В деревне Фишера снег валит до тех пор, пока не скроет всё вокруг. После некоторых бурь жителям деревни приходится карабкаться по стропилам и вылезать через отверстия в карнизах на крыши своих огромных мрачных домов, чтобы снова увидеть Солнце. От дома к дому роют туннели, но работа это тяжкая, а ещё они зачастую обрушиваются во время снежных вьюг. В деревне с населением в сто человек за подобную зиму соседи могут помочь сохранить вам рассудок, а могут и свести с ума. Баланс хрупок.

Фишер жил на отшибе, один в маленьком домике, слишком простом и неуютном, да и жениться он не мог по скудности выбора. Падал снег: скрыл стены дома, добрался до крытой соломой крыши. Фишер пил подогретое вино у камина.

Он не заметил, как вошла снежная женщина. Вот он был один, а потом уже нет. Она была бледна и одета в белое шёлковое одеяние, многослойное для тепла. Её волосы были чёрными, как закопчённые дымом стропила. Когда он прикоснулся к ней, руки её оказались холодными. Она почти не разговаривала, что вполне устраивало немногословного Фишера, с трудом тратившего слова. Его жизнь изменилась: по-прежнему простая, но более приятная.

В деревне жениться нетрудно — достаточно трёх ночей и разделённой чаши вина. Но всегда одинокому Фишеру всё представлялось очень серьёзным: он заплакал от счастья, когда они выпили из одной чашки.

Он не задумывался о характере своей жены. Она была умной и доброй, с удовольствием занималась сексом. Если её руки всегда были холодными, то в деревне, где крыши домов занесены снегом, это не вызывало удивления.

Через три дня буря утихла, и явился первый сосед.

— Бррр, — объявил Картер, стряхивая снег с соломенных сапог. Трёхцветная кошка, повсюду следовавшая за Картером, отправилась на поиски замёрзших мышей вдоль стен. — Крыша на складе кузнеца обрушилась, и до весны у него останется только железо в кузнице. Уивер родила ребёнка два дня назад — это девочка, и с ними обоими всё в порядке. Как дела у тебя?

Фишер вывел жену навстречу Картеру. Та улыбнулась, поклонилась, предложила вина, а затем удалилась, чтобы заштопать поношенный халат.

— Хм, — сказал Картер. — Когда она здесь появилась?

Фишер покраснел.

— Она пришла в снежную бурю.

Картер долго смотрел на Фишера, поглаживая забравшуюся на руки трёхцветную кошку.

— Хм. Что ж, удачи вам обоим, — решил он.

Новость разлетелась, и люди приходили поприветствовать его бледную жену. Когда туннели были безопасны, соседи часто навещали друг друга, но Фишер любил те времена, когда вьюги делали их опасными, и он оставался наедине со своей доброй, умной женой. Если она и выглядела постаревшей и немного усталой, то в этом не было ничего удивительного, ведь зимы в деревне суровые.

Выпал снег, его унесло ветром, он снова выпал. Солнце вернулось, и дни стали длиннее. Снег на крыше растаял; с соломенной крыши капало, пока Фишер не очистил её. Когда он открыл входную дверь и вывел жену на оттаивающий двор, то увидел, что при дневном свете одежда её выглядит потрёпанной, а в волосах появилась серебряная прядь. У него защемило сердце, и он прижал её холодные руки к своему лицу.

— Я никогда не покину тебя, — прошептал он.

Она ничего не ответила.

Наступила весна: сквозь трещины в снегу пробились цветы, и поля превратились в грядки. Жена Фишера теперь трудилась мало, потому как заболела. Соседи по возможности помогали, приносили овощи из скудеющих запасов. Фишер и его жена гуляли под руку каждый день. Он не показывал виду, но тщательно выбирал путь, чтобы всегда ступать по снегу. Её волосы стали такими же белыми, как и её поношенная одежда.

Она умерла.

Фишер сидел в своём маленьком домике. Была весна и тепло, поэтому в камине не было огня. Вошёл Картер, сопровождаемый трёхцветной кошкой у босых ног.

— Мне жаль, — сказал он и сел. — Но она не могла остаться.

