– Когда-то для англоязычного мира Россия была далекой холодной страной, выделявшейся разве что своей обширностью. Ничем не примечательный медвежий угол, полуварварская восточная деспотия. Не удивительно, что титаны научного романа (scientific romance) рубежа XIX-XX веков не спешили выводить в своих сюжетах русских или переносить действие в этот незнакомый и суровый, по их представлениям, край. Французы были смелее и изредка обращались к «thème de Russie», но, в основном, также за пределами жанра. Стоило только великому фантасту Жюлю Верну мысленно перенестись на заснеженные сибирские просторы, как из-под пера вышла вполне реалистическая история – «Михаил Строгов» (1876). Это и понятно: трехсотлетняя империя Романовых не ассоциировалась ни с выдающимися научными открытиями, ни с социальными экспериментами. Династические союзы и страстное стремление в Европу самой России ничего не изменили. Для большей части западных умов ваша страна оставалась terra incognita.

Одно из первых сочинений на английском языке с русскими персонажами, «The Queen of Quelparte: A Story of Russian Intrigue in the Far East» (1902), было написано на стыке «научного» и приключенческого романа. Его автор американец Арчер Галберт был скорее историком, чем писателем. В результате полковник Иван Оренов и его дочь Дульсинея выглядят плоскими иллюстрациями идей сочинителя, эксплуатировавшего легенду о завещании Петра I. Фантастика на службе у геополитики, и ее немного – выдуманный остров в водах Желтого моря, историко-культурный слепок с Кореи. Полуостров всего лишь стал островом. Прием в те времена еще относительно новый.

Только став советской, Россия по-настоящему заинтересовала фантастов. Несколько лет ушло на осмысление этого нового явления, скрытого за аббревиатурами «RSFSR» и «USSR», вперемешку с ожиданием его скорой кончины. Первые опыты были неоригинальны и насквозь пропитаны «классовой ненавистью» к стране Советов. «Мировой пожар», который «на горе всем буржуям» обещала раздуть молодая республика, сначала забушевал на страницах книг. Русский читатель едва ли встретит в ряду авторов знакомые имена – многие из них не были профессиональными писателями, их творения не переводились на другие языки и не переиздавались. В «The Locust Horde» (1924) Стэнли Шоу Америка наводняется полчищами эмигрантов из Совдепии, участвующих в заговоре против нее. Вторжение коммунистов в Соединенное королевство в «The Man Who Could Stop War» (1929) Уильяма Пенмейера и «Menace: A Novel of the Near Future» (1935) Лесли Полларда, интервенция в США в «The Red Napoleon» (1929) Флойда Гиббонса стали общим местом в фантастике ближнего прицела. Помнит ли кто-нибудь в начале XXI века эти политизированные литературные поделки?

Это были истории на одно прочтение. Однако не все сюжеты строились на страхе как основной эмоции. Отголоском масштабных сталинских строек звучит упоминание о Ленинском подземном городке недалеко от Москвы в фантастических мемуарах «Zero to Eighty» (1937) Э.Ф. Нортрупа, который был, прежде всего, изобретателем и ученым, а в беллетристике выражал собственные инженерные идеи.

В постапокалиптической фантазии А. Ллевеллина «The Strange Invaders» (1934) ледниковый период, наступивший после мировой войны, и неизбежное одичание превращают марксизм-ленинизм на территории бывшего СССР в религию, классики почитаются как святые, а на место доминирующего вида претендуют гигантские ящеры. Довольно смелая картина для середины 30-х годов, благо жанровая тропинка была задолго до этого протоптана Джеком Лондоном.

– Извините, мистер Уэллс, но ведь, если мне не изменяет память, у вас тоже есть роман о войне с Советами?

– Действительно. Не лучшее мое произведение. Много политики, мало хорошей литературы.

