Старый Генрих, руководствуясь высокими моральными принципами, отстранил его на две недели от работы бригадиром на фабрике часов с кукушкой Людезинга. Мама Шиммельхорн, куда менее церемонно, оторвала супруга от мисс Гроссапфель при помощи своего жёсткого чёрного зонтика, а затем энергично применила его к ним обоим. Мисс Гроссапфель испортила свою тушь, жалобно рыдая, а миссис Людезинг ошибочно приняла её за жертву то ли изнасилования, то ли совращения. Затем Мама Шиммельхорн с позором повела его домой за ухо, подталкивая всю дорогу зонтиком и шипя:

— Ф фосемьдесят с лишним лет — ах! Грязный старикашка! Теперь ты будешь сидеть ф дер доме. Никогда больше йа не отпушшу тебя одного!

Папа удалился в свою подвальную мастерскую к более приятной компании старого полосатого кота Густава-Адольфа, чьи вкусы и инстинкты были очень похожи на его собственные, и посвятил несколько дней сборке и установке любопытной смеси клапанов, шестерёнок, трубок, соленоидов и странно сформированной керамики, которые составляли функционирующее сердце его изобретения в устройстве, напоминающем (только если смотреть на него под правильным углом) незаконнорождённое потомство полупрозрачной бутылки Клейна.

Завершив работу, он разжёг котёл и стоял над ним, пока в нём не создалось достаточное давление пара.

— Ах, Густав-Адольф, — воскликнул он, — как это мило, что я гений! Предстафь только — никто другой не знает, что для антиграфитации фам нушен пар фместо электричестфа, которое только дер мешает. Унд йа сам не знаю, почему, потому что это фсё в моём подсознании, как сказал мне герр доктор Йунг ф Женеве.

— Мррряу! — ответил Густав-Адольф, поднимая взгляд от своего блюдца с тёмным пивом на захламлённом верстаке Шиммельхорна.

— Ты праф, унд скоро мы уфидим, как это работает. — Папа Шиммельхорн произвёл несколько тонких регулировок и посмотрел на индикатор давления пара на приборной панели. Затем опустил капот и защёлкнул его. — Итак, мы готофы! — воскликнул он. Подумав о пухлой попке Доры Гроссапфель под легко снимающимися эластичными штанишками, Папа забрался на водительское сиденье. — Ах, как жаль, Густав-Адольф! Предстафь только, моя милая Дора, как йа мчусь среди этих прекрасных дер облакофф, мошет быть на фысоте тфух тысяч футоф! — Вздохнув, он осторожно потянул на себя нечто вроде джойстика, который установил там, где в обычном автомобиле был бы рычаг переключения передач, и «Стэнли Стимер» начал бесшумно подниматься — шесть дюймов, фут, два фута. Папа повернул ручку рычага влево, затем вправо, и машина повернула вместе с ней. Он наклонил нос вверх, а затем вниз. — Чюдесно! Как там они гофорят про эти глюпые ракеты? — фсе системы ф порядке. А теперь, Папа, фсё, что тебе следует сделать, это подошдать, пока Мама успокоится, и тогда мы снофа будем гоняться за милыми кошечками…

На заднем плане хор часов с кукушкой начал отмечать двенадцать часов — и в этот момент Малыш Антон, припарковав свой Мерседес 300 SL прямо за углом, постучал в дверь подвального гаража.

— Что такое? — Папа Шиммельхорн плавно опустил машину на четыре колеса, мысленно перебирая дамочек и барышень, которые, зная, что Мама ушла на целый день, могли бы нанести ему тайный визит.

Стук повторился, более настойчиво.

— Эй! — крикнул Малыш Антон. — Это я, твой внучатый племянник! Впусти меня!

— Малыш Антон? — воскликнул Папа Шиммельхорн, вылезая из машины. — Как мило, что ты фернулся от этих китайцефф, но у тебя какой-то другой голос унд дер акцент. Что случилось?

— Я слушал Би-би-си, старина. Открой, и я тебе всё расскажу.

— Доннерветтер, тферь заперта, а ключ у Мамы!

Малыш Антон усмехнулся.

— Только не говори мне, что такой гений, как ты, не смог бы взломать этот дурацкий замок. Ты просто не хочешь, чтобы Мама рассердилась ещё сильнее. Ну ладно тогда…

Мысленно Папа Шиммельхорн видел, как Малыш Антон косит глаза, готовясь дотянуться вокруг пространственного угла до той частной вселенной, к которой имел доступ только он. Папа ждал. Мгновение спустя раздался щелчок замка, и дверь распахнулась.

— Малыш Антон! — прогремел Папа Шиммельхорн, обнимая его и снова отстраняясь, чтобы лучше рассмотреть. — Как ты изменился!

И действительно, Малыш Антон больше не был тем желторотым юнцом, который покинул Нью-Хейвен чтобы искать своё счастье, когда внезапное устаревание сканера Уайлена привело к тому, что топор федерального бюджета обрушился на мечты юного Вудро Людезинга об индустриальной империи, положив им конец. Он был, пожалуй, немного пухлее, чем раньше, но на его гладком, розовом лице не было и следа прыщей, подростковая неловкость исчезла, и он был одет не в грубую, плохо сидящую одежду, в которой прибыл из Швейцарии, а в кремовый костюм тонкого итальянского шёлка, туфли, которые обычно могут позволить себе только киномагнаты и мафия, бледно-шёлковую рубашку, галстук Old Etonian и кольцо с нефритом высочайшего качества.

— О йа! — Папа Шиммельхорн восхищённо покачал головой. — Прямо как мой собстфенный сын, йаблоко от йаблони.

— Совершенно верно, двоюродный дедушка, — ответил Малыш Антон. — Как ты знаешь, я тоже гений. — Из своего бумажника тюленьей кожи он достал визитную карточку.

Папа Шиммельхорн прочёл её. «Пенг-Плантагенет LTD», гласила надпись на английском и китайском: «Гонконг, Лондон, Париж, Брюссель, Рим, Нью-Йорк, Сингапур, Токио и по всему миру», а в углу, скромно, но чётко — «Антон Фледермаус, директор по особым услугам».

— Это, — сказал Малыш Антон, ненадолго утратив свой новый акцент, — означает, что я возглавляю их отдел грязных трюков. Это действительно тяжёлая работа, Пап. Мы крупнейший конгломерат в мире, так что все пытаются нас надуть — коммунисты, арабы, японцы, кто угодно. Я тот парень, который следит за тем, чтобы мы оставались впереди них. — Он ухмыльнулся. — Я справляюсь.

Он рассказал, как Пенг-Плантагенет наняли его, повысили, предоставили ему пентхаус на вершине одного из самых дорогих небоскрёбов Гонконга и позволили не только идеально выучить английский, но и свободно говорить на кантонском и мандаринском диалектах.

— Да, — самодовольно сказал он, — я изменился, но... — он посмотрел на исполинское телосложение, могучие мускулы и большую белую бороду Папы Шиммельхорна, — зато ты ничуть не изменился.

— Конечно, найн! — прогремел Папа Шиммельхорн. — Сынок, я скашу тебе, как сохранить порох, когда ты состаришься — только гоняясь за милыми кисками!

— Мрряу! — решительно согласился Густав-Адольф.

— Унд это не фсё — дер старик фсё ишшо делает нофые маленькие трюки. — Он указал на «Стэнли Стимер». — У меня теперь есть изобретение, которого ишшо никто другой не сделал. Подошди, унд йа покашу тебе...

— Я знаю, — сказал Малыш Антон. — Антигравитация. Вот почему я здесь.

— Что?! Как ты узнал?

— От Пенг-Плантагенета ничего не скроешь.

— Но только Мама знает...

— И, возможно, несколько дюжин хорошеньких кошечек, — произнёс Малыш Антон, ничего не сказав о нежных и информативных письмах, которые писала ему Мама Шиммельхорн. — В любом случае, антигравитация — это то, что Пенг-Плантагенет может использовать. Как ты думаешь, кто организовал тот большой церковный вечер, на который ушла Мама? Кто подстроил, чтобы в их пунше было много водки? Папа, ты нанят. Мы немедленно отправляемся в Гонконг.

— Но… но йа не хочу работать! — запротестовал Папа Шиммельхорн. — Йа только что починил «Стэнли Стимер» и ишшо не сфозил мою Дору на прогулку.

— Послушай, ты взлетишь на этой штуке, и ВВС обязательно тебя собьют. В любом случае, Пенг-Плантагенет нанимает вас обоих — и твою машину тоже.

— Но у меня нет паспорта!

Малыш Антон улыбнулся старой итонской улыбкой. Он полез в карман и вытащил паспорт.

— О да, у тебя есть паспорт. Теперь ты подданный её величества королевы. Как и я. Полагаю, ты всё ещё не понимаешь — Пенг-Плантагенет может исправить что угодно.

— Найн, йа не могу уехать. Мама уше сердится! Если йа поеду ф Гонконг… — При этой мысли Папа Шиммельхорн содрогнулся.

На мгновение воцарилось молчание.

— Папа, — сказал Малыш Антон, — выйди наружу, и я тебе кое-что покажу.

Папа Шиммельхорн неохотно кивнул.

— Ладно, — проворчал он, — но йа фсё рафно не могу поехать.

Он последовал за Малышом Антоном из подвала и за угол. Там стоял элегантный «Мерседес», выкрашенный в императорский жёлтый, с гонконгскими номерными знаками.

— Благодаря Пенг-Плантагенету я прилетел сюда вместе с ним, — гордо заявил Малыш Антон. — Но ты ещё ничего не видел…

Он распахнул дверь, и Папа Шиммельхорн мгновенно преобразился. Его голубые глаза расширились, усы задрожали и в его в горле что-то заурчало.

— Кошечки! — воскликнул он. — Милые кошечки!

— От Пенг-Плантагенета, — сказал Малыш Антон. — Только самое лучшее. И он представил мисс Киттикул (что, как он объяснил, было её настоящим именем) — скромную, девяностопятифунтовую, красиво округлую посылочку из Таиланда, и чуть более крупную, но не менее привлекательную мисс Мактавиш, наполовину шотландку, наполовину китаянку из Гонконга.

Папа Шиммельхорн отвесил им великолепный поклон. Он поцеловал их руки. Он счастливо урчал, пока они хихикали, теребили его бороду и восхищались его мускулами.

— Малыш Антон, — объявил он, — йа изменил сфоё мнение. На сей раз йа пойду работать на Пенг-Панфлажолета. Мама мне не поферит, поэтому ты долшен оставить записку. Скаши ей, что йа еду только для того, чтобы заработать много денег, чтобы она могла купить новые платья и, мошет быть, нофый зонтик. Подошди минуту, пока йа переоденусь.

— Отличное шоу, Папа! — Малыш Антон крепко похлопал его по спине. — Я знал, что в трудную минуту ты не подведёшь. — И милые кошечки тоже довольно замурлыкали от этой новости.

Пятнадцать минут спустя он снова присоединился к ним, великолепно одетый в полосатый блейзер с латунными пуговицами, кричаще-клетчатые брюки, оранжевую спортивную рубашку и открытые сандалии. Затем, получив предостережение ни в коем случае не пытаться взлететь, и после того как его внучатый племянник таинственным образом снова запер дверь гаража, он направил «Стэнли Стимер», сияющий своим свежеотполированным кузовом, выкрашенный в британским гоночный зелёный, вслед за «Мерседесом», настояв лишь на том, чтобы мисс Киттикул ехала с ним.

Всю дорогу до аэропорта он благопристойно ехал всеми четырьмя колёсами по земле, и одной рукой менее церемонно исследовал манящие области её бедра, доступные через разрез китайского платья цвета морской волны. Их ждал новый роскошный самолёт, также окрашенный в императорский жёлтый. Когда они приблизились, он выдвинул широкий трап, и, пока экипаж отдавал честь, Малыш Антон без колебаний въехал на борт, подзывая своего двоюродного деда следовать за ним. Но Папа Шиммельхорн к этому времени был так возбуждён, что не смог устоять перед искушением взмыть на «Стимере» и влететь в грузовую дверь, из-за чего двум наземным диспетчерам пришлось отправиться к психиатру.

Когда они вошли в роскошную кабину, Малыш Антон незаметно толкнул его локтем.

— Хочешь знать, почему Пенг-Плантагенет послал за тобой аж из Гонконга, Папа? — прошептал он ему на ухо. — Дело не только в твоём антигравитационном устройстве — дело в твоём большом яне.

— Ф моём что? Малыш Антон, что ты гофоришь? Унд прямо перед милыми кисками!

— Не волнуйся, — хихикнул Малыш Антон. — Это не то, о чём ты думаешь. Мистер Пенг всё объяснит. Он расскажет тебе о чёрных дырах и драконах, и как твой янь сочетается с антигравитацией.

Во время того полёта в Гонконг Папа Шиммельхорн так наслаждался, жизнью, что напрочь забыл о своём любопытстве по поводу чёрных дыр, драконов, своего яня и антигравитации и смог посвятить всю свою энергию мисс Киттикул и мисс Мактавиш, которые согласились, что он был уникален в их практике; и даже на следующий день, во время его первого интервью с Горацием Пенгом и Ричардом Плантагенетом в их офисах, обшитых тиком и сандалом, на тридцать третьем этаже здания Пенг-Плантагенета, ему было трудно сосредоточиться на научных вопросах.

Мистер Пенг был величественным, безупречно ухоженным китайцем с седыми волосами и оксфордским акцентом. Его костюм говорил о Сэвил-Роу, галстук — о Брасенос-колледже. Мистер Плантагенет был очень высоким, безупречно ухоженным англичанином со средневековыми усами, смелым нормандским носом, оксфордским акцентом и галстуком того же колледжа. Они приняли Папу Шиммельхорна с большой сердечностью, извинились, что из-за занятости не смогли встретить его в аэропорту, и спросили, в достаточной ли мере Малыш Антон позаботился о его комфорте и развлечениях.

Папа Шиммельхорн, вспоминая, как уютно была в постели с мисс Киттикул с одной стороны и мисс Мактавиш с другой, закатил глаза и горячо заверил, что их гостеприимство было абсолютно замечтательное.

— Чентльмены, — прорычал он, — гофорю фам, йа снофа чуфстфую себя йуным парнем, полным пороху!

— Что я вам говорил, сэр? — прошептал Малыш Антон мистеру Пенгу.

Мистер Пенг кивнул, выглядя очень довольным, а мистер Плантагенет одобрительно хмыкнул.

— Мистер Шиммельхорн, — начал мистер Пенг, — нам очень нужна ваша помощь. Расходы не имеют значения. Вы получите богатое вознаграждение.

— Фознаграшдение? Не фолнуйтесь. У меня хорошая работа у старого Хайнриха, где йа делаю часы с кукушкой, унд здесь ф Гонконге мне фесело, так что рад помочь. Кроме того, лутше зофите меня Папа фместо мистер Шиммельхорн, а йа наферное буду зфать тебя Горацием а тфоего друга, чьё имя йа где-то слышал раньше, буду зфать Дик.

Мистер Плантагенет усмехнулся, а мистер Пенг важно склонил голову.

— Папа, — сказал он, — ваши годы и гениальность дают вам право выбирать, как обращаться друг к другу. Теперь я кратко объясню, какая помощь нам от вас требуется.

— Малыш Антон сказал фам, что йа глюпый, а гениальный только ф подсознании?

— Он действительно сообщил нам, как функционирует ваш гений, но это неважно. — Мистер Пенг наклонился вперёд. — Папа, вы понимаете все последствия разработки вами антигравитационного устройства? Истинная антигравитация — это не простая ньютоновская сила. Она имеет такое же отношение к нормальной гравитации, как антиматерия к обычной материи.

В кабинет тихо вошли две очаровательные балийские девушки в своих национальных костюмах, неся подносы с крошечными сэндвичами и холодными напитками в высоких бокалах, отчего глаза и разум Папы Шиммельхорна начали блуждать, но мистер Пенг не обратил на это внимания.

— Это означает, — продолжил он, — что чистые антигравитационные силы могут быть получены только из антиматериальной вселенной, и что вы каким-то образом проникли в такую вселенную. Существует три способа установления контакта с многочисленными вселенными, смежными с нашей. Один — с помощью парапсихологических сил, таких, как те, что высоко развиты у вашего замечательного внучатого племянника. Другой, который, по крайней мере, до сих пор был невозможен, заключается в генерации физических сил, достаточно огромных, чтобы управлять внушающими благоговение феноменами, называемыми чёрными дырами, что возникают при окончательном коллапсе звезды или галактики и из которых не может ускользнуть даже свет. Сами чёрные дыры являются порталами в антиматериальные вселенные, где, как мы полагаем, зарождается антигравитация. Вы понимаете?

— Йа, — сказал Папа Шиммельхорн. — Как шфинктеры

Мистер Пенг не стал ему возражать.

— Третий способ, — закончил он, — который на самом деле был известен и использовался в Индии и Китае в древние времена, заключается в сочетании первого и второго, и, по-видимому, вы использовали именно его.

Папа Шиммельхорн ущипнул двух балийских девушек, когда они проходили мимо, но мистер Пенг, тщательно проинструктированный Малышом Антоном, нисколько не рассердился.

— Грубо говоря, — произнёс он, — наша собственная вселенная является преимущественно янь-вселенной; иначе чёрные дыры не могли бы в ней существовать. На другом полюсе мы находим антиматериальные или инь-вселенные. Инь и янь, мужское и женское начала, являются фундаментальными принципами всего творения. Они всегда должны быть сбалансированы; ни одно не должно чрезмерно преобладать над другим. Когда они разбалансированы, возникают всевозможные проблемы, от социальных волнений до чёрных дыр.

— Как мило! — восхитился Папа Шиммельхорн. — Тойсть теперь йа йань, а маленькие киски топлесс и мисс Киттикул будут инь. Унд йа использофал сфой йань, чтобы эта штюка заработала, даше если йа не знаю почему?

— Именно, — сказал мистер Плантагенет. — Очень ловко выражено, старина. Сам бы не смог сформулировать изящнее.

— Вы действительно использовали свой янь, чтобы заставить это работать, — продолжил мистер Пенг. — Вы применили его, чтобы захватить чёрную дыру, к счастью, очень маленькую, которая теперь, по-видимому, полностью пребывает под контролем внутри этой штуковины, похожей на бутылку Клейна, в вашей машине. Это не может обеспечить нам безопасный прямой доступ к инь-вселенной, но позволит построить портал в другой континуум, который в древние времена поддерживал с нами постоянную связь и с которым мы с Ричардом очень хотим восстановить контакт, ибо инь и янь находятся там в идеальном равновесии. Мы попросим вас спроектировать этот портал...

— Окей, — сказал Папа Шиммельхорн, — йа попробую.

— Но прежде чем продолжу... — мистер Пенг многозначительно помолчал, — я хочу получить ваше твёрдое заверение, что ни единого слова о нашем проекте не просочится ни в мир в целом, ни к вашей жене, и особенно — и я не могу не подчеркнуть это, потому что со временем вы с ними встретитесь — ни миссис Плантагенет, ни миссис Пенг. Они... ну, они не вполне разделяют то, что задумали мы с Ричардом. Возможно, вам будет очень трудно поверить в то, что я собираюсь вам рассказать. Вы слышали о драконах, не так ли?

— Сфятой Дшордше унд Фафнир унд сокрофища унд прекрасные дефы Рейна?

Мистер Пенг подавил дрожь.

— О да, — сказал он. — Но это не те драконы, какие были известны нам в Китае. Видите ли, драконы пришли к нам из той особой вселенной, о которой я говорил, из виртуального зеркального отражения того, чем была наша. Они благодетельны и очень мудры, и пока они жили с нами во времена великого Жёлтого императора, весь Китай процветал. Затем упадок добродетели, и особенно грубые антидраконьи настроения в Европе привели к их полному уходу. Вам достаточно лишь посмотреть на состояние мира сегодня, чтобы понять последствия. Меня это особенно беспокоит. Видите ли, мы с Ричардом не просто тайпаны* конгломератов. На протяжении более двух тысячелетий мои предки были мандаринами высочайшего ранга и наследственными хранителями императорского питомника драконов. На протяжении более двух тысячелетий мы поддерживали нашу традицию со всеми соответствующими церемониями и жертвоприношениями в надежде, что наши драконы вернутся к нам. Вы ведь верите мне, не так ли?

* Могущественные магнаты азиатских многоотраслевых корпораций.

— Почему бы и нет? — ответил Папа Шиммельхорн. — Если гнурры лезут из фсех щелей, то отчего бы унд не драконы?

— Хорошо. Это объясняет мой интерес к проекту. Что касается Ричарда, с которым я познакомился во время учёбы в Оксфорде, то его мотивация столь же сильна, как и моя. Он прямой потомок другого Ричарда Плантагенета, известного как Львиное Сердце, и является законным королём Англии...

— Фаше феличестфо... — вежливо пробормотал Папа Шиммельхорн.

— Спасибо, — сказал его величество. — Да, после того как мы подружились, Гораций объяснил мне влияние драконов на нашу историю. Вся эта ужасная ерунда про святого Георгия и другие ужасные мифы и сказки. Я сразу же отметил их роль в том, что узурпация нашего трона вообще стала возможной. Не то чтобы я имел что-то против нынешней узурпаторши, которая, кажется, очень порядочная женщина, но мне хочется всё исправить, понимаете? Это же просто справедливость, не так ли? Кроме того, у нас с Горацием полно всяких планов. Мы восстановим Китайскую и Британскую империи. Никто не сможет устоять против нас. Мой дорогой Папа, мы будем править миром!

— Что весьма пойдёт ему на пользу, — сказал мистер Пенг. — Но это не главное. Мы запланировали для вас семинары с нашими ведущими учёными и исследователями, которые, уверяю вас, не помешают вашему... э-э-э, отдыху. Они будут работать с вами, пока ваша интуиция не подскажет вам, что проблема решена. Тем временем мистер Фледермаус и наш начальник службы безопасности, полковник Ли, позаботятся о том, чтобы у вас было всё, что вы пожелаете.

Он и мистер Плантагенет встали как раз в тот момент, когда в комнату вошёл высокий китаец с военной выправкой.

— А вот и полковник Ли.

Полковник был средних лет, но в нём не было ничего мягкого.

— Готт ин химмель! — воскликнул Папа Шиммельхорн, когда они пожали друг другу руки. — Что это? Нофый Чингисхан?

— Я стараюсь изо всех сил, — скромно ответил полковник Ли. Затем, к удивлению Папы Шиммельхорна, усмехнулся. — Мой друг Антон говорит мне, что вы человек, близкий мне по духу. Я тоже люблю кошек.

— Верно, — заявил Малыш Антон. — Он знает каждую хорошенькую кошечку в Гонконге, и поверь мне, Папа, ты будешь в безопасности, пока он рядом, где бы ты ни был, что бы ни случилось.

В течение следующих двух недель Папа Шиммельхорн в полной мере наслаждался жизнью. Поздним утром и ранним днём, обычно с двумя хорошенькими малышками-балийками на коленях, он выслушивал лекции шведского физика, бразильского физика, нетерпеливого нобелевского лауреата из неустановленной балканской страны, двух даосских философов-историков, тибетского ламы, индийского мистика, в титуле которого термин «шри» повторялся сто восемь раз, выдающегося британского археолога, особенно интересующегося драконами, и весьма озадаченного писателя-фантаста, привезённого из Южной Калифорнии специально для этой цели. Поскольку почти все лекторы говорили либо по-английски, либо по-французски, либо по-немецки, для него приходилось переводить лишь немногие сессии. Иногда он запрашивал справочные материалы, которые казались неуместными для всех остальных: Книгу Мормона, одиннадцатое издание Британники, собрание сочинений Альфреда Норта Уайтхеда, герра доктора Юнга и Мэри Бейкер Эдди*, справочник для военнослужащих ВМС США, переводы буддийских писаний Махаяны и Хинаяны, и множество других, и быстро их просматривал. Время от времени мистер Пенг и мистер Плантагенет заглядывали к нему, спрашивали о его прогрессе и уходили вполне удовлетворённые, когда тот отвечал, что фсё ф порядке; он чуфстфует, как фсё это фосдейстфует изнутри на его дер подсознание. Почти каждый день он отправлял Маме Шиммельхорн открытку с видами Гонконгской гавани, музеев и церковных зданий, дабы проиллюстрировать культурные аспекты своего визита, которые, по его словам, занимали то немногое время, что оставалось после его напряжённого рабочего дня по разработке специальных часов с кукушкой с этническими нотками для торговой империи Пенг-Плантагенета в Юго-Восточной Азии. Но с наступлением сумерек он, полковник Ли и Малыш Антон посвящали себя охоте за кошечками. Они с полковником стали закадычными друзьями, и Папа смог настолько расслабиться, что никогда не замечал таких мелких инцидентов, как внезапное исчезновение какого-нибудь славянского, восточного или ближневосточного типа, который, по-видимому, следовал за ними. На некоторых из них Малыш Антон просто косил глазами, толкал их — и они исчезали. Без шума и пыли. О других позаботились друзья полковника Ли, которые использовали не столь изощрённые, но не менее эффективные методы.

* Альфред Уайтхед — британский математик, логик, философ; Мэри Бейкер Эдди — американская писательница, основательница движения «Христианская наука». Автор известной книги о духовном врачевании «Наука и здоровье с Ключом к Священному Писанию».