— Ты знал, что она демон, — сказал Фишер, не оборачиваясь.

— Мы все знали, — молвил Картер.

— И ничего не сказали?

— Зачем? — удивился Картер. — Счастье — это редкость. Мы не хотели стоять у вас на пути.

Трёхцветная кошка подошла к Фишеру и забралась на руки.

— Она была демоном, — повторил Фишер и почесал кошку за ушами. — Она могла уничтожить нас всех. Таков путь демонов.

— Нет, — сказал Картер и встал. — Даже демон может быть одиноким, а она любила тебя. Счастье — это редкость, — повторил он и ушёл.

— Что рисуешь, солнышко?

— Картинки.

— Можно взглянуть? О, как мило. Это твой дом?

— Не-а. Это дом фермера.

— Фермера, да, вижу... Это, должно быть, амбар... А что это растёт?

— Кукуруза.

— Высокая какая. До крыши достаёт. Тебе нравится кукуруза, Пиппа?

— Не такая.

— Не такая? А какую ты любишь? В початках? Попкорн? Кукурузный хлеб?

— Только не такую! Она противная!

— Противная? Он просто зелёная…

— Нет! Она скользкая. И от неё прыщи получаются.

— А что это за штуковины с... волнистыми колючками?

— Это морковка.

— Давай лучше посмотрим другую картинку, хорошо? О... как… красиво… это сад? А что за цветы?

— Я не знаю.

— Ты когда-нибудь видела такие цветы, солнышко? Цветы такие… сияющие?

— Не знаю.

— А я вот не знала, что у нас в кабинете рисования есть цветные карандаши, светящиеся в темноте.

— Это мои карандаши. Мне дедуля прислал.

— Твой дедуля… твой дедушка, мистер Пирс? Это его ферма?

— Не-а. Смотри, я нарисовала коров, овец и лошадку.

— ...Кто из них коровы?

— Да вот они!

— А на этой картинке снова дом, но что случилось с кукурузой и морковкой? Они все серые.

— Они превратились в грязь.

— Грязь?

— Песок, грязь, пыль…

— А кто это в окне?

— Жена фермера.

— Она выглядит радостной, улыбается.

— Она кричит. Фермер закрыл её на чердаке.

— Не очень-то любезно со стороны фермера.

— Она сошла с ума. И смотри, я ещё картинку нарисовала, теперь на чердаке ещё и сумасшедший мальчик. А другой мальчик упал в колодец.

— Он не поранился, когда упал в колодец?

— Он умер.

— Он утонул?

— Вода была противная. Он умер. И его братик тоже умер. Видишь, я нарисовала их кости в колодце. И кости зверюшек тоже.

— Кости зверюшек?

— Зверюшек. Вот зайка. Вот птичка.

— А что случилось с животными на следующем рисунке? Они серые, как кукуруза. Они тоже превращаются в пыль?

— Ага.

— А здесь что... готовят барбекю?

— Они собирались съесть поросёнка, но он тоже стал противный. Вот почему они корчат рожи, высунув языки, фу.

— Я вижу, как они корчат рожи, фу. О, у тебя ещё несколько рисунков… что… Пиппа, солнышко, а это что такое?

— Это снова жена фермера!

— Она...

— Она вся сияет!

— Да… сияет… Пиппа, я никогда не видела такого сияния…

— Мой дедушка видел.

— Твой дедушка видел сияние?

— Оно появилось из камня.

— Из камня?

— Камень упал с неба, и в нём что-то было, оно высыпалось наружу, и оно сияло.

— А что тогда сделал твой дедушка?

— Он убил жену фермера, а дом рухнул на самого фермера.

— Твой дедушка убил жену фермера?

— Точно. Потом он привёл доктора и других людей, и сияние вырвалось из колодца и взмыло высоко-высоко в небо.

— Так вот что… так вот что это на рисунке? Сияние… вырвалось из колодца... поднимается в небо, прямо в космос?

— Ну, только немного упало обратно.

— Упало обратно, как камень?

— Ага! И дедуля из него карандаши сделал.

