(Эссе посвящается памяти Юрия Владимировича Манна, скончавшегося 4 февраля 2022 на 93-м году жизни. Лёгких дорог! «В литературном мире нет смерти, и мертвецы так же вмешиваются в дела наши и действуют вместе с нами, как живые»).

Когда я читаю Гоголя, а в последние три года это случается периодически, то бросается в глаза множество вещей, которые сложно отрефлексировать, находящиеся как бы на периферии моего утлого разума. И я подумал об обращённости писателя в прошлое и будущее, вернее сказать, о каких-то общих, фоновых мотивах его творчества. Ведь с кем только не ставили Гоголя на одну доску, и ведь с каждым соседом он смотрится как влитой! Вспомним, к примеру, как Михаил Бахтин лёгким движением руки поместил его рядом с, казалось бы, совершенно чуждым ему по духу вольнодумцем Франсуа Рабле – он соединяет их через гротескное начало, брань, пошлость и смех. Наш сегодняшний герой, Юрий Манн, предлагал устроить встречу с Францом Кафкой. «Нос» «майора» Ковалёва и Грегор Замза… Нет ли у них внутреннего родства, некой трагедийной общности в смирении перед нелепостью мира, причём мира, который абсурден даже без носа в мундире статского советника, и без превращения в огромного жука? В Гоголе причудливым образом переплелась пограничная культура Малороссии и наследие европейских литератур, в особенности – немецкой литературы XVIII в. Странно, что Германия всегда сквозила в его произведениях, и слабо в них чувствуется дуновение тёплых ветров Италии, в которой он провёл многие годы. Гоголь – глубоко европейский писатель. Но он писатель одновременно и сугубо русский, благодаря переплетениям языка и образов, которые, скорее всего, не возьмёт ни один переводчик во всём мире. Гоголь прочно стоит на основе многообразия европейских культур, их христианских корней, национальных культурных кодов и литературных форм, никогда нельзя забывать этого, но необходимо и помнить, что он творил для своей Родины, для её народа, он хотел изменить её к лучшему. И многообразная составляющая его творчества

Почему я сразу завёл разговор о других странах? Второй том трилогии Юрия Манна, посвящённый биографии Гоголя, повествует о том периоде его жизни, когда он покидает Россию и уезжает в Европу – на много лет. Почему он называется «На вершине»? Когда мы расстались с писателем в прошлый раз, то покидали уже вставшего на ноги творца, уверенно идущего навстречу грядущему, которое, вне всякого сомнения, должно было быть великим. Но оправдано ли это? Действительно ли Николай Гоголь в десятилетие между 1835 и 1845 годами находился «на вершине»?

В качестве веского аргумента в пользу этого тезиса можно сказать только два слова: «Мёртвые души». Изданный в 1842 году роман всколыхнул всю читающую страну, навеки вырвав своего автора из личины Рудого Панька в свой трагический, задумчивый образ, созданный скульптором Андреевым. Если взять за точку отсчёта этот факт его творческой биографии, то, безусловно, Николай Васильевич здесь достиг вершины, дальше которой шагнуть уже невероятно трудно.

Но Манн пишет не столько о творчестве Гоголя, кое он анализирует в других своих работах – он разбирает его биографию. Основная задача учёного – как можно тщательнее восстановить контекст жизни, определить круг общения, поймать мельчайшие черты эпохи и быта, которые могли бы повлиять на него. Поэтому второй том и оставляет после себя довольно таки гнетущее впечатление – впечатление о человеке, который потерял под ногами почву, который действительно стремится к вершине, но постоянно упускает её. При всей своей внешней неяркости, это десятилетие жизни Гоголя переполнено внутренними метаниями и поисками Слова, которое позволило бы принести счастье людям, и изменить их жизнь к лучшему, найти Бога в своей душе.

Так «вершина» ли?

Поговорим сначала о творческом пути. Как известно, Гоголь покидает Россию вскоре после постановки «Ревизора» на сцене сначала питерских, а затем и московских театров, в 1836 году. Сама постановка, и реакция на неё, огорошили автора – он ожидал всё таки другого эффекта. На неё ходило много народу, она пользовалась большим успехом, но Гоголя охватило ощущение полного провала, он считал, что все настроены против него. Он даже сбежал с премьеры, считая, что его произведение поставлено неправильно, и с неправильным посылом – никто не понял значимости сказанного. Манн придерживается точки зрения, что Гоголя не устроил ни эстетический облик поставленной пьесы, лишённый духа комического и трагического, который он в него вложил, и уж тем более его огорчило, что её нравственный посыл не был услышан, потерявшись под раскатами смеха и гневным ропотом. Произведение, задуманное как добросердечное послание Отечеству, не возымело должного эффекта. (Интересно, правда, сопоставить это с полным и абсолютным провалом «Женитьбы» в 1842 – не оценила публика метания Подколёсина, не оценила… Впрочем, «Игроков» тоже ждал фееричный провал).

Неудачная, как казалось писателю, премьера наложилась на другие факторы его жизни – в частности, отход от группы пушкинского «Современника», в котором он был одним из постоянных авторов, и отдаление от самого Пушкина, скорее всего, связанного не с размолвкой, а с тяжёлым положением поэта в последний год его жизни. Гоголь уезжает в Европу, равноудаляясь от Отечества, чтобы довести до ума свои «Мёртвые души», в покое и тишине произнеся своё слово, которое прозвучит на родине пробуждающим гласом.

Говорить о том, как Манн интерпретирует зарубежные вояжи Гоголя, очень непросто, поскольку хронологический принцип изложения, в общем и целом, оправданный структурой книги, играет с автором злую шутку. Оставшись верным подневной последовательности биографии (включая разбивку на новый и старый стиль), он, по факту, расфокусировал её проблемную сторону. Фрагментарным и мозаичным нам представляется образ писателя, который по крупицам можно собрать из эпистолярных источников и сведений современников – однако последовательности здесь немного. Мы видим, как жил Гоголь, где, как путешествовал по Европе, сколько времени и в какой компании он проводил свой досуг. Его духовная и мировоззренческая эволюция рассматривается фрагментарно, привязанная к какой-либо дате, письму или визиту. Такой метод отчасти оправдан, но он делает для нас образ Гоголя размытым. Этого нельзя сказать о первом томе, где образ Никоши-гимназиста и его питерские метания в поисках себя складывались в осмысленную и цельную картину.

