Несколько человек самых-самых разных оказываются в неизвестном месте. Вокруг них город, машины, дома… но нигде нет других людей. Мертвый город. Вырваться и уйти невозможно.
Внезапно все понимают, что являются участниками странного эксперимента, цель которого определить также невозможно. Те, кто попытался уйти – погибли.
Что это за место? Почему они здесь? Кто станет их лидером, что выведет всех из дьявольского замкнутого круга?
Последнее, что помнит каждый из них, это контакт с таинственными «Ведущими» и то, что это место, где не действуют привычные законы физики, называется «Психокуб».
***
Цикл «Проект ''Психокуб''» Льва Вишни подкупает необычностью названия. Чей проект? Что есть Куб? Почему «психо»? Вкупе с указанными жанровыми характеристиками научной фантастики, триллера и попаданцев выглядит кубиком Рубика. Хорошо, вызов принят – будем крутить. Читать в смысле.
Прочитан первый том. Первое, о чём стоит знать потенциальному читателю – цикл, похоже, рассматривается автором как цельное произведение. Прямо говоря, здесь от него только введение в курс дела и завязка. Связующее действие конкретно в этом фрагменте есть, но в процентном соотношении с экспозицией многотомного романа оно теряется. Выглядит, как стена из многотонных бетонных блоков, слегка оживлённая граффити.
Второй предваряющий момент: жанр. Классическая сай-фай отсутствует в первом томе и весьма сомнительна в цикле. Зато психологический аспект «эксперимента на бумаге» используется в полной мере. Фантастика здесь есть, но гуманитарная. Психомоделирование реакций в неизвестных и непредставимо меняющихся условиях на высоте: как поведут себя в группе незнакомые и очень разные личности, попавшие невесть куда и с нависшей над ними угрозой скорой гибели? До скромно подсказанного автором «квантового пространства Филипа Дика» далеко, но это действительно фантастика, триллер и попаданцы.
Что есть Куб? Пока остаётся загадкой. Предлагаются варианты матрицы мегакомпьютера, пространственно-временного кармана и даже чистилища. Заявлены два вектора: инопланетная инвазия и библейско-лавкрафтианский пафос. Фантдоп подан иронично, в духе Роберта Шекли: есть Заказчик, Исполнитель и Дело. После Сотворения Исполнитель вербует трёх помощников из аборигенов и удаляется почивать на лаврах. Помощники, получив сверхспособности и приступив к наполнению Куба подопытными, начинают изгаляться в стиле свиты Воланда и космических пиратов Кира Булычёва.
Сюжет подаётся блоками: процесс захвата персонажей, недоумение российских спецслужб и знакомых относительно пропавших, знакомство с прошлым героев, герои во взаимодействии друг с другом и реальностью Психокуба. Не обязательно в указанном порядке, но видно, что чередование запрограммировано композиционно. Пока взаимодействие персонажей и описания локаций Психокуба в меньшинстве. Помним, что это только начало многотомного произведения, не расстраиваемся и стараемся запомнить информацию. Она ещё пригодится!
Информации даётся действительно много. Она въезжает грузовыми железнодорожными составами в само произведение, цепляется сносками-ковбоями-индейцами со всех сторон и тащится на дрезине сзади целым «Глоссарием Психокуба». Это мини-статьи энциклопедического типа по истории, мировой и поп-культуре, науке, биографиям, промышленности, ремёслам, ТТХ и проч. из реального и вымышленного мира. Ритм сюжета из-за этого сбоит, у предпочитающего экшен читателя вообще может случиться дисфункция.
Качественно и многогранно собранные персонажи во многом уравновешивают громоздкость стиля. Пожалуй, роман стоит читать даже из-за них одних. Помимо того, что доставил золотовоз, достаточно правдоподобно (по учебникам психологии и психиатрии) и подробно прописаны их поведение и реакции. Герои меняются, имеют спады и пики активности и самочувствия. Совершают неожиданные для их амплуа поступки. Меняют стиль поведения и (частично) лексику общения. Одним словом, герои живые.
Команда в Психокубе уже сейчас подобралась разношёрстная: бандит, проститутка, студент, директор, инженер и писатель. Определения утрированы, но максимально точно передают суть. Помним о живости персонажей и энциклопедии из грузовоза. Каждый не так прост, как кажется, и способен стать не тем, чем является сейчас. Интриги, истерики, альянсы и возможность отбора самих экспериментаторов тоже никто не отменял. Авторская установка на то, что гибкость и реактивность психики, общая эрудиция личности важнее узкоспециальных навыков, прямолинейных и – особенно – силовых методов.
