Она была очень старой женщиной, любящей сидеть под солнцем в саду и слушать птиц. Иногда она смотрела на чаек, с криками пролетающих над головой в направлении Пропонтиды (1), и представляла, как летит вслед за ними к азиатскому побережью и дальше, дальше. Никогда она не путешествовала далеко, даже в юности, и практически всю жизнь провела взаперти, в местах вроде этого сада, где сидела сейчас, иногда бормоча что-то себе под нос, возможно, вознося молитвы, как думали слуги, впрочем, наверняка они не знали. Иногда она издавала странные тихие звуки, обращаясь к птичкам в кустах, будто за прожитые годы научилась их тайному языку.

Но что бы она ни делала, она делала единственно верно, ибо была василиссой, императрицей ромеев, и наместницей Бога на Земле.

Слуги терпеливо ожидали рядом.

Послышались шаги, и она подняла глаза, поначалу сбитая с толку, увидев лицо, как ей казалось, давно уже покинувшего мир живых. Она вспомнила стройного темноволосого мальчика с чёрными глазами, с обольстительной улыбкой и обаятельными манерами, о ком у неё когда-то были мысли восторженные и запретные. Она увидела его лицо, выглядывающее из-за маски морщин и обвисшей плоти. Глаза были всё те же. Да. Она их узнала.

— Императрица... Ваше Величество... Моя госпожа! — Он поклонился.

Она узнала и голос. Теперь ей стало ясно всё, будто она открыла книгу, прочитала первую страницу и поняла, что читала эту книгу раньше и помнила её наизусть.

Она увидела, что вновь прибывший привёл с собой нескольких человек. На мгновение она испугалась.

То был её давний враг, великий логофет (2).

Проверяя его намерения, она жестом приказала его слугам удалиться. Он кивнул им, и те ушли.

Она велела ему подняться и сесть на скамью рядом.

Он открыл маленькую коробочку и достал кольцо. Он подался к ней — она не отстранилась — и надел сверкающую драгоценную безделушку ей на палец.

— Это очень редкое украшение, — объяснил он. — Из Индии. Когда-то оно принадлежало великой королеве.

Она сняла кольцо с пальца и тихо рассмеялась.

— Когда-то я радовалась таким вещам. Теперь я слишком уродлива, чтобы что-то могло сделать меня красивой.

— Императрица, в моих глазах ваша красота соперничает с красотой Царицы Небесной!”

— Тише! Ты богохульствуешь, но у тебя всё ещё хорошо получается…

Она мельком увидела его давно забытую, совершенно обезоруживающую улыбку. Она заплакала.

— Императрица?

— Я устала. Почему мы и в самом конце всё ещё должны хватать друг друга за горло?

— Госпожа?

— Не лги мне. У тебя и это всё ещё хорошо получается... — Она назвала его личным именем, не произносимым вслух уже много лет. — Мы с тобой боролись дольше, чем большинство людей живёт на свете. Мы играли в наши игру. Я сняла твою фигуру. Отравленный слуга. Ты взял мою. Мы меняли игры. Камень, ножницы, бумага. Неясный шепоток, клевета, слух раздувались, подобно искре, пока из неё не разгорится пламя. Мы кружим друг вокруг друга, подобно скорпионам в бутылке. Но я спрашиваю тебя, зачем всё это ещё продолжается?

— Мирская суета подобна золотому плащу, — сказал он после короткого раздумья, — обременительна, но её трудно сбросить.

— Несомненно, мы с тобой сейчас ближе к Небесам, чем к миру. — Теперь она сжимала кольцо в сложенных, будто в молитве, ладонях, вздрагивая. — Единственное золото, волнующее меня сейчас, — это крылья ангелов. Я думаю, у них золотые крылья, прямо как на иконах. Не так ли?

— Я уверен в этом, — он согласился.

— Разве мы не можем забыть о наших разногласиях?..

— Госпожа, я пришёл обсудить именно это...

Но они не обсуждали это, по крайней мере, не сразу. Они говорили о пустяках, о тех редких случаях, когда они вместе переплывали на лодке через Пропонтиду и достигали азиатского берега. Он вспомнил куплет из песни, забытой поколения назад. Она попыталась вспомнить остальное. Она вспомнила ещё кое-что, известное, казалось, только двум давно умершим детям. Когда-то, давным-давно, они любили друг друга, прежде чем узнали, что жизнь — это маска, и её придётся надеть, и есть только суровый ритуальный танец, наполняющий дни и придворного, и василиссы.

Она ощущала себя узницей под грузом множества цепей, получившей в самый последний момент шанс их потерять. Сбросить все маски. Разве они не могли бы сделать это вдвоём? Неужели они не могли всё забыть, никого не объявлять победителем или проигравшим, просто остановиться?

