Из мемуаров африканского принца Модупе:

Одним из загроможденных мест в доме отца Перри были книжные полки.

Постепенно я начал понимать, что значки на страницах — это пойманные в капканы слова. Каждый мог научиться расшифровывать эти символы и, освобождая пойманные слова из капканов, снова превращать их в речь. Типографские чернила залавливали мысли в ловушки; теперь те могли вырваться на свободу не более, чем думбу из западни.

Когда на меня нахлынуло полное осознание того, что это означает, я пережил такое же волнение и изумление, как тогда, когда моему взору впервые предстали яркие огни Конакри. Я содрогнулся от непреодолимого желания самому научиться делать эти дивные вещи.

Сегодня меня ни с того ни с сего посетило довольно специфическое озарение — придумал идеальное название для рецензии/статьи/эссе/любого текста по "Темной Башне" Кинга.

Такой суперконцентрат цикла:

Родниковый роман, рожденный словно самой землей, каким-то подземным источником в уральском лесу. Кристально чистая лирика, разлитая в прозе жизни.

Проза эта знакома каждому и была в свое время точно схвачена и прорифмована группой «сплин»: ты проснулся, умылся, побрился, отжался, наступил на кота, с женой поругался... и далее по тексту; и из той же пронзительной композиции: ты идешь на работу, уходишь с работы, постепенно забывая, откуда и кто ты, постоянно забывая, откуда и кто ты, навсегда забывая, что тебе это снится…

Всю эту нехитрую цепочку событий (буквально, с включением и подножного кота, и ругливой жены, и житейского сомнамбулизма) постоянно переживает и Виктор Служкин, тот самый географ. К песенному портрету достаточно добавить всего несколько предугадываемых штрихов: неустанную борьбу с подопечными школьниками-бузотерами; кружок приятелей-знакомых-любовниц, прокладывающих свои тропинки к счастью; маленькую дочку; и, наконец, друга детства по фамилии Будкин, с которым все напополам: и воспоминания, и водка. Впечатления советской юности, кстати, сгущены в книге в отдельный интереснейший экскурс: вставную главу «А где были ВЫ, когда умер Брежнев?».

При этом, естественно, роман настроен не на стопроцентно зеркальное отражение мира по ту сторону бумаги, кое-где его гиперболизируя, искривляя, где-то юмористически, где-то драматически: то невозмутимого, как камень, Служкина с преувеличенным и даже комичным усердием крикливо пилит жена; то слишком уж рьяно, как в киножурнале «Ералаш», барагозят девятиклассники, сверхпылкие в своих проявлениях любви и ненависти к преподу, вдруг загорающиеся идеей похода в тайгу. Но, пожалуй, изображать тягучую однообразную серость будней и жвачный пофигизм учеников реальных МОУ СОШ – задача для произведений с совсем другими целями, идеями и подсмыслами, нежели те, что заложены в «Географа».

А в нем, за ворохом вырывающихся из рук календарных листков, за толстой кожурой бытовухи удивительным образом чувствуется биение нравственного пульса, неспокойствие внутреннего поиска. «Географ» — о поиске гармонии внутри и вовне, попытках дефрагментировать собственное сознание, привести его в порядок. Служкин ставит себе в правило почти буддистский, созерцательный принцип: ни для кого не быть залогом счастья, никого не делать залогом своего счастья, и – просто любить людей. Этого, впрочем, не вполне достаточно для мира с самим собой…

Для Служкина (как и для Иванова, очевидно) ключевым элементом в этом глобальном паззле, главным жизненным балансиром, если угодно, становится природа, природа во всей богатой гамме смыслов этого понятия. Всё становится на свои места только в единении с природой, с родной землей, с таежно-речной вечностью, из который ты пришел и в которую обязательно вернешься. Грезящему о кругосветках товарищу Служкин отвечает, дескать, земля-то на самом деле плоская, и мы – в ее центре. И в этой незатейливой шутке, как в капле воды, отражается и мироощущение географа (вот как он «глобус»-то пропил), и внутренняя энергия книги. «…Я чувствую, что я не просто плоть от плоти этой земли. Я – малое, но точное ее подобие. Я повторяю ее смысл всеми извилинами своей судьбы, своей любви, своей души».

