Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3wnSqDl).

При всем предпочтении, которое отдаю я современной фантастике (в противовес классике, обожествляемой по тщательно выбранным из творчества прогрессивных западных писателей и зачастую цензурированным переводам советской эры), меня охватывает смутное, неочевидное, словно окончательная сумма в чеке от психоаналитика, стремление и самому завербоваться в обреченный анабасис Грустных Щенков, когда я случайно обнаруживаю, какие претензии выдвигаются современными рецензентами к «Чуме из космоса» Гарри Гаррисона. Этот роман вышел в 1965-м, одновременно с «Дюной» и раньше «Штамма “Андромеда”», то есть теоретически мог рассчитывать хотя бы на статус эталонного технотриллера о биологической угрозе из космоса, если уж с премиями в тот год так не повезло бы. Но, в отличие от работы Крайтона (которая, кстати, недавно была приговорена правообладателями к сиквелу), «Чума из космоса» не «взлетела» даже после небольшого расширения текста и ребрендинга в 1971-м в «Наследие Юпитера» («The Jupiter Legacy»). Упрекнуть Гаррисона кое в чем действительно можно, от посадки межпланетного корабля “Перикл” на ПОВЕРХНОСТЬ Юпитера до “бога из машины” в финале, приметанного к основному тексту ощутимо белыми, как плащ д’Артаньяна с кровавым подбоем, нитками.

Не приходится удивляться и почти обязательному ретрофутуризму — впрочем, бывает и хуже (почти все авторы раннего киберпанка экстраполировали в наше время проводные дисковые телефоны и кассетные деки). Дык костерят Гаррисона нынче не за это, а за… правильно, сексизм и объективацию женщин, начиная с доктора Ниты Мендель:

Как ни крути, а получается, что даже без юпитерианской версии коронавируса «Ухань-2019» вход в нижнюю часть Интернета предпочтительно осуществлять в скафандрах полной защиты.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3x7oaN2).

Пастишей я чаще не люблю, писать их совсем не умею, чем и объясняется мое полнейшее равнодушие ко всяким конкурсам в честь или память определенного автора. Исключения, разумеется, есть, но их я могу пересчитать по пальцам, не снимая ботинок, и носят они почти всегда романную форму. Теперь ботинки малость подужались — мою немногочисленную коллекцию пополнила «Затаённая ухмылка волчицы» (сами понимаете, фантлабовский ник дополнительно обязывает). Новелла первоначально создана для сборника малой прозы, оммажного творчеству Джина Вулфа, и получилась она с большим отрывом лучшей в нем.

Наверное, не стоит удивляться, что в русском переводе название искажено, в эпиграфе из «Сказания о Старом Мореходе», предпосланном самой «Пятой голове», с волками и волчицами при переводах вечная гендерная путаница. Загадочнее иное: почему, например, девочку, рожденную в Порт-Мимизоне на Сен-Круа, планете, заселявшейся первоначально франкофонами, в русской версии называют Сьюзен, а не Сюзанна, как в оригинале? Уже после первых строк, следом за Вулфом у Суэнвика (Swanwick) отсылающих по направлению к Свану (Swann), понятно —

Новелла Суэнвика не сводится к одной лишь инверсии гендерных ролей, как часто нынче повелось в голливудских римейках типа «Это всё он»: начинается «Затаённая ухмылка волчицы» с раннего пробуждения зимним утром вместо позднего засыпания летним вечером, а дальше раскручивает тропы, отцензуренные Бюро Всеобщего Надзора из полевых справочников по животному миру Сент-Анн — старательно индуцирует то самое чувство заползающей под кожу неуверенности в окрестной реальности, какое и требуется от качественных психологических упражнений в жанре ужасов.

Вулфовскому оригиналу это несвойственно, за исключением, возможно, сцен в тюремной камере: его хоррор безукоризненно интеллектуален, скримеры исключены, а генетические спецификации всегда размыто-вневременной природы, подобно призракам Дома на Холме у Ширли Джексон. Да и глава семейства, выкормленного Волчицей,

Кстати, а задумайтесь, кого бы следовало выпустить воителем на стороне землян в поединке у платоновской пещеры идей

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3aMGOko).

Я мало читаю старосоветской и вообще русской фантастики, но не отказался бы узнать, какой вердикт бы вынесли ван Вогт, Иган, Шеффилд, Бакстер или Райт работе Колпакова, совершенно нетипичной и для “золотых пятилеток”, и для нашего времени, когда концепция Большого Сжатия Вселенной вроде бы оказалась надежно отброшена передовой материалистической астрофизикой, а перспектива тепловой смерти от темной энергии снова стирает разницу между самоубийствами Бога и Людвига Больцмана.

Еще интересней другое обстоятельство:

А эта идея Сиднеем Коулмэном тогда еще не была предложена, и стырить ее (как, по заверениям Витковского и Альтшуллера, имел обыкновение) Колпаков явно ниоткуда не мог бы.

До «Мошки в Зенице Господней» оставалось еще полдюжины лет, но

Как знать, а вдруг эту должность и предложила гильдия хрононавтов Колпакову, бесследно исчезнувшему в путешествии из Ашхабада в Москву?

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2OP4VqN).

Недавнее интервью Марка Цукерберга The Information производит менее амбициозное впечатление, нежели послание к народам государства Facebook в начале трампистского междуцарствия, но, впрочем, Цукерберг может теперь немного отдохнуть и расслабиться — настойчивая борьба корпораций Кремниевой Долины и “нового жречества”, спонсируемого ими, привела к успешному сносу палаток Четырехмильного цирка на Капитолийском холме, пускай и ценою “пламенных, но в целом мирных” протестов, цифровой охоты на ведьм и всемирной пандемии карантинов.

Эта последняя, по скромным оценкам, ускорила лет на 15 массовый сдвиг от офисной жизнедеятельности, сопряженной с постоянными физическими перемещениями, к удаленной работе и фрилансу. По мнению Цукерберга, широкое внедрение гарнитур виртуальной и дополненной реальности позволит по желанию переноситься в любой уголок мира (разумеется, если у вас толстый интернет-канал, а региональные цензурные блокировки не предусмотрены), что радикально снизит число автомобильных поездок и авиаперелетов — и поможет очистить окружающую среду. Вдобавок отсутствие потребности в физическом доступе к офисному рабочему месту высвободит деньги, ранее расходуемые сотрудниками на аренду недвижимости в крупных городах вроде Сан-Франциско или Нью-Йорка. Неизвестно, читает ли Цукерберг работы о старомодном и таком знакомом будущем (о Джеффе Безосе или Элоне Маске это можно утверждать с достаточной надежностью), но в поисках подлинно метких аналитических прогнозов уместно сличить его инновационные предложения и опенспейсные ритуалы культа ускоренной разработки ПО с провидческим, хотя и старомодным по лексике (и безыскусным по сюжетной архитектуре) романом-сборником Лауренса Мэннинга.

Он первоначально был опубликован как цикл рассказов на страницах Wonder Stories в 1933-м, а издан под одной обложкой спустя более сорока лет, когда Мэннинг, не получивший признания у современников, давно уже отошел от литературной деятельности и занялся рассылкой сеянцев растений по почте — бизнесом, отдаленно напоминающим первые ростки Amazon.

В истории Мэннинг остался скорее не как садовод, писатель или филолог, а как ракетчик — основатель Американского межпланетного общества, мутировавшего впоследствии в Институт аэронавтики и космонавтики. А его «Человек, который проснулся» в наши дни практически забыт, хотя в нем при желании не очень трудно усмотреть ближайшего общего предка «Терминатора», «Матрицы» и «Гаттаки».

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3dZFWeL).

В этом году «Fallen Angels» отмечают тридцатилетний юбилей, но переиздания не предвидится, хотя вполне возможно, что катастрофа техасской энергосети в феврале 2021-го придала бы роману, как и при выходе в 1991-м, статус бестселлера. Да, Землю в этом варианте реальности миновали Удар Ступней или «Молотом Люцифера», но официального визита Полярной Лисы никто не отменял. Новый ледниковый период в разгаре, и человечество, не исключая полных отморозков, решает на практике дилемму Роберта Фроста.

И это как раз наше с вами настоящее начала 2020-х, слегка альтернативное, очень узнаваемое в этнокультурных аспектах, смехотворно отстающее от нашего мирового листа во всех информационных технологиях (BBS и портативные факсы — последнее слово здешней электроники и сетевых коммуникаций), зато существенно опережающее по части технологий космических — в наличии независимые хабитаты на НОО, микроволновая передача энергии и лунная база. Глобальный Север при участии России сражается с глобальным Югом, Канада, Аляска и Сибирь погребены под слоем льда толщиною в километры, а химерическая коалиция леваков и религиозных консерваторов, пришедшая к власти в США, объединена ненавистью к технократам и жителям орбитальных станций, хотя в действительности оледенение спровоцировано было как раз чересчур ревностной политикой борьбы с выбросами парниковых газов. Быт антарктических станций и вообще Южного полушария в книге никак не отражен, что досадно.

Этот совершенный в своем роде капустниковый roman à clef, гимн анархо-либертарианству в прозе и фильковых стихах, написанный тайными властителями фэндома (ТВФ, SMOF) для фэнов и о фэнах, казалось бы, должен потягаться в популярности с выходившим одновременно «Пламенем над бездной». Да и две довольно престижных премии (Prometheus Award и японская “Сэйун”) отмечены звездочками на его элероне. Но так не произошло. Почему? Наверное, потому, что роман уникален в англосферной фантастике не только этим, а и другими особенностями, более мрачными.

Например, тем, что «Fallen Angels» предельно неполиткорректны, идя вразрез со всеми тенденциями эволюции (или инволюции) штатовских социума и фэндома, но при этом, в отличие от «Доктора Аддера», «Стеклянного молота», «Далгрена» или «Бойцовского клуба», совершенно чужды контркультуре.

Тем, что роман существенно опирается на комиксово-кинематографические субкультуры вроде треккеров, но достоин сертификата о свободе от красных рубашек.

Тем, что авторское трио с точностью, выстужающей кровь не слабее ледникового периода, предсказывает кривозеркальной сатирой американские настроения “холодной гражданской войны” — и допускает примечательную оплошность в ключевой посылке сюжета.

Какую? Фэндом не попал под законодательный запрет и репрессии, но самоцензура и “культура отмены”, буйным цветом заполонившие его еще после инцидента с Грустными Щенками и геймергейта, справляются не хуже. Фэндом отнюдь не собирается восставать против нарождающейся фальшдемократической диктатуры экотеррористов, ковидобесов, социальных воителей, гендерологов и ксенофобов. Наоборот, он ее горячо поддерживает, вплоть до демонстративного “исправления имен” в худших традициях культурных революций прошлого века.

Поэтому я уверен, что «Fallen Angels» суждено остаться погребальным костром (или, точнее, огненным столпом) на закате эпохи, в которую адептов теории глобального потепления и экополицию можно было едко высмеивать, проблему солнечных нейтрино увязывать с минимумом Маундера и Малым ледниковым периодом, а фемфэнок на конвентах — по примеру Азимова игриво лапать за задницы.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/39VuZYb).

После моего корреспондента Джерри Пурнелла, которому в последние годы жизни здоровье (а также обновления на Surface Book, которые он почему-то избегал отключать) явно мешало работать над беллетристикой, остался ворох черновиков, и приглашенные наследниками коллеги выпекли на их основе аж три книги. Увы, качество этих сиквелов не всегда сравнимо даже с «Хватательной рукой», получавшей неоднозначные отзывы как в англосфере, так и в Рунете. Достаточно сказать, что на весь спартанско-мошкитский цикл, включающий ближние приквелы и сиквелы «Мошки в зенице Господней», упоминания земных политиков и исторических деятелей XX-XXI вв. можно сосчитать по пальцам, не снимая сапог-скороходов со встроенными двигателями Олдерсона-Шойера (Пурнелл пылал энтузиазмом относительно перспектив EmDrive); навскидку же вспоминаются лишь Макартур и Ленин, в честь которых названы корабли, направленные в систему Мошки. В принципе, с поправкой на демонстративный консерватизм Второй Империи Человека это терпимо даже для 3017 года. А вот в «War World: Falkenberg's Regiment» Стива Карра мы уже находим, пускай и мимолетные, нападки на… Трампа, без которых книгу, видимо, просто не пропустили бы в печать.

На фоне продуктов, премируемых штатовским коммьюнити после Охоты на Грустных Щенков (приятные исключения очень редки), «Хватательная рука» (в другом варианте названия — «Крепостной ров вокруг Зеницы Мёрчисона») и вовсе покажется потерянной классикой жанра. Пожалуй, это правильно. «Хватательная рука», в отличие от безукоризненной «Мошки в зенице Господней» (и в заметно большем сходстве с «Сепаратистами» Дженни Пурнелл), — не о Первом Контакте, а о том, как расхлебывать его последствия. Технологии сиквела несколько приближены к современности, женщин в сюжете стало аж три вместо одинешенькой Салли Фаулер, и сексапильная журналистка Джойс Мэй-Лин Трухильо свой репортаж заливает на имперский новостной портал, а не печатает на бумаге, которую потом надо засунуть в гиперкапсулу и послать попутным спейсфайтером на Спарту. Иные технологические аспекты классического сеттинга «Мошки», однако, нынче воспринимаются как мрачное пророчество: карманные компьютеры при работе не жужжат вентиляторами, зато без пауэрбанка на проводе и впрямь долго не живут.

Добавлено много демиургических подробностей о физике гиперперехода в модели Олдерсона и формировании новых Прыжковых Точек. Следует внимательно отнестись к этим фрагментам, в них ключ к пониманию основной политической интриги романа, связанной с мошкитами. Сдвиг Точки Безумного Эдди, охранявшейся имперским флотом, представляет смертельную угрозу для человечества: что, если разрозненным обломкам дюжины враждующих на Мошке-Прим чужацких государств удастся ускользнуть из системы? Империя большую часть трех десятилетий убеждала разбросанных по сотне миров подданных, что само их выживание зависит от Мошкитской Блокады. Но если бы на весь людской космос разнеслась сенсационная весть,

И еще неизвестно, что покажется страшней  — войны с сауронскими сверхлюдьми, предварившие развал Первой Империи, или открытый конфликт с неотъемлемо агрессивной инопланетной цивилизацией, чьи темпы воспроизводства пушечного мяса превосходят всякое воображение,

Единственный русский перевод настолько отвратителен, что разнобой с первой книгой заметен уже в написании имени Основателя Империи, а драгоценностями в короне императорского дома сияют маленькие шедевры типа «мыльного камня» (в оригинале milestone). Правда, «военная интеллигенция» (war intelligence) в рынок не вписалась, возможно, потому, что к 1993 году мировая линия сеттинга отдалилась от базовой Реальности, и ни о каком СоВладении СССР и США всерьез говорить было нельзя; Нивен с Пурнеллом среагировали молниеносно, вырезав из сюжета адмирала Кутузова, самовары и казацкие танцы на борту имперского линкора.

Занятно, что у писателей, чьи политэкономические взгляды в реальности вполне эгалитарны (Нивен, Азимов, Херберт), галактические империи человечества получались самыми убедительными и странно привлекательными в своем слегка замшелом аристократизме.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3gYIedt).

Трилогия (наверное, уже можно уверенней присваивать циклу размерность элементарного кванта СИ, хотя потенциал расширения у него сохраняется) о Мире-Воке — по мнению книжных рецензентов пары крупнотиражных американских газет, самая масштабная космоопера в истории НФ. Совершенно ясно, что с работами Бэнкса, Харрисона, Бэйли, Бакстера, Шеффилда, Стросса или хотя бы Азимова они не знакомы, и противоречивые указания на отдаленность мест действия от Солнечной системы (до Глории, что в системе 3 Скорпиона, по версии Нивена и Бенфорда то несколько десятков световых лет, то пятьсот с хвостом) им говорят не больше, чем Дэмьену Линделофу, заставившему экипаж своего “Прометея” припереться в гости к Инженерам “в другую галактическую систему”. Впрочем, «Мир-Вок» все же есть за что похвалить безоглядно: это если и не наиболее масштабный цикл современной англосферной космофантастики, то самый олдскульный — невзирая на многочисленные недостатки и огрехи редактуры, он безошибочно, с первой же главы, вселяет то самое пронзительное очарование чуда, каким пленяли Галактическая Федерация, Мир-Кольцо, Империя Человека из мошкитского цикла, Орбитсвилль или Теплица.

Нивен, Бенфорд и их заботливо перечисленные в посвящениях к «Glorious» помощники, каждому из которых либо за восемьдесят, либо хорошо под восемьдесят, старательно обрызгали себя репеллентом от воинов социальной справедливости и Грустных Щенков, а потом, не стесняясь своей устаревающей белой мужской гетеросексуальности, принесли читателю в сложенных небесной чашей ладонях выжимку любимых космооперных концепций старомодного двадцатого века. На седые головы соавторов уже успели выплеснуть немало желчи с Goodreads и Amazon. Причиной тому, впрочем, не претензии к литературному уровню работы в строгом смысле слова, а более эзотерические недостатки: “мультяшность” инопланетян, сексизм капитана Редвинга, явная нехватка ЛГБТ-персон в экипаже “Искательницы солнц” (так, две лесбиянки не доживают и до середины экспедиции) и общий modus operandi посланцев Земли и Чаши. Как выразился один критик, “все они, по сути, картонные мудаки, люди, считающие, будто Вселенная им что-то должна, поскольку они по ней летали” (“all now basically cardboard assholes, humans who think the universe owes them something, because they flew across it”).