Уже в первом томе наблюдается задел на будущее, конкретно здесь приобретающий статус загадок. Ожившая статуэтка пантеры: на бред и хоррор не похоже, поскольку явно чего-то хочет. Возможно, что она является скрытым персонажем. Психолог из первой главы, следователь и девушка одного из пропавших логически напрашиваются в их тесную компанию. Открытый вызов помощников Психокуба спецслужбам России – для чего? Гипертрофированная клоунада этих помощников – остатки человечности плюс «вольствие» бывшего раба или попытка автора оживить повествование? Индивидуальный подход и свой стиль похищения для каждого конкретного персонажа – игра или необходимость? Для чего «сквозной мотив» текилы и виски со льдом? Чем так важно количество оставшихся патронов в обойме внутри – мы помним – квазиреального мира?
Встречаются проколы логики и падения ружей со стены.
Пример 1: инструкция к Психокубу есть у каждого похищенного (и даже служит порталом) а читатель узнаёт её содержание лишь в дополнениях.
Пример 2: индивидуальные задания даются каждому похищенному, но само их выполнение в сюжете отсутствует почти полностью.
Пример 3: обилие сравнений с франшизой «Куб» вынуждает заподозрить автора в споре с кем-то из реального мира.
Пример 4: почему люди действительно пропадают при фантдопе глобального копирования и управляемого быстрого сна?
Акцентировать внимание на всём этом не хочется, поскольку первый том лишь вводная часть составного произведения. Вероятно, большинство так называемых «недочётов» станут понятны при дальнейшем развитии сюжета.
Итого. Первый том цикла поначалу выглядит статичным, циклично повторяющимся и перегруженным лишней информацией, но в масштабах единого многотомного романа подобный подход полностью оправдан. Лично я во время чтения представлял себе запуск ракеты-носителя с космодрома Байконур. В сюжете из персонажей комплектуется «кучка могучих», а мне слышится: «первый двигатель функционирует нормально», «второй…», «третий…» и, наконец, финальное «пошёл!» Земное притяжение преодолено, герои вышли в «космос». Заинтересованные читатели прилипли к экранам слежения, суслики в степи сначала испугались и попрятались, а сейчас забыли страшный шум и занялись своими суслячьими делами. Каждому своё!
Впусти меня (Låt den rätte komma in), Швеция, Томас Альфредсон, 2008 (фильм)
Поп-вампиризм
«Упырь-рутину ушлые борзописцы раскрашивали, кто во что горазд. Фантазия хлестала кровушкой из жил. Талант бил колом в грудину. Творчество благоухало чесноком. Благородные вампиры, мудрые вампиры, обаятельные, любвеобильные, остроумные, преданные, отважные, добрые, с тягой к прекрасному – барышни ночами мечтали о дивных женишках, смачивая подушку слезами», – писали Дмитрий Громов и Олег Ладыженский в повести «Снулль вампира Реджинальда». Ни добавить, ни отнять. Или всё-таки можно?
Метаморфоз кровососущей нежити в поп-культуре весьма забавен. Деревенское немёртвое человекоядное чудовище с трупными язвами и светобоязнью в городских условиях вдруг стало вечно молодым и вяло посасывающим рантье модельной внешности и (вот где истинный ужас!) крайне нестабильной сексуальной ориентации. Его заплесневелая полуберлога-полумогила трансформировалась следом за ним в дизайнерский особняк с кружевными занавесками и коллекционными предметами интерьера. Как же так?
Сейчас можно констатировать, что жернова сентиментализма и, следом за ним, романтизма перемололи фольклорного монстра в сверхчеловека, а его животные стремления пожрать и спрятаться во вполне человеческую потребность любви и понимания. Последние медийно-законодательные веяния добавили сначала желание быть как все, а после и модную установку «понять, простить» в отношении этих почти «людей с особенностями». Оставлю без комментариев.
То, что два наших соотечественника походя обсмеяли в юмористической повести, шведы Ю. А. Линдквист и Т. Альфредсон смогли развить в роман и сценарий под названием «Впусти меня». Не скажу, что получилось идеально. Затянуто, излишне натуралистично, местами пошло – но всё-таки очень своевременно. Достаточно оригинально и – в пику как слащавому гламуру, так и медийно-законодательным новшествам – даже с претензией на реалистичность.
