7. Блок польской прозы открывается рассказом Лешека Красковского/Leszek Kraskowski «Система Джордана/System Jordana». Цветная иллюстрация МАГДЫ ЖВИКЕВИЧ/Magda Żwikiewicz. Спасаясь от последствий только что развязанной атомной войны, правительство страны во главе с президентом и их охрана используют анабиоз сроком на 120 лет. Но с судьбой шутки плохи… Это не первая публикация молодого автора в нашем журнале (cм. № 3 (18)/1984). Позже была крохотка – «шорт». И в недалеком будущем в журнале вновь появится рассказ Л. Красковского. Увы, последний.

8. Далее следует коротенький рассказ, написанный Конрадом Фиалковским/Konrad Fialkowski специально для журнала «Fantastyka». Этот весьма грустный рассказ, который называется «Telefon wigilijny/Телефон для сочельника», был перепечатан лишь единственный раз – в коллективном сборнике «Polska nowela fantastyczna. Przepowiednia» (1986). ( К слову сказать -- замечательный рассказ, в нескольких абзацах бездна смысла. И как этот смысл не заметил тот единственный читатель. оставивший отзыв, я попросту не в силах понять. W. ) На русский язык его перевел под названием «Звонок» К. Душенко в 1987 году (ант. «В тени сфинкса»). Об авторе можно почитать здесь Карточка рассказа тут

9. В номере публикуется также конкурсный рассказ Мацея Галашека/Macej Gałaszek «Записная книжка смертника/Manuał skazanego», получивший поощрительную премию и вошедший позднее в сборник «Третьи врата». Цветная иллюстрация МАЦЕЯ КЖИВИЦКОГО/Maciej Krzywicki. Довольно-таки сюрреалистический вариант бунта индивидуума против давящей его тоталитарной системы. Мацей Галашек/Maciej Gałaszek (при публикации рассказа его фамилия ошибочно указана как Gałoszek) (род. 1963) в ту пору был студентом Силезской (Шленской) медицинской академии. Позже в журнале будут опубликованы еще несколько его рассказов.

10. Статью австрийского литературного критика и литературного агента Франца Роттенштайнера/Franz Rottensteiner «Stanisław Lem w USA/Станислав Лем в США»[/b][/i] перевел с немецкого языка МЕЧИСЛАВ ДУТКЕВИЧ/Mieczysław Dutkiewicz.

«Утверждать, что Станислав Лем относится к самым популярным авторам в англоязычном сегменте книгоиздания, было бы значительным преувеличением, однако он, несомненно, один из тех, кто обращает на себя внимание критики.

В рецензиях можно даже прочитать, что он заслуживает награждения Нобелевской премией – так утверждает автор статьи, напечатанной во влиятельном периодическом издании «New York Times Book Review».

Правда, «Солярис» -- первое произведение Лема, переведенное в Америке (1970), был принят благосклонно, но почти исключительно приверженцами и любителями НФ (например, Джеймсом Блишем – в «Magazin of Fantasy and Science Fiction», и Питером Никольсом – тогдашним издателем английского критического журнала «Fundation»). Перелом в критике произошел лишь в 1976 году, когда Теодор Солотарофф/Theodor Solotaroff, уважаемый издатель «New American Rewiew», опубликовал большую статью в «New York Times Review», в которой описал шесть книг Лема. Это был первый случай в истории издания этого журнала, когда писателю НФ была целиком предоставлена его титульная страница. Солотарофф назвал Лема гением, энциклопедистом, виртуозом повествования и стиля, завершив свое прямо-таки восторженное эссе следующими словами: «He is a major writer and one of the deep spints of our age». С этого момента новые книги Лема регулярно обсуждались в «New York Times», «New York Times Review», «Time» и «Newsweek», а также в других периодических изданиях, получая главным образом позитивные оценки. К группе авторов, рецензировавших в последнее время Лема, относятся Джон Апдайк (две рецензии в «New Yorker»), Джойс Кэрол Оутс, Курт Воннегут-младший и Питер Бигль, автор замечательных книг фэнтези («The Last Unicorn» и «A Fine and Private Place»).

На Лема, а в особенности на его «Солярис», обратила внимание и академическая критика. Марк Роуз/Mark Rose уделил Лему немало места в книге «Alien Encounters. Anatomy of Science Fiction» (Harvard University Press, 1981). Уже анонсировал монографию Ричарда Зигфельда/Richard E. Ziegfeld Фредерик Унгар/Frederick Ungar, еще одна монография выйдет в издательстве “Starmount House”, а “Tapplinger” издаст сборник эссе под редакцией Мартина Гринберга/Martin H. Greenberg и Джозефа Оландера/Joseph D. Olander, в котором читатель увидит имена таких авторов, как Филип Дик, Урсула К. Ле Гуин, Айзек Азимов, Роберт Хейнлейн и Артур Кларк.

Однако НФ-писатели (равно как и читатели), не считая нескольких молодых авторов, таких как Майкл Бишоп и Кристофер Прист, а также писателей, имеющих польское происхождение, таких как Джордж Зебровски и Урсула Ле Гуин – не любят Лема ни как писателя, ни, тем более, как завзятого критика НФ. Когда в 1975 году широкому кругу в США стало известно о нескольких нелестных замечаниях Лема об американской НФ, опубликованных в западногерманской «Franfurkter Allgemejne Zeitung», польского писателя тут же лишили почетного членства в SFWA, предоставленного ему за несколько лет до этого. Этот недостойный шаг был обоснован уставными требованиями (поскольку Лем, как действительный член писательской организации, не мог быть одновременно с этим почетным членом), но на самом деле это была, конечно, месть за плохое мнение Лема об американской научной фантастике. Подробную документацию всей этой аферы можно найти в канадском критическом журнале «Science Fiction Studies» (№№ 11 – 14, 1977 – 1978), она недвузначно указывает на явную провинциальность многих американских писателей НФ.

