутрь угасшей печи; знал, что это камера сигнализатора. С горящим лицом, он встал посредине длинной – на десяток-полтора шагов – кишки пещеры. Осмоленные стены сверкали, будто черное стекло.

– А где очаг? – прищурился он.

– В глубине камеры, – сигнальщик повесил лампу на вбитый в потолок крюк.

Они пошли туда, с каждым шагом поднимая серую пыль. Парень впервые смотрел на все это – на то, что он знал только по рассказам. Очаг был вырубленным в полу углублением шириной в каких-то пять шагов, полным пепла, еще теплого после ночи; над ним разверзалась черная пасть дымохода, перегороженная толстой решеткой. По сторонам продолговатой пещеры зияли просторные ниши, куда складывали топливо.

– А это что? – он дотронулся до свисающей со стены цепи, чей второй конец исчезал в глубине проверченного в потолке отверстия.

– Оставь! Выше находится большая цистерна. Порой так случается, что нужно быстро погасить очаг. Если потянешь за цепь, откроется слив.

– Вода не замерзает?

– Замерзает, но скоро там будет так тепло, словно в котле над костром.

Противоположный от очага конец пещеры заслоняла тяжелая железная ширма, полная округлых гвоздей, рядом из стены торчал деревянный столик с листком бумаги, пришпиленным на углах, чтобы не сорвал его ветер, и карандаш. Каспер знал, что по другую сторону простирается открытая, морозная бесконечность. Оттуда не доносилось ни единого отзвука, и только метель выла в горле дымохода.

– Когда ты откроешь? – спросил он взволнованно.

– Как придет время. Сперва уберись здесь.

Дрожащими руками Каспер вынул из скрытого в нише сундука защитную одежду помощника сигнальщика – жесткий, словно из жести, кожаный фартук, тяжелые сапоги с голенищами выше колен, рукавицы с одним пальцем и капюшон, закрывающий без малого все лицо. Когда все это уже было на нем, он почувствовал себя тяжелым и неловким, но с горячностью принялся за дело.

Он быстро понял, что это куда более трудное занятие, чем могло бы показаться. Выбирал пепел из очага широким совком и сбрасывал его в дыру, с отвращением вдыхая затхлый смрад, бьющий из мрачной ее пасти. Когда наконец догреб до дна, его руки отваливались от усилий, а на зубах скрипела горькая пыль. Он утер мокрое лицо рукавом, размазывая по щекам полосы сажи.

– Готово, – вздохнул.

Стах дремал в нише на куче старых, истрепанных мешков. Глянул одним глазом из-под меховой шапки и, постанывая, перевернулся на другой бок.

– Ладно. Теперь уложи дрова. Только как следует, а не то придется начинать все сначала.

Следующие часы высосали из Каспара почти все силы. Он брал со склада по одной толстой колоде, забрасывал ее на спину, волок к очагу и укладывал ровно в растущую поленицу. Было ему неудобно в слишком больших рукавицах, но когда он попытался работать без них, быстро содрал себе кожу на руках до крови. Поглядывал на торчащие из ниши ноги брата, хрипел, стонал, ругался себе под нос, но не сдавался. Приобрел он совершенно новый опыт о профессии сигнальщика. В работе этой не было ни капли чувства общения с тайной, как ему снилось – только вонь и сухость в глотке.

Он сложил последний слой, упал на колени.

– Готово! Что теперь?

Стах зевнул, лениво качнул одним сапогом.

– Ничего.

– Как это – ничего?

– Ты должен был сидеть тихо, щенок.

– Я устроил за тебя худшую работу, а ты даже не желаешь приподнять завесу? – парень аж закашлялся возмущенно. – Ты меня обманул!

Сигнальщик не ответил сразу, словно удивленный этим взрывом. Никогда не поддерживали они близкого контакта, их слишком разделяла разница в возрасте. Впервые случилось так, то младший повысил голос на старшего.

– Я ничего тебе не обещал, – Стах наконец-то поднялся из берлоги, распрямляя плечи. – Если погода позволит, в сумерках – заморгаем. Если будет буря или слишком сильный ветер – не будет ничего.

– Но...

– Если тебе что-то не нравится, возвращайся к матери, – он погрозил пальцем, о потом неожиданно подобрел. – Откуда у тебя такая нетерпеливость? Ведь многие люди всю свою жизнь не видят ничего, кроме поселения. Сказать честно, не такая оно и большая потеря. Там нет ничего интересного.

Каспер успокоился немного, сел на скрипящем табурете и некоторое время молча осматривал свои окровавленные пальцы.

– Не говори со мной как с ребенком, – буркнул. – Не каждому для счастья хватит теплого угла и миски жратвы. Я хочу узнать больше. И сделаю это, пусть бы мне пришлось бы сделаться дровосеком или мусорщиком.

– Ты еще сопляк, потому не переживай. Хотя... – Стах почесал за ухом. – Есть один способ.

– Какой? – оживился Каспер.

– Если наконец не начнешь слушать тех, кто умнее тебя, то очень вероятно, что однажды сошлют тебя на керат. Оттуда тоже многое можно увидеть.

– Да что ты! Это все равно лучше, чем такая жизнь изо дня на день, в собственной вони.

– Но все же это жизнь, а на низинах ждет лишь смерть, – Стах на миг зажмурился, глядя на коптящую лампадку. – Знаю, как оно бывает. Со мной когда-то было так же. Именно поэтому я и стал сигнальщиком. Никогда не жалел о таком выборе, но... – он не закончил, пожал плечами.

– Но что?

– Теперь я уже знаю, что к иллюзиям привыкнуть нельзя. Наше место – здесь, и ничто этого не изменит, – ударил кулаком в скалу.

– Я могу стать гонцом! – выпалил Каспер, не подумав.

Старший брат смерил его внимательным взглядом, а потом медленно покачал головою.

– Ты и понятия не имеешь, о чем говоришь.

– Я все обдумал. Только гонец по-настоящему свободный человек, никто другой не добирается настолько далеко.

– У гонца нет никакого будущего. Лучшие могут сделать за свою жизнь с десяток проходов, но в конце концов каждый из них... Осмотрись на кладбище. Нигде не найдешь могилы гонца. Этого ли ты желаешь?

– Я хочу отсюда вырваться!

– Ты дурень, – Стах нацелил в брата указательный палец. – Лучше не рассказывай о том матери, а то получишь от нее в лоб.

Во время короткого, бурного разговора они сказали друг другу больше, чем когда-либо ранее. Каждый остался при своем, но в глубине души Каспер был уверен, что только теперь им на самом деле удалось понять друг друга. Эта мысль добавила ему духу, раздражение потихоньку уходило. Будь что будет. Решил, что если этой ночью железная заслонка не поднимется, он стиснет зубы и вынесет это в молчании.

И все же – когда до сигнализатора донеслось эхо колокола, сзывавшего людей на вечернюю молитву, у парня сильнее заколотилось сердце. Стах потянулся и встал. Каспер не смел вздохнуть громче, чтобы не вспугнуть свой шанс. Присматривался в молчании, как сигнальщик проверяет уложенную в очаге поленицу, тут и там засовывая внутрь торчащую распалку. Казалось ему, что ветер в трубе посвистывает словно бы немного тише. Под решеткой крутилось несколько заблудившихся снежинок. Он и сам уже не знал, чего можно ожидать.

– Огонь, – короткое поручение Стаха убрало муку неуверенности.

Каспер поджег несколько пропитанных жиром лучинок и воткнул запалы в кучу дров; сухое дерево занялось сразу же, пламя молниеносно взобралось к потолку, наполняя комнату светом. Труба глотала черные клубы, жар становился все сильнее.

– Сядь здесь! – сигнальщик толкнул парня в нишу. – Я открою немного раньше, чем нужно, потому что в ночи ты ничего не увидишь. Сам убедишься, что нечего там искать.