Янь Папы Шиммельхорна процветал, и его исследования шли успешно. Среди изобилия милых кисок Гонконга он в конце концов почти забыл о мисс Киттикул и мисс Мактавиш, позорно пренебрегая ими, за исключением тех случаев, когда, спустя много часов после полуночи, возвращался домой, чтобы восстановить силы несколькими часами сна. Затем он внезапно объявил, что решил проблему и что прикладная технология, стоящая всего несколько сотен долларов, может быть завершена не более чем через неделю.

Мистер Пенг и мистер Плантагенет, разумеется, были в восторге. Они объявили, что завершение задания будет должным образом отпраздновано на великолепном банкете в особняке Пенга. Малыш Антон и полковник Ли были довольны, отчасти потому, что их ожидали похвалы и награды, а отчасти потому, что напряжённый темп, заданный Папой, становился для них утомительным. Только мисс Киттикул и мисс Мактавиш с сильно опечаленными лицами из-за его неверности, не радовались.

Прошло пять дней, и каждый день Папа Шиммельхорн усердно работал вместе с помогающими ему потрясёнными инженерами и учёными Пенг-Плантагенета, собирая очень странную конструкцию. Она включала в себя всевозможные, казалось бы, несвязанные устройства: отдельные части старой швейной машинки Зингера, причудливо переплетённая паутина из медной проволоки и нейлоновой лески, спиральная неоновая трубка, изготовленная по его заказу и заполненная наполовину жидким, наполовину газообразным веществом, которое он собственноручно сварил в лабораториях Пенг-Плантагенета. Конечный результат оказался похож на японские храмовые ворота-тории, частично изготовленные из металла, частично из переливающегося пластика и частично из эктоплазмы; и когда мистер Плантагенет отметил их небольшой размер, поскольку они были шириной в четыре фута и, как он заметил, едва ли достаточно большими, чтобы вместить даже маленького дракона, Папа Шиммельхорн радостно хлопнул его по спине и сказал:

— Фаше феличество, Дикки, не фолнуйтесь! Мы подсоединим его к антиграфитационной машине унд моему йаню, унд тогда — хо-хо-хо! — посмо́трите, как они фырастут!

Прошло пять дней, и каждую ночь Папа Шиммельхорн отправлялся на свою миссию по обновлению и пополнению яня, к большому неудовольствию мисс Мактавиш и мисс Киттикул. Затем, во второй половине пятого дня работ, устройство было активировано в пробном режиме, но без разрешения на расширение. Папа Шиммельхорн подошёл к нему и заглянул внутрь. Он увидел другой Китай и другой мир. Поля были пышными, леса густыми и зелёными. Среди белоснежных облаков, украшавших небо, резвились два красивых алых дракона. А на валуне возле водопада тихо сидел и читал свиток старый седобородый джентльмен в шёлковых одеждах. Очевидно, он был мудрецом.

— Только поглядите! — воскликнул Папа Шиммельхорн.

Мистер Пенг и мистер Плантагенет протиснулись, чтобы посмотреть. Они ахнули от изумления и восторга.

Мудрец поднял взгляд. Он встал и почтительно улыбнулся им. В тот миг, когда Папа Шиммельхорн щёлкнул выключателем, отключая устройство, он, казалось, поклонился в знак приветствия.

— Папа, вы сделали это! — воскликнул мистер Пенг.

— Конечно, йа это сделал, — ответил Папа Шиммельхорн. — Зафтра йа открою их дер полностью, унд фы смошете проехать скфозь них, фозмошно, на лошади или ф экипаше.

Мистер Пенг задумчиво заметил, что конная повозка как раз может оказаться тем, что нужно, на случай, если другой Китай избежал механизации, а мистер Плантагенет вспомнил об элегантном экипаже с парой лошадей, принадлежащем одному богатому голландскому джентльмену, который, как он был уверен, мог бы одолжить его на день или два. Все эти приготовления были немедленно проделаны, и оставшаяся часть дня оказалась посвящена выбору соответствующих подарков для любых представителей властей, которые могли их встретить: пасхальное яйцо Фаберже, принадлежавшее русской царице, прекрасный экземпляр Библии Гутенберга, резные изумруды с Цейлона, подлинник Тициана, два Мане, картины Гейнсборо и Тернера, платиновый чайный сервиз от придворного ювелира покойного короля Фарука, минутный репетир с двумя секундными стрелками-остановочниками от Одемар Пиге* в корпусе из того же металла, и традиционные часы с кукушкой с целым хором поющих йодлем кукушек, которые Папа Шиммельхорн предусмотрительно привёз с собой в саквояже.

* Швейцарская компания-производитель часов класса люкс.

Мистер Пенг с сожалением объяснил, что его жена и миссис Плантагенет за день или два до этого решили отправиться в шопинг-тур по Лондону, Риму, Парижу и Нью-Йорку на своём частном самолёте. Однако он и мистер Плантагенет пообещали, что их отсутствие не позволит омрачить торжества этого вечера; и похоже, всё так, и обстояло, ибо все на банкете были в отличном настроении, и по мере того как одно редкое китайское блюдо сменяло другое, было произнесено множество тостов за их завтрашний успех, за триумфы, которые он обязательно принесёт, и за гения, который сделал это возможным.

Гений, который чувствовал себя так, словно его янь ещё никогда не был в столь прекрасной форме, совершенно беспристрастно делил своё внимание между ужином, тостами и двумя чрезвычайно милыми кошечками, которые сидели, прижавшись к нему. Полковник Ли и Малыш Антон способствовали всеобщему веселью, наливая бесчисленные напитки трезвым малопьющим учёным и исследователям, которые служили консультантами Папы Шиммельхорна, пока даже они не стали по-настоящему шумными. Даже мисс Киттикул и мисс Мактавиш, хоть и сидели несколько в стороне от центра внимания, казалось, восстановили своё хорошее настроение, живо хихикая и перешёптываясь друг с другом. О досадном отсутствии миссис Пенг и миссис Плантагенет вскоре забыли даже их мужья, и все великолепно провели время.

В Нью-Хейвене, в день исчезновения Папы Шиммельхорна, Мама Шиммельхорн вернулась с церковного собрания гораздо позже, чем обычно. Она была малость навеселе — водка Малыша Антона сделала своё дело — и пребывала в добродушном настроении, почти — но не совсем — готовая простить своего мужа. Напевая «Вниз по ручью от старой мельницы»*, Мама отперла входную дверь.

— Йа дома, Папа! — крикнула она.

* Down By Der Old Mill Shtream — популярная американская сентиментальная песня начала XX века о ностальгических воспоминаниях первой любви, встреченной у старой мельницы.

Затем прислушалась. Единственным ответом было хриплое «Мрряу» из подвала. «Мошет быть, Папа уснул?» — подумала она, спускаясь по лестнице.

Мама отперла дверь мастерской, и Густав-Адольф, громко мяукая, потёрся о её ноги, чтобы известить о том, что он умирает с голоду. Она включила свет. Папы Шиммельхорна нигде не было видно. «Стэнли Стимер» тоже исчез. Мама страшно нахмурилась. Её чёрное платье зашуршало, когда она подошла к двери гаража. Та была надёжно заперта.

— Фот так! — воскликнула она. — Ты снофа сбешал. Чтобы спать с голыми женшшинами, ф то фремя как долшен думать о том, что, мошет быть, не смошешь попасть на Небеса, когда умрёшь! Грязный ста...

Затем Мама заметила записку, которую Малыш Антон оставил прикреплённой к стене над верстаком. Она сорвала её.

Дорогая, дорогая двоюродная бабушка (прочла она), я очень сожалею, что не застал тебя, проделав долгий путь из Гонконга, тем более что забираю Папу с собой.

Мои работодатели хотят, чтобы он разработал совершенно особенные часы с кукушкой. Они щедро заплатят, дадут ему огромную премию, и он пробудет там совсем недолго. Папа сказал мне, что, когда вернётся, то поведёт тебя по магазинам за новыми платьями и новым зонтиком!

С любовью, твой Малыш Антон.

А ниже было нацарапано простое сообщение: Йа лублу тебя, Мама!! и подпись: Папа хххххХХХХ!

Она прочла записку дважды.

— Хмф! — фыркнула она. — Так фот как дферь открывается, унд при этом остаётся заперта. Малыш Антон! Ф нофую дер парасолю йа я не ферю, Но, мошет быть, на этот раз фсе будет по-другому. Малыш Антон теперь хороший мальчик. Похоше, китайцы рассказали ему фсё о Конфуции и о том, как быть фешлифым со стариками. Ладно, йа подошду унд посмотрю.

Успокоившись, она снова поднялась наверх, покормила Густава-Адольфа печёнкой и устроилась в кресле, чтобы выпить чашку чая и позвонить миссис Хундхаммер. В течение следующих двух недель, всякий раз, когда пробуждались её подозрения, она снова успокаивалась, ибо почти сразу приходили открытки с видами китайских достопримечательностей от её мужа или Малыша Антона. Но через несколько дней после того как Папа Шиммельхорн объявил о решении поставленной перед ним проблемы, её спокойствие снова было нарушено.

Вскоре после завтрака зазвенел дверной звонок, и она с нетерпением открыла, предвкушая приятный теологический диспут с двумя знакомыми свидетелями Иеговы. Но вместо них на крыльце стояли две самые элегантные пожилые дамы, каких она когда-либо видела. Каждая была довольно высокой; обе были прямыми, как палки и, несмотря на свой возраст, всё ещё оставались привлекательными. Одна была китаянкой; другая, судя по тому, как она одевалась и держалась, могла быть только англичанкой. У бордюра позади них стоял блестящий лимонно-жёлтый «роллс-ройс» с шофёром и лакеем в ливрее, с гонконгскими номерами.

— Прошу прощения, — очень тихо произнесла китаянка. — Вы миссис Шиммельхорн?

Мама Шиммельхорн с одного взгляда оценила ситуацию.

— Йа, — сказала она, — йа Мама. Что он ишшо натворил? — Она отступила, чтобы они могли войти. — Заходите унд присашифайтесь, а йа сейчас принесу дер чай. — Её чёрное платье шуршало, когда она сновала взад и вперёд. — Фсегда, когда он фырыфается на сфободу, слючаются проблемы с голыми женшшинами, иногда только с одной, как с Дорой Гроссапфель, иногда с четырьмя или мошет быть, с пятью. Но на этот раз, когда он с Малышом Антоном, которого научили Конфуцию...

Пожилые дамы обменялись взглядами.

— ...на этот раз я подумала, что мошет быть, он будет хорошим. Штош, мы шифём унд учимся...

Перечисляя часть длинного списка плотских грехов Папы Шиммельхорна, она подала чай и печенье, села в кресло, позволив Густаву-Адольфу вспрыгнуть на колени, и позволила миссис Пенг и миссис Плантагенет представиться и рассказать свою историю.

Они сообщили ей, что всего за день или около того перед этим их посетили две молодые женщины, работающие в фирме их мужей — мисс Киттикул и мисс Мактавиш. Обе они считали — и им было крайне неприятно об этом говорить, — что Папа Шиммельхорн злоупотребил их расположением. Они были настолько расстроены, что раскрыли суть проекта, для которого его наняли — миссис Пенг сделала всё возможное, чтобы объяснить технические аспекты чёрных дыр, антигравитации, инь и янь, — чтобы спроектировать проход в другую вселенную, где были драконы и всё ещё процветала Китайская империя.

Мама Шиммельхорн встала.

— Доннерветтер! Йа не понимаю, что такое йань унд инь, а такше чорные дыры, если не шшитать той, что ф Калькутте*. Но Папа — это другое. Если не голые женшшины, то путешествия по фремени унд гнурры, а то унд непристойные часы с кукушкой. Такие фот грязные делишки. Штош, теперь я полошу этому конец!

* Калькуттская чёрная дыра — тюрьма, где в 1756 г. в тесной камере задохнулись две сотни заключённых англичан.

— Мы надеялись, что вы сможете, — горячо сказала миссис Плантагенет. — Уверяю вас, у меня нет никакого желания становиться королевой Англии. В моём возрасте я никак не справлюсь с этой ужасной лейбористской партией. Кроме того, Ричард постоянно говорит о крестовых походах против сарацинов, и хотя, осмелюсь сказать, они этого заслуживают, сейчас кажется немного поздновато для такого рода вещей, не так ли?

— Примула совершенно права, — заявила миссис Пенг. — Я и сама, безусловно, не хочу быть императрицей Китая, окружённой евнухами, рабынями, дворцовыми интригами и прочим подобным вздором. Гораций, конечно, пообещал мне, что ему не нужен трон, но других кандидатов нет, и... ну, вы же знаете, каковы мужчины.

Мама Шиммельхорн мрачно подтвердила, что действительно знает.

— Но хуже всего то, — продолжила миссис Пенг, — что он хочет вернуть драконов, хотя знает, что я терпеть не могу змей, ящериц и всех этих ужасных ползучих тварей. Видите ли, в древнем Китае его семья присматривала за ними, и они очень привязались к этим существам. Вы можете представить себе, чтобы в небе оказалось полно драконов, миссис Шиммельхорн?

— Драконы? — фыркнула Мама Шиммельхорн. — Герр готт! Хфатит с меня чаек унд гадяшших скворцов! Кашдый день их тут полное крыльцо — фы не поферите!

— Вот именно, — сказала миссис Плантагенет, отставив свою чашку. — Нам лучше позвонить и узнать, как у них продвигаются дела. Я оплачу звонок со своего счёта.

— Телефон ф прихошей, — сказала Мама Шиммельхорн.

Через пять минут её гости вернулись с серьёзными лицами.

— Ваш муж уже сконструировал своё устройство и собирается провести предварительные испытания, — объявила миссис Пенг. — Однако, по словам мисс Киттикул, он не планирует совершать прорыв до позднего завтрашнего вечера. Если мы поторопимся, то ещё сможем успеть вовремя. Вы поедете в Гонконг, миссис Шиммельхорн?

Выражение лица Мамы Шиммельхорн сделало бы честь Великому Инквизитору.

— Йа, я поеду! — сказала она им. — Мы допифаем чай, унд йа посфоню миссис Хундхаммер, чтобы она пришла унд покормила моего Густава-Адольфа, унд мы сразу ше отпрафимся. — Она подняла свой зонтик. — Папа, — провозгласила она, взвешивая его, — на сей раз, когда йа тебя поймаю, то застафлю тебя шелать, чтобы йа оказалась фсего лишь драконом фместо Мамы Шиммельхорн!

Пятнадцать минут спустя, с чёрной шляпой, крепко сидящей на голове, и руками, уверенно сложенными на ручке зонта, она ехала между своими новыми подругами на заднем сиденье лимонно-жёлтого императорского «роллс-ройса», направляясь в аэропорт. Окружающая роскошь нисколько не впечатляла её. Разум Мамы был фиксирован на одной цели, и она мрачно улыбалась, размышляя над ней.

Из соображений безопасности Папа Шиммельхорн установил свои межпространственные ворота внутри огромного склада, принадлежащего Пенг-Плантагенету; и, прибыв туда ранним утром следующего дня с Малышом Антоном и двумя хорошенькими балийками, обнаружил полковника Ли, уже дежурящего у дверей, и своих работодателей, ожидающих его в одолженном экипаже голландского тайпана рядом со «Стэнли Стимером».

Однажды в юности Папа Шиммельхорн провёл приятное лето в Швейцарии, управляя конным шарабаном, полным щебечущих туристок, перевозя их от одного романтического альпийского уголка к другому, и поскольку кучер тайпана был предусмотрительно отправлен домой, он сразу же предложил занять его место. Как только Папа убедился, что всё готово, он поцеловал балиек на прощание, показал полковнику Ли рычаг, который увеличивал врата, и они с Малышом Антоном взобрались на козлы.

Врата расширились. Перед ними предстал другой Китай. Лоснящиеся, чёрные, сильные лошади били копытами по земле и фыркали. Папа Шиммельхорн потряс вожжами и пощёлкал, побуждая их двигаться вперёд.

— Фот так! — крикнул он. — Драконы, мы идём!

Они проехали через врата резвой рысью, но теперь в окружающем пейзаже больше не было ни скал, ни мудреца, ни водопада. Перед ними лежала широкая, гладкая дорога; она походила на фарфоровую, но копыта лошадей не издавали на ней ни звука. Она не просто ждала их, как большинство дорог, но меняла форму и направление гораздо быстрее, чем следовало бы, и окружающий пейзаж менялся вместе с ней. Они проезжали мимо скал и сосен, бамбуковых рощ и садов, полных цветущих деревьев, и внезапно заметили, что находятся тут не одни. Позади и с обеих сторон их сопровождали транспортные средства, которые одновременно напоминали величественность «Бугатти Роял» и сияющую чистоту изысканного фарфора династии Сун. У них не было колёс, и они бесшумно парили примерно в футе над землёй, а над головой так же бесшумно неслось с полдюжины дискообразных летательных аппаратов. В воздухе пели свою глубокую медную песню колокола.

— Похоже, они достигли значительных технологических успехов! — с опаской сказал мистер Плантагенет.

— Я никак не ожидал ничего подобного! — прошептал мистер Пенг. — Боже мой, надеюсь, что они настроены дружелюбно!

А Папа Шиммельхорн просто снял свою тирольскую шляпу и улыбнулся, помахав им всем.

Затем дорога внезапно сделала крутой поворот и закончилась на лугу между арками великолепных цветов; а в конце её стоял дворец из не отражающего свет стекла и фарфора, огранённый с самой абстрактной и сложной простотой. Перед ним в самой вольной позе растянулся огромный жёлтый дракон; а вокруг него и по обе стороны луг был заполнен сановниками — седобородыми мудрецами, высокими мандаринами в вышитых одеждах, статными мужчинами и женщинами, которые (как вполголоса заметил мистер Пенг) могли быть только вассальными королями и знатью. Между ними, возле головы дракона, стоял пустой трон, искусно вырезанный из целого блока нефрита в более древние и пышные времена, отличавшийся искусной резьбой.

Лошади заметили дракона. С выпученными глазами и прижатыми ушами они взбрыкнули, заметались и встали на дыбы, не обращая внимания на все попытки кучера успокоить их. Затем внезапно дракон посмотрел на них своими огромными золотыми глазами, и они замерли в полной неподвижности, напряжённые и потеющие. Несколько служителей вышли вперёд, чтобы взять их под уздцы, помочь мистеру Пенгу и мистеру Плантагенету сойти, и предложить Папе Шиммельхорну вежливую руку помощи, которую он жизнерадостно проигнорировал. Позади них стояли другие служители, выглядевшие отнюдь не столь сердечно и держащие короткие металлические стержни с кнопками управления на них.

— У них лазеры, Папа! — прошептал Малыш Антон.

— Яволь! — ответил Папа Шиммельхорн. — Прямо как ф «Зфёздных фойнах». Но не фолнуйся. Йа как-нибудь разберусь.

Сановники расступились столь же услужливо, как Красное море перед Моисеем, и мимо них прошёл очень рослый китаец в роскошных одеждах, встав перед Папой Шиммельхорном и глядя ему прямо в глаза. Затем он обратился к мистеру Пенгу, который просто не мог оторвать взгляда от дракона.

— Я, сэр, — заявил он на мандаринском с очень странным акцентом, — принц Вэнь, премьер-министр. Я поражён вашим наглым явлением сюда. Используя необычайные таланты и способности этого человека, вы пересекли запретные границы. Мы наблюдали за вами на протяжении веков... — он жестом указал на дисковидные летательные аппараты, — и даже сохранили понимание вашего варварского языка. Драконы действительно поступили мудро, покинув вас. В вашей вселенной инь и янь опасно разбалансированы. Теперь вы подвергаете опасности наш мир. Если бы у меня не было иного приказа, я немедленно избавился бы от вас и ваших незаконных врат. Неужели вы не представляете себе всей опасности, связанной с вмешательством в функционирование чёрных дыр? — Он содрогнулся. — Но Дочь Небес слишком милосердна. Она постановила, что должна судить вас лично.

Он трижды поклонился в сторону дворца. Зазвонили колокола. Затрубили трубы.

— Д-дочь Небес? — дрожащим голосом спросил мистер Пенг.

— Именно, — ответил премьер-министр. — В нашей вселенной инь и янь находятся в идеальном балансе. Сегодня четверг — следовательно, вы предстанете перед императрицей. Если бы это было вчера или завтра, вас осматривал бы Сын Неба. Только по воскресеньям они правят Китаем и миром вместе.

— Е-естественно, — заметил мистер Пенг.

Премьер-министр жестоко улыбнулся.

— Я обещаю вам, что, как только она увидит, как вы вторглись сюда, выставляя напоказ свой разбалансированный янь прямо перед нашими глазами, она будет столь же беспощадна, как и я.

Снова зазвучали трубы. Толпа придворных и фрейлин вышла из нефритовых дверей дворца, двигаясь в паване абстрактных, строго упорядоченных фигур. В центре, облачённая в богато украшенные, но на удивление прозрачные парчовые одежды и широкий головной убор из золотой филиграни, усыпанный жемчугом и нефритом, шествовала императрица. Даже в зрелом возрасте она была и оставалась красивой, но её глаза были холодными, ясными и расчётливыми, а на лице застыло выражение железной решимости.

Папа Шиммельхорн, который, разумеется, не мог ничего понять из этого разговора, развлекался сладострастным разглядыванием идущих фрейлин, поскольку некоторые из них действительно выглядели очень миленькими кошечками. Но сейчас, посмотрев на императрицу, он сглотнул. Это выражение было ему слишком знакомо. Впервые он увидел его на лице Мамы Шиммельхорн, когда ухаживал за ней и, ослеплённый её девичьей красотой, не смог уловить его значения. У Мамы глаза были серыми; у императрицы — чёрными. Мама была швейцаркой, изначально блондинкой; Императрица, столь же высокая, как она — китаянкой. Но это было неважно. Папа Шиммельхорн инстинктивно понял, что у них много общего, и внезапное паническое предвидение подсказало ему, что нужно спасаться. Но, бежать, судя по всему, было некуда.

Ударили цимбалы. Духовые инструменты издали крик, точно невиданные морские птицы. Императрица прошла сквозь павану и взошла на свой трон. Она хлопнула в ладоши один раз. Наступила мгновенная тишина. Затем обратилась к принцу Вэню на странном, певучем языке, звучавшем подобно флейте; и он долго отвечал на нём же, перемежая свою речь сильными хрустальными нотами в качестве акцентов, когда указывал в сторону их гостей.

Наконец он повернулся к ним.

— Я порекомендовал немедленно растворить вас, — заявил он. — Безболезненно, конечно.

— Это несправедливо! — воскликнул мистер Пенг. — По крайней мере, вы должны позволить нам преподнести наши дары и прошения!

— Это неспортивно! — вмешался мистер Плантагенет.

Императрица заставила их замолчать. Она снова заговорила на своём языке.

— Мне было приказано проконсультироваться с великим Чу-цаем, — объявил принц Вэнь, указывая на дракона. — Дочь Небес желает, чтобы он решил вашу судьбу.

Он и императрица снова заговорили, обращая свои замечания к самому Чу-цаю. Дракон слушал. С огромным достоинством он встал и вытянул огромную шею над придворными, пока его двадцатифутовая голова не оказалась прямо перед Папой Шиммельхорном. В течение долгой минуты, пока Малыш Антон трясся как осиновый лист, и даже премьер-министр затаил дыхание, они смотрели друг на друга. Затем Папа Шиммельхорн, хихикнув, протянул руку, почесал могучий подбородок Чу-цая и подмигнул — и, ничуть не меняя выражения, Чу-цай подмигнул в ответ.

— П-п-папа, — заикаясь, сказал Малыш Антон, когда огромная голова снова отстранилась. — Ты видел, что он сделал?

— Натюрлих, — ответил Папа Шиммельхорн. — Мы понимаем друг друга. Он похош на Густава-Адольфа. Йа думаю, что, фозмошно, он грязный старикашка-дракон.

Внезапно сам Чу-цай заговорил на певучем, переливчатом языке, только его слова и ноты звучали на несколько октав ниже. Он говорил совсем недолго, но императрица кивнула.

— Великий Чу-цай, — с неохотой перевёл принц Вэнь, — говорит, что мы должны подождать. Вам повезло, что мы, будучи гораздо более развитыми, научились разговаривать с драконами тысячу лет назад. Сейчас я узнаю, как долго придётся ждать...

Но прежде чем он успел задать вопрос, Малыш Антон толкнул Папу Шиммельхорна.

— Послушай! — прошептал он. — Ты слышишь то же, что и я?

Папа Шиммельхорн прислушался. То же самое сделали мистер Пенг и мистер Плантагенет. Не было никакой ошибки — по дороге позади них на полной скорости мчался мощный автомобиль, и теперь все смотрели мимо них в том направлении.

Шины визжали на поворотах. Ревел двигатель.

— Ричард, — с опаской сказал мистер Пенг. — Это... это, по-моему, похоже на «Феррари» миссис Плантагенет.

— Мне тоже так кажется! — простонал мистер Плантагенет.

— Вы сказали полковнику Ли, чтобы их ни в коем случае не пускали?

— Гораций, я этого не сделал. В конце концов, они были в Европе! Почему вы сами не сказали?

— Я... я даже не подумал об этом, — признался мистер Пенг.

Раздался последний визг тормозов. Толпа расступилась. Ярко-красный «Феррари» резко остановился рядом с ними. В нём сидели три пожилые дамы, все выглядевшие чрезвычайно рассерженными. Дверца распахнулась, и первой вышла Мама Шиммельхорн. Она игнорировала всё и всех. При виде выражения её лица даже великий Чу-цай уныло фыркнул. С зонтиком наготове она двинулась на своего мужа.

— Ха! — прорычала она. — Ты опять сбешал, чтобы гоняться за плохими дефчонками, играть с драконами унд чорными дырами, унд портить Малыша Антона, чтобы он забыл о Конфуции!