Заслуженной пощечиной для SFWA стал факт публикации в то же самое время в самом престижном из американских журналов, «New Yorker», нескольких произведений Станислава Лема. Первыми были три текста из «Абсолютного вакуума», а за ними последовали еще четыре – из «Звездных дневников». 30 января 1984 года под заголовком «Chance and Order»было напечатано автобиографическое эссе Лема, написанное им первоначально для новой книжной серии издательства «Contemporary Autors’ Autobiographical Series» (благодаря этому эссе литературовед, собиравшийся взять интервью у Лема, немедленно получил грант), а 2 апреля 1984 года -- фрагмент «Абсолютного вакуума». Статьи Лема публиковали также другие журналы: «Omni», «Penthouse», «Antäus», «The Yale Literary Magazine», «Missouri Review».

Из книг Лема наибольшим успехом пользовался «Солярис». Правда, тираж твердообложечного издания («Walker and Co.», 1970) давно уже распродан, но карманное издание («Berkley Books») неустанно допечатывается и его суммарный тираж исчисляется уже 170 тысячами экземпляров.

Книги Лема поначалу издавались в небольшом издательстве «The Seabury Press» (и в «карманном» формате в «Avon Books»): «Непобедимый» (“The Invincible”, 1973), «Дневник, найденный в ванне» (“Memoirs Found in a Bathtub”, 1973), «Расследование» (“The Investigation”, 1974), «Кибериада» (“The Cyberiad”, 1974), «Футурологический конгресс» (“The Futurological Congress”, 1974), «Звездные дневники» (“The Star Diares”, 1976), «Сказки роботов», «Маска», «Охота» и «Клиника доктора Влипердиуса» (“Mortal Engines”, 1977).

Позже Лем решился на издание известной серии “Helen and Kurt Wolff Books” в большом издательстве “Harcourt Brace Jovanovich” (HBJ) – американском издателе книг Итало Кальвино, Жоржа Сименона, Гюнтера Грасса и Макса Фриша.

Лем начал сотрудничество с HBJ с «Насморка» (“The Chain of Chance”, 1978), за которым последовали «Абсолютный вакуум» (“A Perfect Vacuum”, 1979), «Рассказы о пилоте Пирксе» (“Tales of Pirx the Pilot”, 1982), «Возвращение со звезд» (“Return from the Stars”, 1980).

Были изданы также недоизданные тексты «Звездных дневников» (“Memoirs of a Space Traveller”, 1982), «Глас Господа» (“His Master's Voice”, 1983), «Мнимая величина» вместе с «Голем XIV» (“Imaginary Magnitude”, 1984, книга, признанная в последнее время журналом “Time” великим достижением Лема).

В январе 1985 года выйдут «Micrоworlds» -- подготовленный мною сборник эссе на темы НФ, содержащий несколько статей, написанных Лемом на немецком языке и не имеющих польской версии, например автобиографическое эссе, опубликованное в «New Yorker». В издательстве HBJ в настоящее время готовится к изданию сборник, в который входят роман «Эдем» и три эссе, из которых в Польше напечатано лишь одно – «Одна минута/Jedna minuta» (в томе «Провокация/Prowokacja»), а «Weapon Systems of 21st Century» и «The World as Holokaust» вскоре выйдут в Познаньском издательстве.

Еще одна книга – «The Cosmic Carnival of Stanisław Lem», подготовленная Майклом Канделом/Michael Kandel и опубликованная издательством «Continuum Books» в 1981 году, содержит наряду с рассказами также отрывки из романов.

Майкл Кандел – лучший из американских переводчиков Лема. Его переводы «Кибериады», «Гласа Господа» и «Абсолютного вакуума» были заслуженно номинированы на премию «Natinal Book Award». Однако Кандел в настоящее время занялся собственным литературным творчеством, которое поглотило его настолько, что он не может уже заниматься переводом.

Большинство из указанных американских изданий книг Лема вышли также в Англии в издательстве «Secker and Warburg» (в карманном формате – в издательстве «Penguin»).

Тиражи, как в Америке, так и в Англии пока низкие: несколько тысяч экземпляров для книг в твердой обложке и несколько десятков тысяч – для книг карманного формата. Лем, однако, вне всякого сомнения, может похвастать верной когортой читателей. Проблемой номер один по-прежнему является не столько отсутствие интереса читателей или издателей, сколько перевод на английский язык. Для типичных читателей НФ книги Лема слишком сложны, и перелом на англоязычном книжном рынке наступит для него только в будущем».

(Окончание следует)

13. «Ciało obce – śmierć/СМЕРТЬ – ИНОРОДНОЕ ТЕЛО» -- под таким названием в номере публикуется интервью, взятое австрийским критиком и литературоведом Францем Роттенштайнером/Franc Rottensteiner у Станислава Лема в период между 1981 и 1983 годами. Его перевел с немецкого языка МЕЧИСЛАВ ДУТКЕВИЧ/Mieczysław Dutkiewicz.