Он закрутил рукоять, что-то щелкнуло металлически, натянулись цепи; массивная заслонка поднялась по направляющим, исчезая в щели, которая прорезала потолок поперек. С той стороны ворвался рык вихря, вбивая в комнату сигнализатора клубящийся, морозный туман – но через миг снег опал, и открытый выход из пещеры осветился красным.

Каспер с перехваченным горлом, выглядывая из ниши, глядел на бескрайность.

Увидел головокружительные пространства, ничем не ограниченные, прорезанные апельсиновыми полосами заката, внизу замороженные и мертвые, вверху – оживленные подвижным слоем туч. Снег сыпал непрерывно, но не слишком густо; в переменных порывах ветра возникали водовороты и клубы, а порой разверзались далекие просветы. В такие минуты было отчетливо видно грозный образ Кривого Верха и ржавый диск солнца, торчащего уже за его отвесным склоном. На фоне пламенного круга мелькали мимолетные клочья дыма или тумана; порой можно было приметить стройные формы башни, венчающей далекую вершину.

Быстро опустилась беззвездная ночь. Отверстие пещеры зияло теперь мрачной пустотой, из которой порой вылетала горстка белых снежинок, словно ночные бабочки, жаждущие света. Это был какой-то иной род тьмы, холодной, продирающей, готовой высосать всякого, кто засмотрится в нее, утратит чувство времени.

У Каспера аж в глазах потемнело, когда брат раскрытой ладонью хлопнул его по затылку. Встряхнулся, напряг зрение. Над Кривым Верхом, на башне, троекратно моргнул огонек, крохотный, словно искорка; погас и больше не показывался.

– Сигнал вызова! – воскликнул он вдохновлено.

Стах натянул тяжелую упряжь сигнальщика, тесно затягивая ремешки на груди и животе. Со спины его теперь свободно свисали темные крылья, собранные из кусков хорошо выделанной кожи, ремней и деревянных планок. Выглядел он как огромная, неловкая птица. Похрустывая и поскрипывая упряжью, он подошел к выходу из пещеры. Его ставшая неподвижной, выпрямленная фигура казалась темнее от ночного неба.

Он раскинул руки, и крылья тогда за ним распрямились полукругом, лопоча в воздухе, заслонили отверстие. Он опустил руки – крылья опали, выпуская наружу свет пламени. Снова вверх, вниз, и снова. Трижды.

Каспер овладел эмоциями, глядя, как между вершинами завязывается нечто вроде безумного диалога. Где-то там, невообразимо далеко, по другую сторону тьмы, наперекор всему тоже выжили люди – несмотря на голод, мрак и метели. Кто-то там сидел на страже, кто-то поднимал дрова и разжигал огонь, чтобы послать в ночь три коротких искорки – сигнал жизни.

Стах ждал долго, оперши ладони на парапет – впустую. Приходилось сражаться с порывами ветра, которые рвали крылья, вихрь задувал с новой силой, а снег теперь несся наискось прямо в комнатку. В очаге металось пламя, снопы искр прыскали к стенам.

Когда сигнальщик наконец опустил завесу, Каспер сорвал капюшон с пылающего лица и глубоко вздохнул.

– Отчего они больше не отзывались? – спросил почти с отчаянием.

Прежде чем Стах ответил, сперва освободился от упряжи, сложил ее осторожно и спрятал в сундук.

– Может они и моргали, да только в метели ничего не сумели мы увидеть. Не жалуйся, порой даже пару ночей нет никакого с ними контакта. А если стоит хорошая погода, обычно есть у нас столько времени, чтобы передать самое важное – кто родился, кто умер, а кто пропал без вести. Да, братец, – он заблокировал рукоять, проверил натяжение цепи. – Именно такова работа сигнальщика: мало подмигиваний, много дыма и сажи. Немного иначе, чем ты себе представлял, верно?

Метель утихла, огонь прогорел, но в комнате не сделалось уютней. Каспер спрятал ладони в рукава и неохотно подумал, что до рассвета осталось слишком много времени».

КОМУДА Яцек. «Последний гоноровый» («Ostatni honorowy»)

О Яцеке Комуде мне уже приходилось говорить, и я до сих пор считаю его одним из самых интересных авторов исторических (без скидок) повестей и романов о временах Речи Посполитой Двух Народов. Однако интересы его куда шире: он автор, например, сборника авантюрных рассказов «о пиратах» (в широком смысле – от, собственно, «джентльменов удачи» до торговцев «черным золотом»), он автор двухтомника, посвященного балтийским мореходам времен Северной войны, его перу принадлежит цикл рассказов-детективов о Франсуа Вийоне (о том самом; и если все будет хорошо, в обозримом будущем об этом можно будет узнать чуть больше).

Но последний его роман – необычен для Комуды. И одновременно – очень традиционен для него. В нем – гонор, честь, благородное холодное оружие – но на фоне последних лет ПНР.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Политические игры Востока и рафинированные потребности Запада, а на стыке этих двух миров – лучший саблист «Легии»... Роман, опирающийся на реальные события из 80-90-х годов прошлого века.

Куба Блажек – многообещающий саблист варшавской «Легии», принимает участие в Спартакиаде в братской ГДР. Сражается хорошо, даже слишком хорошо. Стоит середина 80-х, а противник его – русский – не может проиграть. Решение судьи и горечь толкают Кубу в лапы очень опасных людей. На западе аристократы обладают специфическими потребностями и жаждой рафинированных развлечений. Они любят смотреть на кровь, а лучше всего, пущенную благородным холодным оружием.

Спортсмен лучшего польского военного клуба против самого оплачиваемого убийцы Европы. Настоящая схватка – это не смесь Эррола Флинна и Робина Гуда, и не Ланкастера с Алым Пиратом. Это не спортивное развлечение. Настоящая схватка – это тяжесть оружия, игра со смертью, в которой нет ничего общего со спортом. Первое правило – чтобы убить клинком, необходимо всерьез постараться. Второе – забыть о том, что ты профессионал из «Легии», в схватке клинками важна лишь первая мысль.

Кубе нужен учитель фехтования, чтобы выжить в поединке на смерть в саду французского дворца или в зале немецкого клуба для джентльменов. Проблема только в том, что мастер взамен желает решить свои дела, которые уходят во времена довоенной кавалерии и Венявы-Длугошовского.

Роман опирается на реальные события, имена и фамилии действующих персонажей изменены.

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЯ

(находится по адресу: http://zapomnianypokoj.blogspot.com/2015/... ; автор: Михал Буяк)

13 апреля 2015 года польские и английские медиа облетела запись, в которой польский шляхтич Ян Жилинский вызывает на поединок скандального британского политика Найджела Фаража. Разгорелась дискуссия, в которой слово брали эксперты по кодексу чести. Спорили о понятиях нынче совершенно позабытых и неиспользуемых, таких, как, например, «состоятельность чести». Изданная в этом году новейшая книга Яцека Комуды не могла бы иметь лучшей информационной поддержки.

Комуда – один из флагманов издательства «Фабрика Слов». Своих читателей он приучил к тому, что ведет крестовый поход против идеализированного изображения Шляхетской Польши а-ля Сенкевич. Потому появление книги, чье действие происходит во времена ПНР, оказалось довольно серьезным потрясением.

«Последний гоноровый» это история молодого фехтовальщика варшавской «Легии» – Кубы Блажика. Во времена коммунизма победителем соревнований могли быть только и исключительно спортсмены с серпом и молотом на груди. В душах молодых представителей Польши растет фрустрация. Из-за дипломатической «солидарности» Народной Польши и Советского Союза приходит решение о том, чтобы наши спортсмены не ехали на олимпиаду в Лос-Анджелес. В стране дефицит всего подряд. Магазинные полки светятся пустотой. Тогда-то главный герой романа получает предложение участвовать в нелегальных боях, организуемых миллионерами из Западной Европы.

