…Итак, Египет в конце IV тысячелетия наконец-то собрался в кучу, и над светлыми водами Нила наконец-то засиял благостный свет цивилизации…

Ой ли? Не так всё просто. Далеко не сразу взлетели к небу монументальные постройки, не сразу появились доблестные воители на колесницах, и древнеегипетские иероглифы тоже не сразу превратились в ту многоцветную палитру, которую мы можем видеть на стенах, сложенных в более поздние времена. История Древнего Египта – весьма тонкая область, специфика источников и сложность их интерпретации очень и очень велика, и выводы учёных частенько разнятся друг с другом.

К нашему глубокому несчастью, е египтологией в России вообще всё обстоит сложно. О школах можете даже не вспоминать – как мне объясняли члены египтологической «тусовки», есть «группы по интересам», которые собираются вокруг одного какого-то исследователя, причём между группами существует весьма напряжённые отношения, которые, как мы понимаем, нескоро заставит их объединится для какого-либо общего дела. Да и количество людей, по словам некого известного филолога-культуролога, по нелепости занесённого в Саратов, знающих достаточно хорошо древнеегипетскую иероглифику, оставляет желать лучшего – всего несколько человек…

Поэтому отношение к Алексею Кролу, сотруднику Центра Египетских Исследований РАН, весьма неоднозначное – это видно даже через нашего друга Гугла. Его частенько критикуют за слабую концептуальность работ, за плохое знание археологии, за путаницу в историографической части… Но слушать других – себе дороже, нужно разбираться самому. И вот я, мелкопоместный медиевист из города Саратова, решил в очередной раз залезть в проблемы политогенеза древнейших государств, и пытаюсь разобраться с Кролом сам…

Насколько я понимаю, Крол и не собирался брать так широко. Он писал свою диссертацию о ритуальном «празднике хвоста» — хеб-сед (http://www.dissercat.com/content/voenno-p...), и собирался рассказать в своей книге о его корнях. Сюжеты хеб-седа частенько встречаются на палетках древнейших династий Египта, и всего делов – проследить, когда эти изображения появляются, и как их можно интерпретировать. Однако одно цепляется за другое – попутно нужно многое объяснять. Откуда вообще взялись династии, что из себя представлял Египет в первые века своего существования, каким образом энеолитические, практически неолитические племена выросли до одной из самых культурных цивилизаций своего времени? Так рос материал, и в результате книга стала называться не «Хеб-сед», а «Египет первых фараонов», где излагается много весьма любопытной информации.

Первое: предпосылки складывания государства. Здесь сталкиваются между собой целые ворохи теорий. К кому принадлежат правители «додинастийной», и позже – «раннединастийной» эпохи? К автохтонам, или пришлым мигрантам? Антропология однозначно подтверждает факты миграций в долину Нила на протяжении IV тысячелетия, но были ли они основателями государства, полито- и культурогенетами этого периода? Нам известно, что на территории культуры Нагада в середине IV тысячелетия поселения разрастаются, усложняется их культурный слой, увеличиваются находки ремесленных изделий, более сложными становятся росписи на стенах, палетках, печатях. Инвентарь гробниц становится богатым и сложным. Проблема в том, кто же в них похоронен, автохтоны или пришельцы? Нет однозначного ответа, и Крол не склоняется ни к одной из версий, просто осторожно намекнув, что предпочёл бы пройтись в середине. Но все основные концепции, даже весьма экзотические (вроде правящей элиты из Индии) он перечислил.

Второе: объединение. Тоже спорно. Опять две основные версии: либо египетские «номы» мирно собирались потихоньку в кучу, либо носители культуры верхнеегипетской Нагады пришли в Дельту и завоевали её. Представить, что подобный процесс может быть мирным, сложно. С этим соглашается и наш автор: с его точки зрения, объединение было именно военным… тем паче, что это отвечает его концепции хеб-седа.

Третье: собственно, первые фараоны. Тут традиция богатая, и начинается она от Геродота и Манефона. Впрочем, на памятниках той эпохи предстаёт немного иная картина – так, легендарный Менес испаряется, вместо него появляются аж два человека: Хор Нармер и Хор Аха, количество правителей увеличивается, их деяния становятся более подробно известными… Как я уже говорил, здесь очень тонкая грань, в силу ненадёжности материала. Погребальные палетки, ярлыки, стелы, настенные рисунки-иероглифика – вот всё, что рассказывает нам об этих давно умерших людях. Где здесь правда, а где – просто рассказ о том, что должно было быть? Расшифровать события пятитысячелетней давности очень сложно, хотя стоит порадоваться уже тому, что мы хотя бы знаем имена этих фараонов. Крол честно пытается восстановить основные события правления каждого из них, но скудной информации палеток, печатей и ярлыков с трудом хватает по страничке на каждого… Спасибо и на том.

