4. В рубрике «Из польской фантастики» напечатаны три присланные на конкурс миниатюры, которые написали Богуслав Яросиньский/Bogusław Jarosiński, Агата Розвада/Agata Rozwada и Войцех Вазль/Wojciech Wazl (стр. 45-46). К сожалению, этим, видимо, исчерпывается все, чем отметились в польской фантастике эти молодые авторы.
5. В этой же рубрике напечатан очередной рассказ Марека Орамуса/Marek Oramus, который называется «Ukryty w gwiazdach/Укрывшийся среди звезд»(стр. 47-56). Иллюстрации ПАВЛА МОЩИНЬСКОГО/Paweł Moszczyński. Поблизости от Земли появилось нечто, названное журналистами Стальной Птицей и совершавшее некие совершенно непонятные маневры. Когда об этом сообщили телерепортеры, отец рассказчика не спал всю ночь, утром уволился с работы и начал строить в огороде какой-то Лабиринт… Прекрасный рассказ с интересной идеей, хорошей ее разработкой и воистину чумовой завершающей фразой. Позже рассказ вошел в состав авторского сборника Марека Орамуса «Rewolucja z dostawą na miejście/Революция с доставкой на место» (2002).
C художественными произведениями замечательного польского писателя и литературного критика, члена редакционной коллегии журнала «Nowa Fantastyka», заведующего его раздела литературной критики и публицистики Марека Орамуса мы в последний раз встречались на страницах журнала в 1989 году (№ 10, новелла “Król antylop/Король антилоп”). Подробную информацию об основных публикациях писателя в нашем журнале можно получить по тэгу ”Орамус М.” в этом блоге. К сожалению, ни биоблиографии писателя, не карточки этого конкретного рассказа на сайте ФАНТЛАБа пока еще нет (однако см. комментарий).
11. В октябре 1990 года в Кракове работала съемочная группа режиссера Адама Устыновича – производились съемки документального фильма о Станиславе Леме.Адам Устынович/Adam Ustynowicz (род. 1953) – выпускник факультета механики, энергетики и авиации Варшавского политехнического института. Уже готовил диссертацию по термодинамике, когда попал в школу кинематографии в Лодзи. Окончил эту школу в 1986 году и, пользуясь счастливым случаем, уехал в Китай, где работал ассистентом знаменитого итальянского режиссера Бернардо Бертолуччи на съемках фильма «Последний император». Марек Орамус взял у него интервью для «Новой Фантастыки», которое получило в журнале название:
ПОРТРЕТ ГИГАНТА
Марек Орамус: Как зародился замысел съемки этого фильма?
Адам Устынович: К этому подтолкнуло мое удивление тому факту, что ничего подобного сделано не было. До сих пор нет кинобиографии одного из величайших писателей нашего времени. Я решил восполнить этот пробел. Ну а дальше требовались лишь терпеливость и настойчивость.
Марек Орамус: Я вообще-то отчасти видел, сколь огромны были трудности, которые вам пришлось преодолеть.
Адам Устынович: Трудностей действительно было много. Станислав Лем по известным причинам в восьмидесятых годах отстранился от дел. Два года назад, когда я впервые заговорил с ним о съемках, он не проявил ни малейшего желания сняться в фильме, предназначенном для показа по Польскому телевидению. Фильмом, однако, заинтересовалась редакция литературных программ “Bookmark” BBC, и с тех пор подготовительные работы набрали ход.
Марек Орамус: Лем, похоже, имеет не лучшее мнение о кинематографистах, что не удивительно, поскольку все экранизации его произведений – это одна большая халтура, резко отличающаяся от его видения и концепций. К тому же «Польский фильм» в свое время обманул его с авторскими правами, и тогда Лем снял эту организацию у себя с учета. Это тоже вряд ли вам помогало.
Адам Устынович: Лем не из тех писателей, которых заботит их популярность. Он успешно препятствует вторжению в его частную жизнь. Он также очень требователен к тем режиссерам, которые берутся за экранизацию его произведений. Зная все это, я с изрядным трепетом отправился сдавать вступительный экзамен по «лемологии» -- поскольку я именно так представлял себе первую беседу с Лемом. Помню, что за день до визита к нему я повторил учебный курс термодинамики, чтобы не дать себя ничем захватить врасплох. В результате в ходе нашей встречи говорил только он, я молчал. Наверное я сдал экзамен, потому что за этой последовали и многие другие встречи и другие круги посвящения.
Марек Орамус: Думаю, что одним из факторов, повлиявших на решение Лема о согласии на съемки, был сценарий. Известно, что Лем никогда не соглашался на абы что, он всегда решительно требовал показать ему сценарий и ставил свое решение в зависимость от этого. Какую концепцию выбрали вы? Вмешивался ли в нее Лем?
Адам Устынович: Большинство телесъемочных групп, приходя к Лему, засыпало его вопросами обо всем на свете: о происхождении жизни, об эволюции, о хитрых стратегиях вирусов, о СПИДе, о внеземных цивилизациях и тому подобное. И я тоже стоял перед этим лабиринтом. Занимаясь решением организационных вопросов, я в то же время искал идею фильма, ту путеводную мысль, которая свяжет сценарий и не даст ему превратиться в нечто, напоминающее беготню японского туриста по Лувру. Я просмотрел много интервью с Лемом, и мне особенно хотелось избежать навязших в зубах клише вроде монтажа высказываний Лема с изображениями туманностей, роботов, космических станций и тому подобное.
Мне показалось, что неплохо было бы построить фильм по принципу, напоминающему древо познания. Такое древо ведь тоже в некотором роде лабиринт, а упорядочивающей его мыслью может является стремление спуститься из кроны, которую образуют произведения Лема, к ветвям, стволу, наконец к разветвляющейся системе корней. Начав с обсуждения некоторых произведений Лема, мы добрались бы до сотворения мира… и даже пошли бы дальше.
Марек Орамус: И в какой мере сценарий отражает эту мысль?
