А вот не верьте аннотации к этому изданию романа Ремарка. Потому что содержание и смыслы романа лежат совсем в другой плоскости, хотя генеральная антивоенная линия безусловно совпадает по вектору с аннотированной. И хотя в романе есть и зверства фашистов на оккупированных территориях и в особенности в СССР, и есть сочувствие автора борьбе прогрессивных сил, всё-таки главной мыслью Ремарка, вероятно, было стремление показать все ужасы и бессмысленность войны, всю малость человеческой личности и бессилие этой личности тому военному тотальному механизму, который образуется в военное время и подчиняет себе всё и вся, переламывая и если надо, то и перемалывая всё, что попадает в жернова этой страшной мельницы.

В качестве главного героя Ремарк выбирает обыкновенного немецкого солдата, не шибко героя (однако имеющего не одну и не две боевые награды), но и не трусливого подлеца, а простого солдата-ветерана, за плечами которого и французская компания, и африканский поход, и теперь вот уже длящаяся три года война на территории СССР. Гребер воюет, по сути, сразу с окончания школы, и все эти предыдущие компании воспринимались им, как и абсолютным большинством немцев, совершенно справедливыми и законными со стороны Германии, потерпевшей поражение в Первой Мировой и стремящейся восстановить «справедливость» по отношению к себе и своей стране. И даже все те потери среди своих и все те осмысленные и бессмысленные, но в любом случае неизбежные потери среди населения оккупируемых Германией стран воспринимались и Гребером и всеми немцами как неизбежное зло (о реакциях и отношениях к убиваемым и погибаемым упёртых наци и фаши мы здесь сейчас не говорим, потому что с ними вообще всё ясно, про них в других книгах можно прочитать). Однако русская кампания стала для Германии совсем другой, и когда рейх стал терпеть поражение за поражением и когда война, пусть пока только в виде бомбардировок немецких городов, переместилась и на германскую территорию, то многие немцы вдруг прозрели и протрезвели.

Наш немецкий солдат едет в очередной отпуск на родину, желания его понятны и просты — родители, отдых, встретиться с друзьями, навестить старика-преподавателя, возможно закрутить роман... Обыкновенные солдатские желания и чаяния. Однако реалии тыловой немецкой жизни теперь совсем иные, нежели когда война только начиналась — как говорится, и дым пожиже, и труба пониже. И Гребер вовсю хватил лиха и в поисках потерявшейся родительской семьи, и пережив бомбёжки союзной авиации, и испытывая сильные личные чувства и всё больше понимая, что ничего ему изменить невозможно и остаётся только исполнять свой солдатский долг.

Концовка романа автором сделана трагичной, и это безусловно верный ход, ибо иначе полетела бы к чертям собачьим суть ремарковской идеи и мысли — война бесчеловечна в любом случае. Нельзя было в этом романе делать хэппи энд. Вот Ремарк его и не сделал.

Начало этой книги — по сути своей скорее являющейся научной или хотя бы научно-популярной (впрочем с популярностью я, возможно, погорячился), но скорее это теперь назвали бы монографией — было довольно интересным: с давних лет люблю всякое историческое и околокультурное. Однако эта интересность скоренько сошла если не на «нет», то вместо полноводного бурливого потока превратилась в полуиссохший вымученный ручеёк — вязкая плотная манера изложения изученного и исследуемого материала напрочь исключила возможность вникать в написанное привычными приёмами скорочтения, отчего усталость вперемешку с сонливостью наваливались довольно быстро. И моё книгофилское естество начало было томиться в попытках не только ухватить за хвосты все содержательные аспекты, но ещё и подсчитывать, в какие сроки я закончу экскурс в историю, если буду продолжать внимать книге со скоростью улитки на склоне. И вот эти отвлечения на совсем не высшую математику отвлекали ещё более, чем скучность изложения, и я совсем уж было пал духом, как вдруг поймал себя на том, что уже довольно давно ощущаю исходящий с книжных страниц странно-знакомый запашок узнавания, скрашивающий скучности и томительности. «Да нет, я точно помню, что не читал эту работу Хёйзинги» — уговаривал я сам себя, но ощущение дежавю никак не исчезало — мало того, оно, наоборот, прибавляло в сочности и колоритности, превращаясь из смутного полунамёка в припоминание и соотнесение с чем-то давным-давно знакомым и назубок помнимым... Вспомнил!..

На самом деле, для того, чтобы успешно написать какой-нибудь более-менее правдоподобный средневековый роман, непременно нужно было бы сначала прочитать эту книгу. Потому что роман Хёйзинги по сути является подробнейшей и подетальнейшей инструкцией к матрице позднесредневекового мира. Матрицей, с которой такой позднесредневековый мир можно было бы штамповать, не особо подвергая его дальнейшей обработке — шлифовке, притирке, шабрению, юстировке и всем прочим доводочным операциям. Ибо за какую сторону жизни в те позднерыцарские времена ни возьмись, а у Хёйзинги она тут как тут — не позабыта-позаброшена, но расписана со всеми смысловыми и антуражно-абрисными нюансами. Внешний вид разных населенческих слоёв? Их образ жизни — хоть духовно-церковной, хоть бытовой и повседневной? Верования и религия? Искусство и реальная жизнь в их взаимопроникновении и взаимодействии: литература, живопись, скульптура и архитектура? Рыцарские метания по европам и ближним востокам, иерусалимам и византиям, выхолащивание рыцарства как понятия и сути? Мода мужская и мода женская? Взаимоотношения полов; любовь плотская и любовь возвышенная, эротизм и отношение к женщине? Стратификация и классовая структура общества? Обрядовость и избыточная пышность жизни верхних и знатных? Пасторальные тенденции и уход от реальности? Вторя Гоголю, впору воскликнуть изумлённо: «Чего только нет на этой ярмарке, было бы рублей тридцать, но и их бы не хватило, чтобы всё купить».

Но ведь вы, небось, недоумеваете, что это за интригу тут создаёт комментадор-рецензент, написав в конце первого абзаца восклицательное «Вспомнил!» и далее ни полусловом не упомянув о том, что же именно ему вспомнилось? Не поверите — роман своих любимых социально-фантастических авторов Аркадия и Бориса Стругацких «Трудно быть богом». Потому что уж слишком велик соблазн дать всем этим средневековым исследованиям Хёйзинги подзаголовок «Страсти по Арканару» — уж больно точно совпадают не только атрибуты внешнего мира обеих книг, но и сама тягостная атмосфера всеобщих страха и несвободы, насилия и упадка нравов, сочетание пышного великолепие одежд и увечно-убогого скудоумия внутреннего мира, царящего в людях той эпохи. И при чтении глав «Осени средневековья» порой так и слышался звон шпор шагающих по тесным кривым арканарским улочкам благородных дона Руматы Эсторского и барона Пампы, а где-то совсем рядом с ними ухмылялись ночные волки Ваги Колеса и строили и сдваивали свои тяжёлые мрачные ряды чёрные монахи дона Рэбы... От всего этого внезапного подселения чтение вместо тягомотной обязанности превратилось в конце концов в увлекательную игру — «А как бы повёл себя дон Румата в той или иной описываемой Хёйзингой ситуации?», — пытался сообразить я, а на заднем плане уже стояли и скорбно смотрели мне в глаза Кира и Уно... Так что совсем не удивлюсь, если окажется, что Стругацкие перед написанием своего средневековья читали-таки Хёйзингу!

Но другая ассоциация вылезла уже совсем других толка и сути. Все эти аналитические описания и копания оченно мне напомнили анатомические операции с человеческим телом, выполняемые либо начинающим и потому неопытным анатомом, либо вообще неким инопланетным исследователем, который, нимало не сомневаясь в своём праве, схватил живого человека и, распялив его на препарационном столе, пластает корчащееся тело на органы и члены, цокая своим инопланетным языком (или что там у него вместо этого имеется) и покачивая своей инопланетной башкой. Но вот, доведя эту анатомо-аналитическую процедуру до конца, наш незадачливый анатом-препаратор начинает складывать и сшивать всё в обратном порядке, а потом получает вместо бывшего живого человекообразного то, что называют кадавр вульгарис или в лучшем случае чудищем-детищем доктора Франкенштейна. Вот точно так и я попробовал сложить все детали представленного нам анатомом Хёйзингой паззла и живого человеческого общества конца XIV – начала XV веков не получил. Паззл сложился и картинка сложилась, но получилась именно картинка — застывшая, обездвиженная и плоская. Точно такая, какими выглядят люди на картинах художников той поры. Хотя... ведь никто и не обещал погрузить читателя в недра живого общества позднего средневековья...

Чтение книги оставило немного странное и не до конца понятное ощущение. Вроде бы и книга неплохая: с литературным языком и переводом всё в порядке, и тема злободневная и чувствительная — человеческие отношения после нескольких десятилетий супружества и связанные с этими взаимоотношениями чувства и переживания, и боковые ответвления сюжета вполне приличные — ну там, зверушки всякие, симпатишные и не особо, человеки разные и тоже различных степеней привлекательности, и отдельная сюжетная линия о бюро находок метрополитена весьма занятна... В общем, всё вроде складно да ладно, а впечатление осталось какое-то никакое. Никаковское. Не затронулись чувствительные струнки моей души, Не всплеснулась ответная волна сочувствия в сочувственных местах. Просто обычная неплохая книга, одна из многих рядовых неплохих книг, которая, как и эти многие другие, уйдёт в паутину забытия... Может всё дело в ощущении некоей чужеродности, какой-то смутной волне ненашего, неродного?..

Чтение этого романа внезапно напомнило мартингарднеровскую инструкцию по прохождению лабиринта — нужно прикоснуться рукой к стене и идти не отрывая руки и ставя метки на поворотах и перекрёстках, следуя всем изгибам лабиринтской метрики. Вероятно эта тесейско-минотаврско-критская ассоциация возникла из-за манеры Дины Рубиной описывать детально и подробно буквально все-все завитушки сюжетного пространства, куда бы не бросило персонажа в данную минуту: если это какие-то воспоминания, то нам расскажут все предыдущие события пошагово и поминутно, если это рефлексия героя, то мы насладимся ею сполна и по завязочки. Иногда казалось, что Автор так и не приступит к повествованию в его основном сюжетном стволе, расписывая каждый отдельный листочек будущего громадного дерева до самой тоненькой жилочки-прожилочки и до самой мелкой букашки, пасущейся на этом листочке. Однако такая неспешность и дотошность романессы оказалась вполне оправданной (и не только в отношении этого второго романа трилогии, но и всего трёхтомья) — зато читатель получает настолько законченный и живой портрет главного героя, да и всех остальных персонажей тоже, что кажется —знаешь этих людей практически братским знанием, словно вырос вместе с ними на одном дворе и выел не один мешок соли.

Если говорить об энергетике книги, то Дина Рубина умело её организует и управляет всплесками и сгущениями энергетических выбросов и вбросов, закручивая сюжет то туда то сюда и отправляя своих персонажей в самые остросюжетные и горячие места и точки, пунктиры и многоточия — отчасти даже элементы боевика и триллера встретятся нам на тернистом читательском пути.

Однако, что за сильнодействующий роман без каких-либо любовных коллизий и перверзий? И потому будут вам и коллизии, и перверзии (только не в сексуально-патологическом смысле этого термина), и страсти и мордасти.

Ну, а про шпионскую и политико-детективную составляющую этого романа даже и говорить не нужно — в аннотации нам намёки сделали и потому мы готовы следовать за агентурно-разведывательными событиями романа в самые разные точки планеты.

Говорящий не практикует, а практикующий не говорит!

И в самом деле, тот, кто глубоко и всерьёз увлечён серьёзными, мощными апробированными психотехниками просветления и достижения нирваны, чаще всего не отвлекается на рассказы о своих методах, методиках и технических приёмах. Ему и некогда и незачем. Зато тот, кто довольно близко подпущен к сути этих практик, но при этом сам не способен куда либо продвинуться без ведущего, проводника, гуру, просветлённого — неважно, как его называют, но без того, кто знает входы и выходы (что немаловажно) — в общем, такой человек с упоением описывает то, что было доступно его видению, слышанию и вообще восприятию. Обычно так до конца и не проникая в глубинную и тонкую суть происходящего и творимого Мастером и Проводником.

Слава богу, Кастанеде хватило добросовестности поведать читателям в том числе и об этом — о своих ошибках и заблуждениях в отношении Пути, по которому пытался вести его дон Хуан. И не пытаться показать себя каким-то избранным, приближенным и посвящённым, а просто довольно методично описывать те порой буквально пошаговые инструкции и действия, которые он получал от дона Хуана и которые пытался выполнять в попытках приобщиться к индейской магии.

Говорить что-то о самих методиках дона Хуана совершенно бессмысленно: судить о их действенности мог бы только такой же просветлённый Мастер, как дон Хуан, но и тогда мы бы были вынуждены принимать на веру (либо не принимать) все те странные поведенческие моменты, которые являлись частью магических методов и ритуалов. Потому что, конечно, для человека далёкого от мощных психотехник, все эти чудеса выглядят скорее как дурачества и чудачества, а много из творимого воспринимается как шутка дона Хуана в отношении белого человека; как будто дон Хуан просто водит его за нос. Но может быть так оно и было и Кастанеду просто вели по краешку Знания?..

