— Андрей, вы доктор филологических наук, профессиональный литературовед, авторитетный и востребованный эксперт в своей области... В общем, человек полностью реализовавшийся творчески. И вдруг — проза, да еще сказочная, авантюрно-фантастическая. Сплошь какая-то несерьезная, не «Война и мир». Перефразируя известный исторический анекдот: откуда у крупного ихтиолога такое желание попробовать себя в роли кита?
— Я подозреваю, что у многих ихтиологов есть такое желание. Наверняка многие из них — дайверы. Или хотя бы ныряют во сне. Что касается филологов, то для них желание стать писателями — скорее, правило, чем исключение. Недавно мы с коллегами даже провели в университете мини-конференцию на тему «Почему филологи становятся писателями?». Участвовали Андрей Аствацатуров, Евгений Водолазкин и я, — все трое уже после сорока лет начали публиковать прозу, несколько отодвинув в сторону науку. Ответы на поставленный вопрос давались разные. Я, в частности, высказал такую мысль: современное литературоведение давно перестало стремиться к научности, как было во времена структурализма, и превратилось в рассказывание интересных историй. Граница между филологией и собственно литературой практически стерта. В литературоведении не существует ничего подобного списку нерешенных проблем, который легко озвучит вам математик, физик или биолог. А раз так, то ничего удивительного в том, что некоторые делают следующий шаг в сторону чистого вымысла. Вот один очень известный филолог в очень известной книге описывает, как жители Древней Руси относились к крокодилам. Ну а я могу описать, как крокодил отнесся бы к жителям Древней Руси.
— Роман «Эликсир князя Собакина» вы написали в соавторстве с Ольгой Лукас, известной прежде всего по книге «Поребрик из бордюрного камня» и — в более узких кругах — по циклу «Тринадцатая редакция». Раскройте секрет: чего каждому из вас не хватало, чтобы потянуть этот проект в одиночку?
— Ну, мы его вместе задумали и вместе писали. То есть было так: мы совместно придумывали подробный план по главам, потом решали, кому какую главу воплощать, потом творили, потом пересылали друг другу написанное для правки. При всем этом мы жили в разных городах и общались по мэйлу. Бросить роман на полпути было не по-товарищески, хотя я точно знаю, что Оле это не раз хотелось это сделать из-за моих стилистических придирок. Слава богу, дошли до конца. Бестселлером роман не стал, но соавторы остались довольны и приобрели бесценный опыт.
— Почему вы, человек, хорошо знакомый с литературными поисками и находками XX века, в первой своей книге, «Сказки не про людей», обратились к архаичному жанру, заставляющему вспоминать то басни Крылова, то сатиру Салтыкова-Щедрина?
— Русские формалисты (Шкловский и Тынянов, в частности) пытались в свое время даже подвести научную базу под старый тезис о том, что новое — это хорошо забытое старое. Невозможно написать что-то новое, можно только трансформировать какой-то старый жанр или прием. Что касается моих опусов, то они совершенно не похожи на басни — прежде всего, потому что я сознательно избегал аллегорий. Муравей, например, у меня вовсе не воплощение трудолюбия. Сказки Щедрина могут показаться похожими, но, клянусь, я о них вовсе не думал, поскольку вообще их не люблю — они злые, несмешные, политизированные и небрежно написаны. Если искать задним числом сильное влияние, то одно надо признать — это «Жизнь насекомых» Пелевина. Но не только. Чего там только не находили критики: от фантастики (которую я вообще никогда не читал) до мультиков про попугаев (которые если и смотрел, то в незапамятные времена, в детстве). Должен сказать, что это весьма любопытно — когда критики начинают отыскивать тебе предшественников, а ты о многих из них даже не слышал. Только ради этого стоит что-нибудь написать. Расширяет кругозор.
— Какова дальнейшая судьба проектов, в том числе литературных, связанных с именем Стругацких?