Адам Устынович: Идея Arbor Mundi очень понравилась Лему, и год назад получила его одобрение. Однако весной, где-то за два месяца до начала съемок, я вдруг осознал, что мне следует вести себя скромнее и положиться на самого Лема, которому, возможно, захочется поделиться размышлениями о своей жизни.
Марек Орамус: То есть вы все свели к простейшему приему: посадить Лема перед камерой и дать ему выговориться.
Адам Устынович: Я считаю, что нужно отказаться от самых даже изысканных формальных замыслов, если это поможет передать правду о том человеке, чей портрет вы собираетесь создать. Я почувствовал, что Лем хочет рассказать о своей жизни. Я попал к нему в тот особый момент, когда этот великий писатель как бы подводил итог своей творческой деятельности, анализировал свой жизненный путь, и все это в контексте окончания, отречения. Он говорил в ходе съемок: не знаю, напишу ли я еще что-нибудь, не очень-то мне и хочется. Говорил, что он как бы стоит на пустом перроне – все поезда ушли, увезя тонны книг, прочитать которые уже не сможет: нет на это времени; что он уже не может угнаться за развитием науки и литературы – для Лема это сильно сказано. Я не хотел лишать фильма этого исповедального характера.
Марек Орамус: Это действительно удивительное признание: что Лем уже не в силах угнаться за развитием цивилизации, науки, технологии. Я не в состоянии себе представить, что кто-нибудь сможет его в этом заменить. Знаете, это была бодрящая мысль – о том, что кто-то бдит и не спускает глаз с тех чертей, которых мы оживили, что как бы там ни шли дела, кто-то их контролирует и сможет вовремя предупредить нас об опасности. Теперь же мы – как дети на середине автострады.
Адам Устынович: В какой-то мере этот его упадок духа проистекает из огромного темпа перемен. Технологическое ускорение столь неистово, что то, что казалось смелой фантазией, тем, то может состояться через сто лет – материализуется на наших глазах. Лем мне показывал, например, статью из «Шпигеля» о достижениях фантоматики. Люди, которых называют кибернавтами, насовывают на глаза такие специальные очки, надевают на руки перчатки – и им кажется, что они сдвигают горы. Электронные раздражители воздействуют на их мозг таким образом, что они воспринимают не существующий мир как реальный. Лем писал об этом в «Сумме технологии», и это тогда трактовалось как чистая фантазия.
При столкновении жизни с разными предложениями технологии возникают сложные юридические проблемы, например, когда речь идет о детях из пробирки или генетической инженерии. Мир как бы содрогается в конвульсиях, становится все более хаотичным, все более глумится над властью разума, в которую Лем так верил. Но я не разделяю вашего пессимизма. Лем еще покажет, что он не сложил оружия.
Марек Орамус: Давайте вернемся к фильму. Как шли сьемки?
Адам Устынович: Лем в самом начале поставил нам условием, что он шагу не ступит из своей библиотеки. Заявил, что он также не станет съезжать по перилам, взбираться на скалы или бродить по краковскому рынку, пугая голубей.
Марек Орамус: Но он вроде бы спел?
Адам Устынович: Да, «Wlazł kotek na płotek», но это скорее всего не войдет в фильм. Мы снимали Лема четыре дня, по два часа в день, молниеносно меняя кассеты в «Arriflex». К счастью, у меня хватало пленки и я мог все точно регистрировать.
Марек Орамус: В фильмах такого рода очень важен иллюстративный материал. Раз уж вам не по душе были туманности и роботы, что их заменяло?
Адам Устынович: Мы располагаем кое-какими архивными материалами, прежде всего фотоснимками. Но я решился на довольно-таки рискованную затею проиллюстрировать высказывания Лема современными съемками. Мы были в Медицинской академии, в которой он учился, на Шленской улице, где он жил, в Музее авиации, снимали с колокольни Вавельского кафедрального собора панораму Кракова, на физическом факультете Варшавского университета снимали уникальные приборы начала века: индукторы, трубки Гейслера, катушки Румкорффа, машину Вимхурста, все эти гудящие и изрыгающие языки огня железные чудовища, которые некогда ошеломили маленького Лема и оставили неизгладимый след во всем его творчестве. Эти съемки я оцениваю, как весьма удавшиеся благодаря сотрудничеству такого замечательного оператора как Рышард Ленчевский. И вообще, у меня замечательная съемочная группа, которую я хотел бы сердечно поблагодарить за отличную работу.
Марек Орамус: Насколько я знаю, в фильме есть также постановочная часть. Вы экранизировали изрядный фрагмент «Абсолютного вакуума» -- о шансах рождения Цезаря Коуски. Почему вы выбрали именно этот текст?
Адам Устынович: Мне нужен был короткий и замкнутый отрывок произведения, а этот фрагмент наилучшим образом отражает все черты творчества Станислава Лема, прежде всего эрудированность, ироничность, оригинальность. Кроме того, этот паскалевский вопрос: почему я это я, а не кто-то другой, не кто-то из миллионов людей, которые жили до меня и будут жить после – Лем рассматривает со всей свойственной ему проницательностью, освещая проблему со всех сторон, обнажая ее сложность и бессилие науки. К тому же в этом много самоиронии.
Марек Орамус: Как проходили съемки в Кракове?
Адам Устынович: Я был тронут спонтанностью отклика всех краковян, когда они узнавали, что мы снимаем фильм о Леме. Имя Лема возбуждает в этом городе каждого, открывает каждые двери, обеспечивает помощь и порождает желание соучастия в предприятии. В фильме кроме профессиональных актеров снимались студенты краковской театральной школы Мария, Катажина и Петр, архитектор Кшиштоф Вельгус консультировал нас в вопросах авиации и выступал в качестве пилота, нам помогала огромная армия добровольцев, коллекционеров, служащих Музея авиации, которые за один вечер превратили польский самолет в австрийский начала века, даже дети владельца гостиницы выступали в качестве статистов.
Марек Орамус: Когда фильм будет готов к показу?
