Роберт Холдсток. Лес Мифаго: Роман / Robert Holdstock. Mythago Wood, 1984. Пер. с англ. А. Вироховского. — [Издательство в книге не указано], 2014. — 332 с.

– Кончаются не сказки. Это герои появляются и уходят, когда их дело сделано.

Дж. Р. Толкин

Если верить Майклу Суэнвику, британские дети рождаются и взрослеют среди римских дорог, брохов и кромлехов, расположенных буквально у них на заднем дворе. Не случайно все три писателя, поставленных американским фантастом на воображаемый пьедестал мифургии, – Р. Холдсток, Дж. Харрисон и К. Робертс – британцы. Можно не соглашаться с предложенной Суэнвиком иерархией, но следует признать, что творить новые мифы и перелицовывать старые в туманном Альбионе любят и умеют.

Англичанин Роберт Холдсток ныне считается одним из классиков жанра мифологического фэнтези. После ряда не слишком успешных фэнтезийных циклов, он прогремел своей повестью «Лес Мифаго», впоследствии переработанной в роман. Потом были и другие эксперименты с мифом, но в историю Холдсток вошел именно как автор цикла о загадочном Райхоупском лесе.

И вот легендарный роман на русском. Сложно писать о книге, которая давно уже заняла достойное место и в фантастическом жанре, и в мировой литературе в целом. Роман переведен на многие языки. Достоинства описаны, недостатки подмечены. С именем автора связана одна из престижных наград в области фэнтези в Великобритании. Непростая задача для критика! Остается лишь, по примеру героев Холдстока, периферийным зрением ловить образы, которые, может быть, и не так четки, но глубже коренятся в ткани повествования. Ведь часто краем глаза можно заметить то, что не видно в упор.

На краю Райхоупского леса притулилась небольшая усадьба Оак Лодж. В этом странном пограничье никогда нельзя быть уверенным, кто перед тобой – человек или мифаго, призванный подсознанием обитателей дома. Вслед за Джорджем Хаксли, слишком далеко зашедшим в своих исследованиях и навсегда потерявшим себя, наступает черед его сыновей, Кристиана и Стивена, стать добровольными пленниками чащобы. Их влечет образ юной кельтской охотницы Гуивеннет, созданной воображением покойного отца. Пока Кристиан в поисках неуловимой амазонки, все больше дичая, рыщет по первобытной чаще, в тишине и покое Оак Лодж расцветает любовь Стивена и Гуивеннет. Соперничество из-за девушки – главный нерв повествования. Любовный треугольник находит свое разрешение в сердце леса. Здесь ведут отнюдь не призрачное существование выдуманные многими поколениями островитян мифаго: Робин Гуд, Кухулин и сотни безымянных созданий из позабытых саг. Становья и деревни, виллы и замки – вся история Британии собрана под сенью первозданной пущи.

Все это буйство красок и лиц мы видим глазами Стивена. Иногда в ход идут дневники отца, но всегда действие показано изнутри и никогда – со стороны. Это и понятно, ведь мыслеформы появляются из юнгианских глубин коллективного бессознательного, и внутренний монолог к лицу человеку, только что облекшему в плоть и кровь собственную фантазию.

В хороводе дубового вихря почти стираются лица людей. Колдовские чары так опутали всю семью Хаксли, что ее члены стали своего рода функциями или архетипами. Какими они были до обращения в «райхоупскую веру»? Бледными тенями себя же. Приняв крещение дубом, терновником и ясенем, они надевают маски протагонистов трагедии или участников древнего ритуала: личное уходит, остается лишь эталон, образец. «Темный» Кристиан и «светлый» Стивен становятся заклятыми врагами, потому что этого требует миф. В их подлинной жизни не было и намека на вражду.

Мифаго, напротив, изначально ярче и живее людей. Вот уж кто не похож на бледную немочь фантазии! Один их запах может свалить с ног, не говоря уже о стрелах и копьях. Несмотря на заданность их ролей, самые проработанные образы далеки от шаблона. Все-таки миф не настоящий, а постмодернистский, и его героям под силу разорвать сети рока. Гуивеннет, своего рода, Хари бронзового века, осознает свою чуждость реальному миру и пытается измениться. Другое творение отца, получеловек-полувепрь, преследующий братьев, тоже слишком сложен, чтобы быть только ходульным фрейдистским символом ненависти к сыновьям.

