С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/bev34).

Великолепная реализация сюжета с проникновением археологов в гробницу фараона, будоражившего умы современников Кэмпбелла после истории с раскопками Картера и Карнарвона в Долине Царей. Рассказ, впрочем, почти лишен экзотики и лирико-мистического флёра, сопровождающего марсианские и прочие хоррор-виньетки Брэдбери, он больше напоминает продукт творческого состязания с Кларком Эштоном Смитом и его «Склепами Йох-Вомбиса», написанными на шесть лет раньше. Оснований так полагать хватает: известно, например, что мегаломанские космооперы первой половины 1930-х, объединенные присутствием Межпланетного Патруля и/или Аарна Мунро, Кэмпбелл создавал в режиме соревнования с «Космическим Жаворонком» родоначальника космооперы, другого Смита — «Дока». Впрочем, марсианский затерянный город Йох-Вомбис, равно как и обители марсиан Брэдбери, после визитов американских и старосоветских зондов окончательно водворился в кунсткамеру НФ, поскольку стало ясно, что пригодные для высокоразвитой биологической жизни климатические условия на Марсе завершились не позже 2 млрд. лет назад, в гесперийском периоде. А Кэмпбелл действие своего рассказа предусмотрительно поместил в другую звездную систему, за 27 световых лет от Земли, и тем надежно предохранил от устаревания. Хотя даже если бы события «Мертвого знания» развивались по соседству, на Марсе, или в поселке посреди аризонской пустыни, это не лишило бы рассказ статуса вечной немеркнущей классики НФ-хоррора. Вот только в том же 1938 году Кэмпбелл, на свое и наше несчастье, написал «Кто там?» и получил постоянную должность в «Astounding». Эти события имели несколько негативных последствий, фактически покончив с карьерой Кэмпбелла-писателя, а «Мертвое знание» лишив известности, какая бы новелле причиталась — ведь еще тридцать лет прошло, прежде чем

А Кэмпбелл и эту-то, ныне классическую, задумку, по существу, опередил на световые годы — за два с лишним десятилетия до лекции Фейнмана «Внизу много места для всех» и за полвека до зарождения биопанка у Кэмпбелла находим, если разобраться, не что иное, как

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/gpzCS).

Мощный и почти совершенно забытый в наши дни претендент на титул древнейшего общего первопредка киберпанка: эскапистский шедевр, написанный в 1929-м, по горячим следам Великой Депрессии, даже на несколько лет раньше, чем за исследование совместимости машинных снов и реальности взялся Лоуренс Мэннинг в «Человеке, который проснулся». Кажется вероятным, что Вертенбэйкер вдохновлялся тут начинавшимся в те годы сдвигом от немого кино к звуковому, который придал целое новое измерение «жизни в движущихся картинках». Его герой, сотрудник кинокомпании, на случайной вечеринке делится размышлениями о том, как представляет себе дальнейшую эволюцию кино по мере нарастания его реалистичности. Как нельзя более кстати (или, наоборот, по воле злого рока?) тут же в клубе случился изобретатель Мельбурн, находящий эти мысли удивительно созвучными своим мечтам о коммерциализации новой электротехнической разработки: устройства, которое отличается от кинопроекторов и фонографов, как те — от детских калейдоскопов.

Не только лекциями в университетах и светскими пересудами Европы и обеих Америк вдохновлялся он, поясняет ученый, а и впечатлениями от странствий по миру, попытками объединить науку, искусство и мистическое наследие древних цивилизаций. Эффект, вызываемый прибором Мельбурна, проще всего уподобить телепатии, но... открытие ли это самого Мельбурна или же знание, почерпнутое из той сноподобной реальности, проход в которую он открывает?

Ведь там, в свою очередь, уверены, что это их жизни первичны — жизни, открытые для телепатической слежки, идеально точно прогнозируемые при помощи вычислительных устройств. Как перешел Барретт из одного мира в другой, согласившись на предложение Мельбурна, он не помнит. Однако уже через два месяца он поймет, что менее всего на свете желал бы покинуть его и возвратиться к себе как раз вовремя, чтобы поспеть к утреннему бритью.

Правда, никакая самостоятельность в планы безликих бюрократов Палаты Жизни не вписывается. А скажите, вот только честно, разве не подставляешь почти машинально на место собеседника Барретта кого-нибудь из пары Архитектор/Аналитик в разных вариантах Матрицы гендерфлюидных Вачовски?

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/tBI68).

Основные мысли по поводу данной работы изложены в моем первом отзыве на книгу выше по хронологии https://fantlab.ru/work7018?sort=rating#response258017 , а здесь констатирую, что недавно почивший Вернор Виндж, увы, оставил свои «Зоны мысли» на мощном клиффхэнгере, заменяющем финал «Капитула Дюны» для нашего поколения читателей. Довольно забавно наблюдать, как тот же Чайковски местами под хоровую осанну критиков и фэндома перетаскивает к себе в «Детей времени» и «Детей крушения» многие концепции «Зон мысли» почти без модификаций (в «Детях памяти» Адриан, кажется, переехал полкой ниже и взялся переваривать творчество Карла Шрёдера и Филипа Дика — мне понравилось больше). Есть ощущение, что ему и поручат дописывать подвисший мегацикл Винджа.

Однако и в завершенных работах классика попадается немало такого, что даже на безнадежном Дне Медленной Зоны пригодится в работе. Так, в голову Фама Нювена в «Глубине в небе» вложена нижецитируемая — дразнящая воображение и в итоге, спустя тридцать тысяч лет, приводящая к грандиозным последствиям для разумной жизни в Галактике — мысль:

В память о Виндже (но это не точно) некто предпринял дьявольски амбициозную попытку внедрить именно такой бэкдор в библиотеку архивирования xz для Linux. Если бы ему/ей/им повезло, sshd также надолго остался бы скомпрометированным “благодаря” модифицированной версии RC4-алгоритма, разворачивающейся из .awk-скрипта, и подключению вредоносного кода к RSA_decrypt через ifunc, над которой, по интересному совпадению, также потрудился котоколлектив взломщиков.

Смелая попытка! Но мы все еще слишком глубоко Внизу, чтобы этот великолепный хак вышел на сверхсвет. Он притормаживал на добрых 500 мс. Похоже, при его создании забыли обратиться за консультацией к пасхальному Кролику в «Конец радуг».

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/fFIS7).

Джордж Зебровски в послесловии к сборнику неизвестных дотоле работ Кэмпбелла, вышедшем в 1976-м, предполагал, что https://fantlab.ru/work189513 мыслилось работой, открывающей цикл, потому и завершается таким бесцеремонным клиффхэнгером. В финале той повести

но, в отличие от «Самой могучей машины» или «Межзвездного поиска», где эта заготовка с вмешательством землян в бесконечную войну инопланетных рас использована, Кэмпбелл обошёлся с чужаками сравнительно мягко

Вполне возможно, что и впрямь приберегал на следующие повести в этом же сеттинге, но до них руки не дошли, когда, пересев на должность редактора «Astounding», он практически забросил беллетристику — это было обусловлено идиотским контрактом, запрещавшим ему публиковать НФ и в собственном журнале, и тем паче у других издателей.

Зебровски, однако, даже словом не упоминает эту повесть, опубликованную в 1933-м. А ведь ее существование дает немедленный ответ на вопрос, с какой стати https://fantlab.ru/work189513 стартует не менее резко, нежели заканчивается, словно бы in medias res, что для Кэмпбелла отнюдь не было характерно. Этот ответ очень прост: по отношению к «Beyond the End of Space» неизданное https://fantlab.ru/work189513 должно было выступать сиквелом. Трудно представить, чтобы Зебровски не подозревал о ее существовании, но, по всему судя, так оно и было. В картотеке Фантлаба эти работы пока тоже никак не связаны.

Точка бифуркации повести с нашим вариантом реальности угадывается сразу, как только в повествовании возникает алкоголь. У нас на Главной исторической последовательности сухой закон в США отменили специальной поправкой к Конституции (!) в декабре 1933-го, а Кэмпбелл, писавший весной того же года, продлил эту пагубную практику в будущее, как минимум до начала альтернативных 1950-х, когда происходит действие книги. Альтернативная Америка «Beyond the End of Space» запрещает напитки с содержанием спирта 10%, атомной энергией не владеет (но это пока за работу не принялись два главных героя), во Второй мировой войне, кажется, не участвовала, зато оснастила Нью-Йорк и Вашингтон тротуарными лентами, автоматизировала сферу обслуживания и пересела на автогиры, личные и прокатные. О Первой Холодной войне в этом варианте реальности тоже ничего не слышно, что, однако, не помешало наведаться сперва на край атмосферы Земли, а потом и Луну облететь. Зачатки вычислительной техники в сеттинге попадаются, но герои предпочитают орудовать логарифмическими линейками и таблицами интегралов.

В общем, была бы эта мировая линия вполне симпатичной (если вы не афроамериканец или трансгендер), кабы не вполне логичное после четверти с лишним века сухого закона засилье организованной преступности. Однако Кэмпбелл наделяет гангстеров и немалой позитивной ролью в роковую годину истории: шутка ли, банда Джо Келлера сперва хотя и совершит несколько попыток похитить у Рэндольфа Уоррена и Дональда Путни опытный образец атомного генератора, зато потом деятельно поучаствует в спасении мира вместе с Джеймсом Аткиллом, оппонентом Уоррена из второй повести условного цикла.

Повесть Кэмпбелла выходила практически одновременно с «Обликом грядущего» Герберта Уэллса, который известен в наши дни хотя и слабо, но гораздо лучше ее. Впрочем, я бы не стал подозревать Кэмпбелла в заимствовании у Уэллса концепции Диктатуры Воздуха: роман опубликован в сентябре 1933 года, то есть все-таки чуть позже.

Более вероятно, что образ Совета Пяти — группы магнатов энергосектора, озаботившихся потенциальным цунами на своем рынке после открытия Уоррена и решивших превентивно подчинить себе планету, — возник у него независимо. А если Кэмпбелл, известный скептическим отношением к федеральному правительству, и вдохновился, пообщавшись с Уэллсом, Диктатурой Воздуха, то невозможно отрицать, что после беглого анализа потенциальных преимуществ политики Совета он решительно возвращает героев в суровую реальность.

Однако самый поразительный эпизод повести по нашим нынешним меркам — решительный отказ Рэндольфа Уоррена продать могущественному энергопромышленнику свои патенты. Это после увольнения-то из университета и трех месяцев на больничной койке. Чем мотивировано такое поведение? Да просто Уоррен, даром что кабинетный ученый, не мыслит иного пути личностного роста после грандиозного открытия, чем собственная корпорация реального сектора. Чиллить на пляже в условной Флориде с роялти ему просто неинтересно. Куда занимательнее вышвырнуть с рынка пять крупнейших энергокомпаний США.

В советах директоров этих компаний, подчеркнем, у Кэмпбелла не заметно ни одного персонажа с дипломом MBA и полным отсутствием предметных знаний об энергетике. Зато и строительство космического корабля на этой мировой линии обойдется вам всего в три четверти миллиона (золотостандартных) долларов вместо миллиардов.

Лучеметная готика — дешевое и доступное решение проблем галопирующего госдолга и вашингтонского болота!

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/uxCMO).

Эта версия классической повести «Кто там?», более известной благодаря экранизациям под названием «Нечто», наглядно демонстрирует, как вредило фантастике в ранние периоды ее развития рабское подчинение редакторским принципам «пиши, сокращай», навеянным методичкой Странка и Уайта.

Собственно, Кэмпбелл никогда и не был великим стилистом, место в зале славы жанра он завоевал исключительно новаторскими идеями (включая такие универсально применимые нынче, как варп-переход и разгон звездолетов направленной перекачкой энергии), но в эпоху, когда оплачивался труд писателя из расчета цент за слово по факту выхода публикации, ему порой совсем негде бывало развернуться. Так и в данном случае: Кэмпбелл по настоятельным советам Джека Бёрна из «Argosy» и Ф. Орлина Тремэйна, у которого впоследствии принял бразды правления «Astounding», изъял аж три главы из восьми, с великолепными кинематографичными антарктическими пейзажами и детальным описанием фатальной экспедиции к вмерзшему в лед кораблю Нечто (персонажи его сравнивают, кстати, скорее с подводной лодкой, полагая, что крушение произошло после «погружения» Антарктиды — сейчас известно, что все время до оледенения климат и высоты Антарктиды были вполне благоприятны для сухопутной жизни).

Вместо них Кэмпбелл вставил два начальных абзаца повести, когда вырубленный из ледника керн с Нечто уже притащили к базе на Южном полюсе. Исчезла, в частности, сцена взрыва звездолета с проплавлением глетчера и одномоментным высвобождением «засосанной» из магнитного поля Земли в двигатели энергии — уже она одна в декорациях антарктической пустыни впечатляет сильнее всех аниматронных кукол Роба Боттина в экранизации 1982 года, где акцент на расчлененке, увы, сделался настолько силен, что и все творчество Кэмпбелла поныне трудноотделимо в массовом сознании от карпентеровского слэшера. Между тем «Ледяной ад» — прежде всего доклад об интеллектуальном поединке людей и оборотней в “запертой комнате” отрезанной от мира станции.

Вырезан и красочный пророческий сон Макриди, навеянный телепатемами тающего пришельца, но этот шаг, пожалуй, можно одобрить, поскольку в видении фактически дотошно заспойлерен весь дальнейший сюжет.

Но еще неприятнее для карьеры Кэмпбелла и НФ в целом стали события, последовавшие за успешной публикацией «Кто там?» в 1938-м. Кэмпбелл получил постоянную должность, о которой мечтал, взамен совмещения литературы с иным заработком, какое давалось ему крайне тяжело. Однако, перейдя на редакторскую работу, он перестал писать сам, поскольку совмещать публикации в «Astounding» с редакторством в нем же компания «Street & Smith» не благословила. Выходившие в дальнейшем работы Кэмпбелла, включая три сиквела «Самой могучей машины», были в основном созданы до этого момента, в середине и конце 1930-х.

Так фантастика потеряла великого автора космоопер, смело флиртовавшего с альтернативной физикой, и приобрела выдающегося редактора, который, впрочем, уже лет через десять начал превращаться в догматика и фанатичного поклонника дианетики и прочих психодеструктивных концепций. Но именно в этой — редакторской — ипостаси его радфемки и SJW беззастенчиво пропустили через «культуру отмены» в 2019-м, когда перестала присуждаться JCMA.

С использованием заметок для Medium (https://shorturl.at/lqT06 + https://shorturl.at/denp0 + https://shorturl.at/jmyP3).

Если бы не изумительно провидческий, в том числе относительно судьбы самого Винджа (он скончался от нейродегенеративной болезни, усугубленной, похоже, последствиями карантиновируса и вакцинации), «Конец радуг» — его местами можно прочесть как дневник очень ранней преальфа-версии разработки некоторых (зловещих и не очень) технологий «Зон Мысли» на Земле времен пандемии карантинов, охоты на покемонов и закрывающейся ловушки Фукидида на Тайване, — сказал бы, что именно «Пламя над бездной» и, говоря шире, весь цикл о Зонах Мысли выдержали проверку временем лучше всех продуктов прививки черенков классического киберпанка на традиционные жанры НФ.

А «Истинные имена» 1981 года, напомню, с полным на то основанием достойны места в пантеоне многочисленных «фальстартов» киберпанка до Гибсона.

Тридцать с лишним лет назад, когда протокол HTTP и язык программирования HTML только набирали популярность, эхоконференции были основным средством общения в инфосфере, а выделенная линия Ethernet считалась роскошью и редкостью, Вернор Виндж уже описал сценарий USENET-апокалипсиса и, для специального издания на CD, снабдил его подробными комментариями.

С тех пор достоянием золотого фонда и SDK фантастики стали две блестящих концепции — анизотропной зональной структуры космоса (впрочем, она бы куда логичнее смотрелась в масштабах не Млечного Пути или соседних галактик, а уже скоплений и сверхскоплений их) и коллективного разума, построенного из ненадежных элементов с постепенным нелинейным нарастанием креативности и самосознания. Перекрестным опылением занесло их также в футурологию и астрофизику.

Из редкого аннотированного издания на CD можно узнать, что мир Когтей первоначально назывался Навнлёс (Navnløs, “безымянный” по-норвежски), пока Виндж не счел, что англоязычный читатель об это название обломает зубы. Кроме того, в комментариях недвусмысленно заявляется, что системы искусственного интеллекта в принципе могут быть построены даже в Медленной Зоне, просто без высокоспециализированных средств разработки эта задача настолько трудоёмка, что потребует времени, превосходящего характеристическое время жизни Медленных цивилизаций. Возможно, это заявление проливает новый свет на изначальную природу фораминиферных матриц координированной обработки данных в кейворите из «Глубины в небе».

К предупреждению Винджа тогда мало кто прислушался, а зря: уже спустя пару лет после «Пламени» инфильтрация USENET-групп спамом достигла таких масштабов, что, как отмечает близкий друг Винджа Брэд Темплтон, «стоило заглянуть в чат под своим настоящим адресом, как в скором времени почтовый ящик переполнялся вирусными рассылками… многие участники покинули Сеть и перестали оставлять сообщения, другие же принялись… подменять свои реальные адреса бессмысленными или модифицировать их таким образом, чтобы только настоящий человек мог догадаться, как следует преобразовать оставленный в сообщении адрес к подлинному».

Возникновение полноценного прототипа капчи в USENET относится не позднее чем к 1994 г. Но, как далее констатирует Тэмплтон, «такие меры не дали результата, в сущности, полностью поломав функцию ответа на e-mail… которая и отличала USENET от остальных онлайновых конференций: вы не просто могли ответить собеседнику по e-mail, от вас это зачастую и ожидалось».

Виндж широко известен всем любителям НФ, о Темплтоне же достаточно сказать, что его компания Clarinet первая, в 1989 г., приступила к электронной публикации книг и статей в USENET. Впоследствии Темплтон десять лет занимал пост главы Electronic Frontier Foundation, чью деятельность довольно подробно освещает Кори Доктороу в романе «Младший брат». А в 2012-м Брэд пригласил Винджа прочитать лекцию о «Детях небес» и сценариях Сингулярности в Google. Том еще Google, теплом, ламповом, с обилием скевоморфизма в интерфейсе Android и гуглоприложений, с долей рекламы на первой странице результатов поиска ниже 20%.

https://www.youtube.com/watch?v=RzRuPGnJxCs

В Рунете мало кто знает, что «Зоны Мысли» на самом деле цикл с двумя авторами, и первой за него села, используя заметки мужа, именно Джоан Виндж — из ее дилогии «Небесные хроники», которую порой считают лучшим в англосферной НФ произведением о цивилизации, обитающей на астероидах, Аластер Рейнольдс потом беззастенчиво позаимствует концепцию Демархии для своего Блистательного Пояса. (А Зональную структуру мироздания воспроизведет столь же раскавыченно в планетарном масштабе «Терминального мира».)

Однако действие «Небесных хроник» происходит, кажется, гораздо глубже в Медленной Зоне, чем даже «Глубины в небе» или «Детей небес», потому проникнуться величием Зонального космоса по этим работам невозможно.

(Отчасти оно блекнет уже в «Глубине в небе», где Виндж исходит из сценария развития разумной расы, который обозначил позднее в https://fantlab.ru/work194605 ярлычком «Колесо Времени» — это траектория с множественными циклами катастроф и возрождений, разнящихся амплитудой в терминах потерь населения и степени технологической деградации. Наиболее сильными игроками в долгосрочной перспективе оказываются археологи и расхитители программных свалок.)

Вернор в ту пору только-только занял преподавательскую должность в Университете Сан-Диего и пытался делить время между преподаванием, разработкой методических материалов и публикациями по математике в научных журналах. (Факультета компьютерных наук тогда еще и в проекте не было.) У него не было времени писать фантастику, а Джоан как раз подвисла в безвременьи между историями, не решаясь, чем заняться дальше. Однажды вечером он положил перед ней стопку примерно из полутысячи листов бумаги и спросил: “Почему бы тебе об этом не написать?” “Это” оказалось огромным количеством сюжетных идей для книги, которая в итоге стала «Изгнанниками Небесного Пояса».

У Вернора руки наконец дошли продолжить затею только в 1987-м, когда еще казалось, что Джоан, с которой они к тому моменту развелись, так и останется популярнее его.

На рождественских каникулах 1987/88 гг. он написал повесть «Болтушка», впервые опубликованную Baen Books в 1988-м. Трудность в ее согласовании с остальным циклом в том, что фактически это очень дальний сиквел «Пламени над бездной» и «Детей небес». Повесть возникла после того, как Виндж проработал для себя фоновую вселенную Зон и Когтей, но заметно раньше создания детального плана «Пламени», чем и осложнила дальнейшее планирование сеттинга: противоречия между граничными условиями «Пламени», «Детей» и «Болтушки» местами просто вопиющие. Летом 1988 г. он прочел курс теории распределенных систем в университете Тромсё и посетил Осло, а за следующий год написал «Пламя над бездной». Скандинавские впечатления сильно повлияли на дальнейший цикл.

Сюжетная линия, связанная с миром Когтей, с самого начала развивалась гладко, а вот линия Равны доставила Вернору колоссальные трудности. Самое поразительное изменение финального варианта, пожалуй, таково: в первоначальной версии романа Равна была тайным агентом организации, враждебной Страумлианскому Простору, империи, выпустившей Погибель (!) в отчаянной попытке избежать военного поражения. Она бежала от этой катастрофы на Маршрутизатор, где встречалась с вринимийским гуманоидом, который помогал ей найти беглецов из Высокой Лаборатории. Должен заметить, мне некоторые решения первоначальной версии нравятся больше, чем избыточный катастрофизм и, порою, непомерный «технокультурный антропоморфизм» иномирцев в «Пламени над бездной» и «Детях небес» — там, в отличие от «Глубины в небе», на трудности перевода и Фокусировки эти дефекты не спишешь, Когти, в отличие от Паучества Арахны, кажутся заколдованными людьми не

а в реальности повествования.

Виндж надеялся, что противоречия-то и сподвигнут его на дальнейшие находки, но, как стало ясно на днях, этому уже не суждено свершиться. Впрочем, Вернор не публиковал новых работ уже более шести лет, с момента, когда начал погружаться в состояние, близкое мрачно предсказанному им самим для Роберта Гу.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/aiqvF).

В этой новелле находим очередной пример весьма вольного обращения классика с физикой и химией — и дело тут не только в том, что атомной энергией/энергетикой Кэмпбелл последовательно именовал процессы, ныне известные как термоядерный синтез. Впрочем, мы увидим, что, как бывало часто, бесшабашная смелость Кэмпбелла, граничащая с наглостью, преломляется в более свежих открытиях реальной науки на удивление удачно.

На момент создания новеллы были уже предсказаны нейтронные звезды и сверхплотная материя, из которой они должны состоять — это сделали Фриц Цвикки (лучше известный открытием эффектов, приписываемых ныне темной материи) и Вальтер Бааде в 1933 г. От этой идеи, вероятно, и отталкивался Кэмпбелл, хотя вряд ли осознавал, что остывать такие объекты, рождаясь неимоверно горячими, будут десятки и сотни тысяч лет. Говоря об электронах величиной с протон, Кэмпбелл, похоже, угодил в ловушку, корректный способ выхода из которой не найден и поныне. “Классический” радиус электрона — примерный масштаб, на котором становятся значимы эффекты перенормировки в квантовой электродинамике — составляет около 2.8 фм и оказывается, действительно, в несколько раз крупнее радиуса протона. Однако при учете квантовой механики электрон следует считать точечной частицей (и одновременно волной).

Зато результаты измерений радиуса протона, выполненные различными методами, отличаются иногда аж на 4%, хотя в позапрошлом году вроде бы найдено решение, позволяющее их согласовать.

