Продолжаем знакомить с программой конвента "Интерпресскон-2013", который пройдет 8–11 мая под Санкт-Петербургом, в пансионате «Северная Ривьера».
Доклад: «В сценаристы б я пошел, пусть меня научат!..». Докладчик Дмитрий Вересов.
Наша эпоха предлагает фантасту массу возможностей для самореализации. Один из проторенных путей уводит любознательного путника в дебри кино- и телеиндустрии. Но если стать сценаристами полнометражного кино суждено считанным единицам, то влиться в ряды авторов, работающих над отечественными телесериалами гораздо проще. Однако и здесь энтузиастов, решивших связать свою судьбу с этой формой визуализации историй, поджидают опасные ловушки. Как обойти некоторые из них расскажет автор романов «Ворон», «Третья тетрадь», «Ленинградская сага» и других популярных произведений, писатель, переводчик и сценарист Дмитрий Вересов.
Краткие тезисы доклада:
1. Как написать заявку, чтобы продюсер или редактор кинокомпании хотя бы прочитал ее.
2. Между заявкой и договором: синопсис, концепция, тритмент, "библия".
3. Между договором и фильмом: "битва за урожай"...
Продолжаем знакомить с программой конвента "Интерпресскон-2013", который пройдет 8–11 мая под Санкт-Петербургом, в пансионате «Северная Ривьера».
Доклад: «Мы и Свифт: Завещание Декана». Докладчик Алан Кубатиев.
Чему можно научиться у Свифта? И стоит ли у него учиться чему-нибудь? Гений ненависти, мастер логизированного гротеска, проведший последние годы жизни в полном отказе от реальности — что он может сегодня нам сказать? Попробуем вглядеться в то, что оставалось за рамками внимания даже самых придирчивых биографов и фантастоведов, и понять, предостережение ли это, поучение или жестокая шутка, не перестающая ловить на свой крючок простаков...
— В нулевых вы неоднократно упоминали в статьях и рецензиях о так называемом фантастическом гетто. Существуют ли, на ваш взгляд, какие-то рецепты по преодолению этого самого «проклятия гетто»?
— По-моему, понятие «фантастическое гетто», по крайней мере в нашей стране, эволюционировало удивительным образом. Сперва была мысль о таком загончике, в который несправедливая жизнь, цензура и придирки власти загнали умных и прекрасных писателей-фантастов, которые куда лучше, чем авторы романов о домнах и колхозах. Когда прошло время, оказалось, что и о колхозах часто писали лучше, чем о звездолётах, и по обе стороны воображаемой колючей проволоки были произведения совершенно разной ценности.
Потом наступил второй период — будто сломали эту придуманную неберлинскую стену, случились гигантские тиражи и доходы, и оказалось, что из этого «гетто» особо выходить никто не хочет. На воле была жёсткая конкуренция, никто из корпоративных соображений никого любить не собирался.
И вот настал третий период — старики вспоминают свой неуёмный алкоголизм и амурные приключения на конвентах, молодые додумывают это гетто с разной степенью романтичности — будто небесный СССР. Но сейчас большая часть массовой культуры построена на том, что раньше было «фантастикой» — и ничего преодолевать не нужно.
«Проклятие гетто» (если я верно понимаю эти слова) — как раз ностальгия по тому времени, когда общество считало литературу нужной. Не только платило за неё, но и признавало её существование необходимым.
То есть теперь виртуальных заключённых никто не неволит. В их как бы «гетто» поставили счётчики на воду и электричество и забыли о них навсегда.
— Значительную часть ваших произведений составляют рассказы. Сейчас, когда закрылись разом два главных «профильных» журнала, «Если» и «Полдень», многие фантасты предрекают очередной кризис «малой формы», в крайнем случае выражают робкую надежду, что антологии смогут компенсировать дефицит периодики. На ваш взгляд, может ли «фантастическое гетто» обойтись без собственных журналов?
— Я думаю, что этот вопрос построен на смутном ожидании, что нормальный человек будет говорить «Свято место пусто не бывает», «Нет, обязательно возникнут новые журналы» и что-то ещё в том же духе.