Наконец, сам хеб-сед. Согласно поздней традиции, на 30 году првления фараон в специальном храме садится на трон, где его повторно коронуют, коронами Верхнего и Нижнего Египта, после чего он посещает храмы богов, приносит жертву, и совершает ритуальный бег, символически обегая свои владения, и стреляет из лука.

Здесь Крол бросает вызов уже изрядно покрытому плесенью этнографу Джеймсу Фрэзеру, который своей «витальной теорией» интерпретировал хеб-сед как пережиток прошлого, когда этот ритуал позволял определить, в силах ли вождь-царь управлять своим племенем, или он уже стар и немощен? В общем, хеб-сед – ритуальное убийство недостойного царя, лишённого покровительства Нечер. Однако, как утверждает наш автор, у этой концепции нет доказательств, кроме этнографических параллелей, а источники самого Египта говорят об ином.

По мнению Крола (он его приводит, опираясь на Бориса Пиотровского и буквально трёх западных египтологов), хеб-сед – праздник власти, символ владычества над землями Кемта. Ранние варианты хеб-седа, изображённые на палетках и прочих памятниках, включают изображения фараона, поражающего своих противников, что означает его победу над ними.

Конечно, египтологу виднее, но, мне кажется, с интерпретациями нужно быть осторожнее. Благо, книга содержит иллюстрации, и виден материал, на основе которого делаются выводы… Повторюсь, он весьма тонкий и ненадёжный.

Итак? Плюсы: обширная историография, в особенности – зарубежная, подробный экскурс в концепции египтологии прошло и современности. Сравнительно лёгкий язык изложения. Масса интересной информации об археологии, антропологии и источниковедении Древнего Египта.

Минусы: во первых, излишняя «очерковость» книги. Это её основная слабость – она распадается на ряд эссе, каждое из которых интересно и самобытно, но они не объединяются в одну, цельную картину, чего, в общем-то, и ждёшь. В особенности это касается приложений – неужели нельзя было этот материал подать в рамках монографии, от этого она стала бы только последовательнее и полнее? Неясно. Во вторых: излишне короткие археологические и источниковедческие описания. Каждый из памятников весьма сложен, и его нужно бы поместить в более обширный контекст, однако этого практически не происходит. Автор старается уделить внимание памятникам, но получается это отнюдь не всегда. В третьих – достаточно размытая позиция автора по ряду принципиальных вопросов – твёрдо он говорит только о хеб-седе, большая часть остального рассыпается в историографических экскурсах, хотя и не во всех случаях.

В итоге: интереснейший экскурс в историю изучения антропологии, политогенеза, археологии, источниковедения Древнего Египта. Конечно, есть вопросы к интерпретации, но я не имею право говорить о них много – просто принимаю то, что есть. Если есть желающие оспорить – Бога ради.

«Воистину: людей стало мало, [а] повергающие брата своего наземь повсюду. Убегает знающий об этом [без устали]. Воистину: сын мужа сделался человеком, которого не знают. Сын жены его стал сыном его служанки. Воистину: чужеземной землей стала страна. Номы [разгромлены]. Варвары извне пришли в Египет. Воистину: достигнуто... Нет [больше] нигде людей»

(Речение Ипувера)

Всё таки тяжёлое это время – эпоха перемен. Даже в рамках одной цивилизации, когда одни структуры разрушаются, когда им на смену приходят другие – это даже касается парадигм сознания. Какие-то конструкты могут долго выживать – давайте вспомним, как долго население варварских королевств и последующих держав верили, что они живут в составе Римской империи. А какие-то – могут и рушится… Тогда их очень трудно восстановить.

…А в Саккаре от такой эпохи перемен осталась одна пирамида. Безымянная. Нет уверенности у исследователей что эта небольшая постройка принадлежит именно Мерикаре, сыну Хети, которому она обычно приписывается, однако иных подобных построек этой эпохи не сохранилось. Этой эпохи?

