Об этом романе Чингиза Айтматова слышал столько раз, что давно уже нужно было его прочитать. Однако только сейчас волевым усилием ситуация изменилась решительно и окончательно.

Как мне показалось, у этой книги явная двойственная, а может быть и тройственная природа.

При всей своей художественности она настолько публицистична, что неизвестно, какое начало выражено более сильно и ярко. И когда читаешь строки, наполненные картинами природы или исполненные из нутра волчьих личностей, то обеими руками голосуешь за художественное начало романа. Но затем идут наполненные страстью и страданием строки и страницы о бедняге несостоявшемся мессии, и острая социальная направленность выпирает явственным жёстким рельефным костяком, а потом идут наполненные глубокой историей картины суда Понтия Пилата над Иисусом назарянином, и с изумлением понимаешь, что находишься внутри исторического повествования. А потом опять идут горькие публицистические рассуждения и призывы и возгласы и вскрики автора о бедстве наркотиков, и тут же горькие картины разрушения природной основы своего существования самим человеком...

А сила авторского дарования такова, что при чтении страниц с горькой судьбой двух смертельно ужаленных людьми волков осознаёшь, что готов сам вступить в волчью стаю и встать плечом к плечу с этими двумя лохматыми в их праведной гневной борьбе со своими обидчиками. А при чтении страниц, повествующих о двух нелепых попытках ищущего своего бога Авдия переломить сложившийся людской наркотический транс и вернуть в колею человеческой обыкновенной судьбы отщепенцев и законченных преступников — попытках беспомощных и потому совершенно безнадёжных — при чтении этих страниц конечно же сочувствуешь бедняге Авдию. Но когда проживаешь куски жизни вместе с овцеводом Бостоном, то тут уже понимаешь, что и сам уже готов вместе с ним выйти на смертный бой с сошедшими с ума Акбарой и Ташчайнаром, и сам готов вместе с Бостоном расколотить об дурацкую пьяную башку сволочи Базарбая бутылку шампанского...

Понятно, что книга практически полностью принадлежит своему времени — середине 80-х. И понятно, что действительность во много превзошла горькие предвидения Айтматова — и по наркотическому направлению, и по морально-волевому износу современного общества, и по экологическим линиям повествования...

Однако нельзя утверждать, что роман устарел — его строки и страницы по-прежнему кровавят души и ранят сердца, а значит книгу рано списывать со счетов и ставить на запасные полки.

Действительно странный жанр — и мемуарами не назовёшь, и тем более в автобиографии не зачислишь, но ведь и худлитом в полной мере не выглядит. Однако чего ещё можно ожидать от Мастера всего необычного и странного; от одного из первоисследователей живущего странной полужизнью Марса — воплощения всего воинственного, ужасного и страшного; от певца электрических тел, гринтаунства и иже с ними; от знатока тёмных карнавалов, Дня всех святых и апрельского колдовства; от человека, знающего, что лето длится всего лишь один день, а Р — это значит Ракета?!.

И в самом деле, такого Брэдбери я совсем не знал. По ходу жизни и буквально зачитывания (!) — в обоих смыслах слова — начиная ещё с детства его марсианскими и гринтаунскими хрониками, бродяжничания вместе с его героями по дорогам обезлюдевшей Земли или превращения вместе с первопоселенцами красной планеты в марсианина, узнавания всё новых и новых мистических тайн и детективно-криминальных происшествий — постепенно создавался образ писателя, насквозь пропитанного странным и фантастическим, романтическим и космическим. Но никак не прозаическим... Впрочем, кажется, это я сейчас сильно погорячился и покривил душой, потому что как раз романтического и странного, а также мистического и необычного хватает и в этой только что прочитанной книге с неопределённым и трудноопределяемым жанром.

Можно ли назвать этот роман песней об Ирландии? Ну, возможно, в какой-то мере можно выразиться и так. Просто самой Ирландии — как географического места, как острова — здесь немного. Зато очень много ирландцев, самих людей, жителей небольших и маленьких городков этого Изумрудного острова. Много не в том смысле, что десятки и сотни, а то и тысячи ирландцев толкутся на страницах романа и суетятся на ирландской земле, но просто встреченные во время этой семимесячной поездки в Ирландию люди занимают много места в этой книге — именно о них написана добрая половина объёма и именно с ними проводит изрядную часть времени и просто жизни автор. И то, что и как пишет он об этих простых бесхитростных, не без чудинки людях, о чём они разговаривают друг с другом и какие именно происшествия случаются и происходят с ними и их гостями — именно эта литературная форма, в которой автор обо всём этом повествует, сильнее всего говорит нам о искренней любви Рэя Брэдбери и к этой стране и к этим людям.

Автор нисколько не романтизирует и не героизирует своих ирландских визави. Скорее наоборот, вовсю иронизирует и подсмеивается, подшучивает и похлопывает их по плечу. Но! Ровно так же запанибрата и его похлопывают по плечу и вовлекают во все свои авантюры и «подвиги» ирландские собратья, ровно также подхихикивают и подливают Гиннесса, и чокаются рюмками, стаканами и бокалами, и считают его в доску своим парнем — как и он считает их своими приятелями и даже друзьями. Потому что только к друзьям можно с таким тёплым и душевным чувством и доверием вернуться спустя 40 лет — вернуться и вернуть к жизни и их. И познакомить с ними нас, своих читателей.

И, наверное, рискну предположить, что отдельные чёрточки их характеров и частички их душ я уже встречал раньше, в других, уже многажды читанных произведениях Брэдбери — этот роман, изданный в 1992 году, рассказывает нам о событиях первой половины 50-х, и потому и черты характеров встреченных автором ирландцев, и кусочки их душ вполне могли попасть в его более поздние произведения. Попасть и закрепиться там и сделать творчество Брэдбери более узнаваемым и запоминающимся, более колоритным и могущественным — не зря ведь в кого пальцем ни ткни, тот непременно окажется почитателем или как минимум просто читателем Брэдбери. Тут без магии, причём магии могущественной, ну никак не обошлось!

То, что книга наполнена мягким приглушённых тонов юмором, что она афористична и одновременно анекдотична («Машины как женщины, надо только узнать, как они заводятся»), философски изысканна и, как ни странно, кинабельна (хоть сейчас включай камеру, кричи Мотор! и жужжи, начиная с любого эпизода), что с возрастом литературное дарование Брэдбери ни на паунд не потускнело — об этом я ещё не упоминал? Что касается дня св. Патрика, то в этом романе он ни разу не упоминается, не говоря уже о том, что не празднуется! Простейшие подсчёты и привязки по приметам времён года (роман никак не датирован) подсказывают, что, вероятнее всего, творческая командировка Рэя Брэдбери попросту не захватила этот патриотический ирландский зелёный народный праздник. Как говорится — киты отдельно, святые отдельно. :-)

Для меня Ирландия — это в первую очередь анекдот про «Ту тикет ту Даблин. -Куда, блин? — Ту Даблин» — в первую очередь не по значимости, а просто первое, что выплыло на поверхность мутного омута моего сознания как отзыв на слово-тег — Ирландия. А потом, как ни странно, фильм «Blown Away» («Сметённые огнём», так он назывался на кассете, купленной мной в 1994 году, и на Кинопоиске называющийся «Подрывники»), ставший первым домашним видеофильмом, не единожды потом просмотренный в домашних комфортных условиях и до сих пор вызывающий тёплые чувства и отношения и к ирландской группе U2, песни которой звучат на видеодорожке, и к актёрам Джеффу Бриджесу и Томми Ли Джонсу, сыгравшим в фильме главные мужские роли. А потом — совсем уже странной логикой вытащенный из закоулков когдатошного футболофанатского сознания — стоит чемпионат Европы по футболу 1988 года и ничья со сборной Республики Ирландия — нашим это не помешало занять первое место в подгруппе, а вот ирландцы вылетели. И уж только потом следуют друг за другом вереницей эльфы, баньши и прочие обитатели холмов; лохмотья представлений о друидах и кельтах — представлений, ничего общего не имеющих с реальными знаниями о тех и других; рассказы приятеля-моряка, пару раз побывавшего в Ирландии (упоминался порт Дублин) во время своих промысловых рейсов, и... А вот, наверное, и всё, разве что ещё ИРА (Ирландская республиканская армия) в голову приходит, да Белфаст (и песенки Boney M и Elton John, и волнения в этом городе), но ведь это уже Северная Ирландия...

И даже, при всей своей читательской страстности, ирландских авторов уверенно могу назвать раз-два и обчёлся — Джойса да Свифта, хотя вот просматриваю страничку с алфавитным их перечнем и понимаю, что знакомых имён гораздо больше двух, и некоторые даже читаны. Что ж, вместе с недавно прочитанным «Ирландским дневником» немца Генриха Бёлля этот роман американца Рэя Брэдбери вполне может послужить отправной точкой к более глубокому, но, главное, более действенному интересу к этой столь страстно воспетой двумя авторитетными для меня писателями стране — Éire, Ирландия...

PS Лирическое отступление от собственно книги.

У каждого из нас есть свой собственный Марс. Возможно, у большинства молодых он теперь заполнен в основном объектами из нашумевших свежеиспечённых фильма и одноимённой книги «Марсианин», но, может быть, я глубоко (и счастливо!) заблуждаюсь. Лично мой Марс — это сложная составная конструкция: он родом из романа-трилогии Георгия Мартынова «Звездоплаватели», потом сразу же присоединяются марсианские образы Рэя Брэдбери, тесно и бесконфликтно соседствующие с Большим Сыртом Стругацких; толстовской «Аэлите» здесь тоже есть место, и тут же реально возвышающийся над всей Солнечной системой супергигант Олимп и не менее реальная долина Маринера, и конечно же, посадочные ступени и жилые модули из «Марсианина» тоже теперь здесь же... Но вот сейчас, так мне кажется, появилась на моей карте марсианских полушарий и маленькая зелёная Ирландия, в которой непременно есть брэдберевский городок Гринтаун. Забавная карта получается, точнее, забавный и странный марсианский глобус.

И знаете, я, конечно, не дождусь первых поселений землян на Марсе, но будь моя воля, так непременно бы назвал одно из них Гринтауном. С улицей Рэя Брэдбери! И с другой, коротко и ёмко названной — Р!!! Потому что Р — это теперь уже навсегда Ракета!

Роман захватывает читателя целиком и полностью уже с первых страниц. Выбранная автором форма повествования — рассказ ведётся кусочками от разных персонажей: от всех 5 главных женских героинь, ну и ещё некоторые изложат часть событий со своей точки зрения — состоит большей частью из диалогов населяющих роман людей и их внутренних монологов. При этом ни о чём таком особенном или возвышенно-умном речь в этих моно- диалогах речь не идёт — обычная повседневщина питерской коммуналки конца 50-х — начала 60-х годов. Правда сама коммуналка не совсем обычна — уж больно особенные люди в ней собрались. И потому сама рассказываемая нам история тоже выпрыгивает из коротеньких штанишек стандартно-бытового представления о питерских коммуналках тех лет и о людях, в них проживающих.

Но главный выпрыг, наверное, всё-таки не в сюжете, а в непередаваемой атмосфере романа, в неуловимой ауре духовности и душевности, окружающей и героинь повествования, и буквально истекающей со страниц книги; в тоненьких многочисленных канатиках, верёвочках и ниточках собственной памяти и собственных проживаний-переживаний, которые подобно свифтовско-гулливеровским канатикам-верёвочкам-ниточкам привязывают нас к прошлому и заставляют ностальгировать при чтении подобного рода книг; в той загадочной многонациональной русскости, о которой так много говорится в самых разных интонациях и падежах с употреблениями самых разных неопределённых и определённых артиклей...

И понятно, почему именно эта книга, этот роман принёс его автору Елене Чижовой литературную премию «Русский букер» за 2009 год — оно того ст0ит!

В своё время чтение книг Валентина Пикуля было одной из составляющих моего читательского удовольствия. Однако роман «Моонзунд» на тот момент под руки не попался, А потом был фильм по этой книге, однако так случилось, что и фильм до сих пор целиком и полностью так и не просмотрен — уж не помню, отчего и почему. В общем, образовался некий объём вакуума, который, если брать чисто по физике, стремиться быть заполненным.

Ожидания и предвкушения оправдались целиком и полностью. И чтение книги превратилось в целый ряд удовольствий.

Удовольствие от чтения просто книги, написанной красивым качественным выразительным богатым образным метафоричным русским литературным языком. Да ещё когда форма изложения имеет авторские характерные особенности, делающие книгу ещё более выразительной и красивой.

Удовольствие от чтения маринистики — что делать, ну люблю я этот жанр! Тем более, что чисто морские страницы точны и содержательны, и буквально передают корабельный дух.

