Московская консерватория имени П.И. Чайковского с 5 по 16 мая проводит II Международный открытый фестиваль искусств «Дню Победы посвящается…» (Хотят ли русские войны?).

Концерты фестиваля проходят в Большом, Малом и Рахманиновском залах консерватории.

11 мая 2014 года в рамках фестиваля в Большом зал консерватории состоялся концерт

«ЛЮБИМЫЕ ПЕСНИ МАРШАЛОВ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ»

Автор идеи – Наталья МАЛИНОВСКАЯ.

http://www.mosconsv.ru/ru/concert.aspx?id...

http://www.muzcentrum.ru/news/2014/05/ite...

------------------------------------------------------ -----------------------------------------------

А.Твардовский

***
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.

Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки, -
Точно в пропасть с обрыва -
И ни дна, ни покрышки.

И во всем этом мире
До конца его дней -
Ни петлички,
Ни лычки
С гимнастерки моей.

Я — где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я — где с облаком пыли
Ходит рожь на холме.

Я — где крик петушиный
На заре по росе;
Я — где ваши машины
Воздух рвут на шоссе.

Где — травинку к травинке -
Речка травы прядет,
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.

Летом горького года
Я убит. Для меня -
Ни известий, ни сводок
После этого дня.

Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.

Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю -
Наш ли Ржев наконец?

Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?
Этот месяц был страшен.
Было все на кону.

Неужели до осени
Был за н и м уже Дон
И хотя бы колесами
К Волге вырвался о н?

Нет, неправда! Задачи
Той не выиграл враг.
Нет же, нет! А иначе,
Даже мертвому, — как?

И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она -
Спасена.

Наши очи померкли,
Пламень сердца погас.
На земле на проверке
Выкликают не нас.

Мы — что кочка, что камень,
Даже глуше, темней.
Наша вечная память -
Кто завидует ей?

Нашим прахом по праву
Овладел чернозем.
Наша вечная слава -
Невеселый резон.

Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам все это, живые.
Нам — отрада одна,

Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос,
Вы должны его знать.

Вы должны были, братья,
Устоять как стена,
Ибо мертвых проклятье -
Эта кара страшна.

Это горькое право
Нам навеки дано,
И за нами оно -
Это горькое право.

Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.

Всем, что, может, давно
Всем привычно и ясно.
Но да будет оно
С нашей верой согласно.

Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли
И в тылу у Москвы
За нее умирали.

И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.

Нам достаточно знать,
Что была несомненно
Там последняя пядь
На дороге военной, -

Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить…

И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы.
И Смоленск уже взят?

И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже?

Может быть… Да исполнится
Слово клятвы святой:
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.

Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Хоть бы плакать могли!

Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг.

О, товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне!

В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.

Наше все! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.

Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос наш мыслимый.

Ибо в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, -
Были мы наравне.

И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,

Чтоб за дело святое,
За советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.

Я убит подо Ржевом,
Тот — еще под Москвой…
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?!

В городах миллионных,
В селах, дома — в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?

Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу…

Я вам жить завещаю -
Что я больше могу?

Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.

Горевать — горделиво,
Не клонясь головой.
Ликовать — не хвастливо
В час победы самой.

И беречь ее свято,
Братья, — счастье свое, -
В память воина-брата,
Что погиб за нее.


О.Берггольц

***
Весной сорок второго года множество ленинградцев
носило на груди жетон — ласточку с письмом в клюве.

Сквозь года, и радость, и невзгоды
вечно будет мне сиять одна -
та весна сорок второго года,
в осажденном городе весна.

Маленькую ласточку из жести
я носила на груди сама.
Это было знаком доброй вести,
это означало: «Жду письма».

Этот знак придумала блокада.
Знали мы, что только самолет,
только птица к нам, до Ленинграда,
с милой-милой родины дойдет.

…Сколько писем с той поры мне было.
Отчего же кажется самой,
что доныне я не получила
самое желанное письмо?!

Чтобы к жизни, вставшей за словами,
к правде, влитой в каждую строку,
совестью припасть бы, как устами
в раскаленный полдень — к роднику.