21 мая

Я больше не сомневаюсь, что в сём замке обитают отвратительные демоны, а не люди, имеющие сердце и совесть.

Сейчас я в нескольких словах опишу, что мне удалось обнаружить.

Я неоднократно осматривал восьмиугольную комнату в поисках тайного выхода, я был убеждён в его существовании, хотя мне ещё предстояло его найти.

Прошлой ночью, после того как граф лёг спать — а я полагал, что спит он крепко, — я решил предпринять ещё одну попытку.

Я открыл дверь своей спальни, зажёг все свечи и исследовал каждый дюйм маленькой комнатки.

Я предполагал, что потайной ход должен находиться прямо напротив двери моей спальни. По сути, в восьмиугольной комнате только четыре стены достаточно велики для двери, поскольку угловые диагональные панели недостаточно широки для прохода. В двух стенах были известные мне двери, — одна вела в мою спальню, а другая в столовую, — и, поскольку одна из оставшихся стен примыкала к внешней стене замка, оставалась последняя. После долгих поисков я нашёл на полу треугольную кнопку и нажал на неё. В тот же миг в стене бесшумно открылась дверь, достаточно широкая и высокая, чтобы я мог в неё пройти.

Теперь я понял, как пожилой леди удавалось мгновенно исчезать всякий раз по выходу из столовой.

Я осторожно посветил фонарём в дверной проём и увидел широкий коридор, днём, видимо, освещавшийся из окон наверху. В конце коридора я увидел лестницу, ведущую вниз.

Я бросился в спальню за спичками и револьвером, затем зажёг свечу в фонаре и начал спускаться по лестнице. Судя по истёртости ступеней лестницей пользовались часто. Я чувствовал себя бодрым и полным сил — наконец-то я нашёл столь долго разыскиваемый выход. Спускался я как можно осторожнее.

Я вздрогнул и остановился как вкопанный, услышав эхо каких-то непонятных звуков. Казалось, эхо доносилось откуда-то из-под земли. Однако вскоре я понял, что это были отзвуки труб, затем музыка постепенно стихла. Пока я неподвижно прислушивался, мне показалось, что я различаю звуки дюжины рогов или труб.

Я напуган этими звуками, впервые в жизни напуган по-настоящему, и чуть было не повернул назад.

Однако сумел взять себя в руки и продолжил спускаться по лестнице.

Я был достаточно осмотрителен, чтобы сменить обычную обувь на тапочки. Я производил шума не больше, чем муха. Когда я спустился на следующий этаж, звук стал отчётливее, и я услышал говоривших людей — их голоса показались мне грубыми и озлобленными. Я услышал, как множество люди говорили хором, как в старые добрые времена, когда школьники заучивали что-то наизусть.

Затем я почувствовал странный запах, а когда поднял фонарь, то увидел тонкие струйки голубоватого дыма, поднимающиеся вверх по лестнице.

Мне стало очень любопытно, и я больше не думал об возможно опасности — вероятно, уже поджидавшей — меня в конце пути. Любой ценой я должен был увидеть, что происходит внизу.

Я спустился по другой лестнице, столь же осторожно, как раньше. Винтовая лестница была вырублена в скале, и я предположил, что нахожусь уже ниже уровня земли замка. Я задавался вопросом, закончится ли когда-нибудь эта лестница?

Наконец я увидел отблеск огня в глубине, в то время как доносившиеся снизу аккорды достигли крещендо.

Я тут же погасил фонарь и застыл на месте.

Отблески огня проникали сквозь низкую дверь у подножия лестницы и отбрасывали свет на нижние ступени, дым застилал конец лестницы, подобно туману. Я спустился ещё ниже, прижимаясь к тёмной стороне стены. Наконец я добрался до двери и осторожно заглянул в неё.

Я расслабился, когда увидел, что дверь ведёт не в куполообразное помещение, откуда исходило свечение, а выходит на что-то вроде балкона, а уже с него следующая винтовая лестница ведёт вниз, в зал, откуда исходит огненное сияние и голоса. Я вышел на балкон и спрятаться за балюстрадой.