– Зато какое понимание геополитической ситуации, какая великолепная ирония в «Самовластье мистера Парэма». В Великобритании к власти приходит Верховный лорд, интересный гибрид Кромвеля и Гитлера. Его вдохновенные речи вселяют в англичан уверенность, что «преуспеяние и хорошо поставленное хозяйство на огромных пространствах, принадлежащих России в Европе и в Азии, неминуемо наносит тяжкий ущерб жителям Великобритании». Противником советского государства во Второй мировой войне становится не Германия, а Британия. В конце концов, весь этот военный хаос оказывается сном мистера Парэма на спиритическом сеансе, но яркость и проработанность картины всеобщего сумасшествия делают роман прекрасным ранним образчиком альтернативной истории. И это в 1930 году, когда жанр еще только формировался.

– Благодарю за лестную оценку. Я всего лишь пытался высмеять фашистов всех мастей. Что вышло – не мне судить. Как развивались события, вы не хуже меня знаете.

Вторая мировая многое изменила в отношениях между странами и их народами. Слова Черчилля о «железном занавесе», легшем поперек Европы, прозвучавшие с фултонской трибуны, ознаменовали начало нового политического уклада. В обстановке, когда коммунистические партии были объявлены пятыми колоннами, представляющими опасность для христианской цивилизации, казалось бы, русские могли изображаться в литературе только черными красками. Действительно, фантасты, как и политики, бряцали оружием.

Под маккартистским лозунгом «Лучше быть мертвым, чем красным» писались десятки книг о нашествии орд с востока и Третьей мировой (С. Ноэл «I Killed Stalin»,1951; С. Корнблат «Not This August», 1955; Ф. Морли «Gumption Island», 1956; Г. Ричардс «Two Roubles to Times Square», 1956). Старая тема о вторжении «грязных комми» снова в деле, но с новыми акцентами. Предчувствие космической эры выносит Холодную войну за пределы Земли. У Р. Хайнлайна в повести «Человек, который продал Луну» (1950) пятнадцать человек под красным флагом высадились на Луне (пусть только в ночном кошмаре главного героя) и подали прошение о принятии ее в состав СССР. В «Зове пространства» (1959) Дж. Уиндэма на Земле началась ядерная война, советская база на Луне была разрушена и космонавты сдались соседям-англичанам.

«Ох уж эти русские, эти арабы... эти китайцы… Межконтинентальные ракеты, атомные бомбы, спутники…» – могла бы воскликнуть добрая половина англоязычных фантастов вслед за Робертом Шекли («Лавка миров», 1959), но, конечно, без его добродушной улыбки. В книгах Шекли русские персонажи не так уж часто попадают в фокус сюжета. С космополитичным идеализмом он рисует будущее, в котором нет места старым разногласиям: «была небольшая война с русскими из-за астероидного пояса... Или мы воевали с китайцами?» Не все ли равно? Ведь это все прошлом («Корпорация «Бессмертие», 1959). Пожалуй, единственный роман писателя, где конфликт в центре внимания, – «Хождение Джоэниса» ("The Journey of Joenes", другое название — "Journey Beyond Tomorrow") (1962). Едва ли написана более веселая вещь о ядерной войне! В вырезанной цензурой и не издававшейся до 1991 г. главе о путешествии в Россию выведены собирательные образы трех партийцев. При всей абсурдности этих типажей, есть в них и своя логика: туповатый маршал Тригаск олицетворяет военных, отрешенный и слабо контролирующий собственную речь тов. Славский – идеологов партии, наконец, сообразительный тов. Орусий напрямую ни с кем не отождествлен, можно только догадываться, какую структуру он представляет.

Две даты, которые не нуждаются в расшифровке, 1957 и 1961. Два события, которые для научной фантастики значили гораздо больше, чем разоблачение культа личности и Карибский кризис. «Охота на ведьм» закончилась, точнее, приобрела более цивилизованные формы. В фантастике тоже постепенно происходит поворот к новым идеям сотрудничества в космосе. Но каждая из сторон по-прежнему держит кукиш в кармане: научная станция США на Луне на самом деле военная база (Э. Гамильтон «Хранители звезд», 1960), русско-американская экспедиция проходит в обстановке взаимной подозрительности (Л. Нивен, Дж. Пурнелл «Молот Люцифера», 1977), а боевой товарищ может оказаться товарищем совсем в другом смысле (Г. Гаррисон «Звездные похождения галактических рейнджеров», 1973). В небольшом рассказе У. Тенна «Недуг» (1955) совместная экспедиция на Марс состоит поровну из русских и американцев. Царит атмосфера взаимного недоверия, обостренного странной болезнью. Все разрешается мирным путем, но автор горько констатирует: «они просто привезли его с собой на эту славную, чистую песчаную планету – недуг, который можно назвать болезнью Человечества», недуг саморазрушения.