Ограничься Нивен и Бенфорд лишь этим, такое решение было бы ностальгически приятно, но недостаточно для высокой оценки цикла, поскольку на его сквозную вычитку бюджета издательства явно не хватило. Попадаются вовсе необъяснимые ретконы. Но как только дело доходит до Целей Полета, новых аванпостов человека в Галактике, то и Чаша Небес, и двойная система Глории исподволь шокируют, часто восхищают и неизменно стимулируют вкусовые рецепторы инаковости. А лишь “Искательнице солнц” из всех ковчегов поколений, отправленных с Земли, повезло столкнуться с высокоразвитой инопланетной цивилизацией.

Антология иномирских разумов и философий традиционно для коллабораций Нивена заслуживает переплета с драгоценностями, если даже переплет этот из человеческой кожи или ткани для красных рубашек (а краснорубашечников минимум полдюжины, что для нарочито медленной философской книги много). Способность открывать подсознание по своему желанию, уверены чужаки Чаши и Глории, ключевая для формирования устойчивого долгоживущего общества. Такой не наделен приматский вид, лишенный естественного устрашающего оружия и стремительно, по меркам эволюционной истории, выработавший мозги достаточно крупные, чтобы расколоть атом и направиться к звездам.

И под конец вам, возможно, самим искренне захочется вышвырнуть прочь из системы Эксельсии незваных человеческих гостей, словно киплингова Томлинсона за врата Неба и Ада.

Вот только сделать это будет не очень-то просто: следом за “Искательницей солнц” к системе Глории подлетает сама Чаша Небес.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3c5irxW).

Наверняка нереалистично было бы ожидать, что во второй книге цикла Ганн удержит или даже поднимет планку, заданную лучшим в этом веке переосмыслением «Кентерберийских рассказов» средствами космооперы. Но к «Transgalactic», хоть ее сюжет и архитектура заметно проще «Машины Трансценденции», претензий у меня куда меньше, чем в свое время к натужным попыткам Дэна Симмонса спасти от коллапса под позднейшими сюжетными наслоениями мир Гипериона. Беспримерно наивных, монохромно злобных или раздражающе непогрешимых персонажей, в отличие от «Падения Гипериона» или обоих романов об Эндимионе, вы тут не найдете: «Transgalactic» обслуживается двумя переходящими из первого романа персонажами, Ашей и Райли, но как прохождение через Машину не отказало им в базовой человечности,

так и резкая смена размаха и ритма повествования ничем не выдает ни мафусаилова возраста создателя, ни появления «Transgalactic» на свет в варианте реальности, где Трамп готовился опрокинуть на голову Хиллари Клинтон “корзину обездоленных”, а феминистки и ЛГБТ увлеченно гоняли по закоулкам SFWA Грустных Щенков и закоснелых в писательской технике белых гетеросексуалов.

Так могла бы выглядеть «Аргонавтика» Аполлония Родосского, пропущенная через воздвигнутые на «Бесплодной земле» «Звездные врата» из импервиевого сплава.

Меня это порадовало: мало того, что я сторонник теории палеоконтакта, так еще о современных номинантках и лауреатках престижных премий НФ, за редкими исключениями (Энн Лэки и Аркади Мартин), крайне низкого мнения, о голливудских же космооперных боевиках конца прошлого века — достаточно высокого, особенно если сравнивать с современной продукцией фабрики эндорфиновых кошмаров и фантазий Верховного Мыша. И вас наверняка не удивит, что гармоничный аккорд на душевных струнках моих взяла книга, где один из протагонистов приходит в себя во тьме телепортационной камеры, глубоко во чреве немыслимо древней пирамиды, на планете, чей климат и живность соответствуют Парку юрского периода, а культура — центральноамериканским обществам Земли накануне прихода испанцев и установления принудительной толерантности под зонтичным брендом Западных Индий в двадцатичасовую рабочую смену.

Разумеется, на примитивных мирах не задержится ни Райли, ни его возлюбленная Аша, которую забросило на другой конец Галактики, но через тот же самый маршрутизатор, который создатели то ли разучились нормально настраивать, то ли перегрузили слишком частым использованием.

Их ждет более ответственная миссия — во-первых, отыскать друг друга в тени корабля Тезея, даром что о месте встречи на случай нежданной разлуки они условиться забыли, во-вторых, продвинуть человечество вверх по эволюционной лестнице Галактики, каждый пролет которой освещен тераваттным прожектором для ежесекундного надзора ИИ.

Ведь лишь тем нечего бояться, кто ничего не скрывает, а от истинных хозяев Галактической Федерации ныне сокрыто слишком многое, и это вселяет очень неприятные ощущения. Ибо слишком давно Федерация выполняла единоличные функции арбитра раздоров, и галактические расы, независимо от членства или отсутствия такого статуса, свыклись с её мощью и правотой, притерпелись, жертвуя интересами одного вида во имя общих или понимая, что неповиновение повлечёт за собой карательные акции, а то и уничтожение вида. Предстоит кропотливая работа, прежде чем Галактика возвратится в привычное состояние принудительной толерантности, а уважение к чужим традициям не является для людей чем-то естественным.

Cокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/3mxxVQi).

В интервью, посвященном обсуждению трилогии, Ганн цитирует хлесткую фразу, сказанную некогда Вондой Макинтайр о голливудских экшен-кинопродуктах: “истерический энтузиазм, за которым следует полное молчание”. Для своего возраста (в июле ему исполнилось 97 лет) Ганн в отменной форме, часто посещает конвенты, и его наверняка забавляют фэны-миллениалы, норовящие подсунуть под автограф вместо книги коллекционный диск с какими-нибудь «Стражами Галактики» — работой полного тезки.

Но непохоже, что в «Transformation», чей слегка скомканный сюжет практически исчерпывается цитатой Вонды (если понимать под истерическим энтузиазмом реакцию на принятие в члены Федерации), Ганн сознательно пародировал голливудские кинокомиксы —при всех отчетливых параллелях с «Одиссеей» и «Аргонавтикой» его небрежно-расточительная и тем изящная ксенопанорама периферийных миров Галактической Федерации сделает честь любому допандемийному миллиарднику Marvel. Она же и представляет наибольшую ценность при знакомстве с книгой: главное —не ждать истерических щелчков Таноса по хрустальному подбородку или евросоюзных (простите, федеральных) субсидий бесперым двуногим прямоходящим, а навострить ушки, чутко ловя отзвуки величественных космооперных фиоритур ван Вогта, Дилэни, Бэнкса и, конечно, Шеффилда.

Композитор-пацифист Дрейк Мерлин в «И снова завтра, снова завтра» неохотно взваливает на себя командование галактическими армиями в релятивистской Вселенной, где он один из всех потомков земного досингулярного человечества помнит, что такое война. Но его Галактику населяют, как у Азимова или Херберта, только люди, как бы ни прогибали они под себя реальное и виртуальное окружение и какие бы реализации ни получал в конечном счете этот зонтичный термин.

Аше с Райли у Ганна решать загадку накатывающей на мультивидовую Галактику зоны молчания и сложнее, и проще одновременно. Да, перемещение между Прыжковыми Точками осуществляется практически ползком, в нормальном пространстве-времени лоренцевой метрики, но, во всяком случае, это куда лучше “прыжков веры” в неизвестность по другую сторону дверцы гибернационного морозильника. Вдобавок что построено одним разумным существом, то другое может воспроизвести — и кого заботит различие механизмов работы, если результат идентичен … или превосходит самые пессимистичные ожидания трусливых галактических бюрократов?

Когда же Аша, Райли и неожиданная пара их попутчиков на “Адастре” (не путать с одноименным кораблем поколений из предыдущих романов цикла, а тем паче ковчегом, который в допотопные времена НФ построил Мюррей Лейнстер),

А главное, придраться совершенно не к чему: исторические лемниянки из греческих мифов, легших в основу драм Эсхила, Еврипида и Софокла, демонстрировали именно такой переход к домотканому партеногенезу.

Увы, в родном мире Ганна федеральный консенсус республиканцев и демократов треснул и накренился по всей длине фундамента, и вот уже намеченную на 2024 год экспедицию к Южному полюсу Луны приходится аккуратно подменять визитами к местам посадки старинных машин трансценденции: ловкость рук — и никакого расизма. А там, глядишь, и Федеральный Центр подтянет к Луне потолок госдолга.

Правда, федеральные ИИ так стары, что уже начинают проявлять признаки сенильной деменции, зато по-прежнему склонны действовать быстрее, чем чиновники вроде Ёситаки Сакурады соберутся с мыслями.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/37P1W7e).

Как и в случае Рюкера (недаром другая, лучше известная, книга этого писательского дуэта именуется «White light»), Мураками, Крайтона или Уоттса, знакомство с одной из работ Бартона и Капобьянко позволяет более-менее уверенно предсказать сюжетную архитектуру всех остальных. Сравнение с Уоттсом тут особенно уместно, ибо стандартный конструкторский набор БиК включает команду исследовательского корабля или ковчега поколений, вознамерившуюся свалить прочь с безнадежно опостылевшей им или донельзя загаженной Земли. Впервые этот SDK опробован как раз в «Iris», поэтому лучше начать именно с нее.

Книга вышла в 1990-м, когда планет в Солнечной системе еще было девять, а «Вояджер-2» — кстати, его бортовому компьютеру роман посвящается — только-только передал первые (и последние на данный момент) высококачественные изображения Тритона, куда первоначально и направляется корабль колонистов «Глубинная звезда» («Deepstar»). Как вы космическую яхту назовете, так она и полетит, и уже выбранное для звездолета имя проливает первые лучи белого света на непременные черты всех членов экипажа «Iris», а равно и других космооперных боевиков БиК. Это, в порядке убывания релевантности: ярко выраженная психологическая дисфункция, гиперсексуальность, узконаправленная гениальность, неусидчивость и обостряющаяся вспышками ненависть друг к другу. Как их вообще выпустили в космос и почему доверили ответственную миссию?

Вопросы эти несут не больше смысла, чем претензии к HR-менеджерам, доверившим судьбы человечества Юкке Сарасти в «Ложной слепоте», хотя на практике достаточно было бы

Отзывы об «Iris» в англосфере столь же противоречивы, как, например, о работах Сэмюэля Дилэни, с которыми этот роман часто и небезосновательно сравнивают; однако «Нова» Дилэни — протокиберпанк, если ее вообще можно охарактеризовать однозначной субжанровой принадлежностью, а «Iris» — нечто вроде гранжевой импровизации по ее мотивам на сенсорном сиринксе, какую мог бы исполнить Магнифико Гигантикус, надышавшись “ангельской пыли”. Пускай и рождает такая смесь киберпанка и твердой (чтобы не сказать, набухшей и отвердевшей) НФ отчетливое чувство, что место «Iris» где угодно в индексе запрещенных к награждению книг, только не здесь и сейчас.

Интересно, что справедливым это утверждение кажется как для наших дней, когда эпатирующая белых гетеросексуалов фигура, однополая любовь и борьба с памятниками за права агрессивных меньшинств обязательны для трех подряд “Хьюго”, так и для 1990-го, когда на излете были первые волны киберпанка и пауэр-металла, Плутон считался самостоятельной планетой и находился ближе к Солнцу, чем Нептун и Тритон, “Хьюго” в романной категории вручали Дэну Симмонсу за сборник кентерберийских рассказов, а генсек ЦК КПСС мутировал в президента СССР, не зная, что дожить в этом статусе до первого поцелуя лесбиянок в «Стартреке» ему не суждено.

Что же, ранняя пташка, подобно старшему разработчику «Глубинной звезды» Брендану Силоку — ученому, инженеру, гладиатору и насильнику, — ловит червячка в системе. Но иногда лишь после первого гравитационного маневра на пути из Бруклина вспоминает, что забыла накраситься.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2Y1ihlZ).

Роман Кристофера Приста «Опрокинутый мир», впервые опубликованный на русском еще в 1983 году (впрочем, с сокращениями) и после этого долго не переиздававшийся, часто — и заслуженно — приводят в пример как одно из величайших достижений Новой Волны британской фантастики. Да, идея «Опрокинутого мира» и впрямь настолько головоломна для казуального читателя, что даже псевдосферу — геометрическую фигуру, по образцу которой сконструирован мир Города и его солнце,— регулярно путают с гиперболоидом, даром что прояснение этой ошибки не требует познаний, выходящих за пределы университетской программы по математике для первого курса. Но шедевр ли это? Отнюдь. Стилистически Прист намного мастеровитее Грега Игана, чьи «Дихронавты» соблазнительно рассмотреть как своеобразный “мягкий римейк” «Опрокинутого мира» (и вот мир «Дихронавтов» действительно гиперболоидный, что читателю поспешат заспойлерить уже на обложке), однако в этой ранней работе сюжетные швы толком так и не зарубцевались. И даже ребенком, читая «Опрокинутый мир» впервые, я аж поперхнулся натянутым объяснением странностей Города и мира вокруг, которое Лиз предлагает Гельварду Манну.

А вот рассказ Дэвида Массона, опубликованный в 1965-м, то есть почти за десятилетие до «Опрокинутого мира», классификации в (забытые) шедевры вполне заслуживает. Поскольку, предвосхищая все лучшие черты «Опрокинутого мира» Приста и «Бесконечной войны» Джо Холдемана, «Отдохновение путника» избавлено от их недостатков. Вероятно, появись этот рассказ спустя лет тридцать и, скажем, за подписью Теда Чана, другого великого конструктора “преломляющих воображение” вселенных, он бы удостоился пары престижных жанровых премий; а если вспомнить, что Массон почти всю жизнь работал университетским библиотекарем, то сразу замечаешь, что «Отдохновение путника», оставленное без подписи, и знатоков Борхеса могло бы запутать на “свидании вслепую”.

Однако творчество Массона признания даже у современников почти не получило, и после 1968 года, когда Новая Волна ненадолго выбросила к маякам критики его первый и единственный сборник, Массон написал лишь три рассказа. Впрочем, как показывает биография Баррингтона Бэйли, высокая продуктивность в ту пору тоже не была гарантией рыночного успеха “странной фантастики”, пускай и премии присуждались не только по гендерно-тусовочному признаку.

Закрадывается навязчивое подозрение, что ни один сценарист, способный предложить сравнимую с «Отдохновением путника» по оригинальности реализацию войны за Северную Стену для «Игры престолов», до Голливуда и высокооплачиваемых заказов хоть пешком, хоть вплавь через Атлантику просто не доберется: таковы уж современные эффекты торможения креативности в высших сферах медиабизнеса.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/30jkxpW).

«Null-A Three» написан спустя много десятилетий после первых двух романов цикла, сохраняющих умеренно культовый статус, но выглядит даже на их фоне, не говоря про «Солнечную лотерею» Дика, «Высокое мнение» Херберта или «Null-A Continuum» Джона Райта, примерно так же вдохновляюще, как офисный опенспейс Института общей семантики (это здание реально существует и находится в Нью-Йорке, том самом Городе Земной Машины Игр) рядом с фортом Буайяр. Книга первоначально издавалась в Европе на французском и итальянском, а только потом в США на английском, и это вряд ли случайность: даже очень преданный поклонник автора рискует завязнуть на первой трети романа — уж слишком самозабвенно ван Вогт прописывает неаристотелевы эффекты мышления Госсейна-клона, необъяснимым образом пробудившегося раньше смерти актуальной версии и утащившего с собой через космические бездны боевой корабль Дзанской империи из Теневой Галактики, прародины человечества, где вроде бы не осталось ни следа разумной жизни.

Увы, получается это у него так, что волей-неволей вспоминаешь исследования, связывавшие начало болезни Альцгеймера у Айрис Мёрдок со стилистической выхолощенностью и сюжетной бедностью «Дилеммы Джексона» — мне эта книга показалась мало отличающейся от прочих, скучноватых и затянутых, работ Айрис, но я вообще не люблю мейнстрим, когда он не подслащен хотя бы щепоткой фантастики. «Null-A Three», как и большая часть работ пальповых классиков, не чужд сексизма, и, появись книга в наше время, ее создателю в SFWA, вероятно, пришлепнули бы ярлык инцела. Откровенно говоря, ярлык этот становится еще более клейким от пассажей, посвященных попыткам Госсейна хотя бы в одном из тел потерять девственность. Эти моменты, как признает автор устами Госсейна, вряд ли достойны запечатления в истории, да и бумаге их даже филлера ради доверять не следовало бы.

К счастью, после этого действие вдруг разгоняется на сверхсветовой скорости, превращая «Null-A Three» в умеренно бодрый политический триллер, который бы вполне сошел за набросок очередного летнего блокбастера от диснеевской Marvel; учитывая, что почти каждая глава завершается телепортацией Госсейна в новый город, на новую планету или корабль, так и хочется предложить на роль Гилберта в потенциальной экранизации Криса Хемсворта или Бенедикта Камбербэтча. Невольно закрадывается подозрение, что остаток книги переделан из более ранних набросков, и лишь первая треть действительно написана в 1980-х, когда здоровье и финансы ван Вогта серьезно ухудшились.

И даже эта сравнительно неудачная работа ван Вогта производит — если только, повторюсь, продраться через первую треть — куда более слитное и цельное впечатление как импровизация ради денег на заданную тему господства мысли Избранного над материей, нежели любой из трех фильмов “мышиной трилогии” Звездных войн. Противоречий с предыдущими двумя классическими романами в ней хватает, но они, в отличие от расхристанных волоконец, беспомощно свисающих с гобелена саги о Скайуокерах, не топят весь неаристотелев цикл под водами Ватнсдальского озера.

