В магазине-клубе «Гиперион» харьковчанин Александр Золотько представил свою книгу «Анна Каренина-2». Книга вовсе не является вульгарным сиквелом вроде беспрецедентного по дерзости произведения «Пьер и Наташа», это скорее расширительное толкование образа Анны. Во время пресс-конференции Александр Золотько попытался сразу отмести упреки в надуманности. То, что на первый взгляд кажется нелепой выдумкой, очень часто оказывается истиной. Он напомнил, что в фильме «Обитаемый остров» по книге братьев Стругацких многих смутил танк розового цвета – сколько смеха было в блогах! Но известен факт: во время Второй мировой англичане установили, что максимально незаметная в пустыне окраска техники – розовая. Сухопутные генералы и флот отказались, а силы специального назначения, коммандос, эффективно действовали на джипах, окрашенных этаким полупристойным образом. «Все, что пишет ответственный фантаст, – обоснованно», – сказал автор.
«При чем тут танк?!» – скажете вы. Между тем этот образ не так уж и далек от содержания книги Александра Золотько. «Анна Каренина-2», конечно, не является фантастикой, в ней налицо отображение интертекстуальности классического постмодернизма. В начале повествования один из героев, «встав в драматическую позу, цитирует первые строки «Анны Карениной» Толстого: «Все счастливые семьи похожи друг на друга…» Другой герой подхватывает, выдавая вторую часть изречения о том, что несчастны – каждая по-свойму. У Льва Толстого, впрочем, есть моменты, которые могут подтолкнуть на такого рода восприятие и даже цитирование, вспомним сон Стивы Облонского из первой же главы: обед в Дармштадте, и при этом в Америке, поющие стеклянные столы, графинчики, оборачивающиеся маленькими женщинами…
Новая Анна Александра Золотько словно сама ведет автора, заставляя его взаимодействовать с героями Достоевского, например, с «Питерским дровосеком», – «отпущенный с каторги за примерное поведение, Родион Романович Раскольников приехал в Симбирск, обнаружив, что… благодаря книге господина Достоевского пользуется слишком уж большой популярностью». А еще с Шерлоком Холмсом и непременным доктором Ватсоном и много с кем еще. Лев Толстой говорит у него с вымышленным читателем, Каренин предстает в мистическом аспекте… Особую атмосферу придают книге изысканное оформление и стильный дизайн Рихарда Остроумова. Он тоже присутствовал на встрече с читателями.
Анна-2 – дочь Анны Карениной, известным образом погибшей на железнодорожном полотне. Внезапно открывшийся позор влечет ее прочь из дома Карениных, где она воспитывалась, и Анна Вторая пускается в приключения по важным событиям Российской истории. Что же до технических средств, то однажды Анне-2 предлагают нанести тому самому локомотиву, который невольно погубил Анну Каренину – и регистрационные номера совпадают – столько ударов кувалдой, насколько хватит сил, и тем избавиться от паровозофобии. Дело автора – отзываться о классических героях с иронией или нет. Однако ожившие классики Золотого века и их персонажи слишком самостоятельны, а в случае с Достоевским, если вспомнить Бахтина, так и почти абсолютно. Пытаясь поймать экзистенцию, словно бы парящую над текстом, возможно создать отдельный, элитарный мир, автор такого рода текстов все равно находится внутри матрицы. Пребывание в этих двух взаимоискривленных пространствах не является для Александра Золотько мучительным – письмо его гармонично, порой стилистически отточено.
Для автора важно восприятие не критиков, а некоего идеального читателя. «Мне бы хотелось лично пообщаться с ответственным, вдумчивым читателем», – сказал Александр Золотько.
И ведь казалось бы — взрослый серьезный человек. А взял и оценил. И насколько я знаю, прочитал дважды, прежде чем написал отзыв. Все-так, есть в этом что-то от подвига.
Брался я за этот роман с некоторой опаской, как по причине странных отношений с вдохновившим автора творением Льва Толстого, так и по причине нелюбви к постъмодернізьму, ведь Золотько сам пишет об "Анне Карениной — 2": "Жанр романа определить не могу. Фантастический элемент там наверняка есть, имеется также фантасмагория, постмодернизм и много еще чего". Впрочем, по ходу чтения я решил, что речь идёт скорее о литературной игре и на том успокоился. А уж поиграл автор изрядно и от души: в романе действуют (и взаимодействуют, естественно) персонажи романов последней трети XIX и первой трети XX веков, реальные исторические личности того же периода, наши современники, освоившие амплуа попаданцев, и неопознанные персонажи, которые вполне могут оказаться просто персонажами именно этого романа. Внезапные пересечения, неожиданные параллели, странные совпадения — всего этого в романе хватает, и даже, пожалуй, местами, с избытком. В общем, любители литературных ребусов и кроссвордов вроде катаевской книги "Алмазный мой венец" должны остаться довольны (тем более, что для того, чтобы уловить заметную часть отсылок и аллюзий достаточно быть просто хорошо начитанным человеком, а не доктором филологии). Пожалуй, останутся довольны и любители криптоистории, которые, впрочем, могут посчитать криптоисторичность недостаточно серьёзной. Что, учитывая, что роман вырос из небольшого одноимённого рассказа, написанного явно "по приколу", и не удивительно. Кстати, желающих узнать сюжет отправляю к данному рассказу, широко разошедшемуся по сети и даже присвоенному парой человек, подставивших в графу "автор" свои имена. Основные сюжетные повороты рассказа перенесены в роман: дочь Анны Карениной, тоже Анну, после смерти Алексея Каренина изгоняет из дома единоутробный брат Сергей, с чего и начинаются её приключения, заканчивающиеся тем, что немолодая уже Аннушка проливает масло...