Небольшой дневник сплава по реке Ледяной, устроенного Служкиным для своей школоты – гулко бьющееся сердце романа, именно здесь раскрывается его философия, обнажаются скрытые раны, в полный голос звучит пейзажный талант Иванова, раскрывающийся в живописных, мощных, исполненных самородной силы зарисовках. Чтобы передать тот вольный дух, тот ток первозданной свободы, что пронизывает эти славные страницы, нужно быть самим Ивановым. Очередной признак глубокой автобиографичности «Географа» (неслучайно именно здесь в повествовании происходит переход от третьего лица к первому): это невозможно выскрести из воображения, каким бы могучим оно не было, это вопрос личного опыта, это надо было неоднократно пережить самому, чтобы затем уже с такой любовью выплеснуть на бумагу. И после романа необыкновенно хочется последовать примеру автора и самому обратиться к природе, не к обжитым пикнично-курортным пространствам, но к "диким зеленым далям", на поиски ключа к самому себе.

О главном:

«…Воз слепого бессилия, который я волок по улицам города от дома к школе и от школы к дому, застрянет в грязи немощеной дороги за городской заставой. Река Ледяная спасет меня. Вынесет меня, как лодку, из моей судьбы, потому что на реках законы судьбы становятся явлениями природы, а пересечь полосу ливня гораздо легче, чем пересилить отчаяние».

«…Какая древняя земля, какая дремучая история, какая неиссякаемая сила… А на что я эту силу потратил? Я уже скоро лысым стану, можно и бабки подбивать. И вот я стою под этими созвездиями с пустыми руками, с дырявыми карманами. Ни истины, ни подвига, ни женщины, ни друга, ни гроша. Ни стыда, ни совести. Ну ак же можно так жить? Неудачник… Дай бог мне никому не быть залогом его счастья. Дай бог мне никого не иметь залогом своего счастья. И еще, дай бог мне любить людей и быть любимым ими. Иного примирения на земле я не вижу».

«…Я чувствую, что я не просто плоть от плоти этой земли. Я – малое, но точное ее подобие. Я повторяю ее смысл всеми извилинами своей судьбы, своей любви, своей души. … и именно любви я и хотел научить отцов [учеников] – хотя я ничему не хотел их учить. Любви к земле, потому что легко любить курорт, а дикое половодье, майские снегопады и речные буреломы любить трудно. Любви к людям, потому что легко любить литературу, а тех, кого ты встречаешь на обоих берегах реки, любить трудно. Любви к человеку, потому что легко любить херувима, а Географа, бивня, лавину любить трудно».

Нож у горла и последние стихи

«…Поныш стремительно катится среди ельников – блестящая, янтарная от заката дорога между двух черных высоких заборов. Над рекой стоит шум – журчат кусты, гулом отзывается пространство. Мимо нас совсем рядом – хоть веслом дотянись – мелькают еловые лапы. Вечер сгустил все краски, в цвета тропических рыб расписал хвосты и плавники облаков. Дикий, огненный край неба дымно и слепо глядит на нас бездонным водоворотом солнца. Надувная плюшка и пригоршня человечков на ней – посреди грозного таежного океана. Это как нож у горла, как первая любовь, как последние стихи».

«…Над рекой порывами шарахается ветер. Лес по берегам шумит. В потемневшем и сквозистом воздухе удивительно четко и графично рисуется каждое дерево. Облака сгребло в кучи с черными подбрюшьями и седыми космами по краям. Эти космы стоят дыбом и жутко лучатся в ярких темно-синих промоинах между облачными горами. Река нервно горит пятнами голубых отражений в угрожающе-тусклой, мрачной воде. Дальняя белая скала – как разбойник, поджидающий на большой дороге, чтобы огреть кистенем.

С севера надвигается мощный грозовой фронт. Облачный бруствер обрезал полнебосвода. Он темно-сизый, точно пороховой. Отгибающиеся на сторону полотнища дождя метут тайгу километрах в пяти от нас. В туче проносится вспышка. Через некоторое время доползает угрюмый гром. Елки по берегам раскачивают верхушками и лапами, точно крестятся и кладут поклоны».

