Я выложил в ЖЖ подборку своих отзывов на шорт-лист премии "Новые горизонты" этого года — посмотрите, кому интересно. И примите участие в читательском голосовании!

Название этого поста вполне советское, потому что и халтура — вполне советского толка.

В серии "ЖЗЛ" вышла биография Рэя Брэдбери, написанная Геннадием Прашкевичем. Ну, что значит "написанная"? Это пересказанные книги Сэма Уэллера и Уильяма Ф. Нолана (в списке литературы он назван "William F. N."), щедро напичканные интервью Брэдбери, примитивными пересказами его самых известных текстов и (чтобы набить объем) справками о знакомых писателя и о событиях мировой истории за последние девяносто лет.

Биография Брэдбери, в которой ни слова не сказано о том, с чего, собственно, он начинал как писатель! "Дилемма Голлербохена", дебютный рассказ? Не упомянута! "Дудочник", первый марсианский рассказ? Ни слова! Первая профессиональная публикация? "Хайнлайн помог напечатать один рассказ в каком-то журнале"! Полоса написанных подряд в 1943 году рассказов о детях, в том числе первый гринтаунский? Ну, да, было "Озеро", хороший такой рассказ был...

"Лорелея красной мглы" — "небольшая фантастическая повесть... написанная им совместно с Ли Брэкетт" — не написанная, а дописанная с середины, даже точно известно, с какой строки. И, конечно, упомянуть эту заурядную вещь нужно (потому что тут же можно уйти в сторону и рассказать о Гамильтоне и Брэкетт), а сказать, что Брэкетт написала начало "Косы" и еще одного рассказа Брэдбери, — нет.

"Когда издатель Август Дерлет попросил у него рассказ для очередной антологии фантастики, Брэдбери просто послал ему свой давний рассказ «Детский сад ужаса» («А Childs Garden of Terror»). Рассказ этот вполне отвечал настроениям Брэдбери (и не только) тех лет, но издателю даже название рассказа не понравилось..." — Да не рассказ это, а рабочее название "Темного карнавала"!

А еще Прашкевич явно не знает, что многие рассказы Брэдбери, опубликованные в 1980-2000-е годы, написаны еще в 1940-50-е. Была там фраза: "Через пятьдесят лет Брэдбери напишет..." — а на самом деле через пять лет.

А еще Прашкевич не знает — во всяком случае, не говорит, — как по кусочкам собирались "Хроники" и "Вино". О том, что "Лето, прощай" исходно — вовсе не вторая половина "Вина", Прашкевичу тоже не известно.

Это не литературоведческое исследование, конечно, но это и не биография. Так, книжечка. Халтурная.

Как, возможно, известно читателям моей колонки, меня пригласили участвовать в работе жюри премии "Новые Горизонты". К сожалению, не имею возможности дать сколь-нибудь развернутые отзывы на номинированные тексты – да к тому же большую их часть я читал перед «Порталом» и успел подзабыть подробности, – поэтому ограничусь краткими импрессиями.

Юрий НЕКРАСОВ. Брандлькаст

Это вполне ужасно. Претензии на языковую игру, более того, на языко-миро-творчество – при полном отсутствии чувства языка.

Язык можно разложить на элементы и перекомбинировать их (Хлебников), можно сдвинуть значения слов (Платонов), а можно на место любых слов ставить любые слова, как бы с ухмылочкой, как бы с иронией. В итоге – унылый и нудный хаос: «Протяжно, с издевочкой врезались два щуплых тельца в тугую сеть...». «Беспамятно хотелось стричь ногти». «Франтишеков язык ревниво принимал любые новшества в его гортани, и пока тот с ним боролся...» А в финале – смена непривычных банальностей банальностями вполне привычными: «По сердцу словно провели когтями...», «Паника пойманной птахой билась в груди...»

Не сдвинутый, не опрокинутый и не вывернутый наизнанку мир, а свалка – массовая культура эпохи «Самиздата», не сумевшая осмыслить и переработать эксперименты высокого модернизма.

