Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Есть устойчивое мнение, что мистика в русской литературе не прижилась. Да, в XIX веке наши классики сочиняли подражания знаменитым европейским мэтрам (оригинальное получалось только у Николая Васильевича Гоголя), в начале века XX бесчисленные декаденты, конечно, тоже отдали дань таинственному и загадочному (с их-то мировоззрением оно и неудивительно), а потом пришла советская власть, и вялая традиция прервалась. Далее утверждается, что уже в 1990-ых, когда российская публика познакомилась с творчеством Стивена Кинга, появилось множество его эпигонов, но вот только про них широкая публика так и не узнала. После этого обязательно сообщается, что специфика жизни в нашей стране такова, что честный реализм будет пострашней любого романа Брэма Стокера, мол, читателю и так несладко от всяких социальных потрясений, он не готов про свои пенаты читать еще и ужасы выдуманные. То, что постоянно появляются новые российские авторы (да и раньше находились мастера страшных историй), работающие в жанре мистики, сторонников приведенного выше мнения как-то не смущает. А тем временем эти авторы, не покладая рук, доказывают, что российская действительность чрезвычайно хорошо подходит в качестве декораций для качественного мистического триллера (в просторечии ужастика).
Дарья Бобылева одна из этих авторов. В 2018-ом году привлекла к себе внимание романом «Вьюрки» про ужасы дачного поселка. В 2020-ом на платформе «Bookmate» появился сборник рассказов «Наш двор». Причем «Наш двор» пока на бумаге не выходил, этакий эксклюзив, прочитать можно только там. Не смотря на то, что новая книжка Дарьи Бобылевой демонстративно не похожа на «Вьюрков», общий знаменатель между ними имеется: писательница снова рассказывает про наших соседей, тех, кого глаз не видит, разве что ухо иногда слышит, но они вот тут вот, рядышком. Речь опять пойдет про настоящие чудеса, а настоящие чудеса могут быть исключительно страшными, иными быть им не положено. А в главных героях, не изменяя традиции, те, кто лучше остальных чувствует скрытую действительность, могут то, что другие примут за какое-то безумие, и нельзя сказать, что они от своего дара так уж счастливы. Вновь речь идет о некоем равновесии, о том, что историческая память всем нам нужна, без нее можно многое потерять. В конце концов, стоит сказать: «Наш двор» про то, что на некоторые вещи нельзя закрывать глаза, иначе хуже же будет всем – и тем, кто закрывает, и тем, кто рядом оказался.
Итак, вот он – двор, образованный очень разными домами, у каждого, конечно, своя история. В этих домах живут очень разные люди, опять же у каждой семьи свое прошлое, свое настоящее и свои планы на будущее. Чуть в стороне протекает речушка. Неподалеку есть развалины старого монастыря. Ребятня играет во дворе, бабули сплетничают на лавочках, дедули чудачат, среднее поколение работает и занимается повседневными делами. Страну тем временем трясет и корежит – действие первых рассказов можно приблизительно датировать серединой 1980-ых, эпилог сборника явно указывает на самое начало нулевых. Все приметы на месте: от еды и одежды до латиноамериканских сериалов по телевизору. Но новостные сводки на страницы «Нашего двора» не проникают, им тут нет места. Входящие, конечно, заставляют вспомнить когда-то дико популярную песню Анжелики Варум «Городок». Вот только у Дарьи Бобылевой идиллия пусть и есть, но странная.
Мало того, что у обитателей двора куча всяких бытовых и семейных неурядиц, так еще и нечисть отовсюду лезет. Каждый из десяти составляющих сборник рассказов про очередное столкновение со сверхъестественным. Порой эти столкновения заканчиваются благополучно (пусть персонажи и напуганы, так хотя бы живыми остались), но чаще всего хэппи-эндом и не пахнет (если очередная жертва потустороннего и осталась в живых, то уж лучше умерла бы). При этом Дарья Бобылева, кажется, решила собрать все популярные в 1980-ых и 1990-ых годах сюжеты из передач про аномальные явления и всякие журналы типа «НЛО». Будут читателю и монстр в подвале, и полтергейст (он же барабашка), и дети с экстрасенсорными способностями, и зловещие сектанты, даже вроде бы пришельцы залетят на страницы «Нашего двора». При этом писательница уверенно держит полуиронический тон: смешного тут больше, чем ожидаешь от данного жанра, а страшное как бы и не страшно. Хотя впечатлительного читателя «Наш двор» напугать вполне может. Правда, неизвестно, что его напугает больше: демон в зеркале или бытовые условия, в которых живут персонажи. Как часто бывает со сборниками рассказов, одни тексты более чем удались, а иные – не так уж. Откровенных провалов в «Нашем дворе» все-таки нет. Но есть пара просто скучных историй. Их, правда, компенсирует несколько по-настоящему ударных. То, что все рассказы связаны общими персонажами, в общем-то, сглаживает этот эффект.