Дуэт шведов буднично заостряет внимание на многочисленных неудобных моментах повседневной жизни клыкастых красавцев и красавиц, обычно застенчиво оставляемых за кадром в литературе и кинематографе. В частности, бесстыдно срывает сентиментальную простынку с особенностей межвидовой и вневозрастной любви в самом её разгаре. Подобное уже было, в частности у Энн Райс в цикле «Вампирские хроники», хотя и всё ещё в сильно романтизированном виде. Однако экранизации, как правило, тут же портили все реалистичные начинания.
К примеру, Клодия и Луи в фильме «Интервью с вампиром» 1994-го года, изжив со временем отношения «доча-папа», всё так же держатся за ручки, играют на фортепиано в четыре руки и даже «обращают» себе няню. Как-то это наиграно и по-детски, особенно после их ссоры над трупом креолки с на диво развитыми грудями. Это при том, что сама Энн Райс показала многое из терзаний взрослеющей, взрослой, а после и нечеловечески старой женщины в образе навечно запертой в детском теле Клодии. Шведский же дуплет ценен именно тем, что писатель и режиссёр не спорят и не противоречат друг другу, а действуют в паре согласованно.
Долой романтику
«Впусти меня» в обоих вариантах внешне оперирует клише, общими для городского фэнтези, криминальной прозы и хоррора: пригород, съёмные квартиры, странный новосёл с диковатой дочкой и мальчик-ровесник по соседству. Сюжет кажется привычным, но его подача выходит за устоявшиеся рамки. Завязка и все последующие действия героев стандартны для трёх указанных жанров одновременно – но вот их мотивация в исполнении шведского дуэта выглядит крайне отталкивающей. Высокими чувствами и даже простой детской дружбой тут и не пахнет.
Можно поморщиться и перетерпеть бытовуху ночной охоты Хокана, ведь дочке кушать хочется. Ах, бедный отец! На что ему приходится идти! Но вот расчётливая холодная истерика, которую Эли закатила своему кормильцу, уже настораживает. На такое способна прожжённая старая стерва, презирающая очередного ветвисторогатого супруга-подкаблучника. Никак не вечный ребёнок. Дальше – больше. Коротко, взглядами и оговорками в немногочисленных и потому особенно ценных диалогах, нам однозначно дают понять, что отношения Хокана и Эли совсем не платонические.
Ладно, ладно, ведь она – бессмертное и вечно юное создание, а человек, к несчастью, стареет. Любви все возрасты покорны! Постойте, но зачем тогда этой паре Оскар? Возможно, предыдущий возлюбленный понял, что время его вышло, и волевым усилием сначала уходит в тень, а после благородно жертвует собой, чтобы не мешать? Стоп-стоп-стоп – снова романтическая пошлятина затесалась. Что, самого Хокана нельзя было покусать, пока он ещё не состарился? А-а-а, душа у него, жаль портить. Ах, какая любовь! Нет, всё равно что-то не сходится. В рай Хокан точно не попадёт после всех убийств, так в чём же дело?
А дело в банальном выживании. Эли использовала и заездила одного партнёра, а после начала приручать следующего, причём задолго до смерти предыдущего. Не скрываясь, прямо у него на виду. Жестоко? Ну извините, как есть. Всё тут же встаёт на свои места. В современном развитом государстве вампир нуждается в прикрытии перед законом. Не только в защите днём, но и в добыче крови способом, не вызывающим подозрения о сверхъестественном. Всё это может обеспечить только живой и правильно выдрессированный гражданин с паспортом. Умно? Модернизированный интеллектом инстинкт «пожрал-спрятался» фольклорного упыря, и ничего больше.
Ловля моральных уродов на блесну
«Если у человека нет склонности к кровопийству, вампиром ему не стать. Хоть досуха его выхлебай, в клочья искусай, слюны ядовитой ему в жилы напусти – не встанет он кровососом. Умрет, а не встанет... Пока найдешь правильного человечка, с нужной червоточинкой в душе! – пока вопьешься в сердце, вызнаешь: он, не он…» Собственно, одной этой цитаты из того же «Снулля …» 2007-го года достаточно для освещения всей особенности вампирской тематики «Впусти меня» – романа 2004-го и фильма 2008-го годов.
Оскар и Хокан – жертвы, не первые и не последние у чудовища в детском обличье. Нужны ли Эли друзья и любовники, мыслит ли она этими категориями вообще? По-моему, нет. В романе 2005-го года «Блаженны мёртвые» Линдквист однозначно показывает, что человечество – не важно, любящее, изучающее или испуганное – не в состоянии понять ни оживших близких, ни, тем более, Бога и его замысел. Вампиры также вне всего человеческого.