— Существует серия "Время учеников", в которой различные авторы писали продолжения произведений братьев Стругацких. По такому же принципу выходит серия "Обитаемый Остров". Вовсю развивается проект "Сталкер" по мотивам, хоть и очень отдаленным, "Пикника на Обочине". В этой серии выпущено уже более ста книг. Что же касается журнала «Полдень XXI век», то его существование, вероятно, окончательно завершено. Мы обращались в издательский дом "Вокруг света", но там ничего не получается. АБС-фонд продолжает функционировать, его организационными делами занимается Сергей Арно. Сейчас фонд прилагает все усилия, чтобы в этом году состоялась АБС-премия. Отбором произведений руководит Николай Романецкий. Вручение премии планируем провести 21 июня в Пулковской обсерватории.
— Борис Натанович был видной оппозиционной фигурой. Разделяете ли Вы его взгляды?
— Мои взгляды "круче", чем у отца. Я принадлежу к тем, кого наши записные патриоты называют с негативной коннотацией либеральными фундаменталистами, а западная политическая традиция определяет как либертарианец. Меньше государства, больше частной инициативы, "как потопаешь, так и полопаешь". Безусловно, полная свобода и минимум запретов. Что касается нашей нынешней власти, то ничего, кроме глубокого презрения, она не заслуживает.
– Я сейчас усиленно работаю над биографией Рэя Брэдбери, интересного писателя, который сам не считал себя фантастом. Мечтой его жизни было вырваться из бульварной литературы, с которой он начинал. Если все будет хорошо, книга выйдет в серии "ЖЗЛ" уже в следующем году. Также подписан договор на книгу о Станиславе Леме. Мы будем ее писать в соавторстве с моим другом Владимиром Борисовым. Он живет в Абакане, но это не мешало ему бывать в Кракове у Лема. Эта великая пятерка: Уэллс, Жюль Верн, братья Стругацкие, Брэдбери и Лем – всегда меня восхищала.
— В 1995 году вышло первое книжное издание вашего романа о Жихаре, «Там, где нас нет». Книга имела успех, переиздавалась полтора десятка раз, ее высоко оценил Андрей Немзер... Однако по-настоящему массовая популярность «юмористической фэнтези» началась с совсем других книг других авторов. На ваш взгляд, почему так получилось?
— Вероятно, «писать надо лучше». Кроме того, чувство юмора у меня какое-то неправильное. Не люблю Чаплина, Джерома и фильм «Ширли-мырли». Люблю Макса Линдера, Гашека и «Не горюй!». Да и потом — почему Жихарь юмористическая фэнтези? Сказка и сказка. Для филологов. Всё, что могу. Да и не вижу я никакой популярности данного жанра. Да и не знаю, с кого она началась. Не заметил. Попробовал что-то прочитать в соответствующей серии — пришёл в ужас и назад не вернулся. Что-то про казака, гоняющего пархатых чертей. Усикаться можно. А Жихаря скоро опять переиздадут. И слависты в разных странах его изучают. Так что не зря старался.
— Михаил Глебович, несколько лет назад вы участвовали в проекте «S.T.A.L.K.E.R.», недавно был проанонсирован ваш роман из проекта «Мир Саракша»... Разнообразные межавторские проекты — это прежде всего способ разделить ответственность с соседями по серии, с создателями игры, с авторами сеттинга... Понятно, зачем это молодым авторам или писателям, «широко известным в узком кругу», тем, кому нечего терять кроме своих цепей. Такой не лишенный определенной приятственности процесс обезличивания: сразу ощущаешь причастность к чему-то большему, получаешь право говорить о себе «мы»: «мы, верные сыны коммунистической партии», «мы, представители трудового коллектива энского машиностроительного завода», «мы, участники межавторского проекта»... Но зачем это вам, писателю с именем, с репутацией, своим образным языком, своим кругом тем?
— Затем, что за проект платят больше. Вот зачем. Самый страшный упрёк автору — «для бабла написал». Видимо, сам упрекающий уже давно раздал своё имение бедным и скитается по дорогам. Это во-первых.
Во-вторых, когда не пишется своё, нет идеи, которая бы тебя устроила, отчего же не порезвиться в чужом аквариуме? Тем более что мир задан, рамки определены, а обезличить меня довольно трудно. Писал про свою Зону с удовольствием, в прологе нагло переделал довоенный очерк Хемингуэя (всё равно никто внимания не обратит), закончил тем, что Зона — фуфло, существующее исключительно в сталкерских мозгах. Мне за этот текст не стыдно. Не проект красит человека.