Даже если я доживу до ста лет, я никогда не забуду представшее предо мною зрелище.

Низкий, но широкий сводчатый потолок поддерживался двумя толстыми колоннами. Оказалось, что стены не были сложены из кирпича, а были высечены в скале. Они были чёрными, как смоль, от копоти, оставшейся от горящих факелов — источника видимого света, — и от волн дыма, поднимавшихся вверх по лестнице.

Внизу подо мной было множество мужчин и женщин, стоящих отдельными группами; числом примерно в полторы сотни человек.

Я никогда не видел лиц со столь ярко выраженными животными чертами. Я называю их так, ибо именно такие черты мы полагаем нормальными для других существ, но считаем отталкивающими у людей. Я как будто мог узнать отдельные лица, но не сразу вспомнил, где я их видел. Но, немного поразмыслив, понял, что видел похожие черты на семейных портретах графа Дракулы! Когда я пытаюсь вспомнить, какое впечатление произвела на меня их внешность, то полагаю, что они казались скорее дьявольскими, чем звероподобными.

Все они были обнажены по пояс, и было ужасно видеть их желтовато-коричневые тела с мускулатурой, больше похожей на обезьянью, чем на человеческую. Когда человеческое тело гармонично, то является благороднейшим из творений природы, но здесь сочетание примитивного вида, телосложения, осанки порождало нечто более звериное, чем человеческое.

Казалось, что здесь совершается какой-то религиозный ритуал.

Я осмотрелся. Напротив места, где я сидел на корточках, я увидел что-то вроде алтаря — за неимением лучшего слова — из большого чёрного камня с колонной из чёрного мрамора наверху. За этой колонной, по-видимому, заменявшей крест, обычно стоящий на церковных алтарях, на фреске было изображено отвратительное, ужасное лицо с грубыми и непристойными чертами. Вокруг него на чёрном фоне были нарисованы огненные языки пламени.

Вдали находилась большая мраморная лестница, где я увидел шестерых особей, похожих на обезьян ещё больше, чем прочие. Они сидели на корточках и смотрели на стену с противной стороны. Я видел, что мерзкие черты, столь выраженные на других лицах, умножились в этих людях. Их лбы были пологими, морщинистыми и едва достигали дюйма в высоту; на их больших головах росли волосы, похожие на солому; бычьи шеи и очень широкие плечи. Все шестеро были совершенно обнажены, являя загорелые и очень волосатые тела.

Я вздрогнул от этого зрелища и сразу понял, что, должно быть, подобные негодяи одолели меня на лестнице, напав в темноте.

Аккорд, слышанный мною на лестнице, зазвучал снова. Всё подземелье огласилось ужасными звуками. Если трубы израильских священников, маршировавших вокруг Иерихона, были похожи на эти, то неудивительно, что городские стены рухнули. Скала задрожала, и я почувствовал, что теряю сознание.

Затем я заметил высокого старика. Седые волосы и борода, красный плащ, доходящий до пят, хотя руки и шея были обнажены.

Это был граф.

Когда он явился собравшимся, все поклонились так низко, как склоняется пшеница в поле под порывами ветра.

Он прошёл по залу и встал перед алтарём.

После различных церемоний неописуемого характера, я увидел, как шестеро мужчин — если их можно считать таковыми — вошли в комнату по двое, каждая пара вела молодую девушку со связанными за спиной руками. Все девушки были практически обнажены, прекрасно сложены и обладали очаровательной внешностью. Они, вероятно, выглядели бы исключительно привлекательно, если бы лица их не были обезображены ужасом.

Затем появилась ещё одна группа мужчин, похожих на пребывавших в зале. Они несли архаичного вида барабаны, издававшие резкий звук, больше всего напоминающий раскаты грома.

Далее вперёд вышли четверо мужчин иного вида. Они несли блестящие медные трубы, почти столь же высокие, как сами мужчины. Я понял, что именно они были источником тех трубных звуков.

Теперь вся паства приблизилась к алтарю, после чего старик в красном — граф, насколько я мог видеть, — выступил вперёд, чтобы произнести что-то вроде церемониального заклинания. Трубачи снова заиграли на своих инструментах, и в тот же миг одна из горилл схватила связанную девушку, стоявшую рядом с ним, и швырнула на алтарь. Она сопротивлялась, будто сражалась с самой смертью.