Она крепко схватила Папу Шиммельхорна за ухо и ткнула ему в грудь острым концом зонтика, словно ставя знак препинания.

— Мама! Мама! Битте шён, только не на публике, на глазах у фсех! Только посмотри — на троне императрица Китая!

— Тебе следует изфиниться перед ней! — неумолимо продолжала Мама Шиммельхорн. — Ты прибыл форофать её драконоф унд танцофщиц! Ах, не спорь — просто подошди, пока мы фернёмся домой...

Тем временем миссис Пенг и миссис Плантагенет набросились на своих мужей с несколько большей благопристойностью, но с той же решимостью, а императрица, глядя на эту сцену, повернулась к принцу Вэню и произнесла на певучем языке:

— Великий Чу-цай был прав. Хотя они, конечно, всё ещё варвары, их инь и янь, возможно, не настолько безнадёжно разбалансированы, как ты думал. — Она указала на Маму Шиммельхорн. — По крайней мере, её инь определённо выглядит столь же эффективным, как и его янь. Мы задержим их на некоторое время и узнаем причину появления здесь. Разумеется, мы позаботимся о том, чтобы их врата оказались закрыты и больше никогда не были построены снова. Но кто знает? Возможно, мы сможем помочь им стать по-настоящему цивилизованными.

Итак, в течение трёх дней мистера и миссис Пенг, мистера и миссис Плантагенет, Папу и Маму Шиммельхорн и Малыша Антона принимали по-императорски, лишь с лёгким снисхождением, неизбежным при общении с варварами. Банкет следовал за банкетом, застолье за застольем, одно великолепное зрелище сменяло другое: танцы, драмы и ритуалы, почти невероятные по своему великолепию, ослепляли посетителей, но самым впечатляющим из всех был балет, исполненный для них великим Чу-цаем и его жёнами высоко в воздухе во время грозы. (Довольно покровительственно — и к раздражению мистера Пенга, который, конечно, уже знал об этом — принц Вэнь указал, что драконы, благодаря своим идеальным инь и янь, обладают естественной антигравитацией, и именно поэтому китайские драконы всегда изображались без крыльев.)

Мистеру Пенгу и мистеру Плантагенету дозволили преподнести их дары, которые оказались очень любезно приняты, причём много внимания было уделено пасхальному яйцу Фаберже и особенно часам с кукушкой Папы Шиммельхорна, которые, по утверждению самого императора, отныне будут висеть в императорской опочивальне. Им также разрешили формально представиться всему двору, после чего — отчасти из-за семейных полномочий, представленных мистером Пенгом и мистером Плантагенетом, а отчасти из-за явной благосклонности, оказанной Папе Шиммельхорну великим Чу-цаем — их статус заметно улучшился, и даже принц Вэнь немного смягчился.

Мистер Пенг и мистер Плантагенет пребывали в благоговении и восторге от всего, что видели. Миссис Пенг, миссис Плантагенет и Мама Шиммельхорн отлично ладили с императрицей через двух или трёх переводчиков, хотя миссис Пенг было трудно сосредоточиться, когда она смотрела вверх и видела драконов, наблюдающих за ней через окно. Малыш Антон, которого осчастливили двумя хорошенькими кошечками, чтобы его янь пребывал в наилучшем балансе, отлично повеселился. Один лишь Папа Шиммельхорн не мог получить удовольствие; ему, постоянно окружённому молодыми женщинами поразительной красоты, никогда не позволяли выйти за пределы действия зонта, а один или два раза, когда он пытался улизнуть, его эффективно останавливали огромные служанки.

Только в последний день мистеру Пенгу и мистеру Плантагенету разрешили подать своё прошение трону, и они сделали это с величайшей вежливостью и в строгом соответствии с протоколом, определённым принцем Вэнем.

Аудиенция, разумеется, проводилась на лугу, чтобы Чу-цай мог комфортно участвовать в ней. Он и императорская чета выслушали гостей. Затем принялись совещаться, переговариваясь приглушёнными голосами.

Наконец императрица огласила их решение. Она, император и великий Чу-цай признали исключительную добродетель мистера Пенга и мистера Плантагенета, особенно в мире, который оказался настолько запущенным. Они понимали, что мистер Пенг обладал всей необходимой квалификацией для того чтобы исполнять функции наследственного хранителя императорского питомника драконов, если бы таковой существовал в его мире, и что мистер Плантагенет стал бы изумительным королём Англии. Императрица говорила о том, насколько они впечатлёны гением Папы Шиммельхорна и его огромным янем, не имеющим себе равных со времён Жёлтого императора. Однако...

Она сделала паузу, и великий Чу-цай издал глубокий скорбный звук.

— Однако, — продолжила она, — поскольку баланс инь и янь в вашем собственном мире так серьёзно нарушен, и, очевидно, будет очень трудно снова сделать это место пригодным для жизни, великий Чу-цай с сожалением отказал в разрешении любому из своих родственников вернуться туда вместе с вами.

Лицо мистера Пенга вытянулось. Мистер Плантагенет выглядел потрясённым.

— А что касается вашей чёрной дыры и питаемой ею незаконных врат, — сказала она, — то как бы нам ни было неприятно демонтировать столь великое и редкое творение, но для нашей собственной безопасности мы должны сделать это, как только вы вернётесь к себе...

Мистер Пенг и мистер Плантагенет попытались протестовать, но она подняла руку.

— ...и, в качестве условия, при котором мы позволим вам вернуться, нам следует получить от вас торжественное обещание, что, по крайней мере, вы сами никогда не будете пытаться восстановить их. Мы собираемся дать вам много подарков, которые вы сможете забрать с собой, но после того как дадите это обещание, великий Чу-цай выдаст вам самый драгоценный дар из всех, который возложит на вас великую ответственность и станет священным наследием для ваших сыновей и дочерей. Даёте ли вы это торжественное обещание?

Мистер Пенг посмотрел на мистера Плантагенета. Мистер Плантагенет посмотрел на мистера Пенга.

— Мы обещаем, Дочь Небес, — печально сказал мистер Пенг.

Императрица улыбнулась.

— Очень хорошо.

Она махнула рукой в приглашающем жесте, и четверо слуг подошли к ним, неся огромную крытую корзину, которую они поставили перед мистером Пенгом.

— Это дар великого Чу-цая, — сказала императрица. — Корзина выстлана шёлком и мягчайшим пухом. Она содержит кладку из восьми драконьих яиц, а также новейшие научные инструкции по надлежащему уходу за ними. Вам оказана великая честь.

Мистер Пенг глубоко поклонился и поблагодарил императрицу, императора и великого Чу-цая за их доверие и щедрость.

Затем императрица хлопнула в ладоши, и зазвучала музыка. Аудиенция была завершена, и все приступили к позднему обеду, поданному там же, на лугу, после чего были вынесены остальные императорские подарки: лакированные шкатулки из чёрного дерева, завёрнутые в шелка невообразимой роскоши, и погружены в экипаж и «Феррари».

— Нам очень жаль, что вы уезжаете, — сказала императрица, — но уверяю вас, что это к лучшему.

Со всех сторон раздавались самые сердечные прощания, и Папа Шиммельхорн обнял правую ноздрю великого Чу-цая.

— Герр Дракон, — заявил он, — йа хотел бы научиться гофорить на фашем йазыке.

Великий Чу-цай тихонько фыркнул ему.

— Йа! — сказал Папа Шиммельхорн. — Бьюсь об заклад, мы могли бы рассказать друг другу много историй... Он увидел пронзающий его взгляд Мамы и снова погладил огромную ноздрю со вздохом. — Ауф видерзеен! — крикнул он, обернувшись через плечо.

Экипаж тронулся по дороге; «Феррари» последовал за ним; эскорт выстроился с обеих сторон и над головой. Дорога и пейзаж разворачивались перед ними, всё быстрее и быстрее...

Затем, так же внезапно, как и покинули его, они снова оказались внутри склада, где их ждал один лишь очень уставший и обеспокоенный полковник Ли. Как только задний бампер «Феррари» вышел из ворот, позади них послышался мягкий хлопок, и на мгновение воздух, казалось, заискрился и затрещал. Они повернулись — и врата исчезли. Там стоял только «Стэнли Стимер», из-под капота которого тянулась струйка дыма и пахло горелой изоляцией.

Наступила долгая пауза, которую мистер Плантагенет наконец нарушил покашливанием.

Мистер Пенг уныло повернулся к нему.

— Взбодрись, старина, — сказал мистер Плантагенет. — Смотри, у нас же есть драконьи яйца. Когда они вылупятся, у нас будут настоящие драконы!

— Ричард, — ответил мистер Пенг, — ты знаешь, сколько нужно времени, чтобы дракон вылупился из яйца? Тысяча лет — и хотя наша китайская тысяча часто является неопределённым числом, это всё равно будет удручающе долгое время.

Пенги и Плантагенеты весьма любезно пригласили Шиммельхорнов провести ещё несколько дней в Гонконге в качестве их гостей, но Мама Шиммельхорн отказалась, сказав, что ей стыдно показываться с Папой в приличном обществе. Она настояла на том, чтобы они ехали прямо в аэропорт, что и было сделано, задержавшись ровно настолько, чтобы Малыш Антон забрал саквояж Папы Шиммельхорна и положил его в багажник «Стэнли», Мама приняла солидный чек (выписанный на её имя) от миссис Плантагенет, и их императорские подарки были погружены на борт.

Во время поездки не было сказано ни слова, даже Малыш Антон оставался молчаливым, и единственным звуком было случайное резкое постукивание кончика зонтика по спинке водительского сиденья. Императорский жёлтый самолёт ждал их с опущенным трапом, но на этот раз Папа Шиммельхорн знал, что не сможет влететь в него, как сделал это раньше. Его въезд по трапу был откровенно похоронным.

Несмотря на вежливый и внимательный экипаж, великолепное обслуживание и превосходную кухню, их возвращение отнюдь не было весёлым перелётом, и тот факт, что полковник Ли, по ошибке стараясь оказать своему другу последнюю услугу, назначил двух хорошеньких балиек в качестве стюардесс, ничего не улучшил общую атмосферу и не облегчил уныние Папы Шиммельхорна. Всю дорогу Мама Шиммельхорн мрачно сидела на своём месте, ни разу не нарушив молчания, за исключением того, чтобы пространно рассказывать о проступках грязных старикашек и о том, что таким многообещающим юношам, как Малыш Антон, следует не обращать на них внимания и больше думать о Конфуции.

Они приземлились в Нью-Хейвене. Мама Шиммельхорн выдала каждому члену экипажа по пятьдесят центов на чай. Трап выдвинулся. Они уселись в машину.

Со слезами на глазах Папа Шиммельхорн бросил последний долгий взгляд на двух балиек и безмолвно пожал руку Малышу Антону. К счастью, у него хватило присутствия духа, чтобы быстро зажать в ладони и спрятать в карман небольшой кусочек бумаги, который передал ему внучатый племянник.

— Мы едем прямо домой, — приказала Мама Шиммельхорн, и он подчинился. — Стафим машину ф дер гараш, — сказала она ему, открывая дверь, подождала, пока он въедет, затем снова заперла её и спрятала ключ в карман. — Унд теперь мы идём наферх унд открыфаем подарки императрицы.

Папа Шиммельхорн подобрал их и последовал за ней. Это были две длинные коробки в футлярах из узорчатого шёлка, перевязанные шёлковыми шнурами, и большая квадратная коробка, упакованная таким же образом. Мама Шиммельхорн сначала открыла длинные. Покрытые лаком, каждая из них содержала шёлковый свиток с резными валиками из слоновой кости. Она развернула первый. Это был классический китайский родовой портрет Папы Шиммельхорна, сидящего в большом тиковом кресле, облачённого в красивые мандаринские одежды с нефритовыми пуговицами почётного помощника хранителя императорского питомника драконов.

— Ах! — воскликнула она. — Фот как ты долшен фыглядеть — а не постоянно ухмыляюшшимся, подмигифаюшшим и думаюшшим о голых женшшинах.

Она развернула второй свиток. Составляя пару с первым, он являл её в роли супруги верховного мандарина, одетой соответствующим образом, за исключением того, что её чёрная шляпа была плотно надета на голову, а правая рука неумолимо сжимала зонтик. На её коленях художник изобразил Густава-Адольфа, которого миссис Пенг и миссис Плантагенет тщательно описали императрице.

— Это феликолепно! — пробормотала Мама Шиммельхорн. — Мы пофесим их по обе стороны камина.

Затем она открыла третий подарок и достала из коробки чёрного дерева большой бронзовый дин, древний жертвенный сосуд большой редкости и ценности.

— Что это? — проворчал Папа Шиммельхорн. — Чтобы фарить бобы?

— Думкопф! — огрызнулась она. — Это, наферное, чтобы сашать петунии. А теперь иди фниз, фозьми сфой сакфояш и принеси бедного Густава-Адольфа.

Папа Шиммельхорн охотно удалился, и как только он убедился, что они с Густавом-Адольфом действительно одни, прочёл сообщение, которое передал ему Малыш Антон. Оно гласило:

Дорогой Папа,

Есть ещё один подарок, только для тебя. Он от императора и твоего кореша-дракона. Я спрятал его в своей маленькой вселенной, чтобы не заметил принц Вэнь. Это извлечено из одного ихнего аэрокара, и я перевёл то, что написано снаружи.

Веселись, старина!

С любовью,

Антон.

Папа Шиммельхорн поспешил к багажнику. За его саквояжем стояла простая картонная коробка с китайскими иероглифами, под которыми был перевод:

Императорская фабрика аэрокаров (гласила надпись).

Антигравитационный блок.

Устанавливать только на транспортные средства, приводимые в движение паром.

(1.3 драконьей силы).

Отсутствие чёрных дыр гарантировано производителем.

Папа быстро положил её обратно и закрыл багажник. Он взвалил саквояж на одно огромное плечо, а Густава-Адольфа, который обнюхивал «Стэнли Стимер», на другое. Поднимаясь, чтобы снова присоединиться к Маме Шиммельхорн, он изо всех сил старался выглядеть унылым и пристыженным. Но это у него не очень хорошо получалось.

Он думал о пушистых белых облаках на высоте двух тысяч футов, о тёплом летнем бризе и о стрейч-брючках Доры Гроссапфель.

Первая публикация в журнале The Magazine of Fantasy and Science Fiction, March 1978

Гнурры лезут из всех щелей (1950)

Леди с Бетельгуся Девять (1976)

Граф фон Шиммельхорн и пони времени (1974)

Папа Шиммельхорн и сыворотка С.О.Д.О.М. (1973)

Малыш Антон (1950)

Янь Папы Шиммельхорна (1978)

Schimmelhorn's Gold (роман, 1986)

Nobelist Schimmelhorn (1987)

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

Автомобиль съехал с главной магистрали примерно за полмили до того места, где она соединялась с центральной транспортной сетью, которая, подобно гигантскому вращающемуся колесу, выбрасывала транспортные средства и товары в окружающую городскую систему. Машина направлялась к более старым частям города, расположенным ближе к земле. Файл был благодарен этому, хотя и не признавался себе в этом открыто. Над ним по-прежнему разносился бесконечный гул и вибрирующий рокот этого инженерного рая, но, по крайней мере, теперь он стал более рассеянным. Шум был столь же сильным, но более хаотичным, и потому приятнее для слуха Файла. Дважды машина была вынуждена остановиться перед плотными потоками пешеходов, выходивших со станций общественного скоростного поезда — их лица были напряжены и покрыты потом, когда они пробивались к месту работы.

Файл бесстрастно сидел в ожидании, хотя уже опаздывал на встречу. Что же означает этот Гаргантюа, размышлял он, который вечно сидит и ревёт здесь на весь континент? Он никогда не спал, никогда не прекращал гордо кричать о своей мощи. И каким бы доброжелательным он ни был по отношению к сотням миллионов своих обитателей, нельзя было отрицать, что все они были его рабами.

Как он возник, что с ним станет? Мегаполис уже настолько разросся изнутри, что людям с трудом находилось в нём место для жизни. Если на него посмотреть из космоса, подумал он, то людей просто не было бы видно; всё казалось бы лишь быстро действующей машиной удивительной силы, но не имеющей какой-либо цели.

Макс Файл не слишком верил в способность Европейского экономического сообщества бесконечно продлевать своё существование. Оно росло быстро, но делало это само по себе, без должного человеческого участия. Он думал, что уже может обнаружить семена неизбежного краха.

Машина терпеливо продвигалась вперёд сквозь толпу, нашла свободную полосу и продолжила свой сложный маршрут. В конце концов она пробралась через путаницу знаков, указателей и перекрёстков, прежде чем остановиться перед небольшим десятиэтажным зданием, на котором лежала незримая, мрачная, но внушительная печать власти.

У входа стояли охранники, что свидетельствовало о серьёзности чрезвычайной ситуации. Файла проводили в кабинет на пятом этаже. Здесь его ввели в комнату без окон с обшитыми деревянными панелями стенами и ровным мягким освещением. За овальным столом уже собралось правительство Европейского экономического сообщества, молча ожидая его прибытия. Министры подняли головы, когда он вошёл.

Они составляли на удивление спокойную официальную группу, в своей единообразной тёмной консервативной одежде, с белой, неисписанной бумагой, лежащей перед ними аккуратными квадратами. В комнате царила атмосфера осторожной сдержанности. Большинство министров лишь слегка кивнули Файлу, когда он вошёл, а затем, как и прежде, чопорно опустили глаза. Файл кивнул в ответ. Он был знаком со всеми, но не близко. По какой-то причине они всегда старались держаться от него на расстоянии, несмотря на высокий пост, который он занимал, и для которого, казалось, был предназначен с детства.

Только премьер-министр Штрассер встал, чтобы поприветствовать его.

— Прошу вас, садитесь, Файл, — сказал он.

Файл пожал протянутую руку старика, затем прошёл к своему месту. Штрассер сразу же начал говорить, явно намереваясь сделать встречу краткой и по существу.

— Как мы все знаем, — начал он, — ситуация в Европе дошла до грани гражданской войны. Однако большинство из нас также знает, что мы собрались здесь сегодня не для того, чтобы обсуждать план действий — я говорю это ради вас, Файл. Мы собрались здесь для того, чтобы понять наше положение и предложить вам некую миссию.

Штрассер сел и небрежно кивнул человеку слева от себя. Стэндон, бледный и костлявый, склонил голову к Файлу и заговорил:

— Когда мы впервые взялись за разрешение этой проблемы, то думали, что она не отличается от любого другого кризиса в истории — сначала мы рассмотрим цели и намерения враждующих экономических и политических группировок, решим, какие из них поддержать, а с какими бороться. Вскоре мы обнаружили свою ошибку. Во-первых, поняли, что Европа является всего лишь политическим, а не национальным образованием, что исключает самую очевидную основу для действий. Затем попытались осмыслить всю систему, которую называем Европой, и потерпели неудачу. Как индустриальная экономика, Европа не поддаётся осмыслению!

Он сделал паузу, и на его лице, казалось, отразилось странное волнение. Он неловко пошевелился и продолжил более твёрдым тоном:

— Мы первое в истории правительство, которое осознаёт и признаёт, что не знает, как контролировать события. Континент, находящийся в нашей власти, оказался самым масштабным, сложным и напряжённым феноменом, когда-либо появлявшимся на этой планете. Мы знаем о том, как им управлять, не больше, чем о контролировании механизмов, управляющих ростом настоящего живого существа. Некоторые из нас придерживаются мнения, что европейская промышленность фактически превратилась в такое создание, но без здравомыслия и уверенности в правильном развитии, присущих естественным организмам. Она возникла случайно, а затем начала следовать своим собственным законам. Один из нас, — он указал на сурового Брауна-Гёте, сидящего напротив, — приравнивает её к раковой опухоли.

Файл задумался о сходстве выводов министров с его собственными мыслями всего несколькими минутами ранее.

— Европа страдает от уплотнения, — продолжил Стэндон. — Всё находится под таким сжатием, энергии и процессы настолько плотно соприкасаются друг с другом, что вся система превратилась в настоящую камеру высокого давления. С политической точки зрения здесь просто нет места для манёвра. Следовательно, мы не в состоянии постичь ход событий ни путём вычислений, ни с помощью здравого смысла, и не можем сказать, что произойдёт в результате любого действия. Короче говоря, мы находимся в полном неведении о будущем, независимо от того, участвуем в его творении или нет.

Файл оглядел стол. Большинство министров по-прежнему пассивно смотрели на свои блокноты. Один или двое, помимо Штрассера и Стэндона, выжидательно смотрели на него.

— Я сам пришёл к тому же выводу, — сказал он. — Но вы, должно быть, что-то решили.

— Нет, — решительно сказал Стэндон. — В этом-то и суть. Если б всё было так очевидно, проблемы бы не возникло — мы просто выбрали бы определённую сторону. Но здесь не две фракции, а три или четыре, да ещё другие на заднем плане. Сама идея о том, что может оказаться лучше, теряет смысл, когда мы не знаем, что произойдёт. Рассуждая логически, разрушение сообщества — единственный критерий нежелательного, но даже это находится под вопросом. Возможно, мы стали настолько чудовищными, что наше дальнейшее существование оказалось невозможным. Нет идеалов, которыми мы могли бы руководствоваться. И в любом случае, в том, что касается Европы, больше нет какого-то осознанного руководства.

Стэндон отвёл взгляд от Файла и, казалось, на мгновение ушёл в себя.

— Могу добавить, — сказал он, — что после нескольких недель размышлений мы пришли к мнению, что в политических делах так было всегда: только факт наличия пространства для манёвра создавал у государственных деятелей прошлого иллюзию, будто они вольны определять события. Теперь такого пространства нет, иллюзия исчезла, и мы осознаём свою беспомощность. В то же время всё стало гораздо страшнее. — Он пожал плечами. — Например, Европа, благодаря своей массивности, могла бы выдержать большое количество ядерных термоядерных взрывов и при этом продолжать функционировать. Вряд ли нужно добавлять, что в настоящее время такое оружие доступно любой крупной корпорации. Мы даже думаем, что группы меньшинств обладают собственными термоядерными бомбами относительно небольшой мощности.

Файл размышлял так спокойно, как только мог. Кризис внезапно соскользнул с края практических соображений, перейдя в область философии. Это звучало абсурдно, но отрицать данный факт было невозможно.

Он оценил осторожность этих исключительно сдержанных людей. Как и они, он боялся тирании, но история давала множество предупреждений против поспешных превентивных мер. Чтобы предотвратить тиранию, заговорщики убили Цезаря, но в течение нескольких часов последствия их глупого поступка ввергли государство в царство террора, ещё более худшего, чем всё, что они могли себе представить. Министры были правы: не существует такой вещи, как свобода воли, и государством можно управлять только в том случае, если оно достаточно простое, чтобы ни в коем случае не могло сойти с рельсов.

Он сказал:

— Я полагаю, было сделано всё возможное, чтобы попытаться проанализировать события? Кибернетика?..

Стэндон одарил его снисходительной улыбкой.

— Было сделано всё.

Как будто это был сигнал, заговорил третий человек. Аппельтофт, чьей специализацией была наука и технология, выглядел моложе других и несколько более эмоциональнее. Он поднял взгляд на Файла.

— Наша единственная надежда заключается в том, чтобы обнаружить, как события организованы во времени — это может показаться слишком умозрительным для такого серьёзного и практического вопроса, но именно к этому всё и пришло. Чтобы предпринять эффективные действия в настоящем, мы сначала должны ознакомиться с будущим. Это и есть та миссия, которую мы задумали для вас. Исследовательский комплекс в Женеве нашёл способ доставить человека на несколько лет в будущее и вернуть его обратно. Вас отправят на десять лет вперёд, чтобы узнать, что произойдёт и как именно это случится. Затем вы вернётесь, доложите нам о своих выводах, и мы используем эту информацию, чтобы направлять наши действия, а также — с научной точки зрения — анализировать законы, управляющие ходом времени. Вот как мы надеемся сформулировать метод человеческого управления для использования его в будущих эпохах и, возможно, устранить случайный элемент из человеческой деятельности.

Файл был впечатлён поразительным нетрадиционным методом, который кабинет принял для разрешения своей дилеммы.

— Вы отправляетесь немедленно, — сказал ему Аппельтофт, прерывая его размышления. — После этой конференции мы с вами полетим в Женеву, где техники подготовили аппаратуру. — В его голосе прозвучала нотка горечи. — Я хотел отправиться сам, но… — Он пожал плечами и сделал неопределённый, полный отвращения жест, которым окинул остальную часть кабинета.

— Это важный момент, — сказал Файл. — Почему вы выбрали меня?

Министры неловко переглянулись. Заговорил Штрассер.

— Причина кроется в вашем образовании, Макс, — сдержанно произнёс он. — Трудности, с которыми мы сейчас сталкиваемся, начали проявляться ещё в прошлом поколении. Тогдашнее правительство решило воспитать небольшое количество детей в соответствии с новой системой образования. Идея состояла в том, чтобы вырастить людей, способных детально осмысливать масштабность современной цивилизации посредством форсированного изучения каждого предмета. Эксперимент провалился. Все ваши школьные товарищи потеряли рассудок. Вы выжили, но не стали тем результатом, на который мы надеялись. Чтобы предотвратить любое последующее расстройство вашего ума, бо́льшая часть информации, втиснутой в него под давлением, была удалена под гипнозом. В результате вы таковы, каковы есть — супердилетант с острым любопытством и даром управления. Мы дали вам пост, который сейчас занимаете, и забыли о вас. Теперь же вы идеально подходите для нашей цели.