Удовольствие от оригинальных авторских трактовок исторических событий и фактов. Пикуля порой упрекают за то, что он слегка изгибает если не сами факты, то их толкования, и что порой насыщает свои книги сплетнями, слухами и анекдотами. Не знаю, не пытался разбираться конкретно с такого рода моментами в его творчестве. Зато книги его интересны и остры!

Удовольствие от героев романа. Многие персонажи книги по-настоящему волнуют и задевают, а уж когда автор не боится подать Александра Колчака умным и опытным специалистом своего дела, то с учётом времени написания книги и понимания, как в те годы воспринималась и подавалась фигура адмирала Колчака, остаётся только аплодировать мужеству Пикуля. Однако не только положительные, но и отрицательные персонажи выписаны Пикулём с такой силой достоверности, что сопричаствуешь им по полной программе!

Эту книгу можно назвать одной из многих книг о войне. И это будет верно. Но так же верно будет назвать её и одной из немногих военных книг. Потому что Ромену Гари удалось создать повествовательно-поэтическое полотно такой силы и наполненности, которые удаются только немногим мастерам. И самый настоящий реализм военно-оккупационной поры здесь сливается с лирикой поэтических сказок, замешанных, опять-таки, на самом что ни на есть обыденном существовании десятков, сотен, тысяч и миллионов оккупированных немцами поляков. И эти сказки, страшные своей обыкновенностью и обыденностью, буквально сливаются с фоном реала, с тем согбенным и униженно-приземлённым существованием, которым живут и выживают люди.

И вот эти ощущения согнутости, согбенности, придавленности, ощущения постоянно опущенной вниз головы и упертого в землю взгляда постоянно сопровождают во время чтения и, по сути, заставляют невольно-подневольно сутулиться и горбиться, сжиматься в комочек, чтобы занимать как можно меньше физического места, пространственного объёма, имея конечной подспудной целью спрятаться так, чтобы быть вообще незаметным и незамеченным.

И крохи морали и этики, на которых всегда замешана любая цивилизация, любое человеческое сообщество, проскакивают порой в скупых и безжалостных строках романа, и понятие воспитания перемешивается с тем его смыслом, который заложил в текст книги автор. Мы помним, что книга написана в 1945 году и значит написана и кровью сердца и болью души даже не то что Ромена Гари, но всех европейских народов, изувеченных той войной. Но и не только европейских, но и нас, русских, безусловно тоже — иначе бы этот роман не оказывал такого воздействия на своего читателя, на своего русского читателя…

На первое восприятие это довольно обычная НФ книга. Рассказывающая читателю о не очень отдалённом будущем. Где

Но в конце-концов книга — довольно неожиданно — выходит за рамки уже сложившегося было восприятия. Потому что автор Алекс Паншин сумел поставить в последних главах своего романа вопросы довольно серьёзные и, пожалуй, определяющие. Причём определяющие принципы существования человечества не только на территории этого романа, но и всего земного человечества реального, современного, нас с вами всеми и вас со всеми нами. И уровень этой вывернутой наружу проблематики, в принципе, по масштабу равен проблеме Прогрессорства, в своё время сформулированной и озвученной братьями Стругацкими. По сути дела, проблематика, сформулированная Алексом Паншиным, и есть стругацкая несколько переиначенная проблема прогрессорства, только теперь развёрнутая в сторону самих себя.

И если убрать все эти фантдопущения и просто провести аналогии с современными реалиями и современным раскладом ситуации на планете Земля (слава богу, пока что ещё не угробленной нами бесповоротно и безвозвратно), то по сути мы получаем нынешнюю модель того, что происходит здесь и сейчас в отношениях между государствами и между народами и между представителями разных современных земных цивилизаций. И мы пока здесь, в реале, не знаем, какой окончательный выбор будет сделан теми, кто считает себя экипажем Корабля, в отношении судьбы тех, кого они считают грязными вонючими землеедами, то есть всех нас, остальных реальных землян. Но вполне может быть, что этот выбор ими уже сделан и всё происходящее сейчас в мире и есть выполнение этого принятого ими решения.

Вот такой вот, Обряд Перехода...

Какая же она всё-таки умница, эта русская писательница армянка Наринэ Абгарян! С каждой новой прочитанной книгой только всё больше в этом убеждаешься — и, прежде всего, в её литературном даровании. Потому что книги Наринэ насквозь искренни и открыты, потому что люди, о которых пишет нам эта «понаехавшая» в Россию женщина, близки и понятны, и по мере чтения становятся для читателя, наверное, такими же близкими и дорогими, какими они приходятся автору. И боль их сердец и их жизненные ценности близки и понятны не только армянам, но и нам, русским читателям (и именно потому эта писательница донельзя русская; но ещё и потому, что даже если изначально пишет она свои повести и рассказы на армянском языке — чего я на самом деле не знаю, — то перевод на русский язык делает наверняка сама), а вместе с армянами и русскими — просто уверен в этом — и читателям других стран и народов. Потому что пишет она о вечном и непреходящем — о своих стариках и предках, о своём детстве и о родителях, о дружбе и о любви, о страхе и боли, о доброте и верности, о чувстве Родины и о гордости за свой народ — о том, что испытывают и чем живут люди в любом месте нашего маленького земного шарика...

Вот встречаются и взаправду такие подлые типы как Эдмунд наследник хозяина замка и сын просто одинокого мужчины и вы приехали сюда жить по приглашению мама работать экономкой а ты просто жить и тебя заставляют дружить но ты ему не понравился с первых минут и вот живёт этот подлец и ноет и тянет и вечно всё портит и мешает и гундосит и на тебя спирает и сваливает все происшествия и не даёт ни шагу ни продыху и всюду преследует и угрожает и подсмеивается и надсмехается и оскорбляет и тебя и твою мать и ломает сделанные тобой игрушки и подначивает тебя на всякие геройства и подвигости а тебе всего 11 лет и ты не умеешь найти нужную нотку поведения а он вычислил все твои страхи и вовсю умело пользуется ими и влезает даже в твою начинающуюся дружбу с другим нормальным пацаном твоих лет а тут ещё и твоя мать кажется выйдет замуж за его папашу и что тогда заведёшь делать...

Часть авторов этого сборника уже знакомы мне как читателю (а кое-кто так даже и лично), но добрая половина даже на слуху не бывала и потому стала совсем новым приятствием. Некоторых читателей, возможно, отпугнёт обозначение «Женская проза», однако имя автора-составителя — Захар Прилепин (а лично для меня это уже весомая рекомендация) — по идее, должно всё расставить на свои места — никакого гламура и мур-мура вы в этой книге не обнаружите! Никаких розовеньких пузыриков, никаких ути-пути и прочего, что пугает нас в «Женских романах». Крепкая, добротная, основательная, приземлённая, реалистическая, драматическая и не без некоторого трагедийного оттенка литература. С глубоким психологизмом, не без экшена, но и не ставящая событийный ряд во главу угла; с некоторыми душанараспашку разговорами и событиями из сугубо женской жизни — в общем самая настоящая большая русская современная художественная литература в «малой форме».

Я ни разу не член нобелевского комитета (на всякий случай сходил погуглил — не, точно нет меня...) и, видимо, плохо представляю всю ту критериальную схему, которой пользуются эти уважаемые люди при выборе лауреатских и кандидатских диссертаций (зачёркнуто) произведений. И потому, прочитав около четверти книги, буквально воскликнул: «Не понимаю, что здесь нобелевского!»...

Величие этой книги, как мне кажется, состоит, прежде всего, в обыденности, повседневности, приземлённости её содержания. Ведь, по сути говоря, ничего экстраординарного в романе не происходит. Вернее, с точки зрения тех людей, о которых написана книга, происходит и острое, и значимое, и экстраординарное, но ведь всё это происходило, происходит и будет происходить всегда и везде (с поправкой на времена и на внешний антураж). Всегда и везде деревня делилась на бедных, богатых и семьи среднего достатка. Всегда и везде были любови и измены, замужества по расчёту и мужские и женские экспедиции на север походы налево. Всегда и везде есть внутрисемейные дрязги и скандалы и тут же конфликты богатых с бедными, помещиков с крестьянами, властей с нарушителями порядка государственного управления. Всегда и везде повседневная жизнь деревни состояла из ранних подъёмов и нескончаемого вороха хозяйских хлопот и забот, бесконечного списка дел и занятий — той деревенской рутины, которая день за днём, неделя за неделей и месяц за месяцем описана в течение четырёх времён года в этом романе.

Величие этого романа в том, что автору удалось создать эпическое полотно такой силы и такой наполненности, что как будто ты сам прожил этот год в деревне Липцы (кстати, а почему деревня? ведь в России если есть храм, так это уже село!), сам дружил с богатырём Антеком и волочился за красавицей Ягной, сам водкупьянствовал в деревенском трактире и махался дубинами и цепами с порубщиками леса в попытке отстоять справедливость, сам выслушивал сказки и мудрости калики перехожего старика Роха и сидел вместе с прочими деревенскими мужиками в городе под арестом, сам творил закон и беззаконие вместе со всем деревенским сходом и сам тащил вместе с впряжённой в плуг лошадью ровную нитку вспаханной борозды... борозды Жизни.

Книга наполовину состоит из картин природы — все эти пейзажные зарисовки и бесконечные ландшафты, казалось бы, можно было бы выкинуть в угоду экшену, и, возможно, современный автор так и сделал бы, смастерив из толстого неспешного романа стремительный любовно-драматический триллер страниц этак в 250-300. Но на самом деле эта чисто описательная половина романа является совершенно равноправным действующим персонажем и чрезвычайно важна для полноты романа и для буквально врастания в него читателя — неважно, что вот уже более чем столетие разделяет современника и героев этой книги.

Роман по-русски называется «Мужики», и я всё искал причину, почему автор назвал свою книгу именно так — некое возможное обоснование промелькнуло в тексте, когда вся мужская составляющая деревенского населения попала под арест и вся деловая, да и эмоциональная жизнь в Липцах буквально замерла, лишённая мужского духа, мужской воли, мужских рабочих рук, горячих голов и запаха мужского трудового пота. «Но ведь не только поэтому», — так думал я и искал и вчитывался, пока наконец не увидел название книги написанным на польском языке. «Chłopi» — и сразу всё стало ясно и понятно, «Chłopi» — и сразу вылез на поверхность второй смысловой план и названия и сути того, о чём написана книга, потому что русское «холоп», помимо прямого обозначения принадлежности мужика своему барину (помните, в фильме «Ты чьих холоп будешь?»), имеет ещё и нарицательные смыслы и значения...

Я ни разу не член нобелевского комитета и плохо представляю нобелевскую литературную критериальную схему. Но по прочтении романа и по некоторому размышлению в послечтении и ощущению послевкусия понимаю, за что и почему был премирован Владислав Реймонт. Надеюсь, что понимаю...

На самом деле придуманный автором мотив — поиска автора популярного блюда «Колбаса карри», стал всего лишь поводом для того, чтобы рассказать читателю о последних днях германского рейха и первых послевоенных днях, неделях и месяцах 1945 года, чтобы показать их такими, какими они были, представлялись и виделись глазами 43-летней обыкновенной простой немецкой женщины.

На первый взгляд довольно банальная история, каких, вероятно, много было и на самом деле в те времена. Выбитое второй мировой войной мужское население страны сделало женский голод по мужской ласке, любви и мужскому телу сильным и порой нестерпимым. И такого рода быстрые и иногда наверное попросту отчаянные связи немецких (да и не только немецких) женщин с отпускными солдатиками были скорее даже правилом, нежели исключением из него. И потому сила этой книги вовсе не в том, что автор придумал такой сюжет и наполнил его какими-то яркими и привлекательными эротическими и сексуальными картинками (их, кстати, в книге совсем немного и они выполняют настолько второстепенную и подчинённую основному смыслу повести роль, что совсем не бросаются в глаза, но и без них книга уже не представляется), но просто сумел поставить читателя (не только немецкого, но и иностранного) на место этой просто немки, уже зрелой женщины, матери двух детей и практически разведённой при отсутствии реального юридического развода с мужем уже много лет. Женщины, пытающейся для начала попросту выжить в этом хаосе войны, в этой вакханалии загибающейся нацистской идеологии и нацистской идеи погибнуть всей стране вместе с её фюрером и вождями; однако не только выжить, но ещё и попросту пожить хоть сколько-то простым человеческим женским счастьем, когда молодость уже точно позади и этот внезапно и случайно оказавшийся вместе и рядом мужчина может попросту стать последним в её жизни...

В общем, я под впечатлением! Спасибо автору!

У меня не очень гладкие отношения с религией. Нет-нет, я вовсе ничего не имею против права людей веровать в своих богов, соблюдать заповеди (соблюдать!) и отправлять религиозные культы. Но вот с церковью, как с организацией, оседлавшей это право людей, у меня отношения не складываются.