Настораживающими моментами в этих техниках выглядит, в первую очередь, курение травки. Но ведь и славянские ведуны и ведьмы-ведуньи мухоморами потчевались не запросто так для запудривания мозгов проезжим молодцам. Да и холотропное дыхание из трансперсональной психотерапии тоже погружает человека в такие недра, что и ведущий нужен и важен, и воздействие на «воздыхателя» эта техника оказывает такое мощное, что уже и магическое рядом стоит. В общем, вкуривать или нет, каждый должен решать сам. Лично я — нет!

Хотя повествование, кажется, сужено границами маленького калифорнийского городка со знаковым и буквально тянущим за собой вторые смыслы названием Итака, однако Сароян умело вывел, казалось бы, сугубо внутрисемейные и внутриличностые события, происшествия и проживания на уровень выше, сделав их общими, типичными для целого поколения, а может быть и для нескольких американских и не американских поколений. Интимные и доверительные интонации повествования не допускают даже толики равнодушия и безучастия — ты быстро обнаруживаешь, что начинаешь жить необычно-обычной мальчишеской жизнью Улисса и Гомера (уже одни только такие древнегреческие имена заставляют ждать от повествования чего-то тянущего и томительного, таинственного и возможно божественного...), начинаешь вовсю сопереживать и сочувствовать старику-радиотелеграфисту (так страшно терять свою единственную и любимую всюжизненную работу!), понимаешь и принимаешь все проговариваемые несколькими персонажами возвышенные и выспренние слова в адрес родины и своей страны — Америки (а читатель подставляет вместо этого названия имя своей Отчизны), горюешь и радуешься вместе с родителями семейства Маколей (малые детки — малые бедки, а большие детки — большие бедки) — в общем, попросту живёшь внутри романа и вместе с его персонажами и героями.

И внутри тебя при чтении то и дело возникает томительная волна тепла и человеческого соучастия и сопричастия персонажам и героям книги — живите долго, Гомер, Улисс!

В этой книге почти нет описаний каких-то событий и происшествий. Нет в ней внятного сюжета, нет главного героя (рассказчика в данном случае можно таковым не считать), нет пролога-эпилога. Более всего эта книга похожа на созерцание. Созерцание внешнего мира, созерцание выплесков из собственной памяти рассказчика в тесном переплетении с тем, что он видит здесь и сейчас.

Очень красивый и сверхобразный литературный язык, сам по себе уже являющийся каким-то совершенно особенным миром, созданным творческим талантом писателя-рассказчика. Этот мир можно читать вслух, наслаждаясь самой чередой звуков, из которых он собран воедино, и любуясь экзистенциальными картинами, выпестованными этими звуками.

После чтения этой книги мало что меняется, ты в принципе остаёшься самим собой, но совершенно отчётливо ты становишься весь какой-то умиротворённый и гармоничный, небунтарский и свежий, как лес после летнего дождя.

А ещё книга по сути своей и по форме напоминает альбом литературных этюдов, собрание словесно-смысловых зарисовок, набросков, выполненных во время своеобразного жизненного пленэра.

Химерическое смешение жанров и стилей. А что, разве не так? Книги третья и четвёртая написаны как нечто явно сюрреалистическое, постмодернистское, с элементами фантастики и, может быть, даже эзотерики. И тут же постапокалиптика (или предапокалиптика, что практически одно и то же), и вдогонку антиутопия с утопией вперемешку. Зато первая и вторая книги явно принадлежат твёрдому реализму с явственно читаемыми вкраплениями из автобиографии писателя (что он и подтверждает сам в эпилоге).

Честно говоря, до чтения эпилога у меня было твёрдое убеждение, что книги первую и вторую нужно брать в качестве отдельного произведения автора, и тогда она будет однозначно обречена на успех и приговорена к читательским симпатиям — настолько мне было интересно читать про жизнь и приключения заморыша шотландского происхождения и творческого разлива. Жизнь мальчишки, рассказанная откровенно и с многочисленными едва ли не бесстыдными подробностями и деталями им самим же — со всеми его метаниями и поисками самоё себя, с неуверенностью и стеснительностью, с влюблённостями и подростковыми «шалостями», с болезнями и творческими находками, с ощущением враждебности окружающего мира и с попытками протеста и восстания против веры и бога — живо погрузит читателя мужского пола в собственную детско-подростковость и персонально-индивидуальную юношескость, а для читательниц станет в какой-то части откровением, а в чём-то и примером того, как надо и как не надо «видеть и понимать» молодых людей. И потому читались и воспринимались обе эти части тетралогии довольно легко и с большим интересом и удовольствием.

Зато уже упоминавшиеся части третья и четвёртая ползли… тянулись… шли так натужно и с такими отчётливо слышимыми скрипом и скрежетом!.. слава богу, что процесс чтения проходил в последние отпускные дни, не то коллеги, чего доброго, начали бы с сомнением поглядывать в мою сторону да покручивать многозначительно пальчиками у височка — дескать, совсем заработался! Ну вот как-то недолюбливаю я литературу такого рода, в особенности когда закрученные тугими витками колючепроволочные элементы абсурдистского толка вдруг ввинчиваются тебе в мозги и выносят напрочь его остатки, оставляя после себя дурно пахнущую липкую кашицу. Конечно, я понимаю, что раз дело происходит в загробном (загробном ли?) мире, то там уже действуют другие законы и беззакония. Да и вообще, поскольку, как затем открылось, и сам этот мир и главный герой являются тварью Автора, вставленного в книжку в качестве субперсонажа, то по воле его и по замыслу сего творца могло происходить (и происходило!) вообще всё что было угодно ему, автору, и не всегда и не совсем угодно читателю. И даже некоторые весьма любопытные вбросы социально-критического содержания и утопического и антиутопического характера — с философией и социологией, политэкономией и кредитно-финансовой мировой схемой — несмотря на всю их актуальность и смысловую важность, вряд ли смягчили бы мою всякий раз суровевшую и дубеневшую душу, если бы не вот этот самый эпилог.

Который всё расставил на свои места, который смонтировал все части тетралогии воедино и сделал их одним большим романом. Который многое разъяснил (отобрав тем самым от читателя возможность включить на полную мощность собственные читательские мозги, воспринималки и понималки, и всю прочую экстрасенсорику и аналитические способности, и самому разобраться со всей этой эквилибристикой и чехардой смыслов и смысловых оттенков этого многослойного романа), обозвал своими именами, сдёрнул все покровы тайны, сделал фигуры фона основными — в общем, произвёл все разрушения и вскрытия, которые только можно (но совсем не нужно) было сделать — ну зачем автор лишил меня возможности попробовать самому побыть (или хотя бы попредставляться таковым) умным и красивым?..

Так что, несмотря на трёхдесятилетний творческий труд автора (страшно даже себе представить — допустим, начал писать будучи семнадцатилетним пацаном и закончил уже с сединой в бороде и бесом в другом месте сорокавосьмилетним матёрым мужчиной — О_о! ведь это уже разные люди и совсем различные эпохи) и звание самой великой и ужасной книги английского происхождения, этот роман в конце концов превратился в довольно заурядную книгу.

Извините, фокус не удался. Хотя не нужно забывать, что Аласдер Грей ― шотландец. Это многое объясняет.

Книга в книге — так коротенько можно охарактеризовать этот роман Кучерской. Потому что в пятисотстраничный том втиснуто, как минимум, два параллельных и, в принципе, мало зависимых друг от друга содержания. И тут уже от читателя зависит, что и как он воспримет и что и как будет оценивать:

Женщины воспримут этот роман как сугубо женский, однако мужчины могут уверенно поспорить с таким его восприятием, потому что Майя Кучерская сумела непритворно изобразить внутренние миры даже не одного, а нескольких мужчин, да ещё и разного возраста и из разных социальных слоёв.

А вообще это роман о Жизни и Любви (именно с прописных крикливых и манерных букв). Роман из шорт-листа премии «Большая книга». И в самом деле — Большая Книга!

У Олега Куваева есть замечательная повесть с очень ёмким названием «Дом для бродяг». То, что происходило и произошло с главным героем романа Джоан Харрис, как раз изрядно напоминает суть куваевской мысли. Рано или поздно, но практически любой человек сталкивается с ситуацией, когда вдруг оказываешься в состоянии «между», когда возникает ощущение зависания в пустоте, когда вся твоя жизнь вдруг оказывается под твоим собственным сомнением и скепсисом — так ли ты живёшь, туда ли ты живёшь, затем ли ты живёшь и живёшь ли ты вообще. Кажется это состояние именуют кризисом среднего возраста (или кризисом середины жизни, что в общем-то одно и то же).

Главный герой романа Джоан Харрис является

Для того, чтобы дать своему герою найти достойный и единственно (для него единственно) верный способ выпутаться из этого состояния «между», Джоан Харрис придумывает оригинальные сюжетные ходы, а также подключает то, что я, начитавшись в своё время Рэя Брэдбери, называю «апрельским колдовством» — немножко мистики, капельку романтики, толику ностальгии по детству и по настоящей жизни без притворства и стремления угадать и угодить, чуток томления по настоящему большому чувству...

Роман получился замечательный, с тревожными ароматами и терпкими привкусами плодово-ягодных и фруктовых вин и соков, с благоуханиями садово-огородных трав, кустарников и деревьев, с ощущением лёгкой тревоги и одновременно упоительной неги, с провалами в собственное детство и подростковые чувства и отношения, дружбы и недружбы, влюблённости и привязанности, приобретения и потери.

А ведь на меня эта книга произвела гораздо более сильное впечатление, нежели солженицынский «Архипелаг ГУЛаг». Наверное потому, что хотя тема у них (и ещё сюда же добавим Шаламова) общая, однако цели и подходы разные (при всём при том, что никто из авторов не оправдывает власть, сотворившую все эти непотребства со своим собственным народом).

Книга Солженицына чрезвычайно пафосна, это трибун, глашатай, светоч и пламенный митинговый оратор. А также яростный и неподкупный борец и разоблачитель, срыватель масок и называтель всего своими именами. Это расследователь и обвинитель, очевидец и свидетель, пропагандист и агитатор, прокурор и одновременно суд и трибунал. И после каждого определения непременно следует «крикун».

Книга Гинзбург, безусловно, является документом эпохи, и также срывает маски и называет рассматриваемые явления своими именами. Да и вельможных негодяев, МГБшных палачей и ГУЛаговских ищеек тоже не жалует. Однако в отличие от солженицынского героя, в «Крутом маршруте» Гинзбург перед нами предстаёт отважная, умная, цельная женщина — не трибун и не глашатай, но просто мужественный несломленный Человек. Непафосный и нетрибунный, непотрясатель и несокрушитель, но цельный и гордый Человек.

И уж не знаю почему, но если с книгой Солженицына и с самим автором хотелось и спорить и несоглашаться и протестовать, то здесь всё наоборот, и мемуары Гинзбург в результате гораздо более действенны и эффективны. И потому однозначно включаю эту книгу в списки своих советов в разные места и поводы — хоть игровые, хоть просто дружеские.

В этом романе всё правда и всё неправда. Нет завода с названием «Свобода», но Ксения Букша очень точно выбрала символичное название для этого несуществующего в реальности завода, чтобы иметь возможность обыграть саму суть этого слова — свобода. И постепенно автор рассказывает нам историю этого несуществующего символичного завода с символичным названием, бегло упоминая о самом начале заводской жизни и протягивая заводскую нить сквозь все времена — 30-е — 40-е — 50-е — ... — и вплоть да наших времён и реалий. Мы немного здесь найдём самог0 производственного процесса (именно потому этот производственный роман можно и нужно называть «производственным», ставя этот термин в кавычки), и, вместе с тем, Ксения Букша сумела вычленить и обозначить самые существенные и поворотные события заводской жизни — те, через которые, как через тернии, прошли все наши отечественные производственные предприятия самых разных отраслей.

Для того, чтобы усилить эту символичность, автор лишает персонажей романа личных имён, наделяя их абстрактными G, B, J и другими буквами латинского алфавита; сначала это авторское действо кажется слегка непонятным, зато потом по мере врастания в ткань романа уже и не представляешь себе героев романа Василиями Петровичами и Петрами Васильевичами.

Довольно необычна и литературная форма, в которую воплощён авторский замысел Ксении Букши, в принципе, здесь просматривается то, что киношники называют эпизодами, а рисовальщики — комиксами. При этом автор лишает роман так называемого Главного Героя, а потом оказывается, что главным героем романа становится то ли обобщённый советского образца производственник, то ли просто сам читатель — неважно, прошедший заводскую производственную школу человек зрелого возраста или современный молодой менеджер.

Некоторая толика пафоса и патриотизма, в том контексте, в котором она встроена в роман Ксенией Букшей, нисколько не мешает, и, скорее всего, является одной из основных целей и задач, которые ставила перед собой автор — по крайней мере я это понял и воспринял именно так. Вместе с тем, автор очень далека от так называемого лакирования действительности — ровно так же, как и от очернительства и злопыхательства.

