Добрые люди поделились публикацией в газете "Літературна Україна" (18 августа с.г.) — историей настолько потрясающей, что я не могу ее не пересказать.

В газету обратилась известная певица Нина Матвиенко, с которой связались прямые потомки княгини Ольги, хранители ее завета — а "если правильно его исполнить, это может дать возможность счастливой и процветающей жизни страны и народа". Упомянутый потомок по имени Лидия Владимировна пришла с Матвиенко в редакцию, но имя свое попросила не разглашать, опасаясь мести вышеуказанного председателя поскольку было уже немало попыток уничтожить ее семью. И вот что она поведала.

В 846 году (sic), стоя лагерем под Искоростенем, Ольга держала суровый пост, хотя и была беременна дочерью Златославой, и обращалась к Богу с молитвами. "Как пишут летописцы, вдруг все погрузилось в яркую, чрезвычайно слепящую тишину… Княгиня вдруг и сама как будто стала светиться. Все слышали голос, обращавшийся к Ольге, а она отвечала ему. Бог говорил с Ольгой и ее дочкой. Он рассказывал, что будет с нею и страной и что необходимо сделать, чтобы сохранить Род и законы, данные Им от сотворения мира".

(Надо сказать, что еще во времена Аскольда и Дира закон сохранения чистоты Рода соблюдался свято: на одном из островов возле Киева регулярно собирались каганы разных стран и приглашали нейтральную сторону – как правило, караимов; туда приносили ребенка из Первородного Рода, и все каганы подтверждали его происхождение. В связи с этим уже в наши дни были сделаны генетические анализы "наследницы Лидии Владимировны" – в Петербурге и в США. И что вы думаете? "Оба анализа были подтверждениями друг друга"!)

Все, что Бог открыл Ольге, сохранил летописец Григорий Черноризец, а затем перенес на серебряные пластины, которые сохранились до нашего времени у Хранителей Рода. Написаны они, как утверждает "Літературна Україна", "болгарской кириллицей". Вот копия фрагмента с официального сайта потомков Ольги:

Я редко читаю "актуальную литературу" этого года (отлежится — глядишь, и без нее обойтись можно), поэтому только сейчас прочитал книгу, с которой все сознательные украинские критики познакомились еще в 2010-м, — "Ворошиловград" Сергея Жадана.

Современная украинская проза, как правило, не вызывает у меня сколько-нибудь сильных чувств. Я вижу объективные достоинства книг Винничука, Пагутяк, Матиос, Прохасько, — но не могу сказать, что они меня задевают. Пожалуй, со времени "Рівне/Ровно" Ирванца (2001) "Ворошиловград" — первый украинский роман, который меня зацепил эмоционально. И сильно зацепил.

Подробности — в будущей колонке для "Нового мира", а пока что — общие соображения.

Прежде всего, о чем эта книга — фабульно. Простая история: харьковский пиарщик-политтехнолог Герман Королев узнаёт, что его брат, живший на родине, в маленьком городе на Луганщине, внезапно и неизвестно почему уехал в Голландию, оставив на произвол судьбы свою автозаправку. Герман возвращается в безымянный городок — и остается там навсегда, встречая старых друзей и вступая в конфликт с местной мафией. Просто и банально — и, конечно, книга вовсе не о том.

О чем же? Перелистывая рецензии, я убедился, что большинство критиков читало явно какой-то другой роман — или вообще ограничилось просмотром аннотации.

Это роман не о Ворошиловграде — заглавный город упоминается всего раза три и является, как устало пояснил автор в интервью, "метафорой прошлого".

Это не реалистический роман — не более, чем книги Гарсиа Маркеса, то есть с прибавкой "магический". Жадан видоизменяет традицию украинской "химерной прозы", отказываясь от традиционного для нее этномифологического колорита. Просто — герой, возвращаясь домой, незаметно переходит на Ту Сторону (а как же, незаметно: по дороге он получает и съедает плод граната — какая еще отсылка к мифу о Персефоне нужна? а ни в одной рецензии это, кажется, даже не упомянули). Там — играют в футбол те, кто давно уже умер. Туда на деньги анархистов-эмигрантов приезжает чернокожая исполнительница спиричуэлс и исчезает без вести, о чем рассказано в книге "История и упадок джаза в Донецком бассейне". Там движутся с востока на запад монголы, стремясь в землю обетованную — Европейский Союз. Там может не происходить ничего сверхъестественного, но ощущение непреходящей странности висит в воздухе. Местный пресвитер-штундист пышет огнем изо рта. А "поездка в Голландию" — эвфемизм смерти, о чем тоже ни один критик отчего-то не написал.

Это не роман ностальгический — в нем нет тоски по Советскому Союзу, по лихим девяностым, разве что по собственной юности.