Проходили часы, а они всё сидели бок о бок. Она прислонилась к его плечу. Иногда они говорили. Иногда слушали чаек, кружащих над Пропонтидой. Она видела сны наяву. Возможно, она разрешила себе надеяться. Он обещал ей покой и полное завершение.

В конце концов они обнялись. Он поцеловал её в губы. Она не протестовала, когда он снова надел кольцо на её иссохший палец. Прежде чем он ушёл, они помолились вместе.

— Встретимся ли мы снова, здесь или на Небесах?

— Мы можем надеяться только на Небеса, госпожа. Мы никогда не можем быть уверены ни в чём ином.

Она чуть не сказала что-то ещё. Она произнесла эти слова одними губами, но не вслух.

Затем он ушёл.

* * *

— Она слабеет, — объявил он своим людям, как только оказался вне пределов слышимости. — Пора исполнить наши планы.

* * *

Она прошептала одному из своих слуг:

— Убейте его сейчас.

* * *

Она была очень старой женщиной, любящей сидеть в саду и слушать птиц. Как-то она слышала, что у прежнего василевса были золотые механические птицы, сидевшие на золотом дереве. Бессмертные, они могли петь вечно.

1) Пропонтида — Мраморное море

2) Логофет — чиновник в Византии. Великий логофет заведовал казначейством.

На Рождество в крошечное почтовое отделение Коллип Сент-Панкрас прибыла большая посылка странной формы.

Почтальон Альберт Баттон, взглянув на неё, объявил:

— Я не могу её доставить — она слишком большая! Но, в любом случае, что там внутри?

— Ты не поверишь, — сказал почтмейстер, — но там куропатка на груше!

И действительно, из-под обёрточной бумаги и скотча доносилось шуршание и ворчание, каковое может издавать маленькая сердитая птичка, проведшая всю ночь в посылке.

Итак, Альберт Баттон прикрепил посылку к передней части своего велосипеда и крутил педали всю дорогу до большого дома на холме, где ему открыла дверь чрезвычайно красивая молодая леди, не забывшая про чаевые.

В День подарков прибыл ящик, полный воркующих звуков.

— Экспресс-доставка, — хмыкнул почтмейстер. — Я так понимаю, там две горлицы.

На следующий день он заглянул в корзину и увидел трёх толстеньких птичек в беретах, распивающих красное вино. Одна из них играла на аккордеоне.

— Полагаю, это три французские курицы, — сказал Альберт, привязывая ящик к велосипеду.

На четвёртый день Рождества...

— Её настоящая любовь вряд ли подумал о бедном старом почтальоне, — пропыхтел Альберт, взбираясь на холм с посылкой о четырёх весьма тяжёлых поящих дроздах.

На следующий день, разумеется, было лишь пять золотых колец, весьма порадовавших молодую леди. Она улыбнулась Альберту, и тот насвистывал всю дорогу домой.

Он даже не возражал против доставки шести гусынь, на следующее утро набивших яйцами всю его почтовую сумку. Но вот с семью плывущими лебедями Баттон был очень осторожен.

— Они способны сломать человеку руку одним ударом своего клюва, — пояснил он.

На восьмой день Рождества он сообщил восьми молодым кормилицам:

— Послушайте, дамы, на моём велосипеде для вас всех места не хватит. Мне придётся везти вас по очереди, например, на перекладине.

И он покраснел.

К девятому дню Альберт был готов.

— Так, парни, — он построил отбившихся барабанщиков, обклеенных марками в один пенни. — Теперь все вместе — и-раз, и-два, и-раз-два-три-четыре...

На десятый день он гордо ехал на велосипеде впереди десяти трубачей, исполнявших «Неужели ты не вернёшься?».

На одиннадцатый день он танцевал вальс, фокстрот и танго на холме с одиннадцатью юными танцовщицами, а одна из них, очень привлекательная брюнетка, даже поцеловала его.

Но на двенадцатый день Рождества почтмейстер сказал:

— Они наверняка потерялись.

— Потерялись? — возмутился Альберт. — Потерялись? Как могли потеряться двенадцать прыгающих лордов?

— Они, вероятно, запрыгнули на товарняк до Кру, — объяснил почтмейстер. — «Британская железная дорога» всё утро потратила на поиски. Нашлось всё, что угодно, но только не лорды. Они правда нашли мелкого барона в почтовом ящике у Бата, но я разъяснил им, что это не один из наших, и его вернули обратно.