И в этом смысле прочитанный роман Эмиля Золя только подкинул хвороста в мой антиклерикальный настрой. Потому что фигура аббата Фожа никаких других чувств, кроме брезгливого отвращения и желания гнать таких духовных отцов метлой поганой из любого городка, не вызывает. Вот эта иезуитская вкрадчивая манера влезть в умы, сердца и души горожанских прихожан, тихой сапой закрутить колесо приязней и неприязней, поманипулировать сознанием как разных групп, так и отдельных людей, попользоваться влюбчивым женским сердцем как инструментом и не погнушаться растоптать какое-никакое, но всё-таки устоявшееся семейное благополучие семьи Муре — всё это только заставляет с негодованием и возмущением пыхтеть, бухтеть и сетовать на доверчивость людей.

Золя открыто не пишет, с какими именно целями приезжает в Плассан аббат Фожа, но из контекста понятно, что этот церковный деятель связан с определённым политическими проимперскими силами и по сути является рычагом, с помощью которого Империя стремится изменить общественное мнение плассанцев и расклад политических симпатий в этом городе в свою пользу. И, по всей видимости, книга эта довольно злободневна для той конкретной ситуации и времени, в которые она писалась — лезть куда-то в критику за уточнением ,совсем не хочется, да и противу моих собственных правил это, читать критические статьи и чужие рецензии до того, как родится свой отзыв на прочитанное. И понятно, что за прошедшие почти полтора столетия ситуация крепко изменилась, хоть в этом самом Плассане, хоть в Париже и Франции, хоть и во всём мире. Но! Не изменились сами принципы воздействия на умы, сердца и души, не изменилось стремление тех или иных политических групп, партий и течений владеть и управлять людьми, и не изменились, но скорее только усилились и стали более мощными и отточенными вообще все и всякие политтехнологии. Так что актуальность этого романа из цикла «Ругон-Маккары» неожиданно не слабеет и не мельчает.

Ну и, помимо изложенных размышлений о книге, нельзя не сказать, что здесь гораздо меньше всяких описаний, которыми обычно богат писатель Золя. Зато с экшеном всё в порядке, и наряду с неким мелодраматизмом есть и психологический триллер, и политический оттенок, и даже криминальное действо. А также картинки общественной жизни в провинциальном городке, и яркие красочные и характерные портреты героев и антигероев, персонажей и прочей человеческой живности того времени.

Возможно, что в этом своём романе Эмиль Золя превзошёл самого себя. Такого количества прилагательных я, наверное, ещё не встречал. Взять хоть описание рыбных рядов центрального парижского рынка — что ни рыбу называет нам Золя, то обязательно с одной-двумя, а то и несколькими качественными характеристиками — хоть цветовыми, хоть запаховыми, хоть описывающими форму, размеры или наличие разного рода деталей, но непременно вызывающими слюнотечение и соответствующие образы — зрительные, слуховые, ароматические, вкусовые, осязательные...

И точно такие же картинки рисует нам автор, ведя нас по мясным, овощным и зеленным рядам, таща читателя в птичьи цеха или же на колбасную, сырную и мясную кухню. Это сколько же внимания затрачено Золя, чтобы только суметь разглядеть все эти детали в каждом описываемом им предмете, но ещё и не просто разглядеть, но подобрать соответствующее словцо прилагательного свойства и вставить это словцо в нужное местечко текста, так, чтобы картинка получалась наполненная именно чревными смыслами!

Потому что словечко это — Чрево — выбрано автором вовсе не случайно (и браво переводчикам, выбравшим именно это слово в качестве перевода слова французского, поставленного Золя в название книги). И мы видим и буквально попадаем вовнутрь именно Чрева Парижа — во все эти вороха и буквально возы разного рода жратвы и порой едва не начинаем задыхаться от запахов и едва ли не тонуть во всех этих кучах пищи, еды, жорева, харча...

Но образ этот и термин вовсе не случаен и не конечен в романе, потому что, ведя своего героя по цепочке событий, происшествий, ситуаций и всего прочего, автор постепенно заменяет образ просто чрева Парижа как места, куда стекаются и где перевариваются городом потоки пищи, в Чрево Парижа, в его пищеварительный тракт, в его брюхо, истинным назначением и функцией которого становится прожёвывание и переваривание людей; где люди, составляющие ткани этого Чрева, из обыкновенных милых и простых торговцев и лавочников становятся, возможно сами того не замечая, частью пищеварительного тракта, становятся Обывателями и Мещанами, охотно совершающими всякие уже небогоугодные поступки и творящие разные мелкие и крупные пакости и подлости только потому, чтобы было выгодно им самим, а что там будет с другими людьми — то их уже вовсе не касается. Хотя нет, касается, ибо обитатели этого Чрева Парижа охотно и с удовольствием превращают преследование нашего главного героя в зрелище и с азартом досматривают этот зрелищный акт до самого конца. А потом спокойно возвращаются к своим мясным, рыбным, сырным, овощным и зеленным делам и рядам, к своим дорогим им объедкам, огрызкам и обсоскам...

Однако кроме чисто описательных богатств этот роман блистает и характерами персонажей. Кого только мы тут не встречаем — обилие образов, иногда изображаемых автором во всём великолепии, но порой просто набрасываемых несколькими скупыми выразительными фразами, опять-таки превращает всю эту парижскую людскую массу в портретную галерею. И портреты эти выполнены мастерски, дополняя портреты типов людей, сделанные Гоголем и Достоевским, Салтыковым-Щедриным и Чеховым, и другими мастерами пера.

Что касается характера нашего главного героя, то конечно этот образ весьма противоречив — с одной стороны, будучи молодым человеком и оставшись старшим в семье, он ничтоже сумняше берёт на себя заботы и ответственность за младшего брата и с честью выполняет добровольно взятые на себя обязательства; но затем ведёт себя подобно романтическому и мечтательному юноше-идеалисту, не умея ни жить самостоятельно, ни работать толком, ни организовать какие-то революционно-бунтарские группы и события. И даже весь его каторжанский опыт нисколько не сбивает с него этого романтико-идеалистического ореола, и потому тот исход, который создаёт для своего героя Эмиль Золя, закономерен и неизбежен.

Недобрым словом хочется помянуть составителя аннотации, потому что в ней содержится полный универсальный и возможно даже исчерпывающий отзыв на прочитанную книгу.

Путешественные книги зачастую состоят из описаний маршрутов передвижений и из разного рода наблюдений за внешней, большей частью бытовой стороной жизни — имеется ввиду не научно-исследовательское путешествие, но скорее путешествие туристическое. Многие люди подробно распишут свою культурную программу, не забудут про развлечения, про сферу обслуживания и сервис, отдельно и красочно зафиксируют достопримечательности, древности и прочие культурно-этнографические особенности и ценности страны и народа. И только опытный путешественник с развитой способностью наблюдать и обращать внимание на такие детали, на которые все прочие равнодушно махнут и взглядом и рукой, только такой «турист» может увидеть и понять что-то такое особенное, что никто другой и не увидит. И уж совсем мало найдётся путешествующих, умеющих так рассказать о стране пребывания и о народе, в гостях у которого он побывал, что просто всплескиваешь руками и захлёбываешься в судорожной попытке вдохнуть перехваченным от напора чувств и эмоций горлом — таким путешественником в прошлом году для меня стал Даниил Гранин с его сборником очерков «Неожиданное утро», таким мастером рассказа и показа «неведомого» в этом году стал Генрих Бёлль с этой своей коротенькой, но такой ёмкой, вместительной книгой.

Мало найдётся книг, где так подробно и с такой силой достоверности и практичности были бы пошагово изложены технологии обольщения и совращения. Причём не банальные и простецкие деревенско-завалинковые ухаживания, но с глубокой психологической проработкой каждого шага, с предугадыванием реакций намеченной жертвы, с тщательным сценарием произносимых слов и совершаемых действий, с мощным эпистолярным аппаратом внушения, искушения и манипулирования сознанием будущих агнцев на заклание.

Хочется поспешно сдёрнуть шляпу со своей головы в низком поклоне перед талантом автора, сумевшего сочинить полторы сотни писем, причём писем, написанных людьми разного пола, возраста, жизненного опыта, с диаметрально-противоположно направленными ценностными установками, с глубочайшими различиями в морально-этических принципах и взглядах на жизнь и взаимоотношения между дамами и мужчинами в высшем французском обществе.

Несмотря на неширокие изгибы сюжета автору удалось сохранить интерес к событийному ряду, и хотя ряд событий были предугадываемы и ожидаемы, волнительность этого читательского интереса оставалась живой и подвижной — сила эмоциональной включённости читателя в описываемые эпизоды то и дело упиралась в ограничители.

Остаётся только посмотреть одну из экранизаций этого незаурядного романа, вероятней всего это будет фильм Милоша Формана...

Милан Кундера безусловно мощный психолог. Причём психолог по всем статьям. Он отличнейшим образом разбирается как в мужской, так и в женской психологии, для него не составляет труда проникнуть вглубь осознанных и бессознательных пластов хоть молодого человека, хоть мужчины или женщины так называемого среднего возраста, и вместе с тем когда приходит пора что-то написать о зрелом, а то и пожилом человеке, то он делает это с лёгкостью и одновременно с устрашающей глубиной проникновения. Вообще когда читаешь строки и главы о том или ином персонаже, то кажется, что присутствуешь на своеобразном психологическом вскрытии — мастер психоанализа показывает и разбирает на составные части самые мелкие детали внутреннего мира героев этой книги.

Вместе с тем Кундера неплохо понимает социально-психологические нюансы и движения, и в особенности та глубина и та буквально попиксельная картинка такого социального явления, как эмиграция, рассмотрена им и продемонстрирована с громадным увеличением, когда уже самые мелкие крохи приобретают и вкус и цвет и запах и объём.

И построенный на слиянии и одновременно на пограничье, на стыке, на фронтире личного и социального роман, помимо своей злободневной остроты, написан таким великолепным литературным языком, что просто вносишь Милана Кундеру в списки своих любимых авторов и пополняешь свою коллекцию электронных книг старыми и новыми — нечитанными ещё произведениями Кундеры.

Вторая книга серии написана казалась бы в одном ключе с книгой первой «Мёртвая зыбь» — понятно, что и место событий одно и то же

, и событийная канва похожа , и даже вот эта причудливая смесь мистического с детективно-криминальным, и триллера с иррациональным и одновременно с мощным пластом реализма тоже есть в обоих романах. Однако в Ночном шторме мистическая и иррациональная составляющая немного больше выражена, триллер иногда скользит по грани уже ужастикового жанра (однако никоим образом не сваливаясь в него), и количество разного рода вводных команд и дополнительных данных для нашего расследования тоже увеличено. И опять совершенно неожиданный финал и «убийца-почтальон» — похоже вот эта способность вывернуть финальные сюжетные ходы в другую неожиданную плоскость и назвать совершенно неожидаемое имя убийцы является фирменным почерком автора (и тут уже Юхан Теорин сам себе изготовил ловушку, потому что при чтении следующей книги Теорина однозначно будешь высматривать и разыскивать варианты вот для этих неявных и потому отчасти удивительных для читателя ответвлений сюжета; наверняка будешь заранее примерять виновность и криминальность на всех мало мальски заметных второстепенных и третьесортных персонажиков — а то, что чтение книг Теорина продолжится, даже не обсуждается).

В общем удались и книга и вся вот эта элландская серия из двух (пока двух?) книг.

За что люблю скандинавские детективы — так это за совершенно особый дух, познакомленный и полюбленный ещё со времён увлечения романами Пера Валё и Май Шеваль, и за умение закрутить сюжет так, что ни одна лента Мёбиуса так не извернётся. И ещё за совершенно особый неспешный стиль повествования, за какую-то особенную стать, за лёгкую северную флегму и за то, что совершенно не заметно стремление гнаться за модными трендами и популистскими приёмами.

Ну вот взять хоть эту книгу — автор буквально пошагово ведёт читателя по поверхности рассказа, не скрывая ни имён-фамилий, ни обстоятельств и прочих примет и признаков участия и виновности. И кажется, что всё понятно и нужно только вместе с героями романа и с автором во главе прийти в ту точку, где перекрещиваются все пути и сходятся все нити. Ан нет! Действие постоянно выводит на всё новые потаённости и скрытости, узнаются новые имена/фамилии и обнаруживаются другие сопричастности, отчего напряжение (мы ведь всё-таки во власти триллера!) постепенно нарастает, а нетерпение гонит всё дальше. Пока не приводит всех участников событий к финалу совершенно неожиданному. Так что присмотритесь к почтальону, ребята. Или к садовнику...

