Роман «Тобол. Мало избранных» завершает дилогию Алексея Иванова о Сибири. Автор именует свое творение романом-пеплумом, позаимствовав жанровое обозначение из киноиндустрии и подчеркивая, таким образом, масштабность созданного им исторического полотна. По сути, «Тобол» – эпопея под стать «Петру I» Алексея Толстого и, если угодно, гуситской трилогии Анджея Сапковского. С одной стороны, роман крепко замешан на истории России XVIII века, с другой – в нем присутствует весомый мистический элемент, который является серьезным подспорьем в развитии сюжета. Писатель вновь обращается к XVIII веку, на сей раз – к «началу славных дел».
Где-то там, на западе, царь Петр строит на болотах новую столицу, стучат молотки на верфях, гремят баталии Северной войны. Сибирь, между тем, живет своей неторопливой дремучей жизнью, ни сном ни духом не ведая, что и до нее вот-вот докатится петровское «регулярство» – вместо воеводы приедет губернатор, разгонит запойных стрельцов, добредут по Владимирке пленные «каролины». Тем не менее, в центре сюжета не царь Петр, не губернатор Гагарин, а Семен Ульянович Ремезов, простой мужик, смолоду снедаемый неуемным любопытством, доморощенный историк Сибири и архитектор ее столицы – Тобольска. Всю жизнь он по крупицам собирал сведения о земле сибирской, ее реках и народах, на старости лет построил первый за Уралом каменный кремль. У «архитектона» есть своего рода сюжетный двойник, пленный шведский офицер Табберт фон Страленберг. Если для старого Ремеза знание самоценно, то Табберт готов рискнуть жизнью в погоне за сибирскими преданиями из одной лишь суетной надежды прославиться. Он понимает, что есть «люди, которые кладут жизнь за свое дело, за познание мира», и отказывается быть одним из них: «Но, боже всеблагой, пронеси их чашу мимо!» Как в евангельской притче о званных на пир, но отказавшихся прийти, не каждый, кто стремится к истине, сможет к ней приблизиться. Мало достойных, мало тех, кто положит жизнь за нее, мало избранных.
За Таббертом стоит целый универсум. Здесь и его соотечественники шведы, и приехавший из столицы полковник Бухгольц, и плененный степняками поручик Демарин, и сам царь Петр. Рациональный Запад с его «умом Россию не понять» и формальной «правдой внешней». Никакая мистика ему не свойственна, она здесь просто не приживается.
Есть и другой мир, рациональное познание для которого – пустой звук. В глухой тайге камлают остяцкие шаманы, взывая к своим лесным богам, шастают по чащобе остроголовые менквы и прочая угорская нечисть, делят одну душу на двоих сестры-близнецы. Поистине «чудь начудила»! Здесь же в потаенной деревне гоняют бесов и готовят огненный корабль раскольники. Богородица с иконы отпускает грехи митрополиту в его смертный час. Чудо – плоть от плоти этого мира, он им и живет. Его лицезрят только те, кто верит или готов в него уверовать.
И где-то посередине, меж двух миров, архитектон Ремезов, понемногу берущий и у Востока, и у Запада, ненасытно жаждущий познания и на восьмом десятке лет все еще требующий у жизни: «Научи!»
Запад и Восток в противовес киплинговскому «и с мест они не сойдут» сходятся, сшибаются в смертельном поединке. Пленные скандинавы под русскими знаменами идут степь, воюют со степняками-джунгарами, а кое-кого из них заносит даже под стены тибетской Лхасы. Трещит тысячелетний «щит меж двух враждебных рас».
Как и положено эпопее, в «Тоболе» переплетены судьбы десятков героев. Неуживчивый и упрямый архитектон Ремезов и его многочисленное семейство. Губернатор, который, блюдя свой шкурный интерес, послал в степь на смерть несколько тысяч солдат. Автор не простил его, ибо нельзя простить измену из корысти, – его казнь открывает и завершает дилогию. Ренат и Бригитта, чета по-дантовски отчаянных любовников, готовых предать всех и вся, лишь бы быть вместе. Их писатель считает достойными, если не прощения, то внешнего благополучия в купе с вечными муками совести. Суровый митрополит Иоанн, благостный Филофей, шведы, сумевшие даже в плену свысока смотреть на русских варваров… Удивительная мозаика образов, позволяющая поверить даже в реальность той фантастической геополитики, в которую автор втянул своих героев (такое развитие китайских интриг в Сибири историку иначе как фантастикой сложно назвать).
Роман пестрит мифами, легендами, преданиями. Именно благодаря этому, герои выглядят порой так достоверно: автор раскрывает своих персонажей через их мифотворчество. Человек всегда создает мифы, будь то выходец из просвещенной Европы Табберт, веривший, что проник в сердце легендарной финно-угорской Биармии, джунгарский зайсанг Онхудай, убежденный, что кольчуга Ермака дарует воинскую удачу, вогульский князь-шаман, считавший, что может повелевать своими таежными божествами… Пока человек жив, он свято верит в старые и творит новые мифы. Алексей Иванов и сам в ряду таких мифотворцев, каждым новым романом выпускающих на свет божий рой новых и подновленных историй, заставляющих вспомнить то Мамина-Сибиряка, то Вячеслава Шишкова. Потому что миф – это всего лишь история, в которую верят. А в истории Иванова поверить легко.
«Кудрявый русский слог», который давно уже стал неотъемлемой частью книг А. Иванова, узнаваем – его манера живописания словом, причудливые метафоры, богатая идиомами речь героев. Вместе с тем в нем появились новые черты. Текст стал проще. Теперь уж не нужно справляться в словаре, что такое очередная «насада» или «улама», как это было при чтении «Сердца Пармы» да и «Золота бунта». Автор пошел на компромисс и сам все ненавязчиво пояснил. Это облегчило восприятие текста, но и прибавило роману объема, и усугубило его стилистическую избыточность.
Есть в романе и оборванные линии, и пришитый белыми нитками квест о ермаковой кольчуге, и неправдоподобие отдельных эпизодов. Автор по старой привычке бывалого гида травит байку за байкой, а завороженному красноречием рассказчика читателю остается лишь подобно его героям хлопнуть себя по колену и сказать с восхищением: «Эх, гладко заливает!»
Писатель вернулся к проверенному жанру большого исторического романа с элементами фантастики, и возвращение получилось, если не триумфальным, то вполне достойным.
облако тэгов