Мгновение спустя граф в красном подошёл к девушке. Он склонился над ней, пристально глядя в глаза. Я увидел, как лицо её начало меняться; мало-помалу страх, казалось, исчез, и через некоторое время на мертвенно-бледных щеках появился естественный румянец. Она перестала сопротивляться, губы её раздвинулись в похотливой улыбке. Она наполовину закрыла глаза, откинула голову назад и раскрыла объятия. А затем, казалось, потеряла сознание.

Старик жестом указал на одного из негодяев, стоявшего на коленях у алтаря, и тот немедленно прыгнул на девушку, как дикий зверь. Я с трудом удержался от крика.

Я увидел, как он прокусил горло, словно желая высосать кровь. Жертва пробовала сопротивляться, но всё было закончено в мгновение ока. Она была мертва.

Снова зазвучали трубы, словно возвещая о лежащем на алтаре трупе.

Толпа пришла в неистовство, увидев, как из раны потекла кровь. Граф подошёл к телу девушки, окунул руки в кровь и окропил себя.

Я увидел слишком много и более не мог оставаться в своём укрытии. С большим трудом мне удалось встать. Ноги едва держали меня, и я с огромным трудом поднялся по лестнице. Добравшись до верха, я снова зажёг фонарь. Мне удалось открыть дверь, и я очень осторожно закрыл её за собой. Возвращаясь в свою комнату, я всё ещё слышал ужасные звуки, доносившиеся снизу.

Я чувствовал слабость, будто долгое время был прикован к постели и только что встал. Я упал на матрас, дрожа от страха.

Теологи не выдумывают, что Ад существует, ибо он прямо здесь, на Земле. Я лично стоял на его границе и видел, как дьяволов за работой.

Возможно, придёт и моя очередь быть распятым на этой каменной плите…

Прошло уже два дня, но у меня так и не хватило смелости продолжить изыскания — смогу ли я воспользоваться для побега потайной лестницей.

Всё по-прежнему идёт своим чередом. Граф сидит рядом со мной по вечерам и является воплощением доброжелательности — как в словах, так и в манерах. На столе передо мной лежит новейший справочник по Лондону, а в библиотеке можно найти всевозможные книги, рассказывающие о прогрессивном девятнадцатом веке.

Но внизу, под замком, ужасные человеческие жертвоприношения, затмевающие любые в истории, являются совершенно обыденной вещью.

Я слизываю водоросли мала с тонкого желто-голубого «Р»-листа с надписью «Nutterfinger», когда замечаю, что стены моего дома вибрируют.

В нашем мире, окруженном «Р», никогда ничего не происходит. «Р» — это материал, пошедший на создание нашего мира, да и вообще весь наш мир. «PP», «PET», «PE», «PS». Так много «Р». Мы не знаем, что это такое и что это значит. Это материал, находящийся на грани жизни и смерти. Его нельзя есть, но из него можно изготавливать одежду, посуду, веревки и многое другое.

Но в основном мы используем его для сбора водорослей.

Как я уже говорил, с нами, гимами, здесь никогда ничего не происходит. Большинство гимов перемен не любят. Мы собираем водоросли, относим их в центр для сушки и переработки, а затем возвращаемся домой, в наши маленькие дырочки в стенах, довольные тем, что каждый день вносим свой вклад в «Р»-жизнь.

Глядя на вход в дедушкину нору, вспоминаю о нём. Упокой, господи, его душу. Пять лет назад он попал под обрушения перекрытия и был поглощён «Р». «Р» мягкий, «Р» жёсткий. Но если не смотреть под ноги, можно поцеловать свои облепленные водорослями булочки на прощанье.

Дедушка всегда говорил, что нельзя позволять миру идти своим чередом. Иногда нужно схватить его за шею и прокричать ему в уши.

Я не понимаю, что он имел в виду.

Но точно знаю, что не оставлю незамеченным этот бардак, этот вибрирующий гул, трясущий стены.