Впрочем, вполне вероятно, что так и задумано. Да, мы не видим пути синапсов великого писателя, но вполне можем проследить за подошвами его ботинок, и увидеть, куда же его заводила вечная тяга к дороге. В Риме, в окружении христианских святынь, он чувствовал себя комфортно, тем паче, что для его слабого здоровья больше всего подходило Средиземноморье, шумный Париж (вспоминаем Золя) и сонные городки Германии его не вдохновляли. Германия, Франция, чуть дольше – Италия – всё это мелькает перед нашими глазами, но ускользает из-под взора, ведь для Гоголя европейские страны – только способ удалится от России, чтобы углубится в самого себя, и поймать незримую нить Слова, которое изменит Родину. Возникает чувство, что даже римские улочки не могли надолго задержать его рассеянного взора, устремлённого в горние выси.

И окружали его в основном русские люди, которые в разной степени влияли на него. К чести автора, он не торопился примыкать к модным тогда мировоззренческим тенденциям, и к западникам, и к славянофилам относился ровно, не отвергал католичество (вспомним Андрия в католическом соборе Дубны), много общался с поляками, особенно с Адамом Мицкевичем, даже соглашаясь с ним в том, что Российская империя – не славянская держава (напомню, что Гоголь называл Питер «землёю финнов»). И Гоголь работал – много, старательно, устраивал публичные чтения, пытаясь уловить реакцию и настроение, и беспощадно уничтожал то, что считал негодным для своей миссии писателя – впрочем, как и всегда.

Не будем вдаваться в подробности и разбирать мелкие детали – это было бы слишком утомительно. Мы видим жизненный путь Гоголя с того момента, как он сбегает с премьеры «Ревизора» — и следуем за его последующими странствиями десять лет. «На вершине»? Вершина означает статику, как на известной картине Каспара Фридриха. Но Николай Гоголь всегда был в дороге, в вечном странствии – дорога излечивала его, она рождала в нём идеи, дарила желанный букет новых впечатлений и красок – он был в пути, всегда в пути. «До времени», как он писал в своих письмах, всё до времени – пока не будет произнесено главное, пока он не найдёт подходящие слова для своего народа, пока не будет открыта тайна его существования, предписанной Богом миссии.

К несчастью, мы уже знаем конец это сказки. О ней – третий том, последние семь лет жизни, которые сложно назвать счастливыми.

Не «на вершине». «В дороге».

Рецензия на сборник "Античность и Византия" — https://vk.com/club204472062?w=wall-20447...

Когда я прошлой осенью читал «Петербургские рассказы», меня поразило, насколько южанину Гоголю чужд этот стылый город на берегу Балтики, открытый всем ветрам и снегам Севера. «Землёй финнов» он именует эту страну возле устья Невы, видимо, низкое свинцовое небо, пронизывающий до костного мозга сырой ветер и густой, напитанный солёной водой снегопад напугали его, южанина, до самой глубины души. Под молчаливым напором этих стихий, как Атлант под небесным сводом, молча существовал маленький и никому не нужный Акакий Акакиевич Башмачкин, погиб телом и душою скромный художник Пискарёв, сошёл с ума недалёкий чиновник Поприщин и потерял свой нос «майор» Ковалёв. Чудеса Рудого Панька, лукавого и чубатого сказочника из укромного хутора у села Диканьки были частью Божьего Мира, даже чёрный колдуны, ведьмы и утопцы были лишь лёгкими узорами на складках бытия. Не то Петербург Гоголя – место, чуждое живой душе и ярким краскам, где весёлое, казалось бы, многоцветие большого города лишено жизни, подобно механически движущимся старикам на Сорочинской ярмарке.

Этот плохо скрытый страх перед чужим и сказался на всём течении жизни Гоголя, и стал одним из самых важных элементов, из которых складывается его история гибели. Но так было не всегда…

Как бы не было тяжко проникать в непростую душу Николая Васильевича, мы всё равно, раз за разом, но возвращаемся к нему. И вот – новая биография в моих руках, на этот раз – трёхтомная работа Юрия Манна, известного своей дотошностью и вниманием к мелочам исследователя. Исследователь, чей возраст в прошлом году перевалил за девяносто, и по сей день отличается ясным умом и глубокой интеллигентской культурой. Его главными собеседниками стали писатели XIX века, романтики и реалисты, породившие многоцветие прекрасной русской литературы, и главным из них для Манна стал Николай Гоголь – человек, влияние которого на русскую прозу, драматургию и даже философию было воистину колоссально. О нём писали много, и, даже несмотря на то, что биография его не богата внешними событиями, он не кажется исчерпанным, а новые темы всё продолжают подниматься, новые вопросы задаются вновь и вновь. Поэтому Юрий Манн, пусть он даже больше полувека и изучает, казалось бы, не слишком большое по объёму творчество писателя, вовсе не считает его исчерпанным, наоборот, Гоголь продолжает привлекать внимание каждого живущего в России поколения, и многих людей за её пределами. Трёхтомник, котором я веду речь (1994-2009) является своего рода подведением итогов многолетнего изучения биографии Гоголя, и на сегодняшний момент считается одним из лучший, если не лучшим, описанием его жизни.

Сегодня я хотел бы поговорить о первом томе, в котором рассказано о молодом Гоголе, ещё не отягощённом физическими недугами и религиозной экзальтацией, о полном надежд и стремлений юноше, который обнаружил в себе неожиданный талант… Талант, неожиданный и для себя, и для окружающих.

Александр Воронский в своей недавно открытой книге делал упор на концепции «двух Гоголей», в которой умещались великий писатель и несколько эпатажный, корыстолюбивый и жадный до земной славы молодой человек. Игорь Золотусский создал объёмный и яркий, но всё же немного романтизированный образ последовательно и ярко раскрывающегося таланта, подрубленного физической немощью и растерянностью перед окружающей действительностью. Образ Гоголя у Юрия Манна, быть может, не так ярок и поэтичен, как у Золотусского, но у него просто немного иной метод. Золотусский идёт от общего образа Гоголя как писателя и человека, он охватывает сразу, целиком, его биографию, как общее поле, а позже рассматривает в нём мелкие детали. Манн же собирает по крупицам этот общий образ, как мозаичник, он подбирает мельчайшие куски смальты, и выкладывает их в прихотливый узор человеческой судьбы.