Не смотря на неравноценность образующих «Наш двор» текстов, внимательный читатель рано или поздно задастся вопросом: а кто рассказчик-то? Все эти былички рассказывает кто-то очень осведомленный, все про всех знающий, часто употребляющий местоимения «мы», «нам», «нас». Да, его явно можно назвать очевидцем происходящего. Но кто из всех этих персонажей может столько знать обо всем и обо всех? Такого не сыщешь. Сперва приходит на ум, что это кто-то из детворы. Или целая ребячья компания. Но эта версия не проходит проверки. Хотя никто не исключает, что дети вполне могли бы и приврать, присочинить и прифантазировать. Но в тексте есть странные оговорки и туманные замечания, которые не позволяют принять это поправку к исходной версии. Прозорливый читатель, несомненно, обо всем догадается ближе к концу. Но даже если он и окажется столь прозорлив, в финале последнего рассказа его все равно ждет самый настоящий катарсис. Потому что… Просто Дарья Бобылева все сделала умело, правильно и последовательно. Немножко напугала, немножко повеселила, заставила и подумать, но все это было лишь хитрым маневром, фокусом, который отвлекал от главного. И именно поэтому мало кого «Наш двор» может оставить равнодушным. Особенно из тех, кто жил в подобных дворах. Они, конечно, подтвердят: так все и было. А если и не было, то казалось.
Каждый месяц Алекс Громов рассказывает о 9 книгах.
«Термин «фурии» в указателе был просто перекрестной ссылкой на более правильное «эринии». Судьбы (мойры) толковались как «три старые богини, определяющие продолжительность человеческой жизни». Найдя «эриний» (богинь мести), Ричард перешел на страницу шестьдесят, где они упоминались впервые, и прочел, как души переправлялись через Стикс (на пароме, между прочим) и пили из Леты «под черными тополями», отчего забывали, кто они и что делали в смертной жизни. Отлично. Но дальше говорилось, что «великих грешников» ждали вечные муки под бичами фурий. Неприятно думать, что тебя будут вечно бичевать в наказание за грехи, которые ты забыл под темными тополями. Грешники в христианской версии ада хотя бы помнят, за что горят в вечном огне, но бедные бессловесные греки могли только мучиться, не зная, чем провинились, и не помня даже, что такое быть живым и не мучиться. Ричарду было не совсем ясно, может ли пост-Летейская душа вообще считаться тем же существом, ибо разве наши воспоминания не часть нас самих?
И все же была в этом какая-то глубокая правда. Ричард чувствовал иногда, что продолжает терзаться из-за давно забытых поступков – поступков, совершенных, когда он не был собой теперешним. И кто не знал злополучных горемык, неудачников, вечно страдающих вроде бы ни за что ни про что?
Следующее упоминание эриний было как раз перед более оптимистичным разворотом о музах. Это был хороший материал, куда более подходящий для Софии, к тому же он напомнил Ричарду, что его собственные Музы-Фурии – богини не только мщения, но и творчества; некоторые самые продуктивные идеи рождались в мысленных диалогах с этими достойными дамами. Так что в первую очередь его занимали «фурии», а «мойры» были сбоку припеку, но сегодня утром он почему-то не мог отделаться от мысли о них.
А все из-за нитей. Лежа в постели, Ричард думал о нити сознания и о том, что ее обрыв – обрезание связи между телом и мозгом – залог успешного дневного сна. И он помнил, что где-то в д’Олерах есть картинка, на которой мойры прядут, отмеряют и обрезают нить. За кофе он пролистал все «Древнегреческие мифы», но так ее и не нашел».
Нил Стивенсон. Падение, или Додж в Аду. Книга первая
Однажды некий видный игродел (заработавший на геймерских страстях, между прочим, внушительные миллионы) угодил на тот свет. Покойный был человеком деловым, и даже внезапный несчастный случай не застал его врасплох, его мозг был оцифрован, сознание запечатлено в особом хранилище. В тот момент еще не было понятно, что с этим делать, но вдруг в будущем появятся новые технологии… И это «вдруг» наступило. Появился целый Битмир для посмертного существования – с цифровыми личностями и телами-симулякрами.