Адам Устынович: Он уже смонтирован; BBC планирует показ на апрель. К этому времени я хочу еще кое-что в нем исправить. Короткая версия насчитывает 50 минут, для TVP я собираюсь приготовить более длинную версию. Проявочные работы производились в Лондоне, там же я занимался монтажом. Должен, однако, признаться, что я с некоторым трепетом ожидаю того дня, когда смогу показать готовый результат Станиславу Лему. Посмотрев мои учебные работы, мастер сказал только, что единственное, с чем он может меня поздравить – это с личной и художественной смелостью, которую я проявил, показывая их ему. Каким бы ни получился фильм – а я сделаю все для того, чтобы он был как нельзя более хорошим – я рад, что снял эти 9 часов беседы с Лемом.
Марек Орамус: И последний вопрос: вы, наверное, будете снимать и другие фильмы, в том числе и научно-фантастические. Какие произведения Лема вам хотелось бы экранизировать?
Адам Устынович: Прежде всего «Насморк». За те годы, что прошли со дня выхода в свет этой книги, обозначенные там проблемы стали фактом. Меня восхищает сокрушение викторианского умозаключения о виновнике преступления, которое было совершено Лемом уже в «Расследовании»: предположение о том, что виновник не обязательно должен иметь олицетворение, им может стать и слепая сила, случайность. Я взялся бы и за «Глас Господа», но это уже будет зависеть от результата дипломного экзамена по лемологии.
(Здесь, пожалуй, следует сказать, что фильм, имевший рабочее название «Przypadek i ład/Случайность и упорядоченность», был выпущен в свет в 1991 году под измененным названием «Science i Fiction». W.)
12. Далее в журнале напечатан изрядный кусок (четыре страницы в три колонки плюс пятая с двумя колонками) фрагментов записи звуковой дорожки фильма (выбрал Марек Орамус).
В библиографии Лема на сайте он никак не отражен. Правда, там нет и много чего другого…
В журнале затеяли благое дело – обзор польских издательских серий. И первая из статей, которую написал Марек Орамус/Marek Oramus,
посвящена серии отечественной фантастики, выпускавшейся издательством "Wydawnictwo Literackie" и носившей название:
«FANTASTYKA POLSKA»
Появление в скудном для фантастики 1986 году новой издательской серии научной фантастики было довольно-таки удивительным событием. В стране длился застой почти во всех отраслях, слово «кризис» успело уже войти в народный словарь и надежно там закрепиться. Развитие политических событий и состояние экономики, казалось, лишало всякой надежды на лучшее будущее. На рынке фантастики этот маразм отражался в том, что издательства печатали в лучшем случае несколько книг в год, даже не пытаясь расширять свой репертуар ни тематически, ни количественно. В статье «Торможение» (“Almanach Literacki”, № 4, “Iskry”) я писал о несбывшихся надеждах на бум этой литературы в Польше, который, казалось бы, уже начинался в 1982-1983 годах. Последней важной инициативой этого рода было основание двух серий издательств «Alfa»: “Dawne Fantazje Naukowe” в 1983 году и “Biblioteka Fantastyki” двумя годами позже.
В этой ситуации первые книги новой серии, выпускаемой заслуженным как для фантастики, так и вообще литературы издательством были встречены с интересом, тем большим, что до конца 1986 года успели выйти их печати целых четыре книги: “Adam, jeden z nas/Адам, один из нас” и “Homo divisus”Конрада Фиалковского/Konrad Fialkowski, “Zlote Brighton/Золотой Брайтон”Яцека Натансона/Jacek Natanson и “Raport z planety Sol-3/Рапорт с планеты Сол-3”Ежи Есëновского/Jerzy Jesionowski. Репутация краковского издательства, уже многие годы радовавшего читателей изданиями и переизданиями произведений Станислава Лема, казалась достаточной гарантией высокого качества. Обозначенный в названии серии профиль также казался вполне отвечавшим потребностям, формулировавшимся тогда как авторами, так и читателями. Ибо ни одна из предыдущих серий не манифестировала столь открыто свой интерес к отечественной продукции НФ. Можно допустить, что “Wydawnictwo Literackie” рассчитывало не только на относительное обилие отечественных предложений, но прежде всего на стимулирующий характер предприятия. Замысел казался рискованным, но тем более интригующим.
К настоящему времени в серии «Fantastyka Polska» издано 9 книг. С окончанием 1986 года издательские темпы значительно снизились: следующие два года принесли лишь по две позиции, 1989 год – и вовсе одну. В 1990 году пока еще не издано в серии ни одной книги. Тиражи поначалу были довольно высокими – по 40 и 50 тысяч экземпляров. (За исключением вышеупомянутой книги Натансона – 30 тысяч экземпляров, и “Gar’Ingawi, wyspa szczęsliwa/Гарингави, счастливый остров”Анны Борковской/Anna Borkowska – 20 тысяч экземпляров). Книги издаются в одинаковом формате 12,5 х 19, 5 см и с одинаковым графическим оформлением – на передних обложках вверху на расположенных наискосок черных или цветных полосах печатаются имя и фамилия автора и название книги, оставшаяся часть поверхности обложки (обычно голубого цвета) занимает графика, чаще всего незамысловатая, но приемлемая. Лучшие обложки безусловно имели открывавшая серию книга Фиалковского (эта иллюстрация стала графическим знаком серии) и “Gar’Ingawi”Борковской.
На задней обложке каждого тома издательство размещало обширную информацию о книге и ее авторе, что не является у нас общепринятой практикой. Первым редактором серии был Марек Халява/Marek Halawa, в настоящее время эту функцию выполняет Лидия Тимофейчик/Lidia Timofejczyk.
Основу серии составили романы, лишь книга Адама Холлянека/Adam Hollanek «Skasowac drugie ja/Стереть второе “я”» -- сборник из повести и нескольких рассказов, да «Trzecia brama/Третьи врата» -- антология, составленная из рассказов 14 авторов. Кроме «Homo divisus» и частично тома Холлянека, все тексты новые.