Неудивительно, что древняя пора Египта представлялась Золотым веком. Фараоны возводили себе циклопические поминальные храмы, берега Нила кишели народом, урожаи были богаты и обильны. Можно только гадать, насколько удобным и компактным был для египтянина этот мир, где настоящей землёй был только Кемт, а всё остальное было Пустыней. Где тебя оберегали боги, а божественный фараон всегда мог с ними договорится, ведь он – и сам из их числа, он общается с ними, он ими даже повелевает, как равный.

Третье тысячелетие до нашей эры идёт к концу. Настала смута. Неурожаи, вторжения «мерзких азиатов», поражения владык Кемта, которые в принципе были непобедимы. Каково было осознать, что твой владыка – обычный человек? Что он может быть неугоден богам? Что же это выходит – фараоном может быть любой, кому они покровительствуют? То, что ранее не требовало обсуждения, отныне стало предметом дискуссии – легитимность власти фараона. Пошли смуты, номы восстали. Каждый желал быть владыкой, сыном Ра. И только Гераклеополиты, X династия (XXI-XX вв.), практически смогли объединить разорённую страну. Но с каким трудом они восстанавливали потерянную столетия назад легитимную божественность фараоновой власти… Не вышло – фиванский «номарх» Небхапетра Ментухотеп сделал всё, чтобы его предшественников забыли в веках. Историю пишут победители, но сама история проигравших похоронить не даст.

Аркадий Демидчик обратился к изучению крайне любопытного источника – «Поучению Мерикаре Хети», в которой отец-фараон из династии Гераклеополитов излагает основы искусства правления своему сыну. Источник не новый, в египтологии известный, однако Демидчик решил подойти к нему с другой стороны – он поместил его в широкий контекст духовной и политической культуры своего времени, дал истолкование наиболее сложным местам перевода, и попытался увидеть за хитросплетением иероглифов живых людей.

Его книга имеет вполне конкретную цель – в ней автор изучает, как сложилась система гераклеополитской монархии, точнее – её доктрины, её культурной категории. Конечно, сравнивать можно только с древним царством, поэтому Демидчик рассматривает монархию в двух плоскостях – в современном Мерикаре обществе и эпохи несколькими столетиями ранее.

Давайте для начала расставим акценты. Как пишет Демидчик, Земля для египтянина – то, что создано для нужд богов. Ра, Солнце, установило здесь ему необходимый порядок, и люди, желая этот порядок поддерживать, обязаны были совершать определённые ритуалы, общаться с богами. Вернее сказать, вся жизнь и была большим бесконечным ритуалом-взаимодействием с Нечер, главным исполнителем, проводником которого являлся богочеловек – фараон. Безусловно, он был носителем совершенно особых качеств, которые и позволяли ему властвовать над долиной Нила – качеств сакральных, божественных. Именно такая связь, подчёркивает автор, делает Кемт единственным государством на земле, весь же остальной мир – это просто его окраины, которые, по какому-то недоразумению, не подчиняются глобальной жизни-ритуалу.

Отец Мерикара понимает, что далеко не всегда фараон равен богам, и, как показывает опыт смут и природных катастроф, далеко не всегда способен ими управлять. С идеей «сыновей Ра» тоже не особенно клеилось то, что ряд предыдущих династий прервали своё существование, порой весьма неприятным способом. Следовательно, фараон скорее служит богам, а не повелевает ими, и не является равным им. Отныне главное – это соблюдение «маат», вежества по отношению к богам, сохранению баланса с ними. Угождения им.

Для этого фараон был обязан соответствовать своему посту – с точки зрения морали. Если ранее его поведение не осуждалось – не будешь же ты осуждать наводнение или грозу? – то теперь правитель ограничивал сам себя в своей абсолютной власти с точки зрения морали, с точки зрения права. Демидчик даже осторожно утверждает, что отныне отношения между фараоном и бюрократией предполагали обоюдные обязательства.

Изменилось отношение и к иным народам. Фараоны обнаружили, что способны проигрывать битвы чужеземцам, и это существенно подкорректировало само «внешнеполитическое» мышление египтян – отец Мерикара пишет, что азиатов невозможно победить до конца, можно только защищаться о них, обдумывая каждый свой шаг – ибо далеко не всегда «Сын Солнца» способен одержать победу.