Франц Роттенштайнер: Вы известны прежде всего как писатель научной фантастики, но у вашего творчества вполне отчетливо усмативаются два полюса. С одной стороны – это познание, границы и возможности наших знаний и возникающие отсюда технологии, а с другой – человеческие ценности, я даже сказал бы – вечные ценности, ценности культуры, которые уже неоднократно назывались старосветскими. Не кажется ли вам, что научная фантастика как посредник прекрасно годится для того, чтобы, используя литературные приемы, задавать вопросы такого рода?

Станислав Лем: Да, конечно, но модифицированная научная фантастика, то есть не та, которая сегодня продается и предлагается как рыночный товар. Что касается меня, то я неустанно пытаюсь расширить рамки этого жанра, чтобы втиснуть в него фантастические, антропологические, философские и прочие гипотезы. Словом, экспериментирую с этим посредником, причем не слишком удачно. Иногда, однако, у меня создается впечатление, что я все же сотворил что-то новое, как, например, эту вот повестушку – нет, не повестушку, -- всерьез написанную, хоть и фиктивную, рецензию под названием «Провокация/Prowokacja», опубликованную в библиотечке Suhrkamp – о выдуманном немецком антропологе, который во времена Третьего рейха написал трактат о так называемом окончательном решении еврейского вопроса.

Вот это я также считаю своего рода фантастикой, именно такую попытку, несмотря на то, что к ней нужно отнестись с должной серьезностью. Тема такого рода не может трактоваться в ироническом ключе или и вовсе с юмором. Словом, я думаю, что это неверное сужение жанра, когда автор научной фантастики ограничивается так называемыми технологическими, технико-инструментальными проблемами, базируясь на определенных замшелых мифах и легендах, лишь чуточку освеженных и переодетых в научный костюм. И считает это чем-то новым в культуре.

Франц Роттенштайнер: Значит, вы считаете «Провокацию» образчиком спекулятивной философии?

Станислав Лем: Да, конечно, именно так я и считаю. Если бы я верил на все сто процентов в тезу, выдвинутую в этой не существующей книжке, то подписался бы под ней собственной фамилией. Получилась бы дискуссивная статья в духе «Summa Technologiae». Поскольку, однако, на самом деле я верю в то, что могут существовать люди, способные всерьез воспринять эту гипотезу, но сам я не из их числа, то придал написанному такую вот форму, а не какую-то другую. Я придумал себе посредника как автора и уже его произведение пересказал и подверг обсуждению. Хотел таким вот окольным путем справиться с тем, что там фантастично.

Франц Роттенштайнер: Почти одновременно в немецком переводе появились две ваши книги: упоминавшаяся уже «Провокация» в издательстве «Suhrkamp», написанная вами недавно, и в издательстве «Insel» «Глас Господа/Głos Pana» -- роман, написанный в 1968 году, который, несомненно, можно отнести к научной фантастике, поскольку в нем речь идет помимо прочего о некоторых космических явлениях. Где, по-вашему, соприкасаются эти две разные книги, которые, несмотря на разнородность формы и, на первый взгляд, разную тематику, имеют много общего, в том числе в отношении к проблеме смерти?

Станислав Лем: Да, согласен, это интересно…

Франц Роттенштайнер: Возможно, вспомнив про тех, кто этот роман еще не читал, следует добавить, что книга эта завершается стихотворением Суинберна, воспевающим человеческую смертность как нечто утешительное.

Станислав Лем: Да, да, я хотел бы заявить, что такая аналогия не была намеренной, она свидетельствует лишь о том, что в моем подсознании есть некоторые течения, которые то и дело дают о себе знать. От меня это не зависит. Я писал этот роман много лет назад и сейчас с удовлетворением отмечаю, что, приняв во внимание его проблематику, он не стал анахронизмом, и даже, к сожалению, наоборот: поскольку там ведь говорится о все том же расколотом на части мире с висящим над ним дамокловым мечом атомной войны, надо признать, что все это все еще актуально. Меня немного сбил с толку тот факт, что я, когда писал эту книгу, позволяя выдуманному автору, гениальному американскому математику, вести повествование от первого лица, вложил в его уста представление о себе, как о старике, которому уже под шестьдесят лет. Я, когда это писал, и в самом деле считал, что это очень пожилой возраст, а вот теперь мне и самому около шестидесяти. Но это только такое личное замечание.

Сама же проблематика сохранила актуальность. По правде говоря, мне трудно трактовать угрозу жизни всему человечеству как особо удавшееся мне личное футурологическое достижение. Я был бы безмерно рад, если бы оказалось, что это ошибка, но смысл романа, к сожалению, актуален, хотя похоже на то, что человечество, европейцы и прочие, уже несколько привыкло к этой вечной, неустанной угрозе. Если, однако, хоть немного глубже обдумать ситуацию, в которой находится мир, содрогнешься от ужаса. Мой роман должен был являть собой в какой-то мере философски высказанное наблюдение над нашим миром и, как бы это сказать, линзу, c помощью которой собрались бы все эти проблемы. Этот вот выдуманный прием, творящий из книги фантастический роман, это, собственно, как бы послание со звезд, весть, посланная с неба на Землю, но интерпретированная людьми как нечто, из чего можно выковать оружие. Очень простая мысль, никаких метафор. Это утверждение можно принять дословно: наиболее интенсивные усилия наивеличайших умов пополняют арсенал смерти, которым располагают супердержавы.