Многие биографы любят говорить, что таланты их героев проявлялись с юности. Сказать это о герое книги Манна очень сложно. Никоша, как звали в детстве писателя, не слишком ярко проявлял себя в детстве, учителя часто характеризовали его как «ленивого», даже порой «тупого», но резвого мальчишку. На фоне своих однокурсников в Нежинской гимназии Гоголь тоже не выделялся, с ним училось немало ребят, которые казались и ярче, и талантливей. Надо отдать должное Манну – он очень тщательно относится к окружению будущего писателя, и гимназические годы не оставляет в стороне. Да, Никоша не проявлял большого усердия в учёбе, всегда были те, кто учился лучше. Он неплохо играл в театральных постановках, проявляя задатки комедийного таланта, однако многие другие были ярче его. Даже его писательские таланты не проявились сразу: нежинские гимназист выпускали несколько рукописных литературных журналов, и юный Николай Васильевич там не слишком блистал. Сокурсники даже говорили ему, что он не имеет больших талантов в прозе, и рекомендовали писать стихи.

Стоит, конечно, поразится силе характера Гоголя, который, в силу молодости, очень хотел блеснуть, стать просто кем-то. Манну удалось по крупицам собрать картину того, как юный выпускник гимназии искал себя, проваливаясь на одном поприще за другим. В первую очередь он намеревался расстаться с литературой, поскольку его тайный дебют – поэма «Ганц Кюхельгартен» — провалилась в критике, и он её – опять же, тайком – сжёг, забрав отданную на реализацию большую часть тиража (поэмы была не то чтобы неплоха, но откровенно вторична и неоригинальна, по сути, юношеские стихи, неплохие, но не более того). Попытка устройства на государственную службу долго не ладилась, с карьерой учителя тоже, по легенде, распространяемой Фаддеем Булгариным, пытался даже устроится на службу в III отделение, и даже ходил на пробы в театр, желая стать актёром.

Полоса удач началась у Гоголя позже, когда он всё-таки был принят на службу в департамент государственного хозяйства, и позже, после ещё нескольких публикаций, он выпускает «Вечера на хуторе близ Диканьки». «Истинно весёлая книга», как говаривал Пушкин, принесла писателю большую славу среди читающей публики, и образ Рудого Панька прилип к нему, сыграв одновременно и дурную шутку. Это было необыкновенно и доселе невиданно – в особенности для хорошо знавших писателя сокурсников, которые долго не могли поверить, что их «Никоша-карла», коего они знали как облупленного, создал творение огромной поэтической мощности.

Так началась жизнь Николая Гоголя – писателя, Никоша Гоголь-Яновский отныне в прошлом.

Таким описывает его Юрий Манн – молодым, резвым, готовым к новшествам, даже самолюбивым. Самый яркий и живой, в плане повседневной жизни, период жизни Гоголя, описывается, тем не менее, с нотками развенчания «земной славы». Для меня особенно ярким эпизодом стал тот фрагмент его жизни, когда Николай Васильевич едва не стал моим коллегой, всерьёз собираясь заняться наукой, и замахнуться на написание «Всемирной истории» и «Истории Малороссии», на манер своего нового знакомого, Николая Карамзина. Остальные биографы, конечно, описывали этот период его жизни, и даже достаточно подробно, но именно Манн изложил всю эту историю с максимальной полнотой. Дело в том, что те статьи, которые Гоголь опубликовал в «Арабесках», кажутся мне достаточно слабыми, и представить себе, что их автор способен поднять глыбу всемирной истории, было сложно. Со временем это понял и сам молодой писатель: несмотря на собственные уверения в огромном количестве идей и набросков, в абсолютной уверенности в том, что его богатство мысли вот-вот сложиться в цельный текст, окончились ничем. Он так и не написал ни строчки, и всё, что мы имеем, это не слишком удачные статьи и лекции в «Арабесках». Не сложилась и столь желанная карьера университетского преподавателя, поскольку, как оказалось, преподаватель из него весьма посредственный.

Итак, что же мы видим в первом томе этой биографии? Мы видим молодого человека с большими амбициями и стойким характером, стремящегося, как принято сейчас говорить, «к успеху». По сути, всё это время мы читаем о том, как юный Гоголь мечтал, сталкиваясь раз за разом с суровой действительностью, которая обтесала его, как плотник, и к своим 25 годам он уже наконец-то сформировался в того человека, который написал «Миргород» и «Петербургские повести». Недаром позже он несколько стыдился «Вечеров…»: несмотря на их замечательность, они созданы ещё не до конца созревшим писателем, ещё не понявшим, что он хочет сказать людям.

Но всё же удивительно – в чём же секрет той искры таланта, которая распалилась в душе этого, казалось бы, неяркого человека?

Впереди и «Ревизор», и «Мёртвые души», и «Избранные места из переписки с друзьями». Пока же оставим юного Гоголя наедине с его мечтами, впереди у него ещё много вершин, но, как мы уже знаем, их взятие не сделало его счастливым.

Рецензия на книгу Александра Кана "История Скандинавских стран" — https://alisterorm.livejournal.com/28465....

Когда я читал книгу Золотусского, для меня лейтмотивом сквозь все пятьсот страниц прошла одна его история из детства, которую потомки, вопреки, вероятно, желанию самого Николая Васильевича, знают из одного личного письма.

Маленький мальчик, Никоша, в пустом доме, в ночи… Тихая лунная ночь. Всё затаилось, затихло. И тут, сзади, раздался шум и тихие шаги. В ужасе Никоша оборачивается, и видит бродящую по дому кошку, которая навевает на него дикий страх. Он хватает её, источник своего ужаса, выбегает во двор, и кидает в пруд.

Кошка утонула. И тогда, когда затихла гладь пруда, мальчика охватило сожаление и раскаяние за отнятую жизнь, жизнь ни в чём не повинной кошки. Раскаяние за поступок, который он помнил до самых зрелых лет, пронеся свой грех через всю недлинную жизнь.

Это сказало мне о Гоголе даже больше, чем все факты биографии, изложенные Золотусским.

Но прежде чем говорить об этой книге, хотелось бы вспомнить об одной важной вещи. Владимир Набоков в своё время, достаточно вскользь, бросил фразу, что Гоголь не знал России. Не знал России? Человек, который жил на Полтавщине, долгое время обретавшийся в Москве и Петербурге – и не знал России?