Эли расчётливо выбирает себе в спутники отщепенцев с гнильцой. Прямо говоря – моральных уродов. Людей, способных полностью отколоться от общества, целиком перейти под её контроль и быть при этом довольными своим положением. Взять Оскара – это затюканный одноклассниками мальчишка, брошенный разведёнными родителями. Он не может ни постоять за себя, ни найти самовыражение хоть в чём-нибудь. Он труслив и агрессивен, и уже сейчас в своих детских фантазиях способен на убийство.
Эли заметила Оскара во время его ежевечерней «сценической постановки» с ножом и тут же застолбила в качестве подходящего кандидата. Началась охота, планомерное совращение обиженного ребёнка взрослым и опытным махинатором: привлечь необычностью, удивить волшебными способностями, соблазнить богатством и телесной доступностью, подсказать быстрое (и чреватое обострениями) решение проблем, позволить почувствовать себя героем, завести в безвыходное положение и неожиданно спасти. В итоге привязать к себе полностью и безвозвратно.
Взрослая женщина из той же художественной реальности Линдквиста – но без психических отклонений – предпочла мучительную смерть случайно открывшимся фантастическим возможностям вампирского существования. Малолетний Оскар поддался добровольно, причём попался на лучших своих чувствах. Хокан в литературном источнике вообще не вызывает симпатий – это педофил гомосексуального толка, оправдывающийся перед самим собой высшим образованием и способностью к «высокой любви» и состраданию. В фильме эта его «особенность» скрыта, но очень легко восстанавливается логически по некоторым сценам.
В поисках современного упыря
Олег Дивов в романе 2004-го года «Ночной смотрящий» также развенчивает моду на гламурных вампиров, используя натурализм и трэш как в бытовых описаниях, так и во взаимоотношениях персонажей. Но у него вампиризм криминализирован и сродни наркомании – страх, насилие, кратковременная эйфория и ломка, изменение личности с последующей её деградацией и неизбежным угасанием.
В фильме «Вампиры» Джона Карпентера 1998-го года всё нарочито грубо, примитивно и агрессивно, но тоже по-другому. Как-то «US Army» и даже «по-вьетнамски». У него нечисть образует ковены наподобие религиозных сект или осиных гнёзд, в которых есть хозяин-«матка» и множество потерявших свободу воли низших особей, подчинённых строгой иерархии и выполняющих функции охраны и обеспечения.
В дуплете «Впусти меня» Эли не требуется свита последователей, а её жертвы соединены с ней «любовью-ненавистью» по схеме семей хронических алкоголиков. Жена вольна уйти в любой момент от запойного мужа, но не уходит, и при этом даже получает моральное удовлетворение от собственной «жертвенности». У Линдквиста и Альфредсона жертва лишь приобщается к тайне, становится соучастником, но не приобретает сверхвозможностей и кардинально не меняется. Почему? Потому, что раб и не должен меняться, он должен выполнять свою функцию.
Я вижу в Эли подобие хищного насекомого-мирмекофила – частично паразита, частично симбионта человеческого общества. Из тех, что поселяется в муравейнике и даёт отдельным особям капельку сладкого наркотического секрета, вызывающего привыкание, но втайне пожирает яйца, личинок или самих муравьёв. Эли чужак, непознаваемое нечто, вневозрастное и бесполое оно. В результате своих умелых, продуманных и спланированных действий, а также оказания индивидуально подобранных экзотических услуг оно принимается некоторыми особями за своего. По сути, это иллюзия лучшего друга, спасителя, дарителя, возлюбленного или любовника одному – и хищник для всех.
Реальная жуть
В книжном первоисточнике Эли сам жертва, века назад изуродованный вампирами-аристократами красивый мальчик с полностью удалёнными половыми органами. В фильме эту сцену из прошлого и травму скрыли. Оставлены лишь словесное отрицание Эли своей принадлежности к женскому полу и секундный эпизод со страшным шрамом внизу лобка. Скрыли, но не убрали полностью – и тут я готов аплодировать режиссёру.
Альфредсон убрал шок-контент из кадра, но, в полном согласии с Линдквистом, оставил и подчеркнул искусственность и неестественность разыгрываемых отношений. Изменённый Эли больше не человек, и даже понятие пола к нему неприменимо. Вампир лишь даёт каждому то, в чём тот нуждается: Хокану запретный секс, Оскару – видимо, только пока и только за малостью лет – нежные чувства и «обнимашки».