Демидчик написал книгу на весьма интересную тему – о перевороте в коллективном сознании египтян, изменении восприятия абсолютно божественной царской власти и её носителя. Помимо указанных тем, в книге много интересных фактов о культуре египтян , скажем о ритуальном убийстве своего противника через глиняные черепки с его именем, о «кладбищенском обычае» врать с три короба о своих достоинствах и достижениях, о чаяниях и стремлениях простого египетского чиновника.

Пожалуй, серьезные вопросы к книге возникают по части сравнения доктринальных систем. Автор пытается провести параллели с Египтом в Японии и Китае, что выглядит достаточно поверхностно и неубедительно. Кроме того, мне кажется, что стоило более подробно осветить доктрины Древнего царства, а также Среднего – об этом в книге есть, но, думается, недостаточно подробно.

По жанру эту книгу можно отнести, отчасти, к «новой политической истории» — изучению культурного содержания политических ритуалов и доктрин. Автор сильно рискует, берясь толковать столь мало изученный и слабо подкреплённый источниками период, однако ему, отчасти, удаётся проникнуть в тайны египетской культуры. Большой плюс – изучение конкретного источника на родном языке, и расшифровка его субъективной терминологии, изучение контекста его возникновения, а также использование в нужных местах археологии.

Однако книгу не стоит читать тем, кто впервые обратился к истории Древнего Египта, или знает его только в рамках передач г-на Склярова. Для начала нужно прочитать более общие очерки, касающиеся истории Египта, его культуры и социально-экономических отношений. Тогда это будет иметь смысл.

Поучение пятого гераклеопольского государя царевичу Хети, будущему царю Мерикара — http://ru-egypt.com/sources/pouchenie_ger...

Лапина З. Г. . Учение об управлении государством в Средневековом Китае. Москва. Наука. Главная редакция восточной литературы .МГУ. 1985г. 384с.илл. твердый переплет, обычный формат.

Историки, занимающиеся историей Китая, чаще всего идут по пути её иллюстрирования. Очень много работ, которые показывают политическую историю, масса тех, кто показывает причудливые культы и обычаи этого народа. Это интересно, конечно, но как мы поймём эту цивилизацию, если будем изучать отдельные, небольшие курьёзы?

Есть и другие вещи. Чтобы понять чужую культуру, нужно вникнуть в саму её суть, понять тот язык, через который они реализуют свои представления об окружающем. В конце концов, недаром учёные тратят многие годы на лингвистическую подготовку. Хорошие традиции, заложенные в языкознании продолжились и в советские годы – несмотря на многие и многие репрессии в отношении известных учёных. Традиции до сих пор живы в нашей синологии – большое спасибо тем, кто выдерживал её все эти годы.

Может быть, именно поэтому книга Зинаиды Лапиной получилась такой… немарксистской? Казалось бы, всё на месте, и ссылочки на Первоисточники, и обязательная лёгкая критика «буржуазной» историографии… Однако, прекрасно зная, что дальше первой главы цензор эту муть читать не будет, Лапина писала уже своё. Она не стала фантазировать насчёт феодальной системы, не впала в рассуждение об эксплуатации крестьянства и классовой борьбе.

В центре исследования – трактат XI в., экзаменационное сочинение, написанное чиновником Ли Гоу, которое именуется «План обогащения государства, план усиления армии, план успокоения народа». Большая часть учёных даже сер. 80-х, в которых была написана книга, просто повыдёргивали бы из трактата цитат, разбавив Марксом, и написали бы пафосное сочинение об усиливающейся феодальной эксплуатации и прогрессивности Ли Гоу. Однако Лапина не такова. Её интересует причудливая вязь иероглифов, тот смысл, который в них вкладывал автор.

В современном китайском языке понятие «цзин цзи» означает экономику, и примерно совпадает с западным. Часто его экстраполируют и на прошлое. Однако, как это часто бывает, биномом «цзин цзи» просто обозначили то, что не имело прямого аналога в сознании конфуцианца. В средневековых текстах это понятие содержит в себе целый комплекс различных понятий.

Главное для конфуцианца – семья. Чжин Гоу – государство – это большая семья. Тай Цзу – глава семьи. Тот, кто является проводником воли Неба, носитель благой силы Дэ. Он должен держаться «цзин цзи». Это не просто «экономика». Это целый образ мыслей. «Цзин цзи» — это стремление к бережливости. Бережливость ведёт благородного мужа к совершенствованию. Благородный уж будет всё делать для процветания других, и использовать своё богатство во благо. Низкий человек будет копить богатства и обирать окружающих. Либо безудержно тратить всё на бездумные развлечения. Это неприемлемо для

Конфуцианца. Он должен стремится к совершенству во всём. Если все будут на своих местах, а благо будет распределятся по справедливости, когда каждый будет помогать каждому – тогда наступит гармония в обществе.