Но это плохое знание России отмечает и сам Гоголь, который много лет провёл в своём любимом Риме. Можно представить себе эту дилемму. Человек, который пытался написать наставление для всего народа, указать ему путь, не знал всей жизни России. Но при этом у него было знание человеческой натуры и большой ум, который совершенно неочевиден. Его не видно в публицистике Гоголя, он не встаёт во весь рост в его письмах, в отношениях с окружающими он тоже вёл себя часто не слишком обдуманно и совершал, видимо, глупости. Это нас не слишком удивляет, особенно если мы вспомним разгульный образ жизни Пушкина или «Дневник писателя» Достоевского, в котором мысль проста и банальна, являясь тенью великих романов. Нет, ум и знание Гоголя выражается в его произведениях, это был один из немногих способов прямого общения замкнутого на семь замков внутреннего мира писателя с внешним. Поэтому мы ловим тонкие мысли, недосказанности, многоточия, оговорки, вглядываемся в персонажей, разрешаем дилеммы, с которыми и сам автор не мог справится. Быть может, Гоголь и не знал России, её глубинного быта, её повседневной жизни, но он пытался познать и полюбить её, сделать её лучше. Если следовать Золотусскому, мало кто понимал стремления писателя, современники ждали от него иного, «скоромного» юмора «Вечеров…» и героев «Ревизора». Те же, кто понимал, не принимали всего его, как Виссарион Белинский, с гневом отвергнувший «Избранные места из переписки с друзьями», о публикации которых Гоголь много раз жалел. Белинский был и прав, и не прав, мне кажется, так же, как и Набоков. Да, быть может, Николай Васильевич плохо знал Россию, но важно ли это? Он пытался одновременно полюбить её, как любил своих смешных и нелепых героев, и сделать её лучше, проторить новую дорогу… Возможно, второй том «Мёртвых душ» был такой попыткой, попыткой неудачной, приведшей и так больного писателя на грань смерти.

Прошедшие два века не сняли вопросы, которые пытался решить Гоголь, не дав ответов, поэтому мы ещё долго будет возвращаться к его творчеству, казалось бы, такому небогатому, но в котором каждая строчка как будто дышит и наполняет нас с вами жизнью.

Игорь Золотусский тоже является личностью примечальной. Несмотря на то, что его книга написана мягким, интеллигентным тоном типичного «шестидесятника», у него была непростая молодость. Его отец, военный-разведчик, был репрессирован, чуть позже отправилась «на этап» и мать, и большую часть детства Игорь (родился он в 1930) провёл в детском доме, фактически, по его воспоминаниям, детской тюрьме. Тем не менее, он смог получить высшее филологическое образование, и стать журналистом, в 60-е начав и научную работу, дебютировав в 1968 году книгой «Фауст и физики». Но главным человеком в жизни Золотусского был и остаётся Гоголь, который ещё в детстве спасал его от сурового быта детдома. Именно поэтому он отдал 10 лет своей жизни на написание своей первой биографии Гоголя, вышедшей в ЖЗЛ в 1977 году. Конечно, это не была последняя работа Золотусского о Николае Васильевиче, впоследствии он напишет ещё около десятка книг, так или иначе касающемся творчества этого странного гения, последняя из них выходила относительно недавно, в 2008 году («Смех Гоголя»), возможно, и это не предел, автору в ноябре этого года исполняется 90 лет, и, возможно, он подарит нам новую книгу. И тем не менее, его старенькая ЖЗЛка стала своего рода «magnum opus», одной из главных книг о Гоголе, которая выделяется среди десятков других. Её выделяет какая-то особая полнота портрета писателя, законченность его образа на фоне эпохи, в которую автор «Ревизора» был вмонтирован как влитой.

Что же за человека он показывает нам?

Сложного, непростого, замкнутого. Отличающегося довольно тяжёлым и непримиримым характером. Холодную внешне и тёплую внутренне личность. Человек, проживший три жизни.

Первая жизнь – молодой Гоголь, полный стремлений и надежд, желающий объять весь мир. В юности он играет в театре, и срывает у нежинской публики бурные аплодисменты своим мастерством. Он добивается литературного успеха, входит в круг Пушкина, мечтает о дальнейшей, важной для России работы. Он пытается стать историком и преподавателем, но не может вдохнуть жизнь в собственные изыскания, и оставляет планы написания нескольких «Историй…». Он дружит с Пушкиным, хотя и не становится ему слишком близок, и очень гордится этим вплоть до своей смерти. Яркий и страстный Гоголь бросает вызов современности, на страницах одноимённого пушкинского журнала изобличая своих мелкотравчатых современников, яростно борясь с тем, что считает несправедливостью, при этом стараясь встать над мелкой борьбой литературных группировок, стремился он встать и над спорами западников и славянофилов, подозревая, что корни проблем России лежат не здесь. Он отчаянно хочет понимания себя, но дожидается его. Премьера «Ревизора», встреченная хохотом публики, привела его в ужас, его, пытающегося выразить свои мысли и переживания, по прежнему считали забавником, написавшим смешные «Вечера…».

Вторая жизнь – Гоголь размышляющий, проводящий массу времени за границей, в тихом и спокойном в то время Риме, с мягким климатом, который был очень полезен для писателя, в районе 30 лет столкнувшегося с серьёзными проблемами со здоровьем. Ему необходим был взгляд на Россию извне, в спокойствии и тиши вненаходимости. Так появляются «Мёртвые души», одно из главных произведений русской литературы – смешное и грустное, «скоромное» и философское одновременно. Да, этот Гоголь, сидящий в позе, увековеченной скульптором Андреевым, не до конца свободен от тенет действительности и политики. Он, человек не на службе, вынужден жить в долг, и даже попросить у государя пансион, который был дан, не без снисходительной усмешки, Николаем Павловичем. Гоголь начинает считать себя тем, кто принесёт родине новый смысл, придаст ей новый вектор развития, расскажет, как нужно жить. Так появляются «Избранные места из переписки с друзьями», несколько поспешная попытка наставить Родину на путь истинный, которую не понял никто из современников… кроме, как уже говорилось, крайне негативно воспринявшего её Белинского.