Другие гимы надо мной смеются и подначивают.

— Иди сюда, — говорю я Гемле. В этом году Гемла в моей группе по сбору водорослей мала. Мы на этаже «С-1» собираем свежие соцветия и наполняем выцветающее голубое полиэтиленовое ведёрко.

— Секундочку, Фин.

В свете слизневой лампы я вижу, что его обмотки спустились до щиколоток.

— О милосердный бог гимов!

Он натягивает новую обмотку до паха и туго приматывает к талии шнуром из водорослей.

— Посмотри сюда.

Гемла наклоняется ко мне.

— Чего там?

Я указываю на торчащий из стены контейнер с буквой «Р», на котором написано «Blorox», а ниже — «Decimates Germs 100%». Колдовские знаки — никто в нашем мире гимов ничего о них не знает и не хочет знать. Мы просыпаемся каждое утро только для того, чтобы собирать водоросли. Если урожая будет недостаточно, то точно погибнем в сухой холодный сезон, когда на «Р»-стенках ничего не вырастет.

— Ты видишь это? — спрашиваю я. Он обнюхивает контейнер. Медленно поворачивает голову слева направо, снизу вверх, осматривая всю поверхность контейнера. Затем замирает. Гемла неподвижен, только два его глаза поворачиваются, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Оно... движется, — говорит он, и его щека дёргается.

Он тут же разворачивается, закидывает ведро с малой на плечо и исчезает в другой урожайной камере. Я слышу его голос.

— Странные вещи не для меня, Фин. Не для меня.

«Ты не можешь просто позволить миру идти своим чередом».

Я знаю, что дедушка был бы на моей стороне. Мне его не хватает. В камере больше никого нет, и я возвращаюсь к главному месту сбора, где сотни гимов выстроились в очередь перед гигантским цилиндрическим резервуаром с уходящими в пол шлангами, ведущими в другие камеры для различной обработки.

Я поднимаюсь по лестнице и заглядываю в массивный сборный резервуар. Голубоватый оттенок указывает на самое свежее наполнение. Обычно от запаха, исходящего из ёмкости, у меня текут слюнки.

Но от тревоги, что никому нет дела до дрожи в стенах, мне становится плохо. У подножья лестницы я разговариваю с бригадиром, но он ведёт себя подобно Гемле.

— Ты собираешь. Ты идёшь домой. Таков долг.

Я спорю с ним, и меня приговаривают к двухнедельному сбору урожая на этаже «Е-9», самой глубокой и пахучей зоне сбора урожая в «P». А ещё там самые сочные водоросли мала.

«Весьма сочные», — думаю я в первый же день, когда я наношу густую тёмно-зелёную массу на гнойную сыпь на спине. Зуд и жжение мгновенно исчезают.

За две недели, проведённые в «E-9», я заметил, что стены дрожат всё сильнее, но мой партнёр по комнате Чомла не хочет ничего знать, подобно Гемле и бригадиру Пизе.

Я привёл группу юных гимов в помещение, настолько глубокое и скрытое, что оно не было обнаружено искателями малы. Я говорю:

— Обратите внимание на различные «Р». Посмотрите, как они дрожат.

— Мне не нравится, что ты делаешь, Фин, — говорит девушка в «PS»-шапке.

Парень, обернувший ноги и низ живота прозрачной «Р»-простынёй, разочарованно качает головой.

— И что с того, Фин? Небольшое подрагивание туда-сюда. Это не наше дело.

— Интересно, что на это скажет мастер Лемла? — молодая девушка в белой майке с надписью «Save the Ocean» тычет мне в грудь зелёной «Р»-битой.

— Да! — говорят они хором. Повторяют и повторяют: — Да!

Они подходят всё ближе и ближе.

Я прислоняюсь к «Р»-стенке, ожидая ощутить твёрдую поверхность, но вместо этого она поглощает меня целиком, как дедушку, и я падаю, скольжу, переворачиваюсь. После целой вечности ползания, хватания и отталкивания, моя голова вырывается на свободу.