Франц Роттенштайнер: И еще о шестидесятилетии. Не составляет тайны то, что вам 12 сентября 1981 года исполнилось шестьдесят лет. Может быть, вы попытаетесь подвести итог вашим творческим достижениям и расскажете о своих планах на будущее, исходя, конечно, из предположения, что висящей над нами катастрофы все же не случится?

Станислав Лем: Ну что же, я пишу книги на протяжении вот уже тридцати с лишним лет, и первые мои произведения были настолько слабыми, что я сегодня не в силах даже их прочитать. Я считаю, что они невероятно наивные и слабые. Это такие романы, как «Астронавты/Astronauci», «Магелланово облако/Obłok Magellana», многие рассказы, частично также роман «Transfer» (Так в оригинале -- W.).

Что ж, время идет, человек меняется. Если говорить о других книгах, то в моей жизни были разные творческие периоды, в том числе исключительно плодотворные, например, когда я писал романы «Солярис/Solaris» или «Непобедимый/Niezwyciężony», или когда я за короткое время написал несколько гротескно-философских или юмористически-шутливых рассказов, таких как «Кибериада/Cyberiada», [/u]«Сказки роботов/Bajki robotów»[/u] или «Звездные дневники/Dzienniki gwiazdowe» В последнее время под влиянием новых размышлений дело постепенно дошло до изменения формы, в связи с чем я как раз и написал эту самую «Провокацию», первую часть чего-то большего. Это будет цикл, скажем так, несуществующих книг. Вначале я писал рецензии на несуществующие книги.

Это был «Абсолютный вакуум/Próżnia doskonala» -- о проблемах культуры, но в форме гротеска и как бы смеха ради, по крайней мере частично, хотя внутри находится целиком твердое, существенное ядро. Затем были вступления к несуществующим книгам из будущего века и предисловия к ним («Мнимая величина/Wielkość urojona») и, наконец, лекция несуществующего мощного электронного мозга в США уже у порога нового столетия, Голема. Из этого возникла книжечка «Голем XIV/Golem XIV».

А затем мне в голову пришла мысль, впрочем, мысль необычайно дерзкая, почти еретическая, о том, что можно написать также о книгах, которых нет, но которые должны быть. Это были прежде всего важные темы, очень важные, и самым существенным был ответ на вопрос о том, как же включить в общий образ и течение нашего века и соответствующий ему тип культуры такие страшные события, как, например, так называемое «окончательное решение еврейского вопроса» во время Второй мировой войны. Ибо бытует оптимистическое убеждение в том, что эта катастрофа гуманистической мысли, разразившаяся в сердце Европы, была чем-то вроде аномалии, хоть и очень страшной, но кратковременной, и что после войны и после смерти Гитлера мы, разумеется, вернулись к нормальной жизни. Ну так вот я пришел к выводу, что на самом деле это вовсе не обязательно было отступлением от правил, но может быть – упаси Боже – началом новой эпохи, в которой геноцидальные явления будут повторяться или принимать другую форму, вроде, например, кровавого терроризма, выступающего под маской идеологии, которая на самом деле служит лишь предлогом для убийства других людей. Возможно, именно эта мысль склонила меня к написанию о человечестве, как чем-то целом. Первая часть – это «Провокация», поскольку именно так можно, и даже нужно, называть в средиземноморской культуре эти преступления Третьего рейха. И, в свою очередь, убеждение – которым мы обязаны технико-информационным публикаторам -- в том, что мы в малый момент времени можем узнать все или почти все о том, как и чем живет человечество во всем мире. На самом деле это, конечно, исключено – комплекса таких знаний не может охватить ни одно человеческое существо, ни один человеческий ум. И тогда я подумал, что стоит написать этакий своеобразный аналог «Книги Гиннеса»; книгу, а точнее – о книге, в которой с помощью статистики будут представлены неслыханные, попросту невероятные события, происходящие каждые несколько секунд каждого часа на всем земном шаре. То есть рождения, пытки и т.д. Конечно, трудно все это себе представить, но если взять на себя такой труд, можно наполнить такую книгу одной только статистикой и, по крайней мере в какой-то степени, приблизить к себе образ того, что человеческое и в то же время невообразимое, и что французы называют «condition fatale». Какой будет Земля, когда на ней будут жить 5,5 миллиардов человек? Вот это будет книжка!

Франц Роттенштайнер: Если вспомнить прошлое, то тема смерти в вашем творчестве всегда присутствовала. Это видно уже в «Астронавтах», где речь шла о гибели целой планеты, и даже еще раньше – в романе (опубликованном однако несколько позже) «Больница Преображения/Szpital Przemieniena», и вот теперь в новейшей вашей книге. С другой стороны, в ваших произведениях слышно много смеха. Это что, смех сквозь слезы?

Станислав Лем: Ну конечно нет, это не смех сквозь слезы, это самый что ни на есть обычный смех, хоть и с некоторой примесью горечи. Должен, однако, признать, что это ваше замечание относительно смерти было поразительно метким. Я этого не осознавал, но теперь, размышляя над этим, вижу, что в последних моих книгах отражаются некоторые сцены, связанные в моей памяти с периодом Второй мировой войны, и речь идет о разных книгах, например о «Гласе Господа/Głos Pana». Один из его персонажей – еврей, сбежавший из Европы в Америку, некий Раппопорт, свидетель уничтожения людей и массовых убийств. Видно это также в «Провокации», а также в самом последнем моем романе…

Франц Роттенштайнер: Вы имеете в виду довольно-таки объемистый роман «Осмотр на месте/Wizja lokalna»? Ну и кто же там и что осматривает?