Действие романа мчится вперед неудержимо. Автор быстро и без лишней рисовки переходит от поединка к поединку. Сцены схваток, несмотря на используемую здесь специфическую терминологию, настолько захватывающи, что читатель без особой проблемы может воображать себе их течение. «Яцек над Яцеками» — писатель, который превосходно освоил не только фехтование пером, но и умение в свободные минутки помахать сабелькой. Именно потому описания его словно живьем вырваны из хорошего фильма жанра «плаща и шпаги».

Достойны внимания и диалоги. Язык, каким пользуются персонажи, резкий и мужской, благодаря этому мы можем представлять себе людей из плоти и крови. Если верить сообщению на обложке «Последнего гонорового», роман опирается на реальные факты. Естественно, тут изменены имена и фамилии героев. Если правда то, что пишет издатель, то я – впечатлен. В жизни бы не подумал, что конце ХХ века люди могли использовать для решения споров сабли – или, вернее, натренированных мастеров этого оружия.

Яцек Комуда приблизил ко мне времена, которые знаю я лишь по рассказам родителей. Бесконечные очереди, вечное отсутствие всего подряд. Момент в истории Польши, когда невозможно было путешествовать, поскольку мало кто мог получить заграничный паспорт. То, что случилось в «Последнем гоноровом», настолько хорошо описано, что я «ощутил» мрачную атмосферу времен ПНР. Удивляюсь людям, которые с ностальгией вспоминают те времена.

С визуальной стороны, книга представлена просто прекрасно. Иллюстрации рисовал Роберт Адлер, и они прекрасно передают дух книги. Фигура на обложке (мне она до странного напоминает маршала Пилсудского) отправляет нас прямиком к линии романа, чье действие происходит в 1938 году.

Отложив книгу на полку, я довольно долго не мог найти себе другого чтения. Проснулись во мне чувства к тем временам, когда данное кому-то слово что-то еще значило. К временам, когда пожатия руки было достаточно там, где нынче мало и сотни подписей на никому не нужных документах.

ФРАГМЕНТ

Глава 1. Третья кровь (фрагмент)

Сперва, как водится, труп. – Дело чести. – Гэдээровская спартакиада. – Судья от Чаушеску. – Забудь о Лос-Анджелесе. – Братская попойка. – Налет румынок. – Непрошенный гость. – Тьёст.

Варшава, Институт Судебной Медицины, улица Очки, понедельник, 15 марта 1993 года, 7.14.

Здание Института Судебной Медицины и само разлагалось, будто труп. Мрачное, классицистское, покрытое лишаями пятен. Из-под облезающей побелки, словно из-под разлагающейся кожи, выглядывали грязно-красные кирпичи. Битые, истертые ступени не приглашали внутрь. Внутренности же выглядели как соединение старого университета с поветовым управлением полиции. Серые, цементные коридоры, а в глубине – древние холодильники для хранящихся здесь покойников.

Титус Блажик входил сюда с лицом бледным, словно боялся стать пациентом заведения. Шел в компании полицейского в штатском – из Воеводского Управления, низкого, с красной небритой мордой. Был еще и техник, высокий, худой, седые волосы зачесаны набок и приклеены к черепу; на длинных неспокойных пальцах желтые пятна от никотина.

– Вы не бойтесь, – болтал тот. – Брат ваш хреново выглядит. Я без понятия, но... Посмотрите сами.

– Не пугайте, – рявкнул полицейский. – Мы должны тело идентифицировать.

– Да я ничего, господин власть. Вона, там лежит.

Морг потрясал не только температурой, но и видом. Побитый, плохо подогнанный кафель, стена с алюминиевыми дверками, как в старых советских холодильниках. За перегородкой выл мотор, а может вентилятор. Потягивало сухим льдом и смертью.

Техник ухватился за одну из ручек, открыл. Титус вздохнул и набрал воздуха – как оказалось, преждевременно. Работник морга вытянул изнутри металлические носилки, на которых... лежал длинный черный мешок – словно кокон, облепляющий едва заметный абрис человека.

– Будет неприятно, – токовал техник. – Погорельцы они такие всегда, видите ли...

Титус прикрыл глаза; раскрыл их лишь когда услышал вжиканье молнии и шелест фольги.

В мешке лежало нечто, чего сперва он не сумел различить. Фигура, общий абрис – человека, покрытого равномерно обуглившейся кожей. Вид не был даже слишком-то жутким, просто-напросто странным, словно скульптуру облили клеем и обсыпали толстым слоем толченого угля.

В трещинах просвечивала кожа или бледные кости.

– Это ваш брат? – спокойно спросил полицейский. – Якуб Блажик, родившийся двадцать первого февраля тысяча девятьсот шестьдесят первого года? Вы узнаете его?

Говорил так, словно у покойника на лбу было написана дата рождения, номер паспорта и страховки. Титус наклонился.

– Рост вроде бы тот же самый. Лица я не узнаю.

Склонился еще ниже и тогда ощутил – а может, лишь уговорил себя, что ощутил – сладковатый запах горелого мяса.

Развернулся, прыгнул к умывальнику; тошнота почти выворачивала желудок.

– Куда вы! – охнул техник. – В парашу! Умывальник давно забит. Воды нету.

Почти насильно подсунул ему под нос пластиковое ведерко. Но Титус взял себя в руки, затрясся, прикрыл глаза, сглотнул поднимающуюся под горло слюну, вздохнул поглубже.

Повернулся, лишь когда с облегчением услышал быстрый скрип «молнии». И отважился взглянуть на то, что могло оказаться останками его брата.

– Взрыв газа и пожар, – монотонно говорил полицейский. – Говорю вам, точно бандитские счеты. Вскрытие делали не мы, а англичане. Прислали самолетом. Потому – в таком состоянии. Вы узнаете?

– Я не уверен.

– Какие-то особенности? Нет пальца? На ноге, руке? Кольцо?

– Ничего не вижу.

– Подойдите на минутку.

Полицейский вывел Титуса в соседнюю комнатку. Тут было неинтересно – терразитные столы для вскрытия, с канавками для отвода крови, под стенами толстые резиновые змеи. Проводник щелкнул выключателем старой лампы, достал из стола продолговатый сверток, развязал его.

– Вы узнаете вещи брата?

По очереди выкладывал на стол: прожженную, разваливающуюся кожаную куртку; два обгоревших снимка, один – согнутый. Титус сразу указал на него пальцем.

– Это Кубы, – сказал печально. – Все это его.

– Вы уверены?

– Да, – на снимках были две женщины, темно- и светловолосая. – Это его невеста, Анна Рудзинская... Та вторая... о ней я только слышал.

– И еще некий... хм... меч? Ваш брат торговал древностями?

Он вытащил из свертка длинный, обгоревший, слегка выгнутый клинок, увенчанный сожженной рукоятью и эфесом в виде литеры «L».

– Он был фехтовальщиком. Это его сабля. Его оружие, – печально произнес Титус.

– Значит, сходится. Вы подпишите опознание?

– Если нужно...

Зашелестели формуляры. Техник неуверенно приблизился.

– Не то чтобы я... боже упаси... Но хряпните, советую, после всего соточку. А лучше – пару. Я знаю забегаловку...

– Да успокойся уже! – рявкнул полицейский, занятый выписыванием справки.

Титус взял в руки снимки женщин.

– Могу я забрать? На память?

Полицейский поднял уставшие покрасневшие глаза.

– Да берите! Следствие закончено. Не мое дело.

Варшава, суббота, 7 мая 1938, четверть двенадцатого

Мотор «шевроле седана сикс» урчал под капотом, словно двигатель танка. Ехали они Черняковской под солнцем раннего мая, вдоль ряда низких кирпичных домиков. Труба подле насосной станции росла на глазах, в обратную сторону – в стороне Солец – с громыханьем ехали повозки, груженные бочками из пивоварни Габербуша. За поросшим диким виноградом забором кто-то размахивал платком на палке, гоняя стайку белых голубей. По тротуарам пробегали газетчики с «Экспрессом» и «Курьером».