Такой результат угадывается интуитивно в неаристотелевой логике: если взаимосвязь символа и объекта не соответствует фактам, поведение носителей традиции становится бессмысленным и препятствует адаптации к изменившейся обстановке.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2MxQt21).

Если уж вы беретесь за санкционированное Лидией ван Вогт продолжение, «Null-A Continuum», после знакомства с предыдущим романом “неаристотелева цикла”, то наверняка знаете, что отношение к этому последнему у любителей фантастики вообще и поклонников ван Вогта в частности находится на уровне, примерно аналогичном восприятию «Темных судеб» поклонниками франшизы Терминатора, а «Прометея» и «Завета» — фанатами вселенной Чужих. Иными словами, несмотря на то, что жираф большой и ему вроде бы видней, большинство опрошенных отдали бы многое, чтобы вычеркнуть из истории вклад Кэмерона, Ридли Скотта и ван Вогта в создание этих произведений.

К счастью то или к несчастью, а неаристотелева вселенная ван Вогта хотя и повлияла на умы многих классиков фантастики XX и XXI века в самом впечатлительном — подростковом и юношеском — возрасте, но ее известность совсем не дотягивает до популярности сеттингов, с которыми я провел сравнение выше. В профильном сабреддите Терминатора иные, уязвленные до глубины души, фанаты сейчас распродают коллекционные фигурки, объясняя это тем, что после «Темных судеб» роботизированная ипостась Арнольда Шварценеггера неотвязно ассоциируется у них с Карлом, торговцем шторами. Ван Вогт ни одной голливудской блокбастерной экранизации не удостоился, если не считать, разумеется, несомненных отголосков «Черного разрушителя» в «Чужом». Впрочем, нельзя исключать, что именно его стараниями общая семантика Кожибского после 1950-х плавно мутировала в куда более эзотерическую дисциплину — нейролингвистическое программирование, евангелисты которого зачастую приписывают себе сверхчеловеческие способности.

У ван Вогта почти вся техника работает на вакуумных лампах, и эту милую анахроничную деталь Райт прилежно сохранил. Как сохранил и многие другие стилистические прелести, благодаря которым Филип Дик мог отнекиваться от подозрений в употреблении наркотиков при работе скромным: «да что вы, это всего лишь результат внимательного перечитывания ван Вогта». Конечно, речь о раннем ван Вогте: некоторые детали «Null-A Three», открыто противоречащие первым двум книгам, Райт все же игнорирует. Такой поступок простителен: ничем иным, кроме забывчивости и, возможно, умственной болезни, нельзя объяснить даже их изначальное появление у ван Вогта.

Некоторые решения вызывают немедленные аплодисменты. Например, почему Патрисия Харди, мнимая супруга Гилберта Госсейна в его наведенных воспоминаниях «Мира Нуль-А» и сестра императора Величайшей Империи Энро Красного, выбрала себе такое имя? Это простая загадка.

Местами «Null-A Continuum», безусловно, утомит тех, кто привычен к лапидарной и суховатой прозе ван Вогта или его ученика Дика: книга эта почти вдвое толще среднестатистического романа любого из “сладкой парочки” Золотого века пейпербэков, и достаточно сказать, что гибель Вселенной спустя более гугола лет, когда сверхмассивные черные дыры испаряются по механизму Хокинга, а мироздание переходит к окончательному низшему энергетическому состоянию, наступает

Но вы ведь не подумали, что это действительно последний дозор для привилегированного космологического наблюдателя? Да ну, фантастика.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2ZOHq4p + https://bit.ly/3dkYmU8).

В «Beggars and Choosers», продолжении переписанных из одноименной новеллы «Испанских нищих», Кресс с немалым изяществом дает отповедь всем скептикам, уверенным, что на литературу бесшовно переносится популярный принцип “мальчики зарабатывают, а девочки тратят”, то бишь — девочки не умеют в киберпанк и постапокалиптику. Умеют. И способны послать Землю кубарем прочь с насиженной орбиты, если их как следует разозлить пренебрежением к интеллектуальной мощи новой литературной волны, которая в 1994-м уже лет двадцать как неслась, уверенно разгоняясь, курсом на столкновение с информационной эпохой актуальной истории.

Такое решение выбирает и Миранда Шарифи, Супер-Неспящая, после кажущегося акта конформизма и преклонения перед авторитетом властей Соединенных Штатов Америки: действительно, кто, как не она, сдала федералам свою бабку, сверхчеловеческую террористку Дженнифер Шарифи, вздумавшую угрожать США уничтожением пяти городов. Миранда выросла в Святилище Неспящих, на ультразащищенном орбитальном хабитате, и стараниями бабки претерпела такие радикальные генетические модификации, что и мыслить-то как человек больше не в состоянии. Впрочем, именно эта непредсказуемость мысленных рисунков, как может показаться, и сыграла с Дженнифер, а заодно Лейшей Кэмден из «Испанских нищих», очень злую шутку. Дженнифер и остальные члены ее подрывной ячейки заточены в тюрьму с внятной перспективой провести там остаток (очень долгой) жизни, а Лейша тщетно пытается подобраться к Миранде если не напрямую, то через ее любовника Дрю Арлена, художника осознанных сновидений, чтобы выяснить, чем же таким занимаются повзрослевшие дети-Суперы на острове у мексиканского побережья. Недалеко от места, где шестьдесят пять миллионов лет назад упал Чиксулубский астероид, расчистив экологическую нишу для пришествия млекопитающих. Не может ли получиться так, что оттуда же начнется вытеснение старого недоброго человечества мультиадаптивным видом, куда лучше приспособленным к выживанию в условиях интенсификации информационных потоков?

Да, причина упадка американской экономики уважительная: монополия федеральных властей на дешевую Y-энергию, открытую Кэндзо Ягаи, наконец разрушена, и теперь все страны мира получили к ней равноправный доступ. Но какое до этого дело ста двадцати миллионам пожизненных безработных, которые искренне уверены в своем праве по рождению на аристократическую праздность и безусловный допуск к линиям раздачи синтетической пищи, одежды и техники?

Если ваше благополучие всецело завязано на передовую автоматику, для обслуживания которой требуется не более двадцати-двадцати пяти процентов былой рабочей силы, вы оказываетесь перед простым выбором: уничтожить бесполезных или задобрить их ради голосов в президентской/парламентской гонке — а эти последние состязания, как хорошо известно, в США исстари наделены самопричинной ценностью и ведутся практически непрерывно.

Первый, людоедский, вариант выбирают у Кресс отсталые государства Африки и Латинской Америки, второй же могут себе позволить страны, претендующие на производство смыслов человеческого бытия. Но что, если автоматика внезапно забарахлит, а прилетевшие на шум инженеры техподдержки обнаружат, что и это производство выведено на аутсорсинг,  к оперившимся под индиговым небом сингулярности ранним пташкам, которые, подобно мне, еще подростками наизусть выучили уроки Мидвича? И озаботились защититься от плачевной судьбы тамошних кукушат, не прошедших квалификационное сито коллегии выборщиков.

Роберт Энсон Хайнлайн пустил как-то в обиход фразу «Лепестки двери разошлись» («The door irised open»), долженствующую средствами элегантного минимализма подчеркнуть технологическую и, опционально, социокультурную инаковость сеттинга повествования. Впоследствии она часто обыгрывалась или попросту цитировалась без кавычек — вплоть до новеллизаций франшизы Хищника. По горячим (и вполне способным того сильнее раскалиться по новой) следам вспышки уханьского коронавируса было бы неплохо наделить умеренно культовым статусом фразу, которая, с одной стороны, отвечает требованиям к “ненавязчивому инфодампингу инаковости”, с другой же, свободна от привязок к Золотому веку НФ, восприятие наследия которого и классификатор титанов у каждого поклонника фантастики, вероятно, свои.

«Beggars and Choosers» отличный пример такой фразы как раз и предоставляют — устами деревенского простачка Билли Вашингтона, хотя в конце весны 2020-го, когда Джорджу Флойду перекрыли кислород, она внезапно перестала выглядеть совсем уж необычно:

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2LFThtL).

Если ранний этап писательской карьеры Джека Макдевита был отмечен некоторыми стилистическими экспериментами и принес такие разнородные, но достойные стабилизационного фонда современной фантастики, достижения, как «Послание Геркулеса» и «Военный талант», то творческая продукция последних лет пятнадцати в его исполнении предсказуема, словно крепкая голливудская франшиза — наиболее точными аналогами циклов об Алексе Бенедикте и космоархеологах являются, пожалуй, похождения Итана Ханта и Индианы Джонса. Вы знаете, чего ожидать, и с готовностью платите за билет или скачиваете торрент, чтобы доверить пару часов своего драгоценного жизненного времени профессионалу международного уровня. Он, конечно, может схалтурить, но ниже прочно вбитой в стену Прекестулена планки не опустится, а после знакомства с какой-нибудь трилогией попыток начать новую трилогию там, где волшебный порошок давно израсходован на пробуждение силы в костюме железного дровосека, претензий у вас и вовсе не останется.

Должны быть в известной Вселенной некие сценарные константы, по которым допустимо калибровать свое окружение с похмелья после бурной вечеринки: например, яркость сверхновых стандартных свечей перед камином Алекса Бенедикта, где по отпечаткам следов Санта-Клауса на остывшей саже легко проложить дорогу к подножию чужацкого монумента на Япете.

Но если цикл о Бенедикте надежно застрахован от критики уж тем, что, подобно хроникам Дюны Фрэнка Херберта и правообладателей, его первая итерация эталонна для субжанра (мифопоэтической технофэнтезийной космооперы в случае «Дюны» и космооперного детектива в случае «Военного таланта»), то цикл о космоархеологах провисает после середины довольно ощутимо: «Одиссея» и «Адский котел» написаны торопливо и слегка неряшливо (а переведены на русский, как и остальные романы с участием Хатчинс, задней левой лапой япетской скульптуры), словно издательский аванс или счет за непредвиденные траты навис над клавиатурой Макдевита грозным омега-облаком. Оглядываясь на сеттинг космоархеологов после «Адского котла», трудно отделаться от впечатления, что ему срочно требуется вмешательство молодого Индианы Джонса или Лары Крофт, и приквел, где Хатч еще выпускница Академии с пустым резюме и лишенной культовых полигонов внешностью Алисии Викандер, этому запросу удовлетворяет.

При взгляде из нашей эпохи, когда снова в моде космические дизайны века пальпа, нортоновская “Королева Солнца” покажется компактной семейной машинкой, но ее кадетам против юной красотки Присциллы Хатчинс не жизнь, а разлюли малина: Дэйн Торсон может быть недоволен первым назначением, но ему не было нужды самому тыкаться по корпорациям в поисках работы, опасливо оглядываясь, а не прихлопнут ли вообще тапком близкие к банкротству земные правительства космическую программу. А машина Предтеч хотя и притягивает незримыми щупальцами неосторожные корабли в “бермудский треугольник”, но не взрывает их, как фанатики-антитерраформисты, безобидным приветствием с ресепшена орбитальной гостиницы, скрывающим вредоносный для бортовых систем код. В этом мире все, от баскетболистки до кандидата в президенты Североамериканских Соединенных Штатов, смутно недовольны собой, тоскуют о несбывшемся и мучаются предчувствием пробуждения силы, которой перпендикулярны все их разгонные траектории.

Версия заметки для Medium (https://bit.ly/2v1rkY7).

Европейская традиция считает определяющими развилками античности сражения при Марафоне и Гавгамелах, переход Рубикона Цезарем или битву при Акциуме, китайские историки же первым долгом вспомнят покушение Цзин Кэ на циньского правителя, вана Ин Чжэна, будущего императора объединенной Поднебесной Цинь Ши-хуанди. Этот эпизод, случившийся в 227 г. до н.э., по мере восхождения Китая удостоился и внимания мировой аудитории благодаря двум превосходным историческим боевикам, «Император и убийца» (в оригинале он так и назван 荆轲刺秦王, «Покушение Цзин Кэ на циньского вана») и «Герой»; первый из них более или менее следует жизнеописаниям Цинь Шихуана и Цзин Кэ в «Исторических записках» Сыма Цяня, второй значительно отклоняется от первоисточника, но производит, пожалуй, даже более сильное эстетическое впечатление.

Очевидно, что если бы даже покушение Цзин Кэ оказалось успешным, гибель Ин Чжэна, скорее всего, не помешала бы объединению Китая: так или иначе Сражающиеся Царства Великой Равнины должны были коалесцировать в единую державу. Однако вовсе не обязательно, что ею бы стала Цинь, с людоедскими законами, восходящими к учению легиста Шан Яна, и традицией закапывать живьем пленных после решающих битв, как это случилось в 260 г. до н.э. под Чанпином, а раз так, то и первая всекитайская империя могла бы продержаться дольше пятнадцати лет.

Лю Цысинь рассматривает и третью альтернативу: что, если бы Цзин Кэ не потерпел неудачу, но саботировал заговор, поступив на службу к циньскому владыке? Философы школы минцзя ( 名家), активной в эпоху Сражающихся Царств, наверняка бы одобрили его подход: принцип обоюдной допустимости альтернатив (лян кэ, 兩可) был у них основным рабочим инструментом. Человек его талантов мог бы очень пригодиться Ин Чжэну — при разработке новых модификаций боевых луков и колесниц, усовершенствованных дорожных покрытий и навигационных инструментов. Воинской мощи Цинь бы достало, чтобы покорить остальные царства, а Цзин Кэ тем временем бы занялся даже более амбициозной задачей. Построением действующей модели китайского мегамозга, при помощи которой владыка, разочарованный в магах и народных врачевателях, надеялся разгадать секрет бессмертия.

Впрочем, не секрет, что чистокровно китайская элементная база на первых порах склонна была стрелять по воробьям, и творение Цзин Кэ в описываемом Лю варианте истории не избежало кровавой обработки прерываний.

Версия заметки для Medium (https://bit.ly/2SmMB6r).

Как-то так повелось, что в Швеции лучшие детективы создают анархо-троцкисты, репортеры-стрингеры левацких газет да вообще все те, кого в Рунете склонны определять старинным русским медиаслоганом “ну эти, с жиру бесятся”. При этом американская традиция, выражаемая хлесткой цитатой “Прежде «Бешеных псов» Квентина Тарантино были «Соломенные псы» Сэма Пекинпы”, неукоснительно соблюдается и в данном случае.

За тридцать с лишним лет до начала триумфального шествия по книжным прилавкам и офисам кинопродюсеров трилогии Стига Ларссона о Лисбет Саландер и журнале “Миллениум” жили-были гражданские супруги, криминальные журналисты Пер Валё и Май Шёваль, нещадно клеймившие в своих отменно скроенных детективах язвы и пороки «буржуазного капиталистического общества, с лисьим коварством притворяющегося социалистическим».

Ничуть не удивительно, что работы Пера и Май, почитавших наилучшим вариантом государственного устройства ГДР времен Вальтера Ульбрихта и неоднократно озвучивших эту мысль во всеуслышание, охотно переводились в странах бывшего Варшавского пакта. Хотя справедливости ради надо отметить, что до распада Красной Империи весь цикл о детективе Мартине Беке, принесший Валё и Шёваль европейскую известность, издать на русском так и не успели.

Все характерные черты книг супружеского дуэта в «Запертой комнате» нарочито, намеренно заострены и выражены в превосходной степени. В формальном согласии с названием, роман относится к проверенному временем субжанру детективов об убийстве... в запертой комнате, жертвой которого стал нелюдимый стокгольмский грузчик на пенсии Карл Эдвин Свярд. В книге есть и параллельная, независимая (на первый взгляд) сюжетная линия, связанная с планируемым ограблением крупного банка и перевозкой наркотиков из Италии в Швецию. Но ни одна из них не выглядит структурообразующей. Фактически, вся «Запертая комната» походит на релаксационное домашнее задание недавнего “выпускника” стационарного отделения психушки с МДП, которому добрый участливый психоаналитик посоветовал изложить свои мысли на бумаге. Стокгольм Микаэля Блумквиста и Лисбет Саландер после «Запертой комнаты» может показаться солнечным и приветливым городом мечты. Да и Ян Айвиде Линдквист, если честно, лучше справился с задачей популяризации шведской столицы в глазах туристов. Вампиры Линдквиста в мире Мартина Бека едва ли могли бы претендовать на пособие по безработице. Их бы на биржу труда просто не впустили, оставив промышлять подножным кормом на улицах.

Тотальная безработица. Копошащиеся в ненужных бумажках, точно черви в полуразложившемся трупе, клерки. Склочные судьи и придурковатые прокуроры (особенно восхитителен Бульдозер Ульссон — персонаж, которому можно было бы посвятить отдельный роман). Преступники, оправданные за те преступления, которые они совершили, и осуждённые за то, чего никогда и не подумали бы делать. Поломанные магнитофоны, уносящие с собой в микроэлектронный рай показания важнейших свидетелей. Отравленный выхлопными газами воздух набережной Балтики. Пузыри шампань-социализма в сливном отверстии разбитой раковины.

Почему-то кажется, однако, что летчица скандинавских корней Лив Хюла из «Новы Свинг» Майкла Джона Харрисона освоилась бы в этом мире без труда. Хотя не факт, что отыскала бы место для парковки своей «Нахалке Сэл».