История, в чем-то связанная с предыдущими романами Стивенсона, в которых находилось место современным компьютерным гикам, шифровальщикам времен военной «Энигмы» и великим математикам предшествующих веков, обращается не только к фантастическим перспективам, но и к философским вопросам. В самом деле, кто может позволить себе такой техногенное воскрешение? Только пресловутый «золотой миллиард», привилегированная элита. Даже реальная жизнь в цивилизованной части мира резко становится мирной и безмятежной. Потому что благополучную реинкарнацию в дигитальное обличье гарантирует только отсутствие прижизненных травм, а значит войны и даже обыденные конфликты в клубах и прочих питейно-развлекательных заведениях резко выходят из моды. Но постепенно возникает и другая проблема: так ли радостно, как кажется поначалу, вечное существование в виде цифровой фотографии, наделенной разумом? Ведь в таком варианте всякие малоприятные черты современные соцсетей становятся единственно возможным вариантом жизни.
«В сети родился слух, что связь с Моавом прервалась еще два дня назад, когда жителей поразил стремительно распространяющийся вирус, предположительно сбежавший из соседнего центра по разработке биологического оружия, и что президент решил стерилизовать весь город атомной бомбой. Посты на дорогах поставлены не для того, чтобы не пускать любопытствующих. Их цель – не дать выбраться уцелевшим зараженным жителям. Всех вооруженных сограждан из краев, сколько-нибудь близких к Моаву, призывали выставить дозор на крышах и холмах и отстреливать сбежавших зомби. Эта и другие альтернативные версии реальности тут же опровергались строгими комментаторами, но одновременно подхватывались и расцвечивались маргинальными радиостанциями и сообществами сетевых единомышленников.
Президент, который был с государственным визитом на Дальнем Востоке, призвал к спокойствию, затем отменил все мероприятия, погрузился на борт номер один и вылетел в США. Впрочем, утекший в сеть документ, тут же растащенный по блогам и многократно перепощенный, показывал, что конечным пунктом в плане полета значится командный ядерный бункер в Колорадо-Спрингс.
За неимением полезных занятий Корваллис решил для начала хотя бы разбить гипотезу зомби. Через VPN, связывающий его с серверами «Лайка», он мог провести поиск по колоссальной базе данных, где хранилась вся активность в соцсетях со дня, когда компания вышла в онлайн. Этому он неплохо научился за время работы в Корпорации-9592, где необходимо было отслеживать действия миллионов игроков, чтобы сделать «Т’Эрру» интересной, успешной и прибыльной. Сейчас достаточно было задать нужный запрос и вывести все, что написали в «Лайке» пользователи из Моава, штат Юта, за последнюю неделю.
Разумеется, Корваллис и на секунду не поверил в эпидемию, вызванную биологическим оружием. Слух, конечно, запустили тролли. Оставался один вопрос: это тролли-пофигисты, сеющие панику по приколу, или мотивированные тролли, заинтересованные в том, чтобы миллионы доверчивых пользователей щелкнули по конкретной ссылке. Но одна из гнусностей Миазмы состоит в том, что она заставляет разумных людей вроде него – людей, у которых есть занятия поважнее, – спорить с неведомыми придурками, из которых многие, возможно, даже не верят в свои доводы, а некоторые и вообще не люди. Запрашивая базу данных, Корваллис готовил доводы для такого бесполезного спора. Если бы жители Моава внезапно разом заболели, они бы жаловались в сети. Отменяли намеченные встречи, сочувствовали друг другу, делились идиотскими домашними средствами…»
«Звездные войны», со всеми своими джедаями, пучеглазыми монстрами и космическими кораблями, которые перемещаются с переменной скоростью, если того требует повествование, не так уж далеки от реального мира. Они отражают все радости и испытания действительности и дают нам возможность погрузиться в нее.
Именно эта мысль пришла ко мне после продолжительного общения с Кеном о «Звездных войнах». Именно действительность прямо сейчас находится у вас в руках или звучит в наушниках. Один долгий, интересный и проникновенный разговор.
Поэтому я призываю вас наслаждаться. Кричите, когда согласны с чем-то! Удивленно шепчите: «Х-м-м?!», когда вам нужно над чем-то поразмыслить. Записывайте свои собственные переживания. Разговаривайте вслух с этой книгой и воображайте, что Кен слушает вас с игривой и одновременно задумчивой искоркой в глазах. Благодаря этому ваша жизнь станет лучше.
Потому что хоть «Звездные войны» и вымысел, но то воздействие, которое он может оказать на наши жизни, вполне реально…
Такая участь ждала всех нас. Может быть, это произошло в 1977 году, когда Имперский звездный разрушитель пролетел над вашими головами, оставив вас с широко раскрытыми глазами и отвисшей челюстью. Возможно, это было в 1997-м, когда Джордж Лукас решил выпустить фильмы с нововведениями и спецэффектами. Это могло случиться в 1999 году, когда в потрясающем рекламном ролике было сказано, что у каждой легенды есть начало. Или, возможно, в 2015-м, когда Хан Соло еще более благородной наружности, чем раньше, сообщил второму пилоту-вуки: «Чуи, мы дома», ознаменовав тем самым новую эру в истории «Звездных войн».