Сидящий рядом с водителем военный со звездочками капитана на погонах повернулся назад, где, втиснувшийся в кожаный диванчик, сидел потный мужик. Непрерывно потирал короткую, щетинистую бороду.

– Как, Стась? – спросил капитан. – Хорошо?!

– Хорошо? Я третий раз встречаюсь с этим... безумцем. Знаешь, это уже становится забавным: он и я.

– На этот раз – только до первой крови. Надеюсь, не поубиваете друг друга.

Мужчина сунул трясущуюся руку в карман куртки, расстегнул пуговицу на груди, достал фотографию, показывающую худую, высокую женщину в белом, морском, пляжном платье, с зонтиком. Рядом стоял ребенок, девочка, маленькая, лет, может, трех и – что бросалось в глаза – горбатая.

Мужчина поцеловал край снимка. Спрятал его снова. Когда застегивал пуговицу, руки его уже не дрожали – так сильно он сжимал кулаки.

Они свернули направо, на улицу 29 Ноября, возле дома офицеров от Фонда Военного Жилищного Отдела. Покатили между низкими кирпичными домами в сторону казарм Первого Кавалерийского полка. Плоская белая караульня, ворота на двух столбах с фонарями. Часовой выскочил к ним, но замер на месте, когда капитан взмахнул пропуском.

Они въехали внутрь, повернули налево, вдоль ряда казарменных кирпичных домов. День был жарким, душным, солнце – закрыто туманной завесой, и только где-то над Мокотовым клубились и темнели тучи.

Они припарковались неподалеку от ворот ипподрома, между двумя пустыми фургонами. Капитан выскочил первым, открыл задние дверки, помог выйти коллеге. Водитель, подхорунжий, забрал с торпеды «конфедератки». Они быстро их надели, одернули мундиры, а потом – скрипя глянцевыми голенищами – двинулись гравиевой дорожкой к дому, к низкой, широкой столовой.

Их ждали в открытых дверях. Офицеры в парадных мундирах, бриджах и в сапогах с голенищами, словно стаканы, без летних шинелей. Два поручика, ротмистр из Первого Кавалерийского – невысокий, но гибкий, в круглой шапочке с амарантовым ободком.

В стороне стоял доктор в халате, в пилотке на голове и с очками на пористом носу, равнодушный, словно он ежедневно принимал участие в подобных сценах. А во главе группы стоял человек в мундире с генеральской змейкой, с серебряным крестом ордена Виртути Милитари на груди, в «конфедератке» на гладко зачесанных наверх волосах.

Мужчина с фигурой статуи и с римским профилем – не глядеть на него было невозможно. Он был солнцем – остальные могли лишь кружить вокруг него.

Болеслав Венява-Длугошовский, командир Второй Кавалерийской дивизии. Выглядел в своей конфедератке, опущенной на глаза и посаженной чуть криво, настолько дерзко, словно взят был прямиком с карикатуры на обложке «Цирюльника Варшавского».

– Приветствую коллег, – сказал он, протягивая руки. – И как здоровье нашего офицерского корпуса? Я надеюсь, – улыбнулся он весело, – что после церемонии все будет настолько же хорошо, как и сейчас.

– Господин генерал... – начал доклад один из тех, но Венява остановил его взмахом руки.

– Все готово, – сказал он, по очереди пожимая им руки. – Я это приготовил, поскольку я еще тут управляюсь. До четверга. А потом – знаете – на Квиринал!

Подхватил их под руки и повел через ипподром, пустой в это время, ко вторым дверям, а через них – на площадку, огороженную деревянными жердями.

– А вот и поле славы! – крикнул Венява. – Можете, господа секунданты, проверить. А вас – попрошу ко мне.

Бородатый мужчина и горделивый ротмистр приблизились к генералу. И вовсе не затем, чтобы пожать друг другу руки.

– Пан поручик Станислав Каспшицкий из Первого дивизиона, – Венява кивнул в сторону бородатого офицера, – и пан ротмистр Самуэль Пшеждзецкий, тоже из Первого... Из моего полка кавалеристов! – подчеркнул с гордостью.

Они кивнули, отдав честь. Пшеждзецкий, как старый рубака, носил на большом пальце странный широкий перстень с украшением из черепа. Словно опасался ,как бы противник в поединке не отрубил ему этот важнейший из пальцев. Позади секунданты обходили площадку, проверяли твердость почвы, пробовали жесткость барьера.

– Подтверждаю, – продолжал Венява, – что имеем мы тут дело с делом чести. Все понимаю, господин поручик стремился слишком долго утешать даму господина ротмистра. А пан Пшеждзецкий имеет теперь право требовать сатисфакции в поединке на саблях, до первой крови, верно?

– С вашего позволения, до третьей, – кивнул капитан, который вместе с остальными секундантами возвращался, ознакомившись с местом поединка. – Напоминаю, господин генерал, что оба пана ведут старый спор, который уже как-то пытались завершить делом чести. Пока что – безрезультатно. Два раза. Но как говорится, третий раз решающий.

– Но нынче-то, несомненно, до первой раны, – напомнил Венява. – Я чувствую необходимость напомнить господам, что мы все еще можем решить все извинениями. В конце концов, мы, кавалеристы, вроде поэтов, одна большая семья. А порой все делаем галопом...

– Нет! – отрезал ротмистр. – Извинений не будет.

– Как и прощения, – тихо сказал поручик.

– Тогда, господа, есть ли у вас письма, которые... ладно, пусть ему, в письмах я не силен, будь по-другому – стал бы чиновником, а не уланом.

– Протоколы и свидетельские показания – есть, – сказал один из секундантов Пшеждзецкого, вытягивая из планшета стопку бумаг, исписанных и подписанных. – Прошу вас, пан генерал.

– Тогда к делу. Готовьтесь, господа.

Секунданты помогли Каспшицкому и Пшеждзецкому. Сняли с них портупеи, мундиры, шапки, часы. Офицеры остались в одних рубахах; ротмистр сразу подкатил до локтя рукава.

– Я надеюсь, – пробормотал Боло Венява, – что выйдет не так, как во Львове, где наш коллега ротмистр начал и закончил печально, хотя, не поспоришь, по-чести.

– С вашего позволения, пан генерал, – сказал Пшеждзецкий со злобной улыбкой, – именно по такому настоящий мужчина и узнается.

– Я хотел бы оговорить правила, – сказал капитан. – Полагаю, нет нужды ограничиваться ударами в верхнюю часть тела.

– Несомненно, – вздохнул Венява. – Мы ведь офицеры, а потому уколы и удары в ноги – дозволены.

– Согласен!

Поручик кивнул. Пшеждзецкий холодно улыбнулся.

Один из секундантов подал плоский, длинный, окованный медью ящик. Внутри лежали сабли, укрытые в блестящих металлических ножнах с зацепами, с плоской, закрытой защелкой у рукояти. Обычные офицерские сабли. Венява взял в руки первую, вынул из ножен, скривился.

– Господа, – рявкнул он, – что это за коромысла? Не станете брать такого в руки! Чаруш, – кивнул адъютанту, – принеси из казино наши кавалерийские, те, из Лешна, знаешь.

Офицер отдал честь и пропал. Ждали его минут пятнадцать, пока Венява, прозванный также Болем и Венявусом, нетерпеливо зашагал к двери ипподрома. Адъютант возвращался, тяжело дыша, генерал поприветствовал его раскрытыми объятиями. Взял в руки две легкие «двадцати-единички», вынул из ножен с помощью секундантов, проверил.

– Господа, наши сабли для поединков. От Боровского с Оружейного на Маримонте. Они легче, короче и лучше сбалансированы.

Подскочил доктор с флаконом и ватой, разошлась вонь фенола, когда он дезинфицировал острия.

Венява показал оружие Каспшицкому. Поручик взял ту, что была слева. Вторую взял Пшеждзецкий. Крепко сомкнул ладонь на рукояти.