На момент публикации романа Перу Валё оставалось жить немногим более двадцати пяти месяцев. В конечном счете рак поджелудочной железы убил писателя в возрасте 49 лет. Столько же, между прочим, было (как сказано в «Запертой комнате») и Мартину Беку, когда он получил пулю в грудь. Интересно, что по внутренней хронологии цикла Беку на момент действия «Запертой комнаты» должно было сровняться 52 года, однако Валё и Шёваль несколько раз упоминают, что Мартину сорок девять. Такое расхождение остаётся необъяснимым.

Версия заметки для Medium (https://bit.ly/2toiIdC).

«Incandescence» — книжка, рассчитанная на очень преданных поклонников Игана. Это первый его роман после шестилетнего перерыва, когда Иган перестал писать по политическим соображениям, протестуя против дискриминации австралийским правительством беженцев с Восточного Тимора и Новой Гвинеи, защитой прав которых занимался в свободное время (очевидно, в ту пору его у Игана было невпроворот).

Действие происходит в неопределенно далеком будущем, но в той же вселенной, что описана в рассказах «Оседлать крокодила», «Ореол» и «Хранители границы». Роман структурирован так, что два паралелльных сюжетных потока перемежаются от четных глав к нечетным.

Представители пангалактической метацивилизации Амальгама пытаются установить контакт с обитателями ядра галактики, известными под обобщающим именем Алуф (собственно, Aloof = «Отшельники»). Те последовательно отвергают все предложения физического контакта, полагая, что внешники ничего нового сообщить им не в состоянии, однако разрешают путешественникам преодолевать космические расстояния по короткому пути через галактический балдж в виде информационных пакетов, циркулирующих по их квантовым сетям.

Оказывается, что глубоко в сердце территории, контролируемой Алуф, расположен еще один населенный разумными существами мир, своеобразное «яйцо кощеево» (кто сказал «Форвард»?), совершающее обороты вокруг ядра уже полсотни миллионов лет и несущее следы искореженной радиацией ДНК. Об этом объекте Амальгаме доподлинно ничего не известно. Как и любая постдефицитная цивилизация космических масштабов, Амальгама в первую очередь озабочена именно свободой доступа к информации на галактических просторах и поэтому решает не откладывая проникнуть в эту тайну.

Другая сюжетная линия представляет странный мир насекомоподобных (лишь физиологически; с психологической точки зрения к ним приложимы те же нападки, от которых регулярно отбивался Бэнкс: о ком бы ни писал он в «Культуре», а получались у него все больше британцы) существ, населяющих пронизанную туннелями внутреннюю полость прозрачной для их зрения глыбы (Щепка, Splinter), что медленно дрейфует в какой-то удивительной области, полной ослепляющего сияния и недоступной непосредственному изучению. Это пространство насекомоподобные называют на своем языке «Накалом» — Incandescence. Не имея никакой информации о внешнем мире за пределами своей обители, они вынуждены развивать сразу не ньютонову, а эйнштейновскую теорию относительности движения и гравитации. Вычисления показывают, что мир их находится в серьезной опасности; Иган поставил задачу описать общество, в котором не только развитие физики поставлено с ног на голову, но и парадигмы первого контакта вкупе с пришествием мессии инвертированы. И подошел к ее решению так, что «Incandescence» сильнее всех остальных его работ похожа на самые известные романы Жюля Верна. Тот тоже считал своим долгом донести до читателя тогдашние сведения о научной картине мира в максимально доступной форме, и не вина Игана, что за сто с лишним лет положение вещей в математической физике экспоненциально усложнилось. Он, впрочем, и не старается как-то облегчать читателю путешествие по американским горкам геодезических и тангенциальных каустик: “Единственный аспект, в котором эту книгу можно назвать личной — я так же увлечен общей теорией относительности, как Зак и Рои [насекомоподобные чужаки «мира внутри пузыря»]”.

Роберт Шулер на это замечает, что Иган, по-видимому, не совсем человек, раз не способен написать историю, интересную людям, да вдобавок ничтоже сумняшеся рекомендует читателям самый мудрёный и труднодоступный для начинающих справочник по предмету.

«Incandescence» снабжен (в электронном формате) устрашающего вида комментарием, в котором даются:

1) справочные сведения по геометрии сферического пространства-времени,

2) математические выкладки по векторным полям Киллинга,

3) данные о механике вращающейся черной дыры Керра, а также

4) стационарной черной дыры Шварцшильда в плоском пространстве-времени.

Кстати, создается впечатление, что описана не просто черная дыра, а черная дыра с «волосами», что противоречит теореме Уилера, но в принципе возможно. С другой стороны, усовершенствованные группой ученых Калтеха под руководством Сола Тьюкольски (да, того самого соавтора классического учебника, издававшегося на русском еще в “медовый месяц” Горбачева) алгоритмы обработки данных о событии GW150914, которое четыре c небольшим года назад положило начало гравиволновой астрономии на Земле, позволяют выделить из его фонового шума по крайней мере один обертон на уровне достоверности 3.6σ (очень неплохая надежность по меркам физики черных дыр). Это значит, в частности, что появился еще один аргумент в пользу справедливости известного тезиса Джона Уилера об отсутствии “волос” у черной дыры Керра. Следует напомнить, что событие GW150914 в сентябре 2015 года до сих пор остается самым мощным зафиксированным гравиволновым всплеском за историю, но мало сомнений, что за время работы и апгрейда LIGO будут зафиксированы и сигналы, превосходящие его интенсивностью.

На авторском сайте Игана доступен также собственноручно им написанный Java-апплет (13 Кбайт), позволяющий представить себе космическую механику мира инсектоидов-релятивистов на интерактивной модели. Программа эта довольно неряшлива (ну да что от нее требовать при таком объеме исходника, спасибо хоть, что зачаточный графический интерфейс есть), но незаменима при чтении книги.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/37qGOma).

Следующим по объему произведением после романов о Хатчинс в космоархеологическом цикле является эта повесть, которая на русский пока не переводилась. Не вполне ясно, к добру то или к худу, ведь реакция читателей, закормленных бесчисленными фанфиками Времени Учеников, вполне могла оказаться неадекватной: как Харрисона виноватят в беззастенчивой контрабанде артефактов из Зоны, так и Макдевита, вполне возможно, обвинили бы в покушении на светлый образ Руматы Эсторского. Юноша со взором горящим Артур Камински, впрочем, тут больше похож не на классического прогрессора БраСов, а на чеховского попаданца из тибетских (или вертикальных) монастырей на стартрековский “Энтерпрайз”.

Протокол Баррина-Риса, диктующий невмешательство в дела слаборазвитой цивилизации Инакадемери, точно аналогичен Первой Директиве Флота Стартрека, а не прекраснодушным моделям базисной теории феодализма. За сорок два года скрытного пребывания землян на планете и орбите попыток остановить бесконечную войну на семи из девяти континентов не предпринималось. Откровенно говоря, на то имеются веские аргументы: еще прежде, чем люди изготовили первый глиняный кирпич в Шумере, у наков сорок тысяч лет (по другим вариантам, десять) напролёт цивилизации сменялись тёмными эпохами. Весьма похоже, что эти существа, подобно мошкитам Нивена и Пурнелла, попросту неспособны к достижению стабильности в политике и экономике. Одна отрада: они так и не додумались до расщепления атома (кстати, это допущение Макдевита требует гораздо более тонкой настройки стартовых условий, чем роковое попадание Прыжковой Точки в фотосферу Ока Мёрчисона, приводящее к гибели всех мошкитских кораблей и убедившее мошкитов в бессмысленности освоения сверхсветовых скачковых технологий).

В канонических произведениях БраСов (криптоистории вроде «Возвращения в Арканар» забавны, но вызывают лишь неловкость за авторов) судьба арканарского общества после психического срыва и эвакуации Руматы не освещается; впрочем, там не названо даже имя планеты, которую все Ученики и фанаты творчества привыкли именовать Арканаром. А ведь у Руматы было куда больше шансов на успех, чем у Артура Камински: Антон Эсторский обладал достаточным физиологическим сходством с аборигенным населением, чтобы совокупляться с их девушками и без труда сойти за красавчика-аристократа, Камински же, как и другие земляне, вынужден носить световодный плащ-невидимку не только по протоколу Баррина-Риса или для подавления разыгравшегося либидо при наблюдении за местными практиками группового секса на свадьбах, но и потому, что облик землян производит на местное население не меньший ужас, чем на людей — резиновые куклы Роба Боттина. Вполне возможно, кстати, что и Артуром антрополог поименован в честь Кларка, чьи Сверхправители из «Конца детства», решив замирить землян, также избегали им показываться в истинном облике, точно идентичном христианским представлениям о демонах с рогами и хвостом.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2Ywl4Cd).

Это произведение Беллами считается классикой социалистической утопии, породило множество “дискуссионных клубов” — и даже, говоря современными терминами, косплейных симуляторов — в США и Великобритании, расходилось огромными (особенно по нынешним меркам) тиражами на рубеже XIX-XX веков и, в частности, издавалось на русском в нескольких переводах еще до падения империи Романовых. Идея с погружением в вековой сон и пробуждением в будущем была вскоре подхвачена Уэллсом, которому обычно по ошибке приписывается, в «Когда спящий проснется» — и сделалась с тех пор одним из базовых инструментов путешествия в будущее из стандартного набора тех писателей, которые по каким-то причинам не хотят связываться с “выделенными линиями” машин времени.

А вот строители советской социалистической утопии были о Беллами невысокого мнения: та же Крупская писала в 1931-м, что после первого прочтения мир белламитского 2000 года показался ей гораздо скучнее жизни на Шлиссельбургском тракте Петербурга, где ежедневно “просыпались к сознательной жизни и борьбе тысячи пролетариев… где всё дышало борьбой”. Неудивительно, что перерыв между русскими изданиями «Взгляда назад» составил, по забавному совпадению, сто лет (1918–2018).

Остается пожалеть, что нового перевода сделать по такому случаю не удосужились. Не помешали бы и комментарии, которые так любят вымарывать из переводов высокопрофессиональные редакторы: Беллами принадлежит первое в фантастике предвидение банкоматов и супермаркетов шаговой доступности, обильных ныне на проспекте Обуховской обороны Санкт-Петербурга, бывшем Шлиссельбургском тракте.

Вряд ли вы удивитесь, узнав, что и у Беллами имелись свои эволюционные предшественники, среди них — небольшой незаконченный анонимный роман «Великий романс» (The Great Romance), изданный в Новой Зеландии в 1881 г. Протагонист, ученый и предприниматель Джон Р. Хоуп, принимает анабиозное зелье в 1950-м, просыпается в 2143-м и обнаруживает, что былые его друзья и возлюбленная перешли на иной план существования, а у их потомков развились поразительные способности к телепатии, устранившие из жизни преступность. Это, однако, имело и не слишком приятные побочные эффекты для развития общества, по сути идентичные расколу земной культуры на Старообрядцев и Аномалов в «Наших друзьях с Фроликс-8» Филипа Дика. Беллами от рассмотрения подобных темных сторон своей утопии старательно увернулся, видимо, чувствуя, что они, как с Островом Забвения из «Туманности Андромеды», способны испортить всю обедню. Ложка дерьма, подмешанная в ведро варенья, дает, противу ожиданий от закона сохранения массы, целое ведро дерьма.

Сокращенный вариант заметки для Medium (https://bit.ly/2WA2bgw).

Дуэт Генри Каттнер/Кэтрин Мур у русского читателя не снискал особой популярности: возможно, виною тому индоктринация циклом о Хогбенах, многие решили тогда, что творчество Каттнера и Мур есть комедия, хотя в действительности такое предположение — трагедия. И, например, «Ярость» не переиздавалась на русском с 2006 года, а переводчиков не меняла и того дольше, с 1992–93.

У экспертов Флибусты™ можно встретить мнение, что низкие котировки Каттнера/Мур и «Ярости» на русском книжном рынке отчасти связаны и с выбором очень старомодной Венеры как места действия книги. Эта гипотеза не лишена логики: из работ Золотого века и более раннего периода, где планеты Солнечной системы описаны в согласии с безнадежно устаревшими представлениями об их физической географии, широкую популярность сохраняет разве что Барсумский цикл Берроуза; впрочем, «Джон Картер» уверенно попадает в топ-десятки всевозможных рейтингов самых провальных блокбастеров за новую и новейшую историю Голливуда.

Когда Каттнер начинал работу над романом, об окутанной вечными облаками Венере не имелось никаких достоверных сведений, до запуска первых советских зондов еще должно было пройти лет двадцать. Если бы события книги происходили в другой планетной системе или хотя бы имелся намек на терраформирование Венеры, то все могло бы выглядеть несколько уважительней.

Но ведь, кроме альтернативной Венеры с ее роскошными джунглями, смертоносными флорой и фауной да водными океанами, ничего противоречащего потенциальной картине развития внеземной колонии XXI века в «Ярости» нет. (В книге заявлен XXVII век, но следует сделать поправку на ощутимую стагнацию венерианского подводного социума, так что за шестьсот лет, как и в Средневековье, технологии могли почти не измениться.)

Зато есть (в 1947-м) трехмерная видеосвязь, направленная гравитация, редактирование генома человека и животных, сложносочиненные наркотики и сильные независимые женщины, словно сошедшие со страниц развитого киберпанка, а главное — фрик-антигерой, который внешностью не поменяется и с дьяволом, силой воли же — с любым божеством погибшей Земли.

Оставалось девять лет до встречи Гулливера Фойла с “Воргой”, тринадцать — до турпохода Язона дин Альта на Пирр и двадцать — до прибытия Сэма Калкина сотоварищи на Мост Богов с исчезнувшей Уратхи.

Сокращенный вариант заметки (https://bit.ly/332cVqr).

«Космический госпиталь», с которым обычно связывается персона Уайта, соблазнительно обозвать “M*A*S*H’ем в космосе” (юным читателям: не путать с Telegram-каналом), но на самом деле цикл Уайта стартовал за шесть лет до классического романа Ричарда Хукера и за десять — до премьеры абсурдистского сборника диагнозов, поставленных историей воякам и медикам Корейской войны. «Оpen Prison» же легко уподобить мошкитскому циклу Нивена и Пурнеллов — здесь тоже описывается первый контакт человечества с расой, которая столь отлична от него в стратегиях выживания и телесном обличье, что это провоцирует у обеих сторон взаимное недоверие, обреченное разразиться войной.

Но и такое мнение будет ошибочным: роман Уайта вышел на десять лет раньше «Мошки в зенице Господней» и явственно отсылает скорей к «Звездному десанту» Хайнлайна; это сразу понятно по тому, что раса антагонистов названа жуками (Bugs). На войне с ними заградотрядов и дедовщины нет, там действует своеобразная, извращенная по меркам варварского XX века, но легко понятная (в отличие от Хайнлайна и его десантников) нашему “непоротому поколению” логика: кто пожелает понапрасну терять сливки своей расы, самых молодых, талантливых и изобретательных бойцов? Другие-то службу на космофлоте по уровню интеллекта не потянут.

Тюремная планета из «Open Prison» — разумеется, не полигон для психологических экспериментов вроде Стэнфордского, а продукт суровой экономической логики: если враждующие цивилизации близки по технологическому уровню и в то же время достаточно рациональны, чтобы не предаваться бессмысленной садистской жестокости в худших традициях земной Германии двух мировых войн, то основной статьей военных расходов в итоге станет… содержание военнопленных, которым даже дышать атмосферой противника вредно. А не списать ли одним махом все эти расходы на один из незаселенных миров окраины Галактики? И пускай там узники крутятся как знают.

Беда в том, что не люди, а жуки додумались до этой идеи первыми, вероятно, употребив на нее время, свободное от бомбардировок Буэнос-Айреса.

Однако шанс выбраться из лагеря остается всегда, пускай даже охрана на входе (точнее, на орбите) отнимает кислородные скафандры и металлические орудия, предоставляя узникам влачить низкотехнологичное существование. Важнее помнить, что у этой тюрьмы есть стены, а замысел тюремщиков, как и в «Glasshouse» Стросса, именно в том, чтобы узники со временем перестали их замечать.

И ведь почти перестали, пока с очередной партией узников в Комитет по организации Побега, традиционно занятый чем угодно, кроме подготовки самого Побега, не явился старший по званию.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2Nm7duG).

Третий сезон «Твин Пикса», выпущенный в позапрошлом году, повествует (среди прочего) о возвращении специального агента ФБР Дэйла Купера в нашу реальность после того, как он четверть века отсидел в Черном Вигваме и совсем уж отчаялся, что его выпустят хотя бы в аптеку за антидепрессантами. Повесть Кресс (в ее официальной библиографии она значится романом и выходила отдельным изданием, но уже из категорий, по которым награждалась работа, понятно, что это скорее повесть) опубликована за пять лет до третьего сезона, но, видимо, откликается на те же витающие в коллективном бессознательном нарративные потребности.

Профессор математики, старая дева и агент ФБР (на четверть ставки) поневоле Джули Кан расследует серию инцидентов киднеппинга и краж без взломa, пытаясь вычленить диковинную математическую закономерность, которой подчиняется маршрут преступников, а в это время — точнее, не совсем в это время, но спустя двадцать с лишним лет — шестерка физически неполноценных подростков и горстка взрослых пытаются возродить человеческую расу после катаклизма, погубившего почти все население Земли и технологический каркас ее цивилизации.

В этом им помогают (или, скорее, не мешают) существа, которых большинство обитателей Раковины, последней цитадели человечества, и считают виновниками катастрофы.

... Эх, знала бы не избалованная мужским вниманием агент Кан, что

Почему же ее можно рекомендовать к прочтению не только тем, кому милы YA-постапокалиптика и щечки Дженнифер Лоуренс, или тем, кто еще не отведал в рунетовских сетевых библиотеках мародерского попаданса, смертельно опасного для межушных синапсов?