Кто не написал его? Не выслал?
Счастье ли? Победа ли? Беда?
Или друг, который не отыскан
и не узнан мною навсегда?

Или где-нибудь доныне бродит
то письмо, желанное, как свет?
Ищет адрес мой и не находит
и, томясь, тоскует: где ж ответ?

Или близок день, и непременно
в час большой душевной тишины
я приму неслыханной, нетленной
весть, идущую еще с войны…

О, найди меня, гори со мною,
ты, давно обещанная мне
всем, что было,- даже той смешною
ласточкой, в осаде, на войне…


Р. Рождественский

БАЛЛАДА О КРАСКАХ

Был он рыжим,
как из рыжиков рагу.
Рыжим,
словно апельсины на снегу.
Мать шутила,
мать веселою была:
«Я от солнышка сыночка родила...»
А другой был чёрным-чёрным у неё.
Чёрным,
будто обгоревшее смолье.
Хохотала над расспросами она,
говорила:
«Слишком ночь была черна!..»
В сорок первом,
в сорок памятном году
прокричали репродукторы беду.
Оба сына, оба-двое, соль Земли —
поклонились маме в пояс.
И ушли.
Довелось в бою почуять молодым
рыжий бешеный огонь
и черный дым,
злую зелень застоявшихся полей,
серый цвет прифронтовых госпиталей.
Оба сына, оба-двое, два крыла,
воевали до победы.
Мать ждала.
Не гневила,
не кляла она судьбу.
Похоронка
обошла её избу.
Повезло ей.
Привалило счастье вдруг.
Повезло одной на три села вокруг.
Повезло ей.
Повезло ей!
Повезло!—
Оба сына
воротилися в село.
Оба сына.
Оба-двое.
Плоть и стать.
Золотистых орденов не сосчитать.
Сыновья сидят рядком — к плечу плечо.
Ноги целы, руки целы — что еще?
Пьют зеленое вино, как повелось...
У обоих изменился цвет волос.
Стали волосы —
смертельной белизны!
Видно, много
белой краски
у войны.


В.Высоцкий

Братские могилы

На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.

Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче — гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы —
Все судьбы в единую слиты.

А в Вечном огне виден вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.

У братских могил нет заплаканных вдов —
Сюда ходят люди покрепче.
На братских могилах не ставят крестов,
Но разве от этого легче?..



Л. Корнилов

МАРЕСЬЕВ

Растворяясь в мирской суете,
Вы забыли, наверно, забыли,
Как по снегу от стёртых локтей
Отрастали багряные крылья.

И росли они смерти на зло.
И тянули на взлёт небывало.
И крылатая кровь на крыло
Истребителя вновь поднимала.

И качала героя страна,
Воспевавшая подвиг и братство.
Было время, когда ордена
Почитались несметным богатством.

И Победа солдатам клялась,
Что о них никогда не забудет.
Но меняются время и власть…
Не меняются русские люди.

И никто русский дух не собьёт.
Нашу память никто не оглушит.
Возвышает маресьевский взлёт
Непокорную русскую душу.

И Россия навечно в долгу
У героя такого размаха.
И враги тот полёт на снегу
Озирают с восторгом и страхом.

Для бессмертия нет слова «был».
Снова лётчика крылья разбудят.
Он, конечно, простил тех, кто сбил.
Но простит ли он тех, кто забудет?

------------------------------------------------------ ----------


Вечная память павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины!

Вечная слава героям!

Живите и будьте достойны памяти всех погибших.

С Праздником!

***
Черные лебеди
в сахарном блеске пруда...
Черные, черные;
ночь не уйдет никогда.
Прочие, бледные,
все улетели на юг.
Эти, ученые,
в холоде ищут уют.

В их королевствах
почти не осталось птенцов;
ветром повыбило,
старостью или свинцом —
разница есть ли?
И есть ли спасенье для них
в шумных заливах,
в ночных облаках ледяных?

В шумных заливах,
в крикливой усталой толпе
прочие, бледные,
цель обрели и успех.
Черные, черные
парой сверкнули во мгле.
Черным свеченьем
на белой и хрупкой земле...