У всех был свой момент, который подцепил на крючок. А в саге много таких сцен, ведь к настоящему времени уже выпущено одиннадцать фильмов, которые шли в кинотеатрах, два популярных анимационных шоу и бесчисленное количество книг и комиксов. И мне начинает казаться, что мы питаем склонность к кратким моментам не меньше, чем к продолжительным историям. Эти моменты и есть причина, почему мы любим «Звездные войны». Причина, почему мы возвращаемся к саге снова и снова. Да, вы можете объяснить свою любовь к этой вселенной такими фразами как: «Они делают меня счастливым» или «Они учат основам морали с юного возраста». Но истинные причины бросаются в глаза с экранов и со страниц как раз благодаря таким моментам. Моментам, которые и являются главной причиной, почему мы любим «Звездные войны».
Кен Напзок. Люк, я твой фанат! За что мы любим «Звёздные войны». 100 эпичных моментов саги, которые покорили сердца
Это вовсе не энциклопедия «Звездных войн» и не справочник по ним. Написанное «профессиональным фанатом», издание содержит разбор как эпизодов, так и персонажей. В том числе – их предыстории, некоторых эпизодов биографии и прочего, о чем не рассказывалось (не показывалось) в киноканоне. Именно эти детали легендарной истории не только дают объяснения, но и делают ее более реальной и захватывающей. Когда даже мелочи, которые выдуманы, похожи на действительность, то они так и воспринимаются. Тем более, если история создания этих самых «киномелочей» (например, звуковых эффектов в «Новой надежде») уже стала закулисной легендой «Звездных войн». Как и история не главных героев саги. А также – особенности быта/подробностей обитания главных героев. К примеру – логова Темного Лорда, а точнее – легенды, что у него есть замок. И он именно такой, каким мы его представляли. В нем есть все, что мог создать концептуальный дизайнер Ральф Маккуори. Замок Дарта Вейдера пугающий и средневековый. Это логово суперзлодея, которое стоит наравне с другими, начиная от Метрополиса и заканчивая Мордором. Он такой же холодный и неприступный, как ледяная хватка Империи, которая держит всю Галактику. В этом замке есть свои секреты и темная цель».
Какова роль высших офицеров Империи? Когда Палпатин преобразовал Республику в Империю, ему нужны были покорные исполнители. Но эти коварные, проницательные и опытные имперские офицеры – самодовольны и привыкли спорить между собой, а «если большой босс начинает душить менеджеров среднего звена Силой, в этой компании что-то не так». Какова ответственность за ошибку? И есть ли гарантии не только продвижения по службе, но выживания, учитывая самомнение начальства? Да, и самих повстанцев тоже не всегда было в порядке с взаимопониманием и решениями, как же лучше бороться с Империей.
Но по мере развертывания сюжета саги самый образцовый герой упоминается уже как миф, в который многие не верят. И вера в том, что миф может оказаться реальностью, и героиня, мечтающая о чем-то большем, чем отзвук и предметы «великих событий прежних времен», отправляется в свое волшебное путешествие, навстречу настоящему, полному новых надежд. Даже выдуманная реальность должна обновляться, предлагая новые и новые варианты для последующих и прежних поколений поклонников.
«Поклонники часто задаются вопросом, возможно ли выпустить фильм саги в совершенно другом жанре. Примером этого стал вестерн «Хан Соло: Звёздные войны. Истории». Но если смотреть на дело реалистично, то «Звездные войны» всегда будут в первую очередь «Звездными войнами». И все же когда вы впервые садитесь играть в «Охоту эвоков», то прекрасно осознаете: эвоки – это монстры, явившиеся прямиком из фильма ужасов. Это хоррор «Звездных войн».
И пусть до захода солнца остается еще много времени, и вы можете играть в окружении друзей, если батарея штурмовой винтовки садится, в темном лесу луны Эндора вы чувствуете себя совершенно беспомощными. Вы слышите шаги и то, как начинает звучать рожок. Конечно, вы его уже слышали. Эти маленькие миленькие эвоки дули в него за мгновения до того, как напасть на имперцев и спасти повстанцев в «Возвращении Джедая». Та-да-да-да! Супер! Глупые эвоки вернулись!