В романе, однако, при всех заранее известных точках сюжетной траектории и явной "поприкольности" многих сцен всё отнюдь не так просто. Даже заранее, вроде бы, известный конец оказывается не таким, как ожидалось, и многое приобретает совершенно новый, неожиданный, смысл. Да и вообще, при чтении постоянно в том или ином ракурсе встают не имеющие однозначного ответа вопросы об ответственности писателя перед читателями и персонажами, о соотношении свободной воли и предопределённости, о воле, как материальной силе, об истинных движущих причинах наших поступков и прочих непростых материях. В отличие от других прочитанных мною романов Золотько, в "Анне Карениной — 2" мало "экшена" и сюжет не затягивает так, что книга проглатывается в один присест. Что, однако, учитывая сколь много мелких деталей, обычно пропускаемых при быстром чтении, в этом романе впоследствии играют, пожалуй, и лучше. Тут следует отметить, что автор достаточно дотошен, и несколько моих попыток подловить его на ошибках закончились неудачей (при этом я сам узнал много нового, неожиданного для себя).
Кому я книгу рекомендую, написано выше. Сильно идеологизированные читатели могут испытать при чтении неудовлетворённость и раздражение (в зависимости, естественно, о направления иедологизированности). Всем остальным желаю приятного вдумчивого чтения.
Самой большой наградой для себя полагаю оценки(положительные или ОЧЕНЬ отрицательные) от неизвестных мне людей. Скажем, был куда более счастлив номинацией моего романа "Игры богов" на Интрепресс без моего участия, чем само получение награды в результате голосования. Если учесть, что "Анна Каренина-2" вышла пока тиражом менее тысячи экземпляров, и даже я не знаю, как именно книга будет продаваться (технически), то отзыв просто согрел душу.
Александр Золотько. Анна Каренина-2
Погибшая под колесами поезда Анна Каренина оставила после себя не только роман графа Льва Николаевича Толстого. У жертвы несчастной любви и общественных предрассудков был законный сын Сергей, а также дочь от Вронского — Анна Карснина-младшая. Жизнь девочки, воспитанной отчимом Карениным, изменилась в день, когда она прочла тот самый роман о трагической судьбе своей матери и загорелась желанием отомстить за неё.
Создавать «авторские вселенные» было модно не всегда. В эпоху расцвета старого доброго классического реализма иногда создавалось впечатление, что все герои этих толстых романов живут чуть ли не на одной улице и вполне могли бы если не ходить друг к другу в гости, то хотя бы переписываться. Петербург Толстого и Достоевского — это один и тот же город, разница только в восприятии. Париж Мопассана и Лондон Конана Дойла находятся с ними в одном измерении. Нетрудно вообразить, например, переписку Анны Карениной и Эммы Бовари, сплетничающих о любовницах Жоржа Дюруа. При должной эрудиции, приправленной творческим воображением, можно представить ситуацию, в которой их встреча окажется возможной без катастрофических последствий для художественного мира любого из романов.
Александр Золотько пишет историю жизни самого незаметного и в перспективе самого несчастного персонажа толстовского романа, Анны Карениной-младшей. Девочка рождена в «грязной» внебрачной связи, мать покончила с собой, биологический отец, так и не давший дочери свою фамилию, в отчаянии уехал на войну с турками, малышку приютили в семье законного мужа матери непонятно на каких правах — в общем, Фрейд бы плакал. Но это не просто сиквел вроде «Скарлетт», а постмодернистский пастиш, в котором Алексей Вронский, выживший на войне, спивается в уездном городке Симбирске и уводит Катюшу Маслову у Родиона Раскольникова. Дальше — больше. В романе появляются другие классические персонажи, от Сергея Паратова из «Бесприданницы» до Остапа Бендера и мельком упомянутого Григория Мелехова из «Тихого Дона». География книги ширится — и вот в неё входят Шерлок Холмс, профессор Челленджер, буссенаровский Капитан Сорви-голова... Но и этого автору показалось мало — он вплетает в перенасыщенный сюжет, украшенный закрученными шпионскими интригами и фантастическими домыслами (вроде марсиан в Британии и «лучей смерти») вполне исторических персонажей, от Ленина до Гитлера, а также самих писателей. Причём вплетает искуснейшим образом, почти ничего не выдумывая. Отец Александра Керенского действительно был директором гимназии, где учился Володя Ульянов, а Фанни Каплан на самом деле жила в одном доме с «нехорошей квартирой» Булгакова. Правда, авторская фантазия, сталкивающая исторических лиц с литературными персонажами буквально на каждой странице, временами превращает пространство книги чуть ли не в мыльную оперу наподобие пресловутой «Санта-Барбары»: например, вы ни за что не догадаетесь, какая связь, по задумке Александра Золотько, между Лениным и Гитлером и что у них обоих общего с нашей Анной Карениной-младшей.