Но ведь не умеют же издатели и проект толком затеять! Ежу понятно, что «пилотом» должен пойти роман крепкого профессионала, а не жалкая «Маруся» (вот в ихнем «Этногенезе» ни за какие коврижки не стал бы участвовать, потому что мне моей фамилии стыдиться нечего).
А с «Миром Саракша» беда получилась. В своё время мы с Лазарчуком собирались же написать «Белого ферзя», да не срослось. А хотелось. И вот нам предложили участвовать в проекте. Мы с Андреем спустились в массандровский подвальчик на набережной города Ялты и в процессе дегустации за пару часов придумали дилогию. Мой роман получил название «Соль Саракша», его — «Любовь и свобода». Работали с удовольствием, как раньше, присылали друг другу написанные куски. Я редко бываю доволен сделанным, а тут — получилось! Даром что проект. Ведь Стругацкие писали «Обитаемый остров» как боевик, широкими мазками, не заботясь о деталях. Так что осталось много вопросов, которые предстояло разрешить. Например, ясно, что выродками не рождаются, иначе такие младенцы помирали бы в первый день жизни от болевого шока. Это объясняет, почему Отцы так много средств тратили на борьбу с детской преступностью. А ещё там рассказывалось, как ловить озёрные грибы и почему у Бондарчука танк именно розовый... Да что говорить! Похоже, что закрылся проект. Особенно жалко, что оценки Борнатаныча мы уже не услышим. А хотелось...
Фрагменты последнего интервью Бэнкса, которое можно будет увидеть по ВВС (только в Шотландии) 12 июня в 21:00 местного времени.
КОГДА Я УЗНАЛ [что у меня рак], у меня вырвалось --- дословно --- "ёб твою мать!" (букв. oh bugger! --- F.G.) Такие вести обычно прикидывают абстрактно: с ними играют, вертят так-сяк, размышляют, как будут себя чувствовать, если кто-нибудь из близких и родных умрет или получит от врача такой вот диагноз-приговор. Если же пишешь о людях, которые сталкиваются со смертью, автоматически влезаешь в их шкуру, волей-неволей воспринимая эту идею вполне серьезно. Конечно, кое-кто напрямую работает рядом со смертью: могильщики, сотрудники чрезвычайных служб, парамедики, водители машин скорой помощи. Им, надо полагать, немного проще --- у них своего рода привычка, предподготовка, насколько это вообще возможно.
Я ВОСПРИНЯЛ это как неудачу. Меня почти сразу ударила мысль... хм, наверное, мысль эту подумала атеистическая часть моей личности. Значит, она просто постучалась ко мне... и я себе подумал: ха! Был бы я верующим, сейчас бы, возможно, ломал руки и причитал: "Господи! Почему я? Что я такого сделал, чем заслужил такую участь?" По крайней мере, я свободен. Я волен трактовать это как обычную неудачу и как-то существовать дальше.
КОГДА Я ВПЕРВЫЕ услышал эти дурные вести в госпитале Виктории, что в Керколди, я сразу взялся за лэптоп. Мне подумалось, что здесь можно поработать. Не то чтобы мне это сильно было нужно: свою дневную норму слов я уже выполнил. Но, получив эту новость, я сел на койке и принялся писать.
В МОЕЙ НОВОЙ КНИГЕ Каменоломня есть эпизод, где персонаж по имени Гай говорит: "Я совсем не расстроюсь, покидая эту чертову страну, проклятое человечество, идиотскую планету и придурочный мир. Это все такая невъебенная херня!" Я помню, как сидел в палате и размышлял: ну ладно, используй же как-то свои эмоции, которые сейчас тебя обуревают, поставь на службу идее. Некоторые самые темные мысли, что посетили меня в тот миг, перенесены в тот фрагмент книги.
РАССКАЗЧИК --- восемнадцатилетний парень, которого мотает между разными настроениями, пожалуй, аспергер в каком-то из них. Но в определенном смысле главный персонаж книги --- его отец, умирающий от рака.
ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ, ЧТО Я НАПИСАЛ уже 87000 слов, когда мне стало известно [что я умираю]. Нельзя сказать, что меня эта новость вдохновила, то есть книгу не стоит рассматривать как отклик на болезнь, попытку ее описать. Книга была уже почти готова. И тут, когда до конца оставалось 10000 слов, так вышло, что я внезапно узнал: я сам болен раком.