Но теперь они обрушиваются на вас из тени. Света нет, и вы не можете найти своих товарищей. Рог звучит снова. И эти самые «та-да-да-да» совсем не миленькие и не пушистые. И уж точно не глупые. Главное утверждение – эвоки злые, взбудораженные и, что еще хуже, голодные, и они способны увидеть вас задолго до того, как вы их заметите. Это пугает. Пугает еще до того, как они выпрыгнут из-за деревьев, начнут тыкать в вас палками и убивать – УБИВАТЬ ТЕБЯ – копьями.
Глупые, глупые эвоки.
Вы умираете, и тут начинается самое интересное. Вам придется стать эвоком. Пришла ваша очередь охотиться. Вся жизнь в роли фаната «Возвращения Джедая» вела вас к этому моменту. Игра воскрешает вас, и вот вы могучий воин-эвок, передвигающийся по деревьям высоко над землей, чтобы достичь Деревни Светлого древа. Вы готовы защищать свою землю от нежеланных и непрошенных гостей. Вас слишком долго не принимали во внимание и отбрасывали в сторону эти «аки ата». Вы чуете их запах. Слышите врагов. Видите их. Теперь ваша очередь подуть в эвокский боевой рожок и отправиться на охоту. Теперь вы эвок, жестокий и гордый, и в этом нет ничего глупого».
«Темная Сторона изобилует всевозможными сверхъестественными силами, но источники энергии должны быть надежны и защищены от вмешательств со стороны. Кому-то необходимо вырабатывать электричество, чтобы горели эти яркие неоновые вывески. Энергия, которую потребляет Темная Сторона – город в городе, – добывается из разных источников. Некоторые источники незаконны, а некоторые противоестественны. Это могут быть кровавые жертвоприношения и порабощенные полубоги, гештальт-разумы и микроскопические черные дыры, удерживаемые стасис-полем. Есть и другие источники, столь колоссальные и чудовищные, столь невообразимо чуждые, что можно сойти с ума от одного взгляда на их тайные механизмы. Правда, пока горит свет и ходят поезда, на Темной Стороне до этого никому нет дела. Если говорить об электричестве, единственным надежным источником была сверхсовременная электростанция – «Прометей инкорпорейтед». Магия более заметна, но наукой на Темной Стороне никогда не пренебрегали.
Становление «Прометей инкорпорейтед» – история недавняя. За пять лет завоевав прочную репутацию благодаря своей надежности и доступным ценам, теперь она поставляла около двенадцати процентов электроэнергии, потребляемой на Темной Стороне. Так что диверсии, с некоторых пор не прекращающиеся в строго охраняемой зоне электростанции, необходимо остановить. Уокер ясно дал это понять. Уокер представляет власти – загадочных, мало кому известных людей, которые управляют Темной Стороной (насколько ею возможно управлять). Иногда он дает мне работу потому что я надежен, умею хранить секреты и при этом меня не жалко.
«Прометей инкорпорейтед» начала свой путь к успеху, когда я был далеко отсюда, пытаясь – безуспешно – жить обычной жизнью в обычном мире. Сейчас, когда я здесь, мне очень нужно знать, что скрыто за ее фасадом. Мне нравится узнавать то, чего никто больше не знает. Такие вещи не раз спасали мне жизнь».
Саймон Грин. Плач соловья
Частный детектив с простым именем Джон Тейлор, работающий на Темной Стороне Лондона, где последние достижения «уравновешиваются» магией, оборотнями, очаровательными демоницами и живыми мертвецами, никогда не скучает. Темная Сторона полна романтиков и негодяев, ведь это «место, где сбываются мечты, хочешь ты этого или не хочешь». Преступления, совершенные при помощи чудес и неведомого – самые загадочные и опасные. Особенно, если у тебя есть не только Дар, привлекающий врагов, дурная репутация, но и принципы, которые не продаются. Но при этом самому популярному супердетективу не дает спокойно жить одна тайна – собственного рождения. Кто же настоящая мать бесстрашного героя? В конце концов, он находит неожиданный ответ, шокирующий окружающих. Да и не слишком радующий самого себя.
К достоинствам/недостаткам (по выбору) романа можно отнести полное отсутствие рассуждений на тему морали и многочисленные фразы афоризмы: «Ничто так славно не отпугивает, как хорошая – точнее, плохая репутация… Вас сотворили не для таких вещей… Давай я заберу ненужное знание – верну тебе право на невежество и счастье». Но не прошли ли даже в том самом магическом мире времена героев-одиночек? Как и одиночек в шоу-бизнесе, о которой рассказывает одна из этих историй.