Отношения автора и персонажей и ответственность первых перед вторыми — главная тема романа. Анна жестоко мстит Льву Толстому за свои злоключения, а всех прочих писателей, которых она встречает, умоляет не коверкать судьбу персонажей: ведь творцы — боги своих миров, как они напишут, так и будет. А потом на их героев всё время будут пальцем показывать, и придётся им жить как во сне, пытаясь понять, сами ли они делают свой выбор или только волей автора.
А если провести параллель между беллетристикой и нашей реальной жизнью, то можно задаться и другими вопросами. Что правит человеческими судьбами — свобода или предопределённость? Кто есть бог — режиссёр с диктаторскими замашками или мастер ролевой игры со свободным сюжетом? Ни главная героиня, ни автор ответов не находят — финал романа, вроде и с объяснениями законов этого странного реально-вымышленного мира, оставляет ещё больше новых вопросов.
Увы, перенасыщенность текста аллюзиями сослужила ему дурную службу: роман, по сути, состоит из одних гиперссылок, большинство героев лишь мелькают в эпизодах, не успев толком раскрыться. Единственный полноценный, объёмный и живой персонаж в «Анне Карениной-2» только сама Анна.
А так как её биография приходится на самый бурный период российской истории, героиня превращается в символ, собирательный образ «женщины, перемолотой жерновами времени». От одной страницы к другой Анна становится всё циничнее, жёстче, грубее и несчастнее. Но не её в том вина; будучи разлучена с любимым человеком и единственным ребёнком, она ищет смысл жизни — и не находит его, упорно отказываясь признать таковым свою второстепенную роль совсем в другом романе, куда она попадёт в отдалённой перспективе своей одинокой старости. Что это за роль — догадаться при желании нетрудно.
Толстый по объёму, но тонкий по смыслу фанфик-кроссовер на всю русскую классику и историю разом. Судя по мизерному тиражу, рассчитан на очень узкую аудиторию, которую, несомненно, найдёт.
Вот такая книга в количестве шести экземпляров попала на Еврокон, что сейчас проходит в Киеве. Собственно, это сигнальные экземпляры, их всего было выпущено два десятка в мягкой обложке, остальные выйдут в твердой и продаваться будут через Сеть (следите за объявлениями). Те же фантлабовцы, кто сейчас на Евроконе, имеют редчайшую и уникальную возможность приобрести раритетное, я бы сказал, издание.
Рассказ "Анна Каренина-2" был впервые опубликован в сборнике "Фантастика-2000", и очень активно гулял по Сети. Два года назад состоялось ничем не объяснимое обострение интереса к нему, а в этом январе начались активные перепосты рассказа в связи с выходом нового американского варианта первоисточника.
Дошло до того, что два товарища (странно, но оба из Тель-Авива) опубликовали "Анну Каренину-2" у себя под своими собственными именами. Я даже испытал чувство неоправданной гордости по этому поводу.
Роман был готов уже почти два года назад теперь, для пробы, Алексей Ануфриев и я решили издать его небольшим тиражом, для начала пятьсот, а там как пойдет. В смысле — Алексей Ануфриев издал то, что я написал.
Вот и вся предыстория.
Жанр романа определить не могу. Фантастический элемент там наверняка есть, имеется также фантасмагория, постмодернизм и много еще чего. Вот тут небольшой отрывок, для ознакомления. Ну и те, кто сейчас на Евроконе, могут даже подержать книгу в руках.
Второй сон Владимира Ильича.
...Иногда Владимиру Ильичу хотелось все бросить и уйти. Вот так просто сказать соратникам: «Я устал, я ухожу» и уехать куда-нибудь в ближнее Подмосковье собирать грибы, читать книги и даже устраивать местным детям новогодние елки. А они, соратники, пусть уж сами разбираются, кому быть главным, кто кому горло перекусит или голову проломит. Сам Ульянов в этом смысле поставил бы на Троцкого, так сказать, в личном единоборстве, но валить его, если что, будут коллективно, в лучших традициях демократического централизма.
Каждый день приносил новости не самого приятного свойства. Это на фронтах, но и тут, в тылу, также приходилось ожидать пакости в любой момент. Эсеры мятеж устроили не где-нибудь, а в Москве, еще немного – и все. Пронесло, но ведь могло у товарищей по революции и получиться.
Феликс постоянно пугает, что вот-вот начнут охотиться лично за каждым из руководителей революции. В общем, дело неплохое, не мог не отметить Владимир Ильич, но если бы ему принесли список на согласование. А так ведь могут и полезных людей подстрелить. Или подорвать. У эсеров опыт в таких делах большой. Столыпина вон у всех на глазах пристрелили, между прочим. Так его полиция охраняла, жандармы, и все равно в антракте «Сказки о царе Салтане» подошел молодой человек да пульнул Петру Аркадьевичу в брюхо.