И всех их, и людей, и мифаго, втягивает в свое коловращение старый лес. Он настолько одухотворен и подчинен единой воле, что кажется, будто он и есть главное действующее лицо книги. «Это древнейшая дубовая страна… последний остаток того великого леса, который покрывал всю Англию». Непосвященному вход заказан: незримая сила выталкивает или водит его кругами. Райхоуп сродни Броселианду и Фангорну. Это сгусток первобытной магии, которую не одолеть силой разума.

Столкнувшись с этим иррациональным миром, герои вынуждены отодвинуть строгую логику в дальний уголок сознания. Первородный хаос отвергает порядок, он не хочет, чтобы его измеряли и наносили на карту. В структуре романа автор небрежно намекнул на это: там, где действие развивается в привычном мире, вместо заглавий мы видим лишь числительные, но как только оно переносится в царство мифа, каждая глава обретает полноценное название.

«Лес Мифаго» «вырос» не на пустом месте. Старый как мир мотив: волшебная страна, где время и пространство существуют по иным законам, а разнообразие существ, населяющих ее, ограничено исключительно фантазией творца. Вот только, мифаго создает не автор, а его персонажи, и в этом чувствуется дыхание постмодерна. Более того, герои не просто попадают в заповедные дебри, полные мифов, они пишут свой собственный сюжет («Наконец-то мои смутные догадки подтвердились. Я сам стал частью легенды»). Вспоминается бессмертный вопрос Сэма Гэмджи: «Но всё-таки интересно, попадём ли мы когда-нибудь в песню или сказку?» И совсем в другом ключе задается тем же вопросом Гарри Китон, спутник Стивена в его приключениях: «Неужели будут рассказывать легенды о Родиче и его спутнике, которого назовут Ки, или Киттон, или еще как-нибудь изменят имя?.. Неужели мы станем настоящей частью истории?» Помещение героя в сюжет и сотворение им собственной истории в эру постмодернизма не редкость. Хотя в сочинениях самого маэстро почти ничего не предвещало обращения к этой теме, идея витала в воздухе. Эту линию можно найти и у Урсулы Ле Гуин («Порог», 1980), и у Джона Краули («Маленький, большой, или Парламент фейри», 1981). Незримое присутствие Дж. Р. Толкина на страницах книги также остро ощущается, но это повод для отдельного исследования, поскольку взаимодействие двух писателей явно не исчерпывается перечнем общих тем.

Другой мотив, тоже весьма значимый для романа, – глубокая связь микрокосма и макрокосма. Мысль, родившаяся в сознании человека, может стать реальностью, не менее вещественной, чем он сам. Иногда это даже ставят в упрек Холдстоку – уж слишком материальны его мифаго. Но в то же время они не бессмертны, ибо сделаны из сучьев дуба и гнилых листьев, скрепленных чувствами и памятью людей. А если последние иссякают, то творение превращается в прах. В этом замысел Холдстока перекликается с творчеством другого любителя переделывать старые сказки на новый лад – Нила Геймана. Им обоим близка киплинговская парадигма: мифы хиреют и чахнут, если их перестают помнить, но стоит у камелька рассказать историю-другую и они вновь оживут. Не случайно, именно предисловие Геймана предваряет юбилейное англоязычное издание романа.

* * *

Мифологические аллюзии и психологические игры, как правило, нелегко расстаются с языком оригинала. Переводчик «Леса Мифаго» определил сложность текста как 0,85, если за единицу взять «Поминки по Финнегану». Надо отдать должное: А. Вироховский очень терпеливо распутал этот клубок мифологем, а попутно еще и ввел новую единицу сложности перевода – 1 Финнеган.

Между тем, судьба цикла Холдстока на русском языке по-прежнему под вопросом. Даже та книга, которая послужила поводом для рецензии, является всего лишь неофициальным малотиражным изданием. Прочие же части этого уникального фэнтезийного сериала – а в него входят шесть романов и одна повесть – не переведены и не изданы. Будем надеяться, что эта печальная, но отнюдь не уникальная ситуация в ближайшем будущем изменится.

Рецензия участвовала в конкурсе Фанткритик — 2015 и заняла второе место.

С момента написания рецензии ситуация с наследием Холдстока в России стала чуть лучше: переведен и издан еще один роман цикла — "Лавондисс", но по-прежнему мизерным самиздатовским тиражом.