«К счастью, магические средства защиты, как правило, не отличаются сообразительностью. Им это не нужно. Я изобразил приветливую улыбку, сделал шаг вперед и громко постучал. На двери из деревянного барельефа немедленно выступила жуткая рожа. Роняя чешуйки лака, деревянные губы раздвинулись, открыв кривые деревянные зубы.
– Проваливай! Клуб закрыт между представлениями. Артисты не выходят к поклонникам, не дают автографов, и тебе нечего делать у служебного входа. Если хочешь купить билет, касса открывается через час. Приходи через час или не приходи вовсе, мне плевать!
Высказавшись, лицо стало растворяться в гладкой поверхности двери. Я постучал по широкому лбу, и деревянные глаза удивленно моргнули.
– Тебе придется меня впустить. Я – Джон Тейлор.
– В самом деле? Поздравляю! А теперь вали отсюда. Я сказал, что мы закрыты, а не открыты, и какого хрена ты здесь стоишь?
Нет ничего легче, чем перехитрить наглого симулякра с больным самомнением. Я снисходительно улыбнулся:
– Я Джон Тейлор, и мне надо поговорить с Россиньоль. Открой дверь, или я из тебя обезьяну сделаю.
– Ах, прошу меня простить, сэр! Я исполняю свой долг! Я пропускаю тех, кто внесен в списки, и тех, кто знает пароль. Я не делаю исключений, даже когда мне хочется. А сейчас мне даже и не хочется. Проваливай!»
«Меня зовут Себастьен Гримо. Я археолог, но в настоящий момент держусь от раскопок на некотором расстоянии. В начале зимы меня посетил гость – сын турецкого офицера, который в прошлом, когда я раскапывал Эфес, оказывал мне помощь. Именно он, сам о том не подозревая, побудил меня вернуться к моим дневниковым записям.
Я познакомился с этим офицером в начале 1980-х, в аэропорту Стамбула. Он летел в отпуск на озеро Туз, где его уже ждала семья. По причинам, о которых я забыл, расписание полетов было нарушено. Многие рейсы, в том числе наш, отправлялись с пятичасовым опозданием. Мы разговорились, и он мне понравился, несмотря на отсутствие с моей стороны симпатии к режиму, которому он служил.
Я наблюдаю за себе подобными, задаю им вопросы, выслушиваю ответы и только потом позволяю себе о них судить. Долгое время этот мудрый подход был лишь следствием моей робости. В юности я отличался замкнутостью и вел себя слишком пассивно, чтобы даже члены моей семьи проявляли ко мне интерес. Окружающие считали меня несговорчивым. Позже меня обвиняли в снобизме. На самом деле я, словно в спячке, существовал в коконе собственного детства, просыпаясь лишь перед зеркальной поверхностью залитых дождем полей, где я искал осколки кремня и наконечники стрел, или в узких проходах, ведущих в гробницы долины Пти-Морена, и в пещерах у подножия какого-нибудь холма, мало посещаемых туристами».
Даниэль Рондо. Механика хаоса
Роман, получивший четыре года назад Гран-при Французской Академии, не спеша и обстоятельно погружает читателя в круговорот событий и судеб, где не всегда экзотическая восточная современность соседствует с небольшими отсылками в давно минувшее прошлое, оставившее после себя славные достопримечательности и истории их владельцев. К примеру, арка Септимия Севера, римского императора, разгромившего своего соперника, который и был казнен в окрестностях Пальмиры. Борьба за власть, по мнению Даниэля Рондо, приводила к тому, что царствование императоров Древнего Рима проходило под знаком одиночества.
К чему такой интерес к древностям? Незаконная торговля древностями в горячем восточным регионе может приносить как вооруженным группировкам, так и посредникам, огромные деньги – коллекционеры готовы платить за уникальные (древней сирийской и иракской культуры) предметы. Но для реализации этого плана нужны не только связи с бесцеремонными персонажами и командой «археологов», в реальности состоящей из обычных трудолюбивых камнетесов, но и настоящий специалист по древностям. «Серый» археолог, удалившийся на покой ученый, решивший, что «если уж тебе суждено провести жизнь среди развалин, пусть это будут твои собственные». Согласиться ли герой или начнет свою хитрую игру? В романе, помимо выдуманных, есть и реальные персонажи, и отзвуки реальных событий, различные интриги и хитроумные комбинаций разнообразных могущественных организаций.