А в чеке кого только нет, от эсеров до анархистов. Все говорят, что бывшие, что перековались, а, поди, разбери.
Подобные невеселые мысли портили и без того плохое настроение. Отдых от всего Владимир Ильич находил в подготовке инструкций для сына, но и они уже были закончены, зашиты в пакет, а Феликс твердо обещал лично отвезти все это Адольфу. У Дзержинского очень кстати жена оказалась в Швейцарии, вот он, вроде бы ее проведать и съездит.
Если честно, то поступок для главы революционного охранного отделения несколько странный, но Феликс, молодец, по поводу дела Мирбаха в отставку ушел, так что версия поездки в Швейцарию через Германию, хоть и странная, но объяснимая.
Правда, и спал Владимир Ильич плохо. Вот и устал, и глаза слипаются, а все равно – стоит лечь, как весь сон будто выдувает кто черным холодным сквозняком. И остается усталость, раздражительность, ожидание чего-то плохого и желание все бросить и уйти.
В ночь на тридцатое августа Ульянову, как это ни странно, удалось уснуть сразу, лишь только голова коснулась подушки. Чик – и все.
Хотя, легче не стало. Наверное, если б кто предложил Ульянову выбор между этим сном и бессонницей, то выбрал бы он бессонницу. Но выбирать никто не предлагал.
Только Владимир Ильич уснул, как тут же оказался посреди большого амфитеатра. На арене, можно сказать. Места вокруг были заполнены, в партере сидели люди приличные, спокойные, чинно разглядывали Владимира Ильича в лорнеты и перламутровые театральные бинокли, негромко переговаривались и просматривали программки. Зато наверху, на галерке, толпа бушевала, размахивала плакатами, причем одни требовали хлеба, а другие – зрелищ.
Вообще было непонятно, отчего это Владимир Ильич, глава правительства и вождь революции стоит на арене. Вот плюнуть на все и уйти, подумал Ульянов, но тут заиграли фанфары, и на арену в блестящем мундире вышел шпрехшталмейстер. Высокий, подтянутый, в блестящих эполетах и отчего-то даже с саблей на боку и при орденах.
Сон с самого начала не понравился Ульянову, а тут так и вообще настроение испортилось. Генерал Вронский подошел к Владимиру Ильичу, коротко кивнул, а потом вдруг схватил Ульянова за ухо и провел по кругу под марш «Прощание славянки», под аплодисменты зрителей партера, одобрительные крики обитателей амфитеатра и пронзительный свист галерок.
-Да как вы смеете! – возмутился Ульянов.
-Да вот как-то так! – веско ответил Вронский, выводя Владимира Ильича на середину арены. – У нас, покойников, есть свои преимущества. Вот что хотим, то и творим. Правда, постоянно кто-то начинает все придумывать за нас, то дерьмом мазать, то лаком крыть… Кстати, хочешь познакомиться с девочками? Вон смотри, Зоя и Мариэтта, большие твои поклонницы. Специалистки по лаку и елею, эти не обидят, но и спокойно в гробу лежать не дадут. Познакомить?
Владимир Ильич не успел ни согласиться, ни оказаться, как вспыхнувшие лучи прожекторов скрестились на нем и ощутимо придавили к покрытию арены.
-Тяжело же! – прохрипел Ульянов, с трудом оставаясь на ногах.
-А в лучах известности всегда тяжело, — назидательно ответил Вронский и дал Ульянову подзатыльник. – Думаешь, мне легко? Спасибо Льву Николаевичу и тебе, Володя.
-А что я! – выкрикнул обиженно с места в первом ряду Лев Николаевич в золоченой раме, как и положено порядочному зеркалу из приличного дома. – Вот про вас-то я все хорошо написал. И женщины, и чины… Живым оставил.
-Я бы вам за такое при жизни, господин поручик, показал бы кузькину мать, ну, да ладно, какие счеты между своими, покойниками. А вот живым…
-Пока живым, — вмешался Антон Павлович, незаметно подошедший к Ульянову и взявший его за запястье твердыми холодными пальцами. – Вы поосторожнее со здоровьем. Голову не перетруждайте. У вас с ней проблемы…
-Никогда не жаловался, — обиделся Ульянов.
-Все когда-нибудь происходит в первый раз, — улыбнулся Антон Павлович. – И, как правило, неожиданно. Правда, Лева?
Толстой промолчал, а когда Антон Павлович сел в свободное кресло рядом, то даже в сторону отклонился, чтобы не прикоснуться к доктору случайно.
-Что здесь происходит? – спросил Ульянов.
-А вы не догадываетесь? – усмехнулся иронически Вронский.
Свет прожектора отразился от гайки, застрявшей у него в виске, больно кольнул Владимира Ильича в глаз.
-Нет, вы действительно не помните моего предупреждения? – Вронский покачал головой, и проклятый отблеск от гайки полоснул Ульянова по глазам несколько раз. – Помните в нашу последнюю встречу, я вам дату называл? Помните?