Сразу становится ясно, что Ли Гоу, конечно, идеалист. Он пишет о том, как должно быть, и многие слова из его трактата так и просятся на цитаты. Однако он верить в Дао, в путь, ведущий к совершенству, верит, что люди осознают и поймут цену идеалам Кун-цзы.

В целом, книга Лапиной представляет из себя суховатое источниковедение, с подробным лингвистическим анализом. Стороннему читателю лучше вообще не стоит браться за эту книгу – мне, знакомому с Китаем только по университетскому курсу и паре обобщающих рбот, пришлось тяжело. Однако если вы готовы к сложностям восприятия – пожалуйста. В любом случае, понимать китайскую культуру вы будете чуть-чуть лучше.

В конце 70-х годов Арон Гуревич активно работал в направлении исследования народной культуры. Он был историком-аграрником, однако обнаружил, что для полноценного исследования социальных отношений Средневековья необходимо понять, как мыслили и о чём думали его непосредственные носители – простые крестьяне и горожане. Результатом этих размышлений и стали два труда, содержащиеся в сборнике.

1. Проблемы средневековой народной культуры (1981).

В общем-то, проба пера. Гуревич не стал обращать внимания на Иоанна Эуригену и Герберта Орильякского, на Альберта Великого и Фому Аквинского. Это авторы специфические, рассуждающие о высоких материях, глубоко безразличных простым людям этой эпохи. Как же быть? Тогда берём более расхожих и популярных, но менее «классических» авторов – Цезарием, Арелатского и Гейстербахского, берём средневековые проповеди, покаянные книги, описания посмертных «видений», назидательные рассказы и повести. Логика понятна. Эти произведения писались вовсе не для того, чтобы внести весомый вклад в теологию – они рассказывали о том, что им было понятно и близко. И, само собой, они ориентировались и подстраивались под вкусы паствы, чтобы донести до них прописные истины.

В целом, конкретно здесь Гуревич ставил задачу объединить ряд своих очерков о народной культуре, и вступить в разрушающий спор со старыми и, как считал историк, отжившими своё концепциями. Так, им была полностью раскритикована концепция «карнавально-смеховой культуры» Бахтина, концепция восприятия смерти Филиппа Арьеса также была признана им механистической и неудовлетворительной. Вообще, Гуревич нещадно воюет с «анналистами», у которых, по утверждению многих наших историков, он полностью «плагиатил» свои труды. Достаётся и Жаку Ле Гоффу, и Эммануэлю Ле Руа Ладюри, и прочим. Гуревич не выносил механистического взгляда на культуру, с опаской относился к обощениям.

Здесь же – сугубое источниковедение, ни больше, ни меньше. Берётся некий сюжет, который можно проследить в названных популярных трактатах, и те из них, что имеют преемственность через века, разбираются в подробностях.

Пример – отношение крестьян к святым. Многие святые в Средневековье почитались значительно выше Христа и Богоматери. Народная вера имела очень причудливый облик, их картина мира не отличалось продуманностью, была не особо логичной и противоречивой. Крестьяне вполне могли признать святой борзую собаку, спасшую ребёнка от змеи. Могли устраивать пляски в честь покровителя урожая, и даже приносить ему жертвоприношения. По их представлениям, святой за невыполнения обязательств перед ним мог буквальным образом выбить ослушнику зубы…

Ещё – отношения к греховности, чужой и собственной. «Покаянные книги» Раннего Средневековья содержат немало информации на эту тему, описывая грехи и епитимьи, накладываемые на отступников. Или, допустим, «видения», в которых записывали рассказы людей, якобы побывавших на том свете, и описывающих загробный мир в красках. Сборники проповедей позволяют нам понять, что рассказывали им священники в церкви, тем языком, теми образами и примерами, которые делали теологические изыски пригодными для мышления слушателей.

Книга, таким образом, скорее концептуальная и источниковедческая. Автор старается по крупицам вытащить из источников сведения о народной культуре, о представлениях и ментальности. Конечно, в какой-то степени это удаётся – книга вышла яркой и богато иллюстрированной цитатами из сочинений той эпохи. Однако это является одновременно и препятствием – разбросанные во времени и пространстве источники создают весьма и весьма отрывочную картину. Конечно, её хватает для опровержения старых концепций, которые противоречат конкретному материалу… Однако предлагает ли Гуревич своё видение?

2. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. Exempla, XIII в. (1989).

Тема – та же самая, только источники другие. Когда проповедник излагал проповедь своим прихожанам, крестьянам и горожанам, он не мог всё время посвящать изложению теологических изысков. Простому народу не нужно знать ни споров о filioque, ни о природе греховности в Писании. Всё было проще. Проповедник должен был наглядно объяснить слушателю, что если он будет грешить, он будет наказан. Вот и всё.

Причём пугать «гибелью души» было, в общем то, бесполезно, абстракции большинство людей не понимает и в наше время. Этому и посвящены были exempla – нравоучительные историйки, вставлявшиеся в проповедь, для лучшей иллюстрации сказанного. Нерадивый монах проспал мессу? Что же, его будит удар в челюсть, нанесённый спустившимся с креста Мессией. Ростовщик отказывается покаятся в своём чёрном деле? Ну, деньги, им «заработанные» за жизнь, вполне материально ложатся на чашу с грехами, и черти утаскивают его в ад, настоящими вилами к настоящим кострам. Это было близко и понятно слушателям.

Впрочем, задача проповедника – не только пугать. Он должен был донести мысль, что спасти душу может каждый, и каждый может вступить в противоборство с нечистой силой, ведь Божья Воля – всё равно сильнее. Так, монашка, ставшая блудницей, возвращается под занавес жизни в родной монастырь, как ни в чём не бывало – сама Богоматерь прикрывала её отсутствие, надеясь на искупление.

Exempla – невероятно ценный источник для нас, современников. Конечно, это кривое зеркало эпохи, ведь эти проповеди проходили через сознание монаха, священника, который просто хотел объяснить верующим свою веру. Поэтому и женщина в них – «сосуд зла», и все еретики – мерзее и отвратительнее иноверцев. Однако многое в них не вписывается в классические церковные каноны – так, вопреки теориям Арьеса и Ле Гоффа, именно в источниках, подобных exempla, впервые появилось, по сути, понятие чистилища, «purgatorio». Этот импульс, по мнению Гуревича, пришёл снизу, как и многое, описанное в этих источниках.

Должен сказать, что эта книга – безусловная удача автора, видимо, одна из немногих книг по «народной культуре», написанных на достаточно надёжном и чётком материале. Фронтальное изучение источников, принадлежащих примерно к одному времени – что ещё нужно? Само собой, нельзя назвать выводы автора бесспорными –слишком много посредников между нами и людьми Средневековья. Но обратиться к этому труду, безусловно, следует.

Коран – очень интересная книга. Можно сказать – судьбоносная. Из сборника сур, иногда нелогичных и противоречивых, выросла целая религия, создавшая сомн учёных, поэтов, писателей, мыслителей, и навеки впаявшаяся в мировую культуру. Именно Коран стал символом могущественной и богатой цивилизации, которая ярко блистала в эпоху Средневековья, на которую с завистью и интересом косился весь христианский мир. Коран встал в одном ряду с Библией, Бхагават-Гитой, Торой – виднейшими религиозными текстами мира. Как получилось, что эту великую книгу в наше время попросту не знают даже самые искренние верующие мусульмане? Почему искажённый текст Корана всё чаще и чаще служит оружием в руках поджигателей воин?

Проблема вся в отсутствии понимания. Да, Коран – сложная книга, он рождался в непростую эпоху, у народа своей специфичной культурой, тем более, что в него впитались черты самых разнообразных верований и картин мира. Коран нужно изучать, и здесь религиозная вера уходит на второй план – необходимо понять и осознать, что это за явление.

И вот – питерский коранист Ефим Резван, СНС Кунтскамеры, выпускает в 2001 году книгу «Коран и его мир», сразу на нескольких языках, в Англии, Франции, Египте, Иране. Взоры исламоведов по всему миру оказались прикованы к этому уникальному, имеющему мало аналогов изданию – настолько хорошо изданной, настолько информативной книги не было уже давно. Несмотря на то, что она имеет скорее светский, нежели религиозный характер, образованное мусульманское сообщество обратило внимание на это издание, а Аятолла даже наградил автора Национальной премией Ирана.