Станислав Лем: Вообще-то это такой спокойный, безмятежный роман, в чем-то схожий с «Футурологическим конгрессом/Kongres futurologiczny». Разница между ними в том, что если в «Футурологическом конгрессе» показана картина человечества и мира, одурманенных с помощью химических средств, то в этом романе действие развивается на другой планете, являющейся противоположностью Земле и характеризующейся доведенным до совершенства технологическим развитием, так называемой этикосферой, построенной с помощью инструментальных методов. На этой планете никто из ее обитателей ничем не может навредить ближнему своему. Среди персонажей книги есть, однако, мужчина, друг главного героя, который помнит еще гитлеровские времена, поскольку, впрочем, пребывал в лагере уничтожения. И вот он рассказывает про коменданта того лагеря, который собирался сделать из его кожи абажур на лампу как подарок жене в день ее рождения. Это, конечно, совершенный анахронизм, поскольку никак не совместимо во времени; кто-то мог бы сказать: в календаре что-то не сходится. Я, однако, не принимал этого во внимание, мне был важен именно такой акцент. Но вот почему я не перестаю об этом говорить? Наверное где-то в моем подсознании существовали мощные защитные силы, благодаря которым я сразу же после войны избавился от этих воспоминаний. Но они все же не дали себя вытеснить целиком и теперь всплывают подобно тому, как всплывает масло на водную поверхность. Да, вероятно, что то в этом роде, хотя это, конечно, лишь мои предположения… Словом: смерть, ну да – дело важное и докучливое.

Франц Роттенштайнер: Смерть, как последняя константа человеческой жизни, как пробирный камень существования?

Станислав Лем: Да, именно так. Я верю в то, что написал об иерархии смерти в нашей культуре, а в особенности в нашем так называемом потребительском обществе. Правда такова и таково мое мнение, что эта самая смерть стала инородным телом, в том смысле, что ее пытаются изгнать самыми разными способами, отвратить всем, что в силах и не в силах человека, – но не так, как в средневековье, когда мысль о смерти и ее присутствия в человеческой жизни являлись составляющей частью культуры и обычаев. Теперь пришла гедонистическая эпоха, чье положение еще более затруднительно: она не знает даже как трактовать это конечное событие, что с ним делать, как его классифицировать в системе человеческой жизни.

Франц Роттенштайнер: Не кажется ли вам, что смерть как бы спихнули на уровень субкультуры, религиозных или псевдорелигиозных групп, что может привести к массовым самоубийствам?

Станислав Лем: Да, но в то же время существуют пробы, родственные наисквернейшей научной фантастике, например когда пытаются псевдонаучным образом интерпретировать смерть. Есть книги, чьи авторы – опираясь на якобы научных доказательствах – утверждают, что существует жизнь после смерти, и смотрят на это не со стороны религии (что было бы еще приемлемо), а с эмпирической стороны. Люди чрезвычайно сильно реагируют на утверждения, что жизнь после смерти существует и что это можно доказать опытным путем. Я в это конечно не верю. Словом, смерть – это проблема, с которой нелегко разобраться. Как-то так.

Франц Роттенштайнер: Пожалуй, давайте отставим тему о смерти. Вернемся к успехам, многочисленным переводам (по меньшей мере на 31 язык), миллионным тиражам.

Станислав Лем: Да, тут все правильно, но если бы я испытал все эти почести десяток лет назад, то, несомненно, получил бы от них больше удовольствия. Звание доктора honoris causa, полученное в Польше – я, конечно, очень за него благодарен. Но мне кажется, что это и весит иначе и качество имеет другое, когда нечто такое переживаешь незадолго до своего шестидесятилетия, чем если бы я все это пережил, допустим, в сорок лет. Конечно, я здесь не оригинален, до меня об этом уже говорили многие другие. Когда Гомбрович достиг мирового успеха, он сказал, что слава пришла к нему слишком поздно. Нет, я не собираюсь уже ложиться в гроб, но во всяком случае эти почести не имеют уже для меня того веса, который имели бы тридцать лет назад.

(Окончание следует)

12. В замечательный Словарь польских авторов фантастики Анджей Невядовский добавляет еще две персоналии: писателя и историка Стефана Бушчиньского/Buszczyński Stefan (1821 – 1892) и писательницы и публицистки Марии Буино-Арцт/Buyno-Arctowa Maria (1877 – 1952). Здесь же (в рубрике «Pożołkle kartki/Пожелтевшие страницы») публикуется отрывок из «Рукописи из будущего века/Rękopis z przyszłego wieku» (Kraków, 1918) С.Бушчиньского c небольшой черно-белой иллюстрацией РИШАРДА ВОЙТИНЬСКОГО/Ryszard Wojtyński.

13. Книгу «The Best Science Fiction of the Year», vol.10 (Edited by Terry Carr. London, Victor Gollancz Ltd. 1981), откуда, вероятно, и был взят для перевода рассказ Ф.Дика, рецензирует Славомир Кендзерский

Здесь же Мацей Паровский рецензирует книгу Ф.Дика (Philip K.Dick. «Sloneczna loteria», Czytelnik, 1981). Раздел украшен небольшим черно-белым рисунком ПШЕМЫСЛАВА УЛЯТОВСКОГО/Przemysław Ulatowski.