-Вот еще, — буркнул Ульянов, отворачиваясь. – Всякую ерунду помнить. Это сон, между прочим, и то был сон.
-Не спорю, сон. Но ведь зачем-то вам все это снилось? Ведь ничего не происходит в жизни… и после нее просто так. Все происходит с умыслом.
-Чушь, — отрезал Владимир Ильич и скрестил руки на груди. – Я даже не собираюсь слушать эту идеалистическую ересь о судьбе, предопределенности и всякой прочей ерунде. Не собираюсь!
Вронский почесал гайку, ноготь скрипнул по шестиграннику, будто был сделан из стали, даже искра вылетела. Или это показалось Владимиру Ильичу из-за яркого, до слез в глазах, света прожекторов.
-Знаете, я ведь и сам не верил в подобные вещи. Если бы верил – стал бы я с замужней женщиной роман заводить? Никогда. Знаете, я считался завидным женихом. Но, когда благодаря вашей шкодливой руке попал на тот свет, мне все подробно объяснили. Очень подробно. И про то, что писатели нас, персонажей, хоть и делают живыми, но воли не дают. А если даже пытаются, то всегда найдется кто-то, кто для своей цели погонит нас, как крысу по лабиринту, не спрашивая ни нашего желания, ни нашего согласия. И никогда вы не поймете: это вымышленные персонажи появляются, чтобы реальный мир изменить, или реальный мир создан только для того, чтобы нас, вымышленных, производить. – Вронский отошел от Ульянова и сел на бортик манежа, подперев лицо кулаком. – Вот Федор Михалыч свой роман про преступление и наказание сочинял для чего?
-Для чего? – повторил вопрос Ульянов.
-А вон он там сидит, в амфитеатре, — не оборачиваясь, рукой через плечо указал Вронский.
Владимир Ильич, заслонившись от света прожектора рукой, попытался рассмотреть Федора Михайловича в толпе, заметил кого-то с бородой и в сюртуке, хотел помахать даже рукой, но спохватился – это вполне мог оказаться Александр Островский, и вышел бы тогда конфуз.
-Так для чего он писал роман? – спросил Ульянов, неожиданно заинтересовавшись.
-А кого это должно интересовать? – Вронский сплюнул сквозь зубы на арену, словно был не старорежимным генералом, а каким-нибудь балтийским матросом. – Что он там писал и для чего – это его личное дело. А что там прочитал, скажем, Володя Ульянов – совсем другое дело. Михалыч хотел бичевать и отвадить, но Володьку-то Ульянова это не остановило? Сволочь ты, все-таки, Володя, с этой гайкой! Ну, взял бы топор, как советовал Раскольников. А так… Это я сейчас привык немного, а поначалу в грозу хоть на улицу не выходи – лупило молниями в гайку, хоть плачь! Потом голова болела – ужас.
-Ну, извините, — сказал Ульянов, решив, что в такой ситуации и извиниться можно, тем более, перед покойником, который еще тридцать лет назад о чем-то там предупреждал.
Черт, вспомнил Владимир Ильич. Это ж мне тогда Шарлота Корде снилась, я сидел в жестяной ванне, а она там с кинжалом вокруг меня ходила, но так ничего толком и не получилось. И генерал этот мертвый ничего тогда толком не сказал. Только что-то провозгласил, как о мартовских идах Цезарю. Дату какую-то назвал, что ли…
-Так что вы мне тогда сказали? – спросил Владимир Ильич. – Что за дату предрекли?
Шум и крики в зале неожиданно стихли, последней задавлено всхлипнула флейта-пикколо в оркестре.
-Тридцатое августа, — зловещим голосом прогремел в наступившей тишине Вронский и добавил уже совершенно обычным, домашним: – То есть, сегодня.
-Как, сегодня?
-Ну, формально, завтра, вы ведь спать легли двадцать девятого, но пока спали, пока вам сон доснился до этого вот драматического момента, полночь и прошла. Так что — тридцатое августа уже наступило.
-И что? Придет Шарлота Корде? – осведомился Владимир Ильич несколько грубоватым тоном, очевидно, от волнения.
-Нечто в этом роде, — сказал Вронский. – Не она персонально, но…
Вронский махнул рукой, и крики стихли. Генерал встал с ограждения, и обвел взглядом зрителей.
-Господа, мы же обсуждали это. Нехорошо, если предводитель революции погибнет от руки призрака. Это может плохо отразиться на всем происходящем в России. Да что там – в России, во всем мире! И к тому же, зачем прибегать к помощи французов, когда держава наша, страна может рождать быстрых разумом Невтонов в любом нужном количестве?
-Ты цитируй-то аккуратно, — пробасил кто-то из партера. – Я ведь и нос могу сломать с одного удара.
-Но ведь в том, что нечего нам всяких немцев для наших внутренних дел приглашать, вы согласны? – быстро спросил Вронский.
-Без сомнения, — ответил бас. – Продолжай.
-Да, так вот, была мысль взять первого подходящего да и подрядить его на нужное дело, вас, Володя, не спрашивая. Ничего, что я к вам по имени?