Когда противостояние переходит в фазу идеологической борьбы, в дело вступают бойцы невидимого фронта. В лихо закрученных сюжетах Мака Рейнольдса чувствуется влияние шпионского романа. Пусть американский шпион, работающий сразу чуть ли не на полдесятка спецслужб, существует в декорациях вполне фантастических, действует он по схемам агента 007. Образам советских разведчиков не хватает глубины и достоверности, как, впрочем, и творениям Рейнольдса в целом. Глава резидентуры КГБ в Америке Илья Симонов («Тайный агент», 1969) или разведчик Александр Сисакян («Переключара», 1966), захвативший Белый дом и доложивший об этом по «красному» проводу, вызывают лишь улыбку, чего, надо думать, автор и добивался. Как развитие одностороннего образа врага и это можно считать прогрессом. Сам писатель некогда состоял в Социалистической трудовой партии Америки, но, побывав в СССР, охладел к социализму.

М. Рейнольдс не единственный выводил «русских» героев под очевидно нерусскими фамилиями. Понимание национальной неоднородности Советского Союза пришло в фантастику довольно поздно. Редкий писатель не ставил знак равенства между «русским» и «советским». Первое de facto давно перестало обозначать национальность, а переросло в политоним и стало синонимом второго. Использование украинских, армянских или иных фамилий, несущих ярко выраженную этничность, не всегда было сознательным. Стоящие за этими именами фигуры никак не оправдывают ожиданий в смысле особенностей лексики, поведения и характера. К. Воннегут в «Синей бороде» (1987) весьма здраво рассуждает об ошибках такого рода: «Раз он в Москве вырос, значит русский», – говорит он о своем герое с армянскими корнями. И не свалить эту общую неосведомленность на «железный занавес». Даже у современных литераторов не часто встретишь упоминание о других этносах на территории России. Есть исключения (У. Сандерс «Амба», 2005) и есть настоящие откровения. Этническая мозаика, созданная буйной фантазией Фармера, даже сложнее российских реалий. Родион Иванович Казна – простой российский негр из киевского гетто. Его дед – узбек, так и не выучившийся русскому языку. Скажете, смело? Создатель Мира реки на этом не остановился: черных рабов в империи несколько миллионов, а Пушкин – потомок одного из них (Ф. Фармер «Боги Мира Реки», 1983).

К 60-м годам сложился целый лагерь фантастов, в чьих сочинениях советское хоть и не означало «отличное», но, по крайней мере, имело явный позитивный оттенок. Именно к таким авторам относился Гарри Гаррисон. Возможно, не в последнюю очередь это объяснялось российскими корнями писателя по материнской линии. Он не раз бывал в России, впервые еще в конце 70-х годов. Русские на страницах его книг – частые гости. В «Падающей звезде» (1976) бывшие непримиримые враги вместе решают энергетические проблемы. Политики продажны и циничны, астронавты честны и мужественны. Американскому истеблишменту так доставалось только от Шекли. Не обошлось и без штампов – в советской половине экипажа, конечно же, нашелся тот самый космонавт, который пожертвовал собой ради остальных, а другой вдруг забился в истерике, оправдывая расхожее мнение о славянской нестабильности и неспособности к самоконтролю.

Наверняка Гаррисон и сам подшучивал над избитыми клише, намечая образ «адмирала товарища Капустина» в «Возвращении к звёздам» (1981), как две капли воды похожего на Кутузова, командира флагмана «Ленин» с его иконами, самоваром и казачьими танцами (Л. Нивен, Дж. Пурнелл «Мошка в зенице Господней», 1974). Высокие сапоги со шпорами, увешанная регалиями грудь, пара стопок перед боем, флагман «Сталин» и помощник Онегин – все это превращает роман в одну затянувшуюся шутку мастера. Гаррисон был не из тех, кто разрушает мифы. Он был из тех, кто их создает. Пусть «товарищи» в его книгах слегка шаблонны, но они не похожи на зомбированных партией «комми» предыдущих десятилетий.