«…Лес – словно дворец без свечей, с высокими сводами, с отшлифованным до блеска паркетом. Ощетинившиеся звездами небо закрыто еловыми вершинами. Оно просеивается вниз полярным, голубоватым светом. Я стою и слушаю, как в полной тишине беззвучно течет время, текут реки, течет кровь в моих жилах. Огонек моей сигареты – единственная искра тепла во вселенной».

А Вы когда-нибудь видели живого хипстера? А мертвого? Я — нет.

Пожалуй, сегодня это один из самых модных ярлыков. Шире по количеству возможных трактовок и популярнее разве что лишь понятие "быдло".

Не так давно слово "хипстер" было синонимично то ли "хипарю", то ли такому "модному неформалу", и, если и употреблялось в русской транскрипции, то сугубо в контексте классификации американских субкультур.

Сейчас это уже вполне самостоятельный термин, правда, в его понимании еще существуют расхождения. Попробую набросать модель сферического хипстера в вакууме:

По сути, хипстеры — это та часть активной молодежи, которая не принимает примитивный гламур со всеми его атрибутами (проще говоря, красивую жизнь в самом пошлом смысле, тупой дорогой пафос, клубы-рнб-девочки-понты), уже доперла до всей картонности такого существования, и пытается создать некое пространство творческого непафоса. Это ключевая характеристика. Чаще всего они зарабатывают себе на карманные расходы разного рода креативом. Это дизайнеры, фотографы, журналисты, рекламисты-маркетологи. Пролетариат креативных индустрий, по меткому выражению редактора "Афиши" Юрия Сапрыкина. и это неудивительно, если подумать: они уже немножко разработали мозги, чтобы отказаться от существования в формате бабло-понты-адибас.

1. Из внешних атрибутов — яркая одежда непафосных брендов (покупают ее не абы где, а в особых местечках "для своих", быстро становящихся популярными у всех просветленных. та же история с общепитом). забавно, что вскоре эти непафосные бренды автоматически становятся пафосными. основным символом хипстеров по части одежды стали узкие джинсы (или, как вариант, — цветные лосины). те из хипстеров, кто в графе "увлечения" (и часто "работа") пишут "фотография" (а это львиная доля хипстеров), таскают с собой пленочный фотоаппарат, по ГОСТу — марки ломо. околодизайнеры непременно носят с собой молескин. Еще хипстер любит ходить на всяческие выставки современного искусства и зорко следит за всеми трендами (что бы это ни значило).

2. на книжной полке у хипстера — паланик, мураками, бегбедер, хотя, ясен пень, хорошим тоном считается и утонченно любить какого-нибудь малоизвестного кислотника.

3. Существует интересное мнение, что нынешние российские хипстеры — это первое поколение, выросшее в обществе потребления, первые прирожденные консьюмеристы.

4. Хипстеры, как зарубежные, так и наши, родные, очень часто обвиняются в сонном равнодушии по жизни, отсутствии идеалов, устремлений, мечтаний. то есть субкультуры как таковой нет, есть весьма хаотичная толпа индивидов со схожими, впрочем, причинами попадания в эту толпу.

5. Также часто говорят о фрагментарности, клиповости мышления хипстера, вызванной сумасшедшим бурлением информационного потока вокруг: он о многом слышал, но обо всем знает лишь поверхностно, через статьи в википедии и rss-поток; ни в чем толком не разбирается, ничем всерьез не увлекается. впрочем, эти претензии предъявляются уже не только хипстерам, но и значительной части молодежи, и тем, кто носит джинсы с рынка, а не лосины из какой-нибудь "Республики".

6. Наконец, есть радикальная точка зрения, что никаких хипстеров вообще нет, все это выдумки Черчилля ушлых СМИ, которые каждый год вынуждены объявлять о возникновении новой субкультуры (недавно, мол, были эмо, теперь вот хипстеры). Или, более мягкий вариант, — хипстеры были всегда — те же условные "стиляги", модники etc с размытыми принципами, но стремлением выделиться.