«Однажды вечером после работы я подошел к нему и сказал, что, если у него есть какие-то вопросы по поводу раскопок, я с удовольствием на них отвечу. Он представился: «Месье Бухадиба, пенсионер, бывший рабочий с “Больших мельниц”». Потом вдруг грубовато добавил: «Я родом из Сетифа, это в Алжире». И достал из кармана вырезку из алжирской газеты, в которой рассказывалось о реставрации одной фрески начала VI века н. э., случайно, благодаря проливным дождям, обнаруженной в квартале христианских базилик. В 1968 году фреску перенесли в бывший музей, а в 1985-м – в Национальный археологический музей Сетифа. Алжирский министр культуры в своем интервью говорила о «большом значении подобного искусства» и подчеркивала, что «произведения, отражающие мифологические и литературные сюжеты, являются свидетельством богатства римско-африканского общества».
Этот наш первый разговор отличался некоторой асимметрией. Я задавал ему вопросы, он отвечал, но скорее сдержанно, а сам, вопреки моим ожиданиям, вообще не расспрашивал меня о раскопках. Судя по всему, он прекрасно понимал, чем мы заняты, и в очень простых словах выразил восхищение нашей работой.
На следующий день, когда месье Бухадиба появился на своем посту, я подошел к нему. Я приготовил ему сюрприз. Раскрыв перед ним ноутбук, я принялся щелкать по клавишам, не объясняя, что именно ищу. Студенты и коллеги, заинтригованные, не сводили с нас глаз. Никто не догадался, что я хотел показать ему видео с римских раскопок и интервью с нашими алжирскими коллегами. Я даже нашел выступление министра, о котором он мне говорил. Бухадиба смотрел на экран как завороженный. На его серых щеках плясали световые блики. Несколько раз его лицо кривилось, словно он собирался заплакать. Наконец он с трудом улыбнулся и очень медленно, неловко положил руки мне на плечи – в знак благодарности. Я чувствовал, как дрожат его костлявые пальцы, и понимал его волнение. Ему требовалось за кого-то уцепиться, чтобы не упасть. Я был счастлив, что нахожусь рядом».
«Скажем, просыпается человек в своей старенькой двухкомнатной квартирке. Что он видит? Давно не беленный потолок, засаленные обои, которые давно пора переклеить, истертый пол. Большие расходы. Все, что ему доступно, — простенький ремонт из дешевых материалов. Но человеку хочется большего. Что не устраивает его? То, что он видит, то есть визуальный ряд. Мы изменим именно визуальный ряд и спасем нервную систему человека. Несомненно, обои не переклеятся, а пол не отциклюется. Но, «подлатав дыры» и не вдаваясь в полноценную отделку, вы получите потолок идеальной белизны, который к тому же станет выше в соответствии с желанием пользователя. Обои будут всегда идеальны, любых расцветок и рисунков. Хоть каждый день новые. Двери не из пожелтевшего пластика, а массив, настоящее дерево. Вам не нравится люстра? Одна команда с персонального терминала, и по вашему желанию она изменится, лишь величина освещения останется прежней. Вы улавливаете? Жилище пользователя будет выглядеть так, как ему хочется, а не так, как позволяет его кошелек. Скажем, вы живете в старой кирпичной коробке. Ее вид настолько вас удручает, что нет желания возвращаться домой. Одна команда с персонального терминала — и кирпичная коробка превращается в футуристическую конструкцию из стекла и металлопластика. По вашему желанию «Жигули» превратятся в «Феррари». Естественно, салон не станет просторнее, и уж тем более машина не будет реже ломаться. Для всего мира «Жигули» останутся «Жигулями». Но для вас… Каждый день вы будете выходить из дома и открывать дверь машины своей мечты.
— Бред, — сказал Егор.
— Иллюзия, — поправил Шпеер.
— Резиновая женщина тоже иллюзия.
— О женщинах позже. Мы знаем мир таким, каким нам его показывает мозг. Но восприятие мира мозгом можно изменить. Наркотические галлю цинации скоротечны и взамен отнимают чудовищную часть здоровья. Мы же предлагаем целый мир. Видения. Никакого привыкания и никакого разрушения личности. Вас будет окружать то, что пожелаете. Желаете с женой или подругой прогуляться по Лондону? Никаких препятствий. Любая более или менее подходящая по размерам площадка будет тут же смоделирована под Трафальгарскую площадь. Желаете прогуляться в окрестностях Эйфелевой башни? Пожалуйста. Вас интересуют чешские замки? Они вырастут на вашей улице. Если вы живете в Берлине, дойдя до соседнего квартала, вы можете оказаться в Пекине. Естественно, мусорка в конце улицы никуда не денется. Но, если пожелаете, визуально вы станете воспринимать ее как клумбу. И заметьте, ваш мир ни в коей мере не будет мешать миру соседа. Потому что он существует только в ваших видениях. А в видениях соседа будет его мир».