Однако я думаю, что тут есть что-то от чеховских интеллигентов, что думают: «Не может так быть, чтобы мы не пригодились новой, пусть даже Советской России». У меня тут два соображения: первое — материалистическое. Когда не очень понимаешь явление, то смотри на финансовые потоки. Если есть печатное издание, что способно платить за рассказ средний месячный заработок горожанина, то оно может выбирать тексты, формировать стиль, общественный интерес и всё такое. Если же печатное издание платит за рассказ дневной заработок горожанина (а всё-таки рассказ пишется куда дольше), то оно имеет дело с совершенно иными мотивациями. Например, с желанием напечататься, с остаточным уважением к периодике — с теми самыми смутными ожиданиями. На это накладывается традиционное и для журналов, и для антологий желание иметь «право первой ночи» с текстом, и авторские права года на три. Вот ты хочешь быть прочитанным максимально большим количеством читателей, а тебя кладут в гроб антологии и вылезти из него, как Ума Турман, шансов мало.
Причём я уж не говорю о том, что оба типа таких литературных изданий — дотационные.
В общем, я даже не убеждён, что есть «дефицит» периодики. Понятно, что какая-то будет, будет, очевидно, она не бумажная, а сетевая, красивая, интерактивная, клубная и — совершенно иная, чем мы думаем. И с дополнительной к деньгам мотивацией «быть прочитанным максимально большим количеством читателей». Сам бы побежал, задрав штаны, за этим комсомолом, да не знаю, как бы это устроить.
Получил на днях от коллеги Мамона сборник эссеистики Марии Галиной"Не только о фантастике" -- тот самый, который ниже на картинке. Так уж сложилось, что предисловие к этой книге писал ваш покорный слуга. С любезного разрешения издателя выкладываю текст предисловия под катом. Не сочтите за саморекламу, рекламирую я сейчас исключительно во всех отношениях замечательную книжку Марии Семёновны.
Умение находить своих
Мария Галина родилась недалеко от Москвы, в городе Калинине (сегодня вновь носящем историческое имя Тверь), но рано перебралась в славившуюся космополитизмом Одессу, на берег большого теплого моря, что во многом определило ее литературные и эстетические наклонности. Заметную часть жизни посвятила гидробиологии: защитила кандидатскую диссертацию, ездила в экспедиции, изучала лососевых в Норвегии, отслеживала «гад морских незримый ход», писала и публиковала научные статьи. Отсюда ее внимание не только к морским обитателям, реальным и фантастическим, но и ко всему тайному, непроявленному, скрытому от взгляда толщей океана, в которой вязнут солнечные лучи, к незримым взаимосвязям и неожиданным пересечениям. Поэтическая стихия, судя по всему, оказалась наиболее созвучна этому мироощущению: в восьмидесятых Мария Галина дебютировала стихотворной подборкой в газете «Антарктика», и за следующие десятилетия прошла путь от публикаций в многотиражке до премии журнала «Новый мир» «Anthologia» за высшие достижения в современной русской поэзии, а там и до «Московского счета». Но это совсем другая история, требующая отдельного вдумчивого разговора (и, по совести говоря, более компетентного рассказчика).
К фантастике Мария Галина пришла дорогой извилистой и окольной — через перевод. Именно литературные переводы с английского стали для нее одним из способов выживания в «лихих 1990-х» — как и для многих других людей с ярко выраженным литературоцентричным мировоззрением и недостатком житейской хваткости. Среди ее работ того времени отдельное место занимают переводы из авторов, деятельно осмысливающих темное, глубинное начало, неотвратимое, как приливы и отливы — Стивена Книга и Питера Страуба, Джека Вэнса и Клайва Баркера. Этот талант полиглота, умение говорить или по крайней мере понимать речь, звучащую на разных языках (поэтическом и прозаическом, языке журналистики и художественной прозы, «мэйнстрима» и фантастики) отчасти объясняет уникальность положения Галиной в современной российской литературе.
Ее дар в известном смысле универсален: Галина участвовала в работе оргкомитетов премий «Большая книга» и «Дебют» и параллельно собирала урожаи «жанровых» наград, от «Бронзовой Улитки» до «Филиграни»; ездила на конвенты любителей фантастики и поэтические фестивали; печаталась на страницах «Нового мира» и журнала «Если»; выпускала поэтические сборники и газетные статьи... При этом ее ипостаси никогда не конфликтовали между собой, среда не отторгала ее, бактериофаги-критики не реагировали как на чужеродное тело. Хотя, казалось бы, трудно представить субкультуры, различающиеся сильнее, чем «толстожурнальное» сообщество и пресловутое «фантастическое гетто». Для писателя, претендующего на место в «основном потоке» русской словесности, не то что прямой упрек, но даже намек на вторичность — оскорбление, хамский выпад. Прослыть эпигоном таких гениев, как Гоголь или Набоков — значит потерять лицо. Авторы «жанровой» литературы (и фантасты в числе прочих, хотя не они одни) сами страстно ищут формат, направление, серию, в которую можно безболезненно влиться, охотно берутся за новеллизации и межавторские «проекты»... То есть за любую работу, позволяющую разделить ответственность за конечный результат — с издателем, читателем, коллегами по перу, хоть с чертом лысым, лишь бы не чувствовать так остро свою наготу перед лицом вечности.