Файл испытал внутреннее потрясение, тем более что этот рассказ хорошо согласовывался с его собственными подозрениями относительно своего происхождения. Он взял себя в руки, прежде чем смог предаться самоанализу.

— Я был единственным, кто справился, да? Интересно, почему.

Стэндон пристально посмотрел на Файла в мягком свете. Казалось, в нём снова шевельнулось, это странное волнение, скрываясь где-то под чертами лица, но не затрагивая мышцы или кожу.

— Благодаря вашей решимости, мистер Файл. Поскольку, что бы ни случилось, вы всегда каким-то образом находите возможность отыскать выход.

Файл покинул здание, ещё глубже обдумывая свои предположения, чем раньше. Аппельтофт пошёл с ним, и машина плавно покатила по направлению к ближайшей аэроцентрали.

Теперь у него был стержень, на который он мог нанизывать свои мысли. Последовательность времени… Да, не было сомнений, что объяснение титанического феномена, сквозь который его везли, кроется во временно́й последовательности.

Мысленно осмотревшись, он увидел, до какой степени правдивы были заявления, только что высказанные ему министрами.

После образования экономического сообщества, в которое наконец были объединены все европейские страны, потенциал континента фантастически ускорился. Экономическое развитие взлетело так высоко, что в конце концов возникла необходимость укреплять всю структуру снизу. Шаг за шагом эти подпорки становились всё более массивными, пока сообщество не оказалось привязанным к земле, став неподвижным, косным чудовищем, вибрирующим и ревущим от переполнявшей его энергии.

Даже прекрасные воздушные архитектурные перспективы предыдущего века так и не были реализованы. Сооружения, проносящиеся мимо машины, обладали вагнеровской тяжеловесностью, заслоняя солнечный свет.

Он повернулся к Аппельтофту.

— Значит, через час я перенесусь на десять лет в будущее. Нелепое утверждение!

Аппельтофт рассмеялся, как бы показывая, что оценил этот парадокс.

— Но скажите мне, — продолжал Файл, — вы действительно настолько невежественны в отношении природы времени, и несмотря на это всё же способны путешествовать по нему?

— Мы не столько невежественны в плане его природы, сколько в понимании его структуры и организации, — ответил ему Аппельтофт. — Уравнения, которые позволяют нам передавать что-либо через время, не дают никакого ключа к этому — на самом деле они говорят, что время вообще не имеет последовательности, что вряд ли возможно.

Аппельтофт замолчал. Его поведение в отношении Файла дало последнему повод подумать, что учёный всё ещё обижен тем, что ему не разрешили стать первым путешественником во времени, хоть он и пытался это скрыть. Файл не винил его. Когда человек фанатично работал ради чего-то, для него наверняка было ударом увидеть, как плодами этого пользуется совершенно незнакомый человек.

— Существуют две теории, — наконец продолжил Аппельтофт. — Первая, та, которой я отдаю предпочтение, основывается на простом здравом смысле: прошлое, настоящее и будущее выстраиваются на бесконечной линии, и каждое событие занимает на ней определённое положение. К сожалению, эта идея не поддаётся никакой математической формулировке. Другая, которую поддерживают некоторые из моих коллег, заключается в том, что время на самом деле вовсе не движется вперёд. Оно существует как константа: все события на самом деле происходят одновременно, но у людей нет встроенного в них восприятия, чтобы видеть это таким образом. Представьте себе круглую сцену, на которой последовательно происходят события, представляющие, скажем, определённые периоды в жизни одного человека. В этом случае их играли бы разные актёры, но в реальности времени один и тот же человек играет все роли. Согласно этой теории, изменение в одной сцене влияет на все последующие сцены, идущие по кругу до самого начала.

— Тогда получается, что время циклично — то, что вы сделаете в будущем, может повлиять на прошлое этого будущего, каким оно было?

— Если теория верна. Были выведены некоторые формулировки, но они работают не очень хорошо. Всё, что нам действительно известно, так это то, что мы можем поместить вас в будущее и, вероятно, вернуть обратно.

— Вероятно! У вас были неудачи?

— Тридцать три процента наших подопытных животных не возвращаются, — беспечно сообщил Аппельтофт.

Как только они прибыли в авиацентраль, им потребовалось меньше часа, чтобы добраться до Женевского исследовательского комплекса. Из ангара на крыше Аппельтофт провёл его почти на полмили вниз, в подземные лаборатории. Наконец он вытащил из кармана старомодную цепочку для ключей, к которой был прикреплён маленький радиоключ. Когда он нажал кнопку, дверь в нескольких ярдах впереди распахнулась.

Они вошли в синюю комнату, стены которой были усеяны приборами, больше всего походящими на устройства ввода компьютерных программ. Вокруг в ожидании сидели несколько техников в белых халатах.

Центр комнаты занимало кресло, установленное на пьедестале. На поворотном кронштейне располагался небольшой ящик с приборными циферблатами на внешних поверхностях, но самой заметной особенностью были три полупрозрачных стержня, которые, казалось, поднимались прямо из-за кресла: один прямо вверх, а два других под прямым углом, по обе стороны.

Пол был покрыт подставками, поддерживающими сеть спиралей и полупроводниковых электронных каналов, расходившихся от кресла, как паутина. Файл обнаружил, что пытается оценивать эту установку с помощью псевдонаучного жаргона, который был его способом понимания современных технологий. Электроны... неопределённость... для чего могут служить эти три стержня?

— Это аппарат для перемещения во времени, — без всяких предисловий сказал ему Аппельтофт. — Сам он останется здесь, в настоящем; только это кресло, в котором вы будете сидеть, совершит перенос во времени.

— Значит, вы будете контролировать всё отсюда?

— Не совсем. Это будет, так сказать, полёт с работающим двигателем, и органы управления будут при вас. Но источник питания останется здесь. Возможно, мы сможем что-то сделать, если миссия пойдёт не так, как надо, но не исключено, что даже не узнаем об этом. Три стержня рядом с креслом представляют три пространственных измерения. Когда они начнут выходить за пределы истинного пространства, начнётся движение во времени.

Осторожно перешагивая через козлы, они подошли ближе к креслу. Аппельтофт объяснил Файлу назначение органов управления и приборов.

— Это ваш указатель скорости — вы никак не можете её контролировать, всё происходит автоматически. Вот этот переключатель отмечен подписями «стоп» и «старт», как вы можете заметить. А этот таймер показывает момент времени, который вы занимаете, в годах, днях, часах и секундах. Всё остальное запрограммировано без вас. Как видите, сейчас он показывает ноль. Когда вы прибудете, таймер будет показывать десять лет.

— Момент времени, да? — задумался Файл. — Судя по тому, что вы мне только что сказали, это может допускать двоякое толкование.

Аппельтофт кивнул.

— Вы проницательны. С практической точки зрения, мой собственный взгляд на прямолинейное время выглядит наиболее близким к принципу работы временно́го передатчика. В любом случае, так проще всего это понять.

Файл изучал аппарат почти минуту, не говоря ни слова. Молчание затягивалось. Хотя он этого не осознавал, напряжение нарастало.

— Ну, не стойте там, — с внезапной яростью рявкнул Аппельтофт. — Садитесь в эту чёртову штуку! У нас не так много времени!

Файл удивлённо посмотрел на него с упрёком.

Аппельтофт осёкся.

— Простите. Если бы вы знали, как я вам завидую. Быть первым человеком, у которого есть шанс раскрыть загадку времени! Это тайна самой вселенной.

«Что ж, — подумал Файл, глядя на худое, напряжённое лицо молодого министра, — если бы у меня была такая целеустремлённость, я мог бы стать учёным и делать открытия сам, а не быть искусственно выращенным дилетантом».

— Дилетант, — пробормотал он вслух.

— А? — сказал Аппельтофт. — Ладно, давайте покончим с этим.

Файл забрался на сиденье. Встроенные в спинку кресла объективы камер смотрели через его плечи.

— Вы знаете, что искать? — наконец спросил Аппельтофт.

— Настолько, насколько это возможно. Кроме того, я хочу отправиться в путь не меньше вашего.

— Тогда всё в порядке. Мощность набрана. Переведите переключатель в положение «старт». Он автоматически вернётся на «стоп» по окончании путешествия.

Файл подчинился. Сначала ничего не произошло. Затем у него возникло ощущение, что полупрозрачные стержни, которые он видел краем глаза, вращаются по часовой стрелке, хотя их положение, казалось, не менялось. В то же время комната будто бы вращалась в противоположном направлении — но опять же, это было движение без изменения положения.

Эффект был в точности как после того, когда слишком много выпьешь, и у Файла закружилась голова. Он перевёл глаза на указатель скорости. Одна минута в минуту — время пошло! Полторы, две…

С причудливым мерцательным эффектом лаборатория исчезла. Он оказался в нейтральном сером тумане, остались только ощущения.

Первое из них заключалось в том, что он участвует во вращательном движении — его постоянно наклоняло влево. По мере того как угол его тела к вертикали увеличивался, усиливалось второе ощущение: стремительный импульс, нарастающая скорость в направлении безымянного пункта назначения.

000001.146.15.0073 — числа сменялись на своих местах, справа быстро, слева медленно. 000002 — 3 — 4 — 5 — 6 — 7 —

Затем тошнота вернулась, возникло ощущение, что его закрутило — теперь в другую сторону. Огни ослепили его глаза.

000010.000.00.0000.

Когда он привык к свету, тот оказался совсем тусклым. Файл всё ещё находился в лаборатории, но она была заброшена, освещённая лишь лампами аварийного света, слабо горящими на потолке. Она не была разрушена, не было никаких признаков происходивших насильственных действий, но это место явно пустовало уже некоторое время.

Слезая с кресла, Файл подошёл к двери, воспользовавшись радиоключом, который дал ему Аппельтофт, вышел и закрыл её за собой. Он пошёл по коридору, заглядывая в другие отделы.

Весь комплекс не должен был оказаться покинутым всего через десять лет… Должно было произойти что-то кардинальное.

Он нахмурился, рассердившись на себя. Конечно, что-то произошло. Вот почему он здесь.

Улицы Женевы, располагавшиеся на высоких уровнях, были такими же пустынными. Он мог видеть вершины гор вдалеке, вздымавшиеся между металлическими дорогами. Гул города отсутствовал. Слышался какой-то шум, но он был приглушённым и нерегулярным.

Поднимаясь по межуровневому пандусу, он увидел одну или две фигуры, в основном одинокие. Файл никогда не видел так мало людей. Возможно, самый быстрый способ узнать, что происходит — это найти библиотеку и почитать новейшую историю. По крайней мере, это может дать подсказку.

Он добрался до здания, которое поднималось сквозь несколько уровней пустынных улиц. Над входом висела огромная чёрная вывеска. На ней было написано:

ТОЛЬКО ДЛЯ МУЖЧИН

Озадаченный Файл вошёл в прохладный полумрак и подошёл к настороженному молодому человеку за справочным столом.

— Извините, — сказал он и подпрыгнул, когда мужчина достал из-под столешницы короткий пистолет и направил на него.

— Что вам нужно?

— Я пришёл ознакомиться с последним трудами, касающимися развития Европы за последние десять лет, — сказал Файл.

Молодой человек усмехнулся тонкими губами. Не отводя пистолета, он спросил:

— Развития?

— Я прилежный студент, и всё, что мне нужно — это найти некоторую информацию.

Молодой человек убрал пистолет и одной рукой нажал кнопки в системе каталога. Он вынул две карточки и протянул их Файлу.

— Пятый этаж, комната 543. Вот ключ. Заприте за собой дверь. На прошлой неделе банда женщин прорвалась через баррикады и попыталась нас сжечь. Им нравится, когда мясо приготовлено заранее, а?

Файл нахмурился, но ничего не сказал. Он пошёл к лифту. Молодой человек крикнул:

— Для студента вы маловато знаете об этой библиотеке. Лифт не работает уже четыре года. В наши дни женщины контролируют все основные источники энергии.

Всё ещё пребывая в недоумении, Файл поднялся на пятый этаж, нашёл нужную комнату, отпер дверь, вошёл и запер её за собой.

Сев перед просмотровым устройством, он нажал соответствующие кнопки на панели перед собой, и на экране начали появляться страницы.

— Хм-м-м… Посмотрим… Исследования членов фонда Далмени. Документ VII: частичные результаты баварского эксперимента…

«Гражданская война была неизбежна. Совет временно предотвратил её, пообещав провести тщательное исследование каждого заявления касаемо решения проблем чрезмерного уплотнения. Это, как мы теперь знаем, было лишь затягиванием времени, поскольку позже они признали, что были неспособны предсказать исход любой тенденции. Одна из самых могущественных фракций, возглавляемая покойным Стефаном Унтермейером, потребовала, чтобы им разрешили провести контролируемый эксперимент. Не имея возможности больше оттягивать, Совет неохотно согласился, и большая часть Баварии была выделена для реализации планов фракции Унтермейера. Этот план требовал сегрегации полов. Мужчины и женщины были разделены, и все они подверглись интенсивному психокондиционированию с целью возбуждения ненависти к противоположному полу. Далее были приняты законы, согласно которым контакты с противоположным полом карались смертью. Этот закон приходилось часто применять, хотя и не настолько, как предполагалось первоначально. По иронии судьбы, Унтермейер стал одним из первых, кто был наказан в соответствии с этим законом. В наши дни трудно дать чёткую оценку результатов этого эксперимента (который так быстро вышел из-под контроля и привёл к подлинной войне между полами, что происходит сейчас, с широко распространившимся каннибализмом, причём представитель каждого пола считает законным съесть представителя другого), но очевидно, что меры по реассимиляции до сих пор не имели большого успеха, и поскольку эти убеждения теперь распространились по Германии, Скандинавии и другим странам, существует вероятность необычайного сокращения жизни в Северной Европе. В долгосрочной перспективе, разумеется, произойдёт репопуляция, когда бродячие орды из Франции и Испании хлынут на север. Европа, потерпев крах, готова к завоеванию чужаками, и когда дрязги Америки и Объединённого Востока закончатся либо кровопролитием, либо мирными переговорами, единственным спасением Европы может стать переход под власть одной из этих держав. Однако, как мы знаем, обе они имеют проблемы, аналогичные проблемам Европы в последние дни её здравомыслия».

Файл поджал губы, сверился со второй карточкой и нажал новую серию кнопок.

«Никто не мог этого предсказать. Но, судя по всему, это ещё не всё. Давайте же посмотрим, что это такое; выводы комитета Вайнера по расследованию социальной дезинтеграции в Южной Европе…»

«Полномочия комитета были следующими: исследовать дезинтеграцию доэкспериментального европейского общества в Южной Европе и предложить меры по реорганизации общества в единое функционирующее целое. Вкратце, как известно, Европейский Совет дал разрешение группе поэтапного регулирования населения провести эксперимент в Греции. Группа, используя принципы анабиоза, несколькими годами ранее открытыми Бачовски, ввела тотальный контроль над рождаемостью и поместила три четверти населения Греции в анабиоз, считая, что оставшейся четверти достаточно для управления общественными и социальными службами и так далее, рассуждая, казалось бы, вполне рационально, что таким образом будет предотвращён дальнейший демографический взрыв, перенаселённость уменьшится, и темп роста нашего общества может быть ослаблен. По истечении определённого времени в анабиоз погрузится первая четверть, её сменит следующая, и так далее. Этот процесс фазирования казался наиболее разумным решением «Проблемы Европы», как её называли. Однако, избавив население от клаустрофобии, данная система вызвала эффект крайней агорафобии. Люди, привыкшие жить тесно, стали беспокойными, и напряжение, которое предшествовало введению эксперимента ПРН, перешло в новое русло. Толпы, проявляющие признаки крайнего невроза, совершенно бесчувственные и глухие ко всем доводам, атаковали анабиотические хранилища, требуя освобождения своих родственников и друзей. Власти пытались договориться с ними, но в последовавших беспорядках были либо убиты, либо вынуждены бежать. Не имея возможности управлять машинами, удерживающими остальное население в состоянии анабиоза, толпы уничтожили их, убив людей, которых намеревались разбудить. Когда представители комитета добрались до Южной Европы, они обнаружили, что общество приходит в упадок. Попыток исправить ситуацию было предпринято совсем немного. Люди жили небольшими группами в обширных опустевших агломерациях, отбиваясь от наплыва бродячих банд из Франции, Испании и Италии, где ранее религиозные фанатики совершенно неожиданно начали джихад против автоматизированного, но работоспособного общества. Это движение «возвращения к природе» росло как снежный ком. Энергетические установки были разрушены, и из Африки привезли миллионы тонн земли, чтобы засыпать руины. В последовавшем хаосе люди дрались и ссорились за то немногое, что можно было вырастить на привезённой неплодородной земле и в зонах отдыха. Британия, уже страдающая от последствий этого краха и неспособная получить достаточное количество продовольствия для надлежащего пропитания собственного населения, начала отправлять помощь, но была вынуждена отказаться от этого и заняться собственными проблемами — внезапным распространением неизвестной болезни, похожей на тиф, которая, как было установлено, появилась в среде югославских беженцев, каковые сами сильно пострадали от введения синтетического пищевого продукта, содержавшего микробы. К тому времени, когда мы достигли Южной Европы, социальные службы по всему континенту распались, и только Фонд Далмени (который нас нанял) и с полдюжины менее организованных групп умудрялись поддерживать хоть какую-то академическую деятельность…»

Читая эти удручающие тексты, Файл почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Он проверил и перепроверил документы, затем откинулся на спинку кресла и задумался.

Суть неумелых экспериментов ужасала его. Ничто не могло быть лучшим подтверждением того, что ему сказали на заседании кабинета, и теперь это заставило его усомниться в том, можно ли вообще сделать хоть что-то для предотвращения бедствия. Если люди были так слепы и глупы, мог ли их спасти даже проницательный ум Аппельтофта? Даже если предположить, что ему удастся провести чёткий, действенный научный анализ событий на основе информации, полученной Файлом…

Он понял, что эта часть работы была вне его власти, и, возможно, уверенность Аппельтофта что-то значила. Файл нетерпеливо помчался обратно в лабораторию, забрался в кресло машины времени и перевёл переключатель в положение «старт».

000009.000.00.0003…

Вскоре его, как и раньше, окружил серый туман. Вращение и инерция начали воздействовать на чувства.

Затем приборы задрожали и заплясали, защёлкали и безумно закружились.

009000.100.02.0000 — 000175.000.03.0800 — 630946.020.44.1125.

Что-то пошло не так. В отчаянии он попытался остановить машину и осмотреть органы управления. Теперь все циферблаты показывали нули.

Но лаборатория исчезла. Его окружала темнота.

Он находился в лимбе.

000000.000.00.0000.

Файл не знал, как долго он мчался сквозь пустоту. Постепенно туман начал рассеиваться, затем, после того, что показалось ему бесконечным временем, вихрь впечатлений закружился перед его глазами.

Наконец машина времени остановилась, но он не стал медлить, чтобы посмотреть, что его окружает. Он снова перевёл переключатель в положение «старт».

Ничего не произошло. Файл по очереди осмотрел все циферблаты, бросив долгий взгляд на тот, который, как сказал ему Аппельтофт, регистрировал «временной потенциал» машины, то есть её способность путешествовать во времени.

Стрелка была на нуле. Он застрял.

«Тридцать три процента наших подопытных животных не возвращаются», — всплыла в памяти саркастическая реплика Аппельтофта.

Камеры за его плечами едва слышно жужжали, записывая происходящее на микроплёнку. Файл мрачно поднял голову и осмотрел окрестности.

Вид был красивым, но чуждым. Пейзаж состоял из унылой оранжевой пыли, над которой клубилось нечто похожее на облака — пурпурные массы, катящиеся и дрейфующие по поверхности пустыни. На горизонте этой бесплодной сцены виднелись очертания гротескной архитектуры — или то были природные образования?

Он взглянул вверх. В небе не было облаков; очевидно, они были слишком плотными, чтобы парить в свободном воздухе. Небольшое красное солнце низко висело на тёмно-синем небе, где слабо виднелись звёзды.

Его сердце билось учащённо; заметив это, Файл понял, что дышит глубже, чем обычно, на каждом третьем вдохе он почти задыхался. Неужели его так далеко занесло от своего времени, что даже атмосфера стала другой?

Скррак! В разреженном воздухе раздался резкий, хрупкий звук. Файл испуганно повернул голову.

К нему приближалась группа двуногих существ, ковыляющих на тонких костлявых конечностях сквозь толщу пурпурных облаков, которые были им по колено и катились массами по несколько сотен ярдов. Они были гуманоидными, но скелетоподобными, уродливыми и явно не людьми. Вожак, ростом более семи футов, кричал, указывая на Файла и машину.

Другой замахал руками и выкрикнул:

— Со скррак — дек свала яал!

Группа, насчитывавшая около десяти человек, была вооружена длинными тонкими копьями, их торсы и ноги покрывала жёсткая шерсть. На треугольных головах были огромные костяные гребни над и под глазами, отчего казалось, будто они носят шлемы. Тонкие волосы развевались вокруг их голов, когда они приближались, двигаясь осторожно, будто в замедленной съёмке.

Когда они подошли, Файл увидел, что некоторые из них несут любопытное оружие, похожее на винтовки, а у вожака был инструмент в форме коробки с линзовой конструкцией на одной стороне, который он направлял в его сторону.

Файл почувствовал тепло бледно-зелёного луча и попытался увернуться от него. Но инопланетное существо умело направляло устройство на него.

Через секунду или две в мозгу началось жужжание; фантастические цвета охватили его разум, разделяясь на волны белого и золотого. Затем перед глазами вспыхнули геометрические узоры. После этого возникли слова — сначала в мозгу, а затем в ушах:

— Странный, из какого ты племени?

Он слышал гортанный язык пришельца — и понимал его. Существо коснулось переключателя на верхней части коробки, и луч погас.

— Я из другого времени, — без всякого выражения сказал Файл.

Воины беспокойно перехватили оружие. Вожак кивнул, жест был напряжённым, как будто его костная структура не позволяла легко двигаться.

— Это всё объясняет.

— Объясняет?

— Я знаком со всеми племенами, и ты не соответствуешь ни одному из них. — Воин повернул свою большую голову, чтобы быстро оглядеть горизонт. — Мы юлки. Если ты не намерен немедленно уйти, тебе лучше пойти с нами.

— Но моя машина…

— Её мы тоже заберём. Ты не захочешь, чтобы её уничтожили ракса, которые не допускают существования никаких существ или артефактов, кроме самих себя.

Файл несколько минут размышлял. Кресло и его три стержня было легко переносить, но разумно ли их перемещать?

Он снова рассеянно передвинул бесполезный переключатель «старт». Чёрт! Поскольку машина больше не работала, какая разница, если он перевезёт её хоть на Луну? И всё же уйти с этими инопланетными существами, в то время как его единственной целью было вернуться в Женевский комплекс, казалось самой очевидной нелепостью.

Его охватило болезненное чувство провала. Файл начинал понимать, что никогда не вернётся в Женеву. Учёные знали, что в их методах передачи времени есть какая-то ошибка; теперь он понял, что кресло с тремя стержнями потеряло всякую связь с оборудованием в лаборатории. По сути, оно больше не было машиной времени, и это означало, что ему суждено остаться здесь до конца жизни.

Он беспомощно дал своё согласие. Четверо воинов подняли кресло, и группа отправилась через охряную пустыню, настороженно оглядываясь по сторонам во время путешествия.

Они обходили движущиеся облака — везде, где могли, но иногда потоки пурпурных испарений накрывали их, несомые широкими движениями бродячего ветерка, и они, спотыкаясь, пробирались сквозь киноварный туман. Файл заметил, что инопланетные существа в это время крепко держали своё оружие. Чего они боялись? Даже в этом опустошённом и почти безжизненном мире не прекращались распри и драмы.

Через час пути они прибыли к поселению из шатров, сгрудившихся на низком склоне холма. Тщательно возделанный участок какой-то убогой растительности, которая, казалось, едва выживала в бесплодной пустыне, занимал примерно половину возвышенности. Над лагерем висели привязанными пять парящих судов, каждое около ста футов длиной, изящные машины с короткой сплюснутой кормой и заострённым носом. В задней части каждого судна поднималась короткая открытая палуба, а спереди виднелись окна.

Взгляд Файла задержался на этих судах. Они странно контрастировали с жилищами кочевников внизу, изготовленными из выделанных шкур животных, с мерцающими среди них слабыми кострами.

Только что была приготовлена еда. Машину времени Файла отнесли в пустой шатёр, и его пригласили поесть с вождём. Когда он вошёл в самый большой шатёр поселения и увидел знать этого маленького племени, собравшуюся вокруг горшка с овощным рагу, с оружием под руками, он понял, кого именно они ему напоминают.

Ящерицы.

Они начали есть из стеклянных мисок. Похоже, эти люди умели обрабатывать силикаты пустыни, а также строить летающие корабли — если только не украли их у какого-то более развитого народа.

В ходе трапезы Файл также обнаружил, что машина, которую воин направил на него в пустыне, работает со стопроцентной эффективностью. Он был полностью переобучен говорить и думать на другом языке, хотя при желании, если немного отстраниться, мог воспринимать странность звуков, которые исходили как из его собственного рта, так и из уст юлков.

Вождя звали Гзерхтчак, имя, почти невозможное для европейского слуха. Пока они ели, он бесстрастно отвечал на вопросы Файла.