Оценка: 1

Илья НОВАК. Ризома

Чем больше текст пытается удивить/шокировать/разбудить мысль и воображение, тем скучнее он становится.

Вот он, посткиберпанк, вот она, постсингулярность, буйство фантазии (почему-то чем постсингулярнее, тем противнее становятся образы – обязательно что-нибудь склизкое и порченое), банальности времен не то что Лема, а Лейбница (лучший из миров как мир познаваемый разумом) и очередная гностическая метафизика, превращенная в физику, вопреки эпиграфу из того же Лема. Написано нарочито «никак» — видимо, должно заворожить разнообразием придумок (не скажу: идей). Нет, не завораживает.

Оценка: 2

Иван НАУМОВ. Созданная для тебя

Здесь стилевой эксперимент осмыслен, но неудачен. Условно говоря – мир «Улитки на склоне» глазами деревенского жителя. «Сдвиг» восприятия (невозможный мир с точки зрения человека, для которого он вполне привычен) достигается, увы, почти канцеляритом.

«Хадыр прошёл по окраине деревни, выискивая свободный гриб. Но из каждого доносилось сопение, храп, либо какое-нибудь шевеление, и Хадыр уже начал терять терпение».

«Старик говорил вещи, которые нельзя было просто так пропустить мимо ушей, которые требовали отрицания, возражения, пререканий, а сон как щекоткой мучил Хадыра сладким желанием нырнуть в душистую упругую сердцевину гриба и расслабить всё тело до последнего нерва и мускула».

«И он полностью убеждал себя в необходимости бездействия...»

В остальных отношениях вещь вполне банальна. Опять-таки, увы.

Оценка: 2

Алексей ИВАНОВ. Комьюнити

Как уже было сказано (не мной), плохой роман очень крупного писателя. Очень крупного и очень плохой. Страшилка для офисного планктона с пересказом обрывков научпопа/Википедии, с плоскими куклами вместо людей. Понятно, что именно хотел сделать Иванов в «Коммьюнити», как и едва ли не во всех своих романах: создать образ-концепцию, обладающую огромной объяснительной силой. Жизнь в России – она вот такая. Вот потому-то. И человеку приходится делать такие-то выборы – или отказываться от них. В «Парме» и «Золоте бунта» такая модель естественно смыкалась с мифом – собственно, превращалась в миф. В «Блуде» и «Дэнжерологах» Иванов пытается играть на поле Пелевина – но если тому когда-то давно еще удавалось находить емкие формулировки и убийственные термины, то Иванов здесь идет вопреки природе своего таланта. Лекции, комментарии, автокомментарии – а в итоге и говорить не о чем, все подано, и разжевано, и очень скучно.

Оценка: 2

Наиль ИЗМАЙЛОВ. Убыр

Этот роман я, по крайней мере, читал с интересом. Хорошее подростковое чтение... и тут в воздухе зависает частица «бы».

Пока в «Убыре» ничего как будто не происходит – талантливо нагнетается стивен-кинговская жуть. Как только начинаются действия – «вторичная вера» моментально развеивается. И из-за невероятной затянутости «боёвок», и из-за попыток усилить-усугубить проблемы героев (спасаются в электричке! а тут гопники! а тут педофил! а тут менты!.. Я не перепутал порядок появления?).

Но и это не главное.

Голос рассказчика практически не меняется от начала до конца. Быт и миф оказываются стилистически уравнены – а в результате и мифопоэтическое начало не работает (поскольку все описано точно так же, как и обычная городская жизнь), и роман взросления не получился (потому что нет его, взросления).

Прочитать – прочитал, но что там во втором томе – совершенно не интересно. (Кстати, плюс романа: финал открыт, но книга вполне закончена.)

Оценка: 3

Роман ШМАРАКОВ. Каллиопа, дерево, Кориск

Книги Шмаракова еще раз доказывают, что истинное остроумие – не в сочетании слов, а, как справедливо заметил Пушкин, в способности сближать понятия и выводить из них новые и правильные заключения.