***
В потемках
со стен исчезают потеки;
они оживают — смешные уродцы,
от древних скитальцев ведущие род свой.
Бредут вдоль домов,
отражаются в стеклах
разрушенных, зыбких, заброшенных зданий.
Бредут —
но не могут от стен оторваться.
И значит, придется навек оставаться,
увы, не фигурами — только следами,
из теплой стены проступившими резко
в разбухшие поры
сырой штукатурки.
В квартале, захлопнутом, точно шкатулка,
не так-то легко ощутить себя фреской.

Не богом — хоть образом быть и подобьем,
глубины и дали во всем открывая.

Чуть теплится улочка — свечка кривая,
на миг позабыв о земной своей доле.


***
Он спал, мечтая
о реке,
об ивняке, о сквозняке,
о серой утке в тростнике,
о мостике высоком.
А за мостом — ничья земля,
дорога, стройка, тополя.
Их рубят — а они пылят,
исходят липким соком.
Повсюду треск и кутерьма,
и прорезаются дома,
вгрызаясь крепко в облака,
как в яблоко тугое...
А за домами — вновь дома,
чертополох, асфальт и тьма.
И тонет человек в дымах,
растерянный и голый.

***
На скамейке у ворот
прикорнул букет сирени;
кавалеры постарели,
лица малость посерели...
Но усталость не берет.

Льется дым от папирос
в полусвет июньской ночи,
век двадцатый, между прочим,
успокоить нас не хочет —
льется дым от папирос.

Но усталость не берет —
снова в душах тихий ропот,
стук копыт на темных тропах,
на окраине Европы,
на скамейке у ворот.



***
Ползет река под тротуаром,
в железо ржавое закована.
И рыбы слепы в ней и стары,
и тесно русло незнакомое,
где нет ни омута, ни брода.
И не нужна людская милость
забывшей ключ,
откуда родом,
и океан,
куда стремилась.



***
На дорожке той — листьев не счесть.
Осень. Грусть. В ней ни боли, ни прока.
Лишь на ветке стрекочет сорока –
Боже мой, от кого эта весть?

Чья душа, чей привет, чей напев
В том саду, на листву оскуделом,
Долетел до меня между делом —
И затих, дозвучать не успев?

В белый день переходит рассвет —
Ни сороки, ни сумерек нету.
Неизменно лишь вечное лето
В том окне, что глядит тебе вслед…


***
Вновь кленовые паруса
Разрумянились, разгорелись.
Птичьим вслед плывут голосам
Вдаль по уличной акварели..

Проступает в листве густой
Корабля силуэт старинный.
И куда-то в морской простор
все плывет зарей снегириной.

Из сиянья родившись, тень
На лицо мне легла багрянцем.
Снова слышу я скрип снастей,
И тихонько иду на шканцы.

Пусть неслышно уйдет рассвет
Может, в зиму, а может, в лето...
Может, было, а может, нет...
Да и разницы, в общем, нету.


***
В мрачных сумерках елей – откуда взялись тополя?
Там, на траурном бархате, их серебристые пятна
Словно призрак столетий, в раскопе мелькнувший невнятно –
Молчаливые тайны, что взору открыла земля…

Заплутавшие странники, ваши тропинки лесные
Извивались, кружили – и все же быльем поросли.
В ваших кронах белесых пригрелись ветра ледяные,
Позабыв свои песни, непрочный покой обрели.

Что здесь было – неведомо. Призрак летит тополиный,
В высоту, в прошлый век, в тишину, в никуда.
Убегает к заливу, в молчании ночи недлинной,
Не оставив следа.

***
Ах ты, ласточка, Божья стрела…
Как беспечна, чиста и смела!
Примостилась на мой подоконник –
Что за новости ты принесла?

День грядущий — в тумане пока.
Отчего ж задрожала рука?
Мир иной заглянул мне в окошко
Или дева — искать казака?