О какой детской дружбе, о какой вечной любви тут допустимо фантазировать? Вампир может имитировать человека, но ничего человеческого в нём уже не осталось. Вспомните оживших из «Блаженны мёртвые». Эли даже в сравнении с ними полный кастрат, навсегда лишённый чего-то действительно важного. Члена с яйцами или души? Решайте сами.
Упырь безобразен по своей сути, и только «червоточинка в душе» очередной будущей жертвы желает оправдаться, найти во зле если не скрытое добро, то хотя бы опасную красоту. Даже дуэт Олди в конце «Снулля…» споткнулся и выдал-таки жизнеутверждающий финал под кавалерийские трубы. Обидно, хотя и понятно, что цели там преследовались совсем другие.
Шведы смогли выдержать стиль до конца: в их мире пощады не было, нет и не будет. Правильно переведённое название романа и фильма – «Впусти того, кого следует» – более чем красноречиво. Оно полностью соответствует фольклорной традиции. Сюжет органично вписывается в городские условия, культуру и современность. Это реальная жуть! Даже продолжение читать не хочется, чтобы ненароком впечатление не испортить.
Рассказ «Снегурочка» Олега Кожина выстроен на контрастах. Противопоставляются современное и древнее, научное и мифическое, простое и сложное, систематизированное и цельное. Внешне конфликт мировоззрений задан появлением в карельской глухомани «этнографической экспедиции» под руководством самодеятельного энтузиаста. Внутренне – несоответствием до жути земного монстра образу сказочной девочки-Снегурочки, сложившемуся в массовой культуре.
Многочисленные контрасты ожидаемого и данного, снижение образов главного героя и Снегурочки, а также некоторые сцены заставляют предположить наличие в рассказе чёрного юмора. Элементы действительно есть, но они не выглядят важными для автора. Акцент на юмористическом прочтении произведения не сделан. Скорее всего, эти элементы – отголоски народных «карнавалов». Жаль, что в сюжете связь с более древней традицией – к примеру, с культом медведя – едва угадывается.
Завязка может показаться надуманной: университетский преподаватель и студенты выезжают на природу для встречи со «старообрядцами». Причина – маленькое «белое пятнышко» в изучении фольклора, случайно обнаруженное в записях исследователя прошлых веков, причём одной из смежных дисциплин. Однако, с учётом современного состояния филологии – когда всё признанное кажется прочёсанным вдоль и поперёк, а новое не признаётся – выглядит это более чем убедительно.
В рассказе минимум описаний, а те, что есть, до обидного лаконичны. Окружающее не выстраивается в единый визуальный ряд. Сходный приём использует малобюджетный и короткометражный кинематограф: только основное, ничего лишнего. Вроде должны быть поход по дикому лесу и старинная деревня, но на деле время и место действия ограничены считанными минутами и квадратными метрами. Будто на полчаса от станции пригородной электрички отошли, к бабушке или в дачный посёлок.
Досадную ограниченность локаций и фрагментарное время можно объяснить изображением тотального неумения потомственных горожан приспосабливаться к непривычному окружению. Это невозможность увидеть за деревьями лес в обыденном и философском смыслах. Привычка расслабленно скользить по поверхности, не вникая в суть происходящего и упуская большую часть «лишней» информации. Детская уверенность в собственной правоте и неприкосновенности, разрушенная сразу и непоправимо. Шок.
Шоковое состояние показано в двух вариантах: бестолковая активность и медитативная заторможенность. Выжившие после первого столкновения с чудовищем погружаются в изменённое состояние сознания. Чтобы спастись, необходимо произвести «перезагрузку»: усвоить новые вводные и вернуть полноценное функционирование личности. Хороший психологический этюд, но его возможности не обыграны в полной мере. Даже до уровня «взрослого» киносценария. Возможно, виноват конкурсный лимит времени и объёма?
Сама Снегурочка несколько разочаровала лоскутностью «материализации». Собственно Снегурочка, снежный человек, медведь, леший, Лихо Одноглазое, циклоп, див, Баба Яга, подменный ребёнок, найденный волшебный ребёнок, палеолитическая Венера, упырь. Понятно желание автора прописать новообразование в культуре – но не во всех же квартирах сразу! Больше всего нарушают целостность образа одноглазость и родство с упырями. Всё остальное срастается пусть необычно, но органично.