Из того, что ему рассказали, Макс предположил, что это была Земля в старости, Земля, находившаяся в миллионах, возможно, миллиардах лет после его собственного времени, и почти всю её покрывала сплошная пустыня. Вокруг, в радиусе нескольких сотен миль, жило около восьми племён, и когда они не ссорились между собой, то вели нескончаемую борьбу за существование как с болезненным состоянием умирающего мира, так и с ракса, созданиями, которые вообще не были органической жизнью, а состояли из минеральных кристаллов, объединённых в геометрические формы, каким-то таинственным образом наделённых разумностью и подвижностью.

— Пятьдесят поколений назад, — сказал ему вождь юлков, — ракса не существовали в мире; затем они начали размножаться и расти. Они процветают в мёртвой пустыне, которая вся является для них пищей, в то время как мы неуклонно вымираем. Мы ничего не можем сделать, кроме как бороться.

Кроме того, атмосфера Земли становилась непригодной для дыхания. Свежий кислород почти не вырабатывался, поскольку на планете не было растительности, кроме как на плантациях. Помимо этого в результате химико-геологических процессов в земле и медленной вулканической деятельности образовывались ядовитые пары, которые проникали из недр сквозь песок. Только в немногих местах, таких как этот регион, где жили племена, атмосфера всё ещё была пригодна для дыхания, и то только из-за относительной неподвижности атмосферы, которая препятствовала смешиванию отдельных газов.

Это была отчаянная картина мужества и безнадёжности, которая постепенно открывалась Файлу. Было ли это конечным результатом неспособности человека контролировать события, или крах Европейского экономического сообщества был незначительным событием, которое оказалось поглощено более обширной историей? Он склонялся к тому, что так и есть, поскольку был уверен, что существа, которые сидели и ели с ним, даже не происходили от человека.

Ящерицы. Старый порядок в мире живых умер. Люди исчезли. Остались только эти фрагменты, ящерицы, поднявшиеся до человекоподобного состояния, пытающиеся удержать позицию в мире, который изменил своё мнение. Вероятно, другие племена, о которых говорил юлк, также были гуманоидами, эволюционировавшими из различных низших животных.

— Завтра произойдёт великая битва, — сказал вождь юлков. — Мы бросаем все наши ресурсы против ракса, которые неуклонно наступают, чтобы уничтожить последние плантации, от которых мы зависим. После завтрашнего дня мы будем знать, сколько нам осталось жить.

Макс Файл бессильно сжал кулаки. Его судьба была предрешена. В конце концов, он тоже займёт своё место рядом с воинами юлков в последней битве против врага человечества.

Аппельтофт невозмутимо развёл руками и посмотрел на Штрассера. Что он мог поделать? Он сделал всё, что мог.

— Что случилось? — спросил премьер-министр.

— Мы отслеживали его в будущем через десять лет. Затем поймали, когда отправился в обратный путь, а потом он совершенно внезапно исчез. И всё. Я говорил вам, что таким же образом мы потеряли тридцать три процента наших экспериментальных животных. Я предупреждал вас о риске.

— Знаю, но всё ли вы перепробовали? Вам известно, что будет, если он не вернётся…

— Конечно, мы пытались. Сейчас ведём поиски, пытаясь его найти, но за пределами временно́й траектории Земли для наших инструментов всё выглядит хаотично — какой-то дефект в нашем понимании времени. Мы можем провести зондирование, но, честно говоря, иголка в стоге сена ничто по сравнению с этим…

— Что ж, продолжайте. Потому что если вы не вернёте его в ближайшее время, мы будем вынуждены позволить людям Унтермейера продолжать действовать в Баварии, и у нас нет средств для предсказания результата.

Аппельтофт устало вздохнул и вернулся в свою лабораторию.

Когда он покинул палату, Стэндон произнёс:

— Бедняга.

— Для сантиментов есть своё время и место, Стэндон, — виновато сказал Штрассер.

Земля по-прежнему вращалась с прежней периодичностью, и после сна продолжительностью около восьми часов Файл вышел из своего шатра и потянулся в разреженном воздухе, разбуженный звуком лязгающего металла. Рассвет только что наступил, и воинственные самцы племени отправлялись на битву. Женщины и дети, дрожа, смотрели, как их мужчины уходят процессией в пустыню. Некоторые ехали на ящероподобных лошадях, драгоценных холёных животных, которых были осёдланы для битвы. В двадцати футах над их головами парили пять летательных аппаратов, терпеливо следуя направлению, заданному вождём внизу.

Файл слонялся по лагерю, встревоженный и нервный. Примерно через час после захода солнца вернулись остатки отряда.

Это было поражение. Выжила только треть. Ни один из летательных аппаратов не вернулся, а Файл ещё накануне вечером узнал, что хотя племя сохранило знания и навыки для постройки новых, это было предприятие, которое до предела исчерпало их ресурсы, и строительство ещё одного почти наверняка никогда не начнётся.

Силы человечества были истощены до точки невозврата. Минеральные разумные существа, называемые ракса, продолжат своё неумолимое наступление, и мало что могло их остановить.

Вождь юлков подошёл последним. Избитый, истекающий кровью и обожжённый лучами энергии, которые прошли рядом с ним, он принял лечение от женщин, а затем, как обычно, созвал знать на вечернюю трапезу.

Один за другим усталые воины прощались и расходились по своим шатрам, пока Файл не остался наедине с Гзерхтчаком.

Он посмотрел прямо в глаза старику.

— Надежды нет, — прямо сказал он.

— Я знаю. Но тебе нет нужды оставаться.

— У меня нет выбора, — вздохнул он. — Моя машина сломалась. Я вынужден разделить вашу судьбу с вами.

— Возможно, мы сможем починить её. Но ты погрузишься в неизвестность…

Файл махнул рукой.

— Что вы можете сделать для починки?

Вождь встал и повёл его в шатёр, где стояла машина. В ответ на короткую команду, выкрикнутую в ночь, появился мальчик с ящиком инструментов. Вождь осмотрел машину Файла, приподняв панель, чтобы заглянуть за приборы. После этого он произвёл регулировку, добавив устройство из светящихся кусочков проволоки, на изготовление которого у него ушло около двадцати минут. Индикатор временного потенциала начал подниматься выше нуля.

Файл уставился на него в изумлении.

— Наша наука очень древняя и мудрая, — сказал вождь, — хотя в наши дни знания передаются лишь из уст в уста. Тем не менее я, как отец племени, знаю достаточно, чтобы понимать, в чём причина если такой человек, как ты, скажет мне, что он застрял во времени.

Файл был поражён поворотом событий.

— Когда я вернусь домой… — начал он.

— Ты никогда не вернёшься. И ваши учёные никогда не проанализируют время. В нашей древней науке есть максима: никто не понимает, что есть время. Твоя машина теперь будет двигаться сама по себе. Если ты уйдёшь отсюда, то просто покинешь это место и испытаешь свою удачу где-нибудь ещё.

— Мне нужно попытаться, — сказал Файл. — Я не могу оставаться здесь, пока есть надежда вернуться.

Но он всё ещё медлил.

Вождь, казалось, угадал его мысли.

— Не бойся, что бросаешь нас, — сказал он. — Твоё положение ясно, как и наше. Никому из нас уже не помочь.

Файл кивнул и подошёл к креслу машины. Когда он счищал грязь и пыль рукавами рубашки, ему пришло в голову взглянуть на табло с датами — он не удосужился посмотреть на него по прибытии. Файл не ожидал, что они будут иметь смысл, поскольку на нём было слишком мало цифр, чтобы объяснить нынешнюю древность Земли.

Но когда он взглянул на табло, то испытал шок. 000008. 324.01.7954. Меньше девяти лет после его отбытия из Женевского комплекса!

Он сел в машину времени и нажал переключатель.

Внутреннее вращение по часовой стрелке… внешнее вращение против часовой стрелки… затем стремительный рывок вперёд. Он погрузился в континуум времени.

Шли минуты, но не было никаких признаков того, что он автоматически завершит своё путешествие. Рискнув, он перевёл переключатель в положение «стоп».

С остаточным вращением полупрозрачных стержней машина установилась в нормальной пространственно-временной ориентации. Открывшийся перед ним пейзаж был более умопомрачительным, чем всё, о чём он когда-либо грезил.

Это был кристалл? Окончательная победа кристаллических ракса? На мгновение фантастический пейзаж со своим сверкающим, блестящим математическим разрастанием ввёл его в заблуждение, заставив подумать, что так и есть. Но затем он увидел, что это не может быть так, а если и было, то ракса эволюционировали дальше, выйдя за пределы своего минерального наследия.

Это был мир геометрических форм, но также и постоянного движения — или, вернее, постоянной трансформации, поскольку движение было настолько внезапным, что казалось мгновенным. Вспыхивающие растяжения и сокращения в вертикальных и горизонтальных плоскостях ослепляли его. Когда он присмотрелся, то увидел, что на самом деле трёхмерные формации нигде не присутствуют. Всё состояло из двумерных форм, которые временно соединялись, создавая иллюзию трёхмерности.

И цвета… Они претерпевали трансформации и градации, которые говорили о действии правильных математических принципов, таких, как призматическое разделение на идеальный спектр. Но здесь проявления были бесконечно более утончёнными и изобретательными, как тонкая, невесомая музыка, производимая пятью десятками инструментов, создаётся из семи тонов диатонической гаммы.

Файл посмотрел на указатель даты. Тот сообщил ему, что теперь он находится в пятнадцати годах от Аппельтофта, который с тревогой ждёт его возвращения в Женевском комплексе.

Он попытался снова.

Пышный мир блестящей растительности колыхался и шелестел под жарким ветерком. Стая животных, похожих на броненосцев, но размером с лошадей, прошла через поляну, где остановилась машина Файла. Не останавливаясь, вожак повернул голову, чтобы бросить на него понимающий, высокомерный взгляд, а затем повернулся, чтобы проворчать что-то своим спутникам. Они так же бегло взглянули на него, а затем скрылись за завесой волнистых травяных деревьев. Файл слышал, как они движутся по лесу на некотором расстоянии.

Снова.

Бесплодная скала. Небо затянуто переплетающимися узорами, которые, очевидно, являлись пылевыми облаками. Поверхность была чиста, без единого следа пыли, и дул сильный холодный ветер. Предположительно, он уносил пыль в атмосферу и не давал ей осаждаться, очищая скалу до сверкающей, неровной поверхности. Он едва мог поверить, что этот вычищенный блестящий пейзаж на самом деле является поверхностью планеты. Это было похоже на музейный экспонат.

Снова.

Теперь он был в космосе, защищённый каким-то полем, которое машина времени, казалось, создавала вокруг себя. Что-то огромное, похожее на Юпитер, висело там, где должна была быть Земля.

Снова.

Вновь космос. Алое солнце изливало на Файла кровавый свет. Слева от него крошечная яркая звезда, похожая на горящую магниевую вспышку, колола ему глаза. Невозможное триединство из трёх планет, с расстоянием между ними не большим, чем от Земли до Луны, величественно вращалось над ним.

Он снова посмотрел на регистр даты. Двадцать с лишним лет с момента отбытия.

Где последовательность? Куда исчезло развитие, которое он надеялся обнаружить? Как Аппельтофт должен был разобраться в этом?

Как он собирался найти Аппельтофта?

В отчаянии Файл снова привёл машину в движение. Его безрассудство, казалось, возымело некоторый эффект: он набрал скорость, мчась с безумной энергией, и теперь находился не просто в лимбо, но и мог видеть какую-то часть вселенной, через которую проносился.

Через некоторое время у него появилось впечатление, будто он неподвижен, что машина статична, в то время как окружающее время и пространство движется. Вселенная разливалась вокруг него, беспорядочное смешение сил и энергий, лишённое направления и цели…

Он мчался вперёд, час за часом, как будто пытался убежать от какого-то факта, с которым не мог смириться. Но теперь Файл больше не мог его игнорировать. Наблюдая за хаосом вокруг себя, он понял.

У времени не было последовательности! Оно не являлось непрерывным потоком. У него не имелось определённого направления: время не шло ни вперёд, ни назад, ни по кругу, но и не стояло на месте. Оно было абсолютно случайным.

Вселенная оказалась лишена логики. Она была ничем иным, как хаосом.

У неё не имелось цели, ни начала, ни конца. Она существовала только как беспорядочная масса газов, твёрдых тел, жидкостей, фрагментарных случайных образований. Подобно калейдоскопу, она иногда формировалась в узоры, так что казалась упорядоченной, содержащей законы, обладающей формой и направлением.

Но на самом деле, не было ничего, кроме хаоса, ничего, кроме постоянного состояния потока — единственного, что было постоянным. Не было никаких законов, управляющих временем! Амбиции Аппельтофта оказались невыполнимы!

Мир, из которого он пришёл, или любой другой мир, если уж на то пошло, мог рассеяться на свои составные элементы в любой миг, или возникнуть в любой предыдущий момент, со всеми воспоминаниями каждого его обитателя! Кто будет знать об этом? Всё Европейское экономическое сообщество могло существовать лишь в течение той полусекунды, которая потребовалась ему, чтобы нажать переключатель запуска машины времени. Неудивительно, что он не мог его найти!

Хаос, поток, вечная смерть. Все проблемы были без решения. Когда Файл осознал эти факты, он завыл от ужаса. Он не мог заставить себя остановиться. Пропорционально отчаянию и страху, его скорость увеличивалась, всё быстрее и быстрее, пока он безумно не помчался сквозь вселенскую неразбериху.

Быстрее, дальше…

Бесформенная вселенная вокруг него начала исчезать, когда он удалился на огромное расстояние и вышел за пределы ограничений скорости. Материя распадалась, исчезала. Но он всё равно мчался в ужасе, пока машина времени не провалилась под ним, а материя его тела не распалась и не исчезла.

Он был бестелесным разумом, несущимся сквозь пустоту. Затем начали исчезать его эмоции, мысли, личность. Ощущение движения пропало. Макс Файл исчез. Нечего было видеть, слышать, чувствовать или знать.

Он висел там, посреди ничто, не обладая ничем, кроме сознания. Он не думал; у него больше не было аппарата, чтобы думать. У него не было имени. Не было воспоминаний. Ни качеств, ни атрибутов, ни чувств. Он просто был там. Чистое эго.

То же самое, что и ничто.

Времени не было. Доля секунды являлась тем же самым, что и миллиард веков.

Поэтому Файл не смог бы впоследствии дать никакой временной характеристики своему интервалу пребывания в неопределяемой абсолютной пустоте. Он осознал что-то, лишь когда начал выходить из неё.

Сначала было только смутное чувство, нечто туманное. Затем к нему начали присоединяться новые качества. Началось движение. Хаотическая материя стала восприниматься на расстоянии — дезорганизованные частицы, текучие энергии и волнистые линии.

В его сознание вторглось имя: Макс Файл. Затем мысль: «Это я».

Материя постепенно сгущалась вокруг него, и вскоре у него снова появилось тело и полный набор воспоминаний. Теперь он мог принять существование неорганизованной вселенной. Файл вздохнул; в тот же момент под ним сформировалась машина времени.

Всё, что он мог теперь сделать, это попытаться вернуться в Женеву, какой бы маловероятной ни была такая возможность. Как странно думать, что вся Европа со всеми своими серьёзными проблемами была не более чем случайным соединением вольных частиц! Но, по крайней мере, это был дом — даже если он существовал всего несколько секунд.

И если бы он только смог вновь присоединиться к этим нескольким секундам, подумал Файл в мучительной радости, то растворился бы вместе со всем остальным и освободился от этого отвратительного продления жизни, в которое сбежал.

И всё же, подумал он, как ему вернуться? Только путём поиска, только розыском…

Файл считал (хотя, конечно, его расчёты могли содержать значительную ошибку), что провёл несколько столетий в бессмысленно суетливом поиске. Он не постарел, не чувствовал голода или жажды, не дышал. Как его сердце продолжало биться без дыхания, было для него загадкой, но именно на этом средоточии личного чувства времени он основывал своё мнение о продолжительности поиска. Иногда Файл натыкался на другие краткие проявления, иные преходящие скопления хаоса. Но теперь они его не интересовали, и он не нашёл Землю во времена ЕЭС.

Это было безнадёжно. Он мог искать вечно.

В отчаянии он снова начал отстраняться от всего, чтобы стать бестелесной сущностью и найти забвение, спасение от своих мучений в живой смерти. И именно в тот момент, когда он собирался избавиться от последнего следа личности, Файл обнаружил свою неожиданную силу.

Он случайно направил свой разум на скопление сталкивающихся частиц на некотором расстоянии от него. Под воздействием его воли оно пришло в движение!

Заинтересовавшись, он прекратил своё отстранение, но не попытался вернуться в своё прежнее состояние — у него было ощущение, что как Макс Файл он бессилен. Как почти неопределяемое эго — возможно…

Он позволил образу сформироваться в своём уме — то был образ женщины — и направил его на бесформенный хаос. Мгновенно на фоне тёмного потока, освещённого случайными вспышками света, из хаотической материи сформировалась женщина. Она пошевелилась, посмотрела на него и томно улыбнулась.

В этом не было сомнений. Это был не просто образ. Она была живой, совершенной и осознающей.

Поражённый, он автоматически отпустил мысленный образ и передал команду отмены. Женщина исчезла, сменившись случайными частицами и энергиями, как и раньше. Облако задержалось на мгновение, затем рассеялось.

Это было новообретённое наслаждение. Он мог создавать что угодно! Целую вечность он экспериментировал, создавая всё, о чём только мог подумать. Однажды под ним сформировался целый мир, полный цивилизаций, с крошечным солнцем и ракетными кораблями, исследующими пространство.

Он немедленно отменил это. Было достаточно знать, что каждое его намерение, даже самая расплывчатая и грандиозная мысль, воплощалось во всех деталях.

Теперь у него был способ вернуться домой — и сейчас он мог решить проблему правительства раз и навсегда.

Ибо если он не сумел найти Европу, то не мог ли создать её заново? Разве это не было бы так же хорошо? На самом деле, это был философский вопрос, будет ли она на самом деле той же самой Европой. Он вспомнил, что это было идеей Ницше — его упованием на личное бессмертие. Поскольку в безграничной вселенной он был обречён на повторение — открытия Файла, во всяком случае, подкрепляли эту точку зрения — он не умрёт. Два идентичных объекта разделяли одно и то же существование.

И почему бы ему в этой второй Европе не решить дилемму правительства за них? Была ли какая-либо причина, по которой ему не следовало создать сообщество, что не содержало бы зёрен разрушения? Экономическое сообщество со стабильностью, которой недоставало прототипу?

Он заволновался. Это позволило бы победить поток, противостоять хаосу остальной вселенной, сохранив структуру, которая продержится долго. В остальном она была бы такой же во всех деталях…

Он принялся за работу, вызывая мысли, воспоминания и образы, воздействуя ими на окружающий хаос. Материя начала формироваться. Он привёл машину времени в движение, направляясь в мир, который создавал…

Внезапно он снова оказался в тумане. Вращение… вращение без изменения положения… стремительный рывок вперёд…

Цифры щёлкали на его циферблате: 000008-7-6-5-4…

Затем вокруг него всё стабилизировалось, когда машина остановилась. Он был в лаборатории Аппельтофта в Женеве. Техники сновали по периметру комнаты, за барьерами из подпорок. Машина времени, чьи полупрозрачные стержни драматично торчали в трёх направлениях, покоилась на грубом деревянном пьедестале.

Файл пошевелился на грязном сиденье, всё тело его одеревенело, ныло и было покрыто пылью. Аппельтофт бросился к нему, с тревогой и восторгом помогая спуститься.

— Ты вернулся точно по расписанию, старина! Как испытательный полёт это было идеально — на наш взгляд. — Он щёлкнул пальцем через плечо. — Принесите бренди для этого человека! Ты выглядишь измученным, Макс. Иди приведи себя в порядок; а потом расскажешь нам, как всё прошло…

Файл кивнул, безмолвно улыбаясь. Это было почти идеально… но он не мог предположить, насколько эффективно его обучили новому языку.

Аппельтофт говорил с ним на терзающем слух языке юлков.

Первая публикация в New Worlds Science Fiction, #132 July, 1963

Перевод В. Спринского, Е. Мироновой

Однако, не следуя примеру этих несравненных полярных городов, в более позднюю эпоху возник другой вид, стремившийся к процветанию иным путём. На поверхности первобытной Земли, покрытой кратерами, подобными громадным зияющим провалам, в самом её центре поднялся исполинский суперконтинент, занимавший почти всю площадь планеты. Он известен в наши дни как Пангея и был первым сверхконтинентом нашего мира. На этой первобытной земле, где периодически извергались горячие гейзеры, удачливая форма жизни, зародившаяся в соответствии с таинственными законами естественного существования, в конце концов достигла поразительного уровня интеллектуальной и физической эволюции. Так на первобытной Земле возникли ужасающие существа с более правильным сложением, чем у известных человечеству змей, с крепким телом и твёрдой, влажной чешуйчатой кожей — рептилии, впервые обретшие интеллект. Это были те самые существа, которых люди, появившиеся на Земле спустя сотни миллионов лет, назовут змеелюдьми и с тех пор будут подсознательно ненавидеть.

Первые змеелюди обитали в огромной Валузии, расположенной в центральной части Пангеи. Здесь повсюду господствовали сумрачные подавляющие тени и гнетущие чёрные тучи. Природная жестокость и коварство, являвшиеся частью духовной сущности древних змеелюдей, порождались этой средой. Змеелюди всегда преследовали цель удовлетворения своих тёмных, бурлящих желаний, проводя исследования в области зловещей первобытной чёрной магии и искажённой генетики. Говорят, что внушающая благоговейный трепет чёрная магия, которую практиковали змеелюди, утраченная ныне, чудовищным образом искажала планы бытия и позволяла им получать тайные знания о вселенной у разумных существ из других миров. Кроме того, обладая выдающимися достижениями в области генетики, они по своему усмотрению манипулировали клеточным материалом низших примитивных существ, порождая неописуемых тварей, которые становились их рабами.

Первые высокоразвитые змеелюди, используя ещё более совершенные методы, построили могущественную империю в плодородной Валузии. В то время большинство существ, бродивших по первобытной Земле, не обладали способностями к мышлению и жили в примитивной первозданной экосистеме. Однако змеелюди обладали способностью мыслить и заблуждаться, а также имели достаточно развитый мозг. Вскоре великая империя змеелюдей заявила о своём господстве, став первой цивилизацией, созданной существующей на Земле жизнью, воссев на древнем троне в торжественном сиянии ослепительного интеллекта. Исполинские, соединённые меж собой ветвящимися переходами башни, вырастали из сухой земли, и величественная империя процветала. Пещерные города и погребальные склепы, выстроенные из базальта и чёрного гнейса, поражали своей сложной геометрической архитектурой, являя гордое великолепие, не уступающее высшим небесам. Змеелюди достигли совершенства во всех практиках в Валузии и стали доминирующим видом на Земле.

В конце концов, среди них появился могущественный лидер с несравненным интеллектом, которого с благоговением и восхищением стали называть Царём Змей. Для Царя Змей, который также был представителем почитаемого змеиного бога Йига, в империи был построен колоссальный храм. Змеелюди неустанно трудились на строительстве этого святилища, на что ушли сотни лет. Величественный царский дворец, построенный из базальта, извлечённого из глубоких недр земли, украшенный роскошными древними сверкающими драгоценными камнями — сапфирами, топазами, цирконами и другими, получивший название Храма Царя Змей, был завершён в сезон самого яркого сияния первобытной луны. После этого на протяжении долгих эонов, прошедших с момента возведения храма, Царь Змей правил большей частью Земли, восседая на древнем троне, вокруг которого свивал свои кольца гигантский, украшенный сапфирами змей, пребывая в большом тихом зале, пропитанной смрадом первобытного мира.

Его великое правление продолжалось до последних дней, когда праконтинент был расколот первым глобальным природным катаклизмом. Царь Змей, обожествлённый змеелюдьми, обладал интеллектом, превосходящим разум рептилий, пылающим в его змеиных глазницах, собрав под своим началом огромную армию, прокладывавшую себе путь по земле, утверждая своё нерушимое господство. Волны свирепых орд змеелюдей, подобные неудержимым потокам, прокатывались по туманной первобытной Земле, грохоча подобно землетрясениям, пересекая кипящие болота Валузии, проходя через неизведанные места в глубинах тропических джунглей, по плодородным равнинам, горным плато и бесплодным пустошам. При необходимости они пересекали моря и вторгались на неизведанные территории, окутанные глубокой завесой тайны. Здесь они сражались ради целей, порождённых кровавым инстинктом завоевания, одерживая многочисленные победы над безымянными примитивными существами. Опираясь на эти победы и устанавливая своё господство, орды змеелюдей множили свою мощь, подобно чёрным тучам, и наслаждались непрерывными триумфами.

Могущественная империя змеелюдей продолжала уверенно расширяться и, после почти полного высыхания мелководного океана, покрывавшего земную поверхность, стала править всей центральной частью суперконтинента. Пронизанные дырами пещер мегаполисы один за другим возникали на его землях, словно произведения древнего искусства, отмеченные немыслимо грандиозной, чудовищной и странной красотой, превосходящей всякое воображение. Именно в эту эпоху были заложены основы империи змеелюдей, чьё ослепительное процветание мог бы описать лишь умудрённый старец. И подобно тому, как фантастическое ночное небо роняло влажные слёзы на землю, цивилизация змеелюдей ярко сияла под светом первобытной луны.