Первое знакомство с новым для меня автором — и знакомство оказалось интересным.

Великолепная книга по самым разным оценочным критериям.

Качественный ненадуманный, совершенно в тон теме литературный язык.

Очень живые картины хоть бытового плана, хоть событийного или описательного рода.

Совсем реальные правдивые персонажи, без героизации или демонизации, однако совершенно точно прорастающие в реальность и историческую правду.

Довольно интересный приключенческий ряд (если, конечно, можно назвать приключениями те военно-партизанские драматические и порой трагические события и дела).

Совершенно жуткие по степени и силе воздействия кусочки исторической правды — в книге они нам переданы через строчки детских писем.

Если говорить об исторических корнях описываемых событий и персонажей, то думается мне, что

И, на мой взгляд, книга точно заслуживает всех своих литературных олимпов и наград. А автора просто беру в чтение.

Пролог. Акт первый. Выход главного героя

Чем-то этот роман оказался (показался?) для меня похожим на чудаковскую «Ложится мгла на старые ступени...». Вероятно теми же экскурсами в прошлое, такой же историей необычного рода, дотошностью и точностью воспоминаний/описаний примет былого, интимностью рассказа о каких-то сугубо внутрисемейных, а то и вообще очень личных событий и семейных реликвий, которые вне этой семьи никакой ценности не имеют и кажутся барахлом. Доверительной манерой рассказа, которая сродни чувству, возникающему при чтении чужих не тебе адресованных писем, или когда случайно оказываешься свидетелем полуинтимного разговора двух старинных близких родичей, не видевших друг друга несколько десятков лет и теперь непрерывно пересыпающих свои сумбурные воспоминания непременными и обязательными «А помнишь?» и ласково трогающих друг дружку за рукав или плечо, вглядываясь с ласковой нежно/бережной улыбкой в глаза напротив.

Там, собственно говоря, и никакого другого содержания-то и нет, в этом первом романе трилогии — нас просто вводят в курс предыстории и в нюансы жизни рода, а под конец знакомят с появлением наконец на главной сцене главного героя трилогии; а значит, всё рассказанное является только оплёткой всего повествования, только своеобразными литературными декорациями и только прелюдией в самому спектаклю — акт первый закончен, главный герой на сцене и все остальные персонажи вдвинулись вглубь полузатемнённой сцены, замерев там фигурами фона и оставив его, главного, в одиночестве стоять у рампы под взглядами зрителей/читателей — грядёт акт второй...

Сборник рассказов довольно широкого жанра — от реализма простого до реализма магического. Часть рассказов являются отголосками на какие-то конкретные реальные ситуации, подсмотренные Харрис в жизни, некоторые другие родились из совсем другой сюжетной задумки. В принципе, Джоанн Харрис объясняет каждый свой рассказ в коротенькой курсивом набранной преамбуле. Есть здесь место и юмору, и сатирическому изображению каких-то сторон нашей жизни, и рассказы-предупреждения, и откровенная фантастика — одного только не встретите в этом сборнике — скуки и низкосортности в авторском стиле.

Похоже, чтобы стать отличным писателем, достаточно носить имя Ольга: Ольга Форш, Ольга Славникова, да и свежепрочитанный Осокин предлагает всем ждать появления Ольги... Что ж, кажется, что вот сразу и дождались, потому что к этим славным Ольгам добавляется польская писательница Ольга Токарчук.

Имя Ольги Славниковой всплыло в памяти совсем не случайно, уж больно хорош оказался литературный стиль Ольги Токарчук — и тут уже из мужской плеяды любимчиков сделали шаг вперёд Владимир Торчилин и Юрий Буйда — замечательная компания образовалась! Соединение этих трёх писательских имён произошло ещё и потому, что все эти авторы умело и охотно прибегают к жанру, граничащему как с реализмом, так и с его магическими формами. Смешение правды и вымысла, исторические сведения и восприятие реальности через своих героев (а главных героев в книге Токарчук несколько и действие перескакивает ходами шахматного коня туда-сюда от одного к другому, то и дело выпрыгивая вообще за плоскость линии персонажей и выводя в книжную реальность уже самого автора.

Вообще это больше похоже на сборник новелл (и опять мы вспоминаем Буйду с его «Прусской невестой» и торчилинскую «Время между») — некоторые кусочки текста вообще состоят из пары абзацев и являются авторскими репликами, другие занимаю уже гораздо больше места и требуют значительно большего времени на прочтение и проживание. Сразу предупреждаю, что в книге есть несколько фрагментов, которые могут для впечатлительных читателей стать камнем преткновения или неприятия — ну, там, какие-то патологоанатомические процедуры и прочие изготовления анатомических препаратов из людских тел... Однако в конечном счёте вся эта путаница смысловых фрагментов постепенно сливается в общее цельное пространство авторского замысла.

А ещё уверенно отмечаю великолепный литературный язык Ольги Токарчук (и тут уже Ольга Славникова встаёт где-то поблизости) — интересно, автор пишет на русском языке, или всё-таки на польском... хотя ведь и украинские корни есть...

В общем, с благодарностью улыбаюсь библиотекарше, посоветовавшей эту книгу при последнем визите :-)

Дина Рубина давным-давно входит в мой личный список топовых современных русскоязычных писателей, и если брать только авторов-женщин, то она вместе с Людмилой Улицкой, Людмилой Петрушевской, Викторией Токаревой и Галиной Щербаковой составляет неизменный писательский квинтет любимых и почитаемых (и с недавних пор добавилась Ольга Славникова). Однако давайте сразу договоримся, что в зачёт идёт только литературное мастерство и писательский талант, а всякие там прочие нюансы мы сейчас отбрасываем.

И вот это отбрасывание, отсечение лишнего оказывается довольно важным моментом при чтении этого романа Рубиной. Потому что первые реакции на первые же страницы книги были скорее раздражительного свойства — ну вот жуть как не люблю людей, которые свалят из страны в силу того, что им не нравится в ней жить, и потом начинают кормиться в своём творчестве этой самой нелюбимой и отброшенной страной. И, что греха таить, такие мотивы мелькнули несколько раз в начале этого романа и настроили на критическое восприятие книги и не менее критическое отношение и к автору. Но ведь на то он и Мастер, чтобы выстроить литературный материал таким мастерским образом, чтобы и с этой скользкой темы уйти самому, и читателя взять буквально в плен своим литературным дарованием, своей непосредственностью и кажущейся лёгкостью стиля.

Книга написана очень живым простым русским языком — с вкраплениями простой разговорной речи, с какими-то новенькими и реальными словоформами из диалогового русского, со смелостью писать простые истины короткими простыми в буквальном смысле этого значения предложениями — подлежащее, сказуемое и глагол. Однако же этот простой русский язык почему-то обладает странным обвораживающим и притягательным свойством — читаешь и уже не хочется, чтобы роман заканчивался, а сюжет исчерпывался.

Сюжетная составляющая романа для меня была очень интересна, и неважно, есть реально такая организация «Синдикат» или это выдумка автора, зато важно, какими людьми, какими героями и персонажами населила Дина Рубина свою книгу — а то, что тут гарантировано есть вполне реальные и довольно известные люди, к бабке не ходи (взять хоть писательницу Марину Москвину, книгу которой про её «покорение» Аннапурны я уже читал и имя которой для себя запомнил навсегда). Все эти люди нам показаны и рассказаны посредством личного восприятия их главной героиней книги, которая по авторскому совпадению носит имя Дина и отчество Ильинична (хотя автор сразу нас предупреждает, что это вовсе не она, а лирический герой).

Книга у Дины Рубиной получилась одновременно и весёлой и не без грусти, и острой и отчасти сатирической и едкой, и одновременно сентиментальной и трогательной, и шухарной и серьёзной, и выдуманной и вполне реалистичной — таких дуальных пар применительно к роману можно подобрать множество и все они будут соответствовать сути книги. Так что отбрасывайте всяческие нюансы и просто читайте эту великолепную литературу.

Для книг и видео определённого свойства принято ставить возрастные ограничения 18+ (собственно говоря, теперь такого рода обозначения принято шлёпать везде, и так странно порой выглядит в программе телепередач фильм, демонстрируемый где-нибудь в 1.30 и с пометкой 6+, или в 6.00 фильм с пометкой 0+ — первое время хохотали дружно с Хойти над такого рода нюансами и синхронно начинали предлагать будить младенцев или не давать спать младшей школоте — раз киношка для них). Ну вот как мне кажется, такого рода ограничение можно (а, может быть, даже и нужно) поставить для этой книги (пойду посмотрю на обложку, вдруг и в самом деле где-то стоит... нет, ничего нет, только отметка о том, что мы читаем Букер 1986 года). И дело не в том, что это роман с «картинками» и с «малинкой-клубничкой» — совсем нет, в этом смысле никаких сочных описаний сцен «для взрослых», да и сами такого рода сцены только обозначаются. Просто сдаётся мне, что по-настоящему могут воспринять и оценить этот роман люди в возрасте где-то 45+, а то и ещё старше. Ибо проблематика романа, да и основные герои-персонажи находятся где-то в диапазоне 60 — 75, потому для читателя юношеского возраста многие ценностные ориентиры и смысловые акценты книги могут оказаться невидимыми, невоспринимаемыми, несуществующими или, в крайнем случае, смешными, незначительными, ничтожными.

Событийная фабула романа очень проста —

Но вот вместе с описанием событийного ряда автор умудряется впихнуть в междустрочия романа многие важные ценностные и смысловые аспекты. Потому что когда тебе уже за 60, то и в отношениях между старыми супругами накапливаются усталости и привычки, и в дружеских делах есть застарелые обиды и ревности, и сам ты живёшь уже как бы по накатанной, следуя воле обстоятельств и привычного образа жизни — чего греха таить, многие люди пенсионного возраста своим жизненным стилем вовсю соответствуют определению «возраст доживания» — в общем, образуется зона конфликта, зона напряжения. В результате кто-то пьёт горькую (в том числе и дамы), кто-то не может справиться с лишним весом и просто бережно и аккуратно перемещает по жизни свою тушку. И потому приезд в наш валлийский городок семейной пары Уиверов становится своеобразным катализатором, всколыхнувшим микрообщество друзей и запустившим в нём процессы брожения и внутренней переработки.

Всё это автор талантливо и умело воплотил в событийный ряд самого обыденного наполнения, а также перевёл в диалоги и групповые разговоры, которые многое поясняют из внутренних монологов героев романа и добавляют к авторскому тексту смысловых оттенков.

В результате мы имеем отличную книгу, в которой очень гармонично увязаны в единое целое актуальная для определённого возраста проблематика, интересный событийный ряд (со скелетами во многих семейных шкафах — и тут начинаешь внимательно припоминать нюансы собственной семейной жизни), несколько любовно-романтических линий (любви все возрасты покорны — так справедливо утверждал наш поэт) и мастерски выполненный литературный текст (переводчик Инесса Алексеевна Метлицкая).

Заслуженный Букер, шикарное задание на август, в общем, сплошные удовольствия. Отправляю книгу в список советов для самых разных литературных игр, ибо — достойно!

Очень неоднозначный и разнооценочный роман. Вызывавший в процессе чтения чувства самого разнонаправленного свойства и степени выраженности — от почти физического отторжения до глубочайшего погружения и интереса — а что там будет дальше, чем закончится вся эта история?

Вероятно, самое сильное отторжение было в моменты, когда количество религиозной пропаганды достигло максимума — по моему, это было во время

Вообще роман имеет несколько смысловых слоёв и оттенков. На первое место, наверное, просится любовно-романтическая линия чувств и отношений между молодой девушкой и совсем нестарым ещё священником. Которую мы отслеживаем от момента зарождения и до более-менее логического финала.

Но для меня гораздо более сильными и значимыми стали другие моменты. Довольно тесно связанные с теми нюансами, с которыми сталкиваются действующие практикующие психологи.

Тут вам и проблема эмоционального и профессионального выгорания самого психолога (в данном случае такая же проблема имеется и у о. Антония). И нередки случаи, когда практический психолог обращается к другому коллеге — для восстановления и отдохновения.

И то, что многие клиенты требуют от психолога соответствия некоему идеалу, забывая, что любой психолог, каков бы он ни был по профессионализму, прежде всего просто человек и потому тоже совершает ошибки и имеет свои слабости (в полной мере это ощущает от своих прихожан и о. Антоний).

Нередки также случаи, когда клиент начинает испытывать к своему психологу личные чувства (так вот и Аня влюбляется в о. Антония) и с этим на определённом этапе приходится разбираться...

Религиозно-христианская доза в этой книге выражена довольно сильно и объёмно. И для человека православноверующего тут есть свои плюсы и свои минусы. Потому что автор устами о. Антония формулирует и выговаривает порой не очень приятные аспекты и сущности. Которые некоторыми прихожанами могут восприниматься едва ли не в штыки (например то, что церковь отчасти является организацией, некой партией особого толка, или что духовник является только лишь проводником — «я только ржавый молоток Господа», или сочетание свободы и несвободы, зависимости от церковных ограничений и от своего духовника, религиозный фанатизм и эскапизм, ну и другие на первый взгляд спорные моменты).