— Это ужасно! — воскликнул Альберт. — Леди будет очень разочарована. Возможно, даже подумает, что её настоящая любовь забыла их отправить!

Он вскочил на свой потрёпанный велосипед и, бешено крутя педали, помчался к Главному почтовому отделению в Блэкбери, где вместе с остальными почтальонами, уже наслышанными о странных отправлениях, быстро просмотрел все посылки.

Не было даже завалящего рыцаря, а графом вообще не пахло.

Альберт Баттон сел на кипу писем, обхватив голову руками. Затуманенным взглядом посмотрел на почтальонов. Их было шестеро.

«Возьмём телефониста и его техников, итого девять, — подумал он. — А ещё почтмейстер, его заместитель и я — итого двенадцать».

— Джентльмены, — сказал Баттон, вставая, — ситуация критическая. Есть ли здесь поблизости место, где мы могли бы взять напрокат несколько шёлковых бриджей и дюжину венцов?

На двенадцатый день Рождества молодая леди из дома на холме выглянула из окна и увидела, как на лужайке перед домом устанавливают большой батут.

— Так, ребята! — прошипел Альберт. — Прыгайте, как никогда в жизни!

Они взлетали и опускались, крутясь колесом, кувыркаясь и выписывая восьмёрки. Бам! Прыжок! Переворот!

— Мы лорды, — многозначительно сообщил Альберт, проплывая вверх тормашками мимо окна. — Не сомневайтесь! Правда, парни?

Она улыбнулась и помахала им рукой.

На тринадцатый день Рождества она вышла замуж за свою настоящую любовь, и шафером, стоявшем в своём лучшем мундире, с начищенными пуговицами и пятью золотыми кольцами в руке, был Альберт Баттон. Венец лорда плотно застрял на его голове и форменное кепи пришлось натянуть сверху. Но он улыбался.

Дэниел Абрахам — автор квадрилогии «Суровая расплата», пары десятков рассказов, трети книги под названием «Бегство охотника» и некоторых историй М. Л. Н. Ганновера. За свой рассказ он получил премию Международной гильдии ужасов.

От рассвета до заката «Последняя выпивка у Птичьей головы» — это магазин рыболовных снастей на краю протоки, примерно в 30 милях к востоку от окраин Нового Орлеана. С захода солнца и до тех пор, пока все не заснут, это питейный клуб для джентльменов (купи выпивку, и ты член клуба), весьма известный среди блюзменов и рокеров. Название он получил от старой вывески — головы утки-кряквы с надписью «Последняя выпивка на 80 миль болот», нанесённой золотой аэрозольной краской по трафарету у дороги.

В последний раз я был там в 1993 году. Даже тогда смотреть было особо не на что. Потрёпанный и простоватый, очень похожий на полусгнивший и разваливающийся, если только не наклеить ценник «500 долларов» на каждый деревянный стул. Как бы то ни было, я был там с девушкой, в то время я встречался с сенаторской дочкой с длинными каштановыми волосами. И было в ней нечто большее, чем подростковая необузданность. Я влюбился в неё довольно сильно, а она решила, что я достаточно забавный, чтобы побыть со мной какое-то время.

Мы ехали на «Юго» с выбитым задним стеклом (долгая история), так что перемещение по шоссе было весьма проблематичным. Мы добрались туда примерно на два часа позже, чем планировали, поэтому пропустили вечеринку. Я помню, как сделал последний поворот и увидел это место; окна и двери были открыты, и свет лился в темноту, будто из фонаря. Деревья, казалось, склонялись к нему, просто чтобы лучше слышать. Я подогнал «Юго» поближе к северной стене, и мы вошли внутрь. Я родом из высокогорной пустыни, так что для меня влажный воздух на уровне моря казался весьма густым. Том Уэйтс (без балды!) играл на пианино и напевал песню о любви. Я не нашёл потом эту песню ни на одной из его записей. В помещении размером с мою студию толпилось не меньше трёх десятков людей, от стены до стены; пахло морепродуктами и чёрным перцем, жаром и потом. Мы с дочерью сенатора втиснулись внутрь, и Мортон, владелец заведения, выдал нам пару пластиковых стаканчиков с холодным пивом. Если я закрою глаза, я всё ещё могу более или менее вспомнить, каково было её тело, прижатое к моему в узком пространстве, с настоящей музыкой в воздухе и без сотовой связи.