Эти великие империи, которыми змеелюди гордились в Валузии, сохранились как прародительницы всех грядущих подобных образований, как торжественное сияние интеллекта в туманную, мистическую эпоху, а также как единственное свидетельство, указывающее на утраченное прошлое в истории Земли. Процветание империи было неизбежностью в естественном процессе эволюции, тускло сияя в скрытой потенциальной сфере жизни, повествуя о грандиозном взлёте и падении древней цивилизации. Говорят, что с тех пор змеелюди продолжали размножаться под светом трёх лун, освещающих тёмную пустошь, в течение десятков миллионов лет ошеломляющего времени. Однако поскольку человечество прочно позабыло о событиях,

предшествовавших его появлению, не осталось никаких точных доказательств того, что эти цивилизации существовали. Забытая история змеелюдей, покрытая пылью древности, продолжает безмятежно дремать под землёй, в ожидании, пока молодой исследователь случайно не обнаружит незапамятные руины

Однако остаётся неразрешённым ряд некоторых загадочных вопросов. Неясный процесс изменения интеллекта змеелюдей не описан в древних преданиях или исторических книгах с достаточной чёткостью. Никто не знает, являются ли эти достижения результатом мудрости, достигнутой ими в конце эволюционного процесса, или же они были почерпнуты у представителей внеземного разума, распространившихся в те времена на Земле; так проходили долгие эоны. В настоящее время ходят слухи, что деградировавший долихозавр мелового периода — это всё, что осталось от народа змеелюдей, но и эта теория тоже не была полностью доказана. Всё, что сохранилось — это древняя фантастическая история о змеелюдях, задолго до появления динозавров развивших высокий интеллект на Земле и создавших могущественную цивилизацию.

2. Возвышение нового человечества

Существует много историй, однако на Земле есть эпосы, которые почти не заслуживают доверия и которые считают лишь плодами буйного воображения. В них рассказывается о смелых предположениях, намекающих на существование великих цивилизаций в прошлом и постоянно повторяющихся туманных легендах, преподносимых человечеству. История, которая будет рассказана сейчас, не имеет подтверждения своей истинности и написана свободным и пленительным почерком, как не имеющее никакого глубокого смысла произведение чистой фантазии, оставляющее суждение о её содержании на совести будущих читателей.

В далёкой древности конфликт, вспыхнувший между людьми, принадлежащими к классу млекопитающих, и змеелюдьми, являющимися рептилиями, предопределил, кто из них станет господствовать на Земле. Как говорят, прародители рептилий, появившиеся на свет около трёхсот миллионов лет назад, в конце концов, обрели интеллект в ходе собственного эволюционного процесса. Легенда, каким-то образом сохранившаяся до наших дней, гласит, что первыми, кто обрёл самосознание на Земле, были змеелюди Валузии. Эти люди-змеи использовали передовые методы для войны, науки и магии, собирали могущественные всесокрушающие армии, и очень быстро стали властелинами первобытной Земли. Великолепная империя змеелюдей просуществовавшая пятьдесят миллионов лет, погибла в результате природного катаклизма, а выжившие змеелюди бежали в подземный мир Йот, освещённый пронзительным красным светом.

С другой стороны, люди, появившиеся позже змеелюдей, как говорят, не были чистыми млекопитающими, сохранив древнюю способность к дыханию под водой. Около шести с половиной миллионов лет назад таинственный внеземной разум Кр’аа, прилетевший на Землю, создал предков человечества из обезьян, бродивших тогда по земле. Причина, по которой Кр’аа выбрал этот вид, заключалась в том, что обезьяны обладали неким чувством, наиболее близким к интеллекту среди примитивных млекопитающих, существовавших тогда на Земле. Процесс эволюции прототипа первого человека до полностью сформированного человеческого существа занял около трёх миллионов лет. В результате, благодаря неведомой силе, развитие человечества пошло по твёрдому пути.

В конце концов, прототип человека, выползший из моря, нашёл убежище на тогда ещё плодородных землях Антарктического континента. В то время Антарктида по большей части была соединена с другими континентами узкими перешейками. Поэтому там сохранились следы того, что эти земли посещали различные разумные существа иных миров и планов бытия. В вечности лет, скрытых под таинственным покровом звёздного инея, история человечества была лишь небольшой её частью.

Города, созданные предками человека, процветали и достигли замечательного развития. Однако первые человеческие государства рухнули под натиском жестоких армий Царя Змей, пришедшими на юг через мелководный океан. В это время, около пяти миллионов лет назад, начался конфликт между млекопитающими и рептилиями. Но в те времена, когда предки человека всё ещё обитали в Антарктиде, у человечества не было никаких средств, чтобы противостоять могущественным армиям змеелюдей, которые правили большей частью Земли. В это время змеелюди восстановили своё былое великолепие, построив вторую империю.

Затем произошёл новый масштабный катаклизм, который радикально изменил все условия на Земле, и последний человеческий город, построенный на дне Антарктического океана, был разрушен. Змеелюди также пострадали в этой катастрофе, но их выжившие потомки бежали на континент Гиперборея, который они нашли близ северного полюса, и попытались создать там новую цивилизацию. После катастрофы Гиперборея была самым большим континентом в Северном полушарии, с чёрными, как обсидиан, вершинами лавовых нагорий и горными хребтами, с плодородными землями, напоминающими Валузию, и таинственными джунглями в центре, которые оставались неосвоенными.

Потомки первых протолюдей, изгнанные с морского дна, тоже каким-то образом сумели выжить. Представители молодого человечества вели кочевую жизнь, бродя по земле с безжизненными глазами, как призраки. Однако когда новые поколения первобытных людей продвинулись на север и достигли нынешнего Африканского континента, они сделались сильными и жадными воинами, обладающими немалой силой и способностями. Несмотря на то, что человеческий вид постоянно находился на грани вымирания и голода, его выживание всегда было обусловлено мистической силой, превосходящей человеческое понимание. Основополагающий прототип человека, помимо латентных обезьяньих генов, обладал ещё одной характерной генетической особенностью. В ядре древнего человека сохранилась малая доля внеземной мудрости и интеллекта, некогда привнесённые Великой Матерью Кр’аа. Пять миллионов лет назад прототип человека добросовестно следовал этой внеземной воле и преобразовал её в способность высокой адаптации к окружающей среде. Таким образом человечеству не потребовалось много времени, чтобы эволюционировать в высший вид, обладающий значительной воинской мощью и интеллектом.

После этого эволюция человечества продолжалась с поразительной скоростью. Вначале людей заботили лишь такие примитивные инстинкты, как еда и размножение. Однако эти юные побуждения быстро сменились другими. С того рокового дня, наступившего пять миллионов лет назад, когда в их края хлынули армии змеелюдей и города Антарктиды были разрушены, человечество впервые испытало такое страстное чувство, как гнев. Эта знакомая животным эмоция породила мотив для создания примитивного оружия и привела человечество к ранней стадии коллективных действий, направленных на объединение. Людям давно сопутствовала удача. В бывшей Антарктиде они обнаружили странно светящееся вещество, отдалённо походящее на металл с неизвестными свойствами. Этот органический материал, твёрдый на вид, был загадочным остатком былой культуры, принесённым в наш мир внеземными существами, которые процветали в Антарктиде в незапамятные времена задолго до рождения человечества. Когда-то те, кто были предками человечества, построили мегаполисы на основе этого материала. Утраченные руины циклопических городов, оставленные высокоразвитыми формами жизни, известными более позднему человечеству как «Существа Антарктиды», являлись отражениями инопланетных ландшафтов, не принадлежащих Земле, и эти колоссальные по размерам руины стали также последним их наследием, спасшим человечество от вымирания.

Среди находок, сделанных в этих покинутых мегаполисах, из всего примитивного оружия, обретённого тогда людьми, самым могучим оказалось то, которое по форме напоминало нынешний меч. Тот факт, что они потерпели поражение от первых змеелюдей, объяснялся тем, что люди имели крайне ограниченные знания касаемо обращения со странным оружием. Кроме того, первые люди были народом, отличавшимся мягким нравом. Поэтому они могли лишь в смятении разбегаться по обширным территориям перед наступающими на них змеелюдьми, которые были жестоки и безжалостны в бою. К счастью, змеелюди не могли использовать это оружие. Лишь благодаря тонкой моторике пятипалой кисти человека, он мог крепко обхватить ту его часть, что напоминала рукоять, в то время как длинные и изогнутые три пальца на руках змеелюдей не позволяли им даже как следует сжать его. Таким образом, самым сильным оружием змеелюдей оставались только острые копья, кончики которых были смазаны сильным ядом.

Около миллиона лет назад судьба обоих народов была решена. Армия нового человечества, оснащённая отполированным, как сталь, оружием, продвинулась на север и обнаружила Гиперборею, добравшись туда на кораблях, где вновь встретилась со змеелюдьми. Говорят, что эволюционировавшие люди продвинулись на север, потому что они исчерпали обширные ресурсы Африки и стали плохо переносить субтропический климат. Предки человечества собирались в группы, проходя через неровные гранитные расщелины горных хребтов Гипербореи и углубляясь в переплетающиеся джунгли. Первобытные инстинкты гнева и убийства доминировали над молодыми человеческими существами, и когда люди и змеелюди начали войну в Гиперборее, цивилизация последних не была восстановлена, и победа быстро досталась людям. Коллективная тактика боя, разработанная людьми, доказала своё грозное преимущество в битве, и стальные клинки, в крепких руках, обагрили кровью первобытные земли Гипербореи. Люди также ворвались в пещеры, где обитало небольшое количество змеелюдей, и проявили свой врождённый талант к кровопролитной войне, который был укоренён в их инстинктах в далёкой древности. Говорят, что в течение нескольких дней после начала войны царство змеелюдей на горе Вурмисадрет было уничтожено. В это время буря единения человечества и его очищающий гнев были стремительными, сокрушив врага подавляющей силой. На вершине горы Вурмисадрет лежали бесчисленные трупы змеелюдей, которые медленно превращались в перегной на протяжении долгого времени. Разгромив змеелюдей, стоявших на вершине эволюции рептилий, человечество взошло на трон в качестве нового властелина Земли.

С тех пор Гиперборея стала новым королевством человечества. Люди расчистили её центральные джунгли и основали там своё первое королевство. Согласно легенде, это была первая династия Фарнагос. В конце концов, после падения первого королевства, люди построили мраморные города, такие как Комморьом и Узульдаром. Черный горный хребет, возвышающийся на западе континента, получил название Эйглоф, а полуостров к северу от него — Му-Тулан. Землю дальше на север люди называли Полярионом, а большой северный изолированный остров получил имя Ультима Туле, считаемый местом, окутанным глубочайшей тайной. В течение последующих двухсот пятидесяти тысяч лет человечество обитало на земле Гипербореи. И оно процветало на этой земле до тех пор, пока не наступила эпоха, когда трагическое великое оледенение обрушилось на Гиперборею и господство перешло к Ломару, сияющему под Полярной звездой.

Это были далёкие времена, когда мечты людей существовали как подлинная реальность. Человечество выражало свои фантазии такими, какими они были, и украшало сверкающие города бесконечной мудростью. По-видимому, в ту эпоху не было болезней, и всем формам жизни было позволено жить свободно. В ту пору, когда люди жили в мире грёз и претворяли их в жизнь, человечество могло обрести всё, о чём только могло помыслить.

Курахиса Суми Предисловие

Девушка из Узульдарома

Возвращение в Старый мир

Забытая доисторическая эпоха. Эссе

Смерть Зулохима

Свет из Дома

Истории невезения

Колдовство Иккуа

Орглиас

Наследие Фарнагоса

Мученики

Битва при Зетросе

Перевод В. Спринского

Именно об этом думал скромный и дотошный Ататур, ухаживая за гигантскими тыквенными растениями своего хозяина и учителя, Бельдемиаля Великолепного. Великий маг готовил мутированные побеги в чанах своего скромного жилища, на опушке Леса Тысячи Ароматов, а затем они вместе высаживали их и наблюдали за ростом. Когда одна из тыкв созревала, Ататур осторожно срывал её и готовил для Бельдемиаля — в виде консоме или запеканки. Из всех обязанностей, которые предполагал статус помощника, садоводство и кулинария были наиболее любезны сердцу Ататура. И поскольку он служил у тонкого гурмана, носившего пурпурные штаны, они занимали большую часть его времени.

Ататур мог бы заниматься садоводством до конца времён, если бы с неба внезапно не обрушился душераздирающий рёв. Он поднял голову и увидел необычайную огненную комету, которая неслась прямо на него. Помощник немедленно бросил лопату и с воплем отступил к дому. На крыльце Бельдемиаль Великолепный вздрогнул, будучи внезапно вырван из своего ежедневного послеобеденного сна. Быстро оценив ситуацию, элегантный маг протянул руку и развернул Усовершенствованную Всемогущую Сферу. Полупрозрачный щит растянулся в сторону его перепуганного помощника и, достигнув своего максимального диаметра, застыл в нескольких шагах от него. Ататур споткнулся и продолжил ползти на четвереньках, не отрывая взгляда от косматого пламени, которое увеличивалось, заполняя всё его поле зрения.

Небесный шар рухнул в потоке огня, с апокалиптическим грохотом, прямо на огород с беспомощными тыквами, которые мгновенно сгорели. Удар был невероятной силы. Куски земли и тыквенных растений разлетелись до самой опушки Леса Тысячи Ароматов. Но Всемогущая Сфера выстояла. Ататур и Бельдемиаль остались невредимы. И хотя их жилище затряслось до основания, оно не рухнуло. Когда вернулась тишина и земля перестала сотрясаться, Бельдемиаль кратким жестом рассеял действие заклинания.

Ататур позволил себе дышать нормальным образом. Самым первым, что он почувствовал, был навязчивый запах тыквенного супа, гораздо более сильный, чем запах гари. Затем пришёл сильный жар. Наконец глаза явили ему картину разрушения. На месте тыквенных саженцев находилась лишь зияющая дымящаяся яма. Можно было подумать, что какой-то шутливый маг решил бросить вызов Бельдемиалю, наложив на его сад чрезвычайно разрушительное заклинание, возможно, Отдалённое Инкапсулирование. Но Ататур чувствовал, что это не было ни вызовом, ни даже заклинанием. Он выпрямился, когда Бельдемиаль подошёл к нему, и они вместе приблизились и заглянули в кратер обожжённой земли. Высокий лоб мага сморщился, а грязные пальцы его помощника судорожно сжались.

На дне кратера что-то было. Предмет, чёрный как смоль.

— Интересно... — сказал Ататур. — Что это, хозяин?

— Это метеорит. Камень, прилетевший издалека.

— Вы собираетесь его забрать?

— Я ещё не знаю...

Продолговатый предмет испускал густой дым, который мешал смотреть и раздражал горло. Было трудно оценить его размер и невозможно оценить вес. Он казался слишком горячим, чтобы подходить к нему близко.

— У нас больше нет сада, — сказал Ататур печальным голосом.

— Мы разобъём другой, не волнуйся.

— Это настоящий кавардак.

— Возможно, что и нет...

Вероятно, полагая, что ожидание — это лучшее, что можно сделать, Бельдемиаль попросил своего помощника подать ему обед на крыльцо, как обычно. Несмотря на своё любопытство, Ататур повиновался. Но пока маг молча ел, Ататур не сводил глаз с остывающего кратера.

Два часа спустя, когда Бельдемиаль Великолепный потягивал чай в кресле-качалке, а его помощник, терпеливо справляясь с неудобствами, убирал крыльцо, из кратера донёсся пронзительный свист, за которым сразу же последовал глухой удар.

— Я посмотрю, хозяин, — воскликнул Ататур, не в силах больше сдерживаться.

Бельдемиаль не сделал ничего, чтобы отговорить его.

В несколько быстрых шагов добравшись до ямы, Ататур наклонился вперёд и понял причину шума: метеорит раскололся. Теперь в кратере было два чёрных камня. Большой и маленький.

— Они мне нужны, Ататур. Иди и принеси их!

Ататур вздрогнул. Он не слышал, как подошёл Бельдемиаль. Слуга на мгновение встретился взглядом со своим хозяином и прочёл в нём нечто большее, чем простая решимость. Маг очень редко говорил таким властным тоном. В его голосе внезапно появилась жадность, которая была ему несвойственна. Помощник заколебался.

— Я защищу тебя, — шепнул Бельдемиаль, словно подбадривая его.

Ататур повиновался.

Ему потребовалось лишь короткое мгновение, чтобы достичь дна кратера. Он коснулся одного из двух внеземных камней кончиками пальцев и не почувствовал ожога. Ататур схватил тот, что побольше, и поднял его. Он оказался тяжёлым. Сгибаясь под его весом, уже вспотевший как от физических усилий, так и от жара, исходящего от камня, служитель вытащил его из ямы. Повинуясь резкому приказу Бельдемиаля, он отнёс его в лабораторию мага, расположенную под домом. Затем проделал то же самое со вторым камнем, поднять который было почти так же нелегко.

Когда два куска метеорита были помещены в подвал, Ататур смог отдохнуть, пока Бельдемиаль засыпал некрасивый кратер с помощью Земляного Смешивания Зелёной Руки. Затем, не дав помощнику никаких объяснений, маг ушёл и заперся в своей лаборатории.

Дни шли за днями. Смутно обеспокоенный, хотя и привыкший к долгим отсутствиям своего хозяина и учителя, Ататур проводил время за подготовкой нового огорода. Периодически он слышал, как гудят чаны в подземной лаборатории. До него доносились металлические отзвуки, сопровождаемые то радостными возгласами, то ругательствами. Понимая, что его учитель работает не покладая рук, Ататур ни разу не попытался проникнуть в лабораторию. Он строго соблюдал все инструкции, оставленные тем, кто, как он надеялся, однажды сделает его своим преемником, после того как эксплуатировал его в течение многих лет.

Наконец на рассвете хмурого дня, когда Ататур только встал, Бельдемиаль появился снова. С безумным взглядом и предельно расширенными зрачками маг выскочил из лаборатории, похожий на гримасничающего лейкоморфа.

И Ататур увидел, что он не один. Рядом с ним стояли двое новеньких.

— Ататур, позволь представить тебе Неувядаемого Силя и его симбиота, Дряблого Виоха.

Две названные Бельдемиалем сущности действительно дополняли друг друга.

По правде говоря, подумал Ататур, вздрогнув, они составляли одно целое.

Силь был высоким стройным существом с телом из несокрушимого металла. Казалось, он был сотворён в латунной оболочке с сапфировым отливом. Обладая неподвластной времени красотой, он стоял рядом с Бельдемиалем в столь естественной, достойной и элегантной позе, что без труда мог присвоить себе эпитет Великолепный, который до сих пор отличал хозяина Ататура от других магов, с их небрежной манерой одеваться. Виох же был полной его противоположностью: маленький, вялый, гротескный, чтобы не сказать отвратительный. Совершенно безволосый, он сидел на широких плечах Силя, словно маленький ребёнок, которого несёт отец. Его розоватые гипотрофические нижние конечности исчезали под металлической кожей андроида, а бесформенные руки с опухшими пальцами лежали на латунном черепе, покрывая его, точно отвратительная шевелюра из плоти.

— Что ты думаешь об этом, Ататур?

Ничего не ответив, собеседник скорчил недовольную гримасу и встретился взглядом с двумя существами.

Очи Силя были аметистовыми, гипнотическими. Глаза Виоха напоминали грязь.

— Я использовал весь метеорит целиком, — продолжал Бельдемиаль, восторженный и возбуждённый. — Конечно, дозировка была сложной, и на неё ушли все мои культуры гомункулов. Но это того стоило, не так ли?

— Я не уверен, хозяин.

— Ты ошибаешься, — резко ответил Бельдемиаль необычайно сухим тоном. — Видишь ли, Ататур, несмотря на внешний вид, Виох обладает удивительными возможностями. Что касается Силя, то он способен как на физические подвиги, так и на изучение второстепенных заклинаний. Так же, как и ты, а может быть, и лучше тебя. Это невероятно! Я провёл множество испытаний: Силь устойчив ко всему. Он и его симбиот станут превосходными охранниками и приятными компаньонами.

— Кажется, я понимаю...

— Нет, ты ничего не понимаешь. Но это не важно... Ты мне больше не нужен, Ататур. Я тебя увольняю. Ты пойдёшь учиться магии к одному из моих собратьев, более терпеливому и менее занятому...

Сердце Ататура бешено колотилось. Он никогда бы не подумал, что его хозяин может проявить по отношению к нему такую холодность.

— Учитель, вы совершаете ошибку. Мне кажется, что...

— Меня мало волнует то, что тебе кажется, Ататур, — презрительно бросил Бельдемиаль.

— Я...

— Возьми немного овощей, не более одного камня Иона и уходи!

На этот раз Ататур не ответил. Он ушёл в дом собирать свои вещи.

Когда он отправился в путь менее чем через час, с небольшим узелком на плече, Бельдемиаль Великолепный забавлялся, подвергая Силя-Виоха залпам Превосходного Призматического Разбрызгивателя, которые, казалось, никоим образом не влияли на симбиотическое существо. А великий маг в переливчатом плаще и с заплетённой бородой смеялся так, что Ататур никогда доселе не слышал подобного.

2. Учёная Элоиз

Ататур продвигался по дороге, идущей вдоль Леса Тысячи Ароматов, с кажущейся небрежностью человека, который предчувствует драму, но полагает, что не в силах её предотвратить.

Ибо он был уверен в двух вещах: симбиотическое существо выйдет из-под контроля Бельдемиаля, и его никто не сможет остановить. В этих условиях лучше всего было затаиться где-нибудь и ждать, пока восстановится спокойствие. Предупреждать других магов было бы бесполезно: большинство коллег Бельдемиаля вели себя настолько беззаботно и безответственно, как никогда раньше в истории человечества. Маги Сорок Пятого эона превращали самые бесполезные, рискованные и даже опасные занятия в тонкое искусство, а затем избегали всякой ответственности, когда их творения выходили из-под контроля. Силь-Виох вот-вот должен был заявить о свободе исследования своих способностей, и, несмотря на всю свою мудрость, его элегантный создатель не смог бы удержать строптивца.

Размышляя на ходу, Ататур понял, что всё же может кое-что сделать: спасти других, подобных ему. Ассистентов. Во время турниров заклинаний, которые регулярно проводились в Альмери, Ататур часто встречал тех, кто должен был исполнять любые желания своего хозяина и терпеть эгоцентричные бредни, ожидая возможности занять его место и делать то же самое. Пока маги-мегаломаны отчаянно оспаривали лавры гордыни и тщеславия в бесконечных поединках, Ататур приобрёл привычку обсуждать дела с другими помощниками. Он напряг память, тщательно выбирая тех, к кому чувствовал наибольшую близость.

Первым из них ему вспомнился кроткий Давиэль, ассистент вспыльчивого Мэтергунка. Они оба жили на холмах Оварга. Был также старый Дерте́бан, мудрый слуга Гордия Непредсказуемого, последнего мага Древних Островов. Ещё тучный Нгорок, помощник Набука из Ноза. Они проживали в самом сердце обширных равнин Междуречья. Наконец, Манж-Сель, терпеливый спутник Цэста Шутника, обосновавшегося в акваполисах Новой Атлантиды. Однако все они жили слишком далеко от владений Бельдемиаля Великолепного. Ататуру потребовались бы месяцы, чтобы добраться до Древних Островов или Новой Атлантиды, и минимум три недели, чтобы достичь переплетённых берегов Двух Рек или зелёной прохлады холмов Оварга. Ему нужно было выбрать ассистента, чей хозяин жил рядом с домом Бельдемиаля.

Ататур терзал свою память, пока не вызвал этим у себя феноменальную головную боль. Наконец он нашёл то, что искал, и понял, почему ему пришлось так мучиться, чтобы извлечь информацию на поверхность. Архимага звали Эмеригон Мудрый — хвалебный эпитет, который, несомненно, следовало рассматривать с иронией, — и он жил на вершине Лысой Горы, недалеко от Леса Тысячи Ароматов. Ататур встречал помощника мага всего один раз, но не забыл его. И неудивительно, ибо это была женщина, что само по себе являлось исключением. Её звали Элоиз.

Она была высокой и красивой.

Но, как и все женщины, она была опасна. В прошлом Бельдемиаль объяснял Ататуру всю необходимость трезвой, разумной и твёрдой мизогинии: женщины, склонные усложнять простые ситуации и делать неразрешимыми те, что и без того являлись сложными, представляли опасность, вызывая сомнения в умах магов. А сомнения и магия сочетались отнюдь не лучшим образом. На протяжении эонов женское начало было носителем хаоса, и ведьмы долгое время оставались Немезидами магов. Со времён Великого Мотолама они, к счастью, были истреблены, но все женщины несли в себе — как непреодолимый атавизм — лицедейский потенциал ведьм. Крайне редко могущественный маг соглашался делить свой дом с женщиной, и совсем уж невероятной выглядела возможность сделать её своим ассистентом со всем присущим этому действию риском. Эмеригон являлся исключением, подтверждающим правило. Таков был урок: следует остерегаться женщин, потому что они опаснее деодандов и коварнее дайхаков.

Но нужно же было кого-то предупредить.

Так пусть это будет Элоиз, которая узнает об этом первой и сделает с этой зловещей новостью всё, что захочет. Таким образом, злорадно подумал Ататур, позор от катастрофы падёт на неё, а не на него. «Женщины всегда предвещают катастрофы», — говаривал Бельдемиаль. Вот прекрасная возможность это доказать.

Ататур направился к Лысой Горе, чей чёткий силуэт маячил на южном горизонте, поднимаясь из туманов над зелёной массой Леса Тысячи Ароматов. Где-то в скалистых складках горы, напоминающих кружево старой, уснувшей куртизанки, скрывались Эмеригон и его ассистентка Элоиз.