Любопытная закономерность: среди современных русских фантастов наиболее успешны те, чья проза вторична по природе своей, без дополнительных усилий, кто мыслит штампами — и пишет штампами, не расходуя драгоценную энергию на мучительное преодоление внутреннего зазора. Чем разнообразнее лексика автора, богаче синонимический ряд, изобретательнее сюжетные и фабульные конструкции, неоднозначнее проблематика (иными словами, чем ярче выражен индивидуальный авторский стиль), тем уже круг читателей, тем ниже тиражи. Полбеды, что в последние десятилетия русская фантастика из модернистского, первопроходческого направления, из литературы для «желающих странного» превратилась в искусство имитации. Такова судьба любого массолита в деидеологизированном обществе. Печально, что имитация эта слабенькая, третьесортная, без огонька.
На заре прозаической карьеры Мария Галина тоже отдала имитации должное. С 1997 года под псевдонимом Максим Голицын она написала и опубликовала четыре фантастических боевика («Время побежденных», «Гладиаторы ночи», «Все источники бездны» и «Глядящие из темноты» — говорят ли эти названия что-нибудь кому-то кроме библиографов?), достаточно безликих, чтобы попасть в популярные фантастические серии, но недостаточно прямолинейных, чтобы стать хитами. Однако тонкий поэтический слух и приморская жовиальность, жизнелюбие, особенно характерное для южан (Катаева, Бабеля, Грина) в конце концов взяли свое. На свет появился сперва бурлескный роман «Гиви и Шендерович», отсылающий читателя к раннесоветской авантюрной, сатирической и философской прозе (от «Золотого теленка» до «Мастера и Маргариты»), а за ним и другие книги, еще менее укладывающиеся в прокрустово ложе узко понимаемой «жанровой» прозы.
Галина отнюдь не затворник в башне из слоновой кости: она активно включена в текущий литературный процесс, чутко следит за событиями на этом фронте — и оперативно рапортует читателю о результатах наблюдений. Вся ее журналистика и эссеистика, критика и публицистика — свидетельство редкого таланта находить своих («единочаятелей» по меткому выражению Хольма ван Зайчика) везде, куда бы ни закинула прихотливая литературная судьба. И работая в «Литературной газете» в конце девяностых, и занимая должность в отделе критики журнала «Новый мир», Галина говорит о людях своего карраса (это уже из «Колыбели для кошки» Курта Воннегута). Среди ее любимых героев Говард Филипс Лавкрафт и Дэн Симмонс, братья Стругацкие и Дмитрий Быков, Марина и Сергей Дяченко и Мариам Петросян — это если упоминать только авторов, с большей или меньшей долей условности причисляемых к фантастам. Ну а главными ее темами, и в прозе, и в публицистике, остаются мифологические и фольклорные мотивы, архетипы, семантические связи — все то, что независимо от нашей воли обуславливает закономерности, диктует в равной мере литературные и жизненные сюжеты.
При всей своей эстетической обособленности, Мария Галина, конечно, ни разу не революционер — скорее собиратель, коллекционер, конструктор собственного языка, складывающегося из разнородных, но родственных элементов. Сегодня это, пожалуй, самая выигрышная стратегия. И то сказать, русской фантастике не до революций — наивно в сложившейся ситуации надеяться на появление «молодой шпаны, что сотрет нас с лица земли». Так уж получилось, что революционные прорывы на литературном фронте всегда совпадают с глобальными изменениями в обществе, потрясающими страны и континенты. Кэмпбелловская SF дала обильные всходы в промежутке между Великой Депрессией и превращением Америки в мировую сверхдержаву. Британская «новая волна», как и советские «шестидесятники», от Аксенова и Евтушенко до Стругацких и Ларионовой, — дети оттепели, побратимы Тимоти Лири, пасынки Вьетнама и «пражской весны». Американский киберпанк родился под последние залпы Холодной войны, на фоне разгорающейся информационной революции, а «четвертая волна» обрела голос под громыхание Перестройки. Ничем подобным ни в России, ни в остальном мире нынче даже не пахнет — разве что на Ближнем Востоке медленно набухает нечто нездешнее... Но самые главные процессы, мне кажется, протекают именно в паузах, когда воздух кажется таким спертым, что его можно резать ножом. На кухнях и подмосковных дачах, в кочегарках и дворницких, на страницах журналов, имена которых читатель успел забыть лет двадцать назад и в самиздате копится та потенциальная энергия, которая неизбежно выплеснется при очередной смене вех. Новому «поколению дворников и сторожей», имеющему аккаунты в «Фэйсбуке» и тиражи от десятков экземпляров до пары тысяч, стоит задуматься: будет ли им что предъявить, когда звезды сойдутся и пламя, тлеющее под спудом, разгорится с новой силой, выжигая из литературы мертвечину, освобождая место для нестандартного, написанного не под копирку, живого? Мария Галина уже запаслась тем, что пригодится художнику в этом обновленном мире — а вы?