Знаменательно то, что в серии не вышло ни одной книги Станислава Лема (хотя могло бы выйти, например, «Фиаско/Fiasko»), из чего следует, что Лем не желает видеть свои книги в каких бы то ни было сериях, подозреваемых в связях с научной фантастикой. Это требование, впрочем, отвечает давно уже установившемуся разделению отечественной фантастики на Лема и всю остальную Польшу, и если принять это во внимание, никаких претензий издательству выставлять не следует.
Разделавшись с описанием внешнего вида серии, можно перейти к самому важному: ее содержанию. К сожалению, в отношении уровня публикуемых произведений «Fantastyka Polska» весьма неоднородна. Кроме более или менее удачных книг (“Adam, jeden z nas/Адам, один из нас”Конрада Фиалковского/Konrad Fialkowski, “Zlote Brighton/Золотой Брайтон”Яцека Натансона/Jacek Natanson, “Agent Dolu/Агент Низа”Марцина Вольского/Marcin Wolski) в ней есть и такие безобразия, как “Raport z planety Sol-3/Рапорт с планеты Сол-3”Ежи Есëновского/Jerzy Jesionowski и еще более жуткая диковина «Marsjnie są wśród nas/Среди нас есть марсиане»Эдварда Векеры/Edward Wiekiera.
Интерес к издательской серии WL был тем большим, что серию открывал новый роман Конрада Фиалковского. У этого, пожалуй, самого известного за границей (после Лема, разумеется) писателя было не так уж и много публикаций научной фантастики: один роман и два десятка рассказов. «Адам…» должен был не только удвоить количество романов Фиалковского, но и подтвердить его репутацию в стране, где читатели о нем почти совсем забыли. Так оно и случилось, поскольку Фиалковский обратился к библейским мотивам, что заранее гарантировало высокую оценку произведению независимо от того, как писатель сумеет ими распорядиться.
Фиалковский использовал типичный для научной фантастики сюжет о вмешательстве в земную историю иных существ, разумеется, превосходящих людей во всех отношениях. Эти существа обычно пребывают в блаженном покое. И что же заставляет их выходить из такого блаженного состояния в безвременье, которое является наивысшей формой созерцания? Желание оказать помощь жалким калекам и совершенным кретинам, каковыми они видят людей? С этим предположением еще можно согласиться, хотя вопрос, конечно, спорный: будет ли действовать в космосе доктрина Брежнева, неважно чем продиктованная: милосердием или амоком? Фиалковский, однако, уточняет, что это снисхождение богов к сирым обитателям мира сего производится ради ускорения их (обитателей) развития. Вот тут появляются уже серьезные сомнения, поскольку ускорение развития можно понимать по-разному, и можно под предлогом стремления к прогрессу совершать жуткие преступления. Фиалковский не сообщает, как трактуют эту категорию его самаритяне, но позволяет им творить все, что вздумается, полагая, что их мудрость гарантирует, что они не наделают ошибок.
Эта книжка, преисполненная столь наивных мыслей, уже тогда была анахроничной для польского читателя, имевшего за плечами опыт хотя бы того же военного положения. Фиалковский, похоже, не обращает на это внимания: его размышления кажутся столь же абстрактными, сколь и самодостаточными. Несмотря на то, что в начинаниях интервентов намечается кризис, автор не отказывает им в праве грубого вмешательства в жизнь другой расы. В итоге этот роман о событиях двухтысячелетней давности вульгаризирует библейские сюжеты, он холоден и «кибернетичен», хотя, конечно, его литературный уровень превышает тот, который принято считать средним уровнем научной фантастики.
Литературой совершенно иного плана оказался дебютный роман Яцека Натансона«Золотой Брайтон». Такой фантастики у нас еще не было. В романе «офантастичивается» современность, обычный город ХХ века. Его интерпретировали по-разному. По моему мнению, Натансон предложил необычайно интересное применение конвенции фэнтези. Cуть такого применения в создании магического пейзажа, в котором герой вынужден заниматься своими делами, стремясь к достижению каких-то своих, чаще всего не магических целей. Магия – фактор, без которого о фэнтези и речи быть не может, это обязательное и достаточное условие этой конвенции, все другое – не более чем мишура.
Действие так понимаемой фэнтези не обязательно должно разворачиваться в стране булатного меча, железного молота или стальных клещей для дробления костей; немного авторской изобретательности – и фэнтези можно направить в ХХI век, на космодром, в ракету и так далее.
Герой романа Натансона поехал в указанный в названии книги английский город, чтобы там, в расположенном в нем учебном лагере, усовершенствовать свои языковые знания и навыки. Приехав туда, он обнаружил, что в Брайтоне слова, жесты, поступки имеют как бы двойной смысл. Для непосвященного они ничего особенного не значат, однако, пользуясь определенным кодом, можно расшифровать их истинное значение. В городе ведется некая особая игра, некоторые места и люди в нем – дружественны, некоторые – враждебны. Роман вкусно читается, в нем есть немного международного товарищества (и невольных шуток над отдельными нациями), щепотка юмора, а для любителей – легкая, как теплый воскресный вечер, эротика. Лишь к одному можно, правда, прицепиться: автор, убедив уже читателей в том, что в Брайтоне действуют магические законы и что-то такое там происходит, ни формулировать эти законы, ни указывать цели игры никоим образом не желает. Знаю, но не скажу, а когда не сказать уже вроде бы как и нельзя, роман заканчивается. Это как если бы вам рассказывали длинный анекдот, а вы зевнули бы его соль, задремав ненароком или и вовсе отключившись после выпитой водки. Этот недостаток, впрочем, не столь уж и велик, чтобы помешать записать роман в плюс краковской издательской серии.
Туда же, в плюс, стоит записать и роман Марцина Вольского, главного редактора знаменитой радиопередачи «60 минут в час».
Преуспевающий 35-летний американец получает в наследство от родственника должность резидента Низа (то есть Преисподней) на Земле. Он должен реализовать тайный план Низа (отсюда и название “Агент Низа”), о чем и повествуется в большей части романа. Читатель, привыкший к отечественной жвачке, оказывается ослепленным фейерверком острот, языковых и ситуационных шуток, внезапных сюжетных поворотов – словом, всем тем, что составляет specialité de la maison Вольского.