Третья жизнь – Гоголь умиротворённый… весьма условно, конечно, потому что конец жизни его был печален. Но он, казалось бы, примеряется с миром подлинной России, собирается строить новое поместье на родине, даже сватается к старой подруге, получив, впрочем, отказ, что вызвало немало переживаний у уже не слишком молодого и здорового писателя. Но попытка завершить «Мёртвые души» заканчивается, по всей видимости, провалом. Да, Золотусский считает, что перед нами потерянный шедевр, вполне вероятно, что так и есть. Но… Николай Васильевич так не считал. И сам Золотусский считает, что сожжение второго тома в камине было поступком обдуманным и рассудочным, что писатель так и задумывал совершить этот акт, опасаясь, что написанное им греховно и ложно. Это же уничтожение плодов труда своего и привело Гоголя к своему последнему, как оказалось, смертному ложу, где он и скончался.

Что удалось автору биографии по настоящему? Показать не только настоящего творца и художника, пустой разум, творящий свои произведения в определённое время. Нет, его Гоголь абсолютно живой и объёмный. Он ездит в гости и берёт в долг на пропитание, он терпит неудачи и совершает ошибки, он – смешной маленький «хохлик», который часто разочаровывает своим первым впечатлением тех, кто хочет познакомится с автором уморительных «Вечеров…». Он так гордится знакомством с Пушкиным, что, едва его зная, пишет на родину с просьбой присылать ему корреспонденцию на имя Александра Сергеевича, поставив их обоих в неловкое положение. Он сватается к девушке, которая была для него всегда умным и тонким собеседником, которую он мог назвать в письме «дурной» за её послаблению танцам и веселью. Обычный, земной человек…

При этом Золотусскому удалось свести воедино быт и творчество, что бывает нечасто, пойдя по стопам Викентия Вересаева, и живой Гоголь будто встаёт перед нами, даже более близкий, чем когда-либо, ведь именно такие мелочи делают их произведения куда более ценными.

Безусловно, Гоголю посвящено много книг, масса литературоведческих трудов. И это-то на наследие, занимающее 7 не слишком толстых томов! Но это и оправдано. Гоголь был глубок и своеобразен, он пытался понять Россию, свою родину, как пытаемся понять её и мы. Поэтому мы будем пытаться постичь и Гоголя, чего он так хотел при жизни, но так и не дождался. И прекрасная книга Игоря Золотусского ещё раз показывает нам, что жизнь его прошла не зря, т труды были – не впустую.

P.S. С чем не согласен – с тем, как автор трактует образ Андрия Тарасовича. С его точки зрения, Андрий в обеих редакциях «Тараса Бульбы» — предатель, коему сам Гоголь не ищет оправдания, что этим образом писатель бичует мелочный эгоизм, противопоставляя ему философию самоотверженности, служению Родине. Но вторая редакция недвусмысленно расширяет и облагораживает облик Андрия, с замиранием сердца слушающего хоралы католического собора Дубны и преклоняющегося перед хрупкой красотой прекрасной панночки. Это трагический и неоднозначный образ, который, в отличие от первой редакции, уже не был осуждён Гоголем по всей строгости, это конфликт двух правд. Быть может, мой взгляд вырывает этот сюжет из контекста биографии Гоголя, но пока что я уверен в своей трактовке.

(Не столько рецензия на книгу, сколько небольшое эссе)

Имперское господство Британии, давно сошедшее на нет, и принесшее стране немало и пользы, и бед, оно опиралось на определённые символы. Помимо Английской революции, Magna Charta и норманнского завоевания одним из символов Англии был, да и сейчас является, Альфред Великий, названный в одной из биографий «глашатаем правды, создателем Англии». Для русского человека это имя скажет не так много, слабое эхо уроков истории Средних веков в шестом классе, в отличие от имён Вильгельма Завоевателя и королевы Виктории. Но для Англии Альфред, быть может, немногим уступает Владимиру Крестителю, хотя по своей биографии он скорее ближе к Владимиру Мономаху. Викторианцы считали его основателем государства, великим полководцем, и книжником, эдаким идеалом императора – отважного, мудрого, благочестивого.

Но, вне зависимости от имперских фантазий, человек по имени Альфред, сын Этельвульфа, существовал, и волею судеб младший отпрыск короля Уэссекса был возведён на трон нечаянно объединённой южной половине туманного острова. Мы давно уже ушли от убеждения, что историю меняют великие правители и государственные деятели, но – мы не можем отрицать их роль в процессе развития государства, и не можем не отдавать должное их подчас бурной деятельности.

Поэтому, биография Альфреда Великого, написанная Андреем Глебовым, воронежским историком, является вполне достойным представителем не только своего жанра, но и попыткой разобраться в том, как его правление встраивается в историю англосаксонской Британии, и какую же роль сыграла в её развитии новая идеология монархии?

Что же мы должны знать?

Безусловно, возвышение именно Альфреда – цепь случайностей. Он мог погибнуть в одной из первых проигранных битв, мог бы утонуть в болотах Соммерсета, стать недееспособным в результате своей болезни, преследовавшей его с юношества. Всё это так. Но сама история, точнее, нужда в мобилизации сил и концентрации перед лицом врага выдвинула Альфреда и его соратников в первые действующие лица великой пьесы, и жаль, что Шекспир не догадался сделать их своими героями. Но – вспомним, в какое время они жили. Самый расцвет экспансии викингов, занявших большую часть Нортумбрии и активно двигавшихся в глубь острова, подчинявших знатных эрлов и грабящих крестьян. Действие зачастую вызывает противодействие, и королевства бывшей Гептархии нашли в себе силы, чтобы дать отбор жадным ордам, для этого всегда нужна определённая степень консолидации и организованности обороны, в сеть которой включились и Уэссекс, и Сассекс, и Кент, и даже Мерсия…

Глебов абсолютно справедлив в своём главном тезисе – Альфред прежде всего военный гений, который смог объединить страну перед лицом опасности. Вспомним, что такое Англия между уходом римлян и приходом норманнов. Нас даже интересует не сама система Гептархии, в которой поддерживался баланс между семью англо-саксонскими королевствами, а сам социальный пейзаж вне эфемерных границ этих королевств. Ситуация очень интересная: с одной стороны, королевства представляли из себя, после ухода римлян, классические chiefdoms, «вождества» (весьма распространенное обозначение мелкого представителя элиты — hlaford), с выделенной из общества статусной верхушкой, собиравшей feorm, дань с подчинённого поселения и дружиной, военной силой, и полуавтономным священством, слабо связанным и с вождями, и с континентом. Были городки-эмпории, в которых развивалась ремесленная деятельность и которые являлись центрами рыночной активности, зачастую находившиеся под покровительством-контролем вождя (Хемвик, Ипсвич, и прочие).