— В альтернативно-исторической повести «Седьмая часть тьмы» после 1917 года династия Романовых остается у власти, однако судьба России в целом мало меняется. Обычно «альтернативки» пишут, чтобы показать, в каком направлении двинулась бы история, если бы Имярек вовремя подскользнулся на арбузной корке. Или другой Имярек — не подскользнулся. У вас же меняются вехи, но не русло. Стоило ли ради этого огород городить?
— Стоит. Роман ведь о том, что сегодняшнее положение страны не следствие случайностей и не результат мирового заговора. Это естественная стадия развития нашего общества. И если завтра волшебством или инопланетным даром все личности (ну, то, что принято называть личностями) россиян переместить в американские головы (я просыпаюсь в теле Джона Смита, в доме Джона Смита, с банковскими картами Джона Смита и даже с профессиональными навыками Джона Смита, но со своим характером, натурой), а американцев наоборот, переселить сюда, то через поколение мостовые в Нью-Йорке будут закладывать дрянной плиткой пеоны из Гаити (по бумагам получая миллиарды, а на деле — гроши), водоканал станет подавать воду не выше пятого этажа три часа в неделю, а в Воронеже появятся трехуровневые дорожные развязки, врач станет уважаемым членом общества, а на симфонические концерты билеты нужно будет покупать загодя.
Но многим кажется, что исчезнет Америка, а с ней и Европа — и вот тогда-то мы и станем самыми умными, красивыми и смелыми на всем белом свете. Ну, может, и Азию с Африкой тоже нужно будет передвинуть в иное измерение, чтобы не мешали нашему процветанию.
— На ваш взгляд — из Воронежа, сердца Черноземья — у российской фантастики сейчас есть какие-то перспективы кроме перспективы превратиться в чисто нишевую литературу, вроде дамского романа или иронического детектива, удовлетворяющего узкий, четко определенный спектр читательских потребностей?
— У фантастики и этих-то перспектив нет, если брать не месяцы, а поколение-другое. Разбирать буковки, складывать из них слова — ведь это трудно и сложно. Плюс жанр фантастики требует от читателя хотя бы четырех классов за душой, но хороших четырех классов. А лучше бы и восьмилетку.
Человечество стремится к легкости и простоте. Сумеет ли текст конкурировать с компьютерной игрой, с фильмом, с комиксом, конкурировать не в культурном, а в коммерческом смысле? Закрытие фантастических журналов — симптом неутешительный.
Нет, полностью книга в двадцать первом веке не исчезнет. Но она станет тем, чем была в веке девятнадцатом, когда первый тираж «Преступления и наказания» не расходился годами, а был он — внимание! — весь-то две тысячи экземпляров. Журналы выходили тиражом в те же две-три тысячи экземпляров, пять тысяч подписчиков означали несомненный успех, семь — полный достаток и издателя, и авторов.
Тут ещё сетевые библиотеки, свободное копирование, гаджеты для чтения год от года становятся удобнее. Куда писателю податься? В сценаристы игр? Но из уже написанного игры можно лепить веками.
Писарев в свое время предлагал каждому человеку умственного труда выучить столярное ремесло. Для уверенности, чтобы задёшево не продаваться. Сегодня выгоднее быть сантехником. Впрочем, дело вкуса, всяк волен выбирать своё. А писать — в часы отдохновения. И знаете, на качестве девяносто пяти процентов продукции это никак не скажется. Скажется на количестве, но оно, может, и к лучшему.
облако тэгов