14. Статья «О климате, искусственных светилах и political fiction» (название дано редакцией) Гая Лайона Плэйфэйра и Скотта Хилла/Guy Lyon Playfair, Skott Hill – выдержка из книги «Небесные циклы. Космические факторы и их влияние на нашу жизнь», которая в это время готовилась к публикации в издательстве PIW (Państwowy Instytut Wydawniczy) в серии (замечательной! говорю с придыханием) «Библиотека современной мысли/Biblioteka Myśli Wspólczesnej». О чем – понятно из названия.

15. Далее следует врезка с информацией о Гожувском (m. Gorzów) клубе любителей фантастики. Эти замечательные парни и девушки помимо прочего издавали целую серию очень интересных книг – некоторые из них стоят на моих полках. И сейчас я с некоторой ностальгией читаю строки: «Жаль, что все они (эти книги) все еще издаются в маленьких, едва двадцатитысячных тиражах (а у первых книг тираж был и вовсе только 10000 экземпляров)».

16. В начале статьи «Над великой тайной/Nad wielką tajemnicą» Арнольд Мостович/Arnold Mostowicz усердно пересказывает гипотезы Захарии Ситчина о существовании некоей 12-й планеты, откуда прилетали на Землю ее обитатели, подкрепляя сказанное сообщением о вышедшей в 1940 году книге китайского ученого, проживавшего в Париже, в которой также говорилось о некоей неизвестной нам ныне планете, о которой, однако, знали древние китайцы.

Далее Мостович переходит к рассказу об удивительных астрономических знаниях догонов, напоминает об известном казусе с описанием Джонатаном Свифтом спутников Марса, а следом – об одном из приключений Мюнхаузена, в ходе которого бравый барон, отправившись в космос и двигаясь по прямой линии, возвращается аккурат в то место, из которого вылетел (что идеально согласуется с современными научными взглядами). Напомнив о гелиоцентрических взглядах Аристарха Самосского, далеких от аристотелевских, Мостович рассказывает о выявленных связях между положением планет на небесном своде в момент рождения человека и его (человека) характером и даже судьбой, чтобы затем изящно перейти к рассказу о картах Пири Рейса… И вот тут, когда у недоуменного читателя складывается в голове вполне определенный вопрос, Мостович сам его задает: «После знакомства со всеми этими примерами, в которых история смешивается с биологией и географией, а Джонатан Свифт – с Кеплером и Аристархом, читатель вправе спросить: что из этого следует? Ну, так, по правде говоря, я и сам не знаю». То есть знать-то точно Мостович не знает, но догадка у него есть: похоже, что все это – кусочки некоей единой великой тайны, которую еще предстоит постичь…

17. В этом номере «Фантастыки» впервые на ее страницах появляется человек, который затем еще долго будет определять одну из важных черт складывавшегося облика журнала – научный обозреватель Мацей Иловецкий/Maciej Iłowecki.

Прекрасно образованный журналист и публицист, Мацей Иловецкий (род. 1935) в 1974 – 1990 годах работал в журнале «Проблемы/Problemy». В задуманном им цикле статей для «Фантастыки» Иловецкий собирался показать (что, впрочем, и сделал), что, «возможно, не все, что кажется очевидным или надежно установленным, таковым на самом деле является». «Я предлагаю читателям, -- пишет он далее, -- совершение ежемесячных путешествий на ту сторону зеркала, то есть в мир, в котором возможно все, а границей служит лишь собственное воображение». Отсюда и название этой вводной статьи, которое позже превратится в название рубрики: «С той стороны зеркала/Z tamtej strony lustra».Статью сопровождают три иллюстрации: небольшая цветная ТОМАША МАРЕКА ВИСЬНЕВСКОГО/Tomasz Marek Wiśniewski, большая (на лист) черно-белая РОБЕРТА ЛЕХОВИЧА/Robert Lechowicz и совсем маленькая черно-белая БАРБАРЫ ЗЕМБИЦКОЙ/Barbara Ziembicka.

18. «С перевесом переводов/Z przewagą tłumaczeń» -- так называется интервью, которое Мацей Паровский взял у Катажины Кжемуской/Katarzyna Krzemuska, главного редактора «Литературного издательства/Wydawnictwo Literackie», расположенного в Кракове. Это издательство прославилось на ниве фантастики изданием великолепной серии «Фантастика и Ужас/Fantastyka i Groza», в которой и в самом деле печатались лишь иностранные авторы. Что касается польских – у WL было только два отечественных автора, книги которых издательство охотно публиковало. Но зато каких!

Адам Висьневский-Снерг/Adam Wiśniewski-Snerg и Станислав Лем/Stanislaw Lem! У Лема как раз в эту пору печаталось в издательстве собрание сочинений. Понятно, что интервьюер спросил об этом – и этот фрагмент я изложу подробнее.

«-- Как это началось с Лемом? Это он предложил WL издание своих избранных произведений, или издательство – ему?

-- Лемовская серия, чье второе издание выходит теперь в новом графическом оформлении, была инициативой и замыслом издательства. Лем, разумеется, выразил согласие и, казалось, был доволен предложенным. Но это он, а не мы, всегда он сам устанавливает порядок, в котором выходят тома; он, а не редакторы, соответствующим образом группирует произведения в томах.