Возможно, что одной из основных особенностей этой книги будет вариативность оценивания её разными читателями в самом широком оценочном диапазоне: уверен, что найдутся те, кто выставит 9-10 баллов, но точно так же уверен и в том, что будут оценки 1 и 2. Моя собственная оценка в этом смысле далека от оригинальности и составляет 7 (причём единичку я добавил только за финальную идею — этот придуманный авторами переход от магических Сущностей к сказочногеройским игрушкам внучки парторга Дунаева показался мне забавным и не замученным клишированием).

Однако вот эти семь баллов являются числом комплексным, составным, комбинированным, а может быть даже и целой формулой, состоящей как из положительных, так и отрицательных чисел, а также разных ради_калов, мнимых единиц и прочих иррациональных составляющих — разные кусочки текста заставляли оценку суетливо метаться по десятибальной шкале. И, во всяком случае, ПИ в этой формуле присутствует точно — как минимум пару-тройку раз вырывалось из меня ответное крепкое русское словцо с началом из этого самого заветного Пи. Словцо на ПИ, которое обычно принято опять-таки заПИкивать...

Ну, вот раз вынесло меня сразу на эту тему — крепких русских словечек, — так с неё и начнём. Обилие самого низкопробного мата в этой книге порой просто зашкаливает. И если бы не предварительная внутренняя готовность в таковому содержанию и не некая прелюдия, состоявшая из чтения «Эротических приключений Гулливера» (правда в апгрейденном Гулливере, с его эротическими приключениями, разнокалиберных и утомительных матов не было, но вот сексуальных деталек зато хватало), так и вообще можно было бы ставить унылую категоричную единицу. Единицу не за то, что маты присутствуют, а за то, что маты убогие и примитивные — всего-то и есть, что два базовых имени существительных, которыми чаще всего обозначаются мужские и женские половые органы, и один глагол, характеризующий взаимоотношение/взаимодействие между первыми двумя. А незначительные вкрапления других барковско-заборных выражений только оттеняют бедность матерного лексикона... авторов? героев книги? Да, честно говоря, и разбираться не хочется! Просто гоняющие в реале в футбол или тискающиеся на приступке у подъезда подростки нашего двора порой изъясняются куда забористей и красочней, заковыристей и сочней.

Не б0льшей выразительностью наполнены и разного рода сексуальные сцены, позы, диспозиции и мизансцены — примитивный трах, низкопробная возня тел_одвижений, в общем никакой высокой эротики, но сплошь непотребство. Хорошо хоть до копрофилии и копрофагии, и всяких там «золотых дождей» и прочих «вкусностей» дело не дошло...

Кстати, о прелюдии — поскольку предполагается, что мы имеем дело с литературой (литературой?) абсурдистского толка, характеризующейся слиянием воедино логики абсурда и абсурдной логики, то звучание в качестве своеобразной прелюдии соответствующих треков может помочь настроиться на книжкину абсурдистскую волну. Не буду давать точных рецептов и плейлистов, но вот у меня сразу же возникли ассоциации с «Иероглифом» и «Египтянином» от Эдмунда Шклярского и Пикника, ну и ещё наверное БГ и Аквариум подойдут... В общем, растормозите свой умзаразумзашёл и вкушайте это литературное ирландское рагу.

Что касаемо содержательных идей, то вот эти представления о том, что происходящая в тонких мирах и магических сферах «игра магов в войнушку» отражается здесь, в нашем мидгарде, войной настоящей, далеко не новы. Возьмите хоть коротенький рассказ Рея Брэдбери «Коса» или роман Злотникова «Собор» (любители и ценители такого рода литературы могут назвать ещё не одно подходящее произведение) — как говорится «паны дерутся, а у холопов чубы трещат». И потому дальше всё уже просто упёрлось в фантазии авторов. Ну и как-то мне богатства ихиной фантазии на душу не особо легли, как-то и скучновато было, и мутновато, и другие вторые смысловые планы никак не хотели вылезать из недр подсознания, как бы ни старался я «расслабиться и получить удовольствие». Мучиться не мучился, но и приятно не было...

Хотя нет, были места, где просто откровенно хотелось швырнуть книгу в стену (вот тут как раз едва-едва не прорывались собственные паранормальные выражения и возгласы), и останавливало только то, что в руках был мой собственных работяга-букридер, а не книжное издание. Точно помню, что это было при чтении отдельных виршей — вот где расколбас по полной! И вот ещё сказки — ох уж мне эти сказки! ох уж мне эти сказочники! — по стилю напомнило «лучшие» образчики американских комедий типа «Тупой и ещё тупее».

Если вскользь коснуться всяких событийных великоотечественных событиев и отражение их в этом труде, то поскольку я историю Великой Отечественной войны знаю... ну, допустим, удовлетворительно, то никаких таких новых открытиев и познаниев для меня по этой теме не было. Наоборот, если быть серьёзным, то можно вовсю упрекнуть авторов в том, что пропущены некоторые крупные фронтовые операции и напрочь упущена война с Японией и разгром Квантунской армии (хотя тут можно придумать, что наш магический парторг в этой кампании Советской армии участия не принимал, и что победу в ней потерпели американские «парторги и коммунары»). Т.е., рассуждая теоретически, вполне возможно, что книга и даёт пищу для размышлений и предоставляет повод поинтересоваться историей Второй Мировой войны взявшимся её читать пацанам и пацанкам, но всерьёз предполагаю, что их прыщавые морды скорее всего будут с удовольствием смаковать фаллические и вагинальные символы и с гоготом перетирать технологию их взаимодействий...

Наверное, сочиняя свою книгу, каждый автор ставит перед собой определённую цель, стремится добиться какого-то результата, мечтает объять что-нибудь необъятное и постичь очередное непостижимое... Чего хотели добиться авторы этой книги? какую такую цель ставили они перед собой? что визуализировали в качестве результата? каковы были габариты той необъятности и горизонты непостижимости, к которым они стремились? — боюсь что эти вопросы для меня так и останутся навсегда без ответа. Ау, парни, вы слышите — я вас не понял!

А вот теперь пожалуй просто повторю своё собственное высказывание, сделанное под рецензией на «эротического Гулливера»: ...абсурдистская литература воздействует вовсе не на сознание, по крайней мере не напрямую. Но просто при чтении под влиянием читаемого из подсознания (расторможенного чтением!) читателя выплывают разного рода отклики в виде смыслов, образов, мыслеформ и прочего. Так вот при чтении этой книги (МЛК) у меня никаких таких особенных штучек не выплыло, что позволяет мне утверждать, что по крайней мере лично для меня эта книга оказалась практически бесполезной (разве что знакомство с такого рода литературой и авторами).

PS Пока мы тут вершили судьбы книги, из компетентных источников поступила информация, что магистрат и мэрия Венеции намерены подать на авторов книги в суд — за потерю сим славным городом девственности. А вы думали всё так просто? Нифига! :-))

Имя Далии Трускиновской попало в ячейки моей памяти после прочтения романа «Королевская кровь». Попало и закрепилось — то ли необычное имя-фамилия образовали стойкое к времени смысловое колечко, то ли книжка понравилась /пожимает плечами/. И потому, увидев сиротливо стоящий на полке буккроссинга этот роман — с аляповато яркой обложкой и знакомым именем на синем фоне, — нисколько не задумался и забрал в личное пользование.

Юмористическое фэнтези — тег в наши времена довольно распространённый. Много славных знамён и красочных хоругвей развеваются над многочисленными головами пишущих в этом жанре, много владельцев знакомых и громких писательских имён ставят написанные ими книги этого жанра на полки в книжном магазине, и потому удивить сытого фЭнтастикой читателя трудно. Но мне кажется, что Далия Трускиновская этим своим романом и не стремится удивлять или поражать, или, паче того, воспитывать. Такое впечатление, что писательница сама получает несказанное удовольствие, отпуская вожжи фЭнтазии и пускаясь вместе с героями и героинями своей книги во все мыслимые тяжкие и нетяжкие.

И жанрово-смысловых оттенков у книги тоже несколько: тут вам и детективная составляющая, тут и элементы мистики (совсем таковой не являющиеся), тут и любовно-романтические приключения, здесь же любители суперменов и почитатели суперменства встретятся с героем-одиночкой (не Супергерой и не Спайдермен, и даже не Крепкий орешек, но тоже парень с 50-сантиметровым бицепсом), а последователи всяких там оккультных наук и восточных тайных знаний вовсю могут потешить свою душеньку и возможно даже поспорить с автором романа...

Конечно это просто книга для отдыха. Но отдыхать ведь тоже хочется с удовольствием!

Что ж, у Далии Трускиновской это сделать получилось.

Ухваченное после прочтения романа Эмиля Золя «Добыча» за кончик хвоста желание прочитать всю 20-томную эпопею семейства Ругонов-Маккары понемногу начинает материализоваться. И видимо правы те, кто уверяют, что самые верные решения принимаются спонтанно под влиянием внутреннего голоса — мой внутренний Читатель меня не подвёл и ожидаемое литературное пиршество состоялось и продолжается.

Эмиль Золя носит имя классика французской литературы не зря. Потому что умудряется сплести воедино в одно неразрываемое целое казалось бы трудносовместимые и малосочетаемые вещи. Личные романтические отношения тут тесно соседствуют с социальным и общественно-политическим, возвышенная любовь молодых людей (практически подростков) и в параллель ей сугубый прагматизм отношений в семье Маккаров, революционный пафос восставшего народа (речь идёт о восстании 1851 года) и расчётливый буржуазный «патриотизм» Ругонов и прочих мелких буржуа. И при этом Золя через личное и внутрисемейное мастерски выводит широкие общественные картины жизни в небольшом французском провинциальном городке и отчасти и за его пределами — штришками и коротенькими фразами слухов и писем набрасывает Золя шлепки информации, и мы видим и парижские тайны, и ситуацию в соседних областях и городках Франции и можем судить о положении в стране в целом.

Мастерски выполненные портреты главных героев романа — семейств Ругонов и Маккары по силе своей выразительности пожалуй приближаются к персонажам из гоголевских «Мёртвых душ» или салтыковщедринских «Господ Головлёвых» — по крайней мере оттенки сатиры и во всяком случае резкой критики и личного неприятия автором многих из своих героев в этом романе можно увидеть отчётливо. Но и второстепенные персонажи прорисованы мастером французского пера любовно и точно, с вангоговской и кукрыниксовской хваткой и умением найти и показать самую выразительную деталь того или иного портрета.

Ну и, наконец, мы просто получаем великолепный стартовый роман целой 20-томной серии, прочитав который так и хочется отложить в сторону всякие там игровые обязательства и списки и взяться за чтение всего остального великолепия от Эмиля Золя. И из глубин твоего читательского Я вырывается революционно-патетическое La Gloire De La France! Vive Zola!

Честно говоря я думал, что времена такой фантастики уже прошли и причём прошли давно. Как будто началом космической эры пахнуло со страниц книги. По крайней мере с первых страниц как-то сразу Рей Брэдбери, Айзек Азимов, Артур Кларк и Клиффорд Саймак на ум пришли, в общем конец 50-х — начало 60-х. Возможно всё дело в стилистике книги — как это было в те славные твёрдофантастические времена, автор много книжного времени и авторско-читательского внимания уделяет многочисленным бытовым (если можно называть бытовыми условия жизни в жилом модуле на поверхности Марса), техническим, ботаническим, астрономическим и прочим научным деталям и подробностям, при этом стремится всячески обосновать свои выкладки и конструкции при помощи математики, геологии, астрофизики и прочих точных наук. Не гнушаясь едва ли не приводить разного рода математические формулы и расчёты, но во всяком случая нашпиговывая текст приключенческой книги цифирью. И от этого первые страниц 50-60 скучновато — кажется всё, фабула закручена, ситуация понятна и ясна и начинаешь опасаться, что вот так автор и будет менторски-методично снабжать тебя информацией о ботанике и биологии, геологии и биохимии, ареографии и ареологии и вот-вот тобой овладеет лёгкое уныние...

Но тут автор решительно берётся за включающий событийную динамику и подключающий других персонажей и прочие вводные рычаг, следует нажатие клавиш Load и Enter и ты внезапно оказываешься уже в центре горячих и горячечных событий и происшествий, маленьких рукотворных и случайных взрывов и взрывчиков, споров и производственных конфликтов (не спешите зевать при термине «производственный конфликт», в данной ситуации это завуалированное обозначение всякой событийной всячины и лёгкого триллера с психодрамой и прочей философятиной и психологией). А потом уже просто перестаёшь следить за временем и стараешься не отвлекаться от книжной яви, куда ты впадаешь с головой, и только иногда тебя зашкирно безжалостно вытаскивают домашние и зовут то пообедать, то прогуляться, то ещё чего-нибудь выходное поделать, и ты чертыхаешься и делаешь и стремишься вновь вернуться в книгу и на Марс...