Реалистичность Снегурочки также весьма сомнительна. Скудость волосяного покрова при среднегодовой температуре Карелии около нуля по Цельсию и почти приморской влажности. Размеры и масса гориллы, питается мертвечиной, имеет треугольные тупые зубы. Не как у гиены или медведя. Как у пиявки, пираньи и акулы – но почему-то тупые. При этом пьянеет от живой крови и вспыхивает от огня, как нежить в комиксах. Если вдуматься, образ получился сборный и фантастический до неправдоподобия. Как встроить его в реальность, далёкую от волшебной сказки? Одним читательским желанием «напугаться» тут не обойтись.
Наличие культа приподнимает произведение над уровнем подростковой американской страшилки. Незначительно, но всё равно приятно. В существование «особых» традиций в замкнутых социумах верится сразу. К сожалению, их сосуществование с современной цивилизацией сомнительно – вплоть до эмоционального и логического отторжения. М. Крайтон не один раз и весьма убедительно показал, что случается после первого же прокола «разделительной мембраны». Здесь вторжение извне происходит чуть ли не каждый год, а карельские леса – не океанские глубины. Увы, такое фантастическое допущение примет на веру лишь узкая и заинтересованная аудитория.
Цикл «Игрок» Александры Лисиной разделён на девять романов и чуть более томов, но бояться тут нечего. По существу, это одно произведение. Основная часть вышла единым духом в 2012-м году, чуть позже вступление и послесловие: «Игрок» 2013-го и «Шестой Знак» 2014-го. Скорее всего, сначала появилась общая идея, а после потребовалось ввести героя в мир и захотелось попрощаться (и зятя заодно воспитать). Сколько времени потрачено на написание цикла, мне не известно.
Основная часть – с «Фантома» по «Третью силу» – читаются легко и весело. Как в RPG по сети играешь: обучающая миссия, путь-дорога, вступление в гильдию и прокачка персонажа, выход на глобальную карту и захват флагов-территорий. Через вступление приходится продираться, и сложнее всего будет читателям мужского пола (из-за специфики образов и ассоциаций). Послесловие похоже на фильм, снятый с тремя актёрами в замкнутом помещении.
Стиль разговорный. Воспринимается так, словно не читаешь, а слушаешь историю в личном общении с автором. Почему бы и нет, если собеседник попался интересный? Лисина не скрывает того, что она женщина, не пытается вести себя по-мужски и не стремится прижать «этих мужиков» к ногтю. Она хитро прищурится и выдаст такое, что застесняется уже мужчина – а после хлопнет его по плечу и заставит искренне рассмеяться.
Действия и перемещения даны в форме пересказа. Будто игру поставили на паузу и принялись делиться впечатлениями от ситуации и проговаривать пути выхода из неё. Динамику сюжета это не убивает потому, что «Игрок» объединяет RPG не с Action, а с текстовыми приключениями и квестами. Здесь важно не «закликать», а рассказать и объяснить. Отсюда же и множество пространных описаний.
Мир сериала реалистичным не выглядит. Даны только круг общения героя и заоблачные выси стратегической карты. Условное магическое Средневековье. Основное население – люди, есть местные варианты эльфов и оборотней, монструозная нежить, Тёмный Властелин, боги, а также единичные проявления других, столь же знакомых по фэнтези рас и классов. Изюминка в том, что мир географически поделён на сектора, обладающие собственной личностью и требующие наличия хранителя, представителя и посредника – Ишты.
Герой – попаданка с современной Земли. Не слишком юная кобылица, которой легче куролесить с парнями и прыгать с парашютом, чем вышивать крестиком и сидеть в офисе. Пацанка под метр восемьдесят, но с определённо женскими формами. Готова помочь всем и каждому, когда получает зеркальный ответ, а не потребительское отношение. За «ты же женщина» бьёт морду и лезет к чёрту на рога доказывать, что ничуть не слабее мужчин. При этом любовь к котикам и принцам никто не отменял.
Любовная линия присутствует. Одна и растянутая на все тома цикла. Существует по большей части лишь в страданиях героини по поводу того, что избранник ведёт себя не так и вообще её не понимает. Сама гордая валькирия при виде принца делает огромные глаза и едва выдавливает из себя слово-другое, причём чаще всего нечто загадочное, символичное и аллегоричное. После горько рыдает, рычит на утешителей и кидается сапогами. Кончается всё свадьбой.