-- Я понимаю, что в случае другого автора это было бы мучительным. Но Лем…

-- Ох, Лем очень трудный в сотрудничестве автор, об этом можно было бы рассказать много смешного. У него эмоциональный характер, он быстро сам себя доводит до кипения и раздражается из-за пустяков. Лем время от времени приходит в редакцию в 9-10 часов утра – приезжает из поселка Клины за покупками, у него записано на листках бумаги, что нужно из продуктов купить, ну и заодно выясняет состояние своих дел в издательстве. Уже прямо с порога, не глядя на то, есть в редакции какие-то посетители или нет, он излагает целый список последних прегрешений издательства перед его особой. В этом бывают тени истины, но бывают и совершенные выдумки. Впрочем, это мне симпатично, я привыкла к этому, и когда Лем долго не появляется, мне этого не хватает. И вот, значит, я усаживаю Лема и, выслушав претензию, раболепно объясняю, что и как, и даю при этом ему понять, что жить без него нам ну никак нельзя… Что, впрочем, сущая правда, только изложенная из конъюнктурных взглядов в этот именно момент. Он же, в свою очередь, изливает на меня все свои обиды, как бы все время, наверное, ожидая заверений в том, то издательство все еще его любит. Дает мне, впрочем, почувствовать, что ко мне лично претензий не имеет, даже наоборот, но осаживает меня, как представительницу учреждения. Вслед за объяснениями, обещаниями приходит пора на прощание, и Лем уходит распогоженный, излеченный от претензий.

-- А чего чаще всего касаются эти семейные споры?

-- Иногда издательство запаздывает с выпуском какой-то из его книг, что в последнее время происходит все чаще и чаще и в чем, в основном, виноваты наши деловые партнеры. Лем заявляет в ультимативной форме, что если к такому-то и такому-то времени книга не выйдет из печати, он разрывает договор с нами. Ну и, расставшись с ним, мы умоляем поторопиться типографию, подгоняем других партнеров, стараемся выполнить все его желания. Я, кстати говоря, прекрасно понимаю его раздражение. Сама, когда у меня что-то в издательстве не ладится, когда вынуждена соглашаться на простои и опоздания с выходом книг, в которых мы ну совершенно не виноваты, думаю: а не бросить ли мне все это и не пойти ли к Лему в секретарши. Ему нужен кто-то, кто бы распечатывал посылки с книгами, отвечал на письма. И, несмотря на наши повторяющиеся стычки, Лем говорил, что готов взять меня к себе.

-- А кто придумал серию «Станислав Лем рекомендует» -- он или издательство? Почему, несмотря на то, что серия пользовалась успехом среди читателей, она так быстро угасла?

-- Замысел серии был лемовским. Это должна была быть серия переводных книг, предлагающая польскому читателю ценные произведения, которые, согласно Лему, следовало этому самому читателю присвоить – произведения как англо-американских авторов, так и авторов из соцстран. К сожалению, уже на стадии переговоров с авторами первых томов начали появляться сигналы того, что замысел серии будет трудным в реализации, потому что, в сущности, все авторы требовали уплаты гонорара в валюте. Это привело, например, к совершенно ненужному недоразумению с Диком, который поначалу собирался приехать в Польшу и поэтому согласился на гонорар в злотых. Потом, однако, появились какие-то сложности с его стороны, он уже не мог приехать и стал высказывать претензии, поскольку узнал, что возможность выплаты гонорара в валюте все же существовала. Но в этом недоразумении Лем совершенно не виноват. Серию пару раз стопорило и по другим причинам: из-за одного из переводчиков, имя которого в то время, в половине 70-х годов, не могло появиться в печати; в свою очередь несколько произведений американских авторов вызывало сомнения политического, идеологического рода… Все это разочаровало Лема по отношению к серии: она толкала его на конфликты, давала поводы к совершенно необоснованным подозрениям, поэтому он отказался от ее продолжения.

-- Ведется ли в издательстве какая-то централизованная политика в области НФ, или она разбита по языковым отделам?

-- Некоего центрального знатока фантастики в издательстве нет. Переводами занимается пани Мария Кани/Maria Kaniowa, список слагается из предложений, которые высказывают сотрудники редакции переводов – те, которые знают и любят жанр. Книги Лема и пары других польских авторов – это, в свою очередь, результат многолетней работы редакции современной польской литературы. Впрочем, большинство книг Лема редактировала я. Лем за мной был записан. И именно этого я больше всего жалею, сидя сейчас в кресле главного редактора – что оно забрало у меня возможность редактирования Лема. У меня нет на это времени, а я охотно занималась бы этим.

-- Погодите, так, значит, «Робот», дебют Снерга в начале 70-х годов, это, наверное, тоже, частично разумеется, ваша заслуга?

-- Так уж сложилось, что дебют Снерга у нас – также моя заслуга. Были разноречивые внутренние рецензии этой книги, у нее были решительно настроенные противники, но поскольку мне она очень понравилась, я настояла на включении ее в издательский план. Потом у нас вышли и другие книги Снерга, на мой взгляд не столь хорошие, как «Робот». Снерг изменил манеру письма, не жанр, может быть, но пропорции, сдвинулись акценты, это уже не тот тип прозы, что был в «Роботе». В прозе Снерга появились новые элементы, и это ей, мне кажется, не идет на пользу…»

Ну вот, длиннющая такая цитата, но оно того, я думаю, стоило. В интервью еще много чего интересного, но мы с вами, пожалуй, на этом остановимся.