В общем не знаю как там кино, но книжка определённо удалась!

PS Пока этот отзыв отлёживался и ждал своей очереди, вдруг посмотрелся фильм. Как-то киношники умудрились убрать всю драму переживаний и эмоций, как-то всё у него (у героя фильма) получалось легко и просто, как-то не получилось у них внятно всё объяснять и только книга помогала разобраться в том, что и зачем делает наш марсианин. Ну и вот эта шутка с проколотой перчаткой стала конечно чисто киношным трюком...

Непонятый в школьные годы и получивший моё признание относительно недавно русский писатель Антон Павлович Чехов в очередной раз и порадовал и поволновал. Странное дело, как-то вот у него получается писать казалось бы совсем несложные вещи несложным языком — едва ли не обыденно и без всяких там литературно-словесных «тройных тулупов и акселей». Ну вот кажется, что перед нами самая обыкновенная история из серии «Как лиса и журавль в гости ходили» или «Как медведь к лисе сватался», только в переложении на взрослый несказочный лад. Да только читается эта незамысловатая и несложная история взахлёб и с искренним сопереживанием с героями повести.

Видимо всё дело в том, как умело тонко и с выворачиванием наизнанку описывает Антон Павлович душевные томления Алексея Лаптева, как мастерски и с какой филигранной точностью описывает он душевные волнения некрасивого и страстно влюблённого нерешительного мужчины — думаю, что многие читатели мужского пола найдут в поведении и переживаниях Лаптева те или иные свои собственные треволнения.

Однако и дамская составляющая читателей Чехова тоже может рассчитывать на точно такие же проникновения вглубь девичьих и затем уже женских переживаний и волнений. Мастерства и знания человеческой психологии и человеческого же естества Чехову не занимать и он вытягивает нить повествования без малейшего обрыва или спутывания, раскручивает динамику внутренних изменений и поведенческих фигур как по нотам музыкант играет сложное произведение. И правдоподобность истории такова, что жаль и того и другого, и мужчина мается, и дама своё не получает, и что с этим со всем делать?..

«Поживём — увидим» — заключает Антон Павлович свой рассказ. И чаще всего в реальных жизнях таких вот Алексеев Лаптевых и Юлий Сергеевн только это и бывает настоящим финалом — поживём-увидим...

Путешествие Боурджеда

Всё-таки Иван Ефремов великолепный рассказчик. И допускаю, что в этом его мастерстве отчасти «виновато» научное академическое естество писателя — во всех картинках природы и во всех диалогах явно просматривается способность автора не только внимательно наблюдать, но и связно, полно и точно излагать, детально и беспристрастно описывать наблюдаемое. А при необходимости автор скрупулезно делает ссылку на научность перевода той или иной фразы своего героя — кажется совершенно излишняя дотошность автора, но, с другой стороны, ловишь себя на полном доверии к автору и к тому, что и как он нам подаёт. И отсюда же возникает полная включённость в повествование, ощущение документальности этой художественной исторической повести.

На краю Ойкумены

Опять-таки — совсем не хочется как-то комментировать сюжетные детали и подробности этой великолепной исторической книги (причём слово-термин «исторической» пожалуй вполне применимо в обоих его значениях). Потому что о сюжете этого повествования проще всего и правильнее всего узнать непосредственно из уст самого рассказчика — Ивана Ефремова. Но хочется просто сказать следующее:

Эта книга, при всей её схожести с фантастико-приключенческими книгами на исторические темы, всё-таки сильно смахивает на реконструкцию. И не только потому, что (повторюсь) её автор и в самом деле крупный учёный и специалист в области археологии, палеонтологии, наверное отчасти антропологии, геологии и разных прочих других -логий, но ещё истории, а также социологии, футуристики и философии... Но ещё и потому, что автор книги пишет эту (и другие свои произведения) не как вольную фантазию на знакомую тему, но максимально детализирует любое своё описание — хоть картин природы и ландшафта, хоть мелочи быта доисторических и прочих древних обществ. Вот просто открываешь книгу в любом месте и тут же буквально тонешь в крупных ярких красках и пьянящих запахах, узнаёшь давно тебе известные растения и познаёшь африканскую природу во всей её красе — будь это пустыня или полупустыня, или же степи и саванны, а может быть лесистые зоны или какие-то иные ландшафтно-природные районы и местности. И автор старается не придумывать ни одной ненужной детали, не вводит в повествование никаких таких саблезубых и прочих гипотетических животных, но вместе с тем его манера может стать хорошей школой для любого начинающего фэнтезийного писателя — так описывать мир, как это сделал Иван Антонович Ефремов, станет честью для любого современного фЭнтаста!

Ну, говорить о писательском целомудрии автора наверное даже и не нужно — даже там, где казалось бы напрашивается эротическая картинка или сцена, Ефремов делает всё с такой нежностью и осторожностью, что вытаскивает за собой наверное любого адекватного читателя. И читая эти повести из дня сегодняшнего просто поражаешься, как можно было обходится теми деталями и подробностями сюжета, которые включил Иван Ефремов в свои произведения, и не потерять при этом ни капли привлекательности и интересности, волнительности и остросюжетности написанных книг. Вот мастерство!

И вот ещё в голову пришло во время чтения, что вот писал-то он такую романтическую и немного возвышенную книгу во времена далеко не романтические и совсем далёкие от высоких материй — 1945-46 гг. (время написания книги) совсем не отличались ни сытостью ни красотой бытовой жизни. Но знаете, вот лично мне понятно, откуда растут ноги у «Туманности Андромеды» — первые ростки этого романа вполне можно разглядеть в этих повестях о Великой Дуге.

PS Непременно перечитаю «Туманность Андромеды» и ещё прочту «Лезвие бритвы«!

Современная русская городская литература — наверное самый всеобъемлющий тег для этого авторского сборника.

Книга отчётливо делится на три части — причём не только оглавлением, но и смысловым содержанием и содержательными смыслами тоже. Часть первая «Знаки отличия», вероятно, характерна для писателя, обчитавшегося Пинчона, Горана Петровича и Джойса — не знаю, насколько проникся Крусанов джойсовскими и пинчоновскими идеями и петровичскими подходами (то, что он их читал, сомнению просто не подвергаю), но какие-то параллели несомненно при чтении возникают. Такая же или близкая к их творчеству вязь смыслов, запутанная в ариадниной нити гордиева узла текста. И порой просто выпадаешь из содержания рассказа, пытаясь понять, что автор имеет ввиду. Вина во всём этом скорее всего не автора, а читателя — ну трудно до меня доходит высшая литературная математика!

Зато вторая часть сборника, «Дневник собаки Павлова», куда как просторнее и вольготнее, и персонажам в этих рассказах живётся не в пример проще и понятнее — понятнее и самим персонажам, да и читателям тоже. Кусочки жизни (не шибко умной и совсем не напыщенной и смыслово отягощённой), мазки взаимоотношений (и поскольку это мазки, то некоторые из них не просто оставляют следы, но именно мажут и марают — как впрочем мараемся все мы во время этого краткого длящегося мгновения, именующегося Жизнью), лохмотья чувств и переживаний с заплатами эмоций и аритмической судорогой поведений — вот так живут герои рассказов Крусанова в этой части сборника, и примерно так же живём и мы, горожане и горожанки, мегаполисцы и провинциалы — со_временники...

И в третьей части, где собраны три рассказа автора, мы опять встречаемся/знакомимся с простыми советскими пока ещё людьми.

Смысловое содержание и энергетика сборника определяются как раз временем написания составляющих его рассказов — середина 80-х — 90-е. И потому понятна эта разорванность смыслов и лохматость чувств, невнятность поступков и пустопорожность деятельности героев — всё как у Шекспира «порвалась дней связующая нить...», старое уже полумёртво, а нового пока ещё тоже нет, и общество тужится в попытках разродиться, и потому схватки и мучительные боли и громкие крики и корчи и испарина на лбу...

Если не полениться прочитать аннотацию, то в принципе в ней уже содержится значительная часть готового отзыва/рецензии на эту книгу.

Фактически книга делится на 2 части. В первой из которых мы знакомимся

«мультики» в своё время если не процветали, то были довольно известным и наверное распространённым способом более-менее честного изъятия денег у граждан).

И вот собственно этот быт такой компашки/банды и частичка внутреннего мира пацанёнка и является первой частью книги — написано всё это дело задорно и вменяемо и соответствующее отношение у читателя вызывает.

А вот вторая часть книги погружает нас уже в нечто субреальное, в постсоциалистческий реализм и советско-магический абсурдизм. Своеобразный психологический эксперимент

Вот такое странноватое слияние реализма с магическим постсоцреализмом и всеми прочими вариациями сочетаний соседствующих понятий и делает эту книгу отличной... отличной от многих других книг подобного рода. И о степени такого рода отличности может судить только тот, кто прочитает и вкусит, так сказать, от творчества автора...

Подытоживая всё уже сказанное в рецензиях на отдельные романы Саги, невозможно не отметить мастерство автора! Все эти шесть романов и сколько-то там (четыре!) Интерлюдий Голсуорси держал читателя в напряжении, каждый раз заставляя полюбить своих героев и сопереживать им и их переживаниям и чувствам, их жизненным коллизиям и перипетиям судеб. От романа к роману мы погружались в самое лоно семьи Форсайтов, переходя от одного члена семейства к другому и узнавая постепенно подробность за подробностью и деталь за деталью. И при этом интерес к чтению сохранялся, а порой приумножался, несмотря на длительность повествования — тут без авторского мастерства никак не обойдёшься! Понятно, что главная заслуга в непреходящем широком интересе читателей к романам Саги принадлежит автору, сумевшему не только придумать притягательный и волнительный для читателя событийный ряд. Но ещё и суметь буквально вырастить не одно поколение персонажей во всём их великолепии слияния человеческих слабостей и достоинств, красоты и отвратности, любви и ненависти, клубка противоречий и целеустремлённости.

Мастерство переводчиков (вот эти фамилии: М. Лорие, Н. Волжина, М. Богословская, Н. Вольпина, Р. Райх, А. Кривцова), сумевших сохранить единство стиля Саги, сохранить и оставить непротиворечивыми фигуры главных героев и других постоянных персонажей — кто бы ни был переводчиком того или иного романа, мы всё равно узнаём и своих любимых и нелюбимых знакомых, и чувствуем единую энергетику всей Саги — так, как будто бы мы читали непосредственно авторский текст. Шесть переводческих имён, шесть разных личностей…

Богатство авторского литературного языка. Несмотря на отсутствие всяких велеречивостей и искусственных словесно-фразеологических красивостей, литературный стиль Голсуорси отточен и филигранен, картины природы переменяются на авторские мысли, переходящие во внутренние монологи персонажей и героев, а те уже заменяются диалогами и картинами быта разных слоёв английского общества — всё эти своевременно делаемые перемены делают текст романов и рассказов (составляющих Интерлюдии) гармоничным и энергетически выверенным, уравновешенным, заставляющим читателя не уставать во время чтения больших объёмов и сохранять интерес к сюжетным поворотам и интригам до самого конца.

Ну и для неискушённого в английских реалиях читателя книга открывает какие-то картины быта англичан; большей частью это аристократическое общество, однако порой мы приходим по приглашению автора Саги в довольно бедные дома простых горожан, а затем вдруг погружаемся в атмосферу парламентских заседаний и закулисных интриг. И в этом смысле книга, Сага становится источником весьма своеобразной информации, превращая наши смутные и расплывчатые представления о послевикторианской Англии в более чёткие и уже цветные картины.

Но главное, что осталось в осадке после прочтения всей Саги — желание купить все романы цикла и поставить их на полочку домашней библиотеки, в надежде вынуть их когда-нибудь поочерёдной из книжной тесноты и вновь вернуться к нашим героям. И соблазнить своих домашних на чтение этого замечательного произведения!

PS Пойду выбрать издание и на всякий случай зайду в наш единственный книжный магазин — вдруг чудо случится уже сегодня! Кто знает...

В этом финальном романе Саги Голуорси ставит главных героев последних романов «Современной комедии» в ситуацию, когда дальше уже оставлять накопившиеся вопросы невозможно, когда нетерпение одних и неразбериху в умах других уже нужно обязательно и без промедления разрешать тем или иным способом. И наша малютка Флер берёт всё в свои руки и (коварная всё-таки женщина!) по сути ставит обе семьи на грань разрыва. Доставляя боль себе самой, своему несостоявшемуся избраннику Джону-Джолиону, своему верному и безропотному супругу Майклу и жене Джона счастливой бедняжке Энн. Да и своему отцу мистеру Сомсу (вот кто в конце-концов любящий заботливый отец, героический старик и настоящий джентльмен!) тоже.