У Артура Кларка русские также почти исключительно связаны с темой космоса. От первых смутных образов в рассказах начала 50-х годов до произведений 90-х дистанция огромного размера. Если в рассказе «Ненависть» (1961) еще слышится эхо войны, то вторая часть «Одиссеи» (1982) рисует ситуацию, в которой соперничество в космосе превращается в синергию. Объединение усилий США и СССР – вынужденный шаг, ведь на пятки им наступает быстро развивающийся Китай. Это коалиция чуждых друг другу стран и режимов против еще более непонятного конкурента. Интересно, что и нишу трагически гибнущего, но до конца верного своему долгу космонавта занимает не русский, а китаец. Характеры уже не всецело зависят от политической составляющей: американец может быть весьма неприятным типом, а его советский коллега – симпатичным интеллигентом. Лексические штампы едко высмеиваются: на борту ведется бюллетень «Долой англо-русский язык!», где отмечают все ошибки в речи личного состава (в том числе избыточно частое «tovarisch»).

Надо ли говорить, что этой позитивности способствовали неоднократные встречи автора с советскими космонавтами – Гагариным, Леоновым, Ляховым – на Цейлоне, в Вене и Ленинграде, переписка с И.А. Ефремовым. Однако судьба романа в России складывалась непросто. После появления первых глав на страницах журнала «Техника – молодежи» цензура разглядела, что членам экспедиции даны имена диссидентов, и дальнейшая публикация была запрещена.

От «Одиссеи Два» рассказ У. Гибсона и Б. Стерлинга «Красная звезда, орбита зимы» (1983) отделяет всего год и целая вечность. У Советов больше нет денег на разорительный орбитальный проект. Экипаж станции выходит из-под контроля, объявив забастовку, а потом и вовсе сбежав на челноках от бдительного ока партии. Два совершенно разных портрета советских космонавтов крупным планом символизируют скорый приход в научную фантастику нового поколения и новых тем.

Даже в разгар Холодной войны находились фантасты, которые подобно Гаррисону и Кларку, писали о том, что русские вообще-то похожи на американцев, вот только правительство у них… (К. Саймак «Исчадия разума», 1970), что диалог возможен и нужен обеим сторонам. Правда, эта точка зрения высказывалась на свой страх и риск, поскольку герои многих коллег по цеху на вопрос «а как, по-вашему, стоило бы нам поступить с русскими?» по-прежнему отвечали: «Если бы решение зависело от меня, я вообще бы всю Азию забросал атомными бомбами» (А. Ван Вогт «Репликаторы», 1966).

«Милитарист» и антисоветчик Р. Хайнлайн предельно ясно высказался еще в «Кукловодах» (1951): «Слишком большая страна, чтобы оккупировать, и слишком большая, чтобы не обращать внимания. Третья мировая война не решила никаких связанных с Россией проблем, да и никакая война не сможет их решить». Russia значит «угроза», как Pravda значит «правда». При этом сами русские в его романах вполне могут быть положительными героями, слово «товарищ» навсегда вошло в лексику жителей Луны, а теория и практика революции по В.И. Ленину взяты на вооружение лунарями («Луна – суровая хозяйка», 1966).

«Русская» фантастика Пола Андерсона больше земная, чем космическая. Фокусы со временем и яркие экскурсы в российскую и всемирную историю выделяются на фоне бесконечных триллеров о Третьей мировой и захвате Манхэттена. Русские герои писателя – новгородец Олег («Танцовщица из Атлантиды», 1971), бессмертная киевлянка Свобода («Челн на миллион лет», 1989) и… Николай Лобачевский, вселившийся в сознание героя, которому, ну, очень нужно было разобраться в неэвклидовой геометрии («Операция «Хаос», 1971). Этот довольно нестандартный набор персонажей удачно дополняется роскошными новгородскими видами – кремль, Святая София, Корсунские врата («Мы выбираем звезды», 1993). Такая редкость, тем более ценна, что Андерсон не жалел красок.