Я атеист, поэтому я не верю во всякие такие истории, но я не раз слышал кое-что от людей, чей опыт посещения «Последней выпивки у Птичьей головы» был во многом похож на мой, но чьё понимание Бога более глубокое, и поэтому повторю их здесь: возможно, что в сверхъестественном балансе сил добра и зла существуют места настолько возвышенные и в то же время настолько истинные, что ангелы и демоны собираются там вместе, пьют друг с другом, танцуют медленные танцы и плачут, а если потом выходят подраться на парковке, то это происходит от пустоты в их тварных душах, возникающей от осознания, что момент единения прошёл мимо них и что они снова всего лишь ангелы и демоны, тогда как на мгновение они были чем-то большим, более сложным и таким прекрасным, что глупый, опьянённый любовью мальчишка, и дочь сенатора, и сами деревья, погружённые в тень, — все склонялись чуть ближе, просто чтобы послушать.

Джефф Вандермеер известен тем, что кричит “Лошок!” проезжающим мотоциклистам, но большую часть своего времени проводит в своём специальном командном модуле за написанием книг. Для получения дополнительной информации посетите jeffvandermeer.com

Последняя порция «Птичьей головы» эффектно смотрится при выхолощенном глиссандо, скрывающемся вдали. Иногда расточительство специй порождает своего рода насыщенность, сжимающую горло и уходящую в проливающуюся ворчливость. Ничто из того, что вливается в неё, не может наполнить до краёв. Ничто уничтожительное не может остановить окружающие её часы. Но каждую замшелую историю последняя порция «Птичьей головы» не отбрасывает, а преломляет. И, преломив, поглощает. В глубине души, если вдуматься, нет более надёжного вместилища. Однажды ей пришлось поглотить нечто внешнее, поддельное. Такая история никогда бы не смогла уцелеть за пределами последней порции «Птичьей головы», ибо там она становилась хриплой, невнятной, безумной...

«Бледно-голубой от смерти, окутанный водорослями и креветками, детектив поднимается из глубины серого океана, где рыбаки нащупывают в темноте костлявых рыб и уродливых существ, всегда угрожающе плывущих вперёд, а в глубине манящих ложным фосфоресцирующим светом. Вверху колеблющийся тонкий диск солнца, бросающий слабый отблеск сквозь толщу волн, становится ярче с каждым шагом. Пузырьки дыхания вырываются у него изо рта, достигают поверхности над ним, так что его хнычущий голос отдаётся эхом, когда они вырываются в воздух.

— Пожалуйста. Пожалуйста. Это был не я. Я был не в себе, — шепчут они.

Солнце — это отмерительный круг; по чёткости его очертаний он измеряет своё продвижение к свету. Первые шаги заставляют детектива поморщиться, ибо здесь тяжёлая и бурлящая вода борется с ним, обволакивая его бёдра. Он слышит, как языки воды тычутся в него, кричат на него. Но затем солнце даёт ему огня, и борьба становится легче, пока, войдя в тень, его голова, наконец, не оказывается над водой, так что он может беззаботно выдохнуть свои последние вздохи, и взбежать по последним нескольким ступенькам на сцену. Там рёв волн сменяется рёвом толпы. Умереть в блаженстве. Понежиться на солнце, согреваясь в его пламени, одновременно вытряхивая последние капли воды и смерти из своего тела. Двигающийся. Полностью живой. Кожу головы покалывает; он чувствует, как кровь в его теле больше не густая и холодная, а кипит внутри, обжигая кончики пальцев. Энергия собравшейся публики пульсирует в его костях, так что он кружится, раскинув руки, от радости, под лучами солнца, что находятся всего в нескольких дюймах от его лица. Он мог бы дотронуться до него, поцеловать, если бы захотел. Вот такая история».

Истории извиваются в последней порции «Птичьей головы», и всё же они не насыщают её, и, о, как они сплетаются в сеть, протяжённую, толкающуюся, полную энергии. Множество связок. Но это всё в последней порции «Птичьей головы». У последней порции «Птичьей головы» есть связи со всем. В то время как слагаемые темны, последняя порция «Птичье головы» светла. В то время как слагаемые светлы, последняя порция «Птичьей головы» темна. Ни один мир никогда не заменится таким отражением связок. И вот, стражи пьют последнюю порцию «Птичьей головы» с абсентом облегчения, вечно поглощаемые, вечно впитывающие.

Я буду чувствовать себя по-другому?

Конечно! Ведь смысл именно в этом! Вы сразу почувствуете себя лучше: энергичнее и увереннее, ибо грубые, часто нерегулярные толчки вашего первородного «насоса» будут заменены стабильным кровообращением с постоянной скоростью.

Будут ли у меня по-прежнему «взлёты и падения»?

Разумеется! Но без хаотических всплесков, связанных с возбудимостью мышечных волокон. Работа желёз по наполнению организма необходимыми химическими веществами, отнесённая фольклором в «сердечную» область, будет осуществляться в полном объёме, но с использованием контролирующих механизмов. Не беспокойтесь!