К сожалению, Шмараков доказывает это от обратного. Тщательнейше сопряженные слова; неожиданные отсылки к общеизвестным классикам и классикам, забытым всеми, кроме филологов-античников; игра с одним жанром, да с другим, да с третьим... И это довольно быстро прискучивает – по крайней мере, мне такой вид филологического юмора кажется несколько натужным (ни строчки без шуточки с тонкой улыбкой на устах), а главное – бессмысленным. К чему мы пришли? К тому, что мир есть текст? Это не «новые горизонты», это старые тупики, затхлые коридоры буэнос-айресской библиотеки. Если ценность и смысл произведения ограничиваются его стилем, неудивительно, что благодарные читатели могут вчитать в роман что угодно, увидеть любые глубины. Только не нужно забывать, что это разговор с зеркалом.

Оценка: 3

Владимир АРЕНЕВ. В ожидании К.

Может быть, лучший на сегодня рассказ Аренева. Человеческая история; очевидная метафора, не сползающая в аллегорию; литературная игра, которая не сводит реальность до пределов книжной страницы, а, напротив, делает странно-убедительными и даже зловещими детские стишки; выход в миф, а из него – вполне естественно – опять к истории одного человека.

Рассказ переусложнен – и в данном случае это скорее недостаток: некоторые отсылки к прекрасно известным мне текстам я «считал» только после прямых указаний автора. Желание упаковать слишком много выдумок, культурных и исторических отсылок нередко загромождает прозу Аренева, в ущерб сюжету и героям. Здесь и, скажем, в «Белой Госпоже» этого удалось избежать – но ведь на самой грани прошел.

Оценка: 4

Ольга ОНОЙКО. Море Имен

Конечно, самый увлекательный, самый профессиональный и самый яркий текст из представленных в номинационном списке. О достоинствах говорить не буду – они очевидны, назову только самое для меня важное: красоту. Море Имен – это и вправду очень красиво, и вправду завораживающе.

Но.

Читая первые главы, я все время вспоминал «Долину Совести», а чем дальше, тем яснее вставала громада «Vita nostra». Неважно, читала Онойко эти романы или нет, — сопоставление напрашивается. (Что, кстати, касается и почти всех главных текстов «цветной волны»: «прототипы» немного слишком очевидны.) Что, в частности, удалось Дяченко в первом романе «Метаморфоз»? То, на чем спотыкаются почти все: они не низвели метафизику до физики, не утопили ее в конкретных деталях. А у Онойко она все-таки тонет. То же, о чем я говорил выше: изобилие придумок, деталей и образов, которые должны вывести героев и сюжет в высшую реальность, а на самом деле – крепко привязывают роман к «фантастике». Админы, серверы, тоннели... Фантастич., не бывает. Если использовать терминологию самого романа – книга и автор не ломают свой Предел. Но подходят к нему вплотную, этого не отнять.

Оценка: 4

PS. Уезжаю примерно на неделю, так что не смогу отвечать на комментарии (буде таковые воспоследуют).

Читаю антологию "Альтернативная история" (The Mammoth Book of Alternate Histories, 2010; СПб.: Азбука, 2012) — не подряд, а где откроется, — начать же решил с рассказа Фрица Лейбера "Успеть на цеппелин!" (1975). Лауреат "Хьюго" и "Небьюлы", включен во множество антологий и т.п. Естественно, я заинтересовался — а рассказ оказался замечательным образцом того, как это не нужно делать.

Наши дни; немолодой американец внезапно оказывается в Нью-Йорке 1937 года, где он — немецкий торговый агент дирижаблевой конторы, и зовут его Адольф Гитлер. Вокруг — мир, благодать, расовая интеграция, электромобили, никакого Третьего Рейха. Гитлер выслушивает от сына лекцию о том, что, в принципе, всё могло быть по-другому и гораздо хуже. После этого герой переносится в 1937 год, но уже в нашем мире, где он — тоже Гитлер, но тезка фюрера; а потом возвращается в исходную точку. Всё.