Дело в том, что автор хорошо знал, о чём писал. Изучение Корана и арабской словесности – дело его жизни, и Резван имеет плотную сеть научных контактов и с учёными Европы, и Ближнего Востока. Да и большинство муфтиев России – его хорошие знакомые, все они в какой-то мере учувствовали в создании книги, обсуждая, уточняя, подсказывая. Возможно, именно поэтому в книге глубоко проработан вопрос о языке Корана.

Собственно, о концепции. Возможно, книга была принята сообществом мусульман отчасти и оттого, что автор –сторонник аутентичности текста Корана, так же как и большинства хадис, в отличие от многих гиперскептиков, полагающих его продуктом более позднего творчества. Также Резван признаёт подлинность большинства хадис. Конечно, эти выводы сделаны не на пустом месте. Анализ языка и основных понятий Корана – одна из основных частей книги. Здесь работа, должен сказать, довольно сложная. Во первых – необходимо было доказать связь терминологии Корана с доисламским арабским языком и эпиграфикой, коих памятников, слава Богу, сохранилось в достаточном количестве. Резван считает Коран новым этапом в развитии арабской словесности, и, в принципе, доказывает это на конкретных примерах. У меня, конечно, это вызывает здоровый скепсис – достаточно сомнительно, что подобный текст не отшлифовывался с течением лет и после смерти Мухаммада, однако автор этой темы несколько избегает. Другое дело, что сохранившаяся в Коране этносоциальная терминология восходит к эпохе доисламской, что отчасти и доказывает его аутентичность.

Вообще, главное для Резвана – это показать настоящие, подлинные коранические истины, без какого-либо искажения. Поэтому он и пишет об элементах мистического оккультизма, оставшегося в книге, и об этикете и социальных нормах, в чистом виде представленных в тексте. Суры Корана несут в себе срез религиозно-социальной реальности своего времени, и все указанные категории принадлежат Аравии Раннего Средневековья. Впрочем, как показывает автор, суры и айаты книги уже при жизни Мухаммада стали использоваться в колдовских ритуалах и заговорах, а при воцарении Омеййадов упрощённый «маликский» аравийский придворный этикет Праведных Халифов уступил место персидской пышности и бюрократии.

Вторую часть своей книги Резван как раз и посвящает тому, как был унифицирован и дошлифован до канона, каким образом проходили первые столкновениями между Омеййадами и сторонниками покойного Али, в числе обвинений которых содержалось и такое, что бывшие враги Пророка исказили Коран. Впрочем, обвинения остались бездоказательны. Однако существует нюанс в виде так называемого «Корана Усмана», якобы составленного непосредственно со слов мухаджиров Пророка. Резван – историк-архивник прежде всего, поэтому он подробно разбирает найденный в одном из среднеазиатских кишлаков древний список Корана, который, по преданию, и являлся вышеозначенной рукописью. На нём даже якобы были пятна крови Усмана, которая забрызгала список во время его убийства. Несмотря на то, что рукопись была датирована парой веков позже, её анализ много сказал автору и о унификации текста книги, и о её символическом значении для мусульман. Много места Резван посвящает и формированию «калам» — классического богословия суннитов, а также возникновению традиций составления хадис и толкований Корана – «тафсиров», которые пишутся и по сей день.

В конце книги Резван разбирает другие проблемы – издание и распространение Корана в мусульманских странах со времён Средневековья (благо, в питерском ИВ очень богатая библиотека коранических текстов), а также история восприятия, толкования и издания книги в Европе и России, показывая неоднозначность и сложность отношения христианских стран к иной цивилизации. Не обходит он вниманием и вопросы современности – в частности, проходится по чеченским идеологам «газавата», обвиняя их в вульгарном и искажённом понимании их же священного писания.

В заключении скажу вот о чём. Скажу честно, я не знаю, как верующий мусульманин воспримет эту книгу – в конце концов, многие вещи, здесь написанные, противоречат традиции. Однако то, что сам аятолла Ирана предоставил Резвану высшую государственную награду, говорит о многом. Значит, автору удалось понять Коран, удалось проникнуть в его суть и его историю. Именно поэтому я могу всячески порекомендовать эту книгу всем, кто захочет побольше узнать о неискажённом, подлинном исламе.

P. S. Оригинальное издание сопровождается CD-диском с речитативами различных аййатов Корана, данные в разных стилях. Думаю, это будет полезно для тех, кто изучает арабский язык.