Срок эксплуатации?

Вся жизнь. Как следует из названия, ротационное сердце Corona Centurion™ рассчитано (и прогарантировано!) на сто лет. Оно легко переживёт более примитивные органы, находящиеся на его обслуживании.

Как заменить источник питания? Потребуется ли для этого ещё одна операция?

Попрощайтесь с болезненной хирургией. Долговечный литиевый наноэлемент Corona Centurion™ расположен на внешней стороне запястья. Замена — это простая амбулаторная процедура, проводимая примерно раз в десять лет.

Ожидаются ли проблемы со сном? Не буду ли я постоянно бодрствовать?

Маловероятно. Некоторые недостатки, выявленные в процессе эксплуатации ранних моделей, были устранены. Естественные фотоэлектрические свойства организма легко компенсируют отсутствие архаичных «часиков».

Говорят об изменённом чувстве времени?..

И это только к лучшему. Многие сравнивают исчезновение пульса с переходом с механических часов на электронные. Большинство считают, что они стали более спокойными.

Обязательно ли мне использовать Synth™? Могу ли я сохранить свою собственную кровь?

Зачем Вам это нужно? Это же просто окрашенная морская вода. Synth™, специально разработанная для совместной эксплуатации с Corona Centurion™, обладает лучшей текучестью и переносит больше кислорода и минеральных веществ. Кроме того, наноорганические подшипники в роторе Centurion рассчитаны на её использование. Аналоги не принимаются.

А как насчёт болезней?

Пришло время избавиться от белых кровяных телец. Иммунные добавки в составе Synth™ оставляют в прошлом болезни, передающиеся через кровь, в то время как её очищающие компоненты нейтрализуют внутренние токсины и отходы жизнедеятельности.

Существуют ли разные группы Synth™?

Помилосердствуйте! «Группы крови» — это результат эволюционных проб и ошибок; причём в основном ошибок. Synth™ совместима с любой конфигурацией лимфатической системы.

А ей обязательно быть голубой?

Всё сделано в интересах Вашей безопасности. При маловероятном несчастном случае, голубой цвет предупредит медицинский персонал, что Ваша система кровообращения была модернизирована.

Не способствует ли это жестокости?

Не беспокойтесь. Действительно, технология Corona изначально разрабатывалась в военных целях, но сегодня регулируемая скорость потока Centurion полностью адаптирована к требованиям гражданской жизни.

Как долго можно использовать Synth™?

Плазменная основа Synth™ не разрушается при нормальной эксплуатации. Однако для полной эффективности её добавок требуется замена каждые шесть месяцев, что является безболезненной и недорогой амбулаторной процедурой. Представьте, что Вы просто меняете масло в объёме пяти литров.

А как насчёт «охлаждения»?

В то время как некоторые говорят «охлаждение», большинство говорит «прохлада»! Помимо многочисленных преимуществ Synth™ ещё и лучше охлаждает тело, чем кровь. Вы быстро привыкнете к своей новой температуре тела в 91,6 градуса Фаренгейта. Мы обнаружили, что расходы на кондиционирование воздуха в нашем головном офисе в Фениксе сократились на 44%!

А как насчёт музыки? Танцев?

Хватайте свою партнёршу! Пол в танцевальном зале будет казаться более гладким, чем когда-либо. Классические музыканты, предпочитающие «стук» старой качалки, могут приобрести дополнения на вторичном рынке.

Сохранятся ли у меня нормальные человеческие эмоции?

Конечно. Вы обнаружите, что они станут устойчивыми и предсказуемыми, ибо больше не зависят от «кровяного давления». Это правда, что вы больше не будете смеяться или плакать, но большинство людей считают это преимуществом как в профессиональной, так и в личной жизни.

А как насчёт любви?

О, это важный вопрос! Не волнуйтесь. Будьте готовы наслаждаться романтическими привязанностями, что станут более длительными и принесут больше удовлетворения, чем когда-либо. Независимые лабораторные тесты доказали, что предполагаемые побочные эффекты в сексуальной жизни в основном несерьёзны или преувеличены.

А теперь можем ли мы задать вопрос Вам?

Зачем ждать, пока ваше сердце ослабеет, начнёт запинаться или даже остановится? Зачем зависеть от эволюционного «сбоя», когда вы можете перейти к надёжному постоянному кровообращению? Спросите своего врача о Corona Centurion™ уже сегодня! Пациенты, проходящие лечение коронарных артерий, могут воспользоваться программой Medicare, также доступны скидки при обмене в соответствии с правилами рынка трансплантации органов.