-Ничего, — ответил Ульянов, хотя фамильярность Вронского его покоробила. – Так что же вы придумали?
-Все как в демократических странах, извините за выражение. Мы подготовили списочек наиболее реальных кандидатов в ваши палачи.
-Что значит – реальных?
-Значит – не вымышленных, ныне живущих, и для прибытия которых в Москву тридцатого августа не пришлось бы совершать слишком уж большое насилие над пространством и временем, — гайка снова заскрежетала и заискрила под ногтями Вронского. — Скажем, короля Сиама пришлось бы тащить на встречу с вами долго. Коллеги советовали мне ограничиться узким кругом близких к вам людей…
-Троцкий? – быстро спросил Ульянов. – Я ему никогда не доверял. Или эти проститутки, Зиновьев с Каменевым?
-Нет, у этих – судьба другая, к нашей истории они отношения не имеют.
-Яшка? Коба? Ну не Феликс же, в самом деле… — Ульянов даже растерялся от обилия вариантов.
-Нет, нет и еще раз нет, — сказал Вронский. – Кстати, чтобы вас немного подбодрить, не для одного вас тридцатое августа станет сложным днем.
-Что в Царицыне? – попытался угадать Владимир Ильич.
-Не угадали. Да и перестаньте меня перебивать своими нелепыми предположениями, — брезгливо оттопырив нижнюю губу, попросил Вронский, и зал зашикал, заулюлюкал, насмехаясь над неудачами Ульянова. – Хорошо, подскажу – Урицкий в Санкт-Петербурге.
-В Петрограде, — поправил Ульянов.
-Я вас умоляю! – поморщился Вронский. – Вы еще про Ленинград заговорите…
-Про что? – удивился Ульянов.
-Ни про что. Бог с ним, с Моисеем Соломоновичем. Сосредоточьтесь на проблеме. Есть список, и у вас есть возможность выбрать, — Вронский достал из внутреннего кармана мундира сложенный втрое лист бумаги и развернул. – Список небольшой, но выбор все-таки предоставляет. Значит так, чекистка Лидия Коноплева. Мы еще успеваем подбросить ей мысль, что вы мешаете ее карьерному росту. Сорвется непременно, мне гарантировали.
-Прочтите весь список, пожалуйста, — попросили из зала.
-Не возражаете? – спросил Вронский у Владимира Ильича, тот не возражал. — Значит так. Коноплева Лидия из чрезвычайки…
В зале засвистели и закричали что-то неразборчиво.
-Что значит, чекистам нельзя? – возмутился высокий усатый господин в первом ряду, одетый почему-то в рваный фрак. – Как меня, германского посла, так можно и чекиста прислать, а как этого вождя революции, так чекистам не положено. Где Блюмкин, кстати? Было бы логично, если…
-Господин Мирбах, — строго сказал Вронский. – Вы бы заткнулись, что ли. Дипломатического иммунитета у покойников нет, а в этом зале найдется десяток другой тех, что с удовольствием начистит вашу империалистическую рожу.
Мирбах поправил монокль, оглядел высокомерно зал, но смолчал и сел.
-К тому же, Блюмкин еще нужен истории, — Вронский снова посмотрел в список. – Еще чекистка, но ее я бы не рекомендовал. Неприлично прозвучит, что Владимира Ильича Ульянова, извиняюсь, Ленина, убила товарищ Легенькая.
В зале захохотали, даже Владимир Ильич улыбнулся тому, как бы выглядели газетные заголовки в этом случае.
«Легенькая убила Вождя»? Или «Легенькая – рука контрреволюции». Или, если совсем уж не повезет, «Легенькая продырявила легкие». Чушь, насмешка над роковым для революции моментом.
-Нет, — решительно произнес Владимир Ильич, — дальше.
-Правильно, — кивнул Вронский, — там у нее потом проблемы с алиби могут начаться, придется возиться… Вот, отличный кандидат, шеф контрразведки ВЧК товарищ Протопопов. Знаете?
-Естественно, знаю, но зачем ему это?
-Так ведь левый эсер, не хрен собачий, пардон, за мой солдатский юмор. Ни у кого и вопросов не возникнет, чего стрелял. За партию мстил, за Машку Спиридонову. Ваши Машку ведь все равно расстреляют, не сейчас, так лет через двадцать – двадцать пять. Ладно, подумайте, если есть сомнения и не хочется, чтобы знакомый, есть еще двое: Григорий Семенов и Константин Усов. Кто такие – не знаю, да и вы тоже. Но могут. Вполне.
-Дальше.
-Ну, тут список не слишком большой все-таки. Остался подходящий товарищ Новиков, рабочий завода Михельсона да еще и эсеровский боевик, и некто Попова, но последняя не в счет – слабый кандидат, — Вронский заглянул на обратную сторону списка, скомкал листок и бросил на пол. – Можете выбирать.
«Протопопов!» — крикнули с галерки. «Легенькая! Легенькая!» — прокричал высокий женский голос, наверняка, принадлежавший какой-то суфражистке, судя по произношению, из Англии. «Ко-но-пле-ва! Ко-но-плева!» — скандировала группа студентов, подчиняясь взмахам руки кого-то из повешенных народовольцев.