Основная сюжетная оставляющая этого романа как раз таки любовно-романтическая линия, однако между делом перед читателем разворачиваются картины общественной жизни в основном великосветского аристократического общества английской столицы, а параллельно и одновременно он — читатель — погружается в социальную проблематику тех лет, помогая Майклу «решать» насущные проблемы английской действительности на законодательном уровне, да и Флер в этом отношении показывает себя хорошим дельным организатором (вот уж куда надо бы было ей приложить всю свою энергию!).

Но ещё одной основной содержательной линией романа и всей Саги стала жизнь Сомса Форсайта. И чем дальше мы вместе с ним живём рядышком и порой попросту вместе, тем с б0льшим уважением и сочувствием начинаем к нему относиться, сопереживая все катаклизмы его души и его мыслей и чувств. С таким человеком хорошо было бы дружить, дружить по-настоящему, без попыток вкрадчиво попользоваться его кошельком или его связями и знакомствами, но просто общаться и отчасти порой просто быть рядом с ответственным и надёжным человеком.

Как часто нам кажется, что некоторые чувства и отношения уже ушли навсегда и никогда больше не затлеют, ни за что не загорятся. И как неожиданно порой оказывается, что мысли эти и уверенность в этом были ошибочны и попросту смешны, потому что если то, что ты так уверенно отрицаешь, было настоящим, то стоит только упасть маленькой искре, и костёр былого готов вновь запылать со всем пылом и жаром...

Проходит четыре года замужества Флер, они с Майклом живут в Лондоне, Майкл стал парламентарием и всячески продвигает идеи фоггартизма (нового социально-экономического и политического учения, призванного помочь Англии решить ряд демографических, экономических и социальных проблем). А Флер с азартом и увлечённостью занимается накопительством связей со значимыми, громкими и яркими в обществе людьми — этакой своеобразной «охотой на человеков». Столкновение её интересов с мнением о ней представительницы высшего английского общества вызывает конфликт между дамами, в который вынуждены вмешаться уже и представители мужских половин этих семейств... Что-то будет...

Таков внешняя событийная фабула романа. Однако, как мне представляется, автор здесь воспользовался сюжетным рядом прежде всего для того, чтобы познакомить широкого читателя с сутью фоггартизма — не являюсь знатоком истории Англии, но вероятно проблематика кризисного состояния английской экономики, торговли и финансов стояла в середине третьего десятилетия двадцатого века достаточно остро, чтобы можно было включать те или иные идеи, направляемые для выправления существующего положения, в совершенно художественную и отчасти романтическую книгу.

Другая важная составляющая содержания — новомодные и довольно сомнительные морально-этические взгляды у части английского высшего света. И опять мы можем только догадываться, но вероятно проблема падения нравов и максимальной их лёгкости и простоты стояла в Англии (да наверное и во всей Европе) остро, и именно высвечивание этих взглядов Голсуорси сделал одной из главных составляющих романа.

Ну и, конечно же, появление новых персонажей, а также какие-то смутные ожидания возможного ренессанса старых и кажется уже напрочь отгоревших и забытых чувств и даже отношений делают своё дело — читатель переворачивает последнюю страницу романа с тем, чтобы передохнув пару часиков вновь взяться за Голсуорси и вернуться к старым своим знакомым, с которыми уже прожито столько жизней и испытано столько чувств, что впору делать из этого отдельный роман...

И коротенькая цитата — «Правота по долгу службы плохо влияет на характер: адвокаты, священники, полисмены — все от этого страдают» — какая точная постановка вопроса!!! Вот таков язык Голсуорси.

Ну, слава богу! А то я уже начал беспокоиться, что там с нашим Джолионом, уехавшим из Англии навсегда. Но милосердный автор тут же услышал беспокойство и коротенько, но чрезвычайно выпукло и объёмно, ввёл нас в нынешние жизненные реалии Джона и дал крепкую зацепку на новые коллизии в его (и не только его) судьбе...

Проходит буквально 2 года от предыдущих событий и мы оказываемся в гостях у молодой семьи, образовавшейся в конце романа «Сдаётся внаём». Незадолго до этого перешагнувшие двадцатилетние рубежи Майкл и Флер живут в Лондоне и находятся в гуще событий, происходящих в их среде. Флер вовсю интересуется культурной жизнью и общается с молодыми художниками, писателями, скульпторами и прочими творческими личностями, не пренебрегая личными знакомствами с ними и даже порой превращая погоню за таковыми едва ли не в спорт и уж во всяком случае в некое коллекционирование. А Майкл понемногу взрослеет-матереет, он занят издательскими делами и с него постепенно слетает слой за слоем романтический налёт социалистических взглядов — семья и необходимость содержать свою жену постепенно делают своё дело.

Старый Сомс Форсайт — отец Флер — вошёл директорат страхового акционерного общества, а отец Майкла тоже служит там же. Такова фабула событий.

Но на самом деле событийных линий в романе несколько: линия молодой семьи Майкла и Флер и их взаимоотношений друг с другом, а также ещё и с третьим романтическим «игроком» — присутствие романтической любовной линии в романах Саги видимо обязательно, ибо привлекает читателей всех возрастов и держит их в напряжении до самого конца. Да ведь и в жизни реальной всегда полно и романтики и любовных драм и приключений всяких околотелесных и внутридуховных...

Параллельно с молодыми Форсайтами ещё и другая семья оказывается в центре нашего внимания — это простые люди (Тони и Викторина Бикет) даже не среднего достатка, однако не из среды рабочих, но просто горожане, с образованием, но без средств к существованию. И переплетение их личных судеб с нашими Форсайтами представляет не меньший интерес и не меньшие переживания, тем более, что и тут без коллизий не обходится.

И, наконец, деловой конфликт нашего старика Сомса на его «службе» и необходимость принятия им довольно важного и принципиального решения тоже будоражит его жизнь и наше читательское воображение.

Повторять, что всё это сюжетное великолепие написано не менее великолепным языком будет совершенно излишним — несмотря на то, что романы переведены на русский язык разными переводчиками, характеры героев и даже их речевые особенности в общем-то сохраняются и переходят из романа в роман. И вообще, Голсуорси тонок и точен в деталях, умён в рассуждениях, порой афористичен («Пикник — как рождество — в будущем и прошлом лучше, чем в настоящем») и однозначно любит людей, показывая нам их такими, какими их видит и знает — сильными и слабыми, красивыми и не очень, умными и глуповатыми, благородными или отчасти жуликами — всё равно для автора это люди, которые имеют право быть самими собой!

Здесь время событий скачком перепрыгнуло через 20 лет, оставив в междустрочии и Первую Мировую войну, и все три русские революции — автор только вскользь, ровно настолько, насколько это ему нужно, упоминает об участии некоторых второстепенных Форсайтов и отдельных новых персонажей в войне. И соответственно за прошедшее двадцатилетие появилось — выросло и окрепло — новое поколение Форсайтов, и мы помним, что предыдущий роман и заканчивается рождениями дочери в одном семействе, и незадолго до этого появлением сына у другой конфликтующей стороны. Согласитесь, что уже сами эти события и факты буквально подталкивают и нас и автора столкнуть между собой уже молодых людей и посмотреть, что из этого получится...

Как часто в нас живёт Прошлое, живёт крепко и уцеписто, и не просто живёт, но вовсю старается командовать, вмешивается во всё происходящее, гневно хмурит свои бровки и одёргивает, окрикивает, вставляет палки во все колёса и всячески вмешивается в наше Настоящее и, главное, в Будущее. Не зря всякие тени прошлого мистики обычно выводят в отрицательных и устрашающих ролях — разные привидения и прочие негодяи тянут свои когтистые лапы из Прошлого в сюда, в реалии нашей жизни. И даже самые сильные и самые благородные люди никак не могут избавить ни себя самоих, ни своих близких, ни даже своих детей от влияния этих теней, которые являются только их личными тенями и пугалами, однако почему-то оказываются тенями и пугалами и для молодых Форсайтов.

По-прежнему непроходящий интерес к событийной стороне, по-прежнему несколько не наскучившие размышления автора о форсатизме и об сочетании этого, наверное уже уходящего, явления английской общественной жизни с реалиями нового времени — аристократизм и накопление богатства становятся постепенно сами тенями и хоть и цепляются за жизнь, однако уходят старые Форсайты, оставляя уже среднее и молодое поколение лицом к лицу с жизнью...

Совсем небольшое произведение, скорее рассказ, о нескольких днях-неделя-месяцах жизни маленького Джона-Джолиона — сына Ирэн и Джолиона. И опять просто поражаешься мастерству Голсуорси, с которым он точно проникает во внутренний мир 6-7-8-летнего пацанёнка и так снайперски точно рассказывает некоторые повседневные его занятия и жизненные моменты, что ты только диву даёшься, как мог этот английского происхождения и проживания писатель узнать, что происходило именно с тобой, когда ты был такого возраста, как его Джон-Джолион, и как мог он — Голсуорси — узнать, что и как будет не в Джона-Джолиона, но в твоей мальчишеской жизни спустя 40 лет после того, как Голсуорси напишет эти строки...

С момента предыдущих событий прошло несколько лет и Голсуорси нас знакомит с продолжением истории, приключившейся в первом романе. И вновь главными героями оказываются Сомс Форсайт и Ирэн Форсайт. Но история продолжается и тут уже автор более явственно формулирует суть конфликта между рационально-расчётливым Сомсом и духовно-романтической Ирэн. И идея, так неявственно прозвучавшая в первом романе и чуть сильнее выпяченная в Интермедии — идея Красоты и Совершенства (воплощённых в Ирэн) и конфликта этой Красоты с форсайтизмом в лице Сомса — вот эта идея уже чётко формулируется Голсуорси, акценты более точно проставляются, личности более контрастно прорисовываются и глубина конфликта становится максимальной — вплоть до полного и окончательного разрыва между носителями этих противопоставляемых в романе качеств и сущностей.

Нюанс здесь в том, что Голсуорси удалось так подать существо и Сомса и Ирэн и так раскрыть и всю глубинную суть каждого, и сущность конфликта, что и понять можно каждого, и пожалеть каждого, и посочувствовать каждому. И сила эмоциональной вовлечённости читателя в романные события имеет такую силу, что книга читается на одном дыхании и никак не хочется ни прерываться, ни, тем более, откладывать дочитывание на потом — всё сильнее выражено стремление прочитать всю сагу целиком и заподряд, не перемежая другими книгами и авторами.

Первое знакомство с Голусорси, хотя в школьном ещё возрасте какие-то кусочки телеверсии Саги видел. Однако ничего не помню, и потому всё впервые и всё незнакомо.

Первое сравнение вспыхнуло сразу с недавно прочитанным романом Эмиля Золя «Добыча», однако продержалось в одиночестве недолго, ибо затем сразу же пришёл на ум роман «Говардс-Энд». Но всплыли эти книги не потому, что между всеми ими много схожестей или, упаси бог, заимствований и взаимовлияний. Просто и там и тут речь идёт о истории семейства, и там и тут в центре читательского внимания мелодраматические и трагические происшествия с некоторыми членами семьи; и тут и там любовные истории и скандальные эпизоды стали тем, что буквально взорвало жизнь семейств; все три книги написаны с высоким мастерством и мощным эмоциональным фоном...

Трудное однако дело! Вот прочитал (зачем-то!) предисловие и запомнил, что вроде как умом нужно осуждать «собственника» Сомса и вовсю жалеть несчастных любовников, что вроде как в книге Голсуорси гневно осуждает всю систему собственности (может быть это и так) и всех форсайтов и всё форсайтство и форсайтизм, которые и которое так по-хозяйски захватило всё английское общество и подмяло под себя всё духовное, тонкое, чувственное, красивое и искреннее, что было в Великобритании (какие-то отголоски этого отношения Голсуорси к этой проблеме в книге безусловно имеются). Однако вот как хотите, но никакого сочувствия с Ирэн и к бедняге архитектору Босини у меня таки не возникло. Может дело в той самой мужской солидарности, которая безусловно тут присутствует, однако Босини тоже ведь мужчина и по сути занимался истинно мужским «промыслом» (хотя какой это промысел, коли влюбился безбашенно и без всякого расчёта, тут не промысел, а беда!), так что вроде как тоже может получить свою долю сочувствия. Однако нет, не получает, не выходит у меня сочувственной мины. И вроде как в последней главе можно понять всю глубину чувств вернувшейся подневольно и безысходно в «логово» мужа Ирэн — Голсуорси удалось точно сформулировать истинные её чувства и мотивы и состояние, — но всё равно не могу искренне её пожалеть. Хотя надо бы...