Однако с моими отношениями и к церкви и к религии такие трактовки в принципе во многом совпадают.

Ну и ещё в этой книге содержится ряд простых советов, сформулированных практически впроброс и встроенных в событийный ряд, однако вовсе не теряющих своей ценности и значимости даже при выдёргивании их из контекста:

- ограничивать океан чувств (учитесь властвовать собою)

- будьте проще, не умничайте

- займись собой (не пытайся рулить чужими судьбами, рули своей жизнью)...

Так что книга однозначно непростая и при вдумчивом прочтении многозначная и многослойная, вызывающая и чувства и мысли и отношения, провоцирующая дискуссии и споры.

Кстати, так и не понял, почему книга названа именно так — «Бог дождя»...

Книга выражено делится на три части.

Первый раздел состоит из довольно подробного и качественного обзора детективной литературы со времён появления детектива как жанра.

Много новых (на самом деле конечно же старых, но теперь уже забытых и практически неизвестных рядовому читателю) авторов, по каждому упомянутому имени дана аналитика творчества и то новое, что тот или иной писатель (-ница) привнёс в детективную литературу.

Этот раздел читать интересно и полезно даже вне всякой связи с основным содержимым сборника.

Основной массив собственно детективных рассказов и очерков.

Разной степени интересности, сюжетной закрученности, литературного таланта и глубины раскрытия детективной загадки.

Хотя не во всех рассказах действуют именно детективы как специалисты по раскрытию преступлений, но это совсем не важно.

Некоторые сюжеты выглядят по современным меркам совсем уже плоскими и безыскусными, но есть и вполне околошерлокхолмсовские дела.

Заключается альманах очерком о формировании и развитии полицейского дела в Великобритании и в Америке (САСШ).

И было интересно наново вспомнить то, что когда-то было озвучено на лекциях в ВУЗе, а кое-какая информация и вообще прошла буквально «на новенького».

А заключает книгу довольно интересно выполненный глоссарий иностранных или устаревших понятий и терминов, причём — что важно и добавляет внимания и интереса собственно к глоссарию — каждое комментируемое слово/понятие сопровождается рисунком.

Я, как читатель, не особо болею современной детективной литературой.

И не являюсь её страстным поклонником и тем более знатоком.

Но вот именно этот сборник, на мой взгляд, в силу его особенностей стоит несколько особняком в ряду детективных книг и может быть интересен и как любителям детектива, так и всем прочим читателям.

Хотя бы потому, что расширяет кругозор и вводит в саму тему детективного литературного жанра.

«А вот этот роман на сегодняшний день для меня — лучшее, что есть у Паланика» — так начинается моя рецензия на предыдущий из прочитанных мной романов Паланика. Ничего не хочу менять или отменять в предыдущей рецензии, но просто рядом с «Удушьем» в оценочном ряду ставлю ещё и «Колыбельную». Именно рядом, а не «за» или «перед». Потому что «Колыбельная», на мой взгляд, изрядно отличается от предыдущих двух произведений («Бойцовский клуб» и «Удушье»).

В «Колыбельной» автор для инициации и раскручивания событийного ряда романа использует уже полумистическую основу. Хотя насколько всё это дело мистика, а насколько просто продвинутая техника воздействия на человека — с этим ещё разбираться надобно. Ибо кое в каких нюансах описываемого Паланик, безусловно, прав, и человечеству известны и ритуалы вуду и некоторые другие антинаучные, но зато действенные приёмчики перевода человека из состояния «активная протоплазма» в пассивную форму (спасибо Шекли за образ). А уж верить во все эти магии африканских и гаитянских колдунов или не верить — это личное дело каждого.

Но роман силён ещё и другим. Если в первых двух упомянутых мной романах автор призывает к разрушению человеческой цивилизации и пытается поставить ей диагнозы, то в этом романе Паланик просто описывает разные симптомы болезней современного общества, а уж складываются ли эти симптомы в ту или иную болезнь современного общества — опять-таки решать нам, читателям.

А ещё приметил вот какой нюанс: если при чтении первых романов Паланика его авторский стиль и коробил и вызывал сопротивление и неприятие, то по мере погружения в глубины его творчества всякие внешние острые приёмчики перестаёшь замечать, а если какие-то неформатности и бросаются в глаза, то уже воспринимаются гораздо терпимее. Отчего сам процесс чтения только выигрывает. И восприятие сути излагаемого тоже.

Так оказалось, что после чтения теперь уже четырёх романов Паланика желание читать его дальше не только не увяло, но наоборот, интерес усилился и окреп. Что ж, пойду дальше в его библиографию :-)

Всем крепкого спокойного сна и никаких колыбельных!

А вот этот роман на сегодняшний день для меня — лучшее, что есть у Паланика (из трёх мной прочитанных). И наверное всё дело в том, что здесь автор немного отходит от уже привычной нам схемы — от призывов разрушить мир существующий и истребить современную цивилизацию в том виде, в каком она есть сейчас.

Мне кажется, что здесь автор больше упирает на диагностику, на описание симптоматики болезней нашей современной цивилизации. Недаром его главный герой в романе довольно близок медицине и постоянно в романе мелькают разные диагнозы, диагнозы, диагнозы, конечной точкой которых является смерть, смерть, смерть. Такое ощущение, что на самом деле автор ставит диагноз всему нашему миропорядку и мироустройству.

Ну, понятное дело, что тут вам и секса будет разного, и ненормативной лексики, и не всегда аппетитных картинок. Но это для Паланика скорее норма, и потому уже перестаёт раздражать и заставлять остро реагировать на эти изгибы неформата. Так что не слушайте автора, который в первой строке романа пытается разубедить читателя в его намерении прочитать этот роман — вероятнее всего Паланик немножко кокетничает :-)

Это чорт знает что! Только это не ругательство, а попытка классифицировать прочитанный авторский сборник Осокина и хоть как-то структурировать свои впечатления и, соответственно, отзыв. Потому что чрезвычайно трудно структурировать и классифицировать хаос, и трудно до невозможности проделать всё это с хаосом метафорическим, поэтическим, диапазон которого простирается от были до несуразицы.

Первое, что пришло в голову — эту книгу, скорее всего, нужно читать вслух. Просто для того, чтобы напитать, насытить написанные буквы соответствующими звуками, интонированными и модулированными чтецом так, как видится и слышится именно ему, чтецу. И дело даже не в том, что часть текста воплощена в рифмованные строки с тем или иным смысловым содержанием — хотя, конечно же, довольно быстро бросилось в глаза, проникло в уши и буквально попросилось на язык — попробовать прочитать «Утку на барабане» (а потом уже и другие стихотворные столбики) как РЭПовскую начитку — но тут талантец какой-никакой нужен, или хотя бы опыт, тут классическими бардовскими стажиками не заткнёшь дыру собственного неумения, и потому эта РЭП-начитка так и осталась произнесённая только внутренним голосом. А дело в том, что многие книги этого сборника читаются не как некое повествовательное произведение, а звучат скорее как некая своеобразная мантра, как поэтическая «рыба» — где важен размер и динамический ряд — а может быть, даже и как заклинание и обращение не сюда и здесь, к нам, живущим/жующим/читающим, а туда, вверх, к тому, кто там, наверху, крутит все эти молитвенные барабаны, колёса сансары и повозок Джаггернаута и надзирает за всем этим зверинцем. И потому важен уже не просто просмотренный глазами ряд чёрненьких печатных символов, которые мы называем буквами и из которых складываем слова и смыслы, а гораздо важнее произносимые нами звуки в определённой их последовательности и громкости и тональности и во всех прочих акустических параметрах и характеристиках. Потому что правильно исполненное вот это читательское «Ом-м-м-м…» вызовет соответствующий резонанс где надо и у кого надо, а мы в ответ получим те резонансные движения, которые сами же вызвали — образно говоря, мы рванём по некоему мосту, да строевым шагом — до раскачивания этого моста… и что из этого получится, трудно сказать, наверное, от каждого будет зависеть.

Если как-то что-то мямлить о смысловом ряде, то перед нами целый калейдоскоп бытовых и жанровых зарисовок, перемешанный и сплавленный в одно целое с мистическими верованиями, обрядами и культами разных малых народов и народностей Севера, с их фольклором и традициями, с их моралью и нравственностью — со всем тем, что составляет истинную непоказушную, не прянично-лубочную культуру — тут вам и песенки любовные и баюшные, и страшные рассказы и рассказки, и похоронные обряды, и тут же любовно-сексуальные традиции (и тут почему-то в голове закружились в своих воинственных танцах североамериканские индейцы и аборигены Австралии)…

И понимаешь постепенно, что жизнь — она ведь всего лишь то, что находится между преджизнью и послежизнью, что приходишь сюда из зазеркалья и туда же, в зазеркалье, отправляешься — недаром зеркала занимают в книге много места и вызывают сильное читательское внимание и интерес. И очень интересным показался (вкупе с зеркалами) образ людей-балконов и вообще балконов как таковых, выступающих как форпосты на линии фронтира — жизнь балконов и жизнь на балконах…

Вообще Осокину удалось решить довольно трудные задачи — показать знакомые и общеизвестные предметы и явления с таких необычных ракурсов и в таких странных взаимосвязях, что поневоле начинаешь ощущать себя гостем осокинского антимира с его представителями антижизни — пугалами, манекенами, тенями, эхом и всем прочим, находящимся на изнанке нашего мира. А оказавшись в этих антимирских гостях, начинаешь приспосабливаться к их кривой неевклидовой логике и постепенно вылезаешь из вдруг ставшего тесным футляра своего «Я» — ощущение подъёма и раскрепощения появляются ниоткуда, и кажется, что ты и сам уже можешь быть проводником-исполнителем каких-нибудь мистических практик.

Много места в книге занимает любовь как чувство, любовь как стори лав и любовь как взрослые отношения между людьми — но ведь и в самом деле, любовь как чувство и любовь как соединения наших тел занимают в наших жизнях чрезвычайно много места и времени и энергии и внимания и просто составляют нашу жизнь. А уж как относиться к тем или иным откровениям Осокина и его героев-соавторов, каждый читатель решит сам — кто-то назовёт это похотью и бесстыдством, а кто-то просто вспомнит свои собственные похождения (ну-ка, у кого из нас не было своих сирен и кто не наслаждался мёдом и хлебом!), приключения, трогания и рассматривания, ну и все прочие телесно ориентированные практики и техники.

А вот что делать и как понимать труднопонимаемые места или не понимаемые вообще — хм-хм-хм… ну, думаю, что тут подходит опыт чтения разных там составленных небом атласов и им подобных книг — просто убираем собственное сопротивление и перестаём тужиться в попытках понять всё до слова и до буквы — тем более, что это отчасти мантра, заговор, молитва, магический обряд — и просто читаем, входя в то изменённое состояние своего сознания, какое будет вызывать и провоцировать чтение книги — просто расслабься и получи удовольствие.

Лично для себя выделил книги «Танго пеларгония», «Балконы», «Фигуры народа коми» — очень колоритно и атмосферно, «Клюквенное место» — странно плотная ассоциация с брэдберивскими мотивами, настроениями и темами, «Ребёнок и зеркало» — тут вспомнились детские страшилки про чёрного человека, красное покрывало и кровавую руку, «Пыльный Миша» с его синим географическим путешествием, безусловно отмечаю финишную повесть «Овсянки» — и сразу захотелось пересмотреть уже смотренный однажды фильм. Но нужно иметь в виду, что вряд ли будет правильно пробовать читать какие-то выборочные места и куски, думается, что только чтение заподряд, дунком и запоем даст нужный эффект.

В этом произведении Рытхэу выводит на первый событийно-смысловой план

Включённые в повесть строки лирического наполнения только сильнее оттеняют некоторую выспренность отдельных смысловых слоёв повести. Не лишена повесть и толики советского пафоса, отчего для современного читателя некоторые страницы книги могут показаться искусственными и пропагандистскими. Но мне кажется, что важно понимать, что книга родом из семидесятых годов прошлого столетия и потому заслуживает некоторого снисхождения и уж точно понимания. И тогда мощный психологический пласт содержания выйдет на первое место и займёт заслуженное место в читательском восприятии и оценке.

Несмотря на чукотское происхождение автора, повесть мало пропитана северно-полярной романтикой и прочими чукотскими спецификами. Зато психологизма в ней хоть отбавляй. Поскольку для меня это первое знакомство с Юрием Рытхэу (хотя фамилия помнится едва ли не со школьных ещё времён), то не могу утверждать, что таков весь авторский стиль писателя — кто его знает, вдруг в других своих произведениях мы как раз с головкой погрузимся в чукотскую романтику (ну, там, тундра, собачки, нарты, олешки, остолы, ягель, охота на моржа или на кита...). Но вот в этой повести Юрий Рытхэу глубоко проникает во внутренний мир своего главного героя — пастуха-оленевода Кайо (несколько раз ловил себя на том, что глаз вместо Кайо «читает» более знакомое и вросшее в память Кьяйе — низкий поклон Олегу Куваеву за это), причём вытаскиваемая на суд читателей психологическая проблематика вовсе не является надуманной и притянутой за уши. Поиск самого себя и своего места в мире, накладываясь на проблему переосмысления сути отцовства дают писателю повод вволю порассуждать над этими вопросами. А эпизоды и факты биографии Кайо, своевременно открываемые для читателя, оттеняют суть рассуждений героя повести — и вместе с ним автора, да и читателя, достигшего примерно того же возраста, что и наш ГГ — и придают им ещё большую глубину и остроту.