Горизонтальные связи существовали на уровне хуторов и деревень, их взаимоотношения между собой остаются тайной для нас, информации не так много, отмечу только, что центральные районы были деревенскими, юго-восток же, например, Кент — хуторскими. Однако степень самоорганизации была высокой, хозяйственная и социальная кооперация была очень сильно развита, это фиксируется даже в законах. Но куда больше данных о взаимоотношениях с правящим слоем, ведь именно они фиксируются в актовых материалах. Изначальное королевское «кормление» – gafolg — позже стал передаваться приближённым за службу в виде bokland – грамоты на получение дохода с определённого числа дворов.

Многое зависело и от категорий населения, как и многие раннесредневековые архаичные общества с высокой степенью сложности, наличествовала иерархия социальных прослоек. Рабы и зависимые, то есть theow и lit, были в прямом личном подчинении вышестоящих, свободные – keorl, то есть крестьяне, и eorl, знать, отличались друг от друга социальным статусом, родовитостью и, зачастую, богатством. Как свободные люди, обладающие принадлежностью к родовитым семьям и живущими на земле, они содержали короля и являлись членами ополчения. Несмотря на высокий статус вождя, он воспринимался скорее как защитник, как первый среди равных, однако со временем его роль приобретала новые черты.

Таково, в самых общих чертах, это общество. Нормальное раннесредневековое общество с устойчивой реципрокацией, слабой централизацией и только начавшимся процессом общественного расслоения и институализацией систем господства и подчинения, которые были здесь, по факту, чужими.

Что же изменилось в конце IX века?

----------

Теперь самое время вернуться к книге Глебова – недаром в качестве узлового момента он всё же выделяет правление Альфреда Великого, который заложил новую доктрину королевской власти в Англии, которая теперь становилась единым управленческим институтом.

Стоит сказать, что перед нами — классическая биография, в которой главное место всё же занимает личность человека, который, по воле случая, оказался во главе страны. В ходе перекрестного анализа источников перед нами предстаёт младший сын королевского рода, довольно таки болезненный и набожный молодец, ещё в детстве совершивший пару паломничеств в Рим (с подачи отца). Рано потерявший родителей и переживший предательство родного брата. Властолюбивый и резкий управленец, молящий Бога ниспослать ему для смирения плоти хворь. Не слишком отважный воин и далеко не сразу умелый полководец, вынужденный быстро учится ратному делу, и переводчик латинских текстов на родной язык… В общем, даже откровенно панегирические тексты и косвенные данные рисуют нам образ неординарного и противоречивого человека, в котором смешалось и христианство, и чуть диковатая архаика германского военного предводителя.

Альфред – христианин, конечно, присутствует на страницах книги Глебова, однако Альфред – государь куда более для него значим, полководец и управленец. Много страниц посвящено схваткам с ордами викингов, которые регулярно ходили в грабительские походы вглубь острова, которые едва не настигли последнего уэссекского короля, укрывшегося в болотах Соммерсета. Казалось бы, сейчас молодой правитель будет побеждён, и Уэссекс разделит участь Мерсии, где был посажен марионеточный король. Но – вот она, точка бифуркации – Альфред оказался тем человеком, который смог консолидировать элдорменов, собрать войско и одолеть армии данов. Да, изгнать норманнов из Англии у него не вышло, они так и жили в Нортембрии, известной нам отныне как Danelow – «область датского права», то есть территории, где не действовали законы английских королей. Но факт остаётся фактом – Альфред занял вакуум власти, оставшийся после сокрушительных поражений англо-саксов, в которых погибли многие представители знатных родов, и он объединил под своим крылом южную Англию…

Что же было построено Альфредом?

Глебов пытается пройти ровно посерёдке между двумя трендами. Согласно одному из них, главную роль в Англии того времени играли общины – «сотни», и королевская власть не имела на них большого влияния. Согласно другому, королевская власть в конце IX века полностью преобразовала общество, выстроив вертикаль и организовав эффективное управление. Глебов же пытается найти срединный путь. С его точки зрения, королевская власть, в условиях «феодализирующегося» общества, расширяла слой служилой знати и ставила под прямой контроль двора сбор налогов и судебные функции, а каждый из «shear» отныне имел представителя королевской власти – gerefa. Отсюда же вытекает и его толкование witenagemot, «собрания мудрых», которое также являлось собранием, по крайней мере отчасти, локальной местной и духовной знати, встраивающейся в зарождающийся государственный аппарат, сохраняя, в отличие от континента, более плотную сцепку королевской власти с регионами.

----------

Так ли это? Попробуем разобраться.

Конечно, IX век – время особое. Ведь и в предыдущие столетия британские королевства сталкивались с внешней опасностью, и неоднократно им приходилось объединять свои силы. Предводители, которым это удавалось, именовались bretwalda, и, по всей видимости, они возглавляли объединённые «вооружённые силы» Гептархии, есть версия, что исторический король Артур был на самом деле одним из ранних представителей bretwalda. Однако они не претендовали на всеобщий контроль над Англией. Однако Альфред этим «титулом» не именовался никогда. Он был именно королём.

Безусловно, уже сложились условия, в которых общество в достаточной степени усложнилось и разбогатело. Вождеская власть всегда стремится к расширению своей власти и доходов, поэтому стремится закрепить свой статус, скажем так, институционально, и легитимизировать расширяющиеся полномочия. Отсюда взимание feorm, отсюда же и Lex’ы, вроде тех, что издавали в Мерсии и Уэссексе столетием ранее. С другой стороны, не стоит недооценивать влияние континента, особенно – христианства, и его владычиских идей. Если вернуться на минуту к книге Глебова, стоит отметить, что он коснулся сочинений короля только в тот момент, когда нужно было освящать христианскую государственную идеологию, представленную в его сочинениях, предполагающая, что король не просто «предводитель» в своём королевстве, находящийся на «балансе» общества, но полноценный владыка, подобно библейским царям. Поэтому Lex, которые издал Альфред, уже распространялись не только на его непосредственных уэссекских вассалов, с кем он был сцеплен целой сетью связей, а на всю южную Англию, тем самым институировав господство. Что до вергельда короля, то отныне он становился абсолютным, покушение на его власть и жизнь карается лишь смертью, никакой виры.