Расскажи все как есть, не тая,
Приоткрой мне секрет бытия –
Ах ты бестолочь! Как же прекрасна
Мохноногая юность твоя!

Что ж, незваная гостья, прости.
Заглянула – и дальше лети,
Твой удел – счастье чистого неба,
Мой пока что – земные пути.

Ах ты, ласточка, Божья стрела!
Что за весть для меня припасла?
День расцвел, и в сверкающем небе
Растворились два темных крыла……

Время течёт по-разному — иногда стремительно, иногда плавно, а бывает — и вовсе останавливается, замирает, не ощущаясь совершенно.

Жизнь — удивительная штука.
Некоторые дни, часы и даже минуты врезаются в память навсегда, оставаясь ярким и чистым воспоминаньем, а другие — месяцы и даже года — размываюстся, стираются, как утренний туман, словно и не было их вовсе.

Память с возрастом теряет стремительность восприятия, но обретает глубину и резкость.
Не зря сказано: "Во многой мудрости — много печали".
Но это верно лишь отчасти.
Другая сторона медали — безусловное понимание превосходства волшебной осенней печали над яркой радостью весны.
Кто-то возразит: мол, 50 лет — это далеко не осень, это все еще лето.
Но год жизни — не 12 месяцев, разделенных на 4 сезона.
Здесь всё по-другому, здесь судьба шутит как хочет, иногда по-доброму, иногда — нет.
Кому-то удается сохранить, продлить весну, отодвинув всё остальное.
У кого-то в душе длится и длится почти что вечная осень — яркая, как радуга, чистая и прозрачная, как роса на траве.
И каждый прожитый день — неповторим.
Потерями или обретеньями, радостями или горестями, надеждами или разочарованиями.

Пройдёт месяц — и я скажу: "Полвека — прощай и спасибо за все, что было. Здравствуй, миг и день грядущий."

Ну а пока, — как промежуточный(надеюсь)) итог, как подарок к ДР — выход моего поэтического сборника "Дыхание тишины".
В книге собраны стихотворения в основном за последние пять лет, все они есть в моей АК.

То, что получилось немного раньше срока — не беда, думаю.
В данном случае — лучше раньше, чем опоздать, или чем вообще ничего ))

Говорят, что у любой книги есть свой читатель )))
Хочу надеяться — будет таковой и у "Дыхания тишины".

1.
Водяной

Холодно в омуте. Студит вода ключевая.
Мне бы на отмель — пугать пескарей да лягушек,
Нежась под солнцем, кувшинок цветки обрывая,
Иве плакучей излить свою дикую душу...


Ветер весёлый развеет зелёное пламя
И понесёт мою повесть по белому свету!
Там, в камышовом раю, над речными волнами,
Будет звучать, как баллада, история эта.


Но — остаюсь в глубине. Я не просто тут мёрзну.
Это не блажь и не придурь. И даже не шутка;
Радость моя — это чьи-то страданья и слёзы,
Мне же от собственных мыслей так сладостно-жутко:


Тихо подкрасться к пловцу, утянуть его в бездну,
Выдавить воздух по капле из жалкого тела...
Я — Водяной, и противиться мне — бесполезно.
Сила моя и жестокость не знают предела!


ВСЕХ БЫ ВАС ЗДЕСЬ УТОПИТЬ!!! Но поверхность пустынна.
Что ж, подожду. Кто-нибудь да придёт искупаться...

В ненависти бесконечной на дне я застыну.

Дерево слёз, не сумев до меня достучаться,
Скорбно молчит и горбатит над заводью спину.


2.
К Золотому руну

Теперь — вперед, где золото-восход,
Где только ветер, соль, бездонность горя.
Здесь свод небес сомкнулся с лоном вод,
Здесь берег — сон, что тонет в пене моря.

Преодолеть. Доплыть, не побоясь
Дорог, что обернутся вдруг бедою.
С мечтою в сердце укрепляя связь,
Не оробев пред бездною седою.

Теперь — вперед. Уже зовет восход.
К земле-мечте, мечте о сокровенном,
В тот порт, где золотое чудо ждет.
Где обретем бессмертье несомненно.