БЫЛО СЛИШКОМ ПОЗДНО, и я бросил наблюдать [за собой в качестве персонажа]. Это, пожалуй, была моя ошибка.
ДРУГ ПОДАЛ НАМ превосходную идею сайта [friends.banksophilia.com], где люди могли бы высказать свои мысли по поводу. Я обещал, что прочитаю все посты. Я этим сейчас и занят. Пока что я дошел до 86-й страницы, мне остается прочесть еще 100 с небольшим. Я тронут. Я читаю посты второго дня, только второго дня после того, как мы объявили [о моей болезни]. В такой ситуации, как моя, постоянно ищешь позитивные моменты, хотя их может быть мало или они окажутся труднодоступны.
ОСОБЕННО ВОСХИТИЛИ меня все эти проявления любви и восхищения. Мне очень приятно получить их СЕЙЧАС, а не после смерти, когда люди стояли бы вокруг и говорили бы обо мне жутко приятные слова, будто рассчитывая меня этим поднять. Я рад насладиться этими словами именно сейчас, пока жив.
У МЕНЯ БЫЛА ЧУДЕСНАЯ ЖИЗНЬ, и в ней было счастья больше, чем несчастья, считая за несчастье новость о раковой опухоли. Я написал двадцать девять книг. Я много чего оставлю после себя. Что из моего наследия выживет, трудно предугадать, но я в любом случае очень горжусь собой и своей работой. Нет у меня таких книг, которыми бы я совсем не гордился. Есть только такие, с которыми я мог бы справиться лучше. Я по-прежнему полагаю, что Канал грез --- своего рода уродец в семье, и я по-прежнему очень, очень горд Осиной фабрикой.
МНЕ ОСОБО НЕ О ЧЕМ ЖАЛЕТЬ. Как и, подозреваю, многие мужчины, я доставлял женщинам боль --- либо своим эгоизмом, либо реальную боль. Как правило, то были мои бывшие подруги. Этого не стоило делать. Об этом я сейчас, пожалуй, больше всего в жизни жалею. Помимо этого, мне не о чем жалеть, в особенности что касается моей профессии.
Я УЖЕ ПРОДУМАЛ СВОИ ПОХОРОНЫ. Я думаю, мы это устроим в местном крематории. Адель [супруга Йена Бэнкса. --- F.G.] пообещала развеять часть моего праха над венецианским Гран-Каналом --- совсем малую толику, и втайне, если до этого дойдет. Еще немного праха будет развеяно перед входом в одно парижское кафе. И еще немного запустят в ракету, которой выстрелят в небо над Фортом. Совсем немного. Ага, чуть не забыл, еще немножко развеют на пляже острова Барра --- или соседнего, Ватерсэй, или где-то еще поблизости. И опять же совсем немного. Остаток запечатают в урну и опустят на дно Лох-Шила, где покоится прах моего дяди.
НЕОБЫЧАЙНАЯ СВОБОДА, даруемая научной фантастикой, объясняется просто: можно отправиться куда угодно и заняться чем угодно. Я люблю и стараюсь читать НФ и мейнстрим, и, соответственно, книги этих двух жанров я люблю писать. Моей привилегией в течение всей карьеры была возможность заниматься и тем, и другим.
Я ДУМАЮ, ЧТО МНЕ СЕЙЧАС ЛЕГЧЕ, поскольку я вдобавок пишу музыку. У меня некоторые композиторские амбиции. Именно на их удовлетворение я намерен пустить свою креативную энергию в оставшиеся мне пару месяцев, или сколько бишь там. Стану писать музыку и пытаться довести ее до уровня, когда она станет, гм, более или менее доступна слушателю. Ну вы поняли.
Я МОГУ ХОРОШО ДЕЛАТЬ только одно дело в каждый момент. Поскольку сейчас у меня получается сочинять музыку, то этому я и намерен посвятить себя всецело. Если даже этой музыки никто никогда не услышит, если она никому не понравится, мне все равно прикольно ее писать. Считайте это терапевтической процедурой. Честное слово, это очень здорово.
облако тэгов