Кроме того, институализации подвергается и взаимоотношения с обществом. Так, закрепляется институт воинского сословия, «тэны», которые и становятся основными получателями королевского bokland, тем самым, по сути, создав воинское ополчение супротив традиционной дружине элдорменов, по тем же принципам был организован флот для схваток с викингскими кораблями. То же значение имела и сеть крепостей-бургов, созданная Альфредом, которая позволяла быстро собрать войско в определённой местности и организовать оборону.

Так же многие из тех, кто получал королевский bokland, получали в своё ведение и местную юрисдикцию, то есть выполняли функции третейских судей на местах. Вряд ли они регулировали порядок ведения хозяйства и наследования, в законах этого почти нет, но, безусловно, большое влияние на население они имели, что сплелось с ещё более ранней патронатной системой, в которой hlaford брали крестьян под своё покровительство. Кроме того, не стоит забывать, что система бургов и соответствующих укреплений требовала ремонта и поддержки, что стало серьёзной повинностью для крестьян. Во имя общего блага, само собой.

Но не стоит думать, что Альфред был абсолютным владыкой, хотя, быть может, и претендовал на это. Нет, его правление было скорее ближе к «мультиполитии», своего рода архаичной форме федерации. Местные элиты и общины никуда не исчезли, и, наравне со служилой знатью и церковными иерархами могли напрямую общаться с королём через witenagemot, который никуда не исчез.

Таким образом, складывается та самая Англия, которая просуществует ещё полтора столетия до поражения Харальда на холмах под Гастингсом. Общество с относительно сильной королевской властью, большим служилым сословием и системой управления, существовавшей на грани и тенденции к централизации, и учётом локальных горизонтальных связей. И немалую роль в оформлении этой системы сыграл Альфред Великий.

----------

Снова вернёмся к Глебову. По всей видимости, свои взгляды на развитие донормандской Англии он оставил на книгу «Англия в ранее средневековье» (1998), о которой я тоже буду писать. Здесь же вы прочитаете хорошую биографию человека, которому суждено было стать символом объединения Англии, легко и увлекательно написанную. Во многом мы с автором солидарны, солидарны в оценке места Альфреда в истории. Да, он не был уникальным правителем, и мы вполне могли бы вообще не знать о его существовании, если бы не цепь случайностей. Не было бы Альфреда – что же, быть может, в таком случае мы получили бы цикл эпических поэм о его сыне Эдуарде, или внуке от какой-нибудь из дочерей, который в X веке освобождал бы Англию от датских захватчиков. Изменило бы это историю? Вряд ли.

Но Глебов всё же выделяет Альфреда из всей череды англосаксонских королей. Выделяет его уникальное сочетание талантов и глубину личности, которые позволили аккумулировать вокруг себя силы терпящих поражение за поражением королевств. И в этом главная черта этого противоречивого и странного человека, которому повезло стать символом объединения страны.

----------

P. S. По поводу нашумевшего плагиата. Согласно версии одного из читателей, книга Глебова является едва ли не переводом сочинения «Alfred the Great: War, Kingship and Culture in Anglo-Saxon England» (1998), созданного Ричардом Эбельсом. По страницам, который привёл рецензент, а также найденным мною отрывкам книги английского историка (не было возможности достать полноценную копию), вынужден сказать, что текст имеет ряд пересечений, иногда в виде прямого перевода, хотя чаще просто идёт совпадение в виде логики изложения. Но насчёт плагиата говорить не могу, нужно читать книгу Эбельса, и сравнивать.

Рецензия на книгу Геннадия Майорова "Формирование средневековой философии. Латинская патристика" — https://alisterorm.livejournal.com/24806....

Почекаев Р. Цари ордынские. Биографии ханов и правителей Золотой Орды. — 2-е изд., испр. и доп. — СПб.: Евразия, 2017г. 464 стр., илл. Переплет, Увеличенный формат. (ISBN: 978-5-91852-172-4 / 9785918521724)

В любом курсе по истории средневековой Руси постоянно мелькают имена внешней силы, которая с завидным постоянством вмешивалась в отношения между князьями в XIII-XV вв. – Орды. Золотая Орда не была безлика, и её довление над Русью облекалось в лицах многих её правителей – Чингизидов, временщиков, регентов и прочее, прочее, прочее. Несмотря на то, что это государство имело специфический характер по своему внутреннему строю, во внешней политике правители играли огромную роль.

Кто же они – цари давно погибшей Орды, что они приняли в наследство, что хранили, что пытались создать?

Питерский юрист Роман Почекаев уже не раз становился объектом моего внимания, когда я рецензировал его книги, посвящённые биографиям всем известных Батыя (https://www.fantlab.ru/blogarticle28596) и Мамая (https://www.fantlab.ru/blogarticle28733), оказавшихся более глубокими и сложными деятелями, чем это было принято считать в отечественной русистике. В этих книжках Почекаев показал себя дотошным биографом и историографом, неплохо владеющим материалом, хотя и не знающим восточные языки, но неплохо работающего с переводными источниками.

Его книга 2009 года тоже создан в жанре биографии, но она охватывает жизнеописания не одного человека, а четырнадцати, и охватывает два столетия истории могущественной и непрочной многонациональной державы, которая практически с первых лет своего существования оказалась во власти центробежных сил…

Самое интересное для меня – как же через личность правителей развивалось находящееся в их попечении общество, как, в конечном счёте, они пришли от монолитной державы-армии к раздробленному конгломерату ханств, проглоченному новым волком, бывшим когда-то овцой? Несмотря на то, что очерки Почекаева являются вполне себе традиционными для жанра биографии, и описывают жизнь и деятельность правителя, сам автор называет их своего рода «микроисторией», однако ответить на этот вопрос всё же можно. В конце концов, именно из жизни людей и складывается большая панорама истории и её неспокойных волн.