Пример «Агента Низа» показывает, как улучшает фантастику внесение в нее хотя бы щепотки культуры, почерпнутой из другой области. В конце книги Верх пресекает выполнение тайного плана Низа, целью которого было светопреставление – не слишком оригинальная развязка сюжета, но на притягательности книги для читателей это никоим образом не сказывается.
По своему интересна антология «Третьи врата» -- сборник из пятнадцати рассказов молодых авторов, результативный для литературного конкурса журнала «Fantastyka» 1982 – 1983 годов.
Теперь уже несколько излишне экзальтированным кажется мне послесловие Мацея Паровского, в котором эти самые молодые авторы именуются «четвертым поколением» польской фантастики, что и тогда мне казалось поспешным, и сейчас кажется таковым (меланхолически замечу, что ни один из четырнадцати авторов не показал ничего выдающегося за семь лет, прошедшие с момента составления антологии). Однако сборник этих текстов можно счесть полезным не только как документ, но и как обзор творческих приемов, манер, эстетик, волнующих авторов проблем; напрягая зрение, можно увидеть в этих рассказах некие общие тенденции, солидарное мышление – тут Паровский, возможно, прав.
В свою очередь, «Гарингави, счастливый остров/Gar’Ingawi, wyspa szczęsliwa»Анны Борковской – это попытка написания сказочной фантастики, подобной фэнтези Урсулы Ле Гуин (в особенности ее «Земноморью»).
Писательница, как и ее великая предшественница, строит собственную Империю Полумира, где существует указанный в названии остров. И лишь одно следует заметить: книга толстая и из-за этого скучная и нудная до тошноты, мне не приходилось еще встречать человека, который прочитал бы ее до конца.
К сожалению, в серии не обошлось без срывов. В ней оказались два курьеза: “Raport z planety Sol-3/Рапорт с планеты Сол-3”Ежи Есëновского и “Marsjnie są wsród nas/Среди нас есть марсиане”Эдварда Векеры.
Роман Есëновского, бывшего первого секретаря Польского союза писателей, написан в виде рапорта, составленного членами исследовательской экспедиции, отправленной на Землю с планеты Логи (от “логики”?). Экспедиция прилетает на Землю и наблюдает на ней множество явлений, событий и вещей, резко отличающихся от тех, что они имеют у себя на Логи.
А на Логи все таково, каковым быть должно: понятий «народ», «государство», «религия» не существует, о Боге никто и слухом не слыхивал, песен там не поют, вина (как, впрочем, и других алкогольных напитков) не пьют, моды там нет, потому что от одежды не требуют ничего другого кроме функциональности, мяса не едят, говорят на одном-единственном языке и т.п. На Логи нет частной собственности на землю, как нет ее и вообще на что бы то ни было, нет деления на классы. Те, кому заведенные на Логи порядки не нравятся, подвергаются лечению в изоляторах, но не насильно, об этом и речи нет – исключительно добровольно, поскольку они сами осознают свою ущербность.
Короче говоря, Логи – это рай в понимании Есëновского; мне же это кажется больше похожим на помесь концлагеря и общества борцов за трезвость с сектой атеистов. Есëновский дает волю своим мечтаниям на тему правильного мироустройства. Насмехаясь над земными нонсенсами (а их и вправду хватает), он становится в позу того, кто лучше знает и кто ссылается на последнюю инстанцию, то есть тупо заученный рационализм. Это выходит на явь также при описании стран, посещаемых членами логианской экспедиции. Есëновский пользуется при этом сомнительными стереотипами, более чем выразительно обозначая свои симпатии: Америке достается критика, России – признание. Китай – это нечто чудное и непонятное. Польский народ «даже самими солотами (т.е. землянами. Прим. М.О.) считается странным». У французов в чести извращенные отношения между мужчинами и женщинами и порнография. Здесь у читателя зарождается смутная мысль: а ведь если бы кто-нибудь попытался издать подобное нагромождение бредней как произведение «нормальной» литературы, его бы, вероятно, вышвырнули из издательства, да еще, пожалуй, и избили бы палками. А под маркой НФ этот жуткий бред выдается за «метафорический образ Земли», который, разумеется, «побуждает читателя к глубоким размышлениям».
О деталях творения Векеры я лучше милосердно промолчу: прав был Рафал Земкевич, когда назвал его «литературоподобным изделием». Трудно понять, каким образом эта графомания просочилась сквозь фильтр ведущего некогда польского издательства. Позже, однако, в WL сообразили, что с Векерой что-то не так, и спихнули его в отпочковавшееся «Wydawnictwo Dolnosląskie», откуда книжка в конце концов и была направлена в печать, но ее графическое оформление отчетливо указывает на ее несомненную принадлежность к серии.
В целом «Fantastyka Polska» переживает кризис. Отечественный рынок писателей НФ, похоже, не в силах обслуживать столько издательских предприятий, сколько их мы наблюдаем сегодня. Неплохо стартовав, серия в последующие годы утратила разбег. При нарастающей конкуренции издательство позволило отобрать у себя ведущих авторов или не сделало ничего для того, чтобы их к себе привлечь. В результате серия пришла в упадок, который в какой-то мере отражает соответствующие трудности, переживаемые всем издательством «Wydawnictwo Literackie». Не видно концепции восстановления серии, которая начинает плестись по своим следам. Об этом свидетельствует очередная планируемая к изданию в серии книга: «Biohazard/Биориск»Конрада Фиалковского, то есть еще один сборник все тех же самых рассказов автора «Волокна Клапериуса». ( Книга вышла в 1991 году, замкнув, похоже, серию. W.)