Основную тема цикла я бы определил как гендерное самоопределение современной женщины. Феминизм нахлынул девятым валом и отступил, мода на него осталась – а понимание ушло. Снова появляется Фантагиро в чёрном доспехе и маске, ловко размахивающая мечом, но не способная достичь личного счастья. Любить всё так же хочется – но нельзя, не принято, и научить уже некому. Общество побеждено, маме некогда, бабушка умерла. Что делать деве с собственной природой, неизвестно.
На помощь приходит «сказкотерапия». Если женщина воспитана так, что уже не способна стать ни женой, ни матерью – дайте ей на руки котика, пёсика и братьев. Таких, чтобы зависели от неё целиком и полностью. Сильных, умных, красивых, талантливых, самых лучших – но заколдованных. Вот чтобы без неё прямо поумирали в муках и корчах. Вместе со всем миром в придачу. Пусть в глаза ей посмотрят, отвернутся и ничего не просят. Сердце-то не камень, и природа возьмёт своё (если случай не запущенный). Всего-то и делов, что кладбищенскую крапиву нарвать и рубашки пошить. Инквизиция перетерпит, принц поймёт.
Что удивительно, помимо приключений и любви есть в цикле ещё и третий план. Его с некоторой натяжкой можно назвать философским. Внешне выражается вставными сценами диалогов между богами света и тьмы по поводу происходящего. Обычные «шахматы» и дуализм. Внутренне – через схему возмущение-отказ-борьба-принятие, по которой героиня отрабатывает любое ниспосланное ей свыше предложение. То, что ситуации накидывает ей всё-таки автор, а не боги, косвенно подтверждает моё предположение о «сказкотерапии» для дам.
Определить аудиторию «Игрока» чисто женской не получится, записать в «унисекс» язык не поворачивается. Без указания авторства понятно, что писала женщина. Темы, проблемы и реакции тоже далеко не мужские. В чём секрет притягательности для противоположного пола? Вероятно, сыграли общий позитивный настрой и самоирония, отсутствие зацикленности на себе любимой и ковыряния душевных ран. Там, где отождествить себя с героиней и даже сопереживать ей не удастся, мужчине будет интересно продолжить чтение в качестве стороннего наблюдателя. Женщина-то приятная – почему бы и не посмотреть, раз показывают.
В селе Полесья, родине украинских ведьм, объявился кто-то нечистый. Он нападает на скотину, людей, рвёт жертвам плоть, а из тел ворует сердца. Убитых находят выпотрошенными и обескровленными — как нашли маленькую девочку, о которой узнаёт приехавший в родные края иерей Иван. Пьющий, блудливый, он вернулся в местную глушь, старясь забыть о тяжёлых проступках из прошлого. Чтобы схоронить грехи в родной земле, священник готов провести здесь тайный ритуал. Но возьмёт ли родина колдунов привезённую Иваном нечисть после того, как приняла в себя неизвестную, потрошащую всех, тварь? И есть ли связь между ней и гостем в рясе? Ответ заставит вас содрогнуться!
***
О чём может предупредить вдумчивого читателя такое название, как «Дурная кровь»? О порочной, дурной наследственности. Родовом проклятии. Роковой, недоброй предопределённости. Всё это здесь действительно есть. Готика? Выхваченный из ночного мрака сполохом молнии мрачный особняк, древний слуга с подсвечником в руке и скелеты в шкафах? Зная пристрастие Алексея Холодного к мифологической «славянской» образности, начинаешь сомневаться в этом. Забегая вперёд, могу успокоить одних и разочаровать других: готики под хохлому не будет.
Хотя нет, постойте. Главный герой после десяти лет скитаний возвращается на родину, у порога отчего дома его встречают огонь костра и старица, да и в шкафу тоже что-то явно нечисто. Есть церковь, кладбище и загадочные убийства. Кошмарные сны, следы которых не исчезают после пробуждения. Появляются монстр и былая возлюбленная. Вездесущая ворона буквально преследует героя, насмехаясь и поблёскивая то одним, то другим глазом. Неужели Эдгар Аллан По? Шаблон «Ворона», «Лигейи» или «Убийства на улице Морг»? И снова не угадали.
Есть одно значимое авторское отличие: навязчивый мотив непроходящего алкогольного опьянения персонажей, смешанного с вечно стоящим одетым в прихожей и не прощающимся похмельем. Сюжетообразующее «третье состояние», заставляющее художественный мир Холодного двоиться на одинаково обманчиво-реальные отражения. Ни пьян, ни трезв. Ни жив, ни мёртв. Ни плох, ни хорош. Алкоголь словно заменил собой вышедшие из моды совесть и все прочие высокие духовные порывы классической литературы, а заодно и рефлексию главного героя.