Если с высоты птичьего полета окинуть взглядом англоязычную НФ, много ли мы увидим авторов, знакомых с русский историей и выводивших ее деятелей в своих сочинениях? Иван Грозный (Г. Каттнер «Механическое эго», 1951), Борис Годунов (А. Бестер «Дьявольский интерфейс», 1975) и неизбежный Распутин (К. Ньюман «Мертвяки-американы в московском морге», 1999) – образы вырваны из исторического контекста и использованы сочинителями в своих целях.

Вне конкуренции В.И. Ульянов-Ленин. Упоминания о нем довольно часто служат фоном для сюжета о «russkie»: легендарный герой из далекого прошлого (Л. Нивен, Д. Пурнелл «Мошка в зенице Господней», 1974), идейный вдохновитель будущих революций (Р. Хайнлайн «Луна – суровая хозяйка», 1966) и просто гений в своем деле (К. Воннегут «Синяя борода», 1987). Порой поводом вспомнить об Ильиче служил мавзолей, вызывающий в западном сознании ассоциации с древним язычеством. Эпитафия от Желязны перещеголяла всех: «Здесь покоится с миром благородный Макбет... древний вождь, наигнуснейшим образом убивший своего предшественника, благородного Дункана. А также многих других» (Р. Желязны «Кладбище слонов», 1964). С расцветом жанра альтернативной истории Владимир Ильич стал появляться в сюжете лично, нередко на пару со столь же харизматичным Сталиным (М. Муркок «Повелитель воздуха», 1971; Дж. Зебровски «Ленин в Одессе», 1990).

Дядюшка Джо в англоязычной фантастике – это поэма в прозе. Вот уж кто претерпел от фантастов! В 50-е начиналось все вполне пристойно и даже реалистично: «во время войны я вырезал Дядюшку Джо и Рузвельта из журнала и приколол их на стенку. Да, это были мои парни!» (Д. Лессинг «День, когда умер Сталин», 1957). Но годы шли, и вот уже монах-расстрига Джугашвили и анархист Нестор Иванович Махно возглавляют казачий бунт на юге Союза Славянских Республик (М. Муркок «Стальной царь», 1981). Еще страшней, еще чуднее: Иосиф Виссарионович – бывший глава мафии в по-прежнему существующей Российской империи (К. Ньюман, Ю. Бирн «В свободном полёте», 1991). Сталин становится президентом США (Г. Тертлдав «Джо Стил», 2003). И, наконец, – круг замыкается – контролирует всю Европу и рвется к мировому господству (Р. Конрой «Red Inferno: 1945», 2010). Однако альтернативная история России – тема для отдельного разговора, ведь об одной только Второй мировой войне написаны десятки книг.

Тот, кто пришел после Отца народов, удостоился разве что юмористической зарисовки. Как избавиться от заколдованного автомобиля, который заставляет владельца говорить правду, только правду и ничего кроме правды? Надо продать его главе СССР – тот как раз наносит визит в США (Р. Серлинг «Только правда», 1962).

Наряду с политиками выводились и люди науки. Но гораздо чаще Н. Лобачевского и прочих реальных личностей на страницах книг фигурировал обобщенный образ русского ученого. От ранних гротескных характеров (К. Смит «Нет, нет, не Рогов», 1959) к более оригинальным опытам – предположениям о природе тунгусского феномена (А. Азимов «Сумасшедший ученый», 1989), путешествию по мозгу гения (А. Азимов «Фантастическое путешествие II: Цель – мозг», 1987), слепоте как главному условию проявления гениальности (К. Робинсон «Слепой геометр», 1986) – фигура ученого затворника все больше приобретала объем и достоверность. Конечно, эти образы собирательны, но можно с уверенностью выделить, как минимум, два прототипа – Петр Капица и Андрей Сахаров. А ведь были еще математики и другие физики, увенчанные нобелевскими лаврами, а чуть раньше – физиологи во главе с И.П. Павловым.