Пани Лидия говорит, что в состав серии должны были войти хорошие в литературном отношении произведения хороших писателей. Предполагалось также, что в ней окажутся разнородные произведения, образующие как бы поперечное сечение польской фантастики, показывающие ее возможности, тенденции ее развития. Эти прекрасные планы нашли воплощение, пожалуй, лишь наполовину. Конечно, «Fantastyka Polska» разнородна (иногда даже чересчур), но не все ее авторы – хорошие писатели, да и с литературным уровнем разное случалось. Вопреки ожиданиям, она так и не превратилась в престижную серию, публикация книги в которой стала бы наградой для автора, а сегодня она и вовсе дальше от этого, чем когда бы то ни было. Политика затыкания дыр переизданиями с сомнительной привлекательностью свидетельствует, что издатель понятия не имеет о том, что с серией делать. Вы скажете, что качество книжной серии не может быть выше качества жанра, наполняющего ее своим продуктом. И разминетесь с правдой. Мне кажется, что польская фантастика чувствует себя в последнее время гораздо лучше, чем «Польская фантастика».
14. И в заключение пропущенный материал. Это интервью, которое Павла Секирова/Pavla Sekyrová взяла в марте 1989 года у Марека Орамуса/Marek Oramus. Это интервью было напечатано в новом чешском журнале – ежеквартальнике «Svĕt Fantastiky» весной 1990 года.
ТЕМНЫЕ ОЧКИ
(Ciemne okulary)
Павла Секирова: Я знаю, что вы в прошлом году впервые посетили Чехословакию. Отсюда вопрос: как по-вашему, здешние любители научной фантастики отличаются чем-то от польских?
Марек Орамус: В сентябре 1988 года меня пригласили в Прагу на MINICON, и я впервые смог увидеть чешских фэнов у них дома. Я поучаствовал в работе издательской биржи, побывал на художественной выставке, чуть нюхнул внутренней фэновской кухни… все это напомнило мне то, что происходило десяток лет назад в польском движении любителей фантастики, в деятельности которого я принимал участие с самого начала. На MINICON-е, а затем на BILCON-е я видел, что люди собираются вместе ради самой радости бытия в такой компании, ради того, чтобы поговорить о том, что их волнует. Как это обычно поначалу бывает, во всем этом полно энтузиазма и бескорыстия, уже давным-давно утраченных польским движением. У нас деятельность такого рода давно уже стала на профессиональные рельсы; люди, с которыми я начинал в Общепольском клубе любителей фантастики и научной фантастики (OKMFiSF), сегодня работают редакторами в издательствах, трудятся в журнале “Fantastyka”, занимаются литературной критикой или переводами.
Вероятно, нечто подобное будет и у вас, хотя лучше бы вам не идти вслед за нами по точно той же тропе. Мы, как движение, наделали много таких ошибок, которых можно было избежать. В середине и под конец 70-х годов в Польше еще плохо была подготовлена почва под фантастику. Заведовавшие культурой чиновники смотрели на нас как на чудаков, которые неведомо чего и невесть зачем хотят. Мы мешали им нежиться на пригретых чиновничьих местечках, и они отмахивались от нас как от назойливых мух.
Некоторые наши фэны жаждали поскорее построить личные карьеры на любви к фантастике, другие хотели непрерывно издавать – неважно что, лишь бы под маркой НФ. Это вело к воцарению хаоса на рынке и размыванию критериев, что в результате бумерангом ударило по авторам и читателям.
Ваша ситуация и легче, и труднее. Легче потому, что ваш читательский рынок здоровее, да и информирован он лучше – как-никак за эти годы НФ, считай, покорила нашу часть Европы. Сейчас у вас есть кино, видео… Вы быстрее дошли до собственного журнала, посвященного этому жанру литературы – у нас же этот путь был воистину хождением по мукам, я сам участвовал в по меньшей мере нескольких неудачных попытках основать журнал «Fantastyka». А труднее – потому что десять лет назад все мысли фэнов концентрировались на книге: романе, повести, рассказе, а теперь книга вынуждена соперничать с видеофильмом, фантастической игрой – и не всегда выходит победителем из такого столкновения.
Павла Секирова: К фантастике ныне относят считай все: романы о полетах на Марс, о привидениях, пугающих людей в старинном замке, о магических мечах и крылатых драконах. А как вы понимаете фантастику?
Марек Орамус: Если говорить о тематике, то фантастика действительно не знает границ. В этом ее сила, но и слабость тоже. В своих творческих поисках авторы произведений этого жанра используют ангелов, применяют черную и белую магию или сажают на Землю космические корабли с посланцами цивилизации разумных термосов. Отличительной чертой большинства научно-фантастических произведений является их низкая отдача: преумножением хитроумных на первый взгляд реквизитов многого не добьешься. Я стараюсь разглядеть фантастику в обычных предметах, людях или событиях, ведь достаточно чуточку изменить угол зрения, чтобы увидеть вокруг себя чудеса. Утверждают, что если бы физические постоянные были немного другими – на несколько процентов меньшими или большими – жизни никогда бы не возникло. Однако жизнь зародилась, и мы можем наслаждаться исключительным в известной нам Вселенной феноменом, можем им пользоваться, мы являемся его частью. Разве это не фантастика? Проблема лишь в том, что нужно эту чудесность, эту фантастичность изложить в форме романа, повести или рассказа.
Поэтому фантастика интересует меня скорее, как литературный метод. Поясню это на примере. Я живу в доме, окруженном садом; среди прочих моих домашних обязанностей числится и такая, как сбор ягод. И вот, допустим, на дворе у нас конец июля или начало августа и я аккурат сижу на дереве. В реалистической литературе это описали бы так: некий субъект сидит на черешне, обрывает трясущимися от страха руками ягоды и бросает их в корзинку. В соцреалистической литературе добавили бы: субъект этот -- член кооператива «Высокий урожай» и он перевыполняет дневной план сбора черешен на 20%.
Но я, как фантаст, смотрю на это иначе. Дерево высокое, во мне почти сотня килограммов веса, чуть отвлекся, оступился – шея сломана. И вот я, сидя на дереве, представляю его себе как существо, наделенное тонкой чувствительностью и разумом. А таких существ не губят, не ломают им ветки. Поэтому я стараюсь обходиться с деревом бережно. И далее я воображаю себе, что между нами протягивается некая нить симпатии, мы попросту начинаем любить друг друга – я и дерево. Кто собирал ягоды на дереве, тот знает, как легко там оступиться. Но дерево в таких случаях всегда на моей стороне, его тонкая ветка стойко держится под моей ступней, пока я ищу, куда ее поставить. И вот таким вот образом дерево «отплачивает» мне благодарностью, оно заботится обо мне, не дает случиться со мной чему-то плохому.