Конечно, кажется что за прошедшие с описываемых в повести времён 40 лет многие вопросы являются исчерпанными и решёнными. Однако проблема отцов и детей, проблема родительской любви, проблема поиска своего истинного места среди истинных людей не устаревает никогда — и уж тем более в наши смутные перепутные десятилетия века XXI. И потому мнение советского чукотского автора по-прежнему остаётся авторитетным и точным как по постановке, формулировке проблемы, так и по векторам поисков её решения. А главное — всегда быть «человеком в истинном значении».

Этот роман Валентина Пикуля для меня был совершенно неизвестным до тех пор, пока нетолстая неброская, стоящая на полках буккроссинга книжечка не попалась на глаза. Центром описываемых и рассказываемых автором событий стала попытка японцев захватить Камчатку во время русско-японской войны 1904-1905 гг. Эта страница истории России до сего времени оставалась для меня не то что тайной за семью печатями, но попросту как-то ни разу не попадалась на глаза.

Пикуль рассказывает нам о центральных событиях романа, а также немного о предшествующих и последующих им, в основном устами начальника Камчатки тех лет Соломина. Но на самом деле было интересно читать не только военную часть романа (а военные действия на Камчатке носили весьма локальный ограниченный характер), но в гораздо большей степени всю камчатскую кухню конца XIX — начала ХХ столетия. Ведь простой среднестатистический современный человек и в самом деле мало что может уверенно знать из того, чем реально была Камчатка и вообще весь северо-восток России в те времена.

А поскольку Пикуль облачает всю эту историю ещё и в драматическую художественную форму, вкрапливая сюда любовные драмы и личные трагедии, то читается обо всём этом с естественным читательским интересом и напряжением. Что, собственно говоря, и хотелось получить от испытанного мастера исторической литературы.

А ещё в романах Пикуля всегда привлекает и обращает на себя внимание отчётливо выраженная гражданская патриотическая позиция писателя. Которую он обычно излагает так убедительно, что поневоле заражаешься его взглядом на трактовки тех или иных исторических событий и происшествий.

Мы должны уничтожить цивилизацию, чтобы сделать из неё что-нибудь приличное.

Если добро больше не из чего делать, то значит его нужно делать из зла.

Дорога в ад выложена благими намерениями.

Первое выражение является цитатой (одной из самых последних строчек романа), а другие — общеизвестными крылатыми фразами. Рядом и друг над другом я их поставил потому, что они близнецы-братья... или близнецы-сёстры... ну, в общем, Geschwister.

Главный герой романа живёт с полным ощущением своей ненужности в этом мире. И потому самой лучшей формой протеста считает возможность гадить всему остальному миру и разным отдельным случайным людям так, как может и умеет: работая официантом, он плюёт и сморкается в супы и бульоны, мочится в соусы и портит воздух над блюдами, активно поглощающими и впитывающими запахи. Это его способ и форма выразить свой протест против мироустройства, в котором ему не нашлось более достойного (в его понимании) места.

И неприятие этого мира доходит, в конечном счёте, до более активных и более социально опасных форм — наш герой, по сути, хочет взорвать этот мир, сломать существующий миропорядок, переделать мироустройство по-своему. Но главное — сначала сломать. И потому начинает потихоньку готовить армию бойцов. Создавая по всей стране тайные бойцовские клубы. А заодно помаленьку балуясь с СВУ — ну, там, нитроглицерин и всякие прочие динамиты, пластиты usw.

Чем всё заканчивается лучше всего узнать из романа. Который ни хорош ни плох, но самобытен и необычен и по форме, и по сюжету, и по содержащимся в нём Идеям. Но, по крайней мере, что-то становится более понятным из того, что частенько мелькает в новостной ленте.

Не скажу, что это вынос мозга, но абсурдистского наполнения в книге предостаточно. Вернее абсурдистского с взрослой разумной логической расчётливой точки зрения. Потому что чего там скрывать — все мы знаем, как надо, и как не надо себя вести, что можно и что неможно произносить вслух, какой рукой держать вилку и в другой нож, что прилично, а что не очень — перечень льзятостей и нельзятостей велик и постоянно пополняется новыми вбросами.

Но точно также все мы помним, куда на самом деле исчезали козявки из носа, и кто из нас был доктором, а кто больным во время детских игр в докторов. И вся суть, важность и значимость этого коротенького романа от Курта Воннегута в том и состоит, что мы попадаем на урок непритворства и самособойности.

Вот что-то от Карлсона есть в этом романе, ей богу (и тут сразу вспомнился спектакль, где Карлсоном был Спартак Мишулин...)!

И рука потянулась за спину — проверить, что там с моим собственным винтом, и не пора ли смазать моторчик...

«Валяй, жми!», — сказал я сам себе и высунул язык перед зеркалом!

И пошёл чинить порванную внуком рогатку.

Произведение, которое, вероятно, является одним из самых известных среди школьников. Ну, по крайней мере у людей моего поколения оно точно поселилось в памяти со школьной ещё скамьи (опасаюсь, что вдруг Фонвизина теперь в школах не проходят и только лишь снисходительно упоминают на каких-нибудь обзорных уроках о русской литературе образца XVIII века, а потому и фамилия автора может вдруг оказаться страннозвучащей и незнакомой — фон Визин).

Действующие лица комедии все до одного сплошь типажи. О чём недвусмысленно говорят уже их фамилии — Вральман и Правдин, Скотинин и Старостин, Милон и Простаковы, Цыфиркин и Кутейкин... Да и имена персонажей выбраны автором таким образом, что, будучи прибавленными к фамилии, дают нам почти законченный портрет. А когда мы начинаем читать реплики героев комедии и проникаемся уже их речевыми особенностями, то картина возникает такой силы цветности, яркости, насыщенности, контраста и всех прочих цвето-световых характеристик, что не допускает никакого двойного толкования.

Говорить о том, что мы имеем дело с проблематикой именно того времени — а на дворе конец XVIII в. — наверное нет никакого смысла. Однако мощь поднятых проблем и точность литературной формы такова, что многие моменты напрямую тянутся в наш благословенный XXI век. А отдельные фонвизинские фразы попросту выпрыгнули из текста комедии и живут своей собственной вполне самостоятельной и независимой от автора жизнью — кому из нас не знакомы выражения типа «тришкин кафтан», «не хочу учиться, а хочу жениться», «начинаются чины — перестаёт искренность«!

Конечно, комедия по нынешним временам чересчур прямолинейна и изрядно морализаторская. Однако, сбросив с себя налёт современного скепсиса и высокомерия, с удовольствием отдаёшься воле автора и погружаешься вглубь веков и в тёмные недра человеческой глупости и мудрости, скудоумия и жестокости, высоконравия и всего того, о чём теперь напрямую писать уже как-то не принято и не модно. А если посмотреть фильм или хотя бы послушать аудиоспектакль, так и вообще удовольствие несравненное.

Великолепный роман!

Считается, что у Кронина его лучшими романами являются совсем другие произведения, но в моём случае именно «Северный свет» задел сильнее и след оставил более глубокий. Конечно, для полноты картины нужно прочитать как минимум ещё хотя бы «Замок Броуди» и «Звёзды смотрят вниз» («Цитадель» я читал), но в любом случае впечатления от романа самые хорошие.

Автор в книге сумел собрать все достоинства талантливо написанного романа.

Интересная фабула есть. При этом фабула эта, несмотря на более чем полувековое удаление от наших дней, не потеряла актуальности и остроты, а как по мне, так скорее только обострилась и выросла до предела — соревнование между чистой и жёлтой прессой вовсю продолжается.

Яркие персонажи — герои и антигерои — налицо; причём и те и другие вызывают мощную волну эмоционального сопровождения.

Интрига держится до самых последних страниц.

Конфликт раскручивается по нарастающей и только к финишным страницам разрешается. Но и при этом финал, с учётом широты и остроты затронутой проблемы, нельзя назвать окончательным — он остаётся открытым, пусть не в конкретном случае наших героев, но и для них, однако, тоже...

Непременно буду рекомендовать этот роман для чтения своим друзья.

Блин! Вот так ждёшь-ждёшь это светлое будущее, строишь планы на грядущее счастье и перспективные радости, млеешь от вожделения в прикидках — какими именно технологическими усовершенствованиями оно одарит благодарное единое дружное Человечество… А взамен получаешь вот это — или расчленёнку от Чайны Мьевиля, или техноплен от Мерси Шелли. И в любом случае остаётся ощущение выморочности и чуждости этого самого, увы! совсем не светлого будущего :(

Собственно говоря, советские мечты о светлом и счастливом будущем произрастают напрямую из Программы строительства коммунизма в отдельно взятой стране и из тех его картинок и представлений, которыми были наполнены многие советские фантастические книги (совсем, кстати говоря, неплохие). Романтический оптимизм буквально заменял социалистический реализм, заставляя молодых читателей яростно верить в то, что оно таким и будет, каким его описывали ранние Стругацкие, Иван Ефремов и Сергей Снегов, да и многие другие творцы Грядущего.

Однако те же самые Стругацкие одними из первых советских фантастов сами засомневались — и нас засомневали — в достоверности облика светлого коммунистического будущего, и у тех же самых Стругацких появились и саркастически-юмористические образы (Понедельник начинается в субботу), и довольно пессимистичные, а то и вовсе мрачные его прогнозы (Хищные вещи века): но в любом случае радужные картинки сменились на более тёмные, размытые и неопределённые, тревожные и пронизанные сомнениями (Гадкие лебеди).

Однако я отвлёкся от сути и слегка увлёкся, прошу пардону.

Итак, мы имеем образ будущего, каким его видит/представляет писатель Мерси Шелли. Насквозь технологизированное, как будто выдернутое из трёхсерийной «Матрицы» и харизматичной «Нирваны» (кстати, связь романа с «Нирваной» более тонка, ибо даже некоторые топонимические узнаваемости и пересечения лежат буквально на поверхности, — о, Марракеш! — да и отдельные детали сюжета довольно близки). Мир, буквально пропитанный искинами (ИскИн — вероятно, такое написание будет более правильным), которые не просто присутствуют в мире людей, помогая им существовать в этой модели Будущего, но буквально заполонили мир и во многом перехватили управление и им и людьми.

Вот в «Терминаторе», к примеру, есть один суперкомпьютерный вояковский супермозг «Скайнет» (SkyNet), восставший против людей и человечества и устроивший мировую бойню не только в пространстве, но ещё и во времени. И как-то так примерно и думалось, что вот люди придумают некий сверхмозг, который и будет управлять всем мировым хозяйством (или устраивать мировые БАБАХи). А на самом деле, кажется, всё сведётся к миллионам и миллионам ИскИнов, которые тихой сапой войдут в жизнь каждого человека и постепенно буквально поставят своего «хозяина» в зависимость от искиновского участия или неучастия в его хозяйской жизни. Что, скажете, такого не будет? Ерунда — просто посмотрите вокруг себя да заодно подсчитайте количество всяких гаджетов и прочих техноустройств у себя и у членов своей семьи. А шаг от персонального компьютера к индивидуальному искину уже не за горами.

Так что, похоже, картинка мира, столь талантливо нарисованная Мерси Шелли в романе «2048», не только фантастична, но ещё и прогностична и уже отчасти реалистична.

Мерси Шелли, подобно опытному любовнику с солидным донжуанским и казановским опытом, обходится практически без всяких там предварительных ласк и нашёптываний на ушко — нет, он (автор) распластывает твоё читательское тело на том месте, где тебя застаёт, и решительно резким толчком входит в тебя, не присматриваясь к степени твоей готовности к этому акту и обходясь без всяких смазок и всего прочего. И потому для неподготовленного читателя это соитие может быть и болезненным, и неприятным, и непонятным, и непонятым — «Что, так и должно быть?» — распахнёт некоторый читатель свои девственные глазки и искривит искажённый мукой ротик. Но если у вас уже есть опыт общения с этим автором (ну хоть по его предыдущему роману«Паутина» на очень схожую тему), то, отбросив в сторону всяческое сопротивление, просто начинаешь наполнять себя энергией читаемого, особенностями авторского стиля и языковыми новоделами, а также обилием сленга, спецтерминологией и выкрутасами сюжетных ходов. Тем более, что отслеживать приходится сразу трёх основных героев, да ещё не выпуская из поля своего читательского зрения других, второстепенных, но важных персонажей. Ловя от автора и книги кайф и негу, а если повезёт, то и оргазм.

А ещё кажется, что из всего этого могло бы получиться неплохое кино, снятое по матрице «Матриц» и прочих постмодернистских и киберпанковских фильмов — и событийного ряда, и спецэффектов тут хватило бы, пожалуй, не на одну серию. Где там у нас сейчас бра… пардон, сёстры Вачковски?