Кстати, знакомьтесь: Иван Игнатич, изгой христианской семинарии тридцати лет от роду. Проклятый собратьями по сану иерей, обречённый странствовать по сельской глубинке и ловить мелких бесов во искупление грехов. Только вот мечей у него нет. Ни стального, ни серебряного. Магии тоже никакой не обучен. Есть лишь крест, водка и собственное, ужасно меняющееся с годами тело, всё больше и больше напоминающее ему родного отца. Есть жгучий груз неизбывной вины, становящийся лишь тяжелее со временем. Есть необъяснимая жажда, которую до времени подменяет грех пития.
Вернувшись в родную деревню на телеге старого – ещё отцова – знакомого, Игнатич словно на лодке Харона прокатился. Самого привезли вместе со свежей копёнкой сена, как скошенного. Реальная украинская деревушка на берегу реки Тетерев, с водопроводом, мусорными баками и электричеством, будто выпала из общих времени и пространства. Застряла где-то в царской России. Обезлюдела и стала местом, которого нет. Центром водоворота, вокруг которого десять лет носило по кругу пытающегося хоть что-то изменить в своей жизни героя.
Иван жив или мёртв? Описываемая действительность заставляет сомневаться в этом читателя. Современная реальность холодильников и смартфонов бессовестно прорастает древней хтонической жутью, как поганками после дождя. Закатанные в банки бесы. Двухметровый крылатый чёрт, убивший участкового. Существа, лишь прикидывающиеся знакомыми с детства людьми. Персонажи воспринимают это как само собой разумеющееся, а вот читателю с логическим складом ума придётся туго. Здесь всё одновременно то и совсем не то, чем кажется.
С неолита представление о мире получило троичную структуру, складывающуюся из поверхности земли, глубин и небес (петроглифы Хакасии: хребет Оглахты, гора Тепсей). Есть место для живых, для жути и защитников («упыри» и «берегини» Б. А. Рыбакова). Алексей Холодный гипотетически обращается к ещё более древним временам, когда культура не успела породить доброжелательно настроенных сверхъестественных существ. Во вселенной Холодного отсутствуют небеса: есть только явь (живые) и навий мир (умершие и чудовища). Да и они ещё окончательно не разделились.
Лишь поняв авторское мироустройство, начинаешь понемногу вживаться в кажущееся безумие происходящего. Герой не случайно именуется Игнатичем: важно то, что он сын не Игната даже, а своих родителей. Предков, пращуров. Он вернулся на землю, полнящуюся родственными костями людей и нелюдей, бывших живыми или немёртвыми. Припал к истокам. К несчастью для него, светлые берегини ещё не родились. Действия их предшественников материальны и весьма болезненны – но действенны, в отличие от методов молодого и наносного христианства.
У Ивана накопился ворох проблем, которые он твёрдо намерен решить. «Покаяние», а после «искупление» в христианской системе координат почему-то не помогли «блудному сыну». Знакомые с детства нави предложили другой путь, но он страшный, кровавый и огненный. Обретёт ли счастье «сказочный» дурак, пройдя по указанному пути до конца? Выход это – или вход в бездну без возврата назад? Концовка из «Таящегося ужаса» или «Морока над Инсмутом» Г. Ф. Лавкрафта? Что-то новое, основывающееся на православно-языческом синкретическом комплексе?
К сожалению, синтаксис Холодного остаётся перегруженным. Многое воспринималось бы легче от простой перестановки членов предложения. Регулярно встречаются лишние запятые, появляющиеся от неверного определения конструкций вводными. Не хватает нужных слов, что порождает повторы, парафразы и даже подмену понятий. Стиль, с учётом так полюбившегося автору «третьего состояния», может оставаться тяжеловесным. Но работать над русским языком придётся на академическом уровне, поскольку школьных знаний недостаточно.
Наметилась специфика произведений Холодного: в них телесно и вещно всё то, что традиционно возвышенно и духовно. Это не анекдотическое опошление из серии замены во фразеологизмах и поговорках «души» и «сердца» на «жопу», а именно облечение плотью нематериального. Страхи, воспоминания и догадки персонифицируются. Душа гниёт. Сердце буквально можно украсть. Земля сочится кровью. Подобные тропы используются со времён «Слова о полку Игореве», но здесь им поменяли полярность со светлой на тёмную. Примитивизм это или нет, утверждать пока рано.
облако тэгов