Которое из этих описаний ближе к истине? На первый взгляд – реалистическое, потому что ведь наука отказывает деревьям в способности мыслить. Но я предпочитаю фантастическое описание, которое показывает неизвестные аспекты хорошо, казалось бы, известного мира, оно интереснее в художественном отношении.
Павла Секирова: Но может ли фантастический жанр, который занимается такими вопросами и использует такие приемы, сказать что-либо существенное о животрепещущих проблемах нашего мира? Иными словами – можно ли назвать фантастику серьезной литературой?
Марек Орамус: Это зависит от того, как ее трактовать и чего от нее ожидать. Писатели – к счастью, не все – привыкли считать фантастику чем-то очень слабо связанным с действительностью, а читатели и вовсе ищут в ней низкие развлечения и возможности отвлечься от обыденной жизни. А тем временем посмотрите: не позднее чем через полвека перенаселенность превратится в ключевую проблему человечества. Но фантастика уже многие годы считает эту тему своей вотчиной. Еще до того, как кому-то пришла в голову мысль о том, что нужно беречь природные запасы, экологическая фантастика тщательно прорабатывала этот вопрос. Сейчас много говорят об опасностях, которые несет развитие генетической инженерии, но со времен «Острова доктора Моро» Герберта Уэллса фантастика попотчевала нас сотнями словесных картин на эту тему. Такие сопоставления можно делать бесконечно долго.
С другой стороны, мы находим в научной фантастике совершенно, казалось бы, лишенные здравого смысла вещи: например, о приземлении инопланетян в Нью-Йорке или о загробной жизни. Однако если инопланетяне однажды приземлятся где-нибудь на нашей Земле, что маловероятно, но не невозможно, то фантасты будут единственными людьми, которые избегут впадения в шоковое состояние. То же самое касается и загробной жизни: работы Реймонда Муди или Йена Уилсона порождают сомнение в правильности утверждения о том, что с физической смертью человека полностью прекращается его существование. Короче говоря, фантастика напоминает мне некую мутационную надстройку, которая в данных условиях кажется лишней, но при внезапном изменении условий гарантирует выживание мутантам и всему виду.
Отсюда следует вывод о том, что фантастика ищет решения фундаментальных проблем современного мира и в то же время пытается предупредить то, что может случиться. Как сказал один из классиков научной фантастики, Айзек Азимов, это литература перемен, именно перемены являются главной ее предпосылкой и темой. Если фантастика обладает высоким литературным и научным уровнем, она может послужить опорой для каждого трезвомыслящего и не ослепленного догмами человека.
Павла Секирова: В создаваемых вами мирах людям живется не больно-то весело…
Марек Орамус: Потому что ситуацию, в которой находится человечество, веселой не назовешь. Вот мы с вами тут беседуем, а тем временем где-нибудь в Центральной Африке погибают от рук браконьеров последние 300 черных носорогов. Под угрозой находится существование слонов, китов, тигров… Если подобное будет продолжаться, то наши внуки перестанут понимать те сказки, на которых мы воспитывались, потому что названия зверей превратятся для них в совершеннейшую абстракцию. Если человек не опомнится вовремя, то он останется в XXI веке на Земле в почти полном одиночестве – в компании лишь с собаками, крысами, тараканами, мухами да, может быть, еще воронами.
Я считаю, что что в настоящее время на нашей планете живет максимально возможное количество людей, превышение которого чревато бесповоротными экологическими изменениями. Первые симптомы таких изменений уже заметны. Озоновая дыра над Антарктикой расширилась уже до побережья Австралии, и там тут же возросло количество заболевших раком кожи, глазными болезнями и т.п. Мы наблюдаем первые признаки глобальных экологических изменений также и у нас, ведь чем еще можно объяснить климатическое потепление и отсутствие зим, как не следствием тепличного эффекта?
Экологическим изменениям будут сопутствовать социологические и политические перемены. Боюсь, что дело дойдет до новых региональных конфликтов, которые развернутся на более широкую шкалу, до индивидуальных и общественных трагедий. Попросту по мере увеличения численности населения при тех же или даже снизившихся планетарных ресурсах ухудшатся условия жизни. Обострится борьба за выживание, углубится неравенство между людьми, усилится организованная и прочая преступность. Развернется начавшаяся уже сегодня миграция людей с Юга в более богатые страны Севера – но в будущем мигрировать будут уже не отдельные люди, а целые их толпы. Это приведет к воздвижению иммиграционных барьеров, к приходу ко власти националистов вроде Ле Пена, только еще более радикальных. Проблемами такого рода занимается социальная фантастика, которую пытаюсь писать и я. И если я хочу, чтобы написанное мною не теряло связи с действительностью, мне нельзя быть равнодушным к угрожающему миру апокалипсису. Нужно делать все возможное для того, чтобы не допустить до катастрофы, и я так понимаю свою в этом роль: предупреждать, призывая людей опомниться, показывать далеко идущие последствия наших нынешних деяний.
Иногда читатели меня спрашивают: почему вы пишете о таких страшных вещах? Почему вы нас запугиваете? И я тогда им отвечаю, что лучше испугаться понарошку, чем на самом деле. Если жуткие картины будущего позволят не допустить такого развития событий, то я сочту такую сделку удачной.
Павла Секирова: А не лучше ли все же оставить людям некоторые надежды на будущее, придать им немного оптимизма?