А хотя бы потому, что всё могло быть хуже: работа Кресс написана и награждена незадолго до Великого наступления феминисток на SFWA и крестового похода против Грустных Щенков, когда перспектива гендерного перекоса всех наградных категорий всех классических англосферных премий еще выглядела смехотворной карикатурой на сексизм Золотого века.

Сокращенный вариант заметки https://bit.ly/2XLeS79

«Калейдоскопический век» Барнса входит в тетралогию Меметических Войн (Meme Wars Sequence), она же «Век по соседству» (Century Next Door), и выполняет в ней, как и в англосферной фантастике конца XX века вообще, редкую роль, вполне аналогичную «Свету» и «Пустоте» Майкла Дж. Харрисона в веке XXI: жесткого микса киберпанка, хоррора, постапокалиптики и космооперы, фонтанирующего безудержными выплесками авторской фантазии вперемешку со спермой и кровью недостоверных рассказчиков. Однако Барнса тут, само собой, не получится упрекнуть в подражании Харрисону, поскольку к Кефаучийской трилогии последний приступил уже, гм, в следующем веке. Том самом калейдоскопическом веке из заглавия. Хотя, если строго, XXI век Харрисона, Барнса, автора этих строк и вас, читателей оных, — совсем не тот век, за который иногда становится стыдно киллеру-социопату и военному преступнику, в очередной раз вернувшемуся к жизни с девственно чистыми совестью и памятью. В тех случаях, когда он наконец вспоминает, чем был в этом веке занят. А главное ему было, в отличие от стажеров в плохо подогнанной шинели Стругацких, не остаться на Земле, где он основательно наследил за век минувшего будущего.

Эту вселенную, или, точнее, пэтчворк веков по соседству, который приходится на коленке сшивать человеку по имени Рейган Фостер Хинкли, пробудившемуся в номере марсианского отеля в мае 2109 года, я отнесу к самым мрачным сеттингам англосферной фантастики, так что, пожалуй, неудивительна сравнительно малая известность ее даже там, где восприятие романа переводов не требует. Со мной согласна Джо Уолтон, определяющая «Калейдоскопический век» как “наименее пригодную для детей книгу в истории вселенной”. Мало того, Джошуа Али Квэйр, недостоверный рассказчик Барнса, — не просто антигерой, но законченный мерзавец, на котором клейма ставить негде, причем автор парадоксальным образом ухитряется (или, во всяком случае, пробует это сделать удачнее, чем Харрисон) перетянуть на его сторону симпатии читателя.

С другой стороны, нельзя исключать, что траектории его воспоминаний и наших впечатлений от экономного будущего, без платиновых монет и омолаживающих нанотехнологий, воздушно-капельного СПИДа и внеземных баз терраформирования, меметического оружия и сильного ИИ, зато с социальными сетями и криптовалютами, дефицитом плутония для космических РИТЭГ и условно-неразборной бытовой электроникой на литиевых батарейках, черничными смузи и геями на единорогах— когда-нибудь пересекутся. Спустя миллион открытых дверей.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2T4uBA9).

Этот роман, написанный последним из условной лос-анджелесской трилогии Джетера (но опубликованный вторым), представляет собою одновременно сиквел и параллакс «Доктора Аддера» в том смысле, что действие происходит, кажется, спустя несколько лет после событий первой книги, но эти последние отнюдь не обязательны и даже как-то излишни для него. От Интерфейса и его обитателей из «Доктора Аддера», по впечатлению, не осталось и памяти, но свято место пусто не бывает. Жизнь в Финиксе и Лос-Анджелесе после Второй гражданской войны понемногу налаживается, хотя федеральное правительство дальше Канзаса на запад соваться особо не желает и с облегчением спихнуло посильное благоустройство этих территорий на плечи корпораций да разношерстного конгломерата сектантов. В мертвом Лос-Анджелесе первой книги едва билась неоновая жилка Интерфейса с его уродами, байкерами, рокерами, проповедниками и шлюхами, да и ту быстро перерезали хирургическими ножницами.

На смену доброму доктору явился Арбентон, голливудский режиссер боевиков классической школы, а нынче главный редактор гоночного реалити-шоу. Но если радиоведущий KCID, сиречь Ф. К. Дик, вынужден был кочевать по руинам с переносным диджейским пультом, работающим от солнечных батареек, то Арбентон может похвастаться официальной должностью в “Спид-Дэт Продакшенс” и офисом на сороковом этаже в обшарпанной офисной высотке. Туда даже можно приехать на лифте, если электричество по пути наверх не вырубится.

Огненная буря, охватившая ЛА и округ Ориндж после великой психосимволической битвы, улеглась — да и полыхала ли она в действительности или только в наркотическом бреду, сросшемся с виртуальностью? В любом случае, теперь телесная реконструкция совершается в прохладе и чистоте больницы: больше не нужно побираться у черных кованых врат посередине Интерфейса. Заброшенным армейским спутникам нашлась работка повеселее, чем отслеживать советских ковбоев и анархистов Манфредовского Фронта Освобождения Среднего Запада: от Мериды до Шэньчжэня в заводских общагах припавшие к экранам болельщики следят, все ли машины в очередном заезде увернутся от лазерного карающего перста или для кого-то из гонщиков пит-стоп станет вечным.

Доктор Аддер выказал себя богом-неудачником, но одному из пилотов не достанется и этой роли: Шюйлер лишь отец грядущего бога, а у розы на витражном стекле роддома, где предстоит появиться на свет новому мессии, со времен Вильгельма Баскервильского прорезались ядовитые шипы.

Несмотря на россыпь мрачных и оригинальных идей, которыми щедро сдобрена небольшая книга, сопереживать богоотцу получается плохо: к добру или к худу для авторского замысла, но ассистентка редактора Арбентона и вечно следующая за ней по пятам тень, навязчиво похожие на ассистентку сыщика Эшманна и теневых операторов Тракта Кефаучи у М. Дж. Харрисона, вызывают парадоксально бóльшую симпатию, чем Шюйлер, застрявший в отбойнике у трассы между Финиксом и Лос-Анджелесом, Грегором Замзой и Бернаром Клервоским, Джоном Доу и Иксен Червенкой, антигероем и недогероем. Почему? Возможно, оттого, что в мире, из которого ушел бог-неудачник, доктор Аддер, мире, где новое божество только делает первые робкие шаги по стеклу, образовался до боли знакомый и понятный русскому читателю острый дефицит банального профессионализма, и маленькому гностику, ломающему любимые игрушки, хочется сделать мягкий массаж лица тяжелым тупым предметом.

Правда, боль распятия на монтажном столе несравнима с болью переделки на столе хирургическом, и если «Доктора Аддера» я рекомендую безоговорочно всем, кто интересуется киберпанком, то за «Стеклянный молот» лучше браться тем, у кого при виде нелинейной техники повествования, подобного обрывкам изодранного котом киносценария, сенсор художественного вкуса не сжимается в исчезающую точку.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2WwhSVK).

На прошлой неделе, 23-24 января, Meizu и Vivo представили довольно похожие в дизайнерском отношении коммуникаторы, которые отличаются от сонма конкурентов тем, что не предназначены для обслуживания пользователем. Это, пожалуй, можно сказать о подавляющем большинстве моделей современной мобильной электроники, но придется сделать сразу несколько оговорок: да, вот тут батарею на ходу, как в прошлом десятилетии, не заменишь, зато, если снять крышку и открутить полтора десятка винтиков, она без труда отсоединяется, но действовать лучше осторожно, чтобы не сломать антенну NFC… да, здесь дактилоскопический сканер в исходной прошивке бездействует, но чудесным образом активируется, если разблокировать загрузчик и накатить прошивку из другого региона… и так далее, и так далее.

Читая на Meizu Zero или Vivo Apex 2019 «Конец радуг» Вернора Винджа, эту книгу и киберпанком-то не назовешь: ее неудержимо рвет в мейнстрим, как Штирлица из анекдота — на Родину. Но похоже, что и в середине 2000-х, когда одноядерные процессоры были большими, а кнопочные телефоны жили неделю от одной зарядки и пользовались популярностью у воров, мыслился «Конец радуг» скорее как декларация о вполне реалистических намерениях. Эдакий проспект, в который завернута красная селедка, и даже цепочка жирных пятен на обратной стороне весьма полезна — отвлекает бдительных ценителей стеганографии, страдающих приступами СПГС.

Детективно-шпионская ценность «Конца радуг» невелика: в первой же главе Виндж бесцеремонно извлекает кролика из шляпы Воинствующего Библиотекаря и объясняет, кто тут убийца, а кто дворецкий, так что в дальнейшем интересно лишь, кто подставит Роджера… простите, Роберта Гу, а под самый конец — так ли плоха Джессика Ласкович, какой ее нарисовали бывшему декану факультета искусств и литературы Винни-Пуху Блаунту. В этом смысле «Конец радуг» напоминает «День Шакала», который долго отказывались публиковать именно потому, что результат коварных планов киллера будет известен читателям заранее. К точности катренов великого поэта Гу тоже можно выдвинуть претензии, но не столь серьезные: иногда шутливые, иногда завистливые.

Тем не менее так и тянет закусить туррон морковкой, наблюдая в январе 2019-го, как устройства, не предназначенные для обслуживания пользователем, выходят на сцену в разгар китайско-американского конфликта, который пока развивается в экономической плоскости, а по калифорнийским трассам вовсю шмыгают беспилотные автомобили. Война в информационную эпоху есть не что иное, как системный сбой экономического развития, требующий отката к заводским настройкам, и хорошо еще, если у вас при этом был разблокирован загрузчик.

Говорите, миелофон Алисы не предназначен для обслуживания Кроликом? Надо же, а нам как раз охота поработать физическими руками. И внимание к деталям текста позволяет без труда установить, чьи карты памяти на эти руки сдаются.

Существующий русский перевод родом из 2000-х, традиционно для сочетания «Виндж-Левин», ужасен и делает книгу практически нечитабельной (при том, что Виндж при работе над ней еще не достиг того неожиданно высокого стилистического уровня, на который выбрался в «Детях небес»). Ну да ладно, ему недолго осталось прозябать по соседству бэкдорами с Алисой.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2Pgrtju).

Считается, что о хакерах и компьютерных вирусах массовая публика узнала ровно тридцать лет назад, в ноябре 1988-го, когда Роберт Таппан Моррис, аспирант Корнеллского университета, выпустил в первобытный Интернет самовоспроизводящуюся программку, которая в итоге парализовала деятельность почти 1/10 всех узлов тогдашней сети (справедливости ради надо заметить, что Моррис не рассчитывал на подобный эффект, а допустил незначительную, но критичную ошибку при отладке вирусного кода). Впрочем, Моррис явно не был так оригинален, как пытаются его выставить молва и пиар-машина учебных заведений Лиги Плюща. Более чем вероятно, что он читал «The Shockwave Rider», где Браннер еще в 1975 году дал описание эпидемии компьютерного червя континентальных масштабов, вполне достойно выдерживающее проверку временем. Но и этот уроборос, изящно выворачиваясь, кусает себя за хвост, и становится понятно, что у событий «The Shockwave Rider» был свой первоисточник в базовой реальности, хотя и не столь впечатляющий, как полагается по сюжету. Прототип же Николаса Хэфлинджера и Роберта Таппана Морриса не только выжил, чтобы рассказать о своем вкладе в историю информатики, но и сделал неплохую карьеру писателя. Правда, будем откровенны, его работы в соавторстве куда читабельнее сольных.

В 1999-м Грегори Бенфорд решил, что настало время снять гриф секретности с биографии изобретателя компьютерных вирусов.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2naFcYH).

После кончины Джерри Пурнелла, по-дурацки простудившегося на конвенте осенью прошлого года, Джеймс Ганн остается, пожалуй, самым заметным в англоязычной фантастике связующим звеном между всеми ее эпохами, начиная с Золотого века пальпа и заканчивая посткиберпанком. Ганну недавно исполнилось 95 лет, и если вас эта цифра по каким-то причинам недостаточно впечатлила, я добавлю, что первая (и самая известная в Рунете, благодаря забавной украинской экранизации) из его сравнительно крупных работ — повесть «Где бы ты ни был» — вышла в 1953-м, когда еще не присуждали премию “Хьюго”, а обсуждаемый сегодня роман открывает трилогию, выпущенную с 2013 по 2017 годы, когда у пульта управления “Хьюго” и “Небьюлой” активно волтузились Унылые Щенки и поборники социальной справедливости. Конечно, в этих условиях «Машина трансценденции» никаких шансов получить жанровую награду или номинацию на нее не имела — роман, как и вся трилогия об Аше и Райли, словно пролежал полвека в потайном кармане пространственно-временного континуума, а затем на этом кармане сломалась застежка-молния (Ганн не писал космоопер с 1950-х, а сиквелов и трилогий вообще никогда).

Вовсе нельзя сказать, что это плохо, да и Ганн на пороге столетнего юбилея совсем не ленится следить за развитием жанра: инвалид Великой войны Хэмилтон Джонс, капитан звездолета «Джеффри» (для старых друзей просто Хэм), предпочитает прокладывать курс по навигационным википедиям и биософтовым аддонам в реконструированном армейскими хирургами мозгу, а Райли, его бывший напарник в экипаже двухместного истребителя, получает заказ на убийство от неведомых нанимателей в виртуальной реальности — кстати, Райли очередная девушка и бросила-то из-за чрезмерного увлечения симуляторами, перешедшего в наркоманию.

Апрель — жесточайший месяц, урожай на раскидистом древе людских миров созрел противу всяких велений земного календаря, и задача Райли — не дать Пророку забраться на верхушку лестницы, ведущей через крону к трансценденции. Сохранность самой лестницы заказчика не интересует. Райли, пожалуй, тоже. Ведь, как и Федман Кассад, он избрал стезю, поощряемую именем его родной планеты Марс, но после чужацкого рейда возвращаться туда особо не к кому и незачем.

Но кто сказал, что Кентерберийский собор в галактических портоланах «Джеффри» не могли перепутать с Ковентрийским?

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2u25244).

Вселенная «Летоземья» — причудливый гибрид дизельпанка и стимпанка, и с миром «Квантового вора» ее роднит лишь навязчивый аромат нуара: действие происходит в конце 1930-х, стартуя in medias res Большой Игры, которую ведут на международной арене Британская империя и Советский Союз. Наиболее удобным тестовым полигоном назревающей мировой войны, как и в нашем мире, стала гражданская война в Испании. Вас смущает нейтралитет Германии? Будем откровенны, если бы королева Виктория продолжала править Британией в ходе Первой мировой, то побежденным немцам даже условия Версальского договора показались бы сравнительно мягкими.

А именно это и случилось в мире «Летоземья», ведь вместо атомного распада и квантовой механики здешняя наука, в том числе военная, двинулась по иному пути, спиритические мечты Маркони, Конан Дойля, Теслы и Эдисона оказались провидческими, и загробная жизнь отныне доступна всем. Ну, почти всем. Тем, кто вписался в рынок и вытянул счастливый Билет. Но и этим отличникам меритократической подготовки приходится несладко, ведь заслуженная смерть — это лишь маленькая конфетка глубоко внутри исполинской многомерной обертки.

В «Академии и Империи» Айзека Азимова Дьюсем Барр уверяет посланца Академии Деверса, что за месяц скитаний по лабиринтам тренторианского мирогосударства клерков добиться аудиенции у Императора можно — если, конечно, хватит денег подкупить пэра Галактики, а Император за это время не надумает улететь на Летние Планеты, где он не принимает вообще никого. Королева Виктория Ханну Райяниеми навеки отбыла в Летоземье, но ничуть не утратила интереса к миру живых — как знать, вдруг в этом варианте реальности сборная Англии по футболу впервые преуспела бы в послематчевых пенальти на ЧМ раньше, нежели 3 июля 2018 года?

Хотя, думается, коллективное сознание советских сановных мертвецов во главе с Лениным, за которым явственно маячат контуры грубого прототипа Соборности, тоже не поскупилось бы на эмиссию магических банкнот. У советских шпионов интереса к британскому Летоземью не меньше, чем у русских хакеров — к цирковым репризам президента США.

Ну а Рэйчел Мур (Уайт), ногтями и каблуками пробившая себе дорогу по Зимней служебной лестнице поствикторианской разведки, осторожности ради оглядывается не только на премьера Г. Б. Уэста, но и на Бога. Вот только Господь Британской империи, над которой никогда не заходит солнце Лета, сильно отличается от Бога папы Тейяра, Бога товарища Эриха Ремарка или Бога грузинского православного диссидента Джугашвили. Этот Бог, к печали ницшеанцев, не только вполне себе жив, но и не гнушается пощечин общественному вкусу.

Учебный год Первой мировой войны позади, Германия раздавлена эктоплазменными танками, в Британии настали каникулы. Хотите, чтобы лето не кончалось? Будьте осторожны в своих желаниях.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2FpH8TO).

Льюис Шайнер, пожалуй, наименее известен русскому читателю из всех “мгновенных классиков” киберпанка, но это и понятно: переводили его очень мало, вдобавок даже его первый (и лучший) роман, «Фронтеру», трудно в строгом смысле отнести к этому направлению, а скорее надлежит считать камнем краеугольным новой космооперы, заложенным еще прежде, чем Стерлинг, Рейнольдс или Бэнкс взялись смешивать известковый раствор кладки храма, который предстояло для нее возвести из разрушенных колонн Золотого века пальпа.