Соотношение масс протона и электрона же является фундаментальной физической постоянной (характеристикой сильного взаимодействия) и, судя по данным исследований спектров далеких квазаров, за историю Вселенной особо не менялось: соблюдается с точностью не хуже нескольких миллионных долей. Впрочем, можно себе представить и средство “одурачить” электрон, заставив его эффективную массу увеличиться на добрых три порядка: для этого на Плутоне в лаборатории Нордена должны были работать с тяжелыми фермионами, которые возникают, между прочим, как раз в интерметаллических соединениях — и такие соединения бериллия были обнаружены. А, к примеру, бериллид урана проявляет даже совсем экзотичные свойства тяжелофермионного сверхпроводника.

Но у Кэмпбелла интерметаллиды не заявлены, хотя предсказать их любопытную низкотемпературную физику он наверняка мог, не будь столь привержен, как и в данной работе, мечте о прикладной алхимии.

Переходя к свойствам вымышленного “сжатого” бериллия, обогащенного нейтронами, напомним, что практически весь встречающийся в природе бериллий представлен устойчивым изотопом — бериллием-9. Однако искусственным путем получены и более тяжелые, и при распаде одного из них —нейтронно-избыточного бериллия-16 — действительно наблюдается динейтронное состояние, хотя и чрезвычайно короткоживущее.

В некоторых расширениях Стандартной Модели взыскующие постоянной должности аспиранты обнаруживают разрешенный распад динейтрона до пары стерильных нейтрино через новые скалярные бозоны-посредники и пытаются вывести из экспериментальных данных по нейтронным звездам ограничения на массу оных бозонов. А в контексте повести Кэмпбелла, где герои озабочены энергоснабжением замерзающего Плутона и мечтают обеспечить алхимические трансмутации элементов, любопытно, что такой процесс динейтронного распада нарушает законы сохранения и барионного числа, и лептонного, но сохраняет их разность B — L.

Если бы установка героев Кэмпбелла работала по этому принципу, то ее можно было бы даже отнести, по классификации Макса Тегмарка, к сфалерайзерам — устройствам, извлекающим энергию путем конверсии барионов в антилептоны. Подобный девайс более приличествует культурам, способным не только Плутон посетить за два года в один конец и учредить там аскетичную колонию, а и строительством галактических империй заниматься.

А земной цивилизации Кэмпбелла хорошо бы для начала с уязвимостью в виде ретикулярной формации — центра сна головного мозга — совладать...

С использованием заметок для Medium (https://shorturl.at/oxCGU + https://shorturl.at/lzPR4 + https://shorturl.at/vLT45 + https://shorturl.at/bLNWY).

Вероятно, лучшее в космоопере XXI века построение на весьма актуальный ныне мотив «холодной войны» двух еще могущественных, но движущихся в разные стороны к/от стадии упадка человеческих цивилизаций. Флинновское будущее в действительности должно бы писаться (по-русски) через косую черту — б/удущее, столько всего в нем уже произошло с тех пор, как Мариса ван Хёйтен, гендиректор «Ван Хёйтен Индастриз», затеяла в «Огненной звезде» реанимировать американскую пилотируемую космонавтику и заодно парадигму школьного образования, чтобы не помешаться окончательно от страха перед столкновением Земли с астероидом.

А сколько уже безвозвратно потеряно и сколько еще предстоит возложить на погребальные костры из листвы, опавшей глубокою осенью очередного и вечно нового космического средневековья.

Как заметил по схожему поводу Ганн в «Машине Трансценденции», там, где «иерархия общества определялась не по рождению, а по старшинству», считается обычно, что «оптимальное состояние — стазис, когда все на свете — народы, культура, политика — остается таким же, как испокон веков». Конфедерация Центральных Миров уверена, что сумеет продержаться так столетия, а другие падут; управляет ею сокрытая за масками олигархия Имен. Имена — не вполне люди и не совсем божества, они хоть и не ровня Шри Эйнштейну или Шри Максвеллу, но, подобно желязновскому Джеку-Валету Теней, слышат свои имена всякий раз, когда их по неосторожности или с умыслом произносят в тени или на свету. Тени, кстати, здесь тоже есть, у них своя, старательно обфусцируемая от овец, отвыкших смотреть вверх, этика, химерически (но очень красиво и творчески) переиначивающая не то (а)моральные кодексы спецслужб и корпоративных разведок, не то наставления духовно-рыцарским орденам докосмической Терры.

У Объединенной Лиги Периферии своя версия решения проблемы устойчивости, по другую сторону Разлома, рассекающего Рукав Ориона на манер безобразного рубца, но тоже, по необходимости, феодальная, с Верховным Королем Тары и его Гончими. О чистоте ирландской культуры в космической диаспоре за Разломом после многократных скрещиваний между терранскими изгнанниками заикаться бессмысленно: «Флагман был построен в греческой, готической, тюдоровской и тайской манере, а Фир Ли, который никогда даже не слышал об этих народах и стилях, сумел собрать и воплотить в корабле наиболее уродливые черты всех этих направлений».

Но жизнь заставит — еще не так раскорячишься между труб Красникова в бомболюке боевого звездолета, ведь воля Ардри и его Верховного Шинейда до событий цикла распространяется от силы на неделю пути от Верховной Тары по Электрическому Авеню. Вот и принимает добросовестный администратор на Новом Эйрене служебное имя Патрик О’Кэрролл, хотя на самом деле при рождении его назвали Людовик Ахмед Окпалауго. А после его гибели на тропу войны встанет танист (в русской озвучке — тэнейст), чьим служебным именем было Маленький Хью О’Кэрролл, даром что при рождении на Венешанхае его нарекли Рингбао делла Коста.

Впрочем, вся эта многотысячелетняя грызня, будем откровенны, выглядит довольно мелко после беседы Донована бьюи в «Январском танцоре» с

сотворенное кропотливыми трудами Марисы ван Хёйтен из «Огненной звезды», ее учеников, бизнес-партнеров и потомков, но и

Тетралогия не издана на русском полностью из-за провальных продаж (но будет доиздана следом за ее очень дальней хронологической предшественницей, «Огненной звездой»). Виной тому множество факторов. Конечно, ажурной красоты мифопоэтические космооперы абсолютно непривычны для рунетовского читателя, вскормленного пеплом Зоны и грибами гидропонных бункеров Метро-2033 — весьма значительных усилий требует наслаждение квартетом литературных экспериментов Флинна в субжанре авантюрно-плутовского детектива, стилизованного сперва под ирландскую сагу, затем, с активным использованием вложенного повествования от недостоверной рассказчицы, под «Илиаду», «Одиссею» с «Улиссом» Джойса, гипотетическую «Телемакиаду» и «Осень Средневековья» Йохана Хёйзинги. Надо заметить, что скоропостижно умерший Флинн успел снабдить свой сильно растянутый в гэлактической хронологии мегацикл «Огненная звезда» еще одним интерквелом, «Во чреве китовом» («In the Belly of the Whale»), который планируется к выходу спустя несколько месяцев, но действие этой книги к самому «Спиральному Рукаву» отношения иметь, видимо, не будет, а происходит на астероидном корабле поколений, хоть и снабжен тизерный отрывок эпиграфом из Меараны арфистки.

Менее существенным, но тоже значимым фактором прохладных продаж цикла в изданиях от ККФ выступают постоянные смены переводчиков, каковых объединило трагическое невнимание к античным мотивам цикла. Они запрятаны глубже под тканью повествования, нежели кельтские аллюзии на Дикую Охоту и саги о Племенах богини Дану, но, вообще говоря, должны бы опознаваться легче, ведь с античной мифологией почти все мы знакомы понемногу лучше, чем с иными мифологическими системами (а жаль).

Однако уже по тому, что в эпиграфе к «В Львиной Пасти» русский переводчик этой книги отказался от воссоздания гомеровского размера и призыва воспеть гнев героя (Донована бьюи, который на первый взгляд соответствует Ахиллесу, но это, как мы дальше поймем, не точно), не обещает дальнейших успехов при распознавании античных архетипов— тем паче подобное требует бескорыстной любви к лингвистическим играм. И не только.

Ладно, отсутствие текстологического комментария к эпизодам, где в ход событий явно вмешиваются античные боги и кельтские духи из семейства псовых, то есть Имена и Гончие, еще терпимо, читатель может, подобно мне, разгадать ребус и сам. Однако, скажем, если бы “говорящая” фамилия Тени Келли, из-за которой формально стартует гражданская война в Конфедерации (готовая по прошествии двух десятков лет, кажется, выплеснуться в мир, презрев обычные кодексы чести и уговоры олигархов не состригать с овец слишком много шерсти), была вовремя осмыслена как эпитет Елены Троянской, то не превратилась бы в русском издании Stapellaufer (Штапелльауфер) в «Стейплофе». Фамилия «Штапелльауфер», как видно из оригинальной записи, явно образована от немецкого Stapellauf — “спуск корабля на воду со стапелей”, т.е. Келли — та, чья красота в путь корабли сподвигает. Именно такова лаконичная характеристика Елены Троянской Кристофером Марлоу в «Докторе Фаусте». И тут же будет уместно задаться вопросом, так ли абсурден любовный треугольник в качестве причины войны Теней, как полагает Равн Тень Олафсдоттр: обыграно тут не что иное, как миф о похищении Елены Троянской Парисом (Эпри Гуньцзиньшоу) у Менелая (Манлия Метатаксиса).

Такая параллель дополнительно подтверждается исчезновением Эпри с места дуэли против Манлия при помощи Джимджим Шот в «В Львиной Пасти», когда Манлий уже был готов его сразить. Джимджим Шот, позволившая себе мошенничество на падарме и наказанная впоследствии за это Домино Тайтом (Диомедом), аналогична Афродите, которая спасает Париса от Менелая, унося его с поля боя, во время поединка за руку Елены. Да и сама Равн явно тоже не без нуминозных качеств: образ ее хотя и многослойный, внушая в боевых сценах войны Теней ассоциации с Патроклом и Паламедом (для «Спирального Рукава» в его «гомеровской» части явление вообще типичное, скажем, Ошуа Ди Карнатика и Донован бьюи каждый получили по доле качеств Одиссея, а Гидула Тень объединяет в себе не лучшие качества противостоящих старцев Нестора и Приама), но так же частенько отсылает к Афине Палладе. К примеру, волосы у нее — золотистые или охряно-жёлтые, соответствуя одному из цветов Афины, а причёска в форме щётки или гребня вроде коринфского шлема; глаза же блистающие, как луна или серебро.

И при взгляде под таким углом ее отношения с Донованом, обладателем расщепленной под пытками личности, напоминают, кстати, историю Дизиэт Сма и Закалве в Культуре Бэнкса.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/mpEIP).

Русскому читателю феномен самосбывающихся пророчеств из области темпоральных парадоксов в теоретической физике пожалуй, лучше всего знаком на примере «Фантастической саги» Гарри Гаррисона, переведенной еще в 1970-е. Заканчивается эта сага недвусмысленным обещанием сиквела на библейском материале; отрядили ли бедолашного Барни в Иудею 30-х годов нашей эры, мы от Гаррисона уже не узнаем, но ничто не мешает предположить, что так оно и вышло. Ведь на момент создания романа Майкл Муркок уже представил детальный набросок соответствующего голливудского сценария для каузальной петли — «Се человек». Отметился на вспаханной Муркоком, Булгаковым и Стругацкими делянке и Макдевит, но в малой форме. Получилось лаконично и изящно, хоть бери да в мастер-классах ученикам школы начинающего попаданского самиздатчика разбирай.

Глогауэр у Муркока решает

но нет ли менее жестокого способа Возможно, он, подобно Джокеру Хоакина Феникса или Огненному шуту того же Муркока, ошибся, посчитав свою жизнь трагедией, а на самом деле это была — или будет — комедия?

И Джек Макдевит оценит его перформанс по канонам греческого театра. Хотя с точки зрения квантовой физики происходит тут, кажется, что-то вроде эксперимента по проверке парадокса квантового лжеца Ааронова-Элицура-Коэна (https://www.physicsforums.com/insights/quantum-liar-experiment-instantiation-mermin-device/), когда сам факт расположения одного атома полуспиновой пары там, где взаимодействие с другим атомом через посредство фотонов невозможно, вызывает появление корреляций. (Все эти исследователи израильтяне. Совпадение? Не думаю.) По версии Рут Кастнер, в конечном счете, когда будущее становится настоящим, запаздывающая и подтверждающая “волны вероятности” из более обширного (но физически реального) гильбертова пространства волновых функций “вмораживаются” в реальность транзакциями, подобно узорам изморози на оконном стекле, и фотон, отраженный от подмигнувшей с небес Луны, оказывается просто транзакцией, удовлетворяющей условиям замерзания на движущейся границе.

Кому квантовый лжец, а кому пророк-назаретянин, лишенный доступа к предварительной селекции историй.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/syKOT).

Я отмечал уже в отзывах на работы Харуки, что после «Страны Чудес без тормозов и Конца Света» он ничего принципиально сильнее не создавал, лишь местами подбирался к этому уровню. Судя по всему, Мураками и сам это понял, решив заключительным (?) аккордом в литературе сделать параллаксное к ней произведение. Раньше-то он заявлял, что закончит с писательством, как только Мураками станет имитировать Мураками.

Данная работа восходит к тому же рассказу 1980 года из сентябрьского романа журнала «Бунгакукай», ставшему библиографической редкостью, откуда выросла реальность Города за Стеной в «Конце Света». Ингредиенты «Конца Света» все на месте, от умирающих зверей с золотой шерстью и расставания с тенью на входе до работы по чтению снов (予言者) в центральной библиотеке. Собственно, об этом Городе неизменному муракамскому Боку (僕) поведала летом девятнадцатого года его жизни возлюбленная Кими, подчеркнув, что в базовой реальности она и есть сбежавшая из Города тень (影), а подлинная ее ипостась (本体) заключена за не вполне устойчивыми стенами.

Вам нужна хорошая встряска, чтобы проникнуть за эти стены? Что же, директорство Ватаси (私, другая, более официальная разновидность местоимения «Я»), которым стал Боку, в библиотеке городка недалеко от Фукусимы вам ее предоставит. Вероятно, каждому из нас хотя бы разок-другой открываются двери в таких стенах, но очень немногим дано туда вернуться иной тропой, с другого конца света, а тем паче провести за собой кого-нибудь уровня Наоко из «Норвежского леса», которая бы тут прижилась как влитая. А впрочем, дайте сразу двоих подруг, если можно, токсичные отношения в режиме сингла утомляют. К слову, きみ  — Кими — это не только современное японское местоимение «Ты», но и архаичное обращение сперва к аристократам, затем к шлюхам (однако там оно пишется кандзи, 君). В нескольких местах ее, правда, вдруг называют в третьем лице (彼女).

Мураками здесь даже по своим меркам чрезвычайно вторичен, сваливаясь местами в перетасовку (то, что в русском переводе романа 1984 года разлива было незатейливо переозвучено как «шаффлинг») вместо аллюзий, а язык упрощая до уровня ранобэ. Но мы же договорились считать это не самоповтором, а именно параллаксом? А сюжетная линия из рассказа-первоисточника, как и сорок лет назад, как и в тот момент, когда я с параллаксным «Концом Света» впервые ознакомился, слишком прелестна, чтобы не завысить оценку, сняв лишь пару баллов за отсутствие чего-нибудь, способного хоть на спринтерской дистанции потягаться с киберпанковской линией «Страны Чудес».

С другой стороны, переосмысливать эту последнюю в современности Японии аборигену (в отличие от нас, восторженных инопланетных туристов) повода нет. Японские марки коммуникаторов сметены с родного рынка яблоком (но вряд ли оно из тех, какие приносит из-за ворот стража Города), Pax Nipponica в эпоху Хэйсэй не случился, и даже отклеившуюся тень его все настойчивее вытесняет с экономической, технологической и культурной арен Pax Sinica.

Вообще я бы не удивился, окажись вдруг «街とその不確かな壁» коллаборацией Мураками и Митико Аоямы, чье «Вы найдете это в библиотеке» кажется более убедительным претендентом на отмычку от Врат Города, чем пандемия карантиновируса, которой Харуки приписывает творческий импульс. Ага, видели уже, как она Мартина пришпорила...

Если вы ранее не знакомились с Мураками, лучше начать с данной работы и ее «корабля-матки» (или «благого бога», как сказали бы D&G) — киберпанковского шедевра из 1980-х. Если уже понимаете, что через свои ограничения Харуки перепрыгнуть бессилен и хромую судьбу не подкует (кстати, свой мальчишка-савант в романе встретится), можете его пожалеть — но, по крайней мере, заглянуть в «街とその不確かな壁» практичнее, чем искать NFC-чип в старой библиотечной карточке для прохода через врата восприятия, куда после 1984 года воткнули валидатор с вертушкой. Даже в самых слабых своих произведениях за последние сорок лет Мураками и его Боку не внушают такого отторжения, как мизантропичные протрептики Бориса Стругацкого и Феликса Сорокина. Дайте ему уже наконец Нобелевку, ироды: мне все меньше симпатичен тот неглубокий сон у обогревателя в читальном зале городской Библиотеки, где Елинек и Алексиевич эту награду получили, а Мураками — нет.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/hmsBM).

Через шесть с лишним лет после выхода заключительной книги «Аспект-Императора» ясности с третьим подциклом этой вселенной, который планировался к публикации под спойлерным названием «Не-Бог», не прибавляется. Оно и неудивительно: и здоровье Бэккера (он, по-видимому, страдает неким аутоиммунным расстройством), и показатели продаж «Великой Ордалии» с «Нечестивым Консультом» даже на английском оставляют желать лучшего.

Бэккер отмечал, впрочем, что нынешний условно-промежуточный финал, явленный в «Нечестивом Консульте», может считаться и окончательным — дескать, он таким его придумал еще в юности, хоть и оставил место для дальнейшего развития событий. Ладно, поверим. Правда, тут уместно вспомнить, как Фрэнка Херберта коллеги подначивали за “роялистскую повесточку” Дюниверсума, а классик отвечал, что намерен завершить цикл, показав переход мира Дюны (уже без собственно Арракиса, уничтоженного Матронами) к демократической форме правления. Нынче, после очередных гуманитарных бомбардировок, на сей раз в Йемене, понятно, что за такую форму может сойти и режим Матрон — демократия как власть демократов, без задней мысли орудующих планетоизмельчителями. Однако клиффхэнгер в «Капитуле Дюны», с которым у «Великой Ордалии» и «Нечестивого Консульта» есть отчетливые параллели

оставлен был еще более дразнящий, чем в «Аспект-Императоре» — и при жизни Херберта закрыть его не удалось.

В случае Бэккера второй подцикл и, сообразно с этим, весь «Второй Апокалипсис» идет по нисходящей: здесь явное отличие от «Еретиков Дюны» и «Капитула Дюны», демонстрировавших неожиданно быстрое возвращение к форме. Потому дожидаться «Не-Бога», пожалуй, смысла и впрямь нет. И не только исподволь проступающая между строк авторская симпатия к адептам Текне и Консульту с Прародителями тому виной.

Атемпорализация Снаружи,

подрывает внутреннюю связность сюжета так, как не смогла бы метафизика. В Эарве эта последняя омерзительна, но последовательна, хотя гностицизм у Бэккера порядком опошлен настойчивыми спорами с истовым католиком Толкиеном (инклинги даже Стэплдона за «Создателя звёзд» норовили определить в дьяволопоклонники) и объеден молью назойливого элиминативного материализма.

Однако вневременная природа Снаружи в сочетании с

лишают всякого смысла большую часть сюжетных линий «Аспект-Императора», кроме отменной иштеребинтской. (Сравнимые эмоции испытываешь от знакомства с романным первоисточником блистательных «Девятых врат».) Я с удовольствием обменял бы львиную долю похождений Аккамяна и Мимары на бонусные баллы по нелюдской истории и культуре. Не стану тут ворчать на непомерно расплодившееся по страницам второго подцикла гуро (с детальными описаниями актов особо жесткого гомосексуального соития и даже каннибализма, чья монотонность не столько отталкивает, сколько усыпляет), но и этого эстетического довода вполне достаточно.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/aejzO).

При взгляде из тянущихся сейчас Лет Джекпота очевидно, что «Хазарский словарь» — пожалуй, лучшая книга не только о сербах в Югославии, но и о русских во всей Восточной Европе и Центральной Азии, да и вообще о судьбе титульной нации в любом многонациональном государстве авторитарного типа. Впрочем, природа источника угнетения может быть и внешней по отношению к утверждению: взглянем на арабов, вполне буквально и, так сказать, хабадемократично, принуждаемых, словно хазарская принцесса Атех, к перерождению в евреев на руинах Государства Палестины.

Этот аспект «Хазарского словаря» тем ценнее, что написан роман не по следам развала Восточного блока, а в те годы, когда заложенные под его фундамент дедушками Лениным и Тито бомбы еще не взорвались, и даже до первой точки невозврата в тиканьи размеренном часовых механизмов (беспорядки в Казахстане после назначения Колбина) оставалась пара-тройка лет.

Также это образцово-показательная переделка 2 в 1 — классического магреализма и исторического романа — в нарративный катехон эпохи, когда мейнстримные новости стали постепенно сливаться с контентом ИА «Панорама», а реальность взялась обгонять не только фантастов, но и диктаторов бумажного книгорынка вместе с примкнувшими к ним почетными резидентами клоповника Geisteswissenschaften, каких Павич, несомненно, в изобилии наблюдал, преподавая в Регенсбурге.

«Хазарский словарь» знаменует победоносное вторжение на мейнстримную арену гипертекстового принципа сюжетного построения — через двадцать с лишним лет после созданного Кортасаром прецедента, через двенадцать лет после модели для сборки «Пятой головы Цербера», и теперь уже навсегда. В этом году величайшему гипертекстовому роману постколониальной эпохи сорок; весьма показательно, что в том же 1984-м наконец отбросил все стартовые ступени и вышел на низкую, но стационарную орбиту киберпанк, ведь представление в виде картотеки веб-страниц с перекрестными ссылками, диковато футуристичное для мига публикации «Хазарского словаря», так же естественно для удобства чтения книги, как смартфонная камера для считывания QR-кода, в котором смысл искать биологическими глазами бесполезно.

Бессмысленно спрашивать, где тут правильная версия хазарской полемики и какой религии отдает предпочтение сам Павич. В «Хазарском словаре» противопоказано искать иудейского, христианского или мусульманского Бога. Сама книга и есть божество, бог вечно коллапсирующего, словно MECO-альтернатива черным дырам, нарратива, и хотя его присутствие не удостоверяется привычными инструментами литературной критики, однако всё-таки может быть зафиксировано, когда жареный петух постколониальной войны прицельно клюнет очередную самую последнюю империю в уязвимый смысл жизни. В киберпанке, для сравнения, подобного эффекта — конспирологической синхроничности Zeitgeist с утраченным в переводе с языков зачахшей контркультуры — чаще остальных достигает Гибсон, из-под клавиатуры которого и вышел лучший пока шкатулочный роман столетия.

Разве из Хлои Мориц и Флинн Фишер не получилась бы отличная принцесса Атех?

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/fiqBP).

Пожалуй, абсолютно слабейший из всех фанфиков Времени Учеников (а даже по меркам многотомных историй хронической болезни русской НФ подобная квалификация заставит мимопроходилов на миг скорбно призадуматься, аки у эпитафии Симонида Кеосского спартанцам в переложении Дениса Чернухина). Майя Тойвовна Глумова, ознакомься она с «Операцией Вирус», явно закричала бы снова — как та володинская коза из «Осеннего марафона», нечеловеческим голосом. Сожалею о дне и часе, когда соприкоснулись очи мои с данной литературной продукцией и упоминаниями о ней, ведь даже кроссовер Мира Полудня и Амбера у Павела Шумила, который я до того считал эталоном антикачества в околостругацких пастишах, по сравнению с данным беспомощным словопомолом выглядит довольно свежо и неизбито — deliciously meta, говоря словами англосферных рецензий на «Матрицу-4». (Субъективная ценность давнишней экранизации «Обитаемого острова» Бондарчуком-младшим также немедленно повышается, хотя цензурно-альтисторической мутации Ленинграда в Москву я Федору так и не простил. Очень жаль и красавчика Степанова, доведенного Временем Учеников, изменой подруги и кошколовством до шизофрении.)

Сжечь перед прочтением, старательно измельчив в шреддере и не cоблазняясь околоконвентскими компромиссами с личной эстетикой. Послевкусие, оставляемое сим творением и некоторыми архивными дискуссиями вокруг него в КЛФ, лучше всего описать, воспользовавшись помощью Нивена, Флинна и Пурнелла по их великой коллаборации 1991 года о жизни и альтернативных временах тайных властителей фэндома: «Даже если принимаешь такое за чистую монету, законодательство не позволит за подобное посадить». Опционально, то есть по желанию, и безвозмездно, то есть даром — настучать всех причастных к «Операции Вирус» лбами о кульман «Континуума Нуль-А» Джона Райта, объясняя ошибки на свойский манер: это чтобы поняли, как правильно сплетать в нерастяжимо плотный гобелен сюжетные нити доброй полудюжины классических романов, если уж взялся за такую сложнейшую работу.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/ADH35).

Данное интервью обрело в последние Годы Джекпота нежданную актуальность. Муркок касается в нем главным образом провалов памяти и попыток примирения с историей. Так, в «Английском убийце» все у героев вроде бы идет отлично, пока Джерри Корнелиус в безумной своей ипостаси их не расстреливает: «Это трудно объяснить... Я полагаю, это имеет отношение к третьему закону термодинамики».

«В свете данной этической схемы вечеринка выглядит преждевременной, легкомысленной». Поторопились праздновать успех мирных переговоров.

«Джерри прибывает и возвращает их к реальности», совсем как Анастасию Ивлееву и владельцев клуба «Мутабор» на это Рождество. Хотя, бесспорно, «почти голая вечеринка» — сор и полова даже в масштабах пелагиалей современной земной инфосферы, а вот рассуждения Муркока о Лондоне времен битвы за Британию явно будут представлять интерес до самого завершения спецаберрации головного мозга, уж сколько еще звучать противовоздушным каденциям ее жестяного барабана.

Гитлер по молодости был стихийным англофилом и впоследствии не оставлял даже в разгар Второй мировой попыток заключить сепаратное перемирие с Альбионом. Противостоявший ему Черчилль засаленных зеленых худи не носил, но знакомое нам, наблюдателям прокси-Третьей мировой, ощущение, что война ведется в известной степени нечестно, при некотором взаимном подыгрыше, проскальзывало, по воспоминаниям Муркока, везде в повседневном лондонском быту. Крайне забавно на контрасте со свидетельствами Муркока выглядят слезливые святочные сказки о Блице по версии Конни Уиллис. К Черчиллю Муркок с детских лет остался настолько “неравнодушен”, что прописал его в пантеон темных божеств Гранбретании:

«Блиц изменил город, изувечил его, в ту пору создавались новые мифы; но я не хотел, чтобы миф становился сердцевиной книги. Книга “Лондон — любовь моя” целенаправленно развенчивает мифы о королевской семье и Уинстоне Черчилле, якобы указывавших нам путь на войне. В ту пору немногие лондонцы им верили».

Муркок заявляет, что не нашел упоминаний жестокости в классических теориях хорошего управления (отсюда, кстати, немедленно видно отсутствие у него интереса к китайской классической философии и политологии).

«Но, начиная с середины девятнадцатого века, появляются специфические, сознательно формулируемые методики применения жестокости с целью удержания власти... В “Завтраке на руинах” я драматизирую постепенное усложнение понимания природы жестокости и способов её использования.

... Если вы, подобно мне, верите в простое добро и непосредственно ощутимое зло, верите, что зло начинается с капризов и жадности, а потом просачивается во власть, то начнёте искать способы это отразить в литературе, не поступаясь, однако, нюансами и тонкостями».

Есть в этой беседе и еще одно наблюдение, обладающее вневременной значимостью. «Моей ролевой моделью не мог быть Джеймс Джойс, я вынужденно ориентировался на Чарльза Диккенса», замечает Муркок, подчеркивая, что он, невзирая на постоянный флирт с мейнстримом, все равно «популярный романист» (ох, какое снобически-склизкое выражение).

И преклоняется перед теми, кто пишет без расчета на публикацию и успех, просто потому, что иначе не может.

«Это требует значительных смелости и собранности».

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/AJT38).

Те части цикла, которых не касались лапки соавтора Джонстона, я ставлю высоко, и в целом Эндерверсумом доволен больше, чем, например, оригинальной гексалогией Херберта о Дюне с ее довольно занудными «Детьми Дюны» и целибатно-ницшеанствующим «Богом-Императором Дюны». Откровенная баснопись началась, пожалуй, только с «Тени великана», а в «Бегстве теней» (так на русский перевели то, что должно было бы называться «Тени в полете») ее концентрация вплотную подобралась к медианной летальной дозе. Впрочем, еще и прежде смелость, с какой вундеркинды-выпускники Боевой Школы кроили земную геополитическую карту в альтернативной реальности, вызывала освежающе ехидную усмешку. С другой стороны, очень жаль, что смачную линию с широкомасштабным политтехнологическим троллингом в исполнении Питера и Валентины, очень созвучную нынешним «беспристрастным журналистским расследованиям» и скандалам вроде «вмешательства русских хакеров в выборы Трампа», фактически вырезали из экранизации «Игры Эндера» — надо полагать, за низкую визуальную ценность: по тем же причинам хакеры в голливудских пародиях на киберпанк обычно орудуют с трехмерными иконками под фаллостимуляцию, а не консолью и шестнадцатеричными дампами под четвертый ночной стаканчик кофе.

В относительно свежих изданиях цикла и приквелах Кард подверстал события своей вселенной под главную историческую последовательность, и теперь его Варшавский договор незамысловато именуется Новым (оглядываясь на события с времен майдановских до СВОрачивания глобальной экономики, это решение стоит признать еще более дурновкусным, чем в начале века, ибо нет сейчас у России противников в ЕС более заклятых, чем бывшие страны ОВД, кроме Словакии и Венгрии). Сходный прием использован у Пурнелла в спартанской дилогии Легиона Фалькенберга и Ширли в «Песне по имени Юность». Выход же фильма по «Игре Эндера» поспособствовал обильному дальнейшему разбуханию франшизы приквелами и интерквелами при посильной помощи Аарона Джонстона.

Я остался в полном восхищении от поступка Барри Лонгиера, расширившего мир «Врага моего» великолепным Талманом дракской расы. Потому первым долгом предложил бы в интерквелы «The Hive Queen» и «The Hegemon» — внутренние документы вселенной, упомянутые в «Игре Эндера», — хотя понимаю, что это категорический голливудский неформат. Хорошо хоть, скверные кассовые сборы экранизации, как и в случае финчеровской «Девушки с татуировкой дракона», отправили «Тень Эндера» тянуть резину в долгий ящик.

Только первая и, вполне заслуженно, наиболее успешная книга цикла, собственно «Игра Эндера», написана с позиции, максимально удаленной от мормонских воззрений Карда на природу, технологический прогресс и психосексуальность. Уже в «Говорящем от имени мертвых» миссионерский опыт автора выплывает из бразильских джунглей, а ближе к «Детям разума» протрептическая интонация становится труднопереносима. Если вы, как и я, продирались сквозь Эндерверсум с нарастающим трудом, посоветую на «Ксеноциде» остановиться и отдыха ради перейти к малоизвестному идейному первоисточнику — «Дзен-пушке» Баррингтона Бэйли, где впервые (мельком) заявлена методика игровой подготовки детей, не ведающих жалости к себе подобным и, часто, разницы между реальностью и фантазией, для космических битв.

Если нет, вы предупреждены: именно в «Детях разума» содержится наиболее мерзкий эпизод всей серии, когда

Самое скверное, что позиция Миро, пользуется несомненной авторской поддержкой. На то Кард и последовательный гомофоб-олдфаг, не отличающий лесбиянок от гомосексуалистов. (Кстати, жаргонное прозвище инсектоидных чужаков buggers, совпавшее с жаргонным же обозначением гомосексуалистов, только после бурных протестов радужной публики заменили в экранизации на нейтральное formics, как это сделано и везде дальше в более новых книгах и комиксах по вселенной Эндера.)

А засада в том, что явление молодого двойника Валентины из подсознания Эндера вызывает жесточайший буттгурт не только у самой Валентины Виггин, немало поизносившейся в скитаниях с братом по космосу, но и у самого Эндера-Ксеноцида, по прихоти автора несказанно пораженного зримым доказательством факта, что детские воспоминания — самые прочные. Но отчего за три тысячи лет, разделивших события «Игры Эндера» и «Детей разума», биотехнология продления жизни и твикинга деструктивных биохимических процессов во вселенной Карда стояла на месте? Вероятно, ее развитие автор счел омерзительным или, точнее говоря, греховным? Если вам кажется, что мои слова противоречат охвату в три тысячи лет, то старый добрый парадокс близнецов к вашим услугам.

Впрочем, плохо не то, что лишь «Игра Эндера» в этом цикле достойна статуса мгновенной вечной классики НФ и космооперы, а уровень продолжений скачет, словно кот под валерьянкой. Плохо другое: чем дальше мы продвигаемся по траектории сближения нашей реальности с эпохой действия романов, тем больше на Земле наций и народов — кандидатов в расчеловеченные жукеры для ВПК федеральных империй, альянсов демократий и строго оборонительных военблоков, тем бойчее наливаются жизнью образы юных садистов за кулисами людской власти — сетевого инфлюэнсера Питера Виггина, метящего в Гегемоны всея Земли, и социопатичного военного гения Ахилла, истребляющего всех свидетелей своей детской слабости и унижений (но делает он это так, что с тем же успехом можно сбросить на залетевшую в кухню муху боеприпас ТЯО вместо того, чтобы приложить ее веником), — в противовес блекнущим и мятущимся гуманистам, неохотным героям межвидового/внутрирасового конфликта Эндеру, Петре и Бобу. Разница-то между Питером и Ахиллом лишь в том, кому из них История предначертала поджечь мировую войну, а кому — погасить. Причем не по соображениям совести.

Как сказал бы безымянный автор «Саги о Греттире» по сходному поводу, «я не вижу большого геройства в том, чтобы достать огонь, но не знаю, не обманет ли ваша плата ожиданий того, кто это сделает».

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/VY358).

В Рунете и даже англосфере немногим известно, что данная повесть есть, по существу, черновик романа Хайнлайна «Шестая колонна», издававшегося также под названием «Послезавтра»: она была первоначально подписана Доном А. Стюартом, чья работа «Сумерки» — редкая у Кэмпбелла вариация на тему Умирающей Земли — издана в ноябрьском номере «Astounding» за 1934 год, имела большой успех, и некоторое время после назначения Кэмпбелла редактором ещё продолжались публикации от имени Стюарта, пока издатели не запретили это. Впоследствии «All» и взял за основу Роберт Э. Хайнлайн, и, пожалуй, оно не к лучшему вышло: кондовый милитаризм РЭХ с ней плохо сочетается. Версия Кэмпбелла интересна преимущественно тем, что наряду с «Обликом грядущего» это одно из наиболее ранних построений грядущей (на тот момент) Второй мировой войны. «Облик грядущего» малоизвестен в послевоенном мире потому, что разошелся с Главной исторической последовательностью уже в сентябре 1939 года, пускай и сохранил провидческую точность в деталях отделки. «All» осталась в столе до 1976 года, но, вероятно, также быстро впала бы в немилость у читателей после войны: в отличие от базовой реальности, здесь и в «Шестой колонне» азиатским захватчикам сопутствовал быстрый успех, и США попадают в синояпонскую сферу влияния. Роман же Хайнлайна выпущен куда позднее работ Кэмпбелла и Уэллса, в начале 1941 года, когда Вторая мировая уже зашла на второй год, и только очень наивному лохокторату было непонятно, что после экономически калечащих санкций против Японии ее атака, по сути самой же Америкой и спровоцированная, — дело ближайших месяцев.

Читается повесть легче, нежели корявая поделка Хайнлайна — написана возвышенным, нарочито архаичным языком, поэтому рекомендую для прокачки вашего английского взяться за нее в подлиннике; все-таки Кэмпбелл заметно мастеровитее Хайнлайна по части научно-технических идей, а милитаристский и патриотизменный пафос (в экранизации «Звездного десанта» Верховеном подтвердивший закон Натана По) ему чужд. Почти во всех боевых космооперах положительным героям Кэмпбелла приходится ксеноцидить противников или помогать той стороне, которая этот ксеноцид добровольно и с энтузиазмом возьмет на аутсорс, но радости от содеянного персонажи не испытывают — или, во всяком случае, читателя не побуждают сопереживать им в удовлетворении от победы. Хайнлайн же был последовательным сторонником людоедских обратно-сексистских идей «не служил — не мужик» и «женщин и детей пропускать первыми»: сам-то он, что неудивительно, военной карьеры (из-за туберкулеза) сделать не сподобился.

Подпольщики Кэмпбелла, в отличие от азимовских академистов-жрецов атомного культа Галактического Духа, скорее мистики, чем прагматики или циники, в этом они ближе поклонникам «Саранчи» Готорна Абендсена из «Человека в высоком замке» — складывается хотя и ненавязчивое, но отчетливое и странное впечатление, что атомщики Кэмпбелла, сами того не понимая, действительно устанавливают контакт с неким миром платоновских форм. Впрочем, окончательный вывод оставлен на усмотрение читателей. Революция из «All», скорее всего, в реальности имела бы не больше шансов преуспеть, чем война одного диверсанта против кемпейтай целой планеты в «Осе» Рассела, с которой у повести тоже много общего. Трехбуквенные агентства высокотехнологических диктатур так просто не околпачить. Тем больше соблазн приписать местным культам непритворное подключение к Абсолюту.

Интереснее, повторюсь, детали отделки: дискуссии о том, как поступить с побежденными после падения оккупационного режима, навевают ассоциацию со спорами о целесообразности и юридической корректности Нюрнбергского и Токийского процессов; Америка сразу перед войной и даже в период оккупации представлена как ленивый гигант, дремлющий на печи, с которой надо лишь слезть и размять межушные мышцы, а там уж одним махом семерых азиатов побивахом — в наши дни схожим опасным заблуждением охвачены пентагонские и госдеповские дилетанты от дипломатии, геополитики и экономики, толкающие США в «ловушку Фукидида» на Тихом океане, а Китай старательно от нее уворачивается, воюя с Западом силами русских «сипаев» на Разделенной Украине, сбрасывая трежериc, соблазняя тайваньскую оппозицию перспективой мирной реинтеграции острова и строительства моста на Тайвань вместо бомбардировок заводов TSMC и прочих святилищ мирового хайтека или высадки десанта НОАК под Тайбэем. Уже скоро, в январе, на Тайване выборы. В случае победы оппозиционной коалиции с участием Гоминьдана — да, той самой партии, чьи лидеры в 1940-х и эвакуировались с материка под натиском маоистской революции! — сценарий «All» от нашей браны несколько отдалится, а вот если власть сохранит Миньцзиндан, выступающий в составе «зеленой коалиции» за дальнейшее охлаждение отношений с материком вплоть до официальной независимости Китайской Республики в пределах острова, то достаточно вероятна «китайская ничья» с подачи неоконов Госдепа. Хочется верить, что даже в случае тайваньской войны слабеющий американский гегемон не утащит за собой в отбойник истории все человечество или азиатскую его половинку, а применение вечного пламени атомной энергии, как и у Кэмпбелла, останется в межгосударственных масштабах небоевым.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/alu58).

В научно-техническом отношении эта космоопера — вселенских, как обычно у Кэмпбелла, масштабов, с участием банды полоумных гангстеров, техасца (не столь грандиозной исторической фигуры, как Менелай Иллаций Монтроз у Джона Райта), пяти разновидностей лучевого оружия, включая зеленые лучи алхимической трансмутации, и скованных войной, как в «Самой могучей машине» или «Межзвездном поиске», пары инопланетных рас — уже значительно устарела, ведь написана была в начале 1930-х. Она оставалась неопубликованной еще долгие годы, хотя следы сюжета заметны в переработанном виде на страницах цикла об Аарне Мунро. Лишь после кончины классика ее выпустили в сборнике с комментариями Азимова и Зебровски, но без особой редактуры.

А вот историческую значимость этого произведения недооценивать сложно, ведь именно при работе над ним, еще не став редактором журнала, Кэмпбелл пришел к мысли о возможности цепной ядерной реакции — и зажег ею подопечных авторов «Astounding». А фантасты, в свою очередь, вдохновили участников... обоих атомных проектов Второй мировой. Если творчеством Уэллса, Кэмпбелла и дель Рея интересовался Лео Сциллард, то повесть Хайнлайна «Никудышное решение» с интересом изучал добывавший через Швецию выпуски журнала Вернер фон Браун. Кто знает, не вышла бы Германия, вопреки тихому саботажу Гейзенберга и компании, победительницей атомной гонки, если бы Кэмпбелл и Хайнлайн описали атомную — точнее, термоядерную — реакцию несколько правдоподобнее. У Сцилларда и Эйнштейна, по крайней мере, явным образом интересовались после письма Рузвельту, как Лео додумался до боевого применения цепной реакции, на что физик, пожав плечами, ответил: «Ну, я в фантастике об этом читал».

А ведь почти получилось: по схожему механизму, как мы теперь понимаем, развивается термоядерное горение лития в молодых звездах немного массивнее Солнца. Литий — основа нашей современной бурно развивающейся альтернативной энергетики, на его соединениях работают все ионные и полимерные аккумуляторы в бытовой портативной электронике и многих электромобилях. Но этот третий элемент таблицы Менделеева и достаточно легок, чтобы охотно соглашаться поучаствовать в термоядерном синтезе.

В данной повести Кэмпбелл заявляет, что литий после обстрела протонами излучает альфа-частицы, а бериллий после обстрела альфа-частицами — протоны, и выдвигает предположение, что, смешав их, можно добиться эффекта самоподдерживающегося атомного взрыва. На самом деле термоядерную бомбу по этой схеме соорудить не получится. Требуется высокоэнергетический протон для инициации литиевой реакции, а бериллий если вообще и испустит протоны, то низких энергий, обычно же предпочтет прореагировать с формированием ядра углерода-12 и испусканием нейтрона; в любом случае протоны окажутся слишком замедленными, чтобы расколоть литий. Аналогичная унылая картина на другой фазе предложенного цикла. В звездах, как обычно, проблема решается брутфорсом, а стартует термоядерная печка за счет гравитационного сжатия. На Земле с этим тяжело. А вот с быстрыми нейтронами и дейтеридом лития все проходит отлично.

Кэмпбелл еще в начале 1930-х увлекся атомной энергией и безынерционными двигателями. Со вторым направлением исследований современной науке пока не везет, да и предложенные Кэмпбеллом схемы работы оных частенько вызывали гомерический хохот даже у современников. С атомной энергетикой сразу же пошло бодрее. Когда было открыто расщепление урана, Кэмпбелл мигом сопоставил эту новость со своей схемой литий-бериллиевой бомбы и предсказал, что в случае, если начнется Вторая мировая война (в ту пору уже было уместнее говорить «когда», а не «если»), атомные боеприпасы будут разработаны еще до ее завершения. И стал заказывать у разных авторов истории на тему производства энергии из урана. Наибольшее впечатление на современников произвел, по иронии судьбы, сравнительно пресный в чисто литературном отношении рассказ Клива Картмилла «Deadline» (рус. надмозг. «Линии смерти»), который однажды утром прочли в Лос-Аламосе за завтраком в большой компании и тут же принялись оживленно обсуждать. В той же столовой присутствовал и молча делал некоторые заметки дежурный офицер. Спустя несколько дней Кэмпбелла посетили представители спецслужб, но, как выразился Азимов, он «с легкостью развеял их подозрения, убедив, что это не Кэмпбеллу слишком многое известно, а миру — слишком немногое».

Однако до конца войны печатать в «Astounding» произведения с «атомным подогревом» запретили, попала под раздачу, вероятно, и данная повесть. Хотя не исключено, что Кэмпбелл ее забраковал и по другим причинам, усомнившись в том, может ли существовать сверхгигантская цефеида навроде описанной здесь или Анреля из «Самой могучей машины». Он считал, что чем массивнее цефеида, тем короче период её пульсаций, а в действительности верно обратное. Механизм работы цефеид, предложенный Кэмпбеллом, также расходится с реальностью. По сравнению с описанными эффектами циклической эволюции Вселенной правильный ответ намного проще (его принцип схож с тепловым двигателем, так называемым «каппа-клапаном Эддингтона», теоретически обоснован в 1917 г., подтверждён из наблюдений в 1953 г. Сергеем Жевакиным). В Галактике действительно известны шаровые скопления с цефеидами, но обычно второго типа — такие цефеиды старые, не очень массивные, с низкой металличностью, вроде κ Павлина. Кэмпбелл же описывает в «The Space Beyond» сверхгигантские светила в составе шаровых скоплений эдак на пятьдесят тысяч звезд. В любом случае, пульсирующие цефеиды-сверхгиганты (типа RV Тельца или R Щита) значительно уступают исполинам Кэмпбелла, и даже они проходят короткий этап звездной эволюции, который длится от силы тысячи лет, то есть не позволяет сформироваться планетам, а жизни на них — эволюционировать в привычном нам понимании. Ну а о формах жизни, не скованных кандалами углеродно-белкового гуманоидного шовинизма, с Кэмпбеллом лучше было не дискутировать — за единственным знаменитым и несколько раз экранизированным исключением «Кто там?/Нечто»; оно, увы, и поныне затмевает в массовом сознании остальное наследие классика, выставляя его скорее автором хоррора, чем НФ.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/dvAIP).

«Суперэффективный двигатель оказался не особенно сложным. А что останавливало ранее людей на пути к нему, так это наука: она-то была действительно сложна. Человек уже знал один способ обойти закон сохранения энергии — в большом масштабе и одновременно малом. Они же научились обходить это условие в маленьком масштабе, который одновременно выступал и большим!»

Процитированного фрагмента достаточно, чтобы понять, почему эта работа, опубликованная в 1976 году, а написанная еще в середине 1930-х, достойна внимания лишь как почетный экспонат кунсткамерных антологий вроде «Старомодного Марса» или «Старомодной Венеры», где умышленно исходят из анахроничных представлений о планетах Солнечной системы. В «Marooned», однако, старомодны не просто Юпитер или Ганимед, не только пояс астероидов, выведенный столь опасным местечком, что Бермудский треугольник отдыхает, но и — это наименее удобоваримо и требует снять минимум балла три — закон сохранения энергии и лоренц-ковариантность. Кэмпбелл на протяжении всей писательской и куда более длинной редакторской карьер проявлял себя пылким поклонником безынерционных двигателей, любовь к которым, как я уже отмечал в отзыве на «The Irrelevant» («Marooned» — своеобразный сиквел того рассказа), у него вспыхнула под влиянием творческой конкуренции с Эдвардом «Доком» Смитом. Платоническими чувствами к таким установкам Кэмпбелл не ограничивался: он старался впоследствии через Гарри Стайна и Джерри Пурнелла замолвить словечко за амбициозных изобретателей перед НАСА и ВВС. Увы, с неизменно неотличимым от нулевого эффектом. Хотя, разумеется, возможно, что власти до сих пор что-нибудь скрывают.

Во всяком случае, двигатели Дина и прочие вариации на тему безынерционных установок, включая шойеровский EmDrive и маккаллоховский инерционно-квантовый двигатель на эффекте Унру, который прямо сейчас готовится к испытаниям на земной орбите, теоретически можно втиснуть в наш с вами вариант реальности, например, таким способом, как поступает Мордехай Милгром, автор теории модифицированной неньютоновской динамики, или вышеупомянутый Маккаллох, исходящий из экзотических, но в принципе совместимых с теорией относительности концепций.

Но двигатель, стачанный на коленке затерявшимися в системе Юпитера земными исследователями из «Marooned», обходится с законами сохранения уж слишком бесцеремонно: Кэмпбелл исходит из предположения, что количество кинетической энергии, продуцируемое переменой скорости, разнится в зависимости от системы отсчёта, и переходом из одной системы отсчёта в другую, например, из системы отсчета, связанной с Землей, в систему отсчета, связанную с Марсом, возможно добыть больше энергии, чем расходуется. Отсюда, между прочим, по теореме Нётер немедленно следует нарушение симметрии относительно переноса по времени. Так что утверждение Кэмпбелла, мягко говоря, заметно более фантастично, чем картины Юпитера с четко выделенной поверхностью, арктическими зонами и азотно-кислородно-водной атмосферой с примесями гелия и «небольшого количества водорода», или Ганимеда, где тоненькая, как в повести, атмосфера действительно есть (другой вопрос, что ее давление измеряется микробарами). В действительности профиль температур на Юпитере куда сложнее и напоминает земной: самые высокие значения температуры отмечаются в термосфере Юпитера, на высотах около 1000 км, где давление мизерное, порядка 1 нбар. Причина этого не вполне понятна; затем с понижением высоты температура падает и только на уровне тропопаузы начинает снова быстро возрастать. Данные с высот ниже 132 км под условной границей атмосферы (изобарой 1 бар) к настоящему времени недоступны. Юпитер не имеет чётко очерченной поверхности, и атмосфера плавно переходит сразу в мантию — океан из жидкого, а ещё глубже — жидкометаллического водорода с примесями гелия, и похоже, что по мере приближения к ядру, точная структура которого до сих пор неизвестна, на планете начинает идти град из алмазов.

В повести мы также находим примитивный механический манипулятор для ремонтных работ снаружи космолёта. Этим манипулятором астронавт управляет из шлюпки примерно так же, как показано в «Космической одиссее 2001 года», но более внимательный читатель узнает в механической руке прототип уолдо из одноимённого рассказа Хайнлайна. Современные дистанционные манипуляторы для работ с радиоактивными веществами так часто и называются (в англосфере).

Фирменная черта почти всех классических произведений Кэмпбелла той эпохи — стабильные трансурановые элементы с невероятными свойствами, вроде резистия из цикла об Аарне Мунро. Тут такой элемент тоже есть, синтий, 101-й в альтернативной Периодической таблице, обладающий в твердом состоянии «неизмеримо огромной прочностью на разрыв» и существующий в виде прозрачных кристаллов. Реальный менделевий, конечно, ничего общего с синтием не имеет; мало того, он стал первым из искусственных элементов, который доселе так и не удалось получить в макроскопических количествах. Ну, как-то и без него обходятся при конструировании межпланетных зондов или погружении на дно океана. Хуже другое: мы с вами слетали на Луну еще за полтора века до открытия синтия по хронологии вселенной «Marooned» (там до трансуранов с трехзначным порядковым номером добрались только в 2133-м), а потом забыли, как это делается, и все доводы насчет невероятного прогресса космической робототехники или великолепные картинки Юпитера с его лунами, пересылаемые «Юноной», не так греют душу, как могли бы ее воспламенить селфи с борта одноименного звездолета изыскателей татарстанской ОЭЗ «Алабуга». (Или, еще лучше, с вечеринки в Ганимедском Клубе.)

Пока вместо них приходится довольствоваться физиономией Человека на Луне, иронично косящего глазком Моря Ясности на руины старосоветских ЦУПов, а теперь уже и американских радиотелескопов.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/mqsz3).

Если вы внимательно присмотритесь к библиографии Кэмпбелла, то, возможно, заметите, что nom de plume Карл ван Кэмпен, под которым опубликовано это произведение, классик использовал единожды. Можно сказать, что Кэмпбелл последовал первому закону экспериментирования Весилинда, который рекомендует именно столько раз и проводить эксперимент в случае, если воспроизведению его результаты поддаются с трудом.

Рассказ примечателен исключительно своевольным, даже по меркам творчества Кэмпбелла, обращением с законами физики, и за это, а главным образом — дальнейший срач в комментариях к «The Irrelevant», можно снять и не пять баллов, как делаю я, но все девять. Его персонажи выпутываются из межпланетной смертоносной ловушки, разработав метод генерации энергии из... ничего. Во вселенной этого рассказа (и «Marooned», своеобразного сиквела, который, однако, вышел лишь в 1976 г., а при жизни Кэмпбелла почивал глубоко в ящике письменного стола) количество энергии, продуцируемое переменой скорости, разнится в зависимости от системы отсчёта, и переходом из одной системы отсчёта в другую возможно добыть больше энергии, чем расходуется. Успешно — и невероятно нагло — презрев закон сохранения энергии и лоренц-ковариантность, герои Кэмпбелла обзавелись идеальным двигателем для космических путешествий. Проблема с ним в том, что он не работает, как и многочисленные более поздние конструкции безынерционных двигателей от Дина, Вудворда, Шойера и других амбициозных изобретателей (но получать патенты на принципиальные схемы таких двигателей им это совсем не мешало).

Строго говоря, безынерционные двигатели в фантастику ввел не Кэмпбелл, большой их поклонник, а его великий коллега и заядлый творческий конкурент Эдвард «Док» Смит, но идея оказалась настолько привлекательной, что периодически всплывает в космооперах самых разных авторов, и чем ближе к нашей эпохе, тем сложнее и правдоподобнее делаются ее наукообразные обоснования, скажем, у Аластера Рейнольдса во вселенной «Пространства Откровения».

Глядишь, рано или поздно какое-нибудь из них провалится в заветную трещину лака на парадном портрете Стандартной модели и общей теории относительности. Вот, скажем, не далее как в позапрошлые выходные SpaceX запустила на «Falcon-9» в числе прочих, более рутинных, грузов опытный образец инерционно-квантового двигателя, который, по утверждениям инвестора Ричарда Мэнселла и физика Майка Маккаллоха, будет разгоняться без затраты топлива — на эффекте Унру, не нарушая законов Ньютона. В качестве бонуса Маккаллох надеется объяснить аномалии вращения галактик, не прибегая к постулированию существования темной материи. Патент на унруанский двигатель уже подан и ожидает оформления. В случае успеха он принесет изобретателям триллионы долларов и Солнечную систему на блюдечке.

Таким двигателям вольготнее работалось бы, например, в пространстве-времени, которое пространственно компактно и глобально гиперболично: там распределение вещества и полей (то есть релятивистское дисперсионное соотношение) в некоторый момент времени полностью определяет инерциальную систему отсчёта для любой точки Вселенной. А наше мироздание, обычно отождествляемое с пространством-временем Фридмана-Леметра-Робертсона-Уокера (это не совсем строгое отождествление, но для начала и его достаточно), к ним жестоко. Жестоко, как и споры, вспыхнувшие на страницах «Astounding», невероятно долгие споры, последовавшие за публикацией рассказа, а Кэмпбелл, неизменно отвечавший читателям не от собственного имени, но от псевдонима Карла ван Кэмпена, стойко защищал свою позицию от всех атак. Как замечает в предисловии к сборнику 1976 года https://fantlab.ru/work199808 Айзек Азимов, Кэмпбелл, случалось, переставал участвовать в спорах и позволял им затухать, но никогда не признавал публично свои ошибки. Точно с таким же неугасимым пылом позднее он отстаивал свои воззрения на любимую им дианетику, безынерционный двигатель Дина, лозоискательство и прочее.

Самым близким к публичному раскаянию поступком и можно считать тот факт, что как беллетрист под аккаунтом ван Кэмпена Кэмпбелл больше не напечатал ни строчки.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/lyzX7).

Провокационно брутальный философский хоррор Ходжа — представитель редкого синкретического жанра, который чаще пределяют как «темная НФ». Но, несмотря на крепкие заклепки уровня хорошей новой британской космооперы, работа Ходжа ближе именно к прозе ужасов: нечто подобное могли бы, вероятно, сочинить в межавторском оммаже Лавкрафту Пелевин и Бэккер. Древние боги Ходжа и их поклонники описаны не очень изобретательно, куда менее изысканным языком, чем

у Майкла Харрисона в «Свете», сравнения с каковым напрашиваются из-за архитектуры разновременных сюжетных потоков с участием брата и сестры, а особенно — после крушения Европы (нет, не Евросоюза, а юпитерианской луны) и неспешного выезда действия на космическую арену.

Я не стану однозначно рекомендовать эту работу из-за неряшливого стиля, далекого от ажурных красот «Света» Харрисона, «Рагнарёка» Мини или «Столпов вечности» Бэйли, и слишком изобильного, на мой вкус (PUN INTENDED HERE), гуро. Однако важнее (за это повышу оценку, понимая, что не совсем попадаю в ЦА романа), что, как и Харрисон, Ходж, по-видимому, дает себе труд следить за актуальными веяниями космологии и квантовой механики: в XXI веке не требуется воскурять удушливые стигийские фимиамы на алтарях Азатота, чтобы рассчитать, как это сделал Дон Пэйдж,

Отсюда совсем не следует, что вышеназванные алтари остаются без причетников, менее моего склонных к неразрушающим методикам тестирования. Обстоятельно прописанные сплаттерпанковские процедуры наподобие

на редкость красочны, вызывая в памяти Великую Ордалию Бэккера при Голготтерате, и в любой момент нашей нестабильной эпохи способны угодить под бан цензоратов Земли. А вот что под цензуру не попадет, так это каркас местного миропорядка, хотя по сравнению с ним быт бройлерного комбината имени Луначарского из «Затворника и Шестипалого» покажется курортным. Конечно, не курам, а нам, их богам... или больцмановским мозгам богов?

«Я вспомнила новость, о которой слышала много лет назад. Кажется, это случилось в Канаде, в точно таком же автобусе. Какой-то парень отрезал голову другому пассажиру. Он охотился за инопланетянами, и Господь сказал ему: чувак, смотри, вон один из них — лучше разберись-ка с ним на месте. Разница в том, что я уверена в своей правоте и контролирую себя».

Английское первоиздание по не вполне понятным причинам стало гримуарной библиографической редкостью и по онлайновым аукционам предлагается порой за пару тысяч долларов, а Ходж официальную электронную версию выдает лишь после переписки и по предоплате, оговаривая, что в случае экранизации, о которой ходили слухи пару лет назад, ситуация улучшится. Нам бы в Рунете их проблемы.

С использованием заметок для Medium (https://shorturl.at/iGKTU + https://shorturl.at/hpxJO).

Добротная работа для любознательных и амбициозных подростков о малоизвестной у нас эпохе распада династии Юань и свержения монгольского владычества над Китаем. Однако я бы ее причислил ... не к альтернативной истории, а скорей к «толковникам» моментальных снимков исторической последовательности, какими книга и иллюстрирована. В европейской литературной традиции ее бы отнесли к пикарескам. Не воспринимайте происходящее излишне доверчиво: образ Чжу Юаньчжана в ней весьма далек от реальности и выписан в русле традиционных китайских авантюрных романов о благородных разбойниках, скажем, «Речных заводей». Еще точнее будет параллель с «Пинхуа по истории Пяти династий», где криминальный авторитет и торговец контрабандной солью Хуан Чао, поднявший кровавое восстание против танских властей за 470 лет до мятежа Красных повязок (и разоривший Чанъань настолько основательно, что крупнейший город Земли IX века после этого толком не восстановился, лет на 10 зарос сорняками и навсегда потерял столичный статус в Китае), представлен разочаровавшимся в меритократии студентом, которого в удальцы судьба скорее тащит, чем подталкивает.

Так и здесь. Немного подушним: Чжу Юаньчжан, подобно Лю Бану при Хань и, конечно же, Мао Цзэдуну, пришел к престолу по результатам грандиозной крестьянской войны, осложненной еще и необходимостью изгонять иностранных оккупантов; он был выходцем из самых низов общества и с юных лет сохранял устойчивое недоверие к интеллектуалам. После недолгого послушничества в буддийском монастыре перед началом гражданской войны Чжу Юаньчжан мыкался, живя подаянием, из-за чего к нему впоследствии приклеилось нелестное прозвище “император-побирушка”. Впоследствии он примкнул к повстанцам Красных повязок и, проявив прирожденные полководческие и администраторские таланты, быстро стал продвигаться в их иерархии, а попутно истреблять конкурентов без малейшей пощады. Особенно тщательно он «зачистил» тайную буддийскую секту Белого Лотоса, благодаря связям в которой и выжил на крутом повороте юности, не преминув воспользоваться распускаемыми в народе пророчествами о скором пришествии земного воплощения справедливости, «Князя Света»: Мин-вана. Свою династию он так и назвал — Мин, «сияющая», отождествив себя с мессией сектантов.

Конфуцианцев молодой император-прагматик сильно недолюбливал, предпочитал общество инженеров-артиллеристов вроде Цзяо Юя, автора трактата «Холунцзин», или военных стратегов типа Лю Бовэня (с них, а также, несколько анахронистически, с названных братьев вышеупомянутого Хуан Чао, его побратимы в общих чертах срисованы у Фингарет), писал как курица лапой, с многочисленными ошибками, и даже проекты законов или эдикты предпочитал воспринимать на слух или надиктовывать. Он возродил систему экзаменов на государственные должности, теоретически позволявшую продвинуться по социальной иерархии до высокопоставленного чиновника даже обычным земледельцам, но относился к ней с подозрением, явно памятуя лаконичный совет Шан Яна “Когда народ глуп, им легко управлять”, а при удобном случае экзамены отменял и отзывал присвоенные “с нарушением антидопингового кодекса” ранги. В бытность полевым командиром повстанцев Чжу внешнюю торговлю и социальную мобильность поощрял, а став императором, принялся всячески прижимать коммерсантов и прикреплять подданных к месту жительства: для простого путешествия дальше, чем на 40 ли, требовалось взять «открепительное удостоверение» у старосты десятидворки/стодворки.

Впрочем, события, сказавшиеся на формировании у Чжу характера тирана, относятся именно к тому периоду его жизни, какой беллетризован Фингарет: десять членов его семьи умерли от голода, а монастырь, в котором будущий монарх подвизался служкой, разорили и сожгли до основания монгольские войска просто между делом, подавляя очередной бунт — на пути подвернулся.

Пусть пример Чжу Юаньчжана вдохновит вас на карьерный рост, если вы окажетесь в аналогичной печальной ситуации, например, решите примкнуть к релокантам.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/ehrVZ).

У этой книги, ставшей неожиданным бестселлером и распроданной на двадцати пяти языках общим тиражом около десяти миллионов экземпляров, удивительная история: вырос роман из ностальгической повести молодого Пола о родном Нью-Йорке Позолоченного Века 1930-х, за которую он взялся на Второй мировой войне в Италии под влиянием горестной новости из дома. Повестью Пол остался так недоволен, что впоследствии сжег рукопись, но от самой идеи создать книгу о рекламном бизнесе не отказался и, вернувшись из армии, устроился на работу копирайтером — Митчелла Кортнея, великолепного в своем непринужденном профессиональном цинизме (главное — не слишком увлекаться тем, что с Кортнеем происходит в книге после того, как Пол с Корнблатом заставили его пройти из князи в грязи и обратно в князи арку душевного кризиса в социальных канализациях «Хлореллы»), стоит фактически рассматривать как идеал, которого Пол, оставаясь индивидуалистом, достичь бы не мог. Ни совершенного потребителя, ни андроидообразного шарлатана-консультанта, какими полнятся офисы разнообразных маккинсей, прайсвотерхаусов и бэйнов в наши времена, из Фредерика не получилось, чересчур интересны ему были извивы туннеля под миром рекламы.

Оно и хорошо. А «Торговцы космосом»/«Операция Венера» — творение настолько же визионерское в отношении “общества потребления” второй половины XX века и “момента однополярности” для евроатлантического мира, как «Распознавание образов» Уильяма Гибсона для всей планеты в прекрасную эпоху скевоморфного дизайна интерфейсов, углеводородной евроинтеграции России, войн с мировым терроризмом, скоростного широкополосного Интернета, нарождающихся видеохостингов и прозрачных границ. Отсюда же пошли такие общеупотребительные нынче термины, как «соевый бургер»/«веганская котлета», «3D» (о телевидении и кино), «R&D», «музак»/«лифтовая музыка» (о фоновой музыке в супермаркетах и других общественных пространствах) и прочие: Пол и Корнблат, как и пристало дотошным авторам, предварительно разметили стройплощадку сеттинга базисными колышками неологизмов, и почти все эти слова непринужденно переползли в повседневный английский лексикон. А вот информационные сети в этом мире слаборазвиты, робототехника если и есть, то зачаточная, устройств электронно-биологического сопряжения нет совсем (например, связь с космическим кораблем на Венере налажена по проводной телефонной линии, а астронавта для миссии отбирают по принципу карликовости, чтобы бортовой компьютер поместился в корпусе — ах, Питер Динклейдж подошел бы на роль Джека О`Ши как влитой), поэтому в строгом смысле к протокиберпанку, в отличие от «Властелина мозга» Мэннинга, «Солнечной лотереи» Дика или «У врат преисподней ветрено» Муркока, «Операцию Венера» не отнесешь, несмотря на то, что все традиционные для киберпанка приметы футуристического технотриллера с разгулом корпораций тут не просто прописаны — это, похоже, тропообразующие примеры, 1952 год на дворе-то.

Одним словом, «Операция Венера» в НФ — то, чем могла бы стать «Гламорама» Бретта Истона Эллиса, если бы ее адаптировала для радиопьесы Юлия Латынина. В смысле, не нынешняя ютуберша, а еще та Латынина, красавица и авторесса ориентально-политэкономической фантастики, до гормонального сдвига в новогазетные стрингерши.

К роману приложили шаловливые ручки и американские, и старосоветские редакторы/цензоры. В классическом русском переводе 1965 года хватает мелких лакун, а еще из него пропали три последних главы, с 20–й по 22-ю, где, собственно, и показана Венера (включая местные формы жизни). Впрочем, они отсутствовали и в большинстве книжных изданий до 2011 года.

Потому и в фантлабовском классификаторе романа Венера как место действия на данный момент отражена лишь у 5 проголосовавших участников из 47, включая меня. А жаль, ибо Венера Пола и Корнблата меньше отклоняется от нашего варианта реальности, чем в «Ярости» Каттнера и Мур, с которой старомодные образы этого мира в НФ/космоопере обычно ассоциируются. Там жарко, как в преисподней авраамических религий, воды нет, сверхплотная атмосфера (из... формальдегида! непритворно интересен гипотетический механизм ее формирования) непригодна для дыхания, и ветер перекидывает по поверхности камни и песок. Правда, на самом деле у венерианской поверхности скорость ветра отнюдь не ураганная, а углекислого газа в избытке, и план завозить в верхние слои атмосферы углекислоту для ОХЛАЖДЕНИЯ феерически глуп. Это не говоря уж о том, что даже безводный формальдегид, из коего, по версии авторов, состоит венерианская газовая оболочка, на солнечном свету разлагается, а при быстром охлаждении из разогретого газового состояния полимеризуется.

Впрочем, до посадки старосоветских зондов-то оставалась ещё почти четверть века.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/ajuM9).

У тех, кто начал знакомство с Финнеем с неоднократно экранизированного романа «Вторжение похитителей тел», может вызвать серьезный когнитивный диссонанс его наиболее известная в xUSSR работа, хронооперная дилогия-путеводитель по Нью-Йорку «Меж двух времен» и «Меж трех времен».

Но впечатление это обманчиво. Как раз-таки хоррор про атаку инопланетных паразитов-подселенцев — явление в творчестве Финнея, где исследуются прежде всего парадоксы путешествий во времени, достаточно уникальное (и тоже ставшее классикой!). Из других значимых работ этого автора, где затронуты темы путешествий и провалов во времени, можно вспомнить «Я боюсь», «Пятицентовик с Вудро Вильсоном» и «Любовное письмо». Из работ, чьи авторы несомненно оглядывались на классические хронооперные этюды Финнея, — «Путешествия с моими кошками» Майка Резника, «Порядок вековой» Джона Краули, «11/22/63» Стивена Кинга, «10 в 16-й степени к 1» Джеймса Келли и голливудскую мелодраму «Дом у озера» с Киану Ривзом. В целом Финнея, пожалуй, стоит назвать крестным отцом темы попаданчества в прошлое: один его рассказ даже превратился в городскую легенду о Рудольфе Фенце — начиная с 1970-х, этот сюжет часто цитировался как доказательство реальности перемещений во времени! Это ли не высшее признание для мастера попаданса?

Следует заметить, что “путеводитель по Нью-Йорку” тут упомянут не случайно—как раз точная топографическая привязка всех поворотов сюжета и обеспечивает ощущение поразительной достоверности. Фотографии и рисунки не только финнеевские (вопреки утверждениям аннотации к старосоветскому изданию 1972 года), они почерпнуты в том числе и из городских архивов, и только тем обстоятельством, что подбор материала для второй книги был сопряжен со значительными трудностями, можно объяснить 25-летнюю паузу между романами. Тем не менее, действительно, Финней сам умел хорошо рисовать и в молодости тоже работал художником рекламы, как и его герой Саймон.

Хотя первое произведение цикла и стало мгновенной классикой, принципиальные отличия финнеевского способа путешествий во времени от развитых на СИ писательских нанотехнологий не столь велики. Выпал из автобуса — очнулся в теле генерала-адмирала. Пожил пару недель в реставрированной квартире-усадьбе на семнадцать комнат — перенесся в прошлое. Эзотерический бред, конечно. И там, и там. Но в случае «Меж двух времен» этому наивному бреду веришь. Потому что именно такой донельзя абсурдный метод, основанный на чрезвычайно вольной трактовке гипотезы о “пространственно-временном черве” Эйнштейна и Мак-Таггарта, органичен для книги, проникнутой густым духом эскапизма. Можно себе представить, какое впечатление она произвела на молодых нью-йоркских интеллектуалов времен Вьетнамской войны. Разумеется, сиквел, опубликованный уже после смерти Финнея, в динамичные и светлые (для победившего в Холодной войне Западного мира) 1990-е, не оказал сопоставимого влияния — да и не мог. Вот выйди он сразу после 11 сентября, на заре второй Иракской войны или в разгар Великой рецессии… но соответствующая экологическая ниша в современной американской литературе уже занята Гибсоном («Распознавание образов», «Периферия») и Доном Делилло («Космополис», «Точка Омега», «Ноль К»).

Технофобского прекраснодушного презрения к родному времени Саймон особо не скрывает. Действие, напомним, начинается в 1971-м, спустя полтора года после высадки Армстронга на Луну. Но мнение Саймона на сей счет, высказанное в разговоре с Джулией Шарбонно, на удивление современно. Каждая строчка диатрибы, вложенной Финнеем в уста Морли, — словно пророчество упадка, постигшего впоследствии пилотируемую космонавтику.

Чем дальше я пробирался по книге, тем меньше мог ему сочувствовать, — но высокого уровня мастерства, с которым роман сделан, это совсем не отменяет. Лишь в середине текста Финней, как бы спохватываясь, дает Саймону ненадолго вспомнить, что есть в Нью-Йорке 1882 г. и нищие, и поденные рабочие, и брошенные дети, и бродяги, что в этой эпохе нет ни электричества, ни антибиотиков, ни самолетов, ни даже пожарных лестниц выше четвертого этажа, а стоматология только карательная.

Единичный случай, впрочем. Все остальное подернуто легким, но немного тошнотным флером диккенсообразной святочной романтики (события романа происходят в декабре и январе). Однако то, как Саймон обошелся с Кэтрин и сотрудниками проекта, не заслуживает иной оценки, чем преступление, жестокое и бессмысленное, хотя во второй части цикла оно будет в какой-то степени искуплено. Хотя Реальность и всячески сопротивляется столь грубым изменениям, но путешествие во времени, один раз открытое, уже не может из нее исчезнуть.

Топографическая дотошность, какой славен первый роман цикла, в «Меж трех времен» пропала безвозвратно, зато техника путешествий во времени и схема взаимопереплетающихся потоков событий, каждый из которых выступает следствием отдельно взятого вмешательства, отработана куда детальнее и успешнее, нежели в «Меж двух времен». В эпизодах, когда Рюбен Прайен пытается вспомнить отобранную у него жизнь, а Данцигер недоумевает, отчего последние главы рукописи Морли, в остальном вполне точной, не соответствуют текущей версии действительности, — по спине бежит натуральный холодок. А прибытие “Титаника” чего стоит?

И, как в случае с «The Killing Star» Зебровски и Пеллегрино, где «Титанику» (верней, его виртуальной реконструкции) также отведено видное место, здесь Морли достанется от судьбы куда больше пощечин, чем в первом варианте — а некоторые из них после просмотра видеоповтора судьями будут засчитаны как нокауты.

А я лучше цыкну зубом на титанические стопки попаданса, вызванные к жизни такими классиками, как Финней, и поддержу мнение Ингрид Кавен (jure uxoris Жан-Жак Шуль) о Нью-Йорке нашего тысячелетия: «Да, это катастрофа, но какая красивая».

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/xzMO0).

Хотя и минуло после публикации уже девять лет, а на данный момент это самая свежая вещь крупной формы в библиографии Холдемана, и впечатление она производит такое же сумбурное, как почетные гастроли Сильвестра Сталлоне по кинофраншизам Рэмбо или Неудержимых. Джон Рэмбо — архетипический антигерой-ветеран Вьетнама от голливудской мифологии, Джо Холдеман — главный ветеран Вьетнама от англосферной фантастики. Это их благословение и проклятие одновременно: вьетнамская война катапультировала Сталлоне-Рэмбо и Холдемана-фантаста к славе, но выскочить за пределы мелкотемного мачистского круга, заданного в тот момент, обоим удается лишь по большим праздникам — если сильно постараются и потеснят мачизм самоиронией.

Целительная самоирония абсолютно не свойственна большинству ветеранов войн, избравших писательскую карьеру; не была она свойственна и самому прославленному из них, Хемингуэю, специалистом по творчеству которого Холдеман сделался «на гражданке» в Массачусетском технологическом университете. В несколько большей мере этим талантом наделены сам Холдеман и Сталлоне. Однако данная «Заказная» работа сработана настолько неряшливо, что ее так и хочется решительно смахнуть в корзину не позже половины повествования, благо управление на современных версиях Android все чаще жестовое.

Судя по всему (например, по усыпляюще аскетичному, в худших традициях хардбойлед-детективов Чейза или неискоренимо репортажной прозы Хемингуэя, стилю), писался роман под суровый дедлайн. Об угрозе этой пару раз вспоминает бывший снайпер Джек Дэйли, чьи таланты убийцы даже по сюжету снова окажутся востребованы всяко больше литературных. И хотя Дэйли в руку вживлен транспондерный чип, очень похоже, что составитель издательского блерба, сулящего нам увлекательный НФ-триллер об опасностях жизни в полицейском государстве, мельком заглянул в нашу вселенную из альтернативной (где в США отказались от контрактной армии и восстановили призыв), чтобы шлепнуть его на обложку, и тут же с облегчением убрался восвояси: никакой решающей роли для сюжета этот передатчик не играет и пригодится Дэйли не больше, чем мог бы оказаться полезен Джону Рэмбо. Невозможно отделаться от ощущения, что Холдеман в какой-то момент о нем просто забыл — и нагрузил Джека «идиотским мячом» куда увесистей имплант-локатора: ударившись в бега, Дэйли продолжает отсылать издателю главы своего ксенохоррора по обычной почте.

Книгу не спасают ни явственные жирнейшие отсылки к «Молчанию ягнят» и «Афере Хемингуэя», ни несколько менее рельефные — к «Порвалась дней связующая нить»/«Шоу Трумэна», «Хищнику» и великолепному «Камуфляжу» самого Холдемана, ни интертекстуальность. Последняя «Заказной работе» откровенно вредит, хотя для НФ и детектива это редкое явление.

Вся вставная повесть об

настолько беспомощна именно как триллер и тем паче как новеллизация голливудского сценария (чем по сюжету объявлена), что поверить в ее пригодность для крупнобюджетной экранизации можно только с большой, хм, голодухи до премьер. А Джек на серьезных щах надеется заработать этой писаниной полмиллиона (не указание ли это на резкую девальвацию доллара в мире романа?).

Впрочем, одобрил же кто-то Ридли Скотту сценарий «Ганнибала», которым побрезговала — и правильно сделала — Джоди Фостер? Возможно, это и был тот самый

Здесь уместно напомнить, что Холдеман одним из первых авторов НФ ступил на стезю, в конце которой — пораженная до глубины души поклонница Нила Стивенсона после автограф-сессии: “Как, а вы разве ни в каком университете не преподаете?! Чем же вы зарабатываете на жизнь?”

Как предостерегал еще Азимов, иногда лучше не скатываться до постоянной университетской должности. А ведь при мастерской обработке из этого сюжета мог получиться фантнуар, сравнимый по изяществу отделки с «Фальшивомонетчиками» Андре Жида. Но увы, жидеют ряды белых цисгендерных мастеров.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/cfkNT).

Кажется крайне уместным выход этого классического, но напрочь забытого в наши дни романа на русском именно в 2023-м, когда большинству подданных России, а также жителям ЕС и лимитрофных буферов, досаждает не менее классическая пара русских вопросов: 1) кто виноват в том, что по одну сторону двойной сплошной «мерцающая» Третья мировая война выглядела всего лишь забавой полоумных реконструкторов, а по другую — стала фоновой заставкой вашего навигатора? 2) что, помимо лайков, репостов, взаимных сетевых блокировок, отказов в банковском обслуживании, мясных штурмов и сборов на финки ЛГБТ для беженцев и соевых релокантов, можно со всем этим сделать?

Популярность «Облика грядущего» резко снизилась уже в 1939 г. и не восстановилась более: чересчур покоробило читателей расхождение, которое стремительно наметилось между реальной Второй мировой войной и ее прогнозом у прижизненного классика. Уэллс полагал, что “гиена Европы” чуть ли не десяток лет будет сопротивляться наскокам амбициозного, но импотентного Гитлера, не справившегося с нормальным перевооружением армии, Чехословакия счастливо избежит поглощения Рейхом, республиканская Испания сохранит сдержанный нейтралитет, а европейские сражения быстро деградируют до окопной мясорубки, как под Верденом или на Сомме.

Спотыкаясь об эти лезущие в глаза точки бифуркации, читатели, даже поклонники Уэллса и старомодной фантастики, упускают из виду красочные детали, в которых «Облик грядущего» оказался вполне провидческим, как то: выдвижение современного английского в общепланетные lingua franca, массированные воздушные бомбардировки крупных городов враждующих стран и освоение флотами БРПЛ. А на тех, кто мог прочесть «Облик грядущего» в гитлеровской Германии, явно произвело сильное впечатление то, как уверенно пошла совмещаться с нашим вариантом реальности жуткая картина разрушенных до основания Зигесаллее, парка Тиргартен и Унтер-ден-Линден, чьи легендарные липы активно вырубались на дрова обездоленными берлинцами.

Вторая мировая война Уэллса — новое издание Тридцатилетней войны, затяжной конфликт оппонентов, балансирующих на грани экономического упадка и поспешающих вытолкнуть в окно Овертона хоть кого-нибудь из конкурентов, пока сами не дефенестрировались. Точку в нем ставит опустошительная пандемия мутировавшей обезьяньей оспы, а выигрывает  — новая международная бюрократия, планетарное правительство Диктатуры Воздуха, перехватывающая, подобно навигаторам Космической Гильдии из более позднего Дюниверсума, контроль над всеми логистическими маршрутами обессиленного мира.

Если вы заметили подозрительное сходство с тем, как обстоятельно демонтируют наш с вами глобальный мир властолюбивые бумеры и кремниевые служители карантинного культа санкционной дипломатии, моргните в свою веб-камеру сначала левым глазом, затем правым. В конце концов, «Облик грядущего» и представлен как запись по памяти сновидения о будущем, и нельзя исключать, что ваша вебка подключена к тахионному антителефону с плоским прозрачным экраном из киноверсии 1936 года разлива.

С использованием заметок для Medium (https://shorturl.at/abkyJ + https://shorturl.at/aeEO6 + https://shorturl.at/otz67).

Айзек Азимов первоначально не планировал объединять свои миры романов об Академии/Галактической Империи и рассказов о роботах в единую историю будущего — то ли дурной пример Хайнлайна надоумил, то ли издатели уломали, то ли оба этих фактора сказались. Вероятно, лучше было б ему воздержаться от подобного шага, поскольку в процессе объединения исказилась первоначально заданная хронология (время действия первоначально было отнесено не на двадцать с лишним тысячелетий в будущее, а почти на пятьдесят), и, что еще предосудительнее,

а сам Азимов зашел после «Академии и Земли» в тупик, отчего и взялся за приквелы и интерквелы. Впрочем, способы выбраться из сюжетной ловушки есть, и несколько фанфиков по Азимову, действие которых продолжает либо весь канонический цикл, либо только классическую трилогию, весьма удачны, особенно «Резолюция Академий» («Foundations' Resolve») Коллингса. Ну а «Психоисторический кризис» Дональда Кингсбери (игнорирующий работы Азимова по этой вселенной, кроме первой трилогии об Академии и повестей о ранней Империи) явно превосходит всё, написанное классиком после тридцатилетнего перерыва, да и киноверсию от Amazon. Однако правообладателями он не был санкционирован (чем Кингсбери, впрочем, блестяще воспользовался, придав книге элементы интеллектуальной игры — а ну-ка догадайтесь, какие персонажи и локации заблюрены масками разной степени прозрачности?), так что официальным мостиком между циклами о роботах/космонитах и психоисториках/менталиках остается малоудачный роман 1985 года «Роботы и Империя», нужный главным образом для того, чтобы объяснить зашкаливающую радиоактивность Земли более правдоподобным предлогом, нежели последняя мировая.

Хотя и жискардианская версия, конечно, не очень-то укладывается в современные или слегка экстраполированные представления об атомной и субатомной физике, но претензий к ней меньше, чем к камню краеугольному всего цикла. Психоистория, какой представлял ее Азимов в 1930–40-х, едва ли может быть реализована даже в очень отдаленном и неимоверно (с нашей точки зрения) развитом будущем (в отличие от психоистории из «Психоисторического кризиса» или клиологии из миров «Огненной звезды» и «Эйфельхейма» Флинна). Хотя сам Айзек периодически спохватывался и упоминал о ее принципиально статистическом характере, сюжет чересчур сильно опирается на неправдоподобно детальные предсказания будущего за десятки и сотни лет, граничащие с прогнозами индивидуальных судеб. К тому же селдоновская психоистория совсем не учитывает присутствия в Галактике форм жизни, отличных от людей (а как минимум одна чужацкая раса Империи известна, см. «Тупик») — ретконы

будем откровенны, совсем неуклюжи, не говоря уж о том, что они чудовищны и в этическом аспекте уж всяко интереснее наблюдать, куда заведет эту вселенную яблочный огрызок, катящийся по времениподобной геодезической. Пожелаете упрекнуть сценаристов Apple в корявой проработке лора? А вспомните сперва одобренное правообладателями «червоточинное такси», подаваемое Бенфордом в «Страхах Академии» к космическому лифту Трантора (явно оттуда же и мигрировавшему в первый сезон сериала) вместо каноничных гиперпрыжков, или то, как башни и арки Трантора из «Академии» непринужденно сменяются всепланетными куполами в «Прелюдии» — это радикально изменило бы не только вид планеты из космоса, но и, скажем, тепловой баланс экуменополисных аркологий.

Когда Азимов начинал работу над циклом, еще не существовало атомной энергетики, коммуникационных спутников, прогнозирования погоды, цифровых компьютеров, да вот хотя бы и ксерокса... и не были сделаны открытия в области неравновесной термодинамики, синергетики и теории хаоса. Из них следует, что возникновение новых общественных структур по необходимости движимо флуктуациями, наложениями случайных факторов, выводящими систему из равновесия, разрушающими Старый Порядок и способствующими кристаллизации нового на его месте. В существенно неравновесных состояниях “прилетают черные лебеди”: оказывают провокационное влияние те факторы, какие в нормальных условиях прошли бы незамеченными.

Спрогнозировать судьбу личности, следуя правилам психоисторической игры, нельзя. Но нельзя и надеяться на столь точное предсказание социальных трансформаций, ради какого имело бы смысл сооружать Радиант и учреждать Вторую Академию менталиков.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/tEJM9).

В «Дюне» на удивление мало противоречий по части внутренней хронологии и прочей сюжетной архитектоники, как для книги, создававшейся спустя неполных двадцать лет после ЭНИАКа, без доступа к компьютерным функциям сквозного текстового поиска; тем забавнее, когда с нею часто на полном серьезе сравнивают цикл Симмонса о Гиперионе и Эндимионе. Некоторые авторские оплошности в первые книги цикла, писавшиеся зачастую параллельно, однако, все же прокрались, и касаются они прежде всего альманаха. Разительнее всего эпиграфическая цитата из воспоминаний Ирулан Коррино, где принцесса указывает, что “… в год, на который пришлась смерть герцога Лето, моему отцу, падишах-императору, исполнилось семьдесят два года, но когда он возвратил Арракис Харконненам, он словно помолодел и выглядел не более чем на тридцать пять”. Это странная и грубая неточность, не исправленная ни в каких изданиях и переводах, никак не отмеченная сносками, и возможно, что как раз она-то вдохновила нынешних правообладателей на форменное издевательство над каноном.

Если верить альманаху, Лето погиб в 10191 году Гильдии по календарю Дюниверсума, Шаддам IV же родился в 10134-м, следовательно, в описываемый момент ему должно было стукнуть самое большее пятьдесят семь лет. Дата смерти Алии Атрид не приводится вовсе (только дата рождения в 10191-м); логично предположить, что на момент составления альманаха-справочника, внутреннего документа вселенной, Алия была жива. Выходит, что по этой версии Алия пережила Джессику, для которой там же дата смерти указывается явно— 10256 год. А ведь, как известно из «Детей Дюны», этого не произошло.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/AJLRT).

Достаточно полистать пару-тройку произведений Кэмпбелла, чтобы понять: никакого иного приема, кроме яростного отторжения, в наши дни в англосфере его творчество просто не способно получить. Кажется логичным, что одновременно с этим снова заинтересовались работами Кэмпбелла в России и Китае.

Для Кэмпбелла было характерно взрывоопасное сочетание новаторских идей с сексизмом (так, именно он навязал Тому Годвину отвратительное решение «Неумолимых уравнений») и непоколебимой верой в евгенику. Многие предложенные им сюжетные ходы стали неотъемлемыми элементами SDK фантастики; скажем, именно Кэмпбелл первым описал в «Самой могучей машине» то, что сейчас называется “червоточиной” пространства-времени, а четырьмя годами ранее, на страницах «Островов в космосе», ввел понятие гиперпространства. Благодаря этому их теперь можно употреблять раскавыченно, не ссылаясь на классика и шельмуя прочие неблаговидные, с точки зрения SJW, аспекты его личности и карьеры; недавно, после кончины Джеймса Ганна, центр по изучению научной фантастики при университете Канзас-Сити подчинили факультету английской литературы, руководство которого тут же ликвидировало и ежегодную конференцию в память о Кэмпбелле, и саму награду JCMA.

Но вспомните, что самый продуктивный период творчества Кэмпбелла пришелся на “интербеллум” — двадцатилетие между мировыми войнами, передышку, продолжительность которой с завидной точностью оценил фельдмаршал Фош.

Распад Венского миропорядка завершился, Версальскую систему банкротили Великая Депрессия в США и ракетный взлет нацистов к власти в Германии, никто еще не мог уверенно утверждать, какое именно состояние окажется следующим стабильным для международных отношений. Однако в обществе и, естественно, фантастике нарастали смутные подозрения, что куплена эта новая стабильность будет ценой кровопролития, сравнимого с гекатомбами Первой мировой или даже превосходящего их.

Нынешняя обстановка “мерцающей” Третьей мировой весьма напоминает годы активных публикаций Кэмпбелла, с естественной поправкой на технологический прогресс — прежде всего в сферах обработки и передачи информации, а также дешевого и доступного оружия избирательного поражения. Правда, эмиграция на Марс с дальнейшим построением технотронной меритократии пока еще столь же далека от воплощения, как в пору, когда над «Фронтерой» работал Льюис Шайнер, или в момент анонса Элоном Маском соответствующей программы SpaceX шесть лет назад. Но вот характеристики, данные у Кэмпбелла Соединенным Штатам, России и Европе накануне сползания земной цивилизации в карго-культистский неофеодализм, можно прямо сейчас с минимальными модификациями, без потери качества, вложить в уста Маска, Такера Карлсона или Дональда Трампа. Едва ли слушатели заметят подвох.

А что подумает в таком случае Генри Киссинджер, никто из присутствующих наверняка бы не узнал, потому что Генри Киссинджер человек очень воспитанный; не исключено также, что он читал в детстве «Conquest of the Planets» и, подобно межпланетному дипломату Монтгомери, рассчитывает на дальнейшее экспериментальное продление жизни сверх уже отработанного столетия.

С использованием заметок для Medium (https://shorturl.at/gmtW5 + https://shorturl.at/foqPZ + https://shorturl.at/enzI9).

Моей любимицей в роли Сары Коннор, богоматери с синдромом Кассандры и спасительницы человечества от боброедок, последние 15 лет остается Лена Хиди. Не только потому, что из всех экранных Сар она наиболее сексуальна, а и оттого, что ее «Хроники Сары Коннор» — единственный сколько-то убедительный вариант развития франшизы вне ловушки парадигмы перезапусков. Он сохраняет достаточную преемственность с дилогией-первоисточником Кэмерона, чтобы можно было представить себе Сару матерью сенатора Джона Коннора, как в заканселенном эпилоге «Терминатора-2», а не жертвой лейкемии или охотницей на нарушителей новиковского принципа самосогласованности, и вместе с тем — стараниями главным образом Кэмерон Филлипс (в девичестве T-900 TOK715) — вполне оригинален, не вызывая желания в первые же 15 минут просмотра отдернуть шторы на окне и проветрить душное помещение.

Поэтому к Линде Хэмилтон я, в общем, скорей холоден, хотя ее прическа в первом фильме франшизы — квинтэссенция завораживающе прекрасной моды первой половины 1980-х, а стальная выдержка во втором — пример для подражания всем жертвам карательной психиатрии. Но все-таки огорчительно, что гугловский Скайнет пренебрегает ею при выдаче, предпочитая (механических?) псов: https://miro.medium.com/v2/format:webp/1*hwbHspKmp8Rd09gk4Dqibg.png

Пора русским туристам в ЕС разъяснить ему за подсанкционный конфискат одежды, мотоцикла и мобильника. А меж тем все настойчивее слухи о новой итерации «Терминатора», которая уж обязательно сведет родимые пятна и радиационные ожоги предшествующей трилогии неудачных попыток запустить трилогию сиквелов, приквелов или интерквелов.

Уровень этих попыток неуклонно падает, но последняя по времени выпуска итерация, «Темные судьбы» (ее Мейер по очевидным причинам не учитывает, но заранее остерегается, отмечая, что от франшизы уже нечего ждать, кроме очередной перестановки, а ценна она именно Сарой как центром кристаллизации собственного поджанра — фантастической драмы о женщине, силой раздвигающей навязанную судьбой и обществом рамку), слегка интересна тем, что

Впрочем, законам природы (той природы, которая допускает путешествия во времени и не позволяет — пока? — этой возможности успешно самовыпилиться с пространственно-временной арены) парадокс все же не противоречит. Явление Коннора на свет — просто “лев” (lion, сокр. от looping and intruding object) в терминологии Красникова. И хотя в полицейских базах данных ко времени «Терминатора-2» (а вероятно, и «Терминатора-3») Джон числится как рожденный от неизвестного отца, это, как и — в оригинале — инициалы J.C., лишь отсылка к непорочному зачатию Иисуса в библейской мифологии, но не само зачатие.

У меня нет учетки на Rotten Tomatoes и права голоса в сообществе кинокритиков, но я хочу кричать: «Астанавитесь». Мы-то, выросшие на попаданческих дебошериадах и портоланах Метро-2033, знаем, что Судный День уже предотвратили русские хронотуристы, как минимум однажды. Было это 26 сентября 1983 года, за несколько месяцев до того, как франшиза Терминатора вообще проклюнулась из флуктуаций пространства-времени.

Следовательно, отличным прототипом для образа Спасителя Человечества на парной с Сарой иконе достоин стать Станислав Петров на кухне фрязинской хрущевки: https://miro.medium.com/v2/resize:fit:1400/format:webp/1*_e53FG0NUT-aT0zmJbaL_g.jpeg

Без настоящего подполковника Петрова Сара Коннор не добралась бы по карьерной лестнице даже до психушки. Однако возможно, что ее место там не осталось бы свободным, и его заняла бы Маргарита Симоньян.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/pwCLR).

Митушкам не удалось принести Вуди Аллена в жертву “культуре отмены”, и его «Великая ирония», выходящая и на русские экраны (в отличие, кстати, от штатовских), ознаменовала, по большинству отзывов из Венеции, возвращение Вуди к хорошей режиссерской форме после скомканного рубежа десятилетий, когда снова стала популярной классическая история с его обвинением в сексуальных домогательствах к малолетней падчерице.

По такому приятному случаю есть резон вспомнить интервью Вуди Аллена Альфреду Бестеру, данное для журнала Holiday в мае 1969 года. В ту пору Аллена чаще называли “самым успешным лузером Америки”, чем величайшим американским комиком постмодерна, а анекдот о том, как его “очередная бывшая” вчинила ему иск на миллион долларов за каждую шутку в ее адрес, уже воплощался в действительность.

Радостное обещание колумнистки боевого SJW-листка Los Angeles Times “забить последний гвоздь в крышку гроба репутации Аллена” осталось невыполненным. Впрочем, как и мрачное пророчество самого Аллена о смерти театра и кино… если, конечно, не считать единственными надежными издателями бенчмарков качества Канны или Голливуд. Но у Вуди, как всегда, нашлась соломка для подстилки:

«В наши дни все успешны, таланты и бездари одинаково... Люди сильнее чувствуют свои недостатки, нежели достоинства. Именно поэтому покончила с собой Мэрилин Монро, и именно поэтому люди не понимают ее мотивов».

Иногда кажется, что только Аллен из великих англосферных актеров и режиссеров справился бы с инокультурным переложением культовых старосоветских комедий, причем и сам сыграл бы в них почти все главные роли, от Жени Лукашина до Афони.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/xJMN1).

Это последний из романов тетралогии «Огненная звезда», распланировавших наше альтернативное настоящее и очень близкое будущее на период до середины следующего месяца. Именно в октябре 2023 года должен столкнуться с Землей астероид 2004AS, модифицированный инопланетянами десяток тысяч лет назад с не вполне понятной целью.

В нашем с вами варианте реальности за неполный месяц до этой даты конца света дела у земных космических программ идут ни шатко ни валко во всем, что требует участия кожаных мешков с костями, а вот беспилотные исследовательские миссии, включая посещения астероидов, продвигаются достаточно бойко. Однако понятно, что, случись объекту вроде Глыбы проявиться в телескопах НАСА, ЛРД или Роскосмоса, восприняли бы мы это примерно так же спокойно и фаталистически, как губернатор Севастополя — попадание британской ракеты в здание штаба Черноморского флота, а гендиректор НПО имени Лавочкина — появление ударного кратера Рогозина-Борисова на Луне. Причина во всех случаях одна и та же: хроническое пренебрежение базовыми интересами (внешней политики, дипломатии, хайтек-промышленности или космической экспансии) не позволит устранить угрозу, поскольку все теоретические “окна запуска” миссии ее перехвата давно закрылись. Остается только ждать и надеяться, что прилетит не в вашу собственную крышу, а, скажем, в соседский небоскреб, ну или дух погибшего космонавта брызнет на астероид струей эктоплазмы.

В мире «Падающих звезд», однако, Мариса перезапустила космическую программу США еще на рубеже тысячелетий. И, несмотря на мелкие неприятности вроде развода с мужем, выкидыша, отставки с поста гендиректора “Ван Хёйтен Индастриз” и покушений на свою жизнь, продолжает взбивать молоко в незримом кувшине гравитационного колодца Земли. Важным компонентом успеха Марисы выступает изобретение на этой исторической линии керамических комнатных сверхпроводников, чем мы похвастаться не можем, хоть еще пару месяцев назад и померещилось, что Святой Грааль современного материаловедения наконец найден (LK-99). Эти устройства в «Падающих звездах» оказались незаменимы для оснащения орбитальных станций и кораблей защитой от солнечной радиации, а также, разумеется, во многих других областях, не исключая прокладки маглев-линий по старым маршрутам дышащей на ладан железнодорожной сети США.

«Путеводная звезда», где Флинн совершил резкий поворот на скоростную полосу причудливого альтернативного киберпанка, заканчивалась разоблачением аферы с овербукингом виртуальных пространств на борту станции «Лев». Америку, а затем и всю планету, сотрясает тяжелейшая экономическая депрессия — Нырок, и все программы подготовки к отражению астероидной угрозы остаются без бюджетного финансирования. На ветке реальности «Путеводной звезды» госдолг США, возможно, и не разбух до пары десятков триллионов с периодическими блокировками работы федерального правительства… но лишь потому, что федеральный доллар уже успели деноминировать и заново привыкнуть к расчетам самых важных трат в тройских унциях, а Китай, за единственным важным исключением Трехградья Гуандунской Республики, свалился в новую “эру милитаристов”.

Удалось бы нам в аналогичной ситуации санировать наваленные одна другой выше кучи токсичной пропаганды и объединиться ради спасения мира, располагая в качестве космических форпостов дряхлой протекающей МКС да новеньким, но суверенным и тесным “Тяньгуном”? Я колеблюсь с ответом. Можно, конечно, и с этой стартовой позиции выиграть — но не всю гонку, а только квалификацию, причем при очень оптимистичных, невзирая на гибель почти всего земного человечества, предположениях. Но решение, предложенное Стивенсоном в «Семиевии», выглядит даже менее фантастичным, чем совещание плутократов за ужином у Марисы ван Хёйтен, где саудовские принцы, Ротшильды, Дрейфусы и прочие закулисные воротилы решают скинуться на защиту мира от теста на интеллект по учебной программе рептилоидов. Впрочем, даже их пожертвования недостаточно оперативны, а орбитальной торговле и проектам Комитета планетарной обороны дефибриллятор нужен немедленно. Поэтому Мариса ван Хёйтен и ее нежданная союзница Роберта Карсон, бывшая поэтесса и SJW-активистка, которой после смерти Фила Олбрайта подчиняется организация «Народных крестоносцев», не видят иного выхода, кроме как добиться финансирования у человека, который своими инсайдерскими распродажами депрессию и спровоцировал.

Но даже если он под угрозой криминальной ответственности согласится им помочь, успех экспедиции к смертоносному астероиду вовсе не гарантирован. Ведь система двигателей, изменившая его курс и переместившая на роковую орбиту, вряд ли последняя из сохранившихся с незапамятных времен диковинок Визитеров.

Где-то с середины романа возникло ощущение, что, ломая себя через колено ради коллективной работы “меж разрухой войны и отчим домом”, гениальный социопат — виновник Нырка — совершает ошибку.

Я по необходимости субъективен в оценках, но, на мой взгляд, «Падающие звезды» только выиграли бы, если б полет к астероиду Визитеров и возня с инопланетными артефактами заняли более четверти романа, а судьба Земли не требовала бы

Я ни за что не простил бы ему оскорблений детства, даже попрекай меня кто инфантилизмом и предательством чаяний коллег.

С другой стороны, потребности в спасательной миссии к астероиду вовсе не возникло бы,

Диковинный талант Флинна к прописыванию харизматичных, но отталкивающих женских персонажей, какими изобилуют «Падающие звезды», по счастью, не распространяется на Марису ван Хёйтен. (Правда, мне не удалось отделаться от назойливого впечатления, что это случилось вопреки авторской воле.) Женщина, Которая Продала Луну (а потом еще и Марс) — пожалуй, лучшая спасительница человечества в англосферной фантастике после Сары Коннор, матери сенатора Джона Коннора.

Удастся ли с ней конкурировать Мэй Маск и Демерзель Лоры Бирн, покажут время, Apple и План Селдона, соответствия которому в тетралогии Флинна тоже имеются; отрадно, однако, что Бильдербергский клуб и прочие трилатеральные ротшильды вроде гостей горного домика Марисы к нему никак не причастны.

С использованием заметок для Medium (http://bit.ly/2jon8sT + https://shorturl.at/hxFP2).

Эта повесть представляет собой первую половину «Защитника», опубликованную заметно ранее самого романа, и, по совести говоря, приклеена она ко второй части не очень аккуратно; примерным аналогом из игровой индустрии послужат действия Bungie, которые, как хорошо заметно по незатёртым швам в первых двух частях Halo, сперва намеревались отождествить Предтеч (Forerunners) с древними «допотопными» людьми, а потом передумали и взялись усложнять вселенную. Я вспомнил про Halo-франшизу по той очевидной причине, что корни всех ее характеристичных фракций и локаций именно здесь, в 1967-м: достаточно сопоставить Защитников с Предтечами и частично Прекурсорами, Протодидакта — с Псстхоком, уцелевшие на родной планете Пак данные о сигналах с затерянной колонии — с кенийским порталом под Вой и Каталогом Библиотекарши, а корень Древа Жизни — с пыльцой, зачем-то употребленной вместо корма для домашних животных феру, что вызвало у тех чудовищную трансформацию. Джек Бреннан, вроде бы и вырвавшийся из-под контроля Псстхока, но обреченный продолжить его работу, очень напоминает незадачливого Изодидакта, инициатора глобального геноцида поневоле, из любопытства сунувшегося в Криптум, где Протодидакт его запечатлел своим сознанием и подверг болезненной ритуальной мутации с целью обеспечить доступ к Домену.

Защитники, мошкиты и Потоп из Halo — три модельные расы, на чьих примерах удобнее всего в НФ изучать социологические последствия теорий Гоббса и Мальтуса (а также утопического социализма, где ничто не противоречит генетически закрепляемой специализации человека на благо общества) в космическом масштабе. Стоит признать, допотопная история Halo у Грега Бира получилась грозно-прекрасной, словно античная трагедия (не зря Могильный Разум общается тяжеловесно-эпичным семистопным хореем), ее как-то неудобно сравнивать с потугами Нивена с соавтором по акклиматизации Защитников, бридеров (= H. sapiens) и вампиров на Мире-Кольце. Великолепны сюжетообразующие идеи, особенно астрономическая мегаструктура Кольца, стараниями Бэнкса зачисленная в SDK современной космооперы, а вот наращиваемое на этом каркасе сиквелами «мясо» жевать удается лишь за отсутствием иной пищи для воображения.

Что ни говорите, а непринужденная демиургия Нивена — совершенно особое явление в англосферной НФ, да и за ее пределами равных ему на этом поприще найдется немного. Тот редкий случай, когда доля от наследства прадедушки-миллиардера инвестирована идеально — в строительство личного ковчега при Потопе, которым стала для традиционной космооперы Новая Волна.

«Вы себе хоть представляете, что может натворить на Земле тысяча Защитников, решившая обеспечить своим внукам жизненное пространство? Да им всего-то понадобится, что стырить несколько термоядерных реакторов».

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/uvCG0).

«Сага о Ньяле» из всего дошедшего до нас на старонорвежском без прямого указания на авторство — самая длинная, фантастически (pun intended) подробная и сохраняющая поныне, спустя много веков, непреходящую популярность в Норвегии и Исландии. Если вы, насмотревшись «Викингов» или чего-нибудь из кинопродукции Marvel, решили начать знакомство со скандинавским корпусом немифологических текстов именно с «Саги о Ньяле», не рекомендую это делать: доступны тексты более лаконичные и даже более драматичные («Сага об Эгиле», «Сага о Греттире», «Сага о Глуме Убийце», «Сага о людях из Лососьей долины»), возьмитесь сперва за них. Однако почти любые этнографические детали жизни Исландии времен перехода от язычества к христианству (около 1000 года) наиболее детально освещены именно здесь. Подобно гомеровскому эпосу, «Сагу о Ньяле» порой даже используют романтично настроенные археологи для «ориентирования на местности»: при раскопках в долине Кривой Реки, где Гуннар с Конца Склона, по данным саги, принял однажды бой против многократно превосходящих врагов и вышел победителем, потеряв, однако, бывшего с ним брата Хьёрта, найдены древние скелеты, в том числе один — совсем молодого человека, с уцелевшим на шее костяным медальоном и изображением небольшого оленя, а имя Хьёрт (Hjǫrtr) на старонорвежском это и значит.

Кроме того, возможно, что «Сага о Ньяле» — на самом деле авторское произведение, да не простое, а roman à clef. Если эта гипотеза справедлива, то написали ее — либо совместно, либо с «подхватом упавшего пера» после гибели старшего — два самых образованных человека Исландии средневековья Снорри Стурлусон и Стурла Тордарсон, отобразив события Века Стурлунгов, в которых сами принимали заметное участие, под видом предания о распрях рубежа тысячелетий.

Многие практические рекомендации и афоризмы памятника более чем актуальны именно сейчас, на втором году мучительно медленного столкновения мировых геополитических плит, в особенности эпизод с разладившимися прямо на тинге «мирными переговорами» после убийства Хёскульда годи Белого Мыса или прогноз Флоси Тордарсона Поджигателя:

«Мне кажется, что ты и многие другие будете потом готовы дорого заплатить, чтобы оказаться непричастными к тому, чего вы сейчас желаете».

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/ghuK2).

Армию мертвецов из этой пряди иногда путают с эйнхериями, пирующими в Вальхалле вместе с Одином и прочими богами; такую неточность допускает, к примеру, Семен Коган во вновь актуализированной событиями 23 августа рецензии на «Лучших в аду».

Из первых же главок пряди видно, во-первых, что памятник либо носит серьезные следы правки, внесенной человеком, симпатизировавшим христианству, либо вообще был изначально сложен христианином, поскольку языческие боги, особенно Фрейя, тут превращены в жестоких интриганов, для которых человеческие судьбы — просто хворост под котлом на пиру.

Для сравнения, эйнхерии Вальхаллы, согласно «Речам Вафтруднира», ведут образ посмертной жизни, куда лучше соотносящийся с представлением о рае. Сюжет о хьяднингах вкратце и с некоторыми изменениями изложен также Снорри Стурлусоном в «Языке поэзии», но лишен характерной для «Пряди о Сёрли» оптимистической концовки, поскольку там освобождение мертвой армии отнесено, как и у Когана, к концу времен.

Объединяет эти «воинские спецподразделения» лишь фигура Фрейи, которая вообще-то “по основной специальности” богиня плотской любви и красоты (и «Прядь о Сёрли» очаровательна в лаконичной характеристике способа, каким добыла Фрейя у карликов Брисингамен),

но вдобавок, как внезапно сообщают нам «Речи Гримнира», делит поровну с Одином души павших, что порою списывают на контаминацию образа Фрейи чертами супруги Одина Фригг.

И совсем уж замалчивается вопрос, как повлиял этот мотив связанной проклятием армии мертвецов на стратегию Арагорна из «Властелина колец» в битве при Пеларгире.

С использованием заметки для Medium (https://medium.com/p/41d0cd6d9c0c).

Мусор, телевидение и почему-то чай — вот некоторые тэги, предлагаемые движком Фантлаба для характеристики этой работы. Нельзя назвать современную “яблочную” экранизацию цикла об Академии Айзека Азимова, второй сезон которой сейчас как раз предлагается вниманию подписчиков Apple TV+, совсем уж мусорной, она не лишена некоторых отличных решений вроде Генетической династии клонов-Клеонов (по-английски это еще и анаграмматическая перестановка). Но персонаж Бела Риоза сильно изменился за лето второго сезона: из бравого молодого генерала сделался отверженным на каторжной планете Лепсис, ушатанным жизнью преследователем ЛГБТ-моды лет эдак 60 на вид. А Клеон, которому Бел вынужден служить, нарастил порядковый номер с второго, как у Азимова, аж до семнадцатого.

Причина для ссылки на каторгу, впрочем, использована та же, какая в исходной трилогии послужила к возвышению Риоза: битва у звездного скопления Лемул, описание которой в русском переводе Сосновской тоже изрядно переврано. Судьба Риоза в экранизации пока не определена. Однако важно помнить, что для успешного выхода из селдоновского кризиса, постигшего Академию, когда Империи опять стало известно о ее существовании,

Разумеется, возвращать Селдона к жизни из резервной копии по “протоколу квантового сознания”, как в сериале,

Бел Риоз и императорский советник Бродриг

Хотя, по Азимову, торговец Латан Дэверс и сивеннианский патриций Дьюсем Барр достигли Трантора и некоторое время пытались добиться приема у Императора, на работе движущих сил психоистории это никак не сказалось: никого важного им подкупить не удалось, а долгожданная встреча с высокопоставленным бюрократом обернулась ловушкой, расставленной сотрудниками имперской службы безопасности. С тем же успехом они могли бы не лететь в столицу вовсе — Риоз, подобно его византийскому прототипу Флавию Велизарию,

Но все же, как сказал бы Марк Твен, важно не то, в большую ли драку лезет ваша охотничья собака. Куда важнее, не путает ли она свою шерсть с государственной и свои обязанности с обязанностями сторожевой. А есть ли у вашего пса муж, как по замыслу сценаристов Apple, так это сущая мелочь в масштабах военной истории, рассматриваемой через контрацептивные фильтры диалектического материализма.

Пол Томас писал, что Маркс отличался похвальной сдержанностью в вопросах, выходящих за рамки его основной «песочницы» — экономической истории стран Западной Европы — и старался не затрагивать натурализм или космологию, а вот старосоветские эпигоны бородатого антропоманта рьяно взялись заполнять «пробелы» в его творческом наследии, оснащая диамат элементами метафизики. Кажется, тем же самым нынче занимаются в Apple относительно азимовской психоистории, и в сериях, относящихся к «Академии и Империи», это видно как нельзя лучше (чего стоит одно только рутинное стирание памяти придворным и наложницам), а вот Император(ы), у Азимова прописанные быстрыми небрежными мазками, грехи сценария активно искупают.

Ради справедливости, в ту же степь откочевал грабить имперские корованы сам Айзек,

Но у Азимова хоть основание было уважительное: без упрямого стремления Мула к верховной власти, подкрепляемого суперзлодейской мутацией, автографы несокрушимой мертвой руки Селдона постепенно утратили бы рейтинг при публикациях в журнальном формате, а дальше снова заработала «пятичленка» —

С использованием заметки https://shorturl.at/epBFI

В теннессийских хрониках времен карантиновируса и BLM, о которых теперь вспоминаешь с легкой ностальгией (в точном согласии с классическим анекдотом, протесты после гибели Джорджа Флойда и непринужденное воцарение ВОЗ при биовласти оказались белой полосой), упоминается Уэсли Бойко, аспирант Вандербильтского университета в Нэшвилле и участник демонстраций против системного расизма. Эта же персона удостоена особенно пылких благодарностей Микайи Джонсон в послесловии к «The Space Between Worlds» — “спасибо за двенадцатичасовые исследования в библиотеке и встречи в два часа ночи у тебя в стылой квартире за чтением поэзии”. Гусары, молчать! Не берусь судить, насколько правдоподобен такой предлог для заполночных аспирантских посиделок, но если вы решили, что составите по такому штриху удачное представление о круге интересов и этических задач авторессы, то не ошиблись: Джонсон, магистр английской литературы и изящных искусств университета Ратгерс-Кэмден, изучает в Вандербильте критическую расовую теорию и еще почему-то увлекается роботами.

Однако «The Space Between Worlds» — куда более удачная работа в жанре киберпанковского триллера, чем можете вы сейчас ожидать от бодипозитивной афроамериканки с примесью индейской крови (Джонсон уроженка пустыни Мохаве), преподающей КРТ в демократическом бастионе уверенно протрампистского штата Теннесси.

Кара, дитя пустынной свалки, с трудом отличимое от Панам Палмер из Cyberpunk 2077 еще чем-то, кроме отсутствия имплантов, родилась в трущобах Эштауна за стенами вертикального мегагорода Уайли-Сити, в семье наркоманки. Но это не точно.

Кару долго считали бесполезной — до тех пор, пока человечество не изыскало способ заглянуть в иные вселенные. Конечно же, людям недостаточно оказалось в них лишь заглянуть. Потребовалось туда проникнуть, понюхать, попробовать на вкус, присвоить ресурсы. Но это непросто.

Когда существование мультивселенной подтвердилось, это сочли доказательством своей правоты как религиозные, так и научные сообщества. А когда из перехода стали возвращаться первые добровольцы-изыскатели, это вызвало шок: настолько основательно изуродованы были их трупы. Выкрученные в разные стороны, блестели они от свежей крови и чего-то еще, чрезвычайно тошнотворного или вовсе неизвестного на нашей Земле, Земле-Ноль.

Оказалось, Вселенная устроена так, что межмировые прогулки дозволяются лишь тем, кто в параллельном мире уже мертв. Некоторые приписали этот регламент игре случая, темной энергии и градиента потенциалов, который воздействует на объекты, старающиеся втиснуться в новый мир, как если бы северный и южный полюса магнита пытались вжать друг в дружку. Другие, академиев Лиги Плюща не кончавшие, сочли это требование выражением воли Ньяме, божества, что восседает во мраке между мирами, удерживая все планеты на своей ладони.

И вот Кара внезапно получила громадное преимущество при продвижении по социальной лестнице: параллельных Земель, доступных межмировому тюнеру Боша, насчитывается триста восемьдесят, а Кара умерла на трехстах семидесяти двух.

А хотя нет, уже на трехстах семидесяти трех.

Баланс автобиографичности, саспенса и повесточки в «The Space Between Worlds» сложился как раз настолько удачный, чтобы за премии, выданные роману, не было стыдно, а нынче в англосферной НФ это редкость. Я колебался даже, не поставить ли роману высший балл в личной картотеке — как ни крути, приятно было встретить такую стильную реализацию порядком затертого сюжета о прогулках попаданцев по параллельным мирам на контрасте с беспомощными «Работой над ошибками» и «Заставой» Лукьяненко. Понятно, что до Гибсона («Периферия»), Эффинджера («Кошечка Шрёдингера») или Массона («Доктор Фауста») Джонсон не дотягивает, но было бы жестоко требовать от нее подобного в дебютной книге.

Увы, Джонсон, подобно своему британскому однофамильцу, экс-агенту Хаоса Ее Величества Королевы, не удержалась от воинствующего популизма и «бритвенно острого социокомментария»: Адам Бош, новый Эйнштейн, изобретатель перестраиваемого частотного селектора параллельных миров, из непроницаемого эксцентричного гения, человека-загадки межштатовского масштаба, внезапно превратился в

и… сразу же остро повеяло

Почему межштатовского масштаба?

А потому, что после нескольких гражданских войн, усугубленных изменениями климата, от единого федерального правительства США остались одни нелестные воспоминания, и между обитаемыми побережьями простерся широкий пояс бесплодных земель. Впрочем, предсказанный еще Гибсоном, Шайнером и Кресс раскол на хайтек-анклавы технотронной аристократии и коулунообразные шантитауны затронул в этом варианте реальности, похоже, не только Америку, но и остальной мир. Ладно бы глобальное потепление, обязательное для современной англосферной картины будущего, ладно бы истончение озонового слоя, из-за которого высовываться под открытое солнце без плотной накидки и умных наглазников не рекомендуется. Все это еще можно было бы пережить без сецессий и откатов в бандитский феодализм на местах.

Но вдобавок воплотился самый жуткий кошмар «системных расистов» и реднеков, какими их себе представляют Микайя и ее коллеги по Вандербильтскому университету: не в меру вольнодумное население «мимопролетных штатов» лишили доступа к огнестрельному оружию.

А без этой скрепы, как без личного автомобиля и субурбистанской ипотеки, штатовский общественный договор останется лишь спрессовать с песком бесплодных земель.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/eirE6).

Пьер Тейяр де Шарден, пожалуй, единственная фигура в истории католической церкви XX века, о которой споров за пределами этой корпорации ведется больше, чем внутри нее. Нельзя сказать, что не возникает сомнений на тот предмет, достоин ли этот человек считаться святым, пророком или основоположником особой синкретической религии: конкретная характеристика определяется вкусами рецензента, но все, кроме совсем уж откровенных еськовообразных нытиков от элиминативного материализма вроде Чёрчлэндов или Докинза, признают, что де Шарден безусловно вышел за рамки современных ему религиозных структур и должен рассматриваться как явление особое. В епископальной церкви США де Шардена даже поминают 10 апреля (!), хоть он традиционно и причисляется к католикам.

Позиция Докинза, кажется, объяснима тем, что он воспитывался в русле скептической школы, склонной подозревать за де Шарденом зачистку следов в делах синантропа и пилтдаунского человека. Оснований для этого имеется примерно столько же, сколько ожидать от Дэна Брауна правдоподобного сеттинга в романах о Лэнгдоне; впрочем, хотя и трудно судить, попали ли утаенные от нас произведения Тейяра в Секретный архив Ватикана, но я бы не удивился обнаружить их где-нибудь среди восьмидесяти пяти километров полок под Бельведерским дворцом — в месте, куда после экранизации «Ангелов и демонов» устраивали экскурсии с демонстративным, но обреченным на неудачу разъяснением, что в действительности там все не так, как на самом деле.

Персона де Шардена и его труды, главным из которых можно считать отсутствующий в фантлабовской библиографии «Феномен человека» (не путать с одноименным эссе Александра Меня, фигуры сравнимой величины и неоднозначности для русского православия), часто упоминаются или обыгрываются в литературе и кинематографе. Довольно тривиальным будет замечание, что именно с него списаны Поль Дюре в «Гиперионе» Дэна Симмонса — для особо непонятливых Симмонс заставляет Дюре избрать папское имя Тейяра I, — а также отец Телемонд в «Башмаках рыбака». Но другая часто приводимая атрибуция, с отцом-иезуитом Ланкэстером Мэррином в «Изгоняющем дьявола» Уильяма Питера Блэтти, на поверку оказывается более шаткой; образу Мэррина в работе Блэтти попросту недостает шарденовской интеллектуальной глубины, как бы автор ни пыжился (если вообще заподозрить у него такую цель), да и трудно себе представить в роли экзорциста де Шардена, который последовательно избегал голливудской персонификации добра и зла в своих работах, придерживаясь пантеистической модели мироздания.

В современной католической церкви статус блаженного или святого Тейяру, видимо, не светит, в отличие от вселенной Гипериона, — уж слишком неортодоксальны воззрения де Шардена для религиозной корпорации, которая до третьей четверти XX века продолжала огульно отрицать эволюцию (плоти и разума) как биосоциальный феномен, не говоря про техносферное ее измерение. Но история прохождения святого Джона Генри Ньюмена через круги интерфейса ватиканской бюрократии наводит на мысль, что Тейяру де Шардену, пожалуй, еще повезло обойтись без проверки на святость. К тому же он всю жизнь был неполиткорректно гетеросексуален и связан продолжительными пастырско-романтическими отношениями с американской скульпторшей и художницей Люсиль Свон, и защитникам прав гомосексуальных меньшинств в этом случае защитить нечего.

И если римские первосвященники в последние несколько десятилетий относятся к тейярдовцам более благосклонно, чем при жизни де Шардена — генерал ордена иезуитов Влодзимеж Ледуховски или папа Пий XII, то в среде прелатов рангом ниже, особенно в Северной Америке, настроения куда менее толерантные. Так, крупный канадский теолог монсеньор Винсент Фой, современник не только наш, но и де Шардена (Фой прожил больше ста лет), в заметке под недвусмысленным заглавием Teilhard de Chardin: Arch-Heretic («Тейяр де Шарден: архиеретик») писал гневно: «Писания Тейяра полнятся еретическими поклепами, осужденными Церковью… Как сторонник религиозного эволюционизма, Тейяр ошибочно утверждал, что все на свете становится и эволюционирует, что эволюционирует даже сам Бог». Там же Фой обрушивается на Патрика Редмонда, автора книги “От Адама и Евы к настоящему” (Ave Maria Press, 2012), за согласие с научным фактом — происхождение ДНК можно проследить научными методами к первым нашим родителям, мужчине и женщине; католик Редмонд делает отсюда полный энтузиазма вывод: молекулярная генетика подкрепляет церковную доктрину в том смысле, что человеческие существа созданы Господом, начиная с Адама и Евы, а не эволюционировали от низших животных.

Из теологии влияние Тейяра распространилось обратно в естественные науки, чему наиболее известным свидетельством послужит гипотеза точки Омега Фрэнка Типлера. А не далее как 13 мая текущего года Американская тейярдовская ассоциация (да, есть и такая) организовывала тематическое собрание «Космос глазами ватиканских астрономов», где приглашенными докладчиками значились два иезуита из Ватиканской обсерватории, действующие члены того самого ордена, чьи генералы добрую четверть века запрещали де Шардену печататься и проповедовать.

В общем, искоренить принесенный Тейяром в католическую и экуменическую теологию импульс оказалось так же затруднительно, как забыть искусство добычи огня после Прометея

(«Сознание человека само заявляет о себе», предупреждал свое церковное руководство Тейяр, «и, таким образом, стоит этому огню вспыхнуть, он обнаруживает поистине космическую протяженность и не имеет границ ни в пространстве, ни во времени»)

— или, что актуальнее в 2к23, по армейской команде разучиться мыслить в последнем прибежище негодяев.

(«Я, как и все мои сородичи, боюсь будущего — полного загадок и новизны, но время неустанно подталкивает нас к нему навстречу».)

Даже самые заядлые критики де Шардена, вроде американского математика, философа науки и теолога Вольфганга Смита, который в духе Оригена уделил (малоубедительному) развенчанию тейярдовских идей целую книгу «Тейярдизм и новая религия», щедро пересыпанную цитатами из оппонента, не осмеливаются напрямую атаковать тезисы, вполне пригодные как для обновленной декларации прав человека ООН, так и для экуменических библий среднедалекого будущего:

«Общая вера в Человека приведет христиан, марксистов, дарвинистов и материалистов всех течений в конце концов на одну и ту же вершину, где воссоединятся они».

С использованием заметок для Medium (https://shorturl.at/tJQY9 + https://shorturl.at/HKLPV).

Первые пробы пера нынешних праводержателей дюнной марки на рубеже тысячелетий воспринимались с жадным интересом, но когда в свет вышла дилогия, выдаваемая ими за ту самую «Дюну-7», от любых надежд на соответствие планке качества, которую задрал на космическую высоту Фрэнк, не должно было остаться и следа. Впрочем, к настоящему моменту число приквелов, интерквелов, вбоквелов и сиквелов уже в разы превышает количество работ, созданных по этой вселенной при жизни Херберта-старшего, если даже учитывать «Энциклопедию Дюны» Макнелли. От «ортодоксального» приквела к Дюне, романа про Батлерианский Джихад, который Херберт с Макнелли намеревались сочинять вместе, осталось четыре машинописных страницы (доступны на русском). Вероятно, этим отрывком произведение и исчерпывается: Макнелли набросал сюжет приквела за год до скоропостижной смерти Фрэнка Херберта и явно не успел ничего больше воплотить на бумаге. Но и пролога уже достаточно для сопоставлений с продукцией правообладателей — разумеется, не в пользу Брайана Херберта и Кевина Андерсона.

Ужасающе бедный язык, примитивнейшие потуги на философию власти и сознания, беспомощная интрига, противоречия с каноном в малых и значимых аспектах (самый вопиющий пример приведен в конце этого отзыва) — все это вы найдете в «Дюне-7» от БХ и КА, якобы составленной по детальным заметкам Херберта. Но друзья и современники Херберта о ее соответствии рецептуре оригинала весьма низкого мнения. Пожалуй, самое сильное возражение выдвигает в интервью 2009 года Норман Спинрад.

Он отметил:

«Фрэнк собирался продолжать, пока ему за это хорошо платили. Зная его политические взгляды, я однажды спросил, как он может без конца эту роялистскую повестку мусолить. Он ответил, что намерен закончить цикл романом, где будет показан переход его вселенной к демократической форме правления.

Он его, конечно, не написал.

И Брайан с Кевином тоже, если и было что-то такое в заметках про седьмую книгу».

Действительно, истинные политические взгляды Херберта лучше всего видны не из «Дюны», а из «Тактичного саботажника», повести о Джордже Маккае, и «Высокого мнения», опубликованного уже после смерти Фрэнка (к последнему роману, по ощущениям, наследники совсем не притрагивались, и вполне возможно, что именно он-то и сохранился на тех дискетах с чердака или в гараже). Несколько забавно, что вошел Фрэнк Херберт в историю фантастики (как и литературы в целом) благодаря одному из самых масштабных, обескураживающе инаковых, внутренне безукоризненно логичных, пленительно прекрасных — но при этом болезненно статичных, остро враждебных технологическому прогрессу, антропно-шовинистичных — построений Галактической Империи.

Трудно предпочесть Империи Коррино мир машинных навигаторов и богов из машины

в растянутой до масштабов Галактики «папской области» под присмотром Бене Гессерит. Кто такие, в сущности, Сестры? Осиротевшие без своего Квисатца, зацикленные на тоталитарной евгенике «космические крестьяне» с глубоко провинциальным, несмотря на тысячелетние селекционные планы, Кредо и Кодексы, менталитетом. Но все бы ладно, «военный брак» Бене Гессерит с Матронами ценен хотя бы тем, что новый орден умудрился пробудить Квисатц Хадераха из первозданного, примитивного генетического материала, заполнить пробелы в генетической последовательности гхола, каковой результат попросту необъясним в рамках изначальной селекционной программы или Золотого Пути к «меткам Сионы». И попутно открывает новую вселенную за тахионной сетью.

А вот решение грандиозного клиффхэнгера в конце «Капитула Дюны», предлагаемое БХ и КА, вызывает примерно такие же чувства, как диванное (то есть, простите, тронное) ницшеанство Лето II из «Бога-Императора Дюны» после безукоризненной первой книги — или гулко-безлюдная, то кромешно темная, то уныло-пастельная, экранизация «Дюны» Вильнёвом по сравнению с барочной роскошью лучеметной готики Линча. Даже тот самый линчевский дождь на Арракисе в финале Пустынной войны, а не спустя пару десятков лет усиленного терраформинга, есть licentia poetica, уступающая смелостью водоплавающим червям «Дюны-7»: исходные черви Арракиса — кремнийорганическая форма жизни, кремнийорганические соединения гидролизуются, как правило, очень легко и отсутствуют в естественных биохимических процессах, потому совсем не случайно, что модификация цитохрома, способствующая созданию таких веществ, достигнута лишь недавно (2016) методом направленной эволюции через карбеновые интермедиаты.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/ikEW4).

В детстве я пропустил этот рассказ, ограничившись основным романом «Удел Салема», а сейчас наткнулся, обнаружив, что недавняя экранизация «Удела», уже третья по счету и первая в полнометражном формате, опять откладывается на неопределенный срок — стала одной из множества жертв пандемии, только не вампиризма, а карантинов, и угодила в производственный ад. Зато экранизировали «На посошок», ставший короткометражкой и доступный на YouTube — https://www.youtube.com/watch?v=67ccEaAXT5o

В целом не люблю творчество Кинга за пределами «Мертвой зоны» и «Воспламеняющей взглядом», причем его уровень еще и резко проседает по мере выхода из уроборосова круга запоев, то есть отдаления от НФ и классической мистики в сторону социальных триллеров, детективов и пресного, до последнего байта коммерческого, трэша, а усугубляется это явление, как и в случае Азимова или Муркока, навязчивым стремлением увязать почти все работы в сквозную мультивселенную — если же не получается, за ретконами Кинг не постоит. (А вводить самого себя в сюжет как воплощение Гана — вообще жуткое дурновкусие.)

Однако «На посошок» из 1970-х безусловно хорош: в отличие от «Удела», старательно переписанного у Стокера и вызывающего скорее зевоту (особенно на контрасте с более современными переосмыслениями вампиризма у Стэблфорда или Уоттса), рассказ достаточно самобытен и лаконично изящен в невзыскательном статусе байки у камелька в безжалостно холодную зимнюю ночь — чуть не сказал «охотничьей байки», но это было бы чрезмерно жестоко. Впрочем, как и в случае «Кладбища домашних животных», чье действие разворачивается по соседству в Ладлоу (Рэйчел Крид по дороге домой попадает в вилку теоремы Эскобара — свернуть в Удел и прикорнуть до утра или продолжить поездку навстречу свиданию с нежитью иного сорта), заметная доля привлекательности рассказу сообщается аллюзией на малоизвестную в Рунете англосферную классику.

В данном случае — «Сказание о Старом Мореходе» Сэмюэля Тэйлора Кольриджа. Ведь заметающий все следы снег когда-то был морской водой.

Несмотря на встречающееся иногда название «Return to Salem's Lot», с одноименным фильмом, свободным продолжением «Удела Салема» (именно фильма, а не книги), рассказ не имеет ничего общего, кроме только упоминания поселка.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/lst01).

Один из самых монументальных исторических романов века, который, будь он написан или опубликован мужчиной с фамилией на букву Ш, мог бы породить такие же споры о подлинном авторстве, как в двух классических случаях — шекспировском и шолоховском. Дело в том, что Пенман впервые взялась за подготовительную работу еще студенткой и закончила более короткую, 400-страничную, версию в начале 1970-х — но, судя по всему, решила сэкономить на услугах копировщика, а зря: рукопись украли из оставленной без присмотра машины. После этого должно было пройти еще пять лет, прежде чем Пенман набралась мужества восстанавливать роман с нуля — никаких следов первоначальной версии за это время не обнаружилось, так что, вполне вероятно, разочарованные незначительной для себя ценностью похищенного воры ее просто выбросили, не соблазнившись возможностью плагиата (кто сказал «Крюков»?). По ходу дела «Солнце во славе» увеличилось в объеме вдвое и превратилось в самую последовательную попытку «взгляда с той стороны зеркала» на канонические версии событий позднего средневековья после «Дочери времени», но не было так обласкано наградами и экранизациями, как современный нам цикл Мэнтел о Томасе Кромвеле. Название отсылает к небесному знамению перед битвой при Мортимерс-Кросс 2 февраля 1461-го, выигранной йоркистами благодаря смелому психологическому ходу Эдуарда графа Йорка, который истолковал появление ложных солнц как благоприятное для себя. Хотя в более широком историческом контексте оно прежде всего заставляет вспомнить о «принцах в башне», сыновьях Эдуарда от Элизабет Вудвилл, чья смерть стараниями Шекспира почти до времен Кира Булычева и Алисы Селезневой неразрывно связывалась с персоной Ричарда III Глостерского. Именно Шэрон Пенман, пожалуй, больше всех в англоязычной исторической романистике (Тэй была детективщицей, и ее знаменитое творение — вложенный сюжет внутри одного из романов об инспекторе Гранте) сделала для того, чтобы трактовка жизни и деяний Ричарда как злобного сгорбленного патологически властолюбивого маньяка утратила монополию на истинность по крайней мере за пределами школьных учебников истории и литературы, знающих всё.

Как показали археологические раскопки и трехмерные реконструкции, Ричард и горбуном-то не был.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/jktEN).

Классический технотриллер Майкла Крайтона был издан на русском первым среди всех работ этого автора — и, как я объяснял несколько лет назад, без эпилога, содержавшего недвусмысленный намек на причастность русских бактериологов к неожиданной эволюции титульного микроорганизма. Полное издание выпущено лишь недавно, а к тому времени у «Штамма Андромеда» уже появился и сиквел, незатейливый (в нем ощущается могучее и чужеродное для первоисточника влияние «Экспансии» с ее протомолекулой), но пригодный скоротать скучную поездку в метро или на поезде. Вспомним, что и поздние работы самого классика оставляли желать много лучшего, а в экранизацию 2008 года с обширными проявлениями блэквошинга, гендерсвопа и онтологических парадоксов,

лучше вообще не заглядывать. Правда, даже первая экранизация, для которой создавался данный сценарий, зачем-то превратила Ливитта в женщину, притом лишенную привлекательности (находятся, однако, и зрители, считающие это достоинством — и вправду, секс-бомб типа Ракель Уэлч, под которую прописали было роль, в реальной науке прискорбная нехватка, но это ведь не повод приравнивать подобные образы к идеалам идиократии, а Индиане Джонсу — выписывать скидку на посещение секс-шопа за склонность орудовать хлыстом).

Все книги Крайтона выполнены в жанре “романа одной ногой в будущем” и (здесь ощущается перекличка с Азимовым и Хербертом) обильно используют псевдоцитаты из внутренних документов «служебных расследований» соответствующей вселенной. Процент удачных предсказаний у него, впрочем, ниже, чем у Кларка, Лема, Мэннинга или Винджа — Крайтон не столько предсказывает будущее или предупреждает о нем, сколько экстраполирует настоящее и направляет его в желательную сторону. (И это было так задолго до «Парка юрского периода», почти единолично породившего диноманию мягких игрушек и парков развлечений, а попутно вызвавшего революцию компьютерных спецэффектов в Голливуде. Нобелевский лауреат 1958 года Джошуа Ледерберг, прочитав роман и посмотрев фильм, уверился, что выведен там под именем Джереми Стоуна, и накатал возмущенное письмо Крайтону и издателям. Позднее недоумевал полный тезка Стоуна, руководивший одно время профсоюзом американских ученых.)

Однако концепция “биооружия с доставкой на дом из космоса”, принесшая ему славу в конце 1960-х, все еще не воплотилась в нашем варианте реальности. Или, во всяком случае, мы о таких инцидентах не знаем.

Быть может, именно это положение дел оставило недовольными основателей и инвесторов калифорнийского стартапа Varda, декларирующего благородную цель — удешевить производство лекарств в условиях микрогравитации? Вчера, 12 июня, первый робозавод Varda был выведен на орбиту стараниями SpaceX и Falcon 9. Орбитальная фабрика Varda проведет в космосе около месяца, после чего замедлится и приступит к возвращению на Землю. Поскольку это самое возвращение по необходимости будет проходить на гиперзвуковых скоростях, Varda активирует вторую часть своего смелого бизнес-плана: осуществит ряд испытаний по выживаемости и управляемости аппарата в рамках научно-исследовательской программы, составленной ВВС США. Стоимость испытаний импровизированного гиперзвукового биооружия оценивается в 60 млн. долларов. Когда робофабрика снизится до высоты крейсерского полета обычного коммерческого авиалайнера, ее скорость будет около 270 км/ч. В этот момент аппарат раскроет парашюты и продолжит снижение. По мнению разработчиков, такой гибридный режим спуска, совмещенный с испытаниями, не повредит сохранности биопрепаратов, синтезированных на орбите.

Хотя, случись вдруг что, виноват, как в отцензуренном эпилоге, явно окажется главный противник. А руководство Varda — останется все в белом, совсем как толкиеновская вала. Или исследователи на улицах мертвого аризонского городка Пидмонт.

С использованием заметки для Medium (https://loadeddice.medium.com/dead-love-and-giant-a9143da5b05).

Этот рассказ у Балларда и до экранизации в рамках «Любви, смерти и роботов» был одним из самых известных и часто антологизировался, но лично мне жаль, что выбрали продюсеры именно его, а не, скажем, «Безвыходный город», где даже в экуменополисе (или сфере Дайсона?) сохраняется определенная «иллюзия полета» — а некоторые, как Айзек Азимов, найдут тамошнюю обстановку и уютной, — или «Последний берег», весьма актуальный по нынешним временам прокси-Третьей мировой войны, когда последние соглашения о коллективной безопасности мрачно хромают к логическому финишу своего срока годности. Не так в «Утонувшем великане», который не просто следует классической традиции гуманистической сатиры, заложенной Свифтом, но и, подобно «Империи солнца» или «Эндшпилю», автобиографичен — даже слишком.

Я его прочел, преодолевая (в отличие от чуть более поздней и, похоже, независимой работы Маркеса) рвотные позывы и помня, как еще полвека назад впору было ставить под вопрос выживание синих китов — но ничего, справились как-то и без китовых зондов «Стартрека», да и в более традиционных областях потребления вегетарианское мясо, на радость конспирологам, с каждым десятилетием набирает популярность. Однако ни в НФ, ни в магреализме рука не поднимается ставить высшие баллы произведениям, любимым школьными учителями литературы за то, что ответ на вопрос «дети, что этим хотел сказать автор?» считывается безошибочно. В заметке о Балларде, которая включена в антологию «Зеркало бесконечности» (под редакцией Силверберга, 1970), американский критик Г. Брюс Франклин отмечает: «Баллард — поэт смерти, для которого наиболее типичны апокалиптические фантазии, прекрасные и мрачные образы распада, смерти, отчаяния». По Франклину, все, чрезвычайно разнообразные, описания смерти у Балларда незатейливо символизируют загнивание британского капитализма в цепких объятьях молодежной (контр)культурной революции. Редко хочется соглашаться с истолкованиями, траченными молью классовой борьбы доинформационной эпохи; в интервью 1969 года Баллард поддел: «С марксизмом та проблема, что это общественная философия для нищих, а нам бы сейчас не помешала общественная философия для богачей». Но в данном случае ничего не попишешь: действительно, на берег выбросило не просто Гулливера или его напарника по кораблю, а Британскую империю и ее легендарную тяжелую промышленность.

И случилось это в Кембридже 1949-го, где Баллард студентом после освобождения из японского концлагеря испытал переживание, немного напоминающее реакцию Чарльза Дарвина на зрелище наездницы, откладывающей яйца в гусеницу. Дарвин тогда пережил тяжелый душевный кризис: «Я признаю, что не так отчетливо вижу во всем промысел Божий и дарованную нам благодать. В мире, по-моему, слишком много страданий». Ему вторит через десятилетия, культуры и мировые войны студент медицинского факультета Баллард:

«Анатомия открыла мне глаза», говорил он в интервью. «Ты всю жизнь строишь на иллюзии цельности своего тела, твёрдой плоти. Мифологизируешь знакомые куски плоти и сухожилия. Затем видишь труп на столе для вскрытия и начинаешь сам вскрывать его, и в конце концов не остаётся ничего, кроме эдакой груды хрящей и горстки костей с ярлычком, носящим имя какого-то мёртвого врача — это колоссальное впечатление, подрывающее уверенность в цельности плоти и убеждающее в том, что дух этого мёртвого врача продолжает себя».

C использованием заметки для Medium (https://loadeddice.medium.com/game-set-death-a67fd59b55b).

Хотя лучший из чисто реалистических романов Балларда, «Империя солнца», он же — единственный удачно экранизированный, написан будет лишь спустя двадцать с лишним лет, в этом рассказе уже содержится зерно, из которого потом проклюнется великолепная концлагерная автобиография. Приговорённый к смерти человек, которого поселили на одной вилле с будущим палачом, становится всё сильнее убеждён в своей невиновности (это на самом деле не так), а палач — в его виновности, пока не наступит подходящий психологический момент для приведения приговора в исполнение.

Герой рассказа куда охотнее заявляет о своей невиновности, а вот бежать, в отличие хотя бы от Франца М. из «Безвыходного города», не пытается. Очень знакомое ощущение времен пандемии карантинов или какой-нибудь общей ли, частичной ли могилизации, не правда ли? Однако истоки его именно там, в лагере для интернированных гражданских на Дальнем Востоке времен японско-китайской и Второй мировой войны, о котором Баллард вспоминал:

«Большую часть трёх лет лагерь охранялся не более чем дюжиной японцев... Основные силы охрана тратила на то, чтобы помогать узникам укрепить покосившуюся колючую проволоку, мешавшую выбраться голодным китайцам. Сами заключённые и следили за соблюдением комендантского часа, дежурствами и так далее, охранники давали о себе знать редко, поняв, что, свалив все обязанности на узников, добьются куда большей организованности в порученном им лагере, чем могли бы мечтать сами».

Не приходится сомневаться, что именно эта кафкианская обстановка «исправительной колонии» решающим образом повлияла на формирование Балларда как писателя, и в некотором смысле он всю литературную карьеру (ну или, по крайней мере, в крупной форме) оставался ее пленником без права на помилование. Даже если концлагерь получался роскошным, как Багряные Пески или курорт из «Вечных каникул».

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/dftG5).

Мог получиться очень хороший киберпанковский триллер (выйди он из-под машинки Дика, наверняка бы уже экранизировали), но, как обычно у Балларда, довольно неудачное моралистическое упражнение. Вырос он, видимо, из строк «Автокатастрофы», где рассказчик (его тоже зовут Джеймс Баллард) думает о своей супруге Кэтрин: «Кэтрин лежала рядом со мной в постели, неподвижная и бесчувственная, как сексуальная кукла с неопреновым влагалищем». В варианте реальности, описанном здесь, люди встречаются и знакомятся только по телевизору (у нас сказали бы — по Сети, но уровень развития современных инфотехнологий для этого недостаточен, скорее тут требуется нечто уровня дистантников из лемовского «Мира на Земле»), герой в счастливом браке, у него двое детей, но они с женой никогда не встречались телесно, и все сексуальные акты состоят из онанизмов, сопровождаемых прикосновениями к проецируемым экранным образам друг друга. Детей зачинают путём искусственного оплодотворения: тут вспоминается вселенная Форкосиганов Буджолд, где на родине Корделии, в Колонии Бета, используются исключительно внематочные методы продолжения рода, а всем (генетически усовершенствованным) людям при рождении вставляют контрацептивный имплант. [Должен заметить от себя, что такая перспектива мне представляется логичным результатом развития человечества — уж слишком скверно женский репродуктивный аппарат приспособлен к родам, отсюда и высокая доля смертей родами в древности (от того же тазового предлежания и проч.) или хирургических разрешений сегодня; кроме того, в очень многих случаях беременность необратимо портит фигуру.]

Но Баллард, как и в «Автокатастрофе», использует этот сюжет для исследования одной из своих излюбленных (шутка в ассортименте) тем — «смерти любви». И когда конце концов герои из любопытства решают пойти на беспрецедентный шаг и создать семью не на расстоянии, то приводит это к тому, что они

Случается ограниченный рамками одной комнаты «семантический апокалипсис» смысла семейных отношений, то, подготовке чего Бэккер посвятил семь толстых, неуклонно проседающих уровнем томов своего фэнтезийного цикла про Эарву. И еще не закончил. Ну, спасибо и на том, что Баллард ограничился десятком страниц, а мы пойдем другим путем, где любовь и секс не очерняются несмываемо от одного лишь внедрения технологий в геном розы для защиты от тли через кровь зарянки. Под это дело еще в классической античности предусмотрены платоновские формы.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/cyDE8).

С Дилэни, Желязны, Силвербергом, Шайнером, Муркоком, при некоторых оговорках — Майклом Джоном Харрисоном, и еще многими авторами повторяется в небольших вариациях одна и та же история: чем больше продажи и благосклонность критиков мейнстримного гетто, тем заметнее просаживается уровень против работ пылкой молодости. И у Балларда так: все лучшие работы, на мой вкус, им созданы до середины 1960-х. Данный рассказ вызывает ощутимые ассоциации с недавним шедевром Ганна, «Машиной трансценденции», о которой рецензенты замечали, что она напоминает «завалявшуюся в архивах классику Золотого века»; «Угодья ожидания», впрочем, могли бы выйти не только из-под клавиатуры Ганна, задумавшего с приближением 90-летнего юбилея подбить «сумму фантастики», а и из-под машинок Кларка Эштона Смита («Склепы Йох-Вомбиса») или Брэдбери. На другой планете человек по имени Квэйн, прибывший сменить дежурного по обсерватории Таллиса (это имя затем встретим в «Выставке жестокости» уже среди «бетонных мегалитов» Америки 1970-х), натыкается на странный храм галактических рас, напоминающий Стоунхендж — на каменных плитах высечены даты, разнящиеся от библейского времени Земли до (но это герой обнаружит уже постфактум) 2217 года, когда происходит действие. Среди песка, пепла и ужасного жара Квэйн убивает металлурга Майера, надумавшего распилить артефакты для переработки на ценнейшее сырье, и вознаграждается за импульсивное преступление проблеском галактического цикла.

Он узрит будущую эволюцию разумных видов, расширение их в космос, замедление субъективного течения времени до тех пор, пока (спустя квинтиллион лет) они не покинут физический план существования и не станут «великой вибрирующей мантией идей», которая в конце концов поглощает всю материю и «достигает окончательных предикатов пространства и времени, вечности и бесконечности».

Когда это нулевое состояние достигнуто, система взрывается, время и вещество возникают опять, и цикл перезапускается. Бестелесный голос чужака повествует о цели этого видения и об Угодьях Ожидания:

»... мы ждём здесь, на пороге времени и пространства, празднуя собственную идентичность и родство частиц наших тел с частицами внутри солнца и звёзд, наших собственных кратковечностей — с грандиозностями галактических циклов и объединяющим их все временем космоса...» Во Вселенной, быть может, происходит множество смертей, но в конечном счёте она являет собою единое, и существование каждой частицы в ней осмысленно. Концепция близка экпиротической вселенной Турока, Стейнхардта и пр. из космологической теории струн, но такое представление сформулировано только в 2001-м, потому, несомненно, Баллард, как и Баррингтон Бэйли в «Столпах вечности», отталкивался от куда более древних идей стоиков и вечного возвращения.

«Скажи мне, Квэйн, где бы ты хотел оказаться, когда закончится мир?»

В заключительном абзаце рассказа приведена дополнительно порадовавшая фраза, которая как нельзя лучше описывает современную политико-экономическую стратегию Федеральной Империи и ее незадачливых нотаблей: «Но я уверен: то, чего мы ждём, что б то ни было, вскоре наступит... Что бы это ни было, его стоит подождать».

С использованием заметки для Medium (https://cutt.ly/DwefeNPy).

Колин Гринлэнд писал о «Затонувшем мире» Балларда, что “похвала Грэма Грина и Кингсли Эмиса укрепила его репутацию романиста, пробивающего себе путь на свет из сомнительного подлеска НФ”. Было бы чем гордиться, ей-Богу. В начале 1960-х Баллард создавал не только довольно крепкие романы вроде “апокалиптической трилогии”, но и маленькие шедевры, которыми в одинаковой мере могли бы гордиться Бэзил Коппер, Томази ди Лампедуза, Кутзее, Брэдбери и Федор Крюков — вроде «Сада времени», вневременной притчи об аристократах в ожидании варваров, навязчиво напоминающей сон князя Фабрицио Корберы на веранде эмильонского дворца, или «Могил времени», где земной отщепенец, обнаружив нетронутую гробницу, не может найти в себе сил осквернить ее и постепенно очаровывается виртуальным образом давно почившего существа внутри, инопланетянки, напоминающей внешне богиню.

Спустя десяток лет, прочно утвердясь на забетонированной делянке мейнстрима, он выпустит “трилогию городских катастроф” и самую известную в ней — «Автокатастрофу», унылейшее клаустрофобическое исследование техносексуальных перверсий, получившее скандально-культовый статус стараниями Кроненберга. Экранизацию в Каннах освистали, но Фрэнсис Форд Коппола, которому книга и роман также показались отвратительными, был вынужден вручить фильму особый приз жюри, который с тех пор не присуждался ни разу. (Впрочем, можно было бы им ограничиться и в случае «Титана», но для ленты Жюлии Дюкурно, чье тесное родство — чтоб не сказать “гендерсвопная вторичность” — с работами Балларда и Кроненберга очевидно, не пожалели и Золотой пальмовой ветви.)

Жюри культовой на рубеже тысячелетий награды Stinkers Bad Movie Awards, духовного прародителя “Золотой малины”, удостоило экранизацию «Автокатастрофы» особого приза и отметило, что не совсем понимает, как обладательницу “Оскара” Холли Хантер, Джеймса Спейдера и Розанну Аркетт одновременно засосало в эту кучу дерьма. Баллард экранизацией восхитился и счел ее даже лучше книги.

“Жизнь превратилась в огромный роман”, справедливо отмечал Баллард в одном интервью. Трудно с этим спорить — особенно сейчас, когда вокруг идет оживленное строительство общества “малого благоденствия” в версии “среднеразвитого киберпанка”, который еще с рубежа 1980-х и 1990-х хоронили с полдюжины раз, по числу попыток продвинуть в народ гарнитуры дополненной и виртуальной реальности. Отлично, и какой вывод сделал Баллард из размывания границ между миром и текстом? О “смерти любви”: это потому, что секс окончательно перестал на рубеже 1960-х и 1970-х выполнять чисто биологические функции и концептуализировался как наслаждение. (В наше время одним из лучших его киновоплощений кажется Кристин Леман из экранизации «Видоизмененного углерода», чья Мириам Бэнкрофт использует секс и бессмертие как товары одной премиальной категории.)

Баллард, однако, до киберпанка, как в писавшемся одновременно Джетером «Докторе Аддере», не дорос и ударился в “хирургическое морализаторство”: подробным бесстрастным живописаниям симфорофильских сексуальных актов, включая мужские гомоэротические, в «Автокатастрофе» предпослано заботливое авторское предисловие, остерегающее непонятливого читателя, что “главная цель … предупреждение, предостережение против грубого, эротического и ослепляющего царства, которое все настойчивей манит нас с окрестностей технологического пейзажа”.

От него роман и его киноверсия лучше не стали: в эпоху Pornhub единственным аргументом в их пользу может выступить разве что стремление к снобизму, какое случается у любого интеллектуала, и я тут не исключение. Однако уроженцу стран бывшего Варшавского договора, где в очереди за машинками с уровнем комфортности “Трабанта-601” и по 15 лет стояли, а поездки на 500+ км в переделанных под пассажирские перевозки мини-бусиках возможны и ныне, не очень получается с трепетом контркультурного благоговения вживаться в «Автокатастрофу», написанную вдобавок языком справочника для начинающих гинекологов-миастеников:

Подавать роман Балларда как «горчайшие, но чрезвычайно полезные пилюли в очень яркой и привлекательной упаковке» — это все равно что залить на агрегатор домашнего видео эротический ролик с кнопочной “Нокии” без автофокуса под видом 4K HDR и коварно занавесить его пэйволом. А принимать такие пилюли перорально — это, если уж мы обратились к британской культуре,  все равно что  задонатить вместо котиков повышенной пушистости подданной Карла III на борьбу с коррупцией.

С использованием заметки для Medium (https://shorturl.at/hmtDG).

В день русского языка, прорыва дамбы Каховской ГЭС и великого днепровского потопа просто невозможно не вспомнить роман Балларда и его резкую, колючую, мизантропичную манеру — очень подходящую как для “серьезной литературы”, которую пишут с четким прицелом на жанровые премии и артхаусные экранизации, так и для современной твиттерной дипломатии. «Затонувший мир» открывает неформальную “апокалиптическую трилогию” Балларда, известную хуже аналогичной кинотрилогии Карпентера, но в целом более удовлетворительную эстетически. Это потому, что, в отличие от Карпентера, всегда (кроме «Деревни проклятых») готового сорваться в безудержный тошнотворный трэш, Баллард не забывает восторгаться мимолетными красотами попаданса в сей мир, затонувший, выжженный или хрустальный, в его минуты роковые. Не Баллард начал поиск ответов на главный вопрос Новой Волны: “Какова точная природа катастрофы?”, и не его работами полнятся соответствующие классические антологии — они о похождениях вечного воителя пепельного цирка Джерри Корнелиуса, а уж чего-чего, но межавторских проектов Баллард чурался, за единственным ктулхообразным исключением. Однако именно Баллард, с его обсессивной зацикленностью на различных катаклизмах биосферы и техносферы, последовательнее всех нововолнистов сколачивал гробы для человечества по мерке “фантастики воображения”.

В давней радиопередаче для BBC, интервью с доктором Кристофером Эвансом, Баллард заявил, что полагает «Затонувший мир» психологическим изображением прошлого, а «Выжженный мир» —описанием будущего. Понятно, почему необходимо такое разграничение, даром что действие всех книг условной трилогии развивается в близком или среднедальнем будущем: «Затонувший мир» как упражнение в биосферной эсхатологии, пожалуй, наиболее старомоден и милосерден к читателю, вскормленному на великих журналах Золотого века пальпа (или катавшемуся в детстве по аттракционам Парка юрского периода). Такое произведение могло бы выйти из-под машинок Уильяма Голдинга, Джозефа Конрада, Джона Уиндэма, Джона Кристофера, Лоуренса Мэннинга —или даже Ричарда Джеффриса, который достоин считаться создателем англоязычного постапа. Вместе с тем это до сих пор одно из самых удачных в англосферной фантастике, наряду с «Дарвинией», построений “разворота эволюции”, возврата к доисторическому прошлому.

Под воздействием не вполне понятного скачка солнечного излучения земная экология вернулась к тому состоянию, какое было для нее характерно миллионы лет назад. Мангровая экосистема способствовала преуспеянию рептилий и тропической флоры, млекопитающие в упадке: мир словно опрокинулся в триасский или юрский период. Обосновавшиеся на полюсах власти затонувших государств и ООН слегка обтекли и рассылают научные экспедиции с заданием исследовать новые береговые линии и проследить за биологическим развитием, имея целью повторное заселение этих территорий после стабилизации климата.

Детальная проработка этих стартовых условий сделала бы «Затонувший мир» отличным приключенческим романом (нет сомнений, что в наше время, бедное такими работами, из него произросла бы как минимум трилогия), но совсем не баллардовским. Говоря словами Дэвида Прингла, “подлинные герои Балларда —мужчины и женщины, следующие логике ландшафта”. А я бы возразил: следуют они первобытным импульсам, не имеющим ничего общего с какой бы то ни было логикой. Импульсам, осознанное подавление которых и позволяет человеку соскочить с мальтузианских горок.

Пассивность (“несмотря на красоту и загадочность лагун затонувших городов, он не чувствовал никогда ни малейшего интереса к ним…”), вялость (“… и не заботился узнавать, в каком именно городе сейчас находится станция”), уныние и, в конечном счете, сознательное дезертирство из уцелевшей цивилизации в «Затонувшем мире» вызывают в памяти проповеди Баллардом (через год после полета Гагарина и за семь лет до высадки человека на Луну) скорейшего схода с космической гонки на другой нововолнистской кафедре, в эссе «Время, память и внутреннее пространство».

Подчиняясь авторской логике капитуляции перед “нейроникой”, внутрироманной наукообразной философией (ее адептом выступает доктор Бодкин), стремящейся внедрить человека в экологию как участника и жертву вместо универсального хищника, биолог Керанс удаляется на юг, в сад Эдемский — то бишь триасский, — где еще жарче и влажнее. Словно в матке, где плод подвешен в теплой амниотической жидкости.

Однако сомнительно, чтобы Мать-Природа согласилась родить Керанса обратно. Отучить мыслить она бессильна, этим занимаются в школе и Голливуде.

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3pudWb4).

Нижнюю часть интернета иногда не рекомендуется читать под тем предлогом, что он от этого тупеет; в последние несколько месяцев этот совет исключительной ценности поколеблен тем, что впоследствии, возможно, будет названо очередным фундаментальным открытием — открытием больших языковых моделей, с достаточной для потребительского комфорта точностью эмулирующих естественный интеллект типового избирателя стран Свободного Мира ®. По этой причине и по некоторым другим сетевые комментарии давно заслужили признания отдельным видом литературы или, по крайней мере, журналистики. Восходят интертекстуальные диалоги, да и сам термин “форум”, еще к древнеримской практике. И несколько странно, заглядывая в обильно отсылающий к падению Рима цикл Айзека Азимова о Галактической Империи и Академии, наблюдать, как Дьюсем Барр и Латан Деверс платят иридиевыми монетами за единственный официальный источник имперских новостей — бумажную газету из автокиоска. Для сравнения, в экранизации от Amazon виртуальная копия Гэри Селдона лихо общается со сменившим пол Гаалем Дорником после хладнокровного самоубийства руками Рейча — и все это без единой перфокарты или распечатки на матричном принтере. А минуло не двадцать и не пятьдесят тысячелетий, но менее века.

Естественно, ни письма в редакцию, ни комментарии, ни какая бы то ни было другая форма гипертекстового взаимодействия на Транторе в эпоху упадка Империи спервоначалу не были предусмотрены. Азимов мог бы подумать и дважды, и трижды — его наставник Кэмпбелл наладил первоклассную обратную связь с читателями «Astounding» (даже заокеанскими, что иногда приводило к вмешательствам в историю, которые бы сделали честь и Совету Времен из «Конца вечности» — https://fantlab.ru/work2739?sort=date#response454179), отвечая на вопросы и возражения по поводу своей беллетристики и научпопа настолько оперативно, насколько это вообще было возможно в 1930-40-е. Потребовалось больше полувека, чтобы уже после кончины Азимова, в новом тысячелетии, Дональд Кингсбери своим (неавторизованным, но блистательным) фанфиком «Психоисторический кризис» приблизил вселенную робоАкадемии к более вероятным траекториям научно-технического развития базовой реальности.

Но и сам Азимов с течением времени, наблюдая за шествием информационной эры по Земле и собирая свои произведения о роботах и Академии в единую метавселенную, несколько модернизировал свои взгляды на будущее литературы и журналистики. Его рекомендации, изложенные здесь, слегка подпорчены неуместными восхвалениями бездарного руководства Странка и Уайта «Элементы стиля», которое Айзек, сам никудышный стилист, боготворил, но с таким недостатком можно примириться. Если сухой, клаустрофильский, местами желчный азимовский стиль вас, подобно мне, оставляет равнодушным, то и к заповедям навроде

вы наверняка не прислушаетесь. И правильно поступите. Азимова читают отнюдь не за красоту слога и литературные экзерсисы, а за идеи и энциклопедизм.

Важнее, что азимовский подход к проектированию контентостроительства информационного века безукоризненно оптимистичен, а это сейчас, в эпоху массовой пролиферации «культуры отмены», большая редкость. В некотором смысле это было очевидно еще из «Профессии» или «Разрешимого противоречия», где у Айзека нарочито идеально сплавлены (как и в нашем варианте реальности, где строится общество среднеразвитого киберпанка) утопия и антиутопия творчества, но все же приятно получить дополнительное подтверждение от человека, сделавшего себя мультимиллионером на писательском поприще еще до отмены золотого стандарта. Впрочем, история умалчивает, какую долю от гонораров Азимов тратил на проживание в номере нью-йоркского пятизвездочного отеля с великолепным видом на Центральный парк — просто потому, что ненавидел без нужды путешествовать дальше центра Нью-Йорка, а еще оттого, что ему так было удобнее работать.

«Вы, вероятно, слышали утверждение, что одна картинка стоит тысячи слов», писал Азимов в статье «Светлое будущее: как писать нонфикшен», которая представляет, пожалуй, наибольшую ценность из всего сборника.

«Не верьте! Возможно, в некоторых особых обстоятельствах оно и верно— это если вы неграмотны или пытаетесь описать физический вид сложного объекта. В иных случаях— чушь».

«Как только возникает необходимость в передаче эмоций, идей, прихотей — и вообще любых абстракций, — становится ясно, что для этого пригодны лишь слова», пояснял он. «Модуляции звука на бесчисленное множество ладов— единственный инструмент из числа изобретённых человеком, с помощью которого можно хотя бы надеяться передать колоссальные сложность и разнообразие людской мысли... коммуникации производят фантастическую, фундаментальную перемену в обществе. Однако эта перемена включает трансформацию способов передачи информации, а не природы последней. Сама информация остаётся такой же, какой была в доисторические времена: речь и застывшая симвология речи, именуемая у нас письменностью... Мы умеем обмениваться информацией при помощи языка знаков, семафоров, миганием лампочек, морзянкой, по телефону, через электронные устройства, лазерными лучами; иные технологии ещё не зародились, но в каждом случае ими передаются слова. Значит, таково фундаментальное правило. В начале было слово (как говорится по другому поводу в Евангелии от Иоанна), и в конце тоже будет слово. Слово бессмертно. Из этого следует, что как только с изобретением письменности пять тысячелетий назад появились писатели, то они по необходимости пребудут до тех пор, пока существует цивилизация. Писатель может творить в различных формах и разными инструментами, но он всё равно будет писать».

Азимов менее проницателен в прогнозах аппаратных воплощений когнитивной революции, внутри которой мы поселились, чем Уэллс («Всемирный мозг»), с которым он сверяет время по аналоговым часам. Но его это не слишком огорчает:

«После вывода о том, что у писателей будущее осталось, мы вправе искренне поинтересоваться другим вопросом. Какой предвидится писательская роль в будущем? Станут ли писатели менее важны, так что их общественная функция усохнет, или сохранят своё место?

Ни то, ни другое…Никто не предполагает, что стараниями научного писателя весь мир присоединится к интеллектуальной аудитории, и любой средний человек превратится в сведущую творческую персону. Достаточно и того, чтобы знание распространялось как можно шире, а миллионы тех, кто в противном случае остался бы неграмотен или, ещё хуже, увлечён бессмысленными призывами, ознакомились с ним хотя бы бегло, достаточно, чтобы просветились те, чьи решения с наибольшею вероятностью повлияют на ход событий, то есть высокопоставленные политики и экономисты... Герберт Уэллс сказал однажды, что история есть гонка между просвещением и катастрофой, и возможно, что вклад писателя во всеобщее просвещение окажется как раз достаточен, чтобы оно обогнало катастрофу. А если просвещение победит, пускай и за малейшим преимуществом, то ничего другого и не надо».

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/42o9rgU).

Когда в середине апреля готовилась к первому запуску Starship, Элон Маск дипломатично заявлял, что будет считать успехом любой результат, кроме уничтожения стартовой площадки. Но выяснилось, что проблемы Starship далеко не исчерпываются отсутствием всякой фантазии при подборе имени корабля (хотя как вы космическую яхту назовете, так она, вероятно, и полетит).

Уместно вспомнить теперь, что чуть ли не со времен Уильяма Проксмайра многие американские политики при каждом удобном случае вопиют об экономической бесполезности пилотируемой космонавтики (у Джека Макдевита во вселенной Космической Академии это явление называется “центаврийской инициативой”: сидите, дескать, на задницах ровно и не суйтесь к западу от Проксимы Центавра). А те, кто не вопиет, в лучшем случае используют космические программы не по прямому назначению, но как инструмент создания рабочих мест. Неудивительно, что уже пошел отсчет второго полувека без пилотируемых полетов за пределы земной орбиты.

А ведь Джон Вуд Кэмпбелл еще в 1937-м, то есть не только до первого спутника и полета Гагарина, но и до Второй мировой войны, предупреждал, что без колоссальных экономических результатов пилотируемая космическая программа Человека заржавеет.

Заржавел, впрочем, вместе с нею и промышленный пояс североамериканской глубинки, а сейчас начинают корродировать и “кремниевые долины”, казавшиеся эдемским оазисом для нового технического жречества смузистов-пансексуалов. Атомное топливо из песка, как предлагал Кэмпбелл (имея в виду, вероятно, процесс Оппенгеймера-Филлипс*), не добывают, только чипы. Да и то — американские инженеры для такого плохо приспособлены.

Счетчик госдолга США же прибавил столько десятичных разрядов, что за оценочную стоимость атомного планетолета по Кэмпбеллу — несколько миллионов долларов — сейчас и захудалого футболиста не купишь. Однако во всем остальном суровые предостережения Кэмпбелла относительно темпов космической экспансии и неприятных инфляционных эффектов экономики, ориентированной на опережающий рост потребления, полностью подтверждаются экспериментом. Вспомните, что уже в текущем 2023 Году Джекпота SpaceX обещала нам тестовую миссию к Марсу, а лунная база Роскосмоса еще с 2020-го должна бы добывать гелий-3. На практике же трудности возникают не с освоением космоса, а с устойчивостью банковской системы и обузданием инфляции, не с Марсом, а с выходом на низкую околоземную орбиту, и не с гелием-3, а со старой доброй углеводородной гегемонией.

Очевидно, реальнее, как в «Невероятной планете» того же Кэмпбелла, будет Конгрессу США, SpaceX и НАСА надеяться на помощь благожелательно настроенных инопланетян, которые решат сразу две проблемы: повысят культуру инженерного труда и пресекут китайский демпинг. Возможно, их визит будет приурочен к столетней годовщине выхода цикла статей Кэмпбелла о Солнечной системе и президентским выборам 2036 года в США и России.

* Cм. «Note on the transmutation function for deuterons», J. Robert Oppenheimer and Melba Phillips, Phys. Rev. 48, September 15, 1935, pp. 500-502, https://journals.aps.org/pr/abstract/10.1103/PhysRev.48.500

С использованием заметки для Medium (https://bit.ly/3VhIFDP).

Кэмпбелл более-менее точно оценивал сомнительные перспективы колонизации соседних планет системы или контакта с местной жизнью. Он не был, конечно, свободен от вспышек необузданного оптимизма, как в «Самой могучей машине», где Аарн Мунро представлен выходцем с колонии на… Юпитере, причем Кэмпбелл в переписке с читателями “Astounding” подтверждал, что не сомневается в возможности существования там жизни. Впрочем, при некоторой ловкости рук юпитерианскую колонию можно переклассифицировать в ганимедскую или энцеладскую, а там, из-за подповерхностного довольно теплого океана, уже другой коленкор.

Создатели той же «Экспансии» обладают несомненным преимуществом перед Кэмпбеллом: опорой на данные продвинутых исследований системы робозондами, большими телескопами (включая орбитальные) и дистанционными локаторами. Кэмпбелл же, писавший в 1930-х, сетовал, что о Плутоне знает больше, чем о закрытой облаками Венере, и без особой уверенности оценивал продолжительность венерианского дня в 30 земных суток. Как мы сейчас знаем, он ошибся почти на десятичный порядок. Попытки определить химический состав атмосферы Венеры спектрометрически в те годы также не давали результата, и Кэмпбелл пошел простейшим путем, объявив облака состоящими из воды:

Строго говоря, вода в венерианских облаках действительно есть, вот только почти вся она там химически связанная, в форме гидрата смертоносной серной кислоты, получившейся путем гидратации трёхокиси серы, а эта последняя возникла за счет окисления сернистого газа атомами кислорода: в отсутствие собственной магнитосферы солнечный ветер с удовольствием расщепляет углекислый газ атмосферы, порождая свободный кислород.

Тем не менее в главном обзор Кэмпбелла оказался безжалостно точен: если вы углеродный шовинист, ловить на Венере и Марсе нечего.

Еще занятнее другое. Кэмпбелл не просто отдает себе отчет в таком шовинизме, но и, обосновывая эту позицию, приходит к идее, которая во всем, кроме названия, аналогична понятию “зоны Златовласки”. Но последнее, сформулированное лет на 40 позже, с его именем, разумеется, не связывается. Что ж, если вы читали Лоуренса Мэннинга, то подобное переоткрытие концепций, щедро раскиданных на непаханые силовые поля в середине 1930-х, вас не удивит.

Вполне вероятно, что, ознакомься Каттнер и Мур с прогнозами Кэмпбелла внимательнее, их «Ярость» ныне избежала бы почти полного — и незаслуженного — читательского забвения. Ведь немногие читатели дают себе труд абстрагироваться от идиотской, по современным понятиям, картины старомодной Венеры, покрытой джунглями и населенной таким смертоносным зверьем, что люди на сушу без острой необходимости не суются, предпочитая отсиживаться на дне морском в цитаделях, поименованных в честь штатов погибшей вместе с Землей Америки.