(Окончание следует)

11. Австрийский филолог, известнейший критик и исследователь фантастики Франц Роттенштайнер в статье «Der dialektische Weise aus Krakow» (в польском переводе МЕЧИСЛАВА ДУТКЕВИЧА /Mieczysław Dutkiewicz просто «Диалектик из Кракова», хотя было бы правильнее «мудрец-диалектик») пишет, разумеется, о Станиславе Леме.

И очень интересно пишет– хорошо читается и сегодня. Помимо прочего, подробно описан распорядок рабочего дня писателя. И его манера сочинительства: он не составляет планов, пишет, как получается. Если получается плохо, выбрасывает написанное, пусть даже там были десятки страниц, и пишет сначала. И так по нескольку или даже по …надцать раз. Говорит – и не только по-польски – быстро, почти лихорадочно, но всегда по делу, старательно формулируя высказывания, с большой долей иронии… Сколь ни будь тонкого анализа творчества в статье нет, но вот есть такие и сегодня интересные детали. Статья почерпнута из сборника «Űber Stanislaw Lem/О Станиславе Леме», вышедшего в издательстве «Suhrkamp».

12. Нужно отметить, что все публикации как переводных, так и отечественных произведений снабжены справками об их авторах, напечатанных в симпатичных таких голубеньких прямоугольничках. Составлением этих справок как в этом номере, так и в большинстве последующих озаботился Анджей Невядовский (род.1954).

Большой умница и неутомимый попросту трудоголик, он только что (1971) защитил диссертацию по теме «Конструкция фабульных структур польской научно-фантастической прозы», а в этом первом номере журнала основал замечательный«Словарь польских авторов НФ». Первые статьи этого словаря посвящены поэту и романисту Богуславу Адамовичу/Adamowicz Bogusław (1870-1944) и поэту и новеллисту Станиславу Балиньскому/Baliński Stanisław (род. 1899). Напечатан также фрагмент повести С.Балиньского, почерпнутый из его повести «Miasto Księżyców/Город Лун», изданной в 1924 году.

13. Неисправимому трудоголику Невядовскому всего этого показалось мало и он отрецензировал две книги: двухтомничек Кшиштофа Боруня/Boruń Krzysztof «Маленькие зеленые человечки»/«Małe, ziełone ludziki» (KAW, Katowice, 1982) и повесть Михала Марковского/Michał Markowski «Нетихий океан/Ocean nespokojny», готовящуюся к выходу в варшавском отделении того же издательства КАW.

C Марковским все понятно, книга и в самом деле вскоре вышла, но вот как быть с Борунем, двухтомничек которого вышел вообще-то только в 1985 году?

14. Поскольку обратной связи с читателем не было, а рубрику желательно было все же открыть, работники редакции провели внутри своего коллектива опрос и оценили недавно вышедшие в Польше книги по десятибальной системе -- на первом месте оказался «Солярис» Лема (изд. «Iskry), на последнем «Крекс/Kreks» Анджея Kжепковского/Andrzej Krzepkowski издательства KAW (несколько книг, правда, вообще вылетели за нижний предел оценки).

15. В следующей рубрике напечатано интервью, которое Мацей Паровский взял у Евы Трощиньской/Ewa Troszczyńska – заведующей отделом научно-популярных изданий издательства «Nasza Księgarnia». Издательство в основном выпускало книги для детей, но в указанном отделе помимо прочего издавалась фантастика, интересная не только указанной категории читателей.

(«… Мы издаем книги для детей и молодежи» -- настаивала в разговоре пани Ева). Основное достижение издательства – серия тоненьких необычного несколько формата томиков «Stało się jutro/Случилось завтра».

16. Ох уж мне эти серии польских издательств: «Фантастика – Приключение», «С космонавтом», «С морским коньком» и даже «С глистой» -- когда-нибудь я подробно расскажу о каждой. А какие детективные серии были: «Клуб серебряного ключа», «С таксой», да тот же «Лабиринт» издательства польского Министерства обороны. Это последнее почти по теме: во многих из этих махоньких томиков польский инженер изобретал нечто невероятное, а за этим чудесным изобретением гонялись весьма предприимчивые, но жутко опасные и неуловимые шпионы. Впрочем, чувствую, что меня понесло куда-то не туда.

17. Во врезке опубликована информация о Евроконе – когда, как и кем был основан, где и когда проходил уже вот семь раз. Рядом информация о PSMF (если не помните, что это такое, вернитесь к первой части этого поста) с указанием адресов основных его отделений. Ну-у, для меня это когда-то оказалось очень даже полезным. На этом Шахерезада, пожалуй…

18. Ах да – комикс. Ну… комикс. Трудно сказать о нем что-то большее. Не указаны ни художник, ни автор сценария.

Вот такой он был -- первый номер первого польского (и, напоминаю, второго из всех стран восточного блока) профессионального журнала, целиком посвященного фантастике.

В моих следующих постах я расскажу и о следующих номерах «Фантастыки» – хотя, может быть, не столь подробно. Но моя основная цель – упорядочить прежде всего для себя то, что мне хотелось бы упорядочить, поэтому будут отвлечения не только на обозначенные уже темы, но и на многое другое. В Польше, кстати, были (позже) и другие журналы. И кое-какие и ныне есть. В том числе чисто электронные. Впрочем, и до них, я надеюсь, дойдет очередь… А ведь много чего интересного можно рассказать и о чехах, восточных немцах, тех же венграх, болгарах. Жизни, пожалуй, не хватит, но я постараюсь.