Итак, в 1256 году умирает Бату-хан. Что он оставил после себя, государство? Кочевничье войско, связанное ясой и родовыми узами друг с другом, и их бессменными главами – представителями рода Чингизидов. Не стоит обольщаться нарисованными в картах прерывистыми контурами Золотой Орды – с территориальной точки зрения она была более чем аморфна. Бывшая Булгария с её богатыми городами, земли вдоль Волги и Камы, Подонье, плато Северного Кавказа, степь вплоть до Карпат и Южного Буга – всё это многообразие земель и стало вместилищем племён, ставящих свои стойбища по берегам рек, и контролирующим эту территорию, со всеми её степями, городами, торговыми факториями, трактами, покорённые и платящие дань народы, вроде соседних русских анклавов, и так далее и так далее. Именно этот скотоводческо-племенной характер, ярко выражено «личностный», не завязанный на землю и властные институты порядок и определил изначальную расстановку сил. Старший брат Бату, Берке, его племянник Мунке-Тэмур, и сын его Тохтогу / Токта возложили на себя миссию выстроить из этой действительно кочевничьей орды государство, в полном смысле этого слова.

Их внутренняя политика формирования власти была не слишком активна. Они держали при себе мусульманских богословов и правоведов, допускали по прежнему на свои земли купцов с юга. Так, Мунке-Тэмур наладил выпуск собственного товарного эквивалента – монеты, быстро набравшей обменный вес на средневековом Ближнем Востоке, а Токта упорядочил его и перенёс все монетные дворы в Сарай, тем самым попытавшись создать экономический центр державы.

Аморфность их власти внутри Орды подчеркивает, скажем, влияние правнука Джучи, представителя побочной ветки Чингизидов, бекляри-бека Нохоя/Ногая, который, держа под контролем несколько родов, вёл вполне самостоятельную внешнюю политику и беспрекословно управлял доходами с территории бывшего Дешт-и-Кипчак в Северном Причерноморье, и в Крыму, фактически не подчиняясь центральной власти.

Внешняя политика этих людей тоже носила более личностный характер – они заключали индивидуальные союзы с египетскими султанами, традиционными ордынскими союзниками, наводили контакты с Византией и восточноевропейскими королевствами, вступали в политическую борьбу на своих границах. Ну и, конечно, принимали самое активное участие в политике номинально существующей Империи, участвуя в интригах многочисленных улусных властных группировок в дележе власти.

После Токты, который, по мнению Почекаева, является создателем единой и стабильной державы (тезис интересный, и, быть может, сомнительный… в любом случае, самого факта выпуска монеты маловато для подобных выводов, в конце-концов, было бы неплохо побольше узнать об институтах управления и контроля, или хотя бы получения доходов), в XIV в. начался новый период в истории Орды. Это эпоха Узбека и Джанибека считается расцветом Золотой Орды, однако Почекаев не совсем с этим солидарен. Так, Узбек с его точки зрения был слишком непоследователен в государственных делах, постоянно влезая в авантюры, дорого стоившие его землям, и практически не приносящие пользы, и даже потери, славой же своей он обязан мусульманским авторам, высоко ценившим Узбека как покровителя ислама, и показной, кричащей роскошью сарайского двора. Примерно тоже касается «доброго царя» Джанибека, впрочем, бывшего более успешным во внешнеполитических делах… Однако его правление ознаменовалось началом загадочного упадка Золотой Орды, по некоторым версиям, из-за жестокой эпидемии Чёрной смерти (середина XIV века), и/или экономического кризиса.

Третья эпоха – долгий, столетний упадок, время временщика Мамая, пытавшегося удержать распадающуюся державу, его противники из различных частей державы – Пулад-хан и сын его Арабшах, перетягивающих канат власти в свою сторону… И, конечно, Токтамыш, который вытащил державу из «Великой Замятни», чтобы вогнать её в новый, ещё более глубокий кризис, который после его смерти, во время владычества Идигу / Едигея окончательно развалил на части Орду. Агония Джучидов длилась до 1528 года, когда умер последний хан, способный претендовать на единое владычество – Шейх-Ахмад…

Как описательна рецензия, так описательна и вся книга. Пожалуй, самое ценное в ней – попытка взгляда на историю Орды не с точки зрения богомольной Руси, улусника или союзника, как там в разных версиях, а с позиции её правителей-предводителей. В силу военного характера власти и большой активности на международной арене Почекаев, как вы заметили, уделяет основное внимание внешней политике, союзам и воинам, в которых гораздо было участвовать это политическое образование. С этого ракурса история Руси действительно выглядит несколько по другому, как побочное, хотя и важное направление ханской политики, расценивающей её как источник средств для своих авантюр. Ордынские ханы весьма быстро втянулись в интриги ближневосточных династий, много лет боролись за власть в Закавказье, вместе со своими египетскими союзниками выступали против иранцев. Активно участвовали они и в хитросплетениях отношений, охватывавших интриги Чингизидов других улусов, боролись за власть на западе, интересы ханов захватывали многие районы восточных Балкан, вели они своё наступление и в Литве, хоть и спорадически, вступали в противоречивые взаимоотношения с венецианцами и генуэзцами в Крыму. Ордынские ханы были очень и очень активны вовне, даже во временя Великой Замятни… Но что в это время творилось в стране?

Но главное: что они пытались создать? Книга Почекаева и не пытается дать ответ на этот вопрос, но мы попытаемся. При ознакомлении с биографиями ханов становится ясно, что они выступали как обычные светские военные правители, как, например, турецкие султаны – пытались расширять свою личную власть, раздвинуть границы своего влияния. Джучиды – истинное воплощение Золотой Орды — были сами по себе, а подконтрольные им территории – сами по себе, особенно это касалось регионов с многочисленным осёдлым населением. Золотая Орда – это власть потомков Джучи и их родовых связей, в их мире не было понимания о властных институтах и управлении. Поэтому, при ослаблении рода Джучидов, при появлении противоречий между отдельными его ветвями, держава и распалась – у неё не было реально никаких скрепляющих элементов. После этого разрозненные территории и были поглощены идейным наследником ордынских ханов – русскими князьями-царями, черпнувшими от их принципов так много…

Рецензия на книгу Л. Строевой "Государство исмаилитов в Иране XI-XIII вв." — https://alisterorm.livejournal.com/16790....

Рецензия на книгу И. Кона "Открытие "Я" — https://alisterorm.livejournal.com/17386....