Подача материала — самая примитивная (мемуар и лекция), психологии — ноль (разве что одна мелкая деталь: Гитлер решительно осуждает антисемитизм, но чувствуется, что червячок в нем сидит, сидит), атмосферы — ноль. Одна из корневых бед альтернативной истории, да и плохой фантастики вообще: якобы достаточно описать небанальную ситуацию (хотя в данном случае — вполне банальную), чтобы текст приобрел смысл и значение. Нет, недостаточно; далеко недостаточно.

(К слову: составляя номинации "Портала", я насквозь прочитал прошлогоднюю подшивку "Если" и был фрапирован крайним непрофессионализмом большинства русскоязычных текстов. Дело не только в низком художественном уровне, но и в элементарной халтуре, нежелании выстраивать сюжет — причем обрыв повествования снова и снова пытаются выдать за "открытый финал". Нет, товарищи, это две большие разницы.)

Возвращаясь к "Цеппелину": рассказ и сам не ахти, но еще и написан на "переводческом русском", с неизбежными "кавказцами" (в смысле Caucasians). Но еще больше меня впечатлили справки "Об авторах" в конце тома: ляпы я находил, не заглядывая в оригинал. "Прежде чем сделать четырехлетний перерыв в работе" вместо "После четырехлетнего перерыва..." (это о Силверберге) и т.д. Перл коллекции: "Он написал книги о (...) инженере Исамбаре из Королевства Бруней". Вот-вот, он самый: Изамбард Кингдом Брюнель. Такого мне, кажется, давно не встречалось (ср., впрочем, коварного Св. Симеона и яйцеклетки Просперо).

(О чем роман — см. на соответствующей странице.)

Поучительно – и все же печально – читать книги, написанные на голом мастерстве, чистой технике.

Роман, который мог стать одним из лучших у Кинга, построен по крепко сбитым, десятки раз проверенным схемам. Американский быт со всеми подробностями вплоть до логотипов и давно забытых брендов? Есть. Маньяк, убивающий своих родных? Есть. Псих, преследующий жену? Есть. Мамочка, сделавшая сына чудовищем? Есть. (Жизнь подражает искусству: речь идет о матери Ли Харви Освальда.) Славные подростки и их понимающий учитель? Есть. Простые американцы с синдромом де ля Туретта? Есть. Зловещий городок в штате Мэн? А то! Как его название? Дерри? Ну, кто бы сомневался. Продувка, протяжка, взлёт! – а нет, не летит. Нагромождение штампов, которые не действуют именно потому, что были слишком успешны в прошлом: автоматизация приема. В результате – парадокс: каждый отдельный эпизод читаешь – не оторвешься, а роман в целом я домучивал. (Для сравнения – еще один недавний роман об изменении прошлого, «All-Clear» Конни Уиллис. Добрая треть текста совершенно необязательна, а целое – сильно и… цельно.)

Воссоздание прошлого: не обязательно заглядывать в послесловие автора, чтобы увидеть несомненное влияние прекрасного романа «Меж двух времен». Между тем, добиться такого же эффекта погружения, как у Джека Финнея, Кингу не удалось; вернее, удалось куда реже, чем того требует 800-страничный роман. И, кажется, я понимаю, почему: Финней описывал прошлое настолько далекое, что для его воссоздания требуется чрезвычайная детализация – цвет, фактура, запах! Между тем, Кинг имеет дело с «близким ретро». Он может сказать: ребята, а гамбургеры-то в 63-м стоили всего столько-то центов! а хитом номер один была та песня, ну, все помнят, все под нее в школе танцевали!.. – и этого достаточно; и слишком часто Кинг этим злоупотребляет.

Что же касается собственно фантастической составляющей, то вопросом, а к добру было бы спасение Кеннеди, задавался еще герой Финнея. Конечно, Кинг даже не попытался показать, что именно в американской жизни первых лет президентства Кеннеди могло привести к катастрофе; даже не попытался развить тему «Освальд как демон Америки», только декларировал в кульминационной сцене, причем довольно топорно.

Как и в «Сердцах в Атлантиде», Кинг слишком хорошо знал, что делает: пишет роман Стивена Кинга, отчасти пересекающийся с жанром Великого Американского Романа. Что и получилось – но не более того.