Ведущие маркетологи современной космической отрасли уверяют покупателей, что будущее человечества — на Марсе. Правда, в рекламных буклетах SpaceX и NASA вы не найдете упоминаний о том, что задача приведения Марса хотя бы к отдаленно комфортному для жизни уровню выходит далеко за рамки нынешних, как ни обширных, возможностей человека по преобразованию окружающей среды, да и с обеспечением колонии провизией все не так уж радужно: почва Марса богата солями, опасными для всего живого. Впрочем, это неудивительно: Tesla тоже предпочитает определять свою продвинутую систему круиз-контроля как автопилот, и периодически это выходит компании боком.

Джефф Безос и Элон Маск интересуются фантастикой, и трудно себе представить, чтобы они не читали книги Шайнера. Куда легче себе представить, что с ней незнакомы потенциальные участники полета к Марсу и/или смельчаки, рискнувшие встать в очередь на Tesla Model 3. Рассказ этот, из которого «Фронтера» переписана*, слегка спойлерный, но прочесть роман вам после него будет не менее полезно, чем без. Хотя бы потому, что в рассказе отсутствуют замечательные сцены, действие которых отнесено в Россию, да и вселенная рассказа недвусмысленно альтернативная Марсу «Фронтеры».

===================================

* На самом деле написан в 1976-м, а не в 1990-м, как полагает фантлабовская база.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2I08Eu3).

Этот роман Харрисона, переписанный из более ранней повести (https://fantlab.ru/work53209), номинировался на премии, предназначенные то для фэнтези, то для хоррора, то для НФ, но в действительности не относится напрямую ни к одному из данных жанров. Несмотря на то, что Британия и, кажется, Центральная Европа в нем слегка альтернативные (как минимум Чехословакия избежала распада, впрочем, это может быть просто артефактом небрежного обращения с историей и географией континента, свойственного британцам и американцам), «Признаки жизни» — прежде всего любовная драма с нотками сюрреализма и мистики, а генетические манипуляции в майамской клинике без ущерба для сюжета меняются, к примеру, на прием настойки из крови и желудочного сока девственниц по рецепту Эржебет Батори (герои совершают путешествие в Венгрию). Не требуется значительных усилий, чтобы понять, почему многие парни мечтают познакомиться с супермоделью или актрисой, но куда меньше тех, кто отдает себе отчет в последствиях знакомства с девушкой, которая станет супермоделью или актрисой в будущем.

Связь протагониста Майка Роуза и официантки Изабель Авенс берет старт в Стратфорде-на-Эйвоне, но шекспировского в ней нет ничего, скорей это умеренно мрачная пародия на мыльные оперы и медицинские детективы, озаренная сиянием неоновых вывесок и рекламных баннеров на страничках сайтов знакомств для материальной поддержки. Не хочешь, чтобы возлюбленная от тебя залетела без предупреждения, так помоги ей научиться летать!

Безумная мечта Изабель Авенс о полете обретает буквальное воплощение — сначала минус двадцать фунтов и татуировки перьев по спине, а там смена мужских тапок у постели да генетические сплайсеры откуда-нибудь из лабораторных подвалов Цюриха и Будапешта. В известном смысле мост через Дунай, на котором Изабель отвергает одну мечту и хватается за другую, переброшен не столько из Буды в Пешт или из Стратфорда-на-Эйвоне в Майами, как из «Курса сердца» к «Свету»: спускаясь по Дунаю в охваченную пламенем войны Югославию, канул без вести и растворился в Майкле Эшманне книготорговец и гностик Лукас —но, с другой стороны, Серия Мау Гэнлишер, пройдя через витрину сувенирной лавки на прием к доктору Хэндсу, получает-то на сдачу крылья вместо дождевика.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2IgV8kC).

Хотя, как это видно из сборника «Ложная тревога» (того самого, где в русском переводе “сканер чего-то не распознал”), Виндж начал писательскую карьеру еще в конце 1960-х, а пара повестей того периода издавалась под одной обложкой в виде романа о Тате Гримм, первым серьезным произведением Вернора следует считать именно эту книгу 1976 г. выпуска. Она же и наименее объемистая из всего им написанного вне малой формы. В ту пору Вернор и Джоан Виндж еще были женаты, и влияние супруги (а равно леди Урсулы Крёберовны) в «Витлинге» несомненно и неоспоримо; вместе с тем при некотором усилии воображения ничто не мешает поместить действие романа в ту же вселенную Зон Мысли и «Небесных хроник», какой Виндж(и) впоследствии проторил(и) себе дорогу в зал славы НФ.

«Витлинг» исследует экзотический для Винджа сценарий, в котором Технологическая Сингулярность достижима лишь условно: после выхода из Солнечной системы прогресс человечества все более замедляется, лимитируясь как огромными трудностями космической экспансии на досветовых скоростях, так и “бутылочными горлышками” генетического или социокультурного разнообразия на вновь заселенных планетах. Действие книги происходит примерно через четырнадцать тысяч лет после нашего времени, и упоминается, что в Галактике к тому моменту колонизировано человеком несколько тысяч миров, но лишь малая доля их известна достоверно и вносит вклад в развитие человеческой цивилизации как целого, если о такой химере вообще имеет смысл говорить. Межзвездные пустыни так огромны, а связь между планетами так ненадежна, что ни о какой синхронизации культур речи не идет: колонисты вновь и вновь вынуждены балансировать на лезвии бритвы ресурсодефицита и автаркии, переизобретая тяжелую промышленность, компьютеры, летательные аппараты, биотехнологии, космические корабли и все остальное, в особо тяжелых случаях вплоть до колеса. Каждая планета, обжитая человеком, ничем не лучше острова Пасхи, а до чего там дохозяйствовались рапануйцы, общеизвестно.

В этой ранней книге, однако, нет типичных для Вернора назойливых беспринципных злодеев, которые раз за разом “дерутся, потому что дерутся”, причем деструктивно-тираническое поведение их мало объяснимо и местами придает сюжету отчетливый картонный привкус, как в случае Томаса Нау и Ритсера Брюгеля, а хотя бы и Невила Сторхерта с его Отрицателями Погибели. Здесь нет и катастрофы, вынуждающей людей без оглядки бросаться на Контакт в единственной надежде выжить; точнее, она происходит уже в первой четверти романа, но становится следствием недооценки возможностей туземной культуры планеты Гири, которую люди легкомысленно сочли отсталой. А не тут-то было: Гири оказались золотые, и тонко прописанная механика телепортации аборигенов на дне гравитационного колодца заставляет с некоторым сомнением взглянуть на картину аналогичного общества у Бестера, где на прыжках джонтеров почему-то никак не сказываются ни вращение Земли вокруг своей оси, ни наклон орбиты к плоскости эклиптики, ни базовые соображения по сохранению моментов импульса или инерции.

Но книжка ценна прежде всего не этим, иначе показалась бы так же скучновата, как чисто средневековые главы «Пламени над бездной» или «Детей небес». В «Витлинге» Виндж (и тут явственней всего чувствуется влияние «Левой руки тьмы») строит одно из самых убедительных доказательств тезиса о глазах смотрящего как источнике субъективной редукции красоты. Впрочем, нынче в моде сильные, независимые и превозмогающие героини, так что итог выглядит немного архаично (но не становится от этого менее изящным). Возможно, поэтому книга почти не переиздается даже в оригинале, а на русском выходила микротиражом.

Сокращенная версия заметки для Medium (https://bit.ly/2G5hXab).

Достаточно после прочтения посмотреть на приведенную выше обложку британского издания книги Браннера, чтобы испытать чувство, обратное футурошоку: текст вполне актуален для жизни и времен Сноудена, Мэннинг, Родченкова, Fancy Bears и Guccifer 2.0, так что легко представить его написанным на сорок лет позже, чем в действительности (когда и происходит действие книги, то бишь в наши дни). Но нет, создавался роман в эпоху, когда самые производительные персональные компьютеры (не говоря уж о переносных) не уступали размерами и весом нынешним МФУ, и как было не гордиться таким прогрессом поколению программистов, привыкшему, что если вакуумные лампы загораются, значит, это кому-нибудь нужно. Впрочем, еще в 1957-м на Эдсгера Дейкстру, который записал себя в анкете программистом, амстердамские чиновники посмотрели, как на идиота, и заявили, что такой профессии не существует. Так же в 1975-м могли бы взглянуть на человека, который без ложной скромности определил бы себя хакером (но умолчал, как легко будет удалить эту запись из реестра, куда она окажется занесена).

Или на Джона Браннера с его приверженностью слипстримной манере повествования, скверным характером и демонстративным имиджем белой вороны британской фантастики, несущей в когтях с заокеанского Синая скрижали Маршалла Маклюэна и Элвина Тоффлера.

Что с тех амстердамских чиновников взять. Никогда они не были, как Ник, нищими вундеркиндами в стандартной средней школе, вот им и невдомек, что это за пытка— выискивать, словно курице зерна в дворовой грязи, крошки знаний об окружающем мире из книг, какие перед тем успели сменить не одну дюжину безразличных, скучающих или агрессивно отстающих в развитии пользователей.

Им никогда не мечталось, как Нику, очутиться там, где вместо отупляющей зубрежки, гордо именуемой обязательным образованием, разрешено выбирать из списка предметов или даже составлять его.

Им никогда не верилось, как Нику, что однажды вооруженный до зубов отряд промарширует по коридорам школы не затем, чтобы задержать очередную ватагу малолетних убийц и насильников, но для того, чтобы все эти зверьки поневоле утянулись домой, по вольерам, оставив проход наружу свободным для замкнутого, нещадно третируемого шпаной ботана, сдавшего на отлично самый важный тест в своей недолгой жизни.

Но однажды именно это с Ником и произойдет, а ударная волна футурошока унесет его туда, где он будет чувствовать себя, как дельфин в кильватере корабля. В место, которое не имеет ничего общего с домами, куда Ника сдавали напрокат очередным суррогатным родителям. В место, которого нет на карте и в базах данных — а к этим базам, кстати сказать, еще с 2005-го подключена каждая телефонная будка. В место, где порядком ослабевшее под напором противоборствующих корпораций правительство США, кряхтя, отрывает от бюджета по три миллиона долларов ежегодно на каждого ребенка с потенциалом гения. В место, где исчезающими чернилами дезоксирибонуклеотидов был подписан брачный контракт неба и ада, благодаря которому эта книга совершенно не состарилась, и даже откровенно подслитый, шитый белыми нитками из старого свитера Айн Рэнд, финал тому не помеха.

Поскольку данной работе Браннера, в отличие, скажем, от написанного еще раньше «Доктора Аддера» Кевина Джетера, повезло увидеть свет сразу после создания, то именно за ней официально числятся первые в НФ (а также, что особенно любопытно, в литературе на темы программирования как таковой) поисковые вхождения терминов «сеть» в значении «мировая компьютерная сеть» и «червь» в значении «самовоспроизводящаяся вредоносная компьютерная программа». Был ли знаком с этой книгой создатель первого червя Интернета Роберт Тэппэн Моррис, неизвестно, однако версия о влиянии на него Браннера не кажется невероятной.

Сокращенная версия заметки для Medium (http://bit.ly/2HgtRyk).

У Браннера довольно много общего с Баррингтоном Бэйли — он избегал повторяться в сеттингах и часто уделял от силы несколько сотен страниц теме, которой более поздние авторы посвятят циклы и межавторские проекты. Едва ли не лучшая этому иллюстрация — «Век чудес», для 1965 года столь же необычная работа о Первом Контакте, как опубликованная одновременно «Дюна» — о космической экспансии и галактической империи человечества. С Дюниверсумом можно провести и еще одну любопытную параллель: как и у Херберта, новая реальность начинается с отказа от применения ядерного оружия против людей. В Империи Коррино “равновесие страха” на десять тысяч лет стабилизирует Великая Конвенция, а на Земле «Века чудес» об этом позаботились оккупировавшие пять обширных регионов планеты чужаки, чья техника (или, как склонны считать большинство выживших, магия) следит за накоплением радиоактивных веществ и гарантирует взрыв по достижении критической массы в пару-тройку килограммов. У человечества больше не осталось ни ядерного оружия, ни атомных электростанций, ни радиоизотопных термоэлектрических генераторов, ни гамма-камер, ни всего того, что уже за двадцать лет после Хиросимы и Нагасаки успело определить Атомный Век, в нашей реальности продолжило изменять облик планеты, а в мире Браннера отошло в область неоконченных преданий.

Можно почти без иронии заключить, что Браннер в «Веке чудес» рисует на всепланетном планшете жестокую и правдоподобную реализацию альтернативного гайдаровскому пути развития России — это где «инопланетяне прилетят и все за нас сделают».

Хотите, чтобы прилетели, за вас все сделали и оставили по себе свободную экономическую зону к востоку от Уральских гор, где палку в землю не успеешь воткнуть, как она превратится в бесценный артефакт? Так и будет. Но помните, что, как и в северо-западном медвежьем углу бывших США у границы с Британской Колумбией, эта СЭЗ немедленно обрастет самоназначенными губернаторами, таможенниками, ментами, миротворцами — и одним ангелам известно, какими еще мусорщиками обреченного града, паразитами в гриве льва да охотниками на лис.

А при любой попытке сорвать разрисованную детскими каракулями ширму со входа в царство небесное она станет вуалью безумия, накинутой не так на физический мозг, как на абстрактный ум.

Вниманию экспертов, критикующих «Век чудес» как слабое подобие «Пикника на обочине»: Браннер написал эту работу на семь лет раньше.

Сокращенная версия заметки для Medium (http://bit.ly/2CK3qyd).

Уилсон относится к разновидности фантастов, представители которой пишут неизменно крепко и качественно, хотя на иной вкус и довольно занудно, потому что рассказывают, по сути, одну и ту же историю на разные лады. Таков был грандмастер технотриллера Крайтон, таковы же и Бэккер с Уоттсом, явно ушибленные в свое время по голове томиками Дэниела Деннетта и Ричарда Докинза. По счастью, ассортимент сюжетных декораций Уилсона все же шире, что доказывается хотя бы «Слепым озером», но обсуждаемую сегодня вещь я затрудняюсь рекомендовать поклонникам автора — потому что, по совести, вы все это уже читали, —а скорее тем, кто берется за его продукцию впервые: о прочитанном, в отличие от трилогии Спина, не пожалеете, особенно если предпочтете «Неопалимый рай» вагонным или салонным спорам о политике или технике.

Собственно, полное отсутствие споров о политике и технике как раз и отличает романную реальность от настоящей: в этом мире Первая мировая война завершилась Великим перемирием, и с тех пор на Земле уже добрую сотню лет не велось никаких крупных вооруженных конфликтов. Не было Великой депрессии в США и армянского геноцида в Турции, Красного Террора и Хрустальной ночи, Холокоста и Нанкинской резни, атомных бомбардировок Хиросимы и Карибского кризиса. Не случилось, однако, ни компьютерной революции, ни выхода в космос, ни высадки на Луну, ни глобализации, ни “экономики путешествий”. Достигнутый уровень развития, как в «Столетнем дожде» Рейнольдса, соответствует теплым ламповым годам диксиленда и бибопа. Кстати, притеснения темнокожего населения, коммунистов и гомосексуалистов в США сошли на нет куда раньше, чем в нашем варианте реальности, и не повлекла за собой настолько мощного ответного удара по позициям белых консерваторов, реднеков и циссексуалов. Впрочем, население этого мира не слишком печалится о том, чего лишилось, поскольку и знать не знает, как, в противовес «Спину» и в отчетливом сходстве с «Дарвинией», изменили не только его будущее, но и прошлое… а теперь собираются изменить настоящее.

Вы хорошо подумали, каким кукловодам доверить свою марионетку, доктор Тьюринг? А то, знаете ли, потом ее нити не отмоете от зеленой слизи.

Сокращенная версия заметки для Medium (http://bit.ly/2CmcLg9).

Все, кто заинтересовался этим циклом Райта после моих предыдущих заметок о составлявших его томах, но бесстрашно ожидают русского перевода от какого-нибудь нишевого издательства, выдыхайте с облегчением: цикл завершен, а это, вероятно, основной залог потенциального успеха русского издания, если таковое когда-нибудь произойдет. С другой стороны, «Эсхатон» теперь насчитывает аж шесть томов, причем лучшими по литературному уровню следует признать первый, отчасти второй и, пожалуй, четвертый. Почему не шестой? Потому что Райт в заключительном романе цикла поставил перед собой задачу хотя и неблагодарную, но удобную для подарка издателям под рождественской ёлкой (книга в оригинале вышла 26 декабря): привести свой любовный треугольник в конец истории мироздания таким образом, чтобы он, упаси Боже, ни разу не получился равнобедренным. Это задача истинно сингулярного уровня сложности, в чем легко убедиться, ответив для себя на вопрос: вот вы смогли бы за триллион лет так и не поделить со своим техасским соперником принцессу Монако?

Стоит напомнить, что около триллиона секунд назад по Земле еще бродили пещерные львы, тигры и медведи, и размах телесных изменений человека сравнительно с технологическим и культурным прогрессом так мал, что его уместней уподобить паломничеству молодого Мерлина в Кентербери, а не турпоездке Рэйчел Вайнтрауб ко гробницам времени.

Такой размах повествования исследователи фантастики по традиции величают стэплдонианским, хотя реализация его, предложенная впервые в «Последних и первых людях», не слишком приятна стилистически (и близка выбранной Райтом). Впрочем, в рамках цикла (или совокупности подциклов) решение это обыкновенно выигрышное: постепенно раскручиваясь, пружина истории будущего на заключительных витках несет читателей по американским горкам крупномасштабной структуры Вселенной почти без дополнительных усилий создателя.