Однако вся эта любовно-драматическая передряга совсем не затмевает боковых веточек повествования, и боковых же персонажей — в основном тоже Форсайтов. И тут обнаруживаются любопытные личности — некоторые так себе, но отдельные просто на диво замечательные люди — сейчас я прежде всего имею ввиду старого Джолиона. И вообще вот эта веточка взаимоотношений между молодым Джолионом, его отцом старым Джолионом и остальными Форсайтами куда как не менее важна, нежели история перекрёстных отношений между Ирэн и Босини и Джун и Сомсом.

Если парень в горах — не ах,

Если сразу раскис и — вниз,

Шаг ступил на ледник и — сник,

Оступился — и в крик.

(В. Высоцкий «Песня о друге»)

Давно известно, что лучше всего людей сплачивает совместно проведённое время, но ещё лучше какая-то совместная деятельность — приём пищи, ночлег, игра, работа в одной команде, путешествие и приключение. И даже если в такой команде окажется тот, кто и человеком-то вовсе не является, всё равно — даже такое существо становится полноправным членом команды. С соответствующим отношением к себе. Даже если это существо не только не человек, но и не землянин...

А уж если то ты его тащишь на верёвке вверх, то он тебя страхует, идя с тобой в одной связке по смертельно опасным склонам и гребням К2 ( Чогори, Дапсанг, Годвин-Остен), то тут и к бабке не ходи, но либо вы станете верными друзьями и надёжными партнёрами, либо навсегда рассоритесь и разойдётесь по разным городам, материкам и планетам.

А впереди ждёт он — сверкающий Олимп, мечта всех альпинистов Солнечной системы, 21 км вверх по вертикали (а по некоторым другим данным 27 км!)... и 55 с половиной млн км от Земли, считая по кратчайшей...

Ожидания почти не совпали с реальностью — книга оказалась куда интереснее и легче в прочтении, нежели представлялось на подступах к ней. Возможно это приятное и знакомое восприятие Плутонии отчасти связано с неким переносом от книг, описывающих реальные путешествия, на эту, фантастическую книгу. Я имею ввиду, прежде всего, протянувшуюся в сознании связь Плутонии с книгой Беллинсгаузена об открытии Антарктиды. Суховатый и практически деловой, скупой на описания и почти дневниковый язык Обручева, каким он был добрую первую четверть романа, едва ли не совпадает по стилистике с языком Фаддея Беллинсгаузена — при всём при том, что эти книги разделяют не только жанры, но и целое столетие. И вот эта цепочка-связь позволила сразу включить «узнавание» и «приятие» книги Обручева, увидеть в ней следы книг путешественных и написанных путешественниками, а не кабинетными мечтателями.

Повествование немного оживляется, когда экспедиционный отряд оказывается в недрах и начинаются, собственно говоря, настоящие приключения, открытия, происшествия, случаи и прочие внезапности, свойственные для приключенческой и фантастической литературы того периода (начало XX столетия). Однако и здесь учёный Обручев не входит в конфликт с писателем-фантастом Обручевым, но действует с ним заодно — книга плотно напичкана всякими научными и гипотетическими сведениями и представлениями, начиная от набросков о строении земного шара и его тектонике и геологии и заканчивая уже палеонтологическими и биологическими, включая антропологические, нюансами — вместе с экспедиционерами читатель знакомится не только с начинкой внутренней полости Земли, но ещё и изучает картину происхождения и развития жизни на нашей планете, разматывая этот любопытный клубок в обратную сторону и погружаясь не только в кайнозой и мезозой, но и практически уходя глубже — в обоих смыслах. И потому кроме приключенческой интересности у книги по-прежнему есть и познавательная польза, хотя, наверное, уже слегка устаревшая и по содержанию и по форме подачи...

Читается Плутония на одном дыхании (например, мне, после многомесячных тренировок чтения на скорость, на усвоение Плутонии потребовались всего одни сутки) и без всяких засыпательных или зевательных отключений. Что и говорить, порадовал Обручев.

Какая крепкая, добротная и основательная книга.

С совершенно чёткой и ясно прописанной идеей;

с абсолютным соответствием жанру ТНФ (твёрдая научная фантастика);

с великолепно придуманным и тщательно прописанным событийным рядом;

с хитромудрыми и одновременно незамысловатыми крючками для зацепки читательского интереса — так что и замечаешь, что тебя «ведут», но с крючка срываться совсем не хочется;

с могучим и триллероватым видеорядом, буквально встроенным в страницы книги — люди с воображением легко представят себе все эти жутьнаводящие и содроганиявызывающие картинки;

не без некоторого любовного пафоса и даже о некоем моралите автор не забыла.

В принципе, готовый сценарий для хорошего приключенческо-фантастического фильма.

Гипотеза панспермии существует давно и многие вполне серьёзные учёные именно этот механизм зарождения Жизни на Земле считают единственно верным.

Падения на Землю всякого внутрисистемного и межзвёздного космического мусора (пыли и метеоритных тел) и даже небольших астероидов совсем не являются исключительно редкими явлениями — падающие «звёзды» валятся на Землю непрерывным потоком, то и дело приходят сообщения, а с некоторых пор даже видеозаписи, о явлениях болидов; периодически мы узнаём о пролёте мимо Земли уже вполне страшненьких «космических камешков» размерами в десятки и сотни метров — и каждый раз радуемся, что в этот раз Мироздание промахнулось... В общем, «гости» прибывают в наш космический дом непрерывно. И предположить, что один из таких камушков был «заселён», совсем не сложно.

А что будет, если эта чужая и чуждая нашей биосфере «жизнь» сумеет не только выжить, но ещё и активизируется и научится ускорять процесс собственной эволюции?..

А как поведут себя космонавты, астронавты, тейконавты и все прочие покорители Вселенной в случае биологического заражения орбитальной станции?

А что будут делать остающиеся на Земле насовцы и цуповцы?

И какой мощной и всепобеждающей силой является настоящая Любовь!

В общем, если вы соскучились по крепкой, добротной и основательной научной фантастике, то вам сюда!

Не стоит даже пытаться скрывать, что фамилия Дяченко для меня означает ожидание встречи с чем-то новым, всегда красивым, обязательно умным, зачастую неожиданным и по-любому приятным. Не стала в этом смысле исключением и эта книга.

Не знаю, откуда возникло это ощущение, но совершенно точно привкусы и ароматы, и даже тени стругацкости стали ощущаться буквально с первого десятка прочитанных страниц и оставались до самого конца. Возможно всё дело в масштабе поставленной фантастическим допущением проблемы (помните «За миллиард лет до конца света»?), а может всё оттого, что помимо утопической картины возникающего будущего авторы тут же сначала полунамёками, а затем уже и во весь рост ставят дилемму морально-нравственного порядка, да ещё и подкрепляют это социотехнологическими поисками и социокультурными прогнозами. И сама манера выдачи читателю идейного материала по порциям и в полуприготовленном виде тоже очень напоминает АБС — и именно такой писательский приём более всего заставляет читателя самому строить варианты развития сюжета, спорить с авторами и с их героями, проживать и переживать вместе с ними всеми завихрения сюжета и коллизии отношений, т.е. попросту жить в книге и жить с книгой и книгой.

ужасно хочется раздумывать над всеми заданными авторами и героями романа вопросами и дальше, строить гипотезы и ... возможно ждать продолжения или окончания.

А вы помните те времена, когда зачитывались до новых, уже добавленных вашими руками дыр романами Жаколио, Буссенара, Майн Рида и Купера, Джека Лондона и Саббатини? Когда крики «Пиастры! Пиастры!» и песенка про пятнадцать человек на сундук мертвеца будила и так не спящее воображение и наполняла воздух наших подворотен морскими солёными брызгами, гулом туго натянутых парусов и шелестом платьем захваченных командой вашего брига красавиц — они тут же покоряли сердца пахнущих ромом, табаком и порохом галантных морских злодеев в камзолах и шляпах с перьями. Когда команда «Свистать всех наверх!», слышимая во всех закоулках наших ещё не заставленных личными авто дворов, и в самом деле означала, что нужно стремглав лететь на капитанский зов на чердак или на крышу сарая Дядисерёжи или лезть на громадный тополь, в общем туда, где прятался от взрослого мирного скучного сухопутного населения ваш пиратский штаб. Когда ваши деревянные мечи и шпаги не сухо трещали, сталкиваясь в нешуточных морских сражениях на палубах ваших корветов и фрегатов, бригов и баркентин, но буквально звенели металлом, благородной яростью и отвагой, и когда споры кто кого впервее заколол прекращались только потому, что нужно было вновь наполнять ветром паруса и отправляться за тридевять земель на какие-нибудь новые неоткрытые ещё острова...

В общем, эта книга, написанная столетие назад, вовсю поможет вам хоть на недолго вернуться туда, где живут Море, Отвага, Благородство, Дружба и конечно же Любовь :-)

PS Несколько прозаических и отчасти технических моментов. Конечно эта книга не безупречна, слегка наивна, отчасти банальна и немного старомодна. Естественно там есть казусы переводчика, типа «Кармо тоже повесил нос, убитый бесславным концом своего закадычного друга бедняги гамбуржца». Однако всё, написанное этажом выше, с лихвой возмещает эти пятнистые оттенки и оставляет в послечтении всё-таки вполне приятные впечатления :-)

Как-то сложно и неровно складываются у меня отношения с Торнтоном Уайлдером. Третья его прочитанная книга и третий раз не всегда понимаю, что он имеет ввиду и какие цели преследует, выстраивая книжный событийный ряд. Вот вроде и читать интересно, и герои понятны и непротиворечивы, и эмоциональная отдача есть в связи с отдельными поступками героев и некоторыми событиями романа, и холодным умом что-то понимаешь (но наверное уже только потому, что прочитал аннотацию и затем ещё авторское послесловие к роману), а вот закончилась книга, и после неё в голове и в душе пустота и холодок недоумения... А жаль...

Героями Стейнбека стали потомки испанцев-первопоселенцев, осевшие и закрепившиеся на этих землях и вместе с англоязычной частью населения городка составляющие его «кровь, пот и слёзы». Автор знакомит нас наверное с самыми маргинальными и асоциальными горожанами, у которых кроме их собственных жизней да одёжных лохмотьев больше ничего и нет. Эти люди вряд ли составляют красу и гордость Америки, причём в обоих смыслах этого выражения — ни они своим существованием, поведением и трудом не добавляют красоты и гордости Америке, ни у Америки нету поводов гордится ими. Пьяницы и дебоширы, хулиганы и мелкие воришки, жулики и побирушки, БОМЖи и завсегдатаи тюремных городских камер — ну что может быть привлекательного в людях такого сорта!

Ан нет! Как бы мы критично и даже с неким превосходством и вероятным отвращением не относились к таким людям, но, по крайней мере, вот эти книжные стейнбековские «отбросы общества» всё-таки зачастую вызывают симпатию и отчасти зависть. И поводов к тому несколько. Ну вот, например, они умеют говорить правду, при всём при том что и наврать и нафантазировать способны безмерно. Они могут быть бескорыстными бессребрениками и даже накопителями и хранителями каких-то копеечных сумм, если это имеет некую возвышенную цель, хотя чаще всего любая денежка немедля превращается в пару бутылок чего-то крепкого. Эта шайка-лейка имеет свою шкалу ценностей и моральных установок и решительно наказывает одного из своих членов за кражу у приятеля, тут же прощая его и искренне помогая ему залечить ими же нанесённые побои. Они умеют делиться последним куском хлеба и последним глотком вина хоть с человеком, хоть с голодным псом, хотя ни вина ни хлеба у них никогда нет в достатке и тем более нет в избытке. И, наконец, они истинно свободны, свободны той свободой, за которой уже ничего нет...

Странным образом получилось, что до сих пор «ПРОЩАНИЕ С МАТЁРОЙ» не читал. Хотя содержание в общем-то знал — по крайней мере общую схему событий и сюжетную основу, но вот сам текст в руки не брал. И не то, чтобы из какого-то принципа или по недомыслию, а просто так получалось. Точнее — не получалось.

Запоздалое «свидание» с Матёрой превратилось даже не просто в литературно-читательское пиршество и не только в тревожные и порой мучительные невнятные рассуждения и поиски ответов на извечные русские вопросы «Кто мы? Откуда мы взялись? Куда идём?», но ещё и настоящее свидание со своей малой родиной — родом я из тех мест, о которых пишет Валентин Распутин, иркутянин я, сибиряк (не коренной, правда, но всё равно, там родился и именно сибиряком всё чаще себя ощущаю и порой позиционирую вплоть до готовности обозначить однажды таковое своё качество при очередной переписи населения в графе «национальность»).