Сергей Галихин. Видения
В один прекрасный день некоему журналисту предлагают испытать на себе новейшую технологию дополненной реальности. Крошечный чип в мозгах, пульт в кармане… и возможность менять окружающее зрелище по собственному вкусу. Разумеется, журналист подозревает, что речь идет о контроле над сознанием. Авторы новинки отрицают такую версию, говоря, что у них другие планы. Потому что спрос на иллюзию благополучия так велик, что принесет больший доход, чем попытка управлять кем-то.
В романе детально описаны не только создание новой реальности и ее изнанка, но и обстановка вокруг. Поначалу новые возможности приводят героя в восторг. И он получает очень весомый профит. По мере развития технологий уже каждый может выбрать иллюзию по душе и карману. Главное, не забыть купить еще и защиту, а то недоброжелатели такое подбросят вместо восхитительной дополненной реальности… Быстро начинает развиваться индустрия массовых игр, смесь рисованных компьютерных шутеров с квестами в реале. При некоторых усилиях и доступе к особым разработкам такие игрища становятся совсем реальными, обеспечивая идеальные декорации и статистов для, скажем, заказного убийства. Когда в воображении участников идет игровая перестрелка, никто не обратит внимания, что один выстрел и одна пуля оказались настоящими. Тем временем хитрая технология принудительно переключит чипы случайных свидетелей в такой режим Видений, где не останется и следов стрелка.
Но даже в такой реальности найдется тот, кто будет искать не иллюзии, а правду, и это не слишком понравится тем, кто делает на Видениях большой бизнес. А потом проявится и третья сторона, намеренная всех использовать в собственных целях…
«Поступил новый вызов коммуникативных Видений. Артемьев дал добро на контакт, и перед его столом возник ведущий инженер.
— Егор, с Юрой проблемы, — сказал Сергей Иванович.
— Что случилось? — насторожился Артемьев.
— Он арестован. В составе организованной группы пытался взорвать одну из наших областных вышек.
— Этого только не хватало! Сегодня явно не мой день…
— Мы уже подогнали мобильный комплекс, работа восстановлена.
— Где он?
— Сейчас их привезли в районное отделение областного УВД, с ними работает следователь.
— Позвони, скажи, я подъеду.
От черных тонированных джипов с проблесковыми маячками на крыше немногочисленные автомобили на ночной дороге буквально шарахались в разные стороны. Они шли клином, словно ледокол. И ни у кого, кто попадался им на дороге, не возникло сомнения, что эти ребята не отвернут. Артемьев знал, что ничего плохого с внуком не случится, но приказал ехать максимально быстро. Он просто хотел оказаться рядом как можно скорее. Он любил внука. И боялся за него».
«XVII век называют во Франции «великим», а «кто не жил в восемнадцатом веке, тот вообще не жил», как якобы утверждал Талейран. Великий век действительно принес стране великие перемены: из лоскутного одеяла феодальных уделов она превратилась в единое государство под властью короля, который был уже не «первым среди равных», а помазанником Божиим, абсолютным и безраздельным владыкой...
Амбициозной целью внешней политики кардинала Ришелье, главного министра Людовика XIII, было «разместить Францию везде, где некогда была Галлия»; кардинал-герцог впервые бросил лозунг о Франции в «естественных границах», то есть рубежами страны должны были стать Арденны, Атлантика, Пиренеи, Средиземное море, Альпы и Рейн. Кроме того, он хотел сделать Францию крупным игроком на международной арене, с которым приходилось бы считаться другим государствам. Времена, когда французское посольство отказывались принять в некоторых немецких княжествах, а курфюрст Саксонский с издевкой осведомлялся у посланника, правит ли еще во Франции король, о котором что-то давно ничего не слышно, должны были окончательно отойти в прошлое. Такая позиция неминуемо привела бы к столкновениям с соседями – Испанией, Священной Римской империей, Италией, Англией, которые к тому же не упускали случая ослабить Францию изнутри, поддерживая мятежников всякого рода, от жаждущих автономии гугенотов до плетущих заговоры вельмож…
И все же война по-прежнему оставалась делом короля и армии, а не народа. «Нет другого народа в мире, столь мало способного к войне, как наш», – с горечью отмечал Ришелье. Доля иноземных наемников в войсках составляла в среднем 15-20 процентов. Во времена Людовика XIV 12,6 процента генерал-лейтенантов и 13,8 процента маршалов Франции были иностранцами. Некоторые войска, например кавалерийские корпуса венгерских или хорватских гусар, набирали из иностранцев-дезертиров. Их задачей были преследование беглецов, разведка и связь. Французских крестьян загоняли в армию палкой и заставляли служить под угрозой смерти или каторги. В XVIII веке только треть солдