Как известно, бренное тело распавшейся Римской империи дало жизнь современной Европе, сохранило и трансформировало античное наследие, образовав на таком густом замесе культуру современности. Синтез римского и варварского создал причудливый облик Европы средневековой – яркой и страшной цивилизации, переполненной, с одной стороны, кровью и насилием, с другой – невероятной социальной динамикой и духовными взлётами.

Истоками этой цивилизации послужили эфемерные варварские королевства, покрывшие своими границами остатки романского населения, вбираю потихоньку их культуру и обычаи. Однако как это происходило? В процессе становления Европы много неясного. Каким образом, в нескольковековом промежутке, отделяющем бурный расцвет Medieval Avum, сложились государственные институты, социальные слои, духовные учения, одновременно и похожие и непохожие на предшествующие?

Отчасти на этот вопрос ответила книга Марка Блока «La feodale social». Она показала эпоху IX-XIII веков как время невероятной социальной динамики, настоящего цивилизационного взрыва. Изданная в 1940 году книга определила направление исследования для многих историков и Франции, и других стран. Несмотря на то, что школа «Анналов» частенько обходила стороной исследования подобного толка, определённые круги историков продолжили это комплексное исследование социума. В середине 60-х гг. историки Р. Бутрюшь и П. Лемерль запустили серию «Nouvelle Clio», посвящённые самым значительным процессам в истории. Тему становления Европы, конечно, не могли обойти, и предложили историку-германисту Люсьену Мюссе написать пару обобщающих томов по этой проблеме. Так возникла знаменитая трилогия Мюссе, посвящённая межэпохальным миграциям…

Надо отдать должное французу – поставленную задачу он понял правильно. Не стал растекаться мыслью по древу, а просто деловито, сжато и по пунктам набросал общую картину состояния изучения того, как складывалась политическая, социальная, вообще цивилизационная специфика Европы. Без методологии здесь нельзя, и Мюссе взял за отправную точку проблему синтеза варварского и римского, пришлого и устоявшегося. Книга, которую я сегодня описываю, рассказывает нам об эпохе с IV по VII вв., основной волне германских нашествий.

Сначала, конечно, политическая история, событийная. Мюссе пытается максимально чётко подробно выудить из источников сведения о переселениях германцев через limes, о том, где, кому в каких границах римляне давали право на поселение (feadus), а кто просто приходил и брал – по праву сильного. Историку удалось классифицировать переселения в три этапа:

1. Гунны, аланы, готы (IV-V вв.)

2. Франки, аламанны, бавары (V-VI вв.)

3. Лангобарды, авары (VI-VII вв.)

Отдельно автор рассматривает проблему морской миграции в Британию, становление Англосаксонской цивилизации короля Артура.

В целом, конечно, этот раздел найдёт своих читателей – здесь максимально сжато и чётко показаны перипетии становления и развития варварских королевств, их история – часто ярка и короткая – и судьба. Конечно, здесь Мюссе касается и вопросов права – коротко – для того, чтобы показать, как выстраивалась линия взаимоотношений пришлый и местных, ведь далеко не всегда успевал начаться процесс интеграции.

Как бы то ни было, вторая часть – заметно интереснее. Политическая история варварских королевств была восстановлена в общих чертах историками-позитивистами позапрошлого столетия, а отдельные аспекты методологии изучения были предложена Марком Блоком. Здесь же Мюссе говорит о том, какие в дальнейшем могут быть перспективы исследования, какие проблемы стоят перед историком его времени. Конечно, прежде всего – проблема соотношения варварского и римского – во всех аспектах. Причём проблема эта – вовсе не однозначна. Нам сложно установить границы непосредственно народов германского языка, понять, какие взаимоотношения они имели друг с другом. Какова доля пришлого, германского варварства, и исчезло ли до конца варварство галльское, иберийское, бриттское? Что из себя представляли сами германцы – до и после пересечения Рейна? Какова роль арианства в истории элит варварских королевств, насколько сильно было его распространение и влияние? Как происходила организация населения, на разных социальных и этнических уровнях? Как действовало право германское и право римское, какие были здесь точки пересечения? Вопросов – море, ответов – с озерцо, и вывод Мюссе неутешителен, но строг – понадобиться ещё не одно поколение исследователей, масса региональных и проблемных работ, чтобы сделать хоть примерные обобщения…

Стоит помнить, что перед нами – книга 1965 года, то есть – пятидесятилетней давности. Уровень знаний, конечно, за полвека вырос, активно копают в Германии, Франции, Испании, Англии, открыты новые способы классификации топонимики, пытаются по новому взглянули на давно известные письменные источники. Несмотря на солидный возраст книги, её следует прочитать даже тем, кто считает себя великим специалистом в вопросах германского варварства. Во первых, здесь содержится одна из самых лучших реконструкций варварских нашествий – наиболее чётко структурированная и ясная. Во вторых – это замечательная возможность познакомится с методологией исследования истории. Мюссе сторонник комплексного анализа, и вопросы, им заданные, прекрасно показывают те методы, к которым пришли и западные, и наши, отечественные историки за годы практических исследований.

Слово «Марксизм» вызывает у русского любителя истории в основном две реакции – либо резкое сокращение лицевых мышц, выдающее желание плюнуть в область твоих ботинок, либо появление огня в глазах, выдающего стремление отстаивать свою Веру в Учение. Причём, зачастую, и те и другие не читали ни Маркса, ни Энгельса, ни Ленина, зная об узловых установках марксова метода только из косвенных источников в стиле «мне Рабинович напел».

А между тем марксизм сделал очень много для науки. Он поставил такие вопросы, какие ранее не привлекали внимание исследователей. Не имеет значение, был автор марксистом или нет, важно только то, что подчас исследования историков являлись реакцией на постулаты марксисткой историософии. Марксизм выступал за идею синтеза человеческой истории на основе отношений, складывающихся в процессе повседневного производства – проще говоря, работы на обеспечение своих естественных потребностей. Изучение общества в этом направлении дало определённые плоды – взять ту же русскую аграрную школу, испытавшую большое влияние марксизма, или востоковедческие исследования Дьяконова, Илюшечкина, Большакова и многих других. Можно ещё вспомнить работы Жоржа Дюби, Фернана Броделя, Эрика Хобсбаума.

Марксизм развивался на Западе – правда, там он не был Учением, и не подвергался жутчайшей вульгаризации и мозголомной пропаганде. Марксизм там оставался тем же, чем и был в реальности – методом исследования исторической реальности. И, далеко не свободный от чужеродных влияний, он претерпевал порой невиданные метаморфозы…

Перри Андерсон – один из главных теоретиков так называемых «новых левых». Это интеллектуал широкого профиля, в разное время высказывающийся о самых разнообразных проблемах современной философии, социологии и истории, правда, с разным успехом. Он бросал вызов французским структуралистам, обвиняя их в консервативности («Истоки постмодернизма»), критикует английских соратников-марксистов («Разногласия в английском марксизме»). В молодости же начинающий историк Андерсон предпринял амбициозный проект – написание, ни больше, ни меньше, истории возникновения современных европейских государств с точки зрения материализма. Книга называлась «Происхождение абсолютистского государства», и её должно было предварять небольшое введение, касающееся социально-экономической ситуации Средневековья. Однако Перри увлёкся, и в результате введение стало отдельной книгой, получившей название «Переходы от античности к феодализму», вышла она в 1974 году.

В чём особенность работы Андерсона? Во первых, его открытость. Для большинства отечественных марксистов она нехарактерна, автор же даже предпочитает их вволю критиковать, ссылаясь на многочисленные недоработки работ Бородатых Учителей. Он очень редко балует читателя цитатами из Классиков, предпочитая опираться не на букву, а на суть марксистского метода. Во вторых – знание языков. Библиография Андерсона, конечно, достаточно ограничена, но включает в себя весьма знаковые вещи – например, «Феодальное общество» Марка Блока, о котором автор отзывается в восторженных тонах. Знание русского языка позволяет ему познакомится и с достижениями нашей, отечественной науки – так, на него большое влияние оказали работы Елены Штаерман о кризисе античного общества. Он в курсе и дискуссий медиевистов по поводу феодализма – например, о дискуссии 1970 года по поводу разнообразия способов производства в Европе. Остаётся неизгладимое впечатление, что Андерсон также внимательно изучал и нашумевшую работу Арона Гуревича «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе» (1970), многие выводы у них весьма схожи.

Итак, о чём книга? Андерсон ставит себе задачу рассмотреть, каким образом произошло становление основных «общественных формаций» (не в классическом смысле) в Европе, какие силы воздействовали на их появление. Как материалист, Андерсон ставит во главу угла эволюцию, изменение способа производства и пропорциональное изменение «производительных сил».

Итак, стартовая установка – рабовладельческая формация, финальная стадия которой знаменуется становлением тупиковой закольцованной олигархической структуры, в которой главной производственной ячейкой становится крупная латифундия, с лежащим в её основе рабским трудом. Синтез с германскими элементами поле «Volkerwanderung», отличавшимися общинно-аллодиальной структурой хозяйства, породила ту систему, которая и именовалась «классическим феодализмом», возникшим к IX веку, с манориальной системой, бенефициариями, зачаточной феодальной лестницей и прочими прелестями жизни. Однако Андерсон говорит также и о пестроте укладов средневековья, напирая на совмещение самых различных хозяйственных элементов, от рабства до свободного аллодиального владения, считая это залогом самостоятельного развития сельскохозяйственных структур, породивших позже иной элемент, вырвавшийся из феодальной системы — город. Вопрос о региональных различиях между синтезированными элементами «формаций» автор разбирает особо.

«Раздробленный» феодализм «снизу», характерный для Франции, резко отличается от феодализма, навязанного «сверху», и автор это прекрасно осознаёт. Многообразие форм и укладов – такова суть эпохи средневековья, феодализма в чистом виде не существовало никогда, и каждая «общественная формация» — уникальный элемент эволюции способов производства. Хотя многое в теории Андерсона сводится к доле синтеза элементов различных «формаций». Скандинавия и Восточная Европа служат примером эволюции первобытнообщинных структур с незначительной степенью влияния средневековой синтезированной формации Западной Европы, причём в случае с Востоком одним из основных элементов недоразвитости феодального уклада служит «кочевничий тормоз». Сложные, мягко говоря, взаимоотношения осёдлых земледельцев и кочевых скотоводов породили неустойчивый баланс, эдакий симбиоз, который, правда, в течении Средневековья так и не перелился в полноценный синтез. В целом, по мнению Андерсона, развитие производительных сил и способов производства на Востоке Европы совпадают с Западными – что и характеризуется так называемым «вторым изданием крепостничества». Историю Византии автор оценивает по другому – с его точки зрения, здесь происходили обратные процессы. Вместо синтеза имперского рабовладельческого элемента с варварско-славянским, произошло взаимное отторжение и разложение общественных систем, приведший к распаду и разложению обоих, и быстрой ассимиляцией во время османской экспансии.

Скажу честно – это одна из лучших обобщающих работ, мне известных – наравне с «Проблемами генезиса» и «КСК» Гуревича, с «Феодальным обществом» Марка Блока, с работами Иосифа Кулишера. С отдельными положениями Андерсона можно спорить до бесконечности – благо материала хватает, неточностей, перетяжек, притянутостей здесь хватит на несколько поколений медиевистов… Впрочем, как и поставленных вопросов. Главная красота исследования заключается в лаконичности и чёткости концепции Андерсона – далеко не всем дано создавать подобные вещи.

Так что, весьма рекомендуется к прочтению – любому, кто интересуется историей средневековья. Взгляд с птичьего полёта, пуст даже и весьма смутный, всегда полезен, особенно когда взгляд направлен на какие-то глобальные вещи.

Наверняка каждый фантлабовец знает двухтомный словарь «Мифы народов мира», изданный в предпоследний год существования советской власти. Стараниями главного редактора (получившего государственную премию) это издание получилось настолько удачно сделано, что по сию пору остаётся популярным во всех городах России. Имя главного редактора – Сергей Сергеевич Аверинцев.

Ещё один «человек-оркестр» от науки. Начинал Аверинцев как филолог-классик (диссертация по жанровой характеристике Плутарха, школа Радцига), однако он никогда не оставался в рамках литературоведения как такового – он всегда работал над расширением своего кругозора и выработкой междисциплинарных подходов к истории культуры. Особенно, с юных лет, Аверинцева занимали проблемы истории раннего христианства, того, каким оно было задолго до разделения церквей, его развития в раннее средневековье. Знание античной литературы и философии, понимание их внутренней эстетики давало учёному огромный простор для изучения раннего христианства, ведь он понимал, что новая европейская цивилизация унаследовала от древности.

В 70-е годы Аверинцев плотно занялся проблемой рецепции античности в Средневековье. В отличие от своего друга Арона Гуревича, который считал основой европейской цивилизации преимущественно варварский компонент, германский, он продвигал идею глубокого переплетения античных и христианских традиций в культуре. Его труд вылился в большую и проработанную статью «Судьбы европейской культурной традиции в эпоху перехода от античности к средневековью», вышедшей в 1976 году в сборнике «Из истории культуры средних веков и Возрождения». Здесь он разбирал, каким образом остатки античной римской культуры, в особенности – культуры письменной – находили своё место в эпоху раннего средневековья. К этой же проблеме Аверинцев возвращался не раз, опубликовав ещё несколько статей по развитию латинской литературы. Однако с Византией вопрос был совершенно особый. В 1979 году он защитил докторскую диссертацию по филологии, посвящённую как раз рецепции античности в Византии, основываясь на тексте, который за пару лет до этого вышел под заглавием «Поэтика ранневизантийской литературы».

Вряд ли кто-нибудь будет спорить с тем, что культурное наследие Греции больше, чем римское. Несмотря на все колебания внутри Восточной Империи, гонения на язычников и крушение старых школ, античная философия и литература оставила огромный, можно сказать – определяющий след в византийском христианстве. Вот и Сергей Сергеевич взялся распутывать, каким же образом был совершен переход от античных традиций к средневековым. Не стоит забывать, что он – филолог с классическим образованием, поэтому индикатором перехода для него является литература, написанная на греческом языке в первые века существования Византии.

Над христианским грекоязычным богословием нависала исполинская тень античной эстетики, и они переплелись куда теснее, чем даже римское наследие – на Западе. Начиная от литературных приёмов, и заканчивая поэтической символикой – всё это в той или иной мере нашло своё отражение в византийской литературе. Конечно, несмотря на это литературное единство, между старой греческой философией и новой христианской традицией существовала и глубокая пропасть – в самом отношении к жизни, к миру, к тому, как они осознают свою судьбу. Именно поэтому ранневизантийская литература и философские трактаты зачастую сложны и запутанны – две во многом противоположные традиции, классическая греческая и ближневосточная христианская на этих страницах вступают во внутренний конфликт, оставаясь, по мнению автора, единым целым. Аверинцев даже отвергает характеристику Юлиана Апостата как «последнего эллина» — по мнению автора, даже в мировоззрении этого крайне любопытного правителя смешались неразделимо античная и христианская традиции.

Конечно, анализ самих по себе текстов вызывает определённые сложности – мне, историку по образованию, достаточно сложно вникнуть в исследование поэтики и эстетики текстов древности – всё таки это инструментарий скорее филологический. Однако Аверинцев далёк от того, чтобы ограничиться чисто филологическими методами. Он вторгается на поле философии, тщательно анализируя те направления мысли, которые развивались в Византии IV-VII вв., с одной стороны питаемые мощным движением неоплатоников, с другой – попадающей под сильное влияние патристики. Несмотря на то, что Аверинцев прежде всего аппелирует к византийской мысли, он даёт и более широкое видение византийской цивилизации, на этот раз – с точки зрения историка. Сергей Сергеевич предпочитает не говорить о Византии до арабского нашествия как об эпохе становления феодализма или разложения рабовладельческой формации – вопросы марксистской терминологии его волнуют меньше всего. Он смотрит на византийский многосоставной социум именно через призму культуры, и видит там некий длинный переходный период переформирования всего общества, в том числе – и с точки зрения ментальных процессов (речь идёт не о всём народе, а о тех, кто сохранял и приумноживал культурные ценности).

На сайте «Озон» эта книга отмечена маркером «выбор покупателей». Это озадачивает. В конце концов, «Поэтика ранневизантийской литературы» — очень специфическая вещь, рассчитанная не на рядового читателя, а на того, кто имеет хотя бы сметное представление об античной философии и литературе, о патристической христианской традиции Византии, весьма сильно отличающейся от русской православной. Но эту книгу знают многие. Возможно, всё дело в самой «красоте исследования», в том, как автор обыгрывал те или иные сюжеты, легко и просто объясняя самые сложные стороны ранневизантийской мысли. А кому же её порекомендовать по настоящему? Тому, кто пытается разобраться в том, как сложилась нынешняя европейская цивилизация, в частности тем, кто разбирается в истоках русского православия и его разнообразных корнях. Ну и, конечно, просто тем, кто интересуется историей Византии, не только в её политическом аспекте, но в самых глубинных составляющих, частью которой является и богатая, разнообразная и противоречивая христианская культура.