Тем не менее предпочтительней, на мой взгляд, краткую историю Вселенной по примеру Хокинга ужимать до одной книги или даже повести, при всех возможных недостатках такого решения, а не растягивать на цикл. Особенно это справедливо в случаях, когда автору присущ подчеркнуто дидактичный, нормированно-возвышенный стиль, каким могли бы обсуждать богословский парадокс инклинги в оксфордском пабе. Ознакомиться с «Эсхатоном», впрочем, полезно уже затем, что этот цикл словно бы помимо авторской воли демонстрирует, как далеко ушла англосферная фантастика со времен «Мерзейшей мощи» и «За пределы безмолвной планеты» Клайва Стейплза Льюиса. Окончательная теодицея Райта, несмотря на леденящие кровь картины срежиссированного космическими военачальниками (которые в самих себе суть армии) столкновения галактик и сверхскоплений, в основном ограничена условиями классического пари Паскаля. А ведь техасскому рейнджеру Менелаю Иллацию Монтрозу и его вечному противнику, Симэню дель Азаркелу по прозвищу Блэкки, нет нужды забираться аж за риндлеровский горизонт, чтобы проверить, не мухлюет ли наблюдатель, принимающий ставки.

И да, я не пожелаю этому циклу крупнобюджетной экранизации, поскольку в ней техасского стрелка Монтроза наверняка будет играть если не Идрис Эльба, то Джон Бойега или Чедвик Боузмэн.

Сокращенная версия заметки для Medium (http://bit.ly/2CCx4am).

Как и почти любой техногик, Виндж, похоже, относится к Технологической Сингулярности со сдержанным оптимизмом — ее последствия для человечества, по крайней мере, пока неизвестны и, вероятно, не прогнозируемы даже в принципе, а вот способности и наклонности земных политиков в сочетании со спецэффектами мальтузианского ресурсодефицита, производимыми давлением популяции на стенки экологической ниши, хорошо изучены за четыре с лишним тысячи лет письменной истории, и чтение даже краткой сводки их — не для слабого духом иномирского исследователя.

Винджу глубоко чужды заезды безумных максов по выжженной пустыне эпохи развитого нефтяного дефицита. Почти в каждой своей работе он сопровождает сценарий техногенного кризиса подробными рекомендациями по использованию контрмеры, хотя и предупреждает, что лекарство это не всегда лучше погибели.

Но что, если Галактика и/или Вселенная все же устроены не так, как в мире Зон Мысли (и, возможно, «Витлинга»), где предельная скорость распространения информации и возможности развития интеллекта определяются регионом космоса?

Сокращенная версия заметки для Medium (http://bit.ly/2lCnmfX).

Бенфорд пользуется славой одного из самых надежных авторов твердой научной фантастики — в том смысле, что ему удается совмещать солидную научную базу своих сеттингов с читабельностью и архитектоникой, которых в большинстве случаев сильно недостает Игану и, увы, Уоттсу. Тем не менее, предоставленный сам себе, без опеки более мастеровитого соавтора или хотя бы брата-близнеца Джеймса, Бенфорд частенько скатывается в суховатое занудство, лишенное не то что стилистической, а и футурологической ценности. В этом аспекте весьма показательна «Панорама времен» — роман, принесший Бенфорду пригоршню премий и славу, но совершенно беспомощный как руководство к действию по прикладной экологии и политологии: настолько скучной и затянутой хронооперы еще поискать надо, даже с поправкой на общий кризис американской фантастики рубежа 1970–80-х.

Вероятно, Бенфорд сам понимает недостатки своей наиболее известной работы, поскольку в новой хроноопере, «Берлинском проекте», уже не замахивается допиливать мушку ближнего прицела, а ограничивается лабораторно чистым упражнением в субжанре альтернативно-исторического триллера (действие книги охватывает отрезок с середины 1940-х по начало 1960-х). Этот последний здесь граничит с криптоисторией, так незначительно сделанное допущение о развилке вариантов реальности, и, вероятно, «Берлинский проект» имел бы несколько большую ценность именно как криптоисторический роман, показывающий, почему история все же покатилась по колее “манхэттенской интерпретации”.

В модели Бенфорда атомная бомбардировка Берлина 6 июня 1944-го не ведет к полному разгрому Германии, но значительно снижает (на десять миллионов человек, по подсчетам автора) общее число жертв Второй мировой по сравнению с вариантом, где атомное оружие не было бы применено вовсе, а также позволяет избежать послевоенного формирования Восточного блока из центрально- и восточноевропейских государств, попавших в советскую сферу притяжения. Последний бонус не выглядит убедительным. Впрочем, понятно, что в 2017-м, когда после очередного раунда переговоров в нормандском формате из трубы русского консульства в Сан-Франциско вовсю шел черный дым Новой Холодной войны, «Берлинскому проекту» трудно было бы обойтись без дипломатической победы над предками коварных ольгинских хакеров.

Интересно отметить, что патент главного героя книги Карла Коэна, касающийся двухпоточной изотопной центрифуги, в нашем с вами варианте реальности до сих пор засекречен.

Сокращенная версия заметки для Medium (http://bit.ly/2q8wL4A)

Венера, как и Марс, разительно отличается от бытовавших о ней в докосмическую эпоху представлений и весьма сходна с традиционным для земных авраамических религий образом преисподней. Быть может, именно поэтому миссии к этой планете в настоящее время не пользуются популярностью при распределении бюджетных средств на космические проекты. Ни НАСА, ни “Роскосмос”, ни Space-X с Blue Origin и Virgin Galactic не проявляют к Венере интереса, ведь людям на ее поверхности природа явно не рада, и терраформирование Венеры представляется выходящим за пределы возможностей даже сравнительно далекого будущего человеческой цивилизации. За все государства и частные конторы Земли на высокой венерианской орбите сейчас отдувается маленький японский зонд “Акацуки”, история путешествия которого сама по себе достойна технотриллера, впрочем, с относительно счастливым концом.

Теоретически, однако, представить себе посещение человеком Венеры вполне возможно, другой вопрос, что это будет полет в один конец, очень дорогой и очень короткий. В своем рассказе Стивен Бакстер предлагает читателям задуматься о том, каким путем пошла бы история человечества, случись корпорации “Роскосмос”, а точней, ее духовным предшественникам, все же реализовать проект спуска в венерианской атмосфере, которая ввиду сверхкритической природы на расстоянии до 5 км от поверхности в принципе может быть названа и океаном. Конечно, океан этот хотя и спокойный, но совсем не такой, как Тихий на Земле, приютивший некоторые фрагменты наиболее амбициозного русского межпланетного проекта этого десятилетия — АМС “Фобос-Грунт”. С другой стороны, о дне Тихого океана мы знаем немногим больше, чем о нижних слоях венерианской атмосферы и вершинах тамошних гор.

Сокращенная версия заметки для Medium (http://bit.ly/2D4m2cW).

Стивен Кинг, традиционно позиционируемый в русской культурной сфере как король хоррора, самим своим присутствием оказывает дестабилизирующее влияние на сегмент мистики и ужасов, формируя у потребителей чрезвычайно сильную цепь обратной связи — если Кинг, значит, хоррор, если хоррор, значит, Кинг. К чему это приводит в издательском бизнесе, хорошо видно по неизменно плачевным показателям продаж любых серий мистики и хоррора, ориентированных на каких-либо авторов помимо Кинга, — вроде “Черных книг” или “Шедевров мистики”. При этом литературный уровень работ Кинга понижается, сначала медленно, затем все быстрее, как раз по мере миграции из научной фантастики, куда еще с натяжкой можно отнести «Стрелка» и «Воспламеняющую взглядом», но уже не «Противостояние».

Однако «Кладбище домашних животных», в какой орфографии его ни ретранслируй на русском, заслуживает высшего балла как идеальное для XX века произведение неоготики, хотя лишь одобрительного или среднего — как собственно роман ужасов. В этом смысле довольно точным его кинематографическим аналогом является другая история о призраках, замаскированная под космооперу вместо мистики: там вместо заброшенного индейского кладбища или дома на холме люди и коты гуляют по владениям Чужих. В первом фильме этой франшизы поступки космонавтов, даром что они не ученые, а обычные дальнобойщики, отличаются почти безукоризненной внутренней логикой. Ее нельзя путать с логикой сценарной — различия между ними наглядно видны в официальных ныне приквелах, «Прометее» и «Чужом: Завете». В «Кладбище домашних животных» у меня так и не получилось поставить себя на место

У «Кладбища домашних животных», если рассматривать его как элемент межавторской мифологической традиции Нового Света, тоже имеется своеобразный приквел — «Вендиго» Элджернона Блэквуда, классическая новелла 1910 года, где также фигурирует врач, автор книги о феномене коллективных галлюцинаций. Впрочем, «Вендиго» выигрывает у «Кладбища», а тем паче его ужасающих (в плохом смысле) экранизаций уже тем, что происходящее в рассказе, строго говоря, мистических объяснений не требует (как и в «Солярисе», где героям тоже преподнесли второй шанс на блюдечке с каемочкой слишком голубой мечты). Именно эта черта отличает лучшие современные работы в жанре неоготики, вроде «Империи страха» и «Юной крови» Брайана Стэблфорда, «Друда» Дэна Симмонса, а также (с меньшим основанием) «Малой Глуши» Марии Галиной и «Аннигиляции» Джеффа Вандермеера.

Звездолет Томминокеров на момент описываемых событий еще покоился под землей в лесу близ Хэвена, однако присущее тамошним обитателям стремление совершенствовать людей и вещи (как они это понимают) открывает интересные перспективы для потенциального кроссовера этих мирков. Правда, все жители кинговской Йокнапатофы ведут себя так, словно ни разу не смотрели экранизаций своего создателя и даже, страшно сказать, не являются его Постоянными Читателями. Лучше бы им с опозданием почти на век прочесть Витгенштейна, который справедливо указывает, что собака не способна лгать, но и не может проявить искренность. В таком случае, рассуждает Витгенштейн (и следом за ним я), коли уж коты и псы ждут возвращения хозяев из отлучки, почему бы и нам не ожидать их возвращения, например, в грядущую среду? Только потому, что они при жизни не умели общаться на одном с нами языке… а сейчас могут оказаться мертвы?

Сокращенная версия заметки для Medium.

Вселенная Чужих вообще не отличается сколько-нибудь стройной сюжетной архитектурой, поскольку изначально и не мыслилась как единый сеттинг, а после второго фильма из нее пошел дым коромыслом, чье токсичное воздействие на умы продюсеров и самого Ридли Скотта вывело франшизу в итоге на путь в Рай.

Но, быть может, высадка на планету с таким названием, где предполагается найти следы инопланетной жизни, не обязательно должна заканчиваться гибелью почти всего экипажа в ходе товарищеской игры в идиотский мяч? Посмотрим же, как справился с прокладкой туристического маршрута в Рай Вернор Виндж. Справедливости ради, рассказ опубликован за семь лет до «Чужого: Завета» и опирается на куда более почтенную традицию Золотого века англосферной НФ — на какую именно, вы поймете при первом же упоминании звездолета протагонистки; не будут разочарованы, полагаю, и поклонники творчества Стругацких периода святочных рассказов о XXII веке и Группе Свободного Поиска. Однако не провести параллели с последним творением сэра Ридли было просто невозможно. И они категорически не в пользу голливудских поденщиков.

Сокращенная и объединенная версия двух заметок для Medium (http://bit.ly/2i068LW + http://bit.ly/2iLainK).

В 2015-м Энн Лэки, безусловная доминанта англоязычной космооперы и лингвистической фантастики последних лет, вместе с несколькими коллегами-авторами НФ посетила штаб-квартиру IT-гиганта, известного весьма своеобразными традициями разработки программного и аппаратного обеспечения. Разумеется, руководствовались в Microsoft не благотворительными, а рекламными целями, так что на выходе получилась антология «Future Visions: Original Science Fiction Inspired by Microsoft» под редакцией Элизабет Бэр и с напутственным словом двух вице-президентов Microsoft, Гарри Шума и Рика Рашида.

Лэки тогда досталась миссия пообщаться с командой разработки Skype Translator, но кажется вероятным, что после проверки на себе недавней новинки, Pixel Buds от Google — беспроводной гарнитуры с интегрированным Google Assistant и функцией автоперевода, — ее мнение о таких устройствах ничуть не изменилось бы. И похоже, что раз повесть Лэки, отдаленно связанная с Радхаверсумом, в сборнике стоит последней, то вице-президенты до нее вовсе не добрались, иначе могли бы просто забраковать за неполное соответствие желаниям заказчика. А так повесть получила вполне благожелательную (и весьма далекую от реальности сюжета) характеристику:

Впрочем, если честно, я сомневаюсь, чтобы функционеры M$ забрались дальше первого произведения антологии. Более вероятно, что ознакомились они со сборником в таком же стремительном темпе, как пользователи Windows — с текстом лицензионного соглашения при установке. Пока ничего не слышно об аналогичном приглашении Энн в Маунтин-Вью, но его отсутствие не должно вас удивлять: кто хоть раз пробовал пользоваться системами автоперевода от M$ и Google в объеме, превышающем перевод отдельных слов и коротких фраз (да и то между основными европейскими языками), тот знает, что нет лучшей мотивации изучать иностранные языки самостоятельно, и Лэки превосходно передает это настроение в своей работе.

Сокращенная версия заметки для Medium (http://bit.ly/2zk2sdS).

Анонсированное переиздание Ларри Нивена “Азбукой” пока затрагивает лишь его сольные работы, хотя основную часть крупных работ Нивен написал именно в соавторстве (наиболее свежие тому примеры — « Чаша небес» и «Корабль-звезда»), и эти книги, на мой взгляд, куда удачнее. Мошкитский цикл в современных условиях обретает такую злободневность, что даже прожженным апологетам мейнстрима и неотделимости фантастики от Большой Литературы стоит разок заглянуть в эти кварталы космооперного гетто. Тем паче СоВладение с переделом сфер влияния между Россией и США снова маячит на горизонте, как в середине 1970-х, когда после Карибского и Пражского кризисов впервые была выдвинута концепция конвергенции социалистической и капиталистической систем. Уж нет на Руси социализма, а воз и ныне там, описав полный оборот.

Джерри Пурнелл в этом году умер, поэтому если кому и браться за продолжение мошкитской ветви мира СоВладения (а этот сеттинг обладает потенциалом, достойным как минимум второй трилогии, особенно если учесть, что и первая-то без труда уместится в один томик какого-нибудь многотомного романа о Содружестве у немало обязанного ей Питера Гамильтона), то его дочери Дженни.

«Мошка в зенице Господней» и «Хватательная рука» использовали для Посредничества при трансляции мошкитских культур семантические аппараты земных сообществ различных уровней развития и экономической организации — различные кланы мошкитов основаны на Арабском халифате, Османской империи, Британской Ост-Индской Компании, степных ордах и так далее. Дженнифер, служившая в Ираке середины 2000-х, решила внедрить в мошкитский цикл шумерские мотивы, построив интенсивно развивающуюся цивилизацию с базисом в болотном регионе, которая могла бы раньше ожидаемого срока освоить... солнечную и оптическую технологии землян. Отсюда ясно, что у «Сепаратистов» немало параллелей со «Звездолетом царя Давида», с которого вселенная СоВладения и начала продвижение по обоим направлениям стрелы времени, заполняя графический ключ из довольно неожиданных Прыжковых Точек. Что же, если на том цикл все-таки завершится, этот финал по крайней мере будет красив и симметричен.

Не ждите от «Сепаратистов» стилистических красот и захватывающих сюжетных пируэтов. Археология — занятие не для белоручек, а археология на руинах Иракской войны — тем паче. Дженни Пурнелл широкими мазками набросала контуры того, что может стать, при некотором читательском снисхождении к этому дебютному роману, археологией мошкитской цивилизации, прежде наблюдавшейся людьми либо в самом конце своего Цикла, либо в промежутке между очередным из набивших оскомину апокалипсисов и зарождением новой культуры. А ведь у вида, чье развитие снова и снова перезапускается в беличьем колесе мальтузианской тиндогу, именно археология обречена стать царицей наук.

Ах да, Дженни Пурнелл лесбиянка и феминистка. А что в том странного? Энхедуанна, дочь Саргона Великого, как раз и была первой феминисткой в истории, писанной Адамами на глине, пока Евы им готовили и стирали.

Сокращенная версия заметки для Medium (http://bit.ly/2lqTmXH).

«Метрофаг « — первый роман Кэдри как по времени написания (начало 1980-х), так и по времени публикации (1988), однако после него он в основном переключился на независимую журналистику и графические работы из цикла о Сэндмене Слиме (не путать с Сэндменами от DC или Marvel, хотя вряд ли они случайно стали тезками). Всего лучше приступать к нему (как и, скажем, к «Юной крови» Брайана Стэблфорда, http://bit.ly/2zWCICw), проникшись характерной для 1980-х атмосферой паники перед СПИДом. Вы смотрели в раннем детстве ту серию «Династии», где Дэниел Риз (Рок Хадсон) целует упавшую с лошади Кристл Кэррингтон (Линда Эванс)? Отлично. Так вот, когда стало известно, что Хадсон умирает от СПИДа, на стартовых полосах голливудских таблоидов негде рекламу было втиснуть от различных ракурсов этой сцены и обсуждений, не мог ли вирус передаться Линде воздушно-капельным путем.