Практически развеял миф о гениальном отшельнике, не выходящем из кабинета, Ф. Дик: «Все советские ученые безоговорочно подчиняются приказам еще с пятидесятых годов, со времен чистки Академии наук, устроенной Топчиевым. Он… лично загнал в лагеря сотни ведущих ученых. Вот почему они отстали от нас в области космических исследований» («Свободное радио Альбемута», 1985).

В конце 80-х – начале 90-х в литературе произошла смена вех. Сначала перестройка, а затем распад Советского Союза сделали русскую тему вновь актуальной. В фантастике о России расцвели новые жанры: альтернативная история, киберпанк, стимпанк (С. Вестерфельд «Левиафан», 2009).

Киберпанковая Россия – это Россия Гибсона и Симмонса. У первого ее представляют то мордастый бизнесмен, бывший директор алюминиевого завода, после приватизации ставший его владельцем, то хакер, написавший очередную вредоносную программу. Русско-китайско-японские криминальные структуры, фантастика, перемешанная с детективом – все это реальность «Нейроманта» (1984). Дешевое оружие и русские Наташи наводняют мир, правительство коррумпировано, страна стала рассадником преступности и т.д. в «Виртуальном свете» (1993) и «Идору» (1996). Пожалуй, единственное действительно интересное произведение о России, смесь киберпанка и альтернативной истории Крымской войны в «Машине различий» (1990), инородно для творчества Гибсона.

Во «Флэшбэке» Дэна Симмонса (2011) Россия, напротив, умеренно процветает. Залог ее преуспевания – почти неистощимые запасы нефти и газа и бессменный глава Владимир Путин. Искусственный разум, воспроизводящий мышление Путина, – постоянный советчик одного из героев. На этом оригинальный зачин романа себя исчерпывает, и начинается довольно вялый детективный сюжет.

Но есть у Симмонса одна небольшая вещица, в которой не найти ни киберпанка, ни кислого клюквенного привкуса. «Конец гравитации» (2002) заявлен как киносценарий о поездке журналиста в «логово постмарксистских гиперкапиталистов и возможно антисемитски настроенных технократов», то есть в Россию. На самом деле ничего похожего на сценарий здесь нет, а представлены визуальный ряд Москва-Байконур и размышления о космосе и человечестве, о жизни и смерти. Жаль, что автор не развил этот сюжет: более аутентичной картины не встретить во всей современной НФ.

– Что же в сухом остатке?

– Странный получается образ. Добродушный детина богатырского сложения, от которого ожидаешь шаляпинского баса. Русые волосы, рябое лицо, глаза – два голубых камешка, на подбородке – густая щетина, недокуренная папироса на нижней губе. Любит играть в шахматы. Это у русских что-то вроде бейсбола или футбола. Не слишком умен, но время от времени ему приходят в голову гениальные идеи, которые он отдает задешево или вовсе – дарит.

– Русь-Матушка, балалайка и водка?

– Это все мифы. Хотя последнее, пожалуй... – мистер Уэллс многозначительно и политкорректно умолкает.

– Так, значит, ничего общего? Ни одной общей черточки?

– Ну, что вы! Масса общего – два глаза, один нос. Как говорится, нет ни эллина, ни иудея … ни русского, ни китайца.

Статья принимала участие в конкурсе Фанткритик — 2015 и вошла в шорт-лист.

Одним из условий конкурса было ограничение объема 25-ю тыс. знаков. В результате за кадром остались многие достойные внимания авторы. Например, Джордж Гриффит, писавший о России на заре НФ, по популярности в Великобритании соперничавший с Уэллсом, но никогда не переводившийся на русский. Или Норман Спинрад, еще в 1991 г. в романе "Русская весна" предсказавший русско-украинский конфликт. Материала было собрано на порядок больше, чем удалось отразить в статье, да и за прошедшие с тех пор полтора года "русская коллекция" столь изрядно пополнилась, что по "тоннажу" тянет уже на монографию. Впрочем, как показал опыт Фанткритика, тема воспринимается неоднозначно, так что, писать или не писать — вот в чем вопрос....