Когда он достиг вершины Лысой Горы после изнурительного подъёма, перемежающегося участками настоящего скалолазания — несколько карнизов едва не заставили его сдаться, — Ататур понял, что, несмотря на быстроту собственной реакции, он не оценил всего масштаба вредоносности создания своего бывшего хозяина. От обители Эмеригона, которая, должно быть, была шедевром альмерийской архитектуры, построенной, вероятно, с помощью Возвышенного Восприятия Пропорций, остались лишь дымящиеся руины.

Прямо перед обломками порфирового бассейна — должно быть, эта часть дворца являлась атриумом — лежало ужасно изуродованное тело архимага. Его конечности были выгнуты под неестественными углами и усеяны розоватой белизной множественных открытых переломов. Кожа, от которой остались лишь почерневшие фрагменты, была полностью обуглена, в то время как лежащая под ней мышечная сеть, казалось, кристаллизовалась под воздействием сильного холода. Очевидно, маг подвергся Двойному Смертоносному Омовению Мордрата, заклинанию невиданной жестокости, которое осмеливались использовать лишь немногие маги, как из-за его сложности, так и из-за беспричинно садистского характера. Тело жертвы мгновенно нагревалось докрасна, а затем резко замораживалось, прежде чем вернуться к своей первоначальной температуре. Как правило, все конечности при этом вывихивались, органы взрывались, а мозг растрескивался. Это была гарантированная смерть. Если память не изменяла Ататуру, на использование Смертоносного Омовения был наложен мораторий, целью которого был запрет этого заклинания в конце Сорок Второго эона, под страхом конфискации сосудов и камней Иона.

Но Сорок Второй эон остался далеко в истории, а моратории, которые когда-то заставили поверить в возвращение Великого Мотолама, теперь были лишь нормами, молчаливо отменёнными тяжестью веков…

Погружённый в свои мысли, Ататур чуть не пропустил молодую женщину. Она опустилась на колени недалеко от трупа Эмеригона, наполовину скрытая рухнувшей стеной. С опущенной головой, словно в глубоком благоговении, женщина стояла спиной к гостю, лицом к больному солнцу этого сумеречного времени. Ататур понял, что это Элоиз.

Ассистентка мага, должно быть, была в ужасе.

Он подошёл к ней как можно медленнее.

— Элоиз? — тихо позвал он.

Она вздрогнула и начала подниматься.

— Элоиз, — продолжил Ататур, — я не причиню тебе вреда. Не бойся…

Молодая женщина обернулась, не отвечая, держа голову опущенной.

Ататур почувствовал, как в нём нарастает сомнение. Элоиз отреагировала не так, как он ожидал. Она должна была убежать при первых же его словах или наброситься на него, выпустив когти. Но нет, помощница казалась неестественно спокойной.

Наконец она подняла голову. Ататур встретился с ней взглядом. Он остановился, поражённый необычайной уверенностью, которую прочёл в нём. Она потеряла всё — хозяина и безопасность, и должна была находиться на грани истерики. Однако Элоиз улыбалась, как будто была довольна.

— Кто ты?

Ошеломлённый властностью, прозвучавшей в голосе Элоиз, Ататур ответил:

— Меня зовут Ататур. Я был ассистентом Бельдемиаля Великолепного, мага, который живёт на опушке Леса Тысячи Ароматов.

— Что тебе нужно?

— Я пришёл, чтобы предупредить тебя о катастрофе.

— Ты немного опоздал, как можешь заметить.

Голос Элоиз был полон холода. Ататур недоумевал всё больше и больше.

— Что произошло? Кто убил архимага? — спросил он.

— А как ты думаешь, помощник?

Теперь молодая женщина говорила презрительным тоном, хотя была ему ровней.

— Не знаю, мне трудно понять…

— Я это вижу. В конце концов, что может хорошо понимать простой ассистент, кроме работы по дому и экспериментального садоводства?

— Ну, объясни мне, раз ты такая умная…

Ответная провокация Ататура не возымела ожидаемого эффекта: откинув голову назад, Элоиз разразилась громовым смехом, в котором не было ничего женского, и совершенно неуместным. Ататур уже собирался уйти, навсегда убеждённый в абсолютной необходимости избегать женщин, когда она снова обратилась к нему серьёзным тоном:

— Слушай меня внимательно, Ататур. Я не та, кем ты меня считаешь.

— А?

— Я Эмеригон.

— Прошу прощения?

— Да. В теле, лежащем рядом со мной, был дух моей ассистентки Элоиз. Благодаря её жертве я спасся из лап смерти. Мой противник, странное симбиотическое существо, ошибся с целью. Я потерял свою плотскую оболочку, но жив и обладаю всеми своими знаниями.

— Но… Как это возможно?

— Благодаря заклинанию моего изобретения, чрезвычайно трудному для реализации. Я назвал его Односторонне Выгодным Обменом Эмеригона. Я никогда его не тестировал, но, очевидно, оно сработало идеально. Единственная проблема в том, что оно необратимо. Моё тело потеряно навсегда…

— Как и ваша ассистентка.

— А… да, она тоже. Действительно. Но я должен сказать, что её тело — это весьма интересный сосуд, который обещает тысячи впечатлений.

— Вы демонстрируете безумный цинизм.

— Мудрость часто идёт рука об руку с цинизмом. Разве Бельдемиаль не научил тебя этому?

— Он прогнал меня…

— Видимо, ему не нужен был ассистент-идеалист.

— Дело не в том. Это из-за Силь-Виоха.

— Кого?

— Симбиотического существа, которое напало на вас. Металлический андроид с недоделанным гомункулом на плечах…

— Да, это именно оно.

— Это Бельдемиаль создал его из метеорита, упавшего в огород.

— Ах… Захватывающе.

— Самое важное, что он опасен. Что вы собираетесь делать?

— Ничего.

— Он победил вас…

— Он застал меня в неудобном положении.

— В каком?

— Скажем так, сладострастие и магия нелегко сочетаются. Это просто вопрос… концентрации.

— Понимаю.

— С другой стороны, для проведения Обмена это было идеально. Это единственное, что я успел сделать. Она даже не…

— Прошу вас, замолчите, — воскликнул Ататур, испытывая отвращение к эгоизму мага.

Откровения сменяли друг друга слишком быстро. Обмен душами, вмешательство Силь-Виоха — Ататур никогда бы не подумал, что тот сможет так быстро освободиться от Бельдемиаля. А теперь ассистентка, которую он хотел предупредить, была мертва, а в её теле жил архимаг. Всё это было крайне тревожно.

— В конце концов, я передумал, — резко заявила Элоиз-Эмеригон.

— Да? — удивился Ататур.

— Да. Нужно предупредить других магов. Мы должны срочно созвать конклав.

— Значит, вы думаете о выживании своих коллег. Вы хотите организовать борьбу…

— Дело совсем не в этом. Поскольку это проклятое существо отняло у меня всё, нет причин, по которым я должен быть единственным пострадавшим. Я вовлеку их всех в эту историю, которая, надеюсь, оставит их в таком же бедственном положении, как и меня. И если нам всё-таки удастся изничтожить этого Силь-Виоха, от них останутся только их духи. Что касается Бельдемиаля, поверь мне, ассистент, он ещё получит своё, если, конечно, уже не мёртв!

Растерянность и ужас Ататура достигли апогея. Но эти чувства, пусть и вполне законные в данной ситуации, внезапно отступили, когда Элоиз, наклонившись, чтобы собрать кое-какие вещи, открыла идеальные изгибы своих ног.

Во вспышке просветления Ататур понял три вещи.

Во-первых, он не ошибся насчёт опасности Силь-Виоха: существо, рождённое из метеорита-тыквоубийцы и безрассудства Бельдемиаля Великолепно Глупого, будет блуждать по землям Альмери как вестник конца магов. Во-вторых, ему лгали о природе женщин, и теперь нужно рассмотреть возможность сексуальной переориентации — к большому облегчению гомункулов. В-третих, его влечение к женскому полу будет несколько замедлено тем фактом, что первая женщина, которую он встретил, несомненно, обладала телом богини, но при этом в ней таился коварный ум мстительного и самовлюблённого архимага.

В ответ на блаженное выражение, которое, должно быть, превратило лицо Ататура в маску глупости, Элоиз злорадно улыбнулась и подняла руки к небу. В следующее мгновение Ататур взмыл в воздух в невыносимом рёве ветра, крича и вращаясь с неприличной скоростью.

Он почувствовал, как всё его тело яростно рвануло на все четыре стороны, и, пока внутренности и желудок пытались вернуться на место, мощный порыв ветра превратил его в воздушного змея из человеческой плоти, проглоченного бурей. Несчастный понял, что его новый хозяин, невероятный, но вполне реальный архимаг с пышными бёдрами, активировал Призыв Неистового Облака и теперь они на всех парах мчались к неизвестному месту назначения…

3. Ллорио Белая

Время, которое понадобилось Элоиз и Ататуру, чтобы найти магов, рассеянных по всей Альмери, и убедить их собраться на конклав, чего не происходило на протяжении многих эонов — последнее подобное собрание, известное как Бумергарфский конклав, датировалось Двадцать Первым эоном, — успело послужить разрушительной алчности Силь-Виоха.

Когда идея конклава была принята, магам пришлось договориться о месте встречи, что оказалось непросто. Каждый предлагал вариант, который был наиболее удобен ему или льстил его самолюбию. Когда наконец был достигнут консенсус — благодаря сдерживающему влиянию помощников, чьи действия координировал Ататур, — на счету симбиотического существа уже было огромное число жертв. Но истерзанную ауру и ускользающую память жертв Силь-Виоха можно было собрать, если взяться за это вовремя. Единственный альмерийский маг, специализирующийся на Астральных Архивах, к счастью, оказался достаточно усердным. Лоёбсан Рампанг, по прозвищу Лоёб Пергаментный, сумел сохранить почти все эти воспоминания, дабы его собратья по магии могли изучить заклинания, которым отдавал предпочтение их симбиотический враг.

В итоге конклав состоялся на Тапробане, маленьком острове, затерянном в сапфировых водах Сонганского моря. Большинство магов добрались туда с помощью Неистового Облака. На самой первой сессии конклава великий распорядитель дебатов, некий Раз Тигнак — маг с далёких ледниковых озёр База, способный одновременно следить за двенадцатью темами дискуссий — поручил дотошному Ататуру просмотреть Астральные Архивы Рампанга и составить отчёт о преступлениях Силь-Виоха, дабы убедить выживших в неотложности поиска решения. На третьей сессии Ататур занял место справа от кафедры и, прочистив горло, представил историю этого кровавого крестового похода.

Первым из погибших, очевидно, оказался Бельдемиаль Великолепный. Посланники, отправленные верховным распорядителем дебатов, чтобы вызвать его на конклав, нашли в обители мага лишь груду плоти, лежащую, как охотничий трофей, под великолепно подметённым крыльцом. После тщательного анализа выяснилось, что неосторожный Бельдемиаль подвергся особенно злобной Последней Мутации Ксарфаджио: все его конечности и органы расплавились в бесформенную массу. Ему, должно быть, было суждено прожить лишь ровно столько, чтобы успеть осознать свою мучительную оплошность.

Подобная дикость была уже совершенно неуместна в эти последние времена, сладостные, как подпорченный фрукт. К несчастью, Силь-Виох, казалось, становился всё более могущественным и всё более садистским по мере того, как продолжались его бесчинства.

Об этом свидетельствовали ауры его следующих жертв, которые засвидетельствовали это через уста Ататура.

Архимаг Пнумофилос столкнулся с Силь-Виохом у подножия горы Лимфы. Его противник обрушил на него Звёздный Взрыв Фандаала, одновременно заключив его в Инвертированную Всемогущую Сферу, которая вдесятеро усилила эффект заклинания. Пнумофилос был распылён на элементарные частицы. Но ему повезло умереть быстрее, чем Маэтергунку. Вспыльчивый маг зелёных холмов умер ужасной смертью: Силь-Виох сначала убил его помощника Прокаливающим Лучом Дельмио, а затем превратил Маэтергунка в покорного раба с помощью Триумфальных Диплазм Пангуира. Затем он заставил его пожирать самого себя, начиная с пальцев ног. Пока маг выполнял приказание, Силь-Виох произнёс заклинание Макроидного Пальца Ноги, и Маэтергунк взорвался на третьем глотке. Следующий маг умер не менее жестокой, но ещё более изощрённой смертью: Набук из Ноза был замучен деревянными иглами Непроходящей Чесотки Лагвайлера, которые сами по себе вырастали под кожей, а затем Внутренним Вскипанием Дельмио, которое резко повысило температуру его крови, доведя её до кипения. Когда ему надоели крики Набука, симбиотический садист позволил Объективному Рассеянию Уака разорвать мага на сотни окровавленных фрагментов. Его помощник остался жив, но уже никогда не смог бы стать прежним: Физическая Малепсия Ксарфаджио превратила его в тучного и гротескного карлика. Цэст Шутник, в свою очередь, претерпел тысячу мучений, вызванных обострением его чувств под действием Удил Длинных Нервов Кламбарда, прежде чем пасть от ожогов, нанесённых всему его телу огненными столбами Пирокариатид Дельмио, несмотря на его отчаянное бегство.

Потрясённый таким количеством ужасов, Ататур вынужден был сделать паузу в перечислении жертв Силь-Виоха. Конклав на мгновение замер в нездоровой тишине, а затем, собравшись с духом, и снова с согласия верховного распорядителя дебатов, дотошный асессор приступил к изложению членам Тапробанского конклава истории битвы двух магов, которые были очень близки к тому, чтобы победить Силь-Виоха.

Тар Древний и Каин Высокомерный жили вместе, без помощников, в соляных горах Мыса Печальных Воспоминаний, в западном Альмери, между Мрачной бухтой и заливом Санреаль. Они объединили свои силы против агрессора, как ранее решили объединить свои умы в повседневной жизни.

Опираясь на опыт, приобретённый в столкновениях предыдущими противниками, симбиотическое существо не ожидало, что ему придётся столкнуться с двумя соперниками одновременно. Сначала оно напало на Тара Древнего, обрушив на него Критический Холод Фандаала. Но Чары Растворения, запущенные Каином Высокомерным, рассеяли тысячи ледяных игл прежде, чем они достигли Тара Древнего.

Удивлённому Силь-Виоху пришлось с этим осваиваться.

При этом он совершил ошибку, разделившись надвое. Симбиот разделил собственные силы, в то время как его противники объединили свои. Силь оставил симбиота Виоха на земле, поручив ему заняться Каином, пока сам он будет расправляться с Таром. В течение того ничтожного мгновения, которое потребовалось для этого разделения, Тар и Каин не сидели сложа руки. Они сблизились, сделав бесполезным разделение их двутелого врага. Когда Силь обрушил Тотальное Воспламенение Дельмио на Тара, Каин просто развернул Всемогущую Сферу, которая защитила их обоих, позволив Тару подготовить атаку. Воспламенение не удалось, Сфера рассеялась. Тар исчез, в то время как Каин запустил Великолепный Призматический Разбрызгиватель против Силя. Благодаря Световому Смещению Фандаала, старый маг вновь появился возле Виоха, который был занят тем, что бормотал атакующее заклинание против Каина. Виох не успел ни запустить его, ни блокировать Удушающую Нарколепсию Пангуира, направленную на него Таром.

Симбиот погрузился в глубокое изнеможение, обливаясь слюной. Обезумевший от страха потерять его, Силь обрушил все свои атаки на Тара, поражая его Магматическими Кулаками. Это позволило Каину обездвижить его с помощью Тотального Клея Эриана Преемника. Силь упал на землю, бешено сопротивляясь.

На этой стадии Тар и Каин могли бы одержать верх. Но, в свою очередь, они совершили ошибку, сосредоточив свои атаки на Силе, намеренно игнорируя симбиота, сочтя его менее могущественным и опасным. И совершенно напрасно. Оставленный без присмотра слюнявый Виох вскоре освободился от искусственной усталости, наложенной Таром. Обезумев от ярости, он обрушил на двух магов, которые стояли к нему спиной, Двойную Ультрагнилостную Флегмону Ксарфаджио. Первая из них вонзилась одному магу в рот, а вторая другому в анус. Охваченные столь же внезапной, сколь и сильной болью и лихорадкой, Тар и Каин прекратили атаки на Силя и, вопя, начали кататься по земле.

Силь спокойно водрузил своего симбиота обратно на плечи и, сев на камень, наблюдал, как они корчатся в своих страданиях, пока их нарывы не лопнули и не наступила смерть.

Тар Древний и Каин Высокомерный могли бы отбросить Силь-Виоха к Падающей Стене, если бы были более осмотрительны. Не следует доверять внешнему виду — таков был первый урок трагических событий в соляных горах. Но имелся и другой, более фундаментальный: объединение сил всех магов, безусловно, было единственным способом уничтожить симбиотическое существо.

После тщательно подготовленного отчёта, составленного Ататуром, который ещё не стал магом, но был уже гораздо большим, чем помощником, Элоиз встала и заговорила сама. Некоторые почтенные архимаги запротестовали, крича о скандале и обмане. Явно ошеломлённый масштабом катастрофы, Раз Тигнак, главный распорядитель дебатов, не сделал ничего, чтобы их успокоить. Применив старую теорию о том, что маленькая демонстрация лучше длинной речи, Элоиз сделала жест и превратила в пепел несколько незанятых скамеек амфитеатра. Вся аудитория теперь была убеждена — Элоиз-Эмеригон являлась именно тем, кем себя называла: архимагом в женском теле.

— Сейчас тяжёлое время, — сказала она. — Это мерзкое симбиотическое существо, которое стало причиной смерти нескольких наших собратьев, должно быть устранено. Его сила не может обманывать или пугать нас...

Послышался шелест изысканных тканей, сопровождаемый покашливанием, исходящим из пересохшего горла. Гордий Непредсказуемый, совершивший очень долгое путешествие с Древних Островов, чтобы прибыть на конклав, попросил слова и ответил Элоиз:

— Однако именно эта сила и представляет для нас проблему, дорогой собрат. Силь-Виох знает все наши заклинания, как будто прочитал их в умах всех, кого убил. Он намного сильнее любого из нас.

Собрание отозвалось одобрительным ропотом.

Элоиз не спешила с ответом.

— Совершенно верно, Гордий. Силь-Виох не только знает самые мощные наши заклинания, но и, кроме того, обладает достаточными ресурсами, чтобы противостоять им. Однако мы ещё не испробовали против него всего...

— Все, кто с ним сталкивался, мертвы. Не думаю, что этот конклав может предложить какое-либо решение. Мне не стоило приезжать...

— Ты ошибаешься, Гордий. Распорядитель, с вашего позволения...

После того как Раз Тигнак благосклонно кивнул, Элоиз повернулась к Ататуру, который всё ещё исполнял роль асессора, и сделала ему знак. Бывший помощник Бельдемиаля направился к маленькому резному сундуку, который стоял справа от кафедры. По настоятельной просьбе Элоиз действующий верховный распорядитель дебатов за несколько дней до этого согласился отправить небольшую группу посланников на гору Кхоля Проклятого, несмотря на невероятную сложность этого похода. На вершине этого одинокого, истерзанного ветрами пика находился мемориал конклавов, в котором хранился упомянутый сундук. Этот мемориал был построен в конце Великого Мотолама, дабы напоминать всем грядущим магам о том, сколь славными были ушедшие времена. В сундуке должен был содержаться церемониальный предмет, обладающий особыми магическими силами, который использовался во время конклавов магов в период между Двенадцатым и Двадцать Первым эонами. Ни один маг не имел права открывать сундук, кроме как в рамках конклава и в присутствии верховного распорядителя дебатов. Раз Тигнак, любопытный и смущённый настойчивостью, с которой Элоиз требовала присутствия этого сундука на Тапробанском конклаве, в конце концов уступил её просьбе и велел доставить сей незапамятный предмет... И вот, трое посланников отправились за ним. Вернулся только один, с безумным взглядом и разбитым телом. Маленький сундук, не открывая, поместили, как того требовал ритуал, пришедший из глубины веков, справа от кафедры. И теперь то, что в нём содержалось, должно было быть извлечено из окружавшей его пелены времени и тайн.

Элоиз, казалось, была вне себя от возбуждения. Открыв сундучок, Ататур вынул из него небольшой цилиндрический предмет, который немедленно передал Элоиз. Повернувшись лицом к аудитории, и в частности к Гордию, она продемонстрировала предмет всем собравшимся.

Это была маленькая белая флейта, совершенно безобидная с виду.

С громким ропотом собравшиеся маги наклонились вперёд, чтобы рассмотреть её получше. Чистый голос учёной Элоиз разнёсся по всему амфитеатру:

— Кто из вас когда-либо слышал о Бесконечном Межвременье?

Ей снова ответил Гордий:

— Я узнаю эту флейту и хорошо знаю связанное с ней заклинание темпорального перемещения. Но не думаю, Эмеригон, что отправить нашего симбиотического врага вверх или вниз по течению времени будет хорошей идеей. Угроза не может быть устранена простым перемещением. Твоё предложение опасно. Силь-Виох может не только вернуться из своего временно́го изгнания, но и в отместку изменить наше настоящее.

— Я знаю. Поэтому и не собираюсь отправлять его в иное время.

— Вот как?

— Отправиться должен будет эмиссар конклава.

— Эм... эмиссар?

— Да.

— Единственный смысл в отправке эмиссара мог бы заключаться в том, чтобы помешать Бельдемиалю Великолепному позволить родиться Силь-Виоху в чанах его лаборатории. Но мы знаем, что протяжённость временного скачка Бесконечного Межвременья никак не может быть меньше ста тысяч лет.

— Разумеется, Гордий. Но она может быть больше. Бесконечно больше.

— Что конкретно ты задумал?

— Я собираюсь отправить эмиссара в очень далёкое прошлое.

— Насколько далёкое?

— Задолго до Великого Мотолама.

— Уточни.

— В одиннадцатую эпоху Семнадцатого эона.

— Что?

— Да. Во времена великой войны магов и ведьм.

— Клянусь Гримуаром Панделума! Но с какой целью?

— Чтобы встретиться с Ллорио Белой.

— Ты имеешь в виду королеву ведьм?

— Да, именно её. Ту, которую история называет Муртой Насылающей Наваждения.

Оглушительный шум потряс собрание. Большинство присутствующих магов встали и застучали кулаками по своим пюпитрам. Разу Тигнаку пришлось использовать Алую Триболюминесценцию Ишара Киноварного, чтобы восстановить тишину. Смущённые вспышками раздражающего красного цвета, которые происходили при каждом их движении, маги, наконец, вернулись на свои места и обрели самообладание. Единственным, кто остался стоять, был Гордий.

Даже не спрашивая разрешения у верховного распорядителя дебатов, который уже переставал контролировать происходящее, он покинул свой ряд и спустился на несколько ступеней к Элоиз. Подойдя к кафедре, он выпрямился, как страдающий радикулитом восклицательный знак, и обвиняющим жестом указал пальцем на фигуру женщины. Но обращался он исключительно к духу мага.

— Ты бредишь, Эмеригон. Разве нам мало одного смертельного врага?

— Ты должен дать мне время объяснить всё, Гордий.

— Тебе лучше быть предельно убедительным.

— Оказавшись в Семнадцатом эоне, наш эмиссар должен будет встретиться с Ллорио Белой до того, как Каланктус Спокойный лишит её сил и отправит в изгнание. Тот, кого мы пошлём, должен будет получить от неё способ победить Силь-Виоха. Любой ценой. Ибо лишь могущественные чары смогут одолеть нашего симбиотического врага.

— С чего бы вдруг?

— Это очень логично, Гордий.

Элоиз обвела взглядом собрание, игнорируя его враждебность.

— Вы все, присутствующие здесь, уже должны были это понять. Тот, кто сражается с нами, делает это нашим собственным оружием. Он ничего не знает о ведьмах. А их магия кардинально отличается от нашей. Силь-Виох не сможет парировать чары ведьмы. Это очевидно.

— Нужно ещё, чтобы Насылающая Наваждения согласилась поделиться какими-то своими чарами, — возразил Гордий.

Элоиз снова посмотрела на него, не моргнув глазом.

— Наш эмиссар должен будет изложить ей ситуацию таким образом, чтобы она согласилась.

— Ведьмы ненавидят магов, Эмеригон. Она никогда нам не поможет.

— Вот почему, дорогой Гордий, мы отправим к ней одну из её сестёр из Сорок Пятого эона.

— Прошу прощения?

Снова обращаясь к взволнованному амфитеатру, Элоиз продолжила свою речь:

— Ллорио Белая не знает будущего, и в этом наше преимущество. Мы можем заставить её поверить во что угодно, в том числе и в то, что ведьмы победили магов и что они правят концом времён.

— Но где мы найдём ведьму? — прозвучал громкий вопрос, донёсшийся с верхних рядов.

Элоиз улыбнулась и сделала маленький танцевальный шаг, повернувшись вокруг себя.

— Разве это не очевидно? Разве я не похожа на ведьму, скажите мне?

Ропот усилился в десять раз. Но на сей раз это уже не было неодобрением. Элоиз завоёвывала аудиторию. Она ловко закрепила свою победу.

— Друзья мои, — провозгласила она, — время для колебаний прошло. Вот возможность расширить поле борьбы и убить двух зайцев одним выстрелом: уничтожить нашего симбиотического врага и посмеяться над ведьмами через пропасть времени. Что скажете?

С амфитеатра обрушился гром аплодисментов, подтверждая согласие магов. Но когда тишина вернулась, у Гордия ещё было что сказать.

— Ведьмы Семнадцатого эона — самые могущественные, которых знала наша многострадальная история. Все архимаги могли исчезнуть под их гнётом. Великий Мотолам мог бы никогда не возникнуть. Ллорио — величайшая и самая мудрая из всех ведьм. Что произойдёт, если она раскроет нашу маленькую уловку? Мурта вполне может решить обернуть ситуацию в свою пользу и усилить борьбу, которую она ведёт против магов, чтобы навсегда стереть их с лица земли. Если это произойдёт, мы прекратим своё существование, стремясь сохранить его любой ценой. Что ты ответишь на это, Эмеригон?

— У ведьм есть общие черты с магами, — лукаво сказала Элоиз. — Они тоже обладают чрезмерной гордыней и иногда поддаются на внешний вид.

— Этот ответ неудовлетворителен.

— Разумеется, удовлетворителен, Гордий. Я появлюсь перед Насылающей Наваждения в сопровождении мага, явно лишённого своих сил и низведённого до состояния помощника. Я буду презирать его и плохо обращаться с ним у неё на глазах, рассказывая Ллорио, сколь славное будущее ждёт ведьм. Она не сможет мне не поверить.

— И кто согласится на такое плохое обращение со стороны женщины? Уж точно не я!

В зале раздался смех.

— Я согласен.

Все взгляды обратились к Ататуру.

Собрание разразилось оглушительным смехом. Этот молодой помощник, сначала оказавшийся жертвой сумасшедшего мага, а затем отважным асессором едва ли менее бредового конклава, вновь спонтанно бросился в гущу проблем. Тем не менее рассуждения Элоиз казались здравыми. Несмотря на невероятную дерзость, миссия, которую она поставила перед собой, вполне могла увенчаться успехом. Поэтому верховный распорядитель дебатов дал своё согласие.

Элоиз знаком попросила Ататура подойти поближе.

Немного смущённый, он подчинился. Затем, не медля больше, она схватила маленькую белую флейту и очень сильно дунула в неё. Это возымело двойной эффект: пронзительный звук затопил амфитеатр, а флейта начала раздуваться, как воздушный шар. Она приняла вид полупрозрачной сферы. Элоиз схватила Ататура за плечи, и оба прыгнули в сферу.

Раздался взрыв, и они исчезли.

Мгновение спустя в небе Тапробаны появилась большая металлическая птица с розоватым гребнем. Силь-Виох прилетел за своей ежедневной порцией архимагов. Раз Тигнак умер первым, задохнувшись от Тошнотворных Испарений Хизера, его носовой придаток был предварительно увеличен в десять раз Додекащедростью Лютара Медноносого. Его громкое удушье шокировало тапробанцев. По крайней мере, ровно до того момента, пока они не поняли, что то, что уготовил им Силь-Виох, было бесконечно хуже...

4. Ататур и Элоиз

Когда два эмиссара вновь появились в амфитеатре, всего через несколько дней после своего взрывного отправления, немногие выжившие маги и напуганные помощники увидели, что они радикально изменились.

Ататур и Элоиз держались за руки и выглядели весьма довольными жизнью.

В Сорок Пятом эоне счастье (как и несчастье до прихода Неувядаемого Силя и Дряблого Виоха) было старой идеей, похороненной глубоко в памяти людей, мёртвым пеплом в остывшем очаге жизни. И теперь Ататур и Элоиз возвращали своим современникам образ самого совершенного счастья. Два путешественника во времени были одеты в свободные и очень красочные одежды с преобладанием цветочных символов. Их длинные волосы были убраны назад, удерживаемые чёрными очками, которые, несомненно, служили для защиты от солнца, гораздо более яркого, чем то, к которому они привыкли. И их загорелый вид подтверждал эту фантастическую гипотезу. Пара улыбалась, как будто ничто не могло пошатнуть их счастье.

Гордий Непредсказуемый, вся нижняя часть тела которого, казалось, превратилась в некую метаморфическую массу, с трудом продвигался к ним, становясь поочерёдно то человеком-скамейкой, то человеком-лестницей, то снова человеком-скамейкой, то человеком-линолеумом в чёрно-белую клетку и наконец человеком-кафедрой, когда он остановился в двух шагах от Элоиз. Очевидно, художественное творчество Силь-Виоха достигло вершин садистской утончённости.

— Я рад вас видеть, — сказал Гордий, почёсывая угол, который явно нуждался в небольшой лакировке. — Здесь царит сущий ад. Видите ли, учитывая нашу малочисленность, Силь-Виох решил ограничить себя. Теперь он мучает только одного мага в день. Полагаю, он стремится продержаться до тех пор, пока не погаснет солнце. Вчера была моя очередь, и вот результат...

— Круто, чувак! У нас есть решение, — сказал Ататур с ослепительной непринуждённостью, в то время как Элоиз прильнула к нему с игривым видом.

— Мурта согласилась нам помочь? — спросил Гордий.

— Нет.

— Я был уверен в этом. Но тогда...

— На самом деле, мы с ней так и не повстречались.

— Как это?

— Ошиблись эпохой.

— Вы не смогли достичь Семнадцатого эона, не так ли?

— Ты понял, брат! — воскликнул Ататур, указывая двумя указательными пальцами на Гордия.

— Что?

— Вот именно. Мы промахнулись мимо эона.

— Бесконечное Межвременье оказалось недостаточно точным, верно?

— Мягко сказано.

— Но в таком случае, где же вы оказались?

Элоиз долго размышляла над этим вопросом, не найдя удовлетворительного ответа в отсутствие какого-либо всеобщего способа подсчёта времени.

— Одно можно сказать наверняка: это было задолго до Семнадцатого эона.

— Откуда ты можешь это знать?

— Там были ведьмы и маги, но...

— Но?

— Их силы были смехотворны. Ничего сопоставимого с нашими. Они не умели пользоваться сандестинами — да что там, даже не знали об их существовании. Что касается камней Иона, то они делали из них декоративные предметы, единственная функция которых была эстетической.

— Это очень прискорбно...

— Однако была категория магов и разновидность ведьм, которые умели колдовать с помощью музыки и мощных галлюциногенных веществ. Очевидно, они не могли жить как без того, так и без другого. Они составляли касту на обочине своего общества. Но их магия была, как бы сказать... интересной, хотя в конечном итоге малоэффективной.

— Я ничего не понимаю.

— Поначалу мы тоже не понимали. Потом всё стало ясно.

— Вы выглядите помолодевшими...

— Да, это странно: время текло медленнее. Чем больше мы узнавали их, тем больше всё замедлялось; в ароматных завитках их церемониальных амулетов всё естественным образом находило своё решение. Мы подстроились под ритм их общества и разделили с ними необычайный опыт благополучия. Они научили нас уважать своё тело и открывать собственный разум. Они жили в эпоху невероятной свободы. Они даже познакомили нас с физической любовью. Элоиз, в частности, открыла для себя бесчисленное количество самых разных вещей.

— Понимаю. Эмеригон, должно быть, хорошо повеселился.

— Кто?

— Эмеригон. Кстати, а что, он сам не может выразить свои мысли?

— Не во время прихода, чувак. Ах да, я забыл вам сказать...

— Что?

— Эмеригон мёртв.

— Прости?

— Его больше нет.

Гордий повернулся к молодой женщине в цветастом платье и встретился с ней взглядом. Он увидел, что её зрачки были неподвижны и предельно расширены. Она блаженно улыбалась ему. Старый архимаг нахмурился и снова переключил внимание на своего собеседника.

— Ты прав, Ататур. Эмеригона больше нет.

— Во-от, уловил! Осталась только цветущая молодая женщина по имени Элоиз.

— Как это возможно?

— Ваша гордость вас обманула, вот и всё.

— Что ты имеешь в виду?

— Эмеригон был всего лишь слугой Элоиз.

— Прости?

— Элоиз — ведьма, Гордий. Последняя ведьма во всей истории Альмери. С самого начала она скрывалась под видом простой помощницы, но на самом деле Эмеригон был не более чем марионеткой в её руках. Она придумала всю эту историю с обменом разумов, ибо знала, что наше явное женоненавистничество сделает её правдоподобной для нас. И меня, как и всех вас, отлично провели. Она преподала нам хороший урок смирения. Респект!

— Я... Но тогда...

— Йес! Думай!

— Вот почему она так страстно желала присоединиться к Ллорио Белой... Вот почему она так настаивала на том, чтобы мы доставили на Тапробану сундук из мемориала конклавов: ей нужна была темпоральная флейта, которая находилась внутри. Она воспользовалась нами, нашим отчаянием, чтобы заполучить её. Она хотела пройти сквозь эоны к Ллорио...

— Разве это не было законным желанием для ведьмы? Встретиться со своей королевой?

— Клянусь великим плащом Риальто!

— И не говори, чувак!

— Как мы могли быть такими глупыми?

— Теперь это неважно. Мы с Элоиз нашли общий язык. Очень круто!

— Но... а как же насчёт Силь-Виоха? — забеспокоился Гордий.

— Как я уже сказал по прибытии, у нас есть решение.

— Вы действительно нашли оружие для борьбы с ним?

— Идеальное оружие!

— Это чары?

— Да, очень мощные чары, которыми Элоиз владеет в совершенстве.

— Что они такое?

— Это сложно определить...

— Как называются эти роковые чары?

— Нежность — вот их имя.

— Нежность?

— Да. Это антитеза насилию, агрессии, высокомерию, боли, всему деструктивному в нас. Гордий, мы ошибались, используя наши наступательные заклинания против Силь-Виоха. Мы лишь подпитывали его, делали сильнее, поскольку насилие порождает насилие. Он начал бросать нам вызов ради игры и продолжил уничтожать нас из подражания...

— Я никогда не рассматривал проблему под таким углом.

— Только женщина могла это понять.

— Элоиз?

— Только женщина способна противопоставить нежность насилию, — медленно кивнул Ататур, улыбаясь.

— Есть ли риск, что Силь-Виох может избегнуть ваших чар? — спросил Гордий.

— Никаких шансов. Он не знает ни толерантности, ни уважения, ни любви к ближнему, которые являются камнями Иона нежности. Он умеет только разрушать и навязывать, причинять боль и обесценивать. Перед нежностью женщины Силь-Виох бессилен: он буквально растает.

— Нас ждёт та же участь?

— Может быть, и нет. Вы маги. Вы эгоцентричны, высокомерны, безумны, беззаботны и безответственны, но никогда не совершали тех ужасов, которые Силь-Виох творил без всякой причины.

— О, пусть твои слова окажутся правдой, ибо мы достаточно настрадались в этом эоне...

— Полагаю, самое большее, что вам грозит, это спасительное осознание тщетности ваших распрей и пустоты существования...

Гордий казался глубоко обеспокоенным как молчанием Элоиз, сотканным из мечтательности и презрения, так и словами того, кто с течением событий и открытий стал гораздо мудрее большинства присутствующих архимагов. Гордий повернулся к апатичной аудитории, состоящей теперь из нескольких подавленных стариков, бледных наследников многотысячелетней магической традиции.

— Друзья мои, Ататур и Элоиз вернулись из прошлого с решением, которое положит конец нашим мучениям и, возможно... нашей слепоте, — закончил он шёпотом.

Его слова не сопровождались никакими проявлениями энтузиазма.

Маги были измучены и разочарованы. Но, немного придя в себя, Элоиз показала им, что они ошибаются.

В сопровождении Ататура, Гордия, магов, у которых ещё хватало сил двигаться, и всех праздношатающихся помощников, Элоиз спокойно вышла из амфитеатра и ступила на эспланаду, поросшую сорняками и рододендронами. Вдали раздавался грохот битвы, перемежаемый вспышками молний.

Ещё один маг погибал.

Элоиз тихо позвала:

— Силь-Виох.

Некоторое время ничего не происходило, и маги, собравшиеся вокруг двух путешественников во времени, исчерпали свои последние остатки высокомерия и скептицизма. Но, разрывая пространство, точно нанося исполинскую рану, Силь-Виох наконец приземлился перед Элоиз. Несокрушимое тело андроида, казалось, было пропитано кровью. Что касается симбиота, то его опухшие и скрюченные пальцы играли с клочками мозговой массы.

Элоиз развела руки, обращаясь к Виоху:

— Иди ко мне, я вылечу тебя, и ты забудешь обо всём остальном...

Андроид Силь сделал атакующее движение в сторону молодой ведьмы. Но острая грань его металлической руки остановилась в нескольких сантиметрах от нежного лица Элоиз. Сидевший у него на плечах Виох, казалось, колебался.

— Я здесь только ради тебя... — прошептала Элоиз.

Силь выпрямился, словно застыв от непонимания. Виох сполз с его плеч и неуклюже пополз к Элоиз. Она, как заботливая мать, опустилась на колени и протянула руки к жалкому созданию. Когда контакт установился, она погладила его по лбу. Виох издал стон удовольствия, за которым быстро последовали душераздирающие рыдания.

— Вот так. Теперь всё кончено, — сказала молодая женщина, похлопывая симбиота по безволосой спине.

Затем на глазах Ататура и всех, кто наблюдал за этой сценой, Виох претерпел поразительную трансформацию: его деформированные конечности стали гармоничными, черепная коробка, казалось, вернулась к нормальным пропорциям, черты лица смягчились и округлились, постепенно позволяя появиться улыбке.

Теперь на руках Элоиз сидел розовый и пухлый новорождённый. Это была маленькая девочка... Элоиз тихонько укачивала её, пока та не уснула.

Ататур подошёл к Элоиз и, обняв её за плечи, прошептал:

— Мы назовём её Ллорио.

Поскольку всё взгляды и всё внимание были прикованы к очаровательному младенцу, никто толком не увидел, как исчез Силь. Игнорируемый всеми, не имея больше противников, он истощил свою сущность, постепенно уменьшившись в размерах, пока не стал таким же маленьким, как самый мелкий из камешков, разбросанных по равнине. Затем он сублимировался. Превратившись в эфемерный газ, он поднялся в небо и стал облаком. Ветры подхватили его и подарили ему самое необыкновенное путешествие, унося в столь далёкие края, что никто в Альмери не знал их названия. И там, под влиянием депрессии, он превратился в дождь и устремился к земле в последней жертве. Спустя некоторое время на ней проросли тысячи разноцветных цветов. В каждом из них чёрный, как ночь, пестик напоминал, что даже в самом дурном существе всегда присутствует обещание искупления...

То был конец сорок пятого эона. Умирающее солнце всё ещё подвергалось атакам Великой Пожирательницы. В этом не было ничего ненормального: некоторые угрозы являлись частью миропорядка и не могли, да и не должны были быть устранены. Светило, освещавшее Альмери, скоро должно было умереть, и не стоило желать иного исхода. Вскоре всему настанет конец.

Но не сейчас, не сегодня. Прижимая Элоиз к себе, Ататур подумал, что этот день принадлежит им. Он засмеялся и поцеловал молодую ведьму, и она нежно ответила на его ласки...

***

Уго Беллагамба живёт в Экс-ан-Провансе. Доктор исторических наук (история права), он женат на очаровательной женщине, имеет невероятно маленькую собачку и состоит в меняющей свой состав группе авторов из Экса. Уго признаётся в своей страсти к утопии и ухронии, заявляет о своей любви к рассказам и признаёт наличие склонности к соавторству. Он опубликовал несколько текстов под псевдонимом Майкл Рейсс (в настоящее время отказался от него), включая «Республиканский Апофис» (L’Apopis Républicain) — ухронию с элементами космической оперы, которая принесла ему номинацию на премию Жозефа Рони-старшего. Этот рассказ был переиздан в антологии «SF 2000-2002» и войдёт в первый сборник автора, который выйдет в издательстве Belial в начале 2003 года. Недавно Уго Беллагамба опубликовал киберпанк-роман «Школа убийц» (l’École des Assassins), написанный в соавторстве с Томасом Дэем, и завершает с тем же автором второй роман, сочетающий фэнтези и политику. В будущем Уго готовит свой первый сольный роман — ухронию о крестовых походах и тамплиерах, вдохновлённую оперой Кампры*.

* Андре Кампра́ — французский композитор эпохи барокко.

Филипп Моно Джек Вэнс, этнолог воображения или гомункул, заспиртованный в банке? Эссе

Уго Беллагамба Если отбросить мизогинию...

Микаэль Иворра La Perle de Nimrod

Лоран Айллет L'Auberge de la Tonnelle

Тьерри ди Ролло Perspective infinie

Дэвид Соньер Escale Musicale

Жан Милманн Ultime déjeuner

Скотч Арлстон Filet d'oie braisé au coulis de ponape frais (en jus de Vin de Lune). Повесть.

Йохан Элио Le Maton des Magiciens

Габриэль Феро Des hommes d'honneur

Л. В. Сервера Мерино Dans l'ombre de l'Aryenorden

Николя Клюзо L'Affaire de l'archiplume dépossédé

Жорж Фово Et Epucaü créa la vie… Faribole en Almery

Перевод В. Спринского

К разочарованию охотника, наступила чёрная, как смоль, ночь, а он так и не нашёл никакой добычи. Густой туман, сквозь который не мог пробиться даже острый взор Рейхана, постепенно окутывал высокогорье, и поиски пути с изрезанного ущельями хребта Эйглофианских гор стали крайне затруднительными. Теперь даже знаменитый охотник начал проявлять беспокойство. Не имея возможности вернуться в своё базальтовое жилище, где его ждала Кушаламия, прекрасная супруга из великолепного Узульдарома, охотник принял мудрое решение провести ночь на этом печально известном горном хребте. Рейхан искал пещеру или расщелину, чтобы найти хоть сколь-нибудь безопасное укрытие, но густой туман и коварный мрак мешали ему. Утратив в нём своё острое чувство направления, охотник не заметил, что, сам того не ведая, приблизился к пещере у перевала через хребет зловещих чёрных Эйглофианскиих гор. Это было то самое место, по которому охотник из Зароула однажды прошёл в юности и где он устроил резню среди звероподобных обезумевших вурмисов. Разумеется, варвар давно забыл об этом ужасном происшествии. Внимание Рейхана было постоянно приковано к Кушаламии, его благородной жене, дочери правителя Узульдарома, Раамона. Одна лишь мысль о том, чтобы снова обнять её нежное мягкое тело, делала любые страдания и трудности незначительными. Однако бедный охотник не знал, что коварные вурмисы оттачивают свой демонический разум в гнилых подземных глубинах, и когда он заметил приближение призрачной волосатой вонючей тени, то в тот же миг оказался оглушён ударом дубины по голове и без чувств упал на землю. Косматое омерзительное нечто утащило истекающего кровью человека в бездну.

Рейхан очнулся от пронзительной боли во всём теле и обнаружил, что его окружает зловещая атмосфера безумия и какой-то жуткий, потусторонний, иномирный смрад. Да, он пришёл в себя, но его руки и ноги были скованы железными цепями, и он не мог пошевелиться, не в силах произнести хоть одно слово из-за охватившего его бессознательного ужаса. Долгая и благополучная жизнь с благородной женой заставила его почти забыть предания о тайном подземном мире, торжественно передаваемые древними предками из Зароула. Поэтому он трепетал перед неведомой реальностью, не в силах противостоять ей. Рейхан вспоминал свои подвиги прославленного храброго охотника и чувствовал себя ничтожным из-за сотрясавшего тело страха. Новомодные современные верования цивилизованного мира и скептицизм в отношении сверхъестественного, которые проникли в его разум после женитьбы на чужеземке, приумножились вместе с обретением мирских удовольствий, и теперь он презирал все пережитки своего древнего прошлого. Охотник из Зароула воспринимал произошедшие в нём изменения как нечто само собой разумеющееся и уже давно свысока относился к законам мира и природы.

Слабый свет, точно от свечи из протухшего сала, замерцал впереди, и варвар из Зароула напряг глаза. Он увидел нечто среднее между зверем и человеком, с массивным волосатым телом гиганта, стоящего прямо, вокруг которого словно бы распространялась атмосфера древнего величия, окутывающая его, точно мантия. Охотник, полностью охваченный ужасом, обливался потом, его полузатравленный взгляд метался из стороны в сторону от страха. Огромная волосатая тварь уставилась на зароульца горящими глазами, источая тошнотворное дыхание, мерзкая вонь которого ударила Рейхану в нос. Глаза этого властного гиганта светились невообразимой древностью и интеллектом, превосходящие человеческое воображение, и казалось, что перед их взором всё живое оцепенело бы от ужаса. Неведомая фигура, которую нельзя было полностью разглядеть в темноте, заговорила голосом, тяжёлым, как эхо подземных глубин, распространив вокруг запахи плесени и гнили.

— Осквернитель, осмелившийся убить наших сородичей, достигший пределов святотатства! — пронзил окружающую тишину трансцендентно величественный глас. — Твой грех чрезвычайно велик. Но я захватил и сковал тебя по совершенно иной причине. Ты, исконный сын народа Старого мира из Зароула, привёл нечистую блудницу из цивилизованных краёв на эту священную древнюю землю. По сравнению с этим постоянным оскорблением и осквернением, потеря наших сородичей выглядит совершенно ничтожной. Поэтому ты должен испытать величайшую горе и боль. Я, глава племени вурмисов, накладываю на тебя проклятие, кое очистит тебя от греха твоего нечистого прелюбодейского деяния. Когда проклятие свершится, ты будешь освобождён от всех своих прегрешений.

Тот, кто назвал себя вождём вурмисов, поднял свою грубую, полусгнившую, воняющую падалью руку и начал нараспев произносить странное иномирное заклинание. Рейхан погрузился в чудовищный вихрь неведомого потенциального ужаса и мистической мощи, полностью выходивший за пределы здравого человеческого смысла, не имея сил к сопротивлению, став бессильным, как младенец. Могучая нестижимая сила сковала его тело, и в памяти начали всплывать давно забытые чувства ностальгии и смутные картины великой древности. Рейхану показалось, что он видит первых чешуйчатокожих дочеловеческих тварей, выползающих на сушу, и их гибель во время стихийных катаклизмов. Ему мнилось, будто он видит людей, скорбно блуждающих по тропическим лесам на протяжении бесконечно долгого времени, сбиваясь в стаи и постепенно осваивая связную речь. На протяжении бечисленных лет дух Рейхана рыдал и раскаивался в содеянном им осквернении. И наконец в нём зародилось страстное желание исправить свою ошибку и смыть осквернение, содеянное против Старого мира. Затем, из тёмных щелей первобытной подземной пещеры, точно великолепное сияние древнего оракула в роскошном храме, явилось откровение, и невежественный человек оказался приведён в замешательство мельчайшими осколками древнейших смутных воспоминаний человечества. Вслед за этим вурмис снова разверз свой жуткий рот и заговорил:

— А теперь иди. Уничтожь под корень тех, кто вторгся сюда из Нового мира, ведущих свои глупые игры на покрытой мухами блевотине, и сверши первобытное воздаяние. Ты избавишься от моего проклятия, если будешь послушен Великим Древним. О, сын Зароула, поклонись истинному богу, господу нашему Тсатоггуа!

Подчиняясь приказу, исходящему из подсознания, человек из Зароула опустился на колени перед вождём вурмисов и низко поклонился. Тучное тело великана-вурмиса, смотревшего на него свысока, слегка задрожало, и в этот миг он был похож на своего жабоподобного бога, жадная пасть которого застыла в древней непостижимой улыбке. Освобождённый из подземной пещеры Эйглофианских гор, Рейхан, сияя горящими безумными глазами, покинул горные вершины, чтобы выполнить возложенную на него великую миссию.

С невероятной скоростью он спустился по крутым склонам огромных скал, преодолел торчащие из почвы обсидиановые валуны и пересёк извилистые западные пустоши, пока не увидел своё давно знакомое базальтовое жилище. Однако зароулец почувствовал, что здесь происходит что-то необычное. У входа в его жилище находился какой-то человек, держащий поводья лошади, а рядом с ним стояла Кушаламия, супруга Рейхана, которую он некогда привёл сюда из чужой земли. Старик, одетый в элегантную тёмно-синюю мантию из тончайшей ткани, подчёркивавшую его высокое положение при дворе, с аккуратно собранной белой бородой, беседовал с женщиной. В этот момент Рейхана озарило инстинктивное прозрение дикаря, пробирающегося по суровой земле, и он понял, что этот старик — отец его жены, о котором она когда-то рассказывала, — Раамон, верховный правитель Узульдарома. Вероятно, он пришёл сюда, чтобы забрать свою дочь. Как неистовый варвар, охваченный жаром, отважный охотник из Зароула больше не колебался. С ловкостью, напомнившей ему о своих юных годах, он подкрался к старику, крепко сжимая обеими руками рукоять длинного меча, чтобы нанести смертельный удар, и притаился за базальтовой скалой. Лошадь, почувствовав приближение опасности, внезапно заржала. В тот же миг оживлённо разговаривавшие старик и его дочь обернулись...

Необъятная тишина, наступившая на высокогорье, мрачно простиравшемся между перевалом Ульфар и Зароулом, с презрительным видом взирала на окружающую скорбь, будто в ней скрывалось смутное просвещение и мудрость Старого Мира возвещавшие вечную истину, всё ещё дремлющую в ядре земли, в ожидании триумфального приветствия утраченной победы. Говорят, что в этот момент Старый мир вернул себе часть своей мечты.

Содержание

Курахиса Суми Предисловие

Девушка из Узульдарома

Возвращение в Старый мир

Забытая доисторическая эпоха. Эссе

Смерть Зулохима

Свет из Дома

Истории невезения

Колдовство Иккуа

Орглиас

Наследие Фарнагоса

Мученики

Битва при Зетросе

Перевод В. Спринского