Марек Орамус: Когда врач приходит к своему пациенту, больному раком, он может либо сказать ему правду о его физическом состоянии, либо ее утаить. Я противник этого второго метода. Мне кажется, что мы живем в эпохе, порождающей демонов, с которыми безуспешно будут сражаться наши далекие потомки. Оптимизму нет места, когда ты хочешь сказать, что существование жизни на третьей планете определенной звездной системы находится под угрозой. А так говорить надо, если ты хочешь показать, до чего может довести нынешняя наша близорукость. По-моему, оптимизм порождается беззаботностью и глупостью. В основании мыслей об улучшении мира всегда лежит неудовлетворенность тем, что есть, а в особенности тем, что в результате этого настоящего может быть – то есть пессимизм. В этом смысле пессимизм – воистину творческое начало. Кроме того, официальным оптимизмом уже столько раз злоупотребляли, что это понятие обрело оттенок уничижения. В Польше говорят: дешевый оптимизм. А о пессимизме люди высказываются с гораздо большим уважением.
Я не хочу этим сказать, что литература должна лишать людей надежды. Она должна давать ее людям, но не любой ценой и не без оснований.
Павла Секирова: А что вам в НФ удалось лучше всего?
Марек Орамус: Для первого моего романа «Сонные победители» я придумал говорящее пиво. Благодаря такому изобретению люди в пивной не чувствуют себя одинокими; тот, кому придет на это охота, может пофлиртовать с пивом или завязать с ним серьезный разговор на высоком интеллектуальном и профессиональном уровне. И, как мне кажется, читатели забыли, о чем шла речь в этом романе, оставив в памяти лишь вот эту деталь: говорящее пиво.
Павла Секирова: А что хуже или вовсе не удалось?
Марек Орамус: Все остальное.
Павла Секирова: Планы на будущее?
Марек Орамус: Ищу издателя для моего второго сборника критических материалов, посвященных обсуждению НФ, который называется «Мать паранойя». Этот сборник почти готов. Пишу также роман о мафии, овладевшей умением реинкарнировать. Рискованное задание: половина действия разворачивается на небесах. Когда-нибудь, в отдаленном будущем, я хотел бы составить «Путеводитель по польским пивоварням и пивным». Нужных для этого квалификаций у меня хватает.
7. В рубрике «Из польской фантастики» печатается большая новелла Марека Орамуса/Marek Oramus «Król antylop/Король антилоп». Три иллюстрации ТОМАША ТОМАШЕВСКОГО/Tomasz Tomaszewski. Позже рассказ вошел в состав авторского сборника Орамуса «Rewolucja z dostawą na miejsce/Революция с доставкой на место» (2002). На русский язык рассказ не переводился. Ни карточки на рассказ, ни биобиблиографии автора на сайте ФАНТЛАБ нет.
В этой великолепной новелле писатель весьма прозорливо прослеживает тенденции развития профессионального спорта, убийственные для спортсменов. Напомню, что Марек Орамус – частый и желанный гость на страницах журнала (см. рассказы «Тлатоцетль» в № 7/1984, «Комплекс Иова» в № 7/1986, замечательное эссе «Семь грехов польской фантастики» в № 7/1985 и др.), мы будем встречаться с ним и впредь.
8. В рубрике рецензий Рафал Земкевич/Rafał A. Ziemkiewicz анализирует вышедший вторым изданием роман Мацея Паровского «Лицом к земле» (Maciej Parowski “Twarzą ku ziemi”. KAW, Katowice, 1989); «Переиздание – это всегда трудный экзамен для произведения: изменились времена, изменился читатель, то, что было десять лет непроходимым сквозь цензуру, ныне утратило остроту… Однако роман не залежался и не требует от автора каких-либо действий в свою защиту»;
а Яцек Инглëт пытается сообразить, можно ли назвать фантастикой сюрреалистический текст французского писателя Бориса Виана «Красная трава» (Boris Vian “Czerwona trawa”. Przełożyła Elżbieta Jogałła. Wydawnictwo Literackie, Kraków, 1987).
9. В рубрике «Кино и фантастика» Дорота Малиновская/Dorota Malinowska знакомит читателей журнала с фильмом режиссера Кена Кваписа/Ken Kwapis “Vibes” (США, 1987).
10. В замечательном «Словаре польских авторов фантастики»Анджея Невядовского размещены персоналии Казимежа Трухановского/Truchanowski Kazimerz (род. 1904) – переводчика, литератора; Тадеуша Твароговского/Twarogowski Tadeusz (род. 1915) – переводчика, литератора; Романа Умястовского/Umiastowski Roman (1893 – 1982) – историка, географа, литератора, писавшего также под псевдонимом Болеслав Жарновецкий/Żarnowiecki Bolesław. Здесь же, в подрубрике «Пожелтевшие страницы» напечатан отрывок из романа Казимежа Трухановского «Колокола ада» (Kazimierz Truchanowski “Dzwony piekieł”. PIW, Warszawa, 1978, wydanie drugie). Иллюстрация МИРОСЛАВА ГОЛЕНДЗИНОВСКОГО/Mirosław Gołędzinowski.
11. В рубрике «Критики о фантастике» Гжегож Филип/Grzegorz Filip в статье «Fantastyka i zlo. Przykład Grabińskiego/Фантастика и зло. Пример Грабиньского» анализирует отражение указанной тематики в произведениях Стефана Грабиньского (“Problemat Czelawy”, “Cień Bafomieta”, “Zez” и др.). Собственно это реферат доклада, прочитанного на конференции «Продолжатели или бунтари?».
12. В рубрике «Nauka i SF» завершается публикация перевода первой главы книги «The Science in Science Fiction/Наука в научной фантастике» изданной под редакцией австралийского ученого-литературоведа и библиографа Питера Николса. Перевод на польский язык ЛЕХА ЕНЧМЫКА/Lech Jęczmyk.
13. «По не зависящим от редакции причинам» прерывается публикация комикса «Larkis. Pierwsza śmierć/Ларкис. Первая смерть». Сценарий Яцека Родека/Jacek Rodek и Виктора Жвикевича/Wiktor Żwikiewicz; художник А. НОВОВЕЙСКИЙ/A.O. Nowowiejski. Вместо очередного эпизода этого комикса в номере публикуется небольшой комикс ДАРИУША ДУБЕЛЯ/Dariusz Dubel «Siła przeznaczenia/Сила предназначения».
облако тэгов