Это не шедевр — но очень смешная, очень лиричная и очень личная книга, в которой пафос уравновешивается здоровой иронией. Книга, очень важная для современной украинской литературы. Не только потому, что она наметила новый путь развития "химерной прозы" (восходящий, впрочем, к "Ирию" Володимира Дрозда). По инерции "Ворошиловград" в России читают как умный роман о бандитских разборках, а у нас — как историю о прощании с советским прошлым. А ничего подобного. "Ворошиловград" — не анти- и не постколониальная литература; и "постсоветская проза" только в том смысле, что написан роман на девятнадцатом году независимости. Жадан отбрасывает то, на чем стояла украинская литература последних десятилетий, от Подервьянского до Забужко: пора было сказать, что ЭТО уже неактуально. Прошлое — прошло; былое важно для человека, а государство... да государства и вовсе не существует в романе. Нужно думать о том, как жить теперь, а не бесконечно оглядываться на минувшее, с проклятьями или сожалениями.

Герои Жадана защищают свою землю и своих людей — но эта земля не восточная Украина и не западная, а просто — Украина. "Ворошиловград" преодолевает пресловутое разъединенире двух половин страны так естественно, будто его и вовсе не существует. Вот наша страна, вот мы — "и нет между вами врагов", как говорит пресвитер в финале. Мы — украинцы, то есть те, кто не мыслят себя без этой земли и готовы ее защищать от тех, кто возомнил, что может творить с ней что угодно. Своих мы не предаем, даже если они предали нас. Никакой ксенофобии, никакого изоляционизма. "Благодарность и ответственность" ("вдячність і відповідальність"), вот и всё. Это еще не реальность, данная нам в ощущениях, но — единственная внятная идеология для современной Украины; это и есть квинтессенция Майдана, что бы ни врали о нем тогда и теперь, — и не случайно Жадан в 2004-м был комендантом палаточного городка в Харькове.

"Ворошиловград" — очень нужная книга: каждый раз, когда кажется, что "ниже нельзя сидеть в дыре", оказывается, что Украина все-таки жива. Повод для сдержанного оптимизма.

(Перепост из ЖЖ.)
Вообще-то, история скорее хэллоуинская, но под новый год тоже грех не рассказать.
Сначала – преамбула для неукраинцев.
Один из любимейших образов нашей низовой мифологии – мавка, она же навка. Она же нявка, то есть неупокоенный мертвец женска полу, та самая русалка, которая на ветвях сидит, потому что без хвоста и вообще не обязательно водяная. В начале ХХ века на них была большая мода – и даже не мода, а просто несколько писателей практически одновременно поняли, какие возможности открывает это создание. Иван Франко еще в 1883 году напечатал рассказ «Мавка» (в русском переводе «Лесная русалка», тьфу ты), после долгой паузы, в 1912 году выходят повесть Коцюбинского «Тіні забутих предків» и пьеса Леси Украинки «Лісова пісня» (в идущих подряд номерах «Літературно-наукового вісника»), а в 1914-м к ним присоединился Хлебников с «Ночью в Галиции». И «Тіні...», и «Пісня» – тексты, для украинской литературы важнейшие, в русских переводах не вполне адекватные (Коцюбинский – так и вовсе неадекватен), по интерпретации мифологии – едва ли не противоположные. Фильм Параджанова имеет к повести Коцюбинского примерно такое же отношение, как «Солярис» Тарковского к лемовскому. Это, в общем-то, факты общеизвестные. А вот то, что известно меньше.

Коцюбинский был знаком с культурой Карпат не то чтобы понаслышке, но – главным образом по книгам. Ездил, видел, изучал, но «изнутри», конечно, не видел, так что, когда «Тени забытых предков» были напечатаны, некоторые читатели отреагировали вполне предсказуемо: «Понаехали тут!». Писатель Гнат Хоткевич написал злобный отзыв с перечислением всех ляпов (перепутал «мольфарів» и «градівників»! не знает, как танцуется аркан!), но этим не ограничился, а написал для народного гуцульского театра в селе Криворівня собственную пьесу на ту же тему – об отношениях мира людей и мира... не-людей. Фантастическое представление в четырех действиях «Непросте» было напечатано только пять лет назад (Хоткевич Г. Неопубліковані гуцульські п’єси. – Луцьк: ВМА «Терен», 2005. – С. 199-240), и не узнал бы я о нем никогда, если бы не статья І.А. Бестюк, посвященная Хоткевичу и Коцюбинскому.
То, что с повестью Коцюбинского «Непросте» рядом не лежало, понятно: это густой, толстый, развесистый трэш – однако неожиданно сценичный. Всерьез его принимать невозможно, а все-таки – сам собой возникающий эффект о(т)странения делает пьесу без малого авангардной. Язык такой, что общий смысл реплик не-гуцулам, в общем-то, понятен, а нюансы теряются в диалектных особенностях речи.
Вот эта поучительная история.