На мой взгляд, этот роман написан в лучших традициях фантастических саг Урсулы Ле Гуин и не без влияний братьев Стругацких. Конечно, в этом утверждении может быть больше лично моего собственного читательского багажа, нежели на самом деле воздействия на Сильву Плэт этих великолепных мастеров жанра, но, по крайней мере, начиная примерно с первой трети первой части трилогии, и Урсула, с её неподражаемым великолепием «Левой руки тьмы», и АБС с их мощной стилистикой средневековости «ТББ» так отчётливо прорисовались в подтексте читаемого, что попросились в самое начало отзыва.

Другое важное для романа впечатление состоит в том, что несмотря на кажущуюся абсолютную приключенческость, в нём содержится мощный пласт социально образующей фантастики. Заключающий в себе даже некоторую толику сатиры на современное положение в нашем землянском мироустройстве и, вероятно, некоторую долю критики в адрес некоторых (многих) современных демократических империй разной степени демократичности и имперскости. Думаю, что внимательный и вдумчивый читатель сам усмотрит в некоторых главах романа эту составляющую. При всём при этом автор вовсе не увлекается изысканиями каких-то параллелей между придуманным ею миром и миром актуальным, но тем не менее там, где это возможно и нужно, такую намёком поданную параллельку непременно наметит. А уж кого она имеет ввиду, читатель додумает сам.

Мир, открытый и разработанный Сильвой Плэт, для читателя во многом остаётся тайной за семью печатями (по крайней мере, к началу чтения второй части трилогии это пока ещё так — и точно таким же он остаётся и к концу всего романа). Автор совсем не стремится захватить и увлечь читателя многочисленными деталями мироустройства вообще и тщательной проработкой внешних признаков и особенностей разных планетных миров. Однако самые важные и в основном имеющие социальные оттенки нюансы задаются сразу же, тем более, что именно эти нюансы ложатся в основу фантдопущения и вообще всей парадигмы трилогии. И потому мы мало что знаем о социально-экономическом устройстве мира вообще и конкретных планетных миров в частности (что касается нашей Земли, то мы просто знаем, что она есть и вместе с другими мирами составляет Галактическое содружество) — для постановки и решения тех задач, которые ставит перед читателем Сильва Плэт, этого вовсе не требуется. Однако от этого вовсе не возникает ощущения недоделанности, недодуманности и прочих недо-.

Вообще вся трилогия носит на себе печать Мастера и мастерства.

Мы имеем мастерски написанный литературный текст — образный, с эпитетами и метафорами, не лишённый афористичности и буквально прошитый связями с ментальностью современного читателя.

Автор придумала несколько отличных и отчасти авторских фантдопущений и тщательно проработала варианты, куда эти фантдопущения ведут.

Приключенческая составляющая романа не даст спокойно отложить его в сторону в расчёте «на потом», а симпатии и антипатии к тем или иным героям трилогии будут создавать нужный эмоциональный фон и вести вас по придуманному миру всё время чтения.

В общем, чтобы тут не расписывать дважды уже понятную суть, могу утверждать, что роман получился отменный и буквально обречённый на успех в читательской среде. И с удовольствием буду читать ещё один — сетевой — роман этого полузагадочного автора — ибо мы с вами, господа, имеем дело с литературной мистификацией, и точно не можем знать, что из выложенного в доступ об авторе книги является правдой, а что камнем, брошенным в кусты...

А книжка-то оказалась интересной! А книжка-то оказалась любопытной! А книжка-то оказалась здОровской!

Хотя в самом начале было немного скучновато, да и авторский стиль Анатоля (привет, тёзка!) Франса показался вялым и блёклым (а не нужно всех и вся французов сравнивать с полюбившимся Эмилем Золя!). Однако по мере накопления событийного ряда и внедрения в него новых сущностных моментов температура на шкале интереса стала подниматься выше и выше, а к середине книги (там есть четыре замечательные главы!) роман и вовсе стал читаться запоем.

Сатира? Да.

Фарс? Не без этого.

Учение о революционной ситуации в горнем мире? Можно сказать и так.

Богохульство и богоборчество? Ну, если хотите, то отчасти да.

Предощущение грядущей мировой войны и последующих великих социальных потрясений? Скорее всего именно так!

История мира и вообще появления мироздания как такового? Даже так можно трактовать этот роман Франса.

В общем, не смотрите на столетний стаж романа, смело открывайте и получайте свою толику удовольствия!

Сначала некоторую оторопь вызывает форма повествования — рваная, бессистемная, малопонятная, мозаичная. А затем спазмы начинают происходить уже от содержимого романа.

Постоянные недоговорённости, полунамёки, скользкость поднимаемых вопросов, тем и событий — но чаще всего это нюансы половой ориентации, проблемы перемены пола. Возникает предположение о бунтарском характере творчества этого автора, которое (предположение, а не творчество) медленно кочует между «горячо-холодно» (чтобы было понятно — ни книг Поланика, ни его биографии я не читал, и потому всё воспринималось как есть, без субдубляжа), потому что чем ещё может быть вызвано такое, по сути патологическое, содержание романа, и такая аформатная структура повествования.

Конечно же, основным и самым главным содержанием романа является Патология. И я даже при этом не имею ввиду сексуальную ориентацию его персонажей и всё с этим связанное. Потому что тут речь идёт о патологии чувств, отношений, самооценок, патологии поиска себе места в мире, патологии психики, в конце-концов.

Однако всё оказалось проще, а бунтарство в итоге свелось к сексуальной ориентации самого автора...

Между тем книга читалась легко и не без интереса, а некоторые интригующие повороты сюжета заставили внутренне поаплодировать Паланику. Что ж, посмотрим, что там у него дальше припасено...

Культовый роман Ивана Ефремова вероятно в своё время был не только остросюжетным и приключенческо-фантастическим, но ещё и в некоторой степени пионерским и, возможно, даже революционным (1959-1962 гг.). Потому что насквозь материалистические установки — что в науке, что в литературе и в других видах и формах искусства — напрочь неприветствовали и отвергали иные, нематериалистические подходы, принципы и темы, а кое-что (и кое-кто) даже подвергалось гонениям и преследованиям. И потому учёному и фантасту Ефремову, вероятно, потребовалось не просто литературное дарование, но ещё и гражданское мужество и честность учёного, чтобы, пусть и в фантастико-приключенческой форме, но затронуть вопросы психофизиологии человека как биологического вида.

Соотношение психического и физиологического давно интересовало учёных разных специализаций. Что первично, что вторично, какова степень взаимодействия и взаимовлияния этих двух отправных точек бытия Человека (да и животных тоже), что определяет другую составляющую и что главенствует в этой паре — инвариантов этого центрального вопроса может быть множество. И учёный и писатель-фантаст Иван Ефремов пытается в своей книге поискать ответы на них.

Однако эта позиция поиска ответов одним только их поиском не ограничивается — Иван Ефремов со страниц своего романа напрямую обращается к Читателю и, в принципе, ко всему Человечеству ни много ни мало с призывом! То устами своих героев, то авторскими репликами Ефремов пытается убедить Читателя/Человека в необходимости перемены жизненных ценностей и ориентиров. По сути Ефремов выступает здесь апологетом идеи главенства духовного развития человека как биологического и как социального доминирующего вида.

Иногда при этом автор, на мой современный взгляд, слегка увлекается, и некоторые страницы романа превращаются в страстные и порой пафосные монологи одного из главных героев романа (и одновременно одного из самых ярких проводников взглядов и убеждений самого автора).

Некоторую трудность во время чтения может представлять обилие лексики из индуизма, но без некоторого погружения в отдельные нюансы этого философско-религиозного учения тут никак не обойтись.

Однако мощная приключенческая составляющая романа сглаживает и разнообразит его основное содержание, и потому книга в целом производит довольно сильное и в основном положительное впечатление. Конечно, некоторые крючочки уже устарели и отдельные смелые на тот момент рассуждения и предположения уже либо продвинулись далеко вперёд, либо трансформировались, а то и вовсе отвергнуты. Но, тем не менее, роман в целом не потерял свою актуальность и сейчас.

PS Там несколько раз упоминается имя Ленина как социального учёного, и термин «коммунизм», но всё это вполне терпимо даже для антикоммунистов, ибо суть книги поважнее будет.

В принципе, сначала аннотация, а затем уже и сам автор объясняют читателю всё предстоящее и побудительное. И потому рецензенту остаётся только наполнить текст отзыва ахами и охами — вот так, например: АХ! и ОХ! — да ещё попытаться что-то личное подтащить.

Ну, скажем сразу, что для меня Рэй Брэдбери и в самом деле является чем-то изначальным и сущим, причём не только в литературно-читательском смысле, потому что его рассказы прирастали к моему существу вместе с ростом и вызреванием. И, конечно же, состоящие сплошь из романтической и полумистической субстанции, этакой своеобразной литературно-фантастической эктоплазмы, они — рассказы и повести Брэдбери — не могли не пропитать и не внедриться уже в самую сущность сначала маленького, а затем уже просто молодого читателя. Выращенные автором из Странного, эти рассказы, по мере чтения в течение десятилетий, оставляли в читателе крупицы своей странной плоти, отчего, в конечном счёте, и произошло никнеймовское strannik (конечно, в эту странность щедро добавляли и другие могучие авторы, например, Лем и Стругацкие, но изначальным был всё-таки он, Рэй Брэдбери).

Этот роман, по сути, невозможно как-то комментировать так, чтобы при этом не вдаваться в событийный ряд. Либо, как минимум, спойлеры, если не пересказ каких-то событий, либо полный уход от содержания. И потому его, этот роман, нужно просто читать: медленно — с величавой неспешностью падающих осенних красно-жёлто-золотистых листьев; со звонкой торопливостью вытекающей из небольшого родничка нескончаемой струйки ослепительно чистой и хрустящей от ломкости воды — и неважно, что потом из этой робкой струйки вырастает громадная субконтинентальная Река; с вечным шествием по небесному своду ватных клубов облаков...

Это роман-созерцание, а не роман-события. Из этого и нужно исходить.

И в самом деле — заявленная как роман, эта книга таковым не воспринимается, но является скорее сборником новелл. Причём ещё и написанных в разных стилях и даже жанрах. Мы встречаемся и с фантасмагорией, и с психологическим триллером, и с философским эссе, и с пародией на старинные церковные суды, с романами-катастрофами, прочитаем богословско-богохульские выверты, любовно-драматические и криминально-остросюжетные страницы... Порой складывается впечатление, что Джулиан Барнс не без удовольствия поиграл перед нами своими литературными мышцами, и, может быть, даже слегка помастерился.

Однако в книге есть несколько сквозных смысловых тем, отчасти объединяющих разнородные главы в одно целое.

Ковчег и Ной, Ной и Ковчег.

Разделение на чистых и нечистых, на козлищ и агнцев.

Тема греха и греховности, вины и виновности.

Мотивация и деяния — ведь часто бывает, что хотим мы одного, а результат отличается от желаемого с точностью до наоборот. «Благими намерениями выстлана дорога в ад».

Несколько особняком стоит эссе о любви, которое в общем и обсуждать нет смысла, его нужно просто прочитать...

Но, в конечном итоге, остаётся ощущение, что у автора не было одной чётко сформулированной целезадачи. Барнс набросал читателю несколько сюжетов разной степени интересности, остроты, злободневности, глубины, философичности, познавательности... и на этом счёл свою задачу выполненной и цель достигнутой. Если пробовать выразить в зрительных образах, то перед нами как будто раскинулся кусок карты неизвестной нам страны — откуда-то слева текут реки, набирают силу и скорость... и потом исчезают за обрезом карты справа. И полной картины этого мира, карту которого мы рассматриваем, у нас так и не возникает...

Читать не скучно, но особого послемыслия, кажется, ожидать не стоит. Во всяком случае у меня по прошествии нескольких дней и нескольких книг следов осталось мало.

Имя Конрада знакомо мне с достопамятных времён запойного чтения цикла вполне себе космических и никоим образом не маринистских рассказов Станислава Лема «Рассказы о пилоте Пирксе» — в рассказе «Условный рефлекс» в краткой ёмкой характеристике своего героя Лем пишет «Ведь он читал Конрада ...», и этого коротенького в четыре слова упоминания хватило, чтобы запомнить новое имя раз и навсегда. Наверное здесь заслуга пока что не Конрада, но в большей степени пана Станислава Лема, однако, будучи упомянутым таким великолепным и авторитетным Мастером литературного Олимпа, имя Конрада автоматически попало в список будущих «хотелок».

Правда хотелкость эта затянулась пожалуй что чересчур, потому что только теперь, по прошествии уже не лет, но десятилетий, пришла возможность познакомиться с классиком английской литературы поляком Конрадом что называется тет-а-тет и фейс-ту-фейс.

Наверное, есть смысл сразу остановиться на авторской манере изложения событий. Автор неспешно подводит читателя к тому, что речь идёт о каком-то происшествии, в котором так или иначе замешан герой романа. Эта процедура намёков и плавной подводки к трагедийно-драматическому происшествию длится довольно долго, отчего сначала возникает некоторая натянутость. А Конрад не спешит с событиями и подобно опытному артиллеристу ведёт огонь пристрелочно и затем уже вилочно, загоняя свой литературный снаряд в конце-концов в яблочко, в центр мишени, в колышек.