Внезапно, словно по мановению волшебной палочки, все стихло. Один из прожекторов вдруг повернулся, мазнул своим светом по лицам зрителей и уперся в директорскую ложу. Там кто-то сидел, но как Владимир Ильич ни пытался разглядеть, так и не смог разобрать, кто именно.
-Тут возникло мнение… — прозвучал дребезжащий вульгарный голос, и над краем ложи появилась нескладная фигура, облаченная во что-то клетчатое, – причем, давно возникло, что с Владимиром Ильичем в самой драматической сцене его жизни должен участвовать особый человек. И есть просьба… Личная просьба, я бы сказал – воля, прекратить обсуждение.
-Что значит – прекратить обсуждение! – вспылил Владимир Ильич. – Я не позволю!
В конце концов, речь шла о его убийстве, и он не мог позволить, чтобы кто-то там из директорской ложи решал такие щекотливые вопросы за Владимира Ильича.
-Вы сюда выйдете, выступите, изложите аргументы, как это принято у порядочных людей, — сказал Владимир Ильич и одернул жилетку. – А так, из-за кулис, знаете ли…
-Ой, вы посмотрите, какой порядочный отыскался! – завопил арлекинским голосом клетчатый. – Ты про Учредительное собрание вспомни. Караул, знаешь ли, может устать не только там, но и здесь. Я вот, например, устал. И Вронский, я вижу, тоже устал. И Лев Николаевич, виновник, отчасти, торжества, тоже устал. Он изможден капустными котлетами и фальшивым зайцем, ему нельзя волноваться. Сказано – есть хороший кандидат, значит, есть. И выстрелит, и не промажет, и не убьет – все в лучшем виде.
-Ну, — пробормотал Ульянов, — если не убьет…
-Не убьет, — заверил клетчатый и как-то сразу, без перехода, оказался на арене возле Ульянова и протянул бумагу. – Значит, подпишем договорчик. В моих руках.
-Но я хотел бы прежде прочитать, — неуверенно протянул Владимир Ильич. — Официальный договор, все-таки.
-Не нервничайте, господин Ульянов, не нужно. Здесь вам не Брест-Литовский, здесь не обманут. Извольте карандашик, — клетчатый быстро облизал грифель химического карандаша и протянул его Владимиру Ильичу. – Подписывайте.
Ульянов покрутил карандаш в руках, пытаясь прочитать текст договора, хотя бы то, что не закрывали руки развязного типа в расколотом пенсне.
-Вы во все так лезете, любезный? Даже как-то неприлично выглядит. Вон, Зоя и Мариэтта, живые, между прочим, вас сейчас во сне видят, какое впечатление вы на них производите? Любой из списка вас пристрелит насмерть, даже и не сомневайтесь. Перед Сараево Фердинанд тоже выпендривался, полагал, что и так выкрутится. Выкрутился? И маршрут сменил, и встречу отменил, кто ж знал, что автомобиль прямо перед кафе остановится, в котором разочаровавшийся Принцип вином горе заливал? Нет, я знал, но что из этого? Фердинанд не знал, Гаврила не знал, но встретились, пересеклись, и оба в результате померли. Вы тоже помрете, любезнейший. А так – почти исполнение вашей самой заветной мечты…
-Мировая революция?
-Ага, два раза! – уже совсем по-базарному заговорил клетчатый. – Несколько лет покоя в Горках. Прогулки, книги, неторопливые беседы… Да, врачи, но проживете больше. В смысле – дольше.
Клетчатый хам закатил глаза под лоб и принялся загибать пальцы, беззвучно шевеля губами.
-Значит, чистыми шесть лет. Пять с половиной, если честно. Но если с точки зрения общего срока жизни, то выходит… выходит… Вы у нас с семидесятого, сейчас восемнадцатый… плюс шесть, пятьдесят четыре… в процентах… В процентах получается почти на десять процентов дольше вы проживете, чем могли бы. Нормально? Нет, вы скажите – нормально?
-Нормально, — решительно сказал Ульянов, прикинув, что если все это не просто сон, а имеет реальный смысл, то шесть лет жизни на дороге не валяются.
Владимир Ильич подписал документ, дописав в скобках «Ленин», и протянул карандаш клетчатому.
Тот сунул его за ухо, быстро пробежал глазами текст.
-Исполнитель с одной стороны, в лице… понятно… согласились… ясно… завод Михельсона… тридцатого августа в десять тридцать пополудни… замечательно… Имейте в виду, тут указано – плюс-минус десять минут… нет, мы постараемся, но всегда закладываем небольшой люфт… Та-ак, три выстрела с близкого расстояния из автоматического пистолета… четыре гильзы… откуда четыре гильзы? Вот руки бы пообрывать тем, кто так документы составляет… ну, да ладно, четыре так четыре – пусть голову поломают. Газета в ботинке… Какая к свиньям собачьим, газета в ботинке? Ну, накрутили, так накрутили… Пострадавшие из посторонних – не более одного человека, легкое ранение… так-так-так… яд на пулях, тут уж, извините, ничего поделать не выйдет… кстати, вас лучше из револьвера или автоматического пистолета?