Эта повесть удивительным и случайным образом совпала по настроению и отчасти по внутренней сути с предыдущей библиотечной прочитанной книгой («Русские: рассказы»). Совпала и стала не то предтечей, не то — в моём случае — прямым продолжением поисков ответов на сформулированные выше вопросы о нашей народной и национальной сути, о внутренней сущности русскости. И в поисках ответов на эти многажды уже переиначенные и отчасти затрёпанные вопросы много открывается горечи и сокрушения, много всякого рода нашей русской и российской дурости, расхлябанности и сойдётитакости, много печали и недоумения...

Выписанные с тщанием и любовью образы деревенских матёрских старух и стариков будто взяты из гущи деревенской жизни середины 60-х и просто перенесены текстом книги в нашу современность; перенесены и поставлены перед нами немым вопросом и прямым укором. И это строгие и одновременно любящие глаза бабки Дарьи смотрят сейчас прямо в душу и мне, и моим детям, и всему моему поколению, и вообще всем нам — смотрят уже из глубины времён и поколений, предшествовавших нам, ставившим на ноги и собиравшим по крохам эту страну и эту землю и саму Русь; смотрят требовательно и с тревогой... и с надеждой...

Не знаю, входит ли эта повесть в программный школьный список русской литературы, но как по мне, так хотя бы факультативно и рекомендательно должна входить — пусть только для того, чтобы каждый школяр запомнил, что такая книга есть, и однажды всё-таки взял её в руки и прочёл.

Эмиль Золя для меня пока ещё терра инкогнита и его авторский литературный стиль — неоткрытая книга, которую, судя по первому впечатлению предстоит ещё открывать и открывать.

Прежде всего, его литературный язык максимально точно совпадает с моими личными и индивидуальными способностями и возможностями воспринимать письменный текст. Мастерские описания картин внешнего мира наполнены запахами и звуками, цветом и вкусом, тактильными и чувственными образами и ощущениями и формируют картину мира, воспроизводимого Эмилем Золя, целиком и полностью — наверное сценаристам и режиссёрам, вознамерившимся снимать фильмы по книгам Золя («ладно-ладно, пока по единственной прочитанной тобой книге» — возражает мой внутренний оппонент и критик) и придумывать самим ничего не нужно, просто выполни всё то, что у автора книги написано, расставь предметы внешнего антуража так, как они стоят в книжном изложении и одень героев точно в соответствии с описаниями, и пусть они ещё говорят так, как нужно говорить в тех ситуациях, в которые их поместил Эмиль Золя — вот собственно и всё, фильм будет обречён на успех. Тем более, что и фабула романа, его событийный и идейный ряд тоже и актуальны и интересны, и волнующи и привлекательны, да ещё и максимально — насколько это позволяет статус жанра — наполнены эротизмом и чувственной негой. И потому Эмиля Золя, при наличии соответствующей вакансии, вполне можно было бы назначать если не на должность Творца, то тогда его ближайшего помощника и соавтора — творимый им мир наверное является точной зеркальной копией мира реального.

Другая сторона романа — в нём с безжалостным раскрытием показаны все признаки падения нравов и всё обнищание духа, произошедшие во Франции в годы правления Наполеона III — вторая половина XIX века. Как там в марксизме — налицо явный кризис буржуазного общества и буржуазных общественных отношений. И в голове сразу Маяковский «Ешь ананасы, рябчиков жуй...» — и точно, подсказывает память, скоро грядёт Марсельеза и Парижская Коммуна, и Вторая империя падёт! И детальные и буквально пошаговые инструкции как поучаствовать в финансовых и деловых аферах и наварить при этом солидный куш и откусить изрядный кус делают чтение этих мест отчасти любовного романа совсем не скучным, но, напротив, оттеняют страсть и содом и гоморру...

И личные судьбы героев книги, и все пороки высшего парижского света, и великолепные описания, точные портреты героев и персонажей, крутая (как сказали бы теперь) фабула — всё это делает книгу интересной, вкусной, красивой, волнительной и побуждает задаться целью заняться судьбами Ругонов Маккары всерьёз, тем более, что серия из 20 романов позволяет вовсю и в полной мере насладиться творчеством Эмиля Золя. Так что будет чем заняться в 2016 году.

Жутко коварная книга! Практически «три в одном флаконе»: первые две части книги составляют историю любви молодого парня по имени Мартин и не менее молодой и очаровательно красивой девушки Алехандры (тут в голове рефреном зазвучало никитинское «Александра, Александра...»); третья махрово расцветает магическим реализмом, трансцендентностью, метафизичностью и прочими прелестями объявленного в аннотации жанра; а в четвёртой помимо объединения первых трёх можно вместе с автором и апологетами этих политических учений вовсю пофилософствовать о природе и сути анархизма и коммунизма, погрузившись заодно в практику анархо-революционной борьбы (мало отличавшуюся от банальных гангстерско-бандитских нападений с целью грабежа и разбоя). И потому первая половина книги читается как сентиментальная драматическая романтическая повесть — с тонко прочувствованным автором и точно им переданным внутренним миром главного героя этой части книги Мартина, с его томлениями и метаниями, страданиями и ревностями, желаниями и поведенческими глупостями (которые становятся глупостями уже только с высоты собственных прожитых лет и собственного в некоторых моментах порой похожего опыта...). зато третья часть по сути предстаёт перед читателем книгой в книге — со своим главным героем и второстепенными персонажами, со своим событийным рядом, с отдельной философской идеей и даже с идеями, ибо их несколько; со своей внутренней логикой и своим собственным языковым слогом. И тут любители магического реализма могут вовсю попиршествовать и полакомиться авторскими находками и фантазиями. Но вот заключительная часть объясняет и расставляет на свои места всё, начиная от названия романа и заканчивая самыми непонятыми кусочками текста из предыдущих глав.

Нельзя сказать, что книга читается легко — где вы видели настоящую магиреалистическую книгу, о которой можно было бы так сказать! Однако никакого томления духа и кусания локтей в мечтаниях повернуть всё назад и близко не наблюдается, — скорее наоборот, каждый смысловой кусок уписывается читающим со своим вкусовым и ароматическим изыском и сопутствующим урчанием, и попытки ближних домашних вернуть тебя в лоно семьи встречают стойкое сопротивление — «оставьте меня в покое, вы что, не видите, что я в Аргентине, ч0рт побери!» — гневно и одновременно просительно бубните вы, и вас снисходительно прощают и оставляют наедине с великолепием аргентинского разлива...

Казалось бы содержание этого романа ну никак не может быть связано ни с кем из нас — сами подумайте, сколько наберётся на свете людей клоунской профессии, да ещё вдобавок не из цирковых, а работающих по разовым договорам и контрактам... Однако по мере чтения всё больше проникаешься ощущениями, что книга-то написана практически про тебя — разве не было в твоей жизни периода провала и застоя, разве не рвались самые прочные и тёплые искренние связи с самыми любимыми и желанными, разве никогда не перещупывал ты карманы своих ношенных-переношенных-заношенных одёжек в надежде найти там завалящийся рублишко или хотя бы мелочишку, разве не искал ты помощи и участия у родных и близких, у друзей и знакомых; разве не случалось с тобой пусть не всего вот этого перечисленного и поименованного, но чего-то такого, что ощущалось как полное и глубокое падение если и вовсе не как крах...

А ещё этот роман очень похож на исповедь — не ту классическую религиозную исповедь прихожанина перед священником, но исповедь как открытый внезапно сундук со всем нажитым и прожитым и сокровенным — смотрите, люди добрые, чем богаты, тем и рады. А там и исподнее стиранное да и не стиранное тоже, но и костюмчики парадные, и тут же повседневное...

Но ещё одним смысловым акцентом романа (и тут уже ёрничать не пристало, не тот случай) стала тема нацизма и того, как трансформируется немецкий сочувствовавший некогда национал-социализму человек, не говоря уже о активном его стороннике, в тихого и скромного, демократически и гуманистически настроенного обывателя-немца с насквозь христианским сознанием и раскаянием... Вот только не у всякого взгляд изменился при этом, и сквозь умилительные интонации и сюсюкания порой проблескивает прежний оловянный волчий прищур!

Великолепная книга!

Есть какая-то совершенно особенная и не вдруг объяснимая магия в разного рода курсантских книгах. Сразу в голове всплывают «Доктора флота» Евсея Львовича Баренбойма, «Золотые нашивки» Юрия Клименченко, «Мальчики с бантиками» Валентина Саввича Пикуля, автобиографические повести Виктора Конецкого и Булата Окуджавы, Владимира Санина и других служивых людей, оставивших читателям совершенно уникальные по содержанию (в силу автобиографичности и потому индивидуальности) и вместе с тем такие похожие друг на друга записки. Похожесть эта происходит видимо от той тёплой ностальгической волны, которая исходит от этой совершенно особой литературы. И даже если эти полумальчишеские воспоминания связаны с труднейшими годами жизни (прежде всего с военным лихолетьем), всё равно поволока романтизма и ностальгической то ли тоски, то ли просто нежности так и струится со страниц таких книг.

Именно такого рода литературу и представляет автобиографический роман Александра Куприна «Юнкера». Однако по содержанию такие книги всё же сильно разнятся, потому что личный опыт и личные переживания героев книги всегда уникальны и не тиражированы. И тем более, если речь идёт о воспоминаниях и пребывании мальчика-юноши в кадетском и затем в юнкерском училище, да ещё и во времена предпоследнего императора, т.е. вообще в совершенно другую эпоху — совершенно особый и пожалуй единичный случай.

Этот роман отличается от многих других курсантских романов как раз более усиленной долей личного и полуинтимного; здесь совсем мало шагистики и другой военной составляющей, зато довольно много того, что составляет больше внутренний мир молодого человека в период его созревания. Отсюда довольно многочисленные влюблённости и полудетские невинные романы и флирты, отсюда же тонкий мир чувственных переживаний, волнений и мечтаний молодого человека. А сама училищная атмосфера обозначена довольно скромно, хотя и весьма красочно — многие фигуры училищных офицеров, а также сотоварищей Алёши (так зовут нашего героя) колоритны и ярко представимы.

Всё это выписано с такой любовью и таким искренним и неподдельным чувством, да впридачу с таким писательским мастерством и талантом, что роман читается взахлёб и дунком. А автор неминуемо попадает в высшие этажи рейтинга и перемещается на первые номера «хотелок».

Фамилия автора — Бестужев-Марлинский — была смутно знакома со школьных ещё времён, но только знакома и только фамилия — наверное в силу необычности сочетания декабрист-писатель.

Второе прикосновение к этой двойной фамилии произошло совсем недавно во время чтения исторических миниатюр Пикуля — Бестужев-Марлинский был героем одного из очерков Валентина Саввича, и необычность, драматичность и трагическая тайна его судьбы настолько сильно всколыхнули читательское естество, что я тут же воспользовался случаем и заказал этого автора в качестве русского национального классика в свеженьком туре Игры в классики. Ну, а выбор именно на это произведение автора выпал потому, что как-никак родная морская тема.

Однако тема оказалась морской постольку-поскольку. На самом деле в этой повести мы сталкиваемся с романтической и трагической историей любви, а от моря здесь только и есть, что один из главных героев является капитаном того самого заглавного фрегата «Надежда», да ещё описанное совершенно вторым планом и на вторых ролях довольно непродолжительное плавание этого корабля военно-морского флота российского от берегов Кронштадта до туманного Альбиона.

Поскольку раскрывать тайну и интригу сюжета будет непорядочно, то на этом и остановимся, разве что стоит упомянуть, что написано всё это в стилистике первой половины XIX столетия (ну, вы понимаете, Пушкин там, Лермонтов, Одоевский, Гоголь...), и представляет некоторое смешение главенствовавшего в те времена и доминирующего в романе романтического стиля с реализмом, однако последнего совсем малозаметные крохи, так что настраивайтесь на романтический лад и открывайте первую страницу...

«О, как сердита я на тетушку Москву, что ты не со мной теперь, мой ангельчик Софья! Мне столько, столько надо рассказать тебе...»

Постапокалиптическая антиутопия. Или антиутопический постапокалипсис.

А если отбросить в сторону возню с определениями и вариантами классификации жанра, то очень добротная НФ с увлекательным сюжетом, великолепной фабулой, рельефными характерными героями и персонажами, мастерски собранной смесью всякого рода итроверсивных томлений и блужданий духа с динамичным экшеном и глубокой предупрежденческой идеей.

С срыванием всяческих маскирующих одежд и демонстрацией истинного лица современной человеческой культуры и цивилизации.

С умело выстроенной интригой, с тайнами и загадками, постепенно раскрывающимися в процессе развития сюжета и однако всё равно оставившими финал открытым.

С мастерским приятным литературным изложением всего придуманного, оставившим после прочтения желание ещё раз прикоснуться к творчеству Маргарет Этвуд.