Эпидемия Метрофага стартует во вселенной, которая одновременно ни на что не похожа и хорошо знакома, во всяком случае мне. Если вы читали «Фронтеру» Шайнера, «И пришел Город» Ширли, «Устройство с Центавра» Харрисона и «Доктора Аддера» Джетера, то, скорее всего, примерите ее на себя с не меньшим удобством, чем разношенные в паре походов трекинговые ботинки верхней ценовой категории. Между прочим, один из вариантов расшифровки ЛА, которые тут в ходу — Laughing Adder. Лос-Анджелес «Метрофага» и впрямь напоминает Интерфейс доктора Аддера, только без характерной для последнего оптимистичной атмосферы.

Старые сверхдержавы Совбеза ООН стали так неповоротливы, что вымерли, словно динозавры или звери в зоопарках на синтебелковой диете, но их имущество не могло остаться бесхозным. Токийский Альянс и Новопалестинская Федерация присвоили себе командные центры для самой опасной игры после гибели изначальных хозяев. Если Новая Палестина контролирует основные источники нефти и газа, то у Токийского Альянса остаются в распоряжении исследовательские лаборатории и заводы на лунной орбите и в поясе астероидов, где производится все то, что так трудно или невозможно изготовить в земных условиях — от наркотиков нового поколения до биокомпьютеров. Точнее, оставались в распоряжении, пока пролетавшие мимо чужаки не сровняли бонсэки Токийского Альянса с лунной пылью, для надежности стерилизовав и палестинские базы огнем своих орудий. (Это, пожалуй, самая удачная аллегория мыльного пузыря обожествленной ранним киберпанком японской экономики — он при выходе книги как раз начинал сдуваться, но вряд ли кто представлял себе, какой затяжной окажется стагнация Японии в нашем варианте реальности.)

Всем тем, кто в Лос-Анджелесе и Токийском Альянсе еще дает себе труд глядеть на небо, а не только в потолок, было бы, конечно, куда проще смириться с Первым Контактом, сведись он к единственно популярному в Рунете сценарию «Пикника на обочине». Однако инопланетяне, похоже, не намерены так скоро отчалить из околоземного пространства. Всем тем, кто в Лос-Анджелесе и Объединенной Южной Калифорнии до сих пор озабочен чем-нибудь вроде судьбы человечества, а не только очередной дозы или постановочного кадра для евротуристов, было бы куда спокойней спать по ночам, ограничься чужаки передачей сигналов туда, откуда прилетели — к Альферац.

Но с недавних пор передатчики пришельцев повернулись к Земле. И кто-то начинает отвечать им по мере того, как странный гибрид проказы и простуды расползается по трущобам Беверли-Хиллз.

Порой, как у Джона Ширли, путь через эти трущобы ведет от соляных и ледяных столпов раннего киберпанка к новеллизациям фильмов и компьютерных игр. Ну и что? Всюду жизнь. Не святые в ЛА горшки обжигают.

Cокращенная версия заметки для Medium (http://bit.ly/2gSgg8W).

Популярность Харуки Мураками в Японии — явление, выходящее за рамки литературы и граничащее с культом анимешного толка; из русскоязычных писателей его корректнее всего сравнивать с дзен-мастером от креативного класса Виктором Пелевиным. Как и Пелевин, Мураками безупречно профессиональный автор — в том смысле, что публикуется с точно предсказуемыми промежутками времени, а каждая новая работа занимает примерно одинаковый объем. Но там, где Пелевин ограничивается одним тощим томиком, Мураками выдает два-три толстых, поэтому новинки от Пелевина появляются, как и iPhone, ежегодно ранней осенью (совпадение? не думаю), а очереди за новинками от Мураками в Японии принято занимать раз в три-четыре года.

Что бы ни написал Харуки, в Японии это раскупят миллионными тиражами, и эта коммерческая популярность долгие годы существенно ограничивает как развитие писательской техники Мураками, так и его шансы на Нобелевскую премию; впрочем, букмекеры ежегодно числят его в главных фаворитах стокгольмской церемонии. Что бы ни написал Пелевин, в России это раскупят тиражами в десятки тысяч экземпляров, вот только Пелевина в здравом уме не то что лауреатом Нобелевки, а победителем какого-нибудь “Русского Букера” сейчас представить не получается. Вот и важное различие между Харуки Мураками и Пелевиным — первый, кажется, навеки застрял на разводном мосту между 1980-ми и XXI веком, а второй предпочитает догонять момент публикации очередной книги. Впрочем, и такой вывод уязвим для критики, даром что критические заметки о работах Мураками уже давно никак не сказываются ни на его стиле, ни на результатах продаж. Давайте-ка посмотрим, что тут у нас?

Протагониста, токийского художника 36 лет, внезапно, без объяснения причин, бросает жена, и, желая как-то заглушить горечь ее измены, герой удаляется поработать для души в глушь. Но не в Саратов, а всего лишь в префектуру Канагава, где его соседом через горное ущелье, а впоследствии заказчиком, оказывается айтишный магнат на пенсии по имени Ватару Мэнсики. Это не единственный и не самый опасный сосед Боку на вершине, в которой без особого труда узнается Волшебная гора Томаса Манна, соединенная, однако, потайной пещерой с корнями земли. С чердака за очередным неудачливым претендентом на роль Дона Жуана внимательно наблюдает Командор, до времени скованный картиной более известного мастера, Томохико Амады.

Часто считается, что Мураками так успешен у русского читателя из-за стилистической и сюжетной близости его прозы русским классическим образцам. Часто считается также, что в этом большая заслуга Дмитрия Коваленина, почти монопольного переводчика Мураками на русский.

Верны обе точки зрения: и Коваленин слегка вольничает, перетолмачивая оригиналы, так что в переводе вы читаете прежде всего Дмитрия, а не Харуки, и Мураками, особенно на среднем и современном этапах писательской карьеры, нередко запускает руку в закрома русской литературы. В большинстве случаев изъятое оттуда просеивается сквозь пальцы, как было с «1Q84» (его Мураками почему-то предлагал возводить к «Братьям Карамазовым»), но «Убить командора» — исключение из этой закономерности: Харуки разбавляет римейк «Хроник Заводной Птицы» джазовыми вариациями на тему гоголевского «Портрета» и впервые лет за пятнадцать дает себе труд не оставить читателя с «Носом», выдерживая уровень вполне достойного кайдана — истории о призраках. («Мешок с костями» Кинга после канагавской Волшебной горы вспоминать как-то неприлично, хотя он и удостоен вороха премий.)

Ну, и на том спасибо.

Сокращенная версия заметки для Medium (http://bit.ly/2zWCICw).

Если бы даже эта книга вышла на полтора десятилетия позже, то, разумеется, все равно не составила бы конкуренции выпускным альбомам Стефани Майер: «Юная кровь» слишком сложно устроена и, подобно лучшим реализациям принципа неопределенности в прозе, требует пристального, неотрывного внимания к авторским престидижитациям, от первой до последней страницы.

Однако ее популярность могла бы в зоне Сумерек середины 2000-х существенно возрасти — по тем же соображениям, по каким и у «Ложной слепоты» Питера Уоттса. В «Ложной слепоте», а равно «Эхопраксии», присутствуют вампиры, или те, кого Уоттс предпочел так называть — на самом-то деле от этого слагаемого в сумме ингредиентов сюжета меняется хотя и больше, чем от задержки при обработке последовательных нажатий клавиш в системном калькуляторе iOS, однако все ж меньше, чем при сдвиге авторской палитры в темную область на полсотни оттенков серого. Полярность читательских оценок также в значительной мере связана с Юккой Сарасти и Валери, а не с авторскими рассуждениями о природе самосознания и обоюдоострых клинках эволюции, у которых незаметно для вечного воителя отпадает рукоять.

Аналогичным образом в зависимости от предпочитаемой точки зрения «Юную кровь» можно прочесть и как хоррор о совращении невинной барышни рыцарем теней Мальдуривом, и как триллер о тех, кто по завещанию дочери дворецкого Бэрримора обречен трудиться ночными сторожами в Лавке, и как бюллетень на досрочных выборах в палату представителей двухпалатного разума, и как монографию о самосбывающихся пророчествах деннетовского операционализма, и, пожалуй, как записки недостоверного рассказчика (рассказчицы? рассказчиков?) на четвертой странице обложки путеводителя по Адамаваре. А читая «Юную кровь» в год выхода третьего сезона «Твин Пикса», вы вряд ли станете спорить с Анн Шаре или ее любовником Джилем Молари, что совы отнюдь не то, чем кажутся из черного вигвама на оксбриджских задворках.

Доброго Хэллоуина. Не смотрите слишком пристально на изнанку теней!

Сокращенная версия заметки для Medium (http://bit.ly/2yMjhxr).

Ларри Нивен, лучшие работы которого написаны в соавторстве (наиболее свежий образчик — «Чаша небес» и «Корабль-звезда»), в 1980–1990-е годы некоторое время «соображал на троих». Помимо многолетнего соавтора Джерри Пурнелла, к сотрудничеству привлекли менее известного Стивена Барнса. В результате получилась весьма оригинальная и стильная вселенная, по уровню проработки экологических аспектов сеттинга близкая Дюне и Пандоре Фрэнка Херберта. До последних дней Пурнелла шла работа над новым романом этого цикла, проектное название которого было «Звездорожденные и сыны Божьи» («Starborn and Godsons»), и учитывая, что вклад Пурнелла не превышал трети книги, можно все же надеяться на ее скорый выход.

Но вернемся к исходным двум романам. Спонсированная National Geographic космическая экспедиция на одноименном корабле прибывает в облюбованную космооперами систему τ Кита, на планету Авалон. Как и у Винджа в более поздних «Детях небес», неудачная разморозка после гибернации существенно повредила тела и разумы многих членов экипажа, в том числе молодых, и загодя составленный план колонизации Авалона рушится, не успев развернуться. Как и у Винджа, в земном поселении цветут и пахнут чреватые гражданской войной дрязги между поколениями. В отличие от экипажа “Завета” Ридли Скотта, колонисты не имбецилы и не краснорубашечники; возможно, поэтому цикл, как, впрочем, и другие работы с участием Нивена, не удостоился экранизации.

Ничего не поделаешь — дали лазерный пистолет, крутись, как знаешь.

Вот только местные формы жизни хотя и менее развиты, нежели мошкиты или обитатели Чаши Небес, но не чураются сверхмощных химических генераторов. Станет ли, однако, экосистеме колонии и планете в целом лучше, если человек, по своему обыкновению, их истребит?

Сокращенная версия заметки для Medium (http://bit.ly/2gvGb2a).

Премия, конечно, выдана в большей мере “по знакомству”, но это не тот случай распределения наград в узком кругу, какой типичен для рунетовских, а в последние годы и англосферных конвентов. Это скорее символический акт выбора между цифровым миром без провода и аналоговым миром на дорожке виниловой пластинки: на рубеже тысячелетий дихотомия уже просматривалась вполне уверенно, однако лишь через полтора с небольшим года, 11 сентября 2001-го, пробный конец света в прямом эфире закрепил крен распознавания образов к дилемме подключенного. Нью-Йорк — это, конечно, катастрофа, отмечает Ингрид следом за ле Корбюзье, но какая красивая…

В 2001-м реальная Ингрид Кавен, 63 лет, впрочем, звучала и выглядела если и не лучше магически-реальной Ингрид Кавен из своей любовно залегендированной биографии, то уж всяко немногим хуже, чем в наши дни на Берлинале.

Ив Сен-Лоран начал знакомство с того, что сшил ей вечернее платье, а Райнер Вернер Фассбиндер — бесцеремонно увел от мюнхенского покровителя. Генрих фон Клейст показал своей возлюбленной и концовку такого пути, Фассбиндеру же повезло меньше (или это Кавен — оказалась осторожнее?).

«Ингрид Кавен» — смелая и в конечном счете обреченная на успех попытка вырвать Ингрид Кавен, королеву летучих мышей, из объятий призрака оперы за секунду до того, как ударит молоток верховного судьи. Спустя три с лишним десятка лет даже простейший запрос для гуглопоиска по картинкам выдает трудноразделимую смесь Ингрид Кавен с Ингрид Тулин.

Пожалуй, запутать следы удалось, вы так не считаете?

Сокращенная версия заметки для Medium (http://ow.ly/aX3G30g2GOz).

Учитывая, какой успех имела экранизация самой известной работы Филипа Дика на стриминговых сервисах Amazon, неудивительно, что «Соединенные Штаты Японии» стартуют практически в том же мире, но на двадцать с лишним лет позже. Если вы когда-либо задумывались, как могла бы развиваться человеческая цивилизация по той мировой линии пучка вселенных «Человека в высоком замке», где операцию “Одуванчик” удается предотвратить, то книга Тьериаса дает довольно убедительное решение этой задачи. Оно вам вряд ли понравится, но хорошая альтернативная история почти неизбежно дистопийна. А действие «Соединенных Штатов Японии» отнесено не просто в альтернативную историю, но в историю 1980-х, раннего этапа компьютерной революции, и над половиной этого мира властвует потомок Аматэрасу с Хризантемового Престола.

Вероятно, предлагаемая Тьериасом реализация “старомодного киберпанка” парадоксальным образом ближе к японофильским замыслам Гибсона, Ширли или Шайнера эпохи Pax Nipponica, чем их собственные работы. В классике киберпанка (которую в рунетовском сообществе редко ценят, а еще реже понимают) развитие мира хотя и экстраполируется на параллельную нашей мировую линию, но обычно — в авторское будущее или тот период, который и для нас самих таковым еще выступает. Иногда, как в случае «Песни по имени Юность», при переизданиях проводится большая, но не слишком осмысленная работа по разделению альтернативного и модельного исторических векторов. А это значит, что так или иначе авторам (или сценаристам) киберпанка, существенно обязанного японской культуре, приходится интегрировать в действие Америку, которую они, конечно, знают лучше.

Уроженец Кореи Тьериас же работает с вариантом реальности, где Соединенные Штаты Америки еще к 1948-му были уничтожены как мировая сверхдержава, и трудностей с согласованием японской и американской платформ у него не возникает, за отсутствием последней. Впрочем, у главного героя, цензора видеоигр для портативных компьютеров, потомка интернированных японских американцев Бена Исимуры, появляются сначала сомнения в непогрешимости такого вывода, а затем и опасные для жизни галлюцинации.

Ну а в самом деле, как еще назвать путешествие вниз по кроличьей норе игры в Соединенные Штаты Америки, разработанной безжалостными подпольщиками в белых косплейных париках KKK. Игры, у которой в 1980-х лишь одна общая черта с реальным миром Pax Nipponica — повсеместное увлечение японской культурой, в частности, аниме и кулинарией.

Игры, за победу в которой цензора и его femme fatale, детектива тайной полиции Акико Цукино, без раздумий готовы пытать электрошоком или бросать на съедение муравьям. При условии, что его бы в очередном рейде не раздавили огромные человекоподобные боевые роботы.

Сокращенная версия заметки для Medium (http://ow.ly/zbq130g2GhL).

Когда Энн Лэки еще не была самой успешной дебютанткой в истории НФ и естественной претенденткой на генетические сюжетные коды Бэнкса и ле Гуин, она, конечно, читала работы женщины, ходившей в самых успешных дебютантках за историю НФ до нее: Лоис Макмастер Буджолд. И, наверное, вы не удивитесь, узнав, что очередную книгу Радхаверсума Лэки лучше всего дарить на праздники поклонницам Буджолд с коварным замыслом прокачать их читательский багаж за пределы, дозволенные лоукостерами.

Впрочем, «Провенанс» хотя и открывает новую намеченную трилогию, действие которой происходит спустя некоторое время после предыдущей, но почти никак с нею не связан. Это оправдает ожидания тех, кто рассчитывает получить от Лэки смесь ксенопсихологии, этнофантастики и полифонии культур по рецептам Бэнкса и Рейнольдса, но сильно разочарует тех, кто надеялся на бесконечный цикл со сквозным героем по заветам Буджолд, чья военно-шпионская космоопера уже где-то на четвертой книге необратимо мутирует в регентский романс.

«Провенанс», отнесенный за пределы радхаайской гегемонии, в неизведанный прежде уголок Вселенной (хотя и в присутствии радхаайских дипломатов), на первых страницах разгоняется словно бы по облюбованной у Буджолд и Джорджетты Хейер колее — борьбы аристократа за свое место в косном обществе с побочным заданием спасения мира.

Однако чу! Здесь за места в родословной и на хорошем банковском счету у ворот сверхсветового туннеля сражается не увечный спецагент Майлз, но Ингрэй Аскольд, добровольно ставшая женщиной в равнодушном к гендеру мире (при том, что платья и пышные прически не так просто запихнуть в вакуумный скафандр) и больше всего мечтающая насолить несносному братцу. А для преступления в мире коллекционеров ей нужны услуги не вора Косыгина с Барраяра, но вора Палад Бураким, предпочитающего пол нейтральный.

И если вам покажется, что после прогулки с писательницей по кладовым “Правосудия Торен” вас внезапно катапультировало на весь остаток дня за стены образцового британского спутникового поместья, это ощущение вскоре развеется. «Провенанс» — совсем не регентский романс и не комедия положений, это роман с солидным камнем преткновения, и по лужайкам навстречу роботу-дворецкому уже выезжает локомотив “Мальчик-с-пальчик”.

Энн Лэки — достояние Двухсистемной Республики. Берегите ее, другой такой не найти нигде.