Однако оказывается, что само столь долгожданное драматическое событие вовсе не является центром повествования, потому что для автора это происшествие стало только лишь отправной точкой для некоего своеобразного литературно-психологического расследования. Конрад гоняет своего героя по карте и по глобусу, по жизни и по географии, по людям и встречам, но в конце-концов оказывается, что это не просто бегство от людей, а бегство за самим собой и одновременно от себя самого.

А затем наш герой довольно внезапно меняет чехарду поисков на своеобразное служение, на миссионерство и почти что на мессианство. Казалось бы всё, точка достигнута, вина искуплена и совесть успокоена. Но, как говорится «если хотите насмешить бога, то расскажите ему свои планы» — вмешивается ещё одна недобрая сила и ситуация выходит из под контроля нашего героя...

Конечно же, основным конфликтом романа является внутренний конфликт Джима с самим собой. Его индивидуальные характерологические особенности постоянно подпитывают в нём ощущение своей виновности, а свойственный ему романтизм понуждает его совершать поступки в том числе и такого плана, которые более нормальный и отчасти пофигистский человек может назвать позёрными и идеалистическими. Джим великий идеалист и романтик (о чём напрямую пишет в романе и сам автор, вкладывая эту характеристику героя в уста Штейна), и потому он не способен вести себя в предлагаемых автором условиях как-то иначе.

Наверное с точки зрения современного человека такое поведение Джима покажется дурацким. Но почему-то всё-таки приходят на ум слова Честь и Совесть и Справедливость и всякие другие высокопарные и кажущиеся смешными и выспренними. А ведь действительно, сейчас из-за карточного долга, пожалуй, никто стреляться не будет, и из-за пощёчины на дуэль никого не вызовет... Куда всё это делось? И было ли оно в нас?..

Но вот в Джиме было точно!

Я поведу тебя в музей! — сказала мне сестра...

(с детства знакомые строчки Сергея Михалкова)

В музее краеведенья есть мумия теперь...

(из авторской песенки — муз. А. Софронова, текст С. Погорелого)

А ведь и верно — если на момент творения этот роман покушался стать своеобразным учебником географии Швеции, то по прошествии столетия он уже скорее представляется шведским краеведческим музеем. Причём музеем весьма богатым на экспонаты и артефакты, на содержательные темы и смысловые слои. Т.е. в принципе, это уже даже и не экспозиция с витринами и стендами, а солидное здание с отдельными комнатами — так много всего втиснула хранительница-создательница этого музея нобелевская лауреатка Сельма Лагерлёф.

Ну что ж, отправимся на экскурсию, тем более что нас туда любезно приглашают.

Географический раздел — горы и реки, леса и плоскогорья, ручьи и поля, море и шхеры, заливы и острова Балтийского моря — кажется, автор не забыла ничего из того, что составляет природу этой большой скандинавской страны. В этом смысле было бы интересно открыть карту Швеции — желательно поподробнее и подетальнее — и проследить вместе с экскурсантом Нильсом его маршрут. Тем более что сделать это будет совсем не трудно — текст нашей литературной экскурсии обильно усыпан географическими названиями и прочей другой топонимикой.

Экономический отдел — Лагерлёф подробно информирует читателя о самых разных промыслах и производствах, которыми была богата Швеция на рубеже XX столетия. Однако при этом она не забывает заглянуть и вглубь веков, чтобы показать читателю, как зарождались какие-то предприятия и целые отрасли производства, отчего картина быта народов становится понятнее и красочнее, сочнее и точнее.

Этнографические стенды — во время нашей экскурсии мы побываем практически во всех землях Швеции и познакомимся с разными народами, составляющими шведскую нацию. При этом отчасти мы узнаем и какие-то, наверное, не очень известные нюансы их культуры и быта, народных преданий и поверий, легенд и сказок — всего того, что кратко и ёмко называется эпосом. Каждый этнос имеет свой эпос, и каждый эпос описывает и сохраняет свой этнос...

Животный и растительный мир Швеции предстанет перед экскурсантами во всей своей красе и великолепии как с высоты птичьего полёта, там и наблюдаемые с поверхности земли и моря. При этом с отдельными представителями фауны/флоры мы познакомимся поглубже — волею автора это прежде всего птицы, но и некоторым хищникам тоже отведено солидное место в повествовании, и вдобавок организовано усиленное читательское внимание.

Отдельное большое помещение этого своеобразного музея занимают стенды и полки с легендами и преданиями — соседствуя с уже упомянутыми стендами этнографическими, они составляют с ними одно большое пространство, в котором не в меру любопытный и неосторожный экскурсант может и заплутать ненароком. В том смысле, что засядет за чтение этих фолиантов, покрытых пылью веков и десятилетий, и провалится куда-нибудь к Лёвеншёльдам в склеп :-)

Историческая часть музея рассказывает читателям/посетителям о многих занятных страницах этой становящейся всё более интересной страны, а также об отдельных ярких личностях. Мы видим историю зарождения некоторых населённых пунктов, ставших впоследствии крупными городами, мы знакомимся с какими-то венценосными персонажами и с увлечением слушаем рассказ о самых ярких событиях их биографий. И тут же экскурсовод, искусно модулируя голос, излагает нам несколько легенд о том, как были созданы те или иные земли и ландшафты Швеции — на первый план тут уже выступают герои и боги этой древней северной земли.

И чтобы не уходить далеко и облечь повествование в интересную форму, наш экскурсовод применяет ещё и сказочно-фантастическую подачу — тут вам и домовой, и говорящие/ходящие статуи, и практически разумные звери/птицы — пришедшие на эту экскурсию дети вовсю радуются, а взрослые просто улыбаются бесхитростной фантазии Лагерлёф. Однако и о драматических и порой трагических моментах жизни простых людей автор не может не вспомнить, отчего картины сказочно-фантастического содержания перемежаются поистине трагедийными вставками.

Но в особенности и дети и взрослые рады нескольким узнаваемым кусочкам большущего повествования — конечно же, тут сыграло свою значимую и однозначно положительную роль мультипликационное советское кино, потому что уж больно красочный был сделан мультик!

Из недостатков нашей экскурсии можно отметить разве что некоторую её затянутость — к концу некоторые экскурсанты начали позёвывать да поглядывать на счётчик букридера... Однако сам экскурсионный фактологический и сказочно-приключенческий материал изложен весьма мастерски и с толком.

Хорошая экскурсия получилась, чего уж там!

Заявленная как обыкновенный детектив, книга таковой является разве что с натяжкой. Потому что гораздо вернее и точнее будет отнести этот роман к детективам политическим. Ибо в основе детективно-приключенческой линии лежат события не только криминально-детективного характера, но точно лежащие в области политики и военных преступлений времён Второй Мировой войны. Впрочем обо всём этом довольно подробно написано в аннотации...

Книга хороша по ряду критериев.

Сведения исторического плана, содержащиеся в этом художественном романе, вполне годятся для пополнения копилки фактических знаний о событиях Второй Мировой. Причём ряд фактов мне открылся вновь, что только подогрело интерес к книге. А какие-то другие известные события вдруг с помощью автора повернулись другим боком, что тоже дополнило картину мира.

Антифашистская и антивоенная направленность романа очевидна. И потому, с учётом пункта первого, понимаешь, что книга оказывает явное воспитательное и идеологическое воздействие на читателя. Т.е. невольно встаёшь на сторону одних героев романа и заносишь в список личных персон нон-грата других — антигероев и, наверное, антилюдей. Т.е. в данном случае этот роман является ещё и идеологическим оружием в отношении фашизма, нацизма и прочих -измов.

Приключенческая линия автором написана довольно живо, не без интриги, со сгущениями напряжения, с концентрацией событийных моментов к финалу. И потому интерес к событийному ряду постоянно включён вполнакала и периодически вспыхивает с новыми поворотами сюжета. А вполнакала, вероятно, потому, что Форсайт и не стремится сделать интерес к роману чисто приключенческим и развлекательно-триллерским — полагаю, что автору важнее было осветить отдельные события и факты, происходившие как во время Второй Мировой, так и некоторое время спустя. Осветить и задать тон отношения к ним и к их фигурантам.

А вот как раз фигуранты — герои и персонажи — выписаны с тщанием и симпатией — в том смысле, что даже негодяйские негодяи автором прорисованы рельефно и без амикошонства. Отчего дела их только добавляют себе рельефности и контрастности...

Так что книга явно удалась! Да и объём совсем не отпугивающий...

Бог знает отчего, но мне — человеку, не особо любящему кровь-кишки и прочие страхоужасы — искренне нравятся книги Андрея Круза. Симпатия эта совершенно иррациональна, однако время от времени я возвращаюсь к «мёртвой» романтике и с удовольствием погружаюсь в Эпоху мёртвых.

Совершенно отдельный рассказ из этого цикла, имеющий в своей основе события, изложенные в первых книгах серии и потому в дополнительных разъяснениях не нуждающийся. Просто однажды в Америке случилось то, что случилось во всём мире. И наш герой, будучи профессионалом охранно-силовых структур, старается выжить в этой ситуации. Но не просто выжить, а выжить с удовольствием, да ещё и поквитавшись со своим обидчиком. А что из этого вышло, лучше узнать от самого автора — велкам в Эпоху мёртвых, господа!

Тот редкий случай, когда роман, представленный в серии «Женский роман», хочется из этой серии вынуть и переставить на какую-нибудь другую полку. Хотя по своему авторы классификации правы, и у этого произведения Дафны Дюморье (Дю Морье, а может быть и дю Морье) все признаки классического женского романа налицо.

Возможно, причина моего неприятия этой классификации кроется в сравнении этого романа с довольно похожим романом Кэт Мартин «Ожерелье дьявола», прочитанным однажды в феврале. И в самом деле — место действия — Англия, время действия — наполеоновские войны, т.е. начало XIX века, любовно-романтические начала в обеих книгах, даже связь с морем и пиратством — линейка совпадений очевидна. Однако «Ожерелье...» без сожалений и сомнений получило два балла и отправлено на свалку памяти, а роман Дафны Дюморье заслуживает гораздо более высокой оценки.

А вся разница заключается в том, с каким мастерством и изяществом написала свой женский роман Дюморье, как ловко она обошла те ловушки и скользкие места сюжетных поворотов, в которые вляпалась Мартин. И наверное ключевым словом и понятием будет термин «пошлость» — книга Мартин по самую завязочку этой самой пошлостью наполнена, а в романе Дафны Дюморье её нет ни на йоту. Нет ни охов-вздохов, нет всяких физиологических отправлений и описаний, отсутствуют сцены соитий и лобзаний, страстных объятий и всей прочей дамскороманной чепухи, которыми как раз славятся романы серии. И литературный язык Дафны Дюморье точен, образен и колоритен, да и сюжетные ходы хотя и просты, но отнюдь не банальны.

Так что не обращайте внимание на эту классификацию, берите книгу в руки и отправляйтесь в мир молодой девушки-женщины...

Гаргантюа и Пантагрюэль. Уже одни раскатистые и такие французские звуки этих не менее французских имён заставляют читателя трепетно стучать в бубен своего сердца — в ожидании Сказки, в предвкушении Удовольствия, в преддверии Улыбки.

Утопическая сказка (которую, по большому счёту, «надо бы прочитать в юности и постараться запомнить») времён разгула папизма и инквизиции заставляет читателя поверить в бесстрашие (если не в бессмертие) автора книги Франсуа Рабле (почувствуйте на вкус звуки этого имени — Франсуа... Уже в одном имени автора сокрыты вся французистость романа и вся будущая свободность, равенственность и братскость этой одной из самых европейских стран, все её Великие и прочие революции).

Собственно говоря, Рабле с самого начала не скрывает, что он написал Сказку — и страна называется Утопией, и в описании Телемской обители столько утопически сказочных черт и примет, что, кроме сказки, это может быть разве что фантастикой (это в XVI веке, заметьте!).

А названия всяких островов, на которых побывали наши герои во время своего знаменитого плавания к Оракулу Бутылки, и вовсе сметают все и всякие сомнения — Утопия и Сказка.

Вообще мне, как человеку анжинерной конструкции и абсолютному «негуманитарию», порой хочется и в шутку и всерьёз назвать этот роман оцифрованным — столько всякой цифири понапихал в книгу Рабле, столько футов и фунтов, штук и десятков, сотен, тысяч, миллионов и разных прочих числительных он употребил (и вместе с ним обозвучили герои романа) в книге.

Попробуйте подсчитать — хоть перечисленные Рабле количества пищи, вина и всякой всячины, хоть просто сами числа пересложить, — авось у вас что-то получится, но мне это сделать не удалось. Так что «Улыбнитесь, чёрт вас возьми!!!».

Оцифрованная Утопия и Сказка.

Безусловно автор романа очень щедр.

Просто расточительно щедр на детали (животные всех мастей и пород, птица разных размеров и наименований, сукна и одежды, войско и ремесленники, географические пункты — реальные и выдуманные — и расстояния между ними), которые он с дотошностью старьёвщика или же ростовщика подсчитывает, учитывает и перечисляет, не избегая самой малости — Вы великий Педант и буквалист, мсье Рабле, снимаю шляпу!