----

это в самых общих чертах. а вот подборка избранных ссылок по теме, каждый из материалов в высшей степени познавателен:

1. Одна из первых русскоязычных статей на тему, фактически конституирующая хипстеров

2. Идеологи, прости господи, хипстерства, размышляют об этом понятии

3. опрос тех самых "пролетариев-креативщиков" по поводу понятия хипстер

4. Классное интервью с Юрием Сапрыкиным, редактором Афиши: о хипстерстве и современных артефактах вообще. Рекомендую, масса неповерхностных размышлений

цитата

Вся эта хипстерская история — это такая цветная пленка на луже нефти. Появилось какое-то количество людей, которые могут так одеваться и так себя вести просто из-за излишка свободных денег.

цитата

Что касается критики как таковой, то она в промежуточном состоянии. Выживут две крайности, одна из которых – почти эссеистика, почти искусствоведение, сочинение умных, длинных, блестяще написанных текстов. Если мы посмотрим на англо-американскую ситуацию, окажется, что вот у них как раз некоторые люди, которые писали рецензии, сейчас переключились на такие изощренные, умные, точные эссе. Другая крайность — это такое диджейство. Ты критик, тебе за это деньги платят, поэтому ты смотришь в 100 раз больше фильмов, чем нормальный человек, или слушаешь в 100 раз больше музыки.

цитата

Если понимать личность человека как набор каких-то индивидуальных неповторимых впечатлений — то, наверное, из-за всех этих гуглов и википедий личность немножко беднеет. Я думаю, что мы и по себе замечаем, что даже события прошедшего дня становится труднее удержать в голове. Потому что совершенно непонятно, зачем это в голове удерживать, если у тебя все это уже где-то заархивировано. Раньше ты сходил на концерт Pet Shop Boys, и он у тебя в голове месяц крутится, а сейчас он вылетает из головы через полчаса. Но зато ты в любой момент можешь залезть на Youtube, где заботливые юзеры тебе его отсняли и выложили.

цитата

У нас в городе или даже в стране у людей отключены какие-то органы чувств, отвечающие за ежеминутное удовольствие от жизни. И если ты не способен его получать, органически радоваться тому, что сейчас просто сидишь и тебе хорошо — то дальше какая разница, "Кофехаус" или "Простые вещи"? И там, и там тебе одинаково никак. И поэтому нет никакого внутреннего стимула сделать лучше. Зайди в любой "Кофехаус" в центре и ты обнаружишь, что сидит адская толпа народу постоянно, они туда не в первый и не в последний раз пришли. Это при том, что там очень невкусно, очень дорого, очень медленно, отвратительный дизайн, грубые официанты, чудовищная музыка. Но люди этого не видят. Потому что им некомфортно с собой, некомфортно в собственном теле, они не умеют испытывать радость от самого факта своего физического бытия, и от среды, в которой они находятся.

Все помнят, что такое лимерик?

Но это все классика. Недавно я наткнулся на небольшой сайт, посвященный этому благородному жанру, с удовольствием почитал различные малоизвестные вещи. Сочинительством лимериков и сегодня увлекаются многие, вот, например, творчество Анатолия Белкина.

И потянуло меня вдруг тоже на придумывание лимериков. Пожалуй, самое простое и забавное в процессе их сочинительства — найти неожиданную первую строчку. Дальше уже сложнее. И напридумывал я кучу первых строчек, так и не развив сюжет большинства из них.

В общем, коллеги, предлагаю вам такую задачу — из готовой первой строчки развить полноценный пятистрочный лимерик классического размера. Ценители жанра у нас, насколько я помню, есть

Итак, напоминаю, традиционно лимерик имеет пять строчек, построенных по схеме AABBA, причём в каноническом виде конец последней строки повторяет конец первой (но это необязательно). Сюжетно лимерик строится примерно так: в первой строке говорится, кто и откуда, во второй — что сделал, а далее — что из этого вышло.

У меня все-таки уже есть некоторые варианты, но, пожалуй, покажу их потом. Интересно, куда зайдет фантазия лаборантов. Потом выберем лучших