Свет ослепляет, но когда мои глаза привыкают, известный мне мир исчезает. Я на «Р»-горе, плывущей в бесконечном тёмно-синем чудесном супе.

А на горизонте металлическое чудовище захватывает, пожирает другие «Р»-горы.

Я поднимаю дрожащую руку с «Р»-листом: «Made from 100% Recycled Packaging».

«Nutterfinger» — марка конфет.

«РР» — полипропилен.

«РЕТ» — полиэтилентерефталат.

«РЕ» — полиэтилен.

«PS» — полистирол.

«Blorox» — видимо какой-то антисептик.

«Decimates Germs 100%» — уничтожает микробы на 100%

«Made from 100% Recycled Packaging» — на 100% состоит из переработанной упаковки.

Бенджамин Дехаан — писатель-фантаст, иллюстратор и создатель/главный редактор научно-фантастического журнала ужасов «Dark Void». Родился и вырос в южном Висконсине, США, а сейчас живёт и работает в Японии. Его произведения можно обнаружить в различных антологиях и журналах. Более подробная информация на его веб-сайте https://www.benjamindehaan.com/.

В связи с темой «таинственных исчезновений», чьих примеров предостаточно в памяти каждого, уместно отметить мнение доктора Херна из Лейпцига; не в качестве объяснения, если только читатель не захочет воспринимать его именно так, но из-за весьма любопытного и уникального предположения. Этот выдающийся учёный изложил свои взгляды в книге, озаглавленной «Теория исчезновений», привлёкшей определённое внимание, «особенно, — по словам одного автора, — среди последователей Гегеля и математиков, придерживающихся реальности существования так называемого неевклидова пространства, то есть пространства, имеющего измерения за переделами длины, ширины и толщины, — пространстве, где можно завязать узел на бесконечном шнуре и вывернуть резиновый мяч наизнанку, не "нарушая его непрерывности", или, другими словами, не разрывая и не ломая его».

Доктор Херн считает, что в видимом мире наличествуют пустоты (vacua) и нечто большее — дыры, и через оные одушевлённые и неодушевлённые предметы могут попадать в невидимый мир, переставая быть видимыми и слышимыми. Теория примерно такова: пространство пронизано светоносным эфиром, коий является материальным объектом — такой же субстанцией, как воздух или вода, хотя почти бесконечно более разреженной. Вся сила, все формы энергии должны распространяться в нём; в нём должен происходить вообще любой имеющий место процесс. Но давайте предположим, что в этой универсальной в остальном среде существуют полости, как существуют каверны в земле или дырки в швейцарском сыре. В такой полости не будет абсолютно ничего. Такой вакуум невозможно создать искусственно, ибо если мы откачаем воздух из сосуда, то останется светоносный эфир. Через таковую полость не может проходить свет, ибо там нет проводника его. Из неё не может исходить звук; в ней ничего нельзя ощутить. В ней нет ни одного из условий, необходимых для воздействия на любой из наших органов чувств. Короче говоря, в такой пустоте вообще ничего не может происходить. В заключение приведём слова цитировавшегося ранее автора, ибо уважаемый доктор не столь лаконичен: «Человек, заключённый в такой чулан, не мог бы ни видеть, ни быть увиденным; ни слышать, ни быть услышанным; ни чувствовать, ни быть осязаемым; ни жить, ни умереть, ибо и жизнь, и смерть — это процессы, имеющие место только там, где есть энергия, а в подобной полости никакая энергия существовать не может». Являются ли эти ужасные условия (спросят некоторые), таковыми, что друзья погибших должны думать о них как о существующих и обречённых существовать вечно?

В вышеизложенном виде теория доктора Херна, в той мере, в каковой она претендует на адекватное объяснение «таинственных исчезновений», открыта для многих очевидных возражений; их не становится меньше после знакомства с, как он сам выражается, «просторной многословностью» книги. Но даже в авторском изложении теория не объясняет и, по правде говоря, является несовместимой с некоторыми происшествиями, приведёнными выше: например, со звуком голоса Чарльза Эшмора. Впрочем, в мои обязанности не входит приводить теорию в соответствие с фактами.

A. Б.