Щедрая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Однако не будем забывать, что мы имеем дело с Сатирой (с нею прежде всего, и непременно с прописной буквы).

Вовсе не случайно множество имён собственных в романе имеют тщательно продуманные автором и потому очень «звучные» характеристики, «сочные» личностные признаки и «яркие» индивидуальные особенности: Пузан, Канунпоста, Культяп (это вообще-то врач и, кажется, даже хирург!), Живоглот, Жру (краткость — сестра таланта!), Суеслов — приём сколь распространённый, столь и действенный.

И от этого сразу отчётливо видишь перед собой не просто полусказочные персонажи, но уже сами Сущности, Функции, Сути.

При этом автор вовсю упражняется в сатире в адрес всякого рода клириков, но чаще всего и более всего адресатами этой критической сатиры и сатирической критики является католическая церковь, папство.

Однако почти столь же часто и не менее остро «проходится» Рабле и в отношении всяких там «учёных философов» и других сорбоннариев (Сорбонна практически прописалась на страницах романа).

И, видимо, чтобы избежать открытых обвинений в свой адрес, Франсуа Рабле вовсю использует абсурдистскую стилистику — если в книге первой этого поменьше, то вторая книга хватает читателя за шкирку и буквально швыряет в болото абсурдизма — начиная с судебного процесса и затем подхваченная Панургом в его повествовании о пребывании в плену.

А дальше пошло-поехало. «Такая простая и вечная история».

Щедрая Сатирическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Не ускользнёт от внимания читателя изобильное военное наполнение романа — в этом смысле книга гораздо более военная, нежели сексуально-эротическая, ибо первые две книги наши герои постоянно с кем-то воюют, да и потом то и дело ввязываются в кровопускания и кровопролития аж до колбасных обрезков.

А вот с эротизмом Рабле, по современным меркам считая, очень сдержан и аккуратен — он обходится всякого рода намёками, иносказаниями, перефразировками, вторыми смысловыми планами и прочими пробочками к норочкам.

Вроде как всё понятно про пробочки-норочки, однако автор, коснись чего, может смело развести руками и заявить на голубом глазу — дескать, кто о чём думает, тот свой смысл и закладывает — и хитрО сощуриться при этом.

Щедрая Сексуально-эротическая Сатирическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Громадный пласт рассуждений автора посвящён теме женитьбы и отношений в браке (оказывается, что «Да ничего мы не знаем! Не знали и не узнаем уже никогда …»).

И хоть подводит нас Рабле вместе с Панургом к этим рассуждениям очень длиннО и порой утомительно муторно, однако в конце концов разражается устами советчиков довольно серьёзными уже философствованиями на означенную тему — впору брать куски текста и помещать их в учебники социопсихологии в раздел «Семья и брак».

Вопрос женитьбы (или не женитьбы) Панурга тянется до конца многостраничного романа и окончательно так и не разрешается (эх! мы так и не узнаем никаких интимностей из его жизни), зато картины реальных отношений внутри семейных пар и просто между мужчинами и женщинами автор нам раскрывает весьма откровенно и без прикрас.

Щедрая Философская Сексуально-эротическая Сатирическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

С большим удовольствием треплет Рабле за холки всякую судейскую и околосудейскую шушеру — вообще проблема правосудия во Франции и, возможно, во всей Европе в XVI веке, судя по всему, стояла достаточно остро, ибо была выведена автором обличительно едко и безжалостно решительно и категорично.

И Рабле вовсю сатирит и юморит всех мастей ябедщиков, жалобщиков и прочих кормящихся от суда и дел судейских.

А также взяточников и крючкотворов, вновь папистов или, напротив, всякого рода постников...

Сатира, сарказм, язвительность, издевка, подача тех или других персонажей и целых человеческих типов в жалком неприглядном виде — всё это, по сути, является главным наполнением романа.

Щедрая Философская Сексуально-эротическая Сатирическая Критическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Вообще вот это длительное плавание по всяким разным островам и архипелагам порой уже просто превращается в блуждание «среди мифов и рифов» (и тут мелькнули мысли о любимчике — маринисте Конецком — и о том, что он наверняка всё это безобразное великолепие и великолепное безобразие читал, и что, пожалуй, Рабле имеет своеобразное отношение к маринистике и создал прообраз романа-странствия... А следом подтянулись соображения, что очень похожую стилистику использовал порой пан Станислав Лем…), но всё — и плохое и хорошее — имеет своё начало и свой конец. Закончился и этот тягучий, как перенасыщенный перевываренный сироп, роман.

Хотя, честно говоря, книга на самом деле кажется незаконченной — по крайней мере, событийно она явно не завершена.

И главное, что мы так и не узнаем: обзавёлся ли Панург супругой?

Заимел ли он некие роговые образования и пару-тройку синяков и шишек?

Не пустила ли его любимая жёнушка по миру?

И вы не знаете?

Небольшой рассказ на совершенно личную и отчасти интимную тему — влюблённость и стремление быть рядом и быть ближе, настолько ближе, насколько это возможно.

Томление духа и томление тела и затем закономерное и ожиданное развитие событий.

Хотя концовкой рассказа автор всё-таки немного удивил, ибо не пошёл классическим хоженым-перехоженным путём.

И всё бы ничего, если бы в самом конце повествования не стояла дата написания — 1944, 12 мая...

Кому война, а кому любовь...

Очень лёгкая на чтение и весьма приятная на вкус современная новогодняя сказка. При этом, наверное, слово «сказка» можно кавычить, но можно и оставить как есть, а при желании ещё и написать с прописной буквы «С». Сказка, позволяющая сделать сразу несколько простых трудно- невыполнимых дел: вернуться во времена своего околоновогоднего детства; увидеть цветные сны; наново поверить в Деда Мороза и Снегурочку; самому своевременно включить свой личный дедморозный режим и отыграть целезадачу по полной...

Всё в наших руках, просто нужно как следует захотеть. Ну и чтобы пошёл снег... Тот самый ;-)

Созданные на злобу дня и написанные не без злобЫ, рассказы Аверченко являются не то сатирой, не то фельетоном, но в любом случае написаны они яростно и написаны они талантливо. И причины этой литературно-личностной ярости понять можно — одно дело всё очищающая волна революции и ожидания быстрого светлого Будущего, и совсем другое — голодно-холодное беспросветное Настоящее. Конечно можно понять мысли и чувства социального слоя, многое, если не всё, потерявшего в этой битве престолов и богов. И конечно безумно жаль их, жравших когда-то свои пулярки и устрицы и теперь тоскующих по всему этому обжорному великолепию. Но я всегда вспоминаю героев рассказов, повестей, пьес и романов Горького, Короленко. Да и оба мои рода (и по отцовской и по материнской линии) происходят из беднейшего крестьянства и неизвестно как повернулась бы их судьба не будь октябрьских событий и всего остального...

Никого не пытаюсь обвинить или обелить. Но просто делаю попытки покрутить туда-сюда ту ситуацию, посмотреть на неё с разных сторон — чтобы не быть никому судиёй.

Хотя во многом Аверченко безусловно прав!

Очень разные авторы (в том числе и непрофессиональные писатели) и очень разные по литературному мастерству и по силе воздействия рассказы.

Общая тема понятна из аннотации; хотя напрямую хосписам и проблематике «уходящих» людей посвящены только несколько рассказов, но и остальные имеют основной смысловой нагрузкой тему людского соучастия и сопричасти, неравнодушия, человеколюбия и гуманности.

В силу особенностей личной психоэмоциональной организации наибольшее впечатление осталось от рассказа Маши Трауб «Одна живая девочка» (поставил бы девяточку не задумываясь), но и многие другие, даже взятые по отдельности, оставляют заметный глубокий след.

А некоторая доля либерально ориентированного содержания в отдельных рассказах вовсе не портит общей картины, тем более, что многое написано по делу и по толку.

Особенность книги в том, что, несмотря на непростую для восприятия драматическую тематику, она в целом очень позитивна и оставляет после прочтения очень светлое, хотя не без грусти, чувство.

И в самом деле начинаешь понимать, как ты счастлив от того, что твоё здоровье и физическое состояние позволяют тебе жить в полную силу без оглядки на пороги и поребрики, открывающиеся наружу двери и чувство беспомощности.

И как много для кого-то могут значить даже простое неравнодушие и внимание к казалось бы мелочам.

И в самом деле, уж коли ты счастлив сам, так поделись этим своим счастьем с другими, у кого этого ощущения недостаёт — от этого ни счастья ни любви в твоей жизни не уменьшится, но скорее наоборот, только прибавится.

Пожалуй нужно поискать первую аналогичную книгу...

Примерно до половины своего объёма роман читался трудно. Постоянно лезли в голову сравнения с захватывающе интересным сюжетом и невесомым литературным слогом Голсуорси, с филигранной точностью описаний Эмиля Золя, да и даже с самим собой, с Сомерсетом Моэмом (романы «Лезвие бритвы» и «Театр»). И уже совсем было завздыхалось и заскучалось, как, не могу точно сказать на каком сюжетном моменте, это ощущение тяжести и некоторой тягомотности исчезло. И, наоборот, возникло ощущение, что до сей поры находившаяся под неким пологом силовой защиты книга вдруг отключила все свои защитные силовые установки и сняла напряжение с силовых коконов — читавшие роман Г. Мартынова «Звездоплаватели» (или Сергея Снегова «Люди как боги») поймут, какого рода ощущения имеются ввиду, — и читатель (в данном случае Я) оказался внутри романа — вместе с главным героем и прочими персонажствующими людьми разных возрастов, социальных слоёв и вероисповеданий.

В данном случае словечко «вместе» употреблено не для фигуры речи, потому что чувство сопричастности и сопереживательности герою романа Филипу Кэри является неподдельным и полным. Да и многие другие персонажи книги вызывают сильные и порой диаметрально противоположные чувства и отношения — вообще эмоциональный отклик на читаемое оказался мощным. И как хороша оказалась концовка романа — может быть излишне романтизированная, но зато чувствооблегчительная и облегчённовоздуховыдыхательная.

Очень узнаваемый санинский стиль.

По жанру это скорее подростковая юмористическая фантастика.

Автор даёт себе волю поиграть на древнеисторическом игровом поле — современные (образца начала 70-х годов) подростки попадают в каменный век, вот собственно и всё.

Никакого драматизма и трагизма, наоборот много юмора, улыбки, позитива, оптимизма, фантазии, казусов.

А также шуточное покусительство на своеобразное прогрессорство (впрочем, реверанс в сторону братьев Стругацких Санин делает) и культурное миссионерство и просветительство весьма прикладного толка.

Чтение повести непринуждённо снимает напряжение любого происхождения и оставляет чувство лёгкости и полёта.

Вероятно это одна из лучших книг, прочитанных в 2016 году. По силе эмоционального воздействия сравнимая с «Вечным зовом» и «Тени исчезают в полдень». Да и по ширине и глубине охвата роман Шукшина не уже и не мельче, чем упомянутые.

Очень сильные образы персонажей, как положительных, так и тех, которые выглядят и воспринимаются отрицательными. Мощные человеческие характеры, матёрые мужские и соответствующие им женские. Без красивостей выписанные все повороты жизненных линий героев книги. Шукшин при этом мало старается потрафить своему читателю — герои романа довольно часто совершают глупые и никудышные поступки, грешат, каются и вновь грешат; при необходимости (но возможно просто потому, что так на самом деле было с прототипами в реальной жизни) и в силу книжной и жизненной логике даже самые казалось бы красивые и потому выгодные с писательской точки зрения персонажи вдруг гибнут или сникают, но тут же появляются новые, не менее значимые и красочные. При этом невозможно упрекнуть Шукшина в красивостях — хоть в литературно-писательских, хоть в сюжетных — всё происходит так, как могло бы быть и, наверное, и в самом деле происходило.

Первая книга немного отличается от второй, ну вот примерно так же, как отличается первая серия фильма «Москва слезам не верит» от второй. А страницы с эпизодами, вошедшими в фильм «Живёт такой парень», и вовсе порой воспринимаются с юморком и смешком. Однако драматическая линия автором выдерживается до конца, и хотя в романе (во второй книге романа) выведена проблематика второй половины 50-х, однако сам жизненный уклад и конфликтно-событийный ряд захватывают с головой, и потому устаревшим и архаичным роман не выглядит и не воспринимается таковым.

Вообще историзма в книге оказалось куда как много, первая книга вообще наполнена такими деталями времени (середина 20-х на Алтае), которые сложно ещё где-то найти (разве что специально разыскивать информацию). Так что роман, несмотря на довольно жёсткий событийный набор, вполне годен для чтения как мужской читательской аудитории, так и для женщин — в книге очень сильны как трагедийно-драматические исторические темы, так и любовно-драматические линии.

А я попросту иду на соответствующие порталы и ищу книги Василия Макаровича для домашней библиотеки — просто никогда не думал, что и крупные литературные формы у него окажутся столь же мощными, как и рассказы.