-Что? – переспросил Ульянов, особого внимания на бормотание собеседника не обращавший, а со все возрастающим удивлением наблюдавший за тем, как зрители расходятся из зала.
-Я спросил, вам предпочтительно пули получить из браунинга или револьвера?
-Да какая разница?.. — раздраженно ответил Ульянов, увидел, как в директорской ложе мелькнула чья-то тень, но тут прожектор погас, и рассмотреть, кто же именно сидел в ложе, стало невозможно.
-Какая разница… Разницы, в общем, и нет, — клетчатый спрятал договор в карман, повертел головой и поклонился, сдернув с головы клетчатую кепку. – За сим — откланиваюсь.
И исчез, подлец, словно испарился, а Владимир Ильич даже и не удивился – во снах он еще и не такое видел.
-Вот, в общем, и все, — сказал Вронский. – Вопрос решили при обоюдном непротивлении сторон. И это приятно. А то ведь, знаете, как бывает: ты ему предлагаешь выбрать убийцу, а он начинает кочевряжиться, вообще не хочу под пулю… Так все ничем и заканчивается…
-Что значит – не хочу пол пулю? – не поверил своим ушам Ульянов. – Как это ничем заканчивается?
-А вот так, Володя! – хихикнул генерал. – Я ж тебе говорил – все сами все делают и решают. Им только помогают сделать правильный выбор…
-Так я мог просто отказаться от ранений вообще?
-Естественно. А ты думал, Володя, зачем весь этот балаган тут собирали? Чтобы тебя отвлечь. Никто ведь честной игры и не обещал. Думаешь, великие сюда приходили, чтобы на тебя посмотреть? – генерал снова хихикнул. – Все ожидали, поймешь ты обман или нет. И ты ведь почти сообразил! Если бы не этот обормот! Вот кто действительно гений, — лицо Вронского стало серьезным, а взгляд холодным. – Неприятно осознавать себя дураком? Но я тебе больше скажу: я ведь и соврать могу. И он – может. Имеет право и свободу лгать для осуществления высшей воли. И не смотри на меня так, Володя.
Ульянов растерянно оглянулся – ряды опустели, фонари гасли один за другим, только два прожектора все еще держали его в перекрестье, как немецкий цеппелин над Лондоном.
-Тридцатого августа сего года в десять часов тридцать минут пополудни моя дочь будет иметь честь стрелять в Вас, господин Ульянов, — торжественно провозгласил Вронский. – Лучше бы насмерть, но кто я такой, чтобы спорить с тем, кто решает?
-Дочь… — пробормотал Владимир Ильич. – Какая дочь? Не было у тебя никакой дочери. Один ты жил… Один. Я ведь помню…
-Книжки нужно внимательно читать, господин гимназист, — Вронский снисходительно похлопал Ульянову по плечу.
-Анни? Дочь Карениной? – Ульянов потрясенно смотрел на Вронского. — Подождите… Анна Алексеевна Каренина – ваша дочь?
-Вспомнил, молодец.
-В меня будет стрелять Анна? Моя… моя…
-Мать вашего сына, спросите вы? Мать вашего сына. Но стрелять будет не она. Все может получиться еще смешнее. Моя вторая дочь будет стрелять в вас, а когда ее схватят, расскажет за что. И всплывет наружу то, что вы, Владимир Ульянов, прятали всю свою жизнь. Это будет даже смешно. Очень драматично и совсем как в сентиментальном романе. Вы в юности «Графа Монте-Кристо» читали? Очень похоже получается. Очень. Засим – позвольте откланяться. Вам пора просыпаться, ваша нынешняя супруга, Надежда Константиновна сейчас подойдет к кровати и разбудит вас.
Мир вокруг Владимира Ильича вдруг закрутился водоворотом, все смешалось в одну блестящую полосу, несущуюся вокруг Ульянова. Кресла, манеж, ступени, ложи, перила галерки, музыкальные инструменты – все неслось вокруг Владимира Ильича, стягиваясь, сокращаясь и шурша, словно Уроборос, пожирающий свой собственный хвост.
-Вы не можете! – крикнул Владимир Ильич, но Вронский тоже исчез, и остался только гудящий хаос.
Только хаос и Владимир Ильич.
-Володенька, — вставай, — сказала Надежда Константиновна, и Владимир Ильич проснулся
Не то, чтобы я был тонким знатоком следственной лексики, но вот натолкнулся на слова начальника главного следственного управления МВД Украины Василия Фаринника и не смог удержаться.
Об убийстве семьи судьи в Харькове. дело страшное, но вот интервью...
цитата
«Руководитель судебно-медицинского подразделения сегодня также докладывал. Он говорил о том, что причиной смерти было при отсутствии головы, скорее всего, обескровливание. Главная причина смерти — это обескровливание, наступившее вследствие того, что было ранение, а затем еще и отсечение», — сказал Фаринник.
Хотел прокомментировать, но понял, что адекватно не получится.
облако тэгов