Джентльмены были готовы. Стояли друг напротив друга; на лбу Каспшицкого выступили крупные капли пота.

– Добрые господа! – Венява стоял теперь между секундантами, чуть сбоку, ладонь в перчатке поднял на уровень лица. – Напоминаю правила поединка. По сигналу вы занимаете места, на: «внимание!» — готовитесь. На: «товсь!» — вынимаете сабли. На: «бой!» — начинаете поединок. На: «стой!» – мое или любого из секундантов, останавливаетесь. Пинать, бросать оружие, атаковать после «стой!» — нельзя, это прерывает поединок, а виновный будет провозглашен человеком бесчестным. Поединок ведется до первой крови или до минуты, когда кто-то из вас не сможет больше вести бой. Вы поняли?

– Так точно, – выдохнул Каспшицкий. На лице его не было страха.

– Можем начинать, – Пшеждзецкий был словно вырезан из камня.

– Прошу занять места.

Поручик и ротмистр отступили на пару шагов. Встали напротив друг друга, мрачные и задумчивые.

– Внимание!

Они встали в фехтовальную стойку – с выставленной вперед правой ногой и левой, повернутой к ней на девяносто градусов. Каспшецкий спрятал левую руку за спину, у Пшеждзецкого обе свисали вдоль тела.

– Готовсь!

Они выставили сабли. Каспшецкий шевельнул губами, словно что-то говоря или молясь.

– Бой!

Клинки опустились не сразу. Каждый из сражающихся сделал шаг вперед, потом второй... Но Пшеждзецкий не атаковал, с клинком сабли, направленным вниз, он обходил Каспшецкого боковым шагом, словно стараясь приготовиться к удару. И только раз-другой – бесшумно – словно при картах говоря: проверяю, поднимал, словно для нападения, саблю.

Поручик не дал себя спровоцировать. Ждал, покачиваясь на присогнутых ногах.

Пшеждзецкий прыгнул вперед, словно змея! Быстро, резко, хотя и контролируя себя.

Каспшецкий рубанул впрост вверх, сабля в его руке блеснула.

Ротмистр парировал пятой защитой, отбил удар влево.

А поручик контратаковал – нанес укол, словно шагающий журавль. Пшеждзецкий пропустил его мимо; просто развернулся влево; in quartata, принял всю ярость врага, пока почти с ним не столкнулся!

Прежде чем тот успел собраться, кавалерист мог бы рубануть его через спину. Не сделал этого...

– Стой! Стойте! – кричал Венява.

Сабля поручика ткнулась в землю. Секунданты подскочили, придержали его; капитан почти вырвал оружие из его рук задыхающегося дуэлянта. Доктор упорно дезинфицировал клинок фенолом.

– Силы господни, – раскинул руки ведущий поединок Боло Венявус. – Что за прелесть такие удары, – пробормотал негромко. – Напоминают мне мои молодые годы в Легионах. Когда в Кракове мы сошлись в поединке за панну Сулиму. Господь всех фехтовальщиков, что это была за женщина...

– Начнем, – сказал капитан. – Прошу на позиции.

Венява подал знак, и они сошлись снова. На этот раз быстрее, ловчее, безжалостней.

Каспшицкий напирал резко, будучи разочарованным. Рубил, но без замаха – справа и слева попеременно. Ротмистр вдруг фыркнул холодным смехом. Смеялся и сбивал удары экономными движениями ладони, одним поворотом запястья...

Раз – слева, господа!

Два – справа, господа!

Три – господа!

Четыре... и...

Пшеждзецкий рубанул «на глуву» и ударил финтом – вместо потного лба поручика – в ногу, плоско, низко, скручиваясь. Каспшицкий поднял ногу, клинок прошел под каблуком, едва не зацепив за сапог; поручик рубанул сверху – прямо в подбритую голову ротмистра!

Промазал совсем чуть-чуть, потому что Пшеждзецкий отскочил на согнутых ногах, ушел из-под клинка, спотыкаясь и чуть ли не задевая концом сабли о землю.

Поручик пал на него словно злая тень – рубанул в грудь, в голову, потом добавил в ноги...

Пшеждзецкий заслонился первой защитой, слева, вертикально, клинком вниз. И тут же, из защиты молниеносно ударил снизу, «с подлева» – расхлестнул подбородок противника с таким замахом, что почти слышно было, как клинок идет по кости...

– Стой! – кричал Венява, орали секунданты.

Пшеждзецкий не слушал. Сабля сама ходила в его руке; провернул ее в запястье невероятно плавно – полумельницей, ведя руку вперед, метя в шею Каспшицкого!

...слева, пером, по горлу, аж кровь брызнула из артерии – пенная, полная пузырьков!

Но нет... В последний момент капитан, присматривавший за поединком, подбил руку ротмистра, остальные секунданты подхватили его под руки. Удар ушел в воздух. Ротмистр дергался, кричал что-то, рвался вперед.

Поручик лежал на боку, стонал, окровавленный. Доктор прижимал к ране бинт, кричал о помощи, чтобы принесли сумку. Глаза Каспшицкого были пустыми, неподвижными, но он остался жив. Пшеждзецкий смотрел на него враждебно.

Венява глядел на все это, потом раздавил и отбросил египетскую папироску. Уже знал, что этот, третий подряд, поединок между поручиком и ротмистром вовсе не покончит с их ссорой.

Дрезден, суббота, 19 мая 1984, 14.50

Дрезденский «Спортхалле», помнящий еще времена коричневых штандартов и громких митингов, шумел, словно рынок в жаркий полдень. Спартакиада потихоньку подходила к финалу командного первенства. В последней схватке на дорожке два на двадцать четыре сражаться должны были Вячеслав Синельников, «Динамо» Москва и Куба Блажик из варшавской «Легии». Это была дополнительная схватка, а поляк принимал участие в решающем бое.

Табло, большое и украшенное надписью «ГДР», показывало 8:8, в малых же баллах было 62:62. Ниже клубились люди в темных костюмах с названием «ASV Vorwärts», с красным V на желтом фоне, болели так громко, что пришлось их утихомиривать высокому и горделивому немцу в сером мундире гэдээровской армии, в круглой фуражке.

Главный судья – усатый, толстый румын в синем пиджаке – поднялся и дал отмашку. Было это излишне, поскольку спортсмены уже стояли на дорожке, на линиях старта, в двух метрах друг от друга. Каждый в белой куртке и фехтовальной маске. Синельников стоял низко, в сильном присяде, крепкий и кряжистый, словно русский танк, поляк – выпрямившись, настороже.

– En garde! – сорвалось с губ Золтана Облеску.

Оба замерли в фехтовальной стойке.

– Prets.

– Oui! Oui!

– Allez!

Они метнулись друг к другу, словно две молнии, рубя узкими клинками сабель, те столкнулись с треском. Синельников рубил наотмашь, что было типично для него: ни красиво, ни гонорово, но зато результативно. Ударял он больше плашмя, чем острием, чтобы гибкий клинок мог обернуться вокруг препятствия и дотянуться до противника даже за блоком.

Треск – один, второй!

Кубе повезло, невероятно повезло, он сбил саблю Синельникова в сторону, ударил сверху!

Рубанул его в фехтовальную маску с таким размахом, что чуть ли не искры полетели. Сам получил в руку, но мельком; был почти уверен, что судья этого не засчитает.

Публика волновалась – в самой середине трибун вскочила группа поляков, вместе с ними гэдээровцы из «ASV Vorwärts», цементировавшие польско-немецкую дружбу литрами «золотой», тоннами хрусталя, джинсов, магнитофонов, привезенных из-за «железного занавеса». Услышал аплодисменты и шум, из которого долетало:

– Вали его!

– Бей русского!

Были они столь громкими, что очередной немец в черном мундире и в круглой, словно блин, фуражке поглядел на публику настолько мрачно, словно смотритель, утихомиривающий молодежь в Мавзолее Ленина.

Овация оглушала. «Легия» выиграла, и только это и было важным. Куба почувствовал, как давится, сорвал с головы маску, стиснул под левой рукою вместе с саблей. Протянул руку русскому – да что там, нужно держать фасон, – подумал.

Ладонь повисла в пустоте. Золтан Облеску взял микрофон и объявил:

– Решением судей выигрывает...

Указал на русского.

– Вячеслав Синельников, «Динамо», Москва!

Крики стихли, Куба почти услышал стон разочарования.

И вдруг все пошло словно бы мимо него, мир бежал вокруг, словно волна. Злые крики публики, тренер Анджей Пянтковский, которого в клубе звали Пинтолем, продирающийся сквозь толпу и что-то кричащий судье.

И вердикт, безжалостный и странный:

– Якуб Блажик, «Легия» Варшава, дисквалифицирован за снятие маски до решения судьи!

Цифры, моргающие на табло: «ЗОЛОТАЯ МЕДАЛЬ СССР».

Что случилось?

Свист зрителей.

Пянтковский был свой парень, подскочил к судье, спорил, жестикулировал. Вместе с ними к румыну подошли боковые судьи, но Облеску разогнал их, словно каких-то гребаных коз в Карпатах. Остался только поляк, он что-то объяснял, почти кричал.

Удар в спину. Куба проиграл. Это был именно тот момент, когда спортивное фехтование становилось невыносимо».

ВРУБЕЛЬ Яцек. «Чудеса и Диковины Мастера Хаксерлина» («Cuda i Dziwy Mistrza Haxerlina»)

Яцек Врубель – молодой автор. Родился он в 1988 году и на сегодняшний день – с 2012 года – опубликовал с десяток рассказов в журналах и сборниках. Живет и работает в Люблине. «Чудеса и Дивы Мастера Хаксерлина» — его книжный дебют.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«В повозке Мастера Хаксерлина можно найти наиболее курьез... серьезные артефакты, такие как кучку рогов последнего единорога и оригинальную копию меча из глубочайших бездн ада. Честной заработок, однако, связан с опасностями, ожидающими дельного торговца: с демонами, бандитами, кровожадными капиталистами, сексуальными аферами, рекламациями и коллегами по обучению. Сумеет ли Мастер Хаксерлин совладать со всеми палками, которые судьба вставляет ему в колеса? И откроет ли, не дай боги, в себе альтруиста? Как знать, какие неожиданности принесет ему судьба».

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: http://katedra.nast.pl/art.php5?id=7063 ; автор: Тимотеуш Вронка)

Сборник рассказов Яцека Врубеля предлагает легкое и порой вполне забавное чтение о ловкаче, что выдает себя за мага – и раз за разом попадает в проблемы, только благодаря смеси счастья и умений сохраняя голову на плечах.

Героем книги является заглавный мастер Хаксерлин: странствующий торговец (глава фирмы «Чудеса и Диковины») в мире фэнтези, который впаривает селянам лопаты для сокровищ («действуют» при условии, если у тебя есть карта), магические напитки (прямо из перегонного куба – или колодца) и прочие сверхъестественные ингредиенты, чья необычность, скажем так, весьма условна. Хаксерлин при этом изображает из себя мага (у него есть бумага, а то! естественно, фальшивая), что обычно и вводит его в проблемы: потому что у него есть особенность большинства литературных героев: он появляется как раз там, где что-то случается.

Именно такова структура большинства рассказов (довольно свободно друг с другом связанных): герой прибывает в новую местность, оказывается впутан (сам впутывается) в интригу и, чтобы спасти собственную голову или получить набитый деньгами кошель, он должен решить загадку. Это может оказаться расследование источника болезни, противостояние религиозным фанатикам, получение некоего предмета или же принятие участия в опасной миссии исследования подземелий. Одним словом, мы имеем дело со стандартным набором довольно привычных фэнтези-мотивов.

Такой набор сюжетов мог бы оказаться мучительным и наперед обрекал бы книгу на поражение, если бы не тот факт, что «Чудеса и Диковины мастера Хаксерлина» — это юмористическая пародия. В этом жанре такие сюжеты вполне действенны, поскольку тут не идет и речи об открытии сюжетных сложностей (хотя – вполне интересно, каким образом герой вырвется из очередных проблем, в которые сам же он и влез), но можно следить за определенной игрой с конвенцией и разыгрыванием популярных мотивов. Врубель довольно часто подмигивает читателю и с самого начала заявляет, что не все следует воспринимать со смертельной серьезностью. И хотя Хаксерлин, скорее, не пробуждает симпатии, но мы вполне болеем за него в решении проблем, по отношению к которым он и теоретически не обладает квалификацией. К счастью для него, отсутствие знаний и умений часто можно заместить ловкостью, хвастовством и крысиной живучестью.

Необходимым элементом всего остается юмор, действующий на разных уровнях. Довольно неплохо у автора получается создание юмора ситуационного и отсылки к известным мотивам, также можно вдоволь улыбаться, читая диалоги либо комментарии рассказчика. Хуже происходит, когда автор пытается – а делает он это довольно часто – играть юмором лингвистическим, который, обычно, сводится к «смешным» переделкам собственных имен. Примером могло бы послужить название рассказа «Борода Вальдура», являющегося сатирой на типичный эрпэгэшный «dungeon crawling». Игра слов – не слишком изящная, а уж поверьте мне, это один из удачных примеров.

В целом сборник Яцека Врубеля представляет собой довольно легкое и приятное чтение в духе несколько абсурдистского фэнтези. Он не лишен слабых черт, но от рассказа к рассказу становится все интересней и лучше. Очевидным минусом является – как для юмористического фэнтези – что смеха-то при чтении не так уж и много, но в целом, это довольно неплохое чтение для летней жары.

ФРАГМЕНТ

Не все то золото, что блестит

Мастер Хаксерлин проснулся, преисполненный благими мыслями. Мерный скрип колес всегда действовал на него усыпляющее. Он протер глаза, потянулся так, что аж хрупнуло в костях, и вздохнул безропотно, встретив вызывающий взгляд возницы.

– Ты снова начинаешь? Сними это, по-дурацки выглядишь.

– Не сниму, господин Хаксерлин.

Иона Пятка, вернее – Кордак, поскольку именно такое гордое имя должен был носить он во время путешествия, крепче стиснул вожжи и в знак несогласия скорчил суровую мину. Гримаса та могла бы даже кого-нибудь испугать, когда бы не соломенный брыль, натянутый почти на самые глаза, словно первый в истории легкогорючий шишак.

– Иона, сними, а не то...

– Не сниму, грю же. Так меня тжлее узнать.

Крашеный Кордак имел привычку облегчать себе жизнь, а к облегчениям таким, кроме прочего, относилось быстрое говорение и сокращение слов, в которых было больше, чем три слога.

– Собственно в том же и дело, что тебя должны узнать. Именно на этом все и строится, Йона. Ты забыл?

– А не хватит, чтобы – в Пенкиске, гсподин Хаскерклин? Мне еще от прошлого раза больно, – он заслонил лицо полями шляпы, поскольку как раз навстречу им шла группка путников, бросавших в их сторону любопытные взгляды. Несмотря на камуфляж, синяки на щеках Йоны все равно бросались в глаза.

Это не моя вина, – объяснял себе Мастер Хаксерлин, – что я не слишком хорошо знаю местный фольклор. Кроме того, это просто малый прокол. Но есть ведь и позитивный момент – Пятка на собственной шкуре может убедиться в разнообразии человеческих верований и обычаев. Хотел увидеть мир, верно? Тогда он должен радоваться, что я даровал ему непрестанное ношение Объятий Горечи.

Кордак, как и пристало герою, пользовался немалым уважением среди простецов, которые всегда охотно слушали рассказы о крови, славе и завоеваниях, чье действие, к тому же, происходит вдали от их сел и где не вспоминается о кузенах с севера. Некоторые носили в сердцах миф Кордака Сильного, другие – Кордака Убийцы, третьи – Кордака, Сына Грозы. Но дурная судьба пожелала, чтобы на просторах пограничья, по каким они ехали дорогой на Пенкосельце, все еще жива была легенда о Кордаке Покорном.

Якобы некогда воин остановился в одной из корчем Пограничья, где вместо минуты передышки нашел скандального мужчину, некоего Агнуса. Агнус умело сражался за место наиболее известного местного смутьяна, пользуясь всем веером разрешенных средств: бил жену, бил жену соседа, одалживал деньги в вечность, спал голышом в придорожных канавах. Кордак застал его в тот миг, когда негодяй ругался с корчмарем насчет очередной кружки пива.

– Успокойся, добрый человек, я жажду отдохнуть после непростого путешествия, – попросил он Агнуса.

– Да? А ты хто, может – великий Кордак? – хрипло рассмеялся пьянчуга. – Не станет мне первый попавшийся бродяга говорить, что я должен говорить! – после чего изо всех сил ударил он героя по лицу. Воин приложил ладонь к щеке, с укором взглянул на мужчину и ответил спокойно:

– Да, стоит пред тобою Кордак. В доказательство того, что я – он, ты сохранишь голову на плечах.

При звуке тех слов Агнус почти протрезвел, а когда дошло до него, что он сделал, то – пал на колени и жарко благодарил за оказанную милость. Одна из версий рассказа гласит, что после встречи с Кордаком пьяница изменил свою жалкую судьбу, сделался образцовым гражданином, а под конец жизни – вступил в Братья Милосердия. Другая – что еще в тот же день обезумевший кузнец раздробил ему колени молотом. Истина, скорее всего, лежит посредине, как любил повторять Мастер Хаксерлин.

Вот и вся история. В память о прошлых событиях, в Приграничье установился обычай, что если в окрестностях появлялся проездом Кордак, то почтительные души приветствовали его символической пощечиной, чтобы почтить традицию. При взгляде на покрытое синяками лицо Йона, могло показаться, что определение «символическая» местные использовали вместо «крюк правой». Якобы, ритуал заложил сам Кордак, чтобы напоминать людям: даже величайшие из героев в силах прощать и забывать о раненной гордости, что должно свидетельствовать о чистоте их сердец и отдаленности от дел малозначимых.

С точки зрения Мастера Хаксерлина это свидетельствовало также и о нездоровом очаровании болью. Тем паче, что после серии подобного рода инцидентов бедный Йона утратил первоначальный энтузиазм, каким он кипел в Блюмберге, когда Хаксерлин махнул перед его глазами набитым кошелем и изложил план поимки нимфы. Теперь он потихоньку превращался из веселого сотоварища в исполненного претензиями наемника.

Потому-то Йона и уперся насчет этой проклятущей шляпы. Должен был он благодаря оной не бросаться в глаза, пока не доберутся они до Пенкосельца. А не мог не бросаться, именно этого и требовал от него Хексерлин. Но одновременно, он прекрасно понимал опасения товарища: еще несколько символических пощечин, и легендарный герой получит прозвище Беззубый. Другое дело, что в случае внешности Йоны любая маскировка казалась ненужной. Обычно выглядел он просто-напросто как Кордак на отдыхе.

Мастер Хаксерлин с трудом приподнялся с постели позади фургона и уселся на козлах. Йона был и вправду удивительно похож на описываемого в песнях героя. Метра два роста, широкие плечи и иссиня-черные волосы, спадающие аж на плечи. Даже шрам на левой щеке выглядел без малого так же, как тот, который можно было б увидать на полотне «Освобождение Севера» в волендурском Музее Памяти. Правда, в случае Йоны рану нанесла не гарпия своим когтем, а его любимая, дочь портного Хелена, которая – если верить словам несчастного, ножницами владела не хуже, чем тварь – когтями. Об этом, и о многом другом Хаксерлин узнал, когда они совместно осушали кружки на постоялом дворе «Под Жаждущим Вепрем» и когда, вместо того, чтобы паковать остатки товаров и убегать из города, Мастер решил принять предложение барона Шульца.

А ведь мог я и убежать, – вздохнул Мастер. Не было бы в том ничего нового. В Блюмберге, когда впервые увидал он Йону Пятку, управляющегося с древесиной в небольшой мастерской колесника, шестеренки в его голове завертелись с удвоенной быстротой. План кристаллизовался с каждой новой минутой, проведенной в обществе Йоны. Оттого после визита в корчму и долгого разговора с Хеленой он отбросил мысль об отказе от гостеприимства барона и приготовился к поездке. Йона был доволен, потому что мог поглядеть на мир и хотя бы какое-то время оказаться вне досягаемости ножниц жены, а Хелена приветливо улыбнулась при виду кошеля, который Хаксерлин оставил как задаток. Даже помахала им на прощанье рукою и без малого четверть часа провожала взглядом, но Йона утверждал, что тут больше от необходимости убедиться, действительно ли он уехал – а не от выражения чувств и тоски.

Тогда-то все представлялось превосходным. Но теперь, когда были они в дороге уже шестой день и неминуемо близились к Пенкосельцу, сомнения начали появляться, словно грибы после дождя. И правда, Йона смело мог сойти за Кордака – пока не начинал говорить, не хватался за меч и не начинал корчить героические гримасы. Лучше всего было, когда он просто стоял и пытался произвести общее впечатление. Однако непросто произвести хорошее впечатление, стоя в соломенном брыле.

Однако создание иллюзий было способом существования Мастера Хаксерлина, план же поимки нимфы в немалой степени именно на этом и основывался.

– Я тебя сменю. Переоденься и выучи свою роль, – Хаксерлин принял вожжи. – Только всерьез и тщательно.

– Я стараюсь, господин Хаскерлин, – ответил мрачный Кордак. – Только трудно такое спомнить.

– Хаксе... да и ладно, – вздохнул Мастер стоически. Не сомневался, что в жизни его сотоварища случались и такие дни, когда он забывал, как зовется тот шар в небесах. Сам же он подтянул рукава пурпурных одежд, чтобы удобней было править, и устремил взгляд на полого спускающийся в долину тракт.

* * *

Он редко жаловался на собственную судьбу, поскольку жаловаться особо было не на что. «Чудеса и Диковины», то есть оборот экзотических товаров, начиная от магических афродизаков и порошком из клыков вампира заканчивая, приносил доходы, которым могли бы позавидовать любые полноправные чародеи. Перемещался он со своей коллекцией от местечка к местечку (по очевидным причинам минуя те, в которых находились филиалы Гильдии Магов), раскладывал лавку с артефактами перед жадной к странностям толпой и давал такие представления, то хватало и минутного невнимания, что и сам бы он мог поверить в невероятные возможности своих экспонатов. Торговец прекрасно понимал, чего от него ожидают, потому облачался в красивые багровые одежды с вышитыми на груди контурами луны и клепсидры, и с рукавами, изукрашенными спиралями, от созерцания которых начинало рябить в глазах. Появись он в таком наряде на пороге Гильдии, отослали бы его со смехом прочь, в труппы циркачей, но честные обитатели небольших городков приветствовали его как истинного чародея. Но единственной магией, какой овладел Гаксерлин, было искусство превращения ничего не стоящих безделушек в монеты. Наибольшие чудеса и диковины не громоздились на полках лавки, но весело плясали в сознаниях клиентов.

Он попытался устроить лавку в Блюмберге – и так-то начались проблемы.

Конечно, порой он останавливался в больших городах, когда перспектива быстрого заработка заглушала чувство опасности, однако и это он совершал с большой оглядкой. Как правило, выбирал места, где недавно случилась резкая смена власти: выбрали новый городской совет, господин во владениях помер, у кого-то отобрали привилегии, король назначил нового управителя – всякое такое. Мастер Хаксерлин не был переборчив – абы только не остался некто из высокой власти, кто мог помнить его прошлый визит. Хотя всегда он предупреждал, что после заключения сделки не примет возврата, многие из магнатов, ранее искушенные образами древних сил, заклятых в засушенных диавольских отходах, жаждали броситься ему в глотку, когда становилось понятным, что сила эта состоит преимущественно в расточении неприятного запаха. Но, боги, а на что они надеялись? Мастер Хаксерлин чрезвычайно удивлялся человеческой неблагодарности.

Если Йона Пятку можно было сравнить с Кордаком, то торговца диковинками лучше всего было сравнивать с глазурованной пампушкой. Как человек корпулентный и невысокий, он имел небольшие шансы при столкновении с вооруженным отрядом, которые посылали за ним в первые месяцы деятельности «Чудес и Диковин», когда он верил еще в человеческую честность и доброе слово к ближним. Хватило нескольких ярких бегств, четырех высоких штрафов и недели сидения в тюрьме, чтобы обучиться ведению хозяйственной деятельности.

Он даже завел специальную книгу, в которую скрупулезно заносил изменения во властях в отдельных провинциях. И сколько бы раз на страницах тех не появлялась новая фамилия, недолго после того появлялся в том районе невысокий человек и его необычный ассортимент. Как видно, и такое средство безопасности должно было, в конце концов, подвести. Барон Ансельм Шульц, правда, погиб в результате трагического случая, но откуда бы Хаксерлину знать, что сын его, Экхарт, унаследует от отца и чувство оскорбленного достоинства?

* * *

– Господин Хаксерлин, – несмелый голос Йона вырвал торговца из его мыслей. – Я уже переоделся.

Мастер остановил коня и повернулся на козлах с изяществом катящейся по шляху бочки с сельдью. То, что он увидел, окончательно подтвердили его надежды на успех миссии.

Йона сменил обычную подорожную одежду на толстый жилет медвежьего меха и бурые, украшенные набойками, штаны. На мощные руки он надел обручи из лунной стали, ощетинившиеся кривыми зубцами, а с боку свисал пристегнутый к поясу меч. Рукоять откована была в форме разевающей пасть змеи, а для лучшего эффекта Йона ежедневно натирал клинок маслом. Сталь чудесно блестела в лучах солнца.

Лишь бы ветер, лишь бы в это время был ветер, – молился про себя Мастер Хаксерлин. Эти длинные волосы, развевающиеся по ветру... Должно получиться.

Он насыщался видом героя, пока Йона не начал странно перебирать ногами.

– Что происходит? Разучиваешь танец смерти? – спросил он, пытаясь выжать из себя хоть отблеск уважения.

– Нет, господин Гаскерлин, клянусь! – Йона вытаращил глаза, словно опасаясь, что это очередное задание, которое нужно усвоить. – Это сапоги.

– Что с ними не так? – торговец внимательно присмотрелся к обуви. Все еще не мог успокоиться от того, сколько пришлось потратить, чтобы собрать всю экипировку Кордака. Кто бы подумал, что сапоги могут быть дороже локона волос Святой Королевы Изабеллы? Нужно всерьез задуматься над повышением цен на ассортимент.

– Ну... – покраснел Йона. – Они чуть велики, господин Гаскамрлин, а ежели честно, то такие большие, что у меня нога в них теря’тся.

– Мое имя «Хаксерлин», там внутри – «кс». Как это – теряется? Ты ж вчера примерял, и были идеально впору.

– Ну да, сегодня, господин Хаксер... изв’няюсь, господин Хаскерлин, приказ’ли вы вык’паться в ручье, прежде чем мы до Пенскосельц доб’ремся, то я ж и вымылся, да так чистился, так чистился, что... ну, сапоги теперь большие. Старая меня и в постели бы нынче не узнала.

Мастер Хаксерлин лишь беззвучно пошевелил губами.

– По дороге купим три пары шерстяных носков, – отозвался после долгой паузы. – И сапоги будут впору. И как долго мне повторять тебе, чтобы ты снял эту дурацкую шляпу! А теперь перейдем к посланию.

Кордак глупо щелкнул языком, глянул вправо, глянул влево, и даже под себя.

– А где у меня...

Боги, как тяжело.

– Просто начинай говорить.

Йона Пятка, он же Кордак, вытащил меч (выходило это у него все лучше, что с удовлетворением заметил Хаксерлин), припал на одно колено и вытянул оружие перед собою в жесте подданичества, положив клинок на раскинутых ладонях. По крайней мере, хореография у нас отработана до совершенства. Если б ему еще не говорить...

– ПРЕКРАСНАЯ ЛОРЕЛЕЯ! – рявкнул он так мощно, что стая птиц с ближайшего дерева поднялась в воздух. – Я – СУТЬ КОРДАК...

– Тише, боги, тише! – Мастер Хаксерлин вынул пальцы из ушей. – Из того, что я знаю, у нимф нет проблем со слухом.

Переодетый Кордак сделался печален.

– Господин Гарлескин сами говорили, что это должно быть трогательным.

– Верно, но я имел в виду духовный опыт. Разве что ты планируешь так ее растрогать, чтоб сбежала она в Блумберг и сама пала в объятия Шульца. – И увидав вопросительное выражение на лице Йона, добавил быстро. – Это была шутка.

Он подошел к мужчине и уже готовился умиротворяющее положить ладонь на его плече, когда вспомнил о лунном камне и зубастых обручах. Потому миг-другой он глуповато шевелил в воздухе пальцами, прежде чем решиться на приятельское похлопывание.

– Выглядишь прекрасно. Доработаем речь – и все пройдет гладко.

– Этот Кордак он везде так вот лазил? – Йона сменил тему и красноречиво глянул на обручи. – Я как первый раз увидал это, то подумал, что, господин Хаскерлин, вы меня на кусочки собираетесь пластать.

– Хаксерлин, – машинально поправил Мастер. – Именно так его обычно представляют на сцене. Объятия Горечи, кажется, именно так зовется твой наряд. Не говори, что ты никогда не видывал никакой картины Кордака? – он окинул помощника недоверчивым взглядом. – Тебе никто ранее не говорил, что... ну, что вы похожи? Никто тебя не цеплял?

Йона Пятка покачал головой.

– Да где там, господин Хескарлин. Да какой там из меня герой, я ж говорил вам. Несколько раз от чужаков в Блюмберге в морду получал, но тогда и знать не знал, что это та Традиция. И даже и не расспрашивал. Я человек спокойный, в драку никогда не лезу, и ежели кто новый проездом появлялся, то я из дома и не выходил – и были мир и благодать. Местные знают, что это я, честной Йона, помощник колесника, а не какой такой не Кордак. Только раз жена моя любимая приравняла меня к борову с Волендурской пущи, – Пятка почесал кончик носа в небывалой сосредоточенности. – Раз или два.

– Ладно, начнем, пожалуй, с простейшего. С ДНГ, Дружеского Наперсника Героя. Какие...

– Мама, мама! Кордак на фургоне едет!

Не пойми откуда появилась телега с трема персонами. А может и известно откуда, вот только Мастер Гаксерлин не осматривал окрестности, в концентрировался на признаниях ассистента. Теперь же подъехавшие глядели во все глаза на их фургон, словно вот-вот из него должен ударить фонтан золота, чтобы обильно оросить окрестности.

– Святая Королева Изабелла! И вправду!

– Счастье-то какое, – отозвался усатый возница. Резво соскочил на землю и красноречиво помассировал кулак – огромный, словно хлебная буханка. Притворный Кордак сглотнул слюну. – Соседи не поверят...

– Не сопротивляйся, – шепнул Мастер Гаксерлин, когда семья выстроилась друг за дружкой. – До цели близко. Как закончится, можешь надеть шляпу. – Он наклонился и с миной знатока обследовал мрачное лицо сотоварища. – Усатому подставь правую сторону, ребенку и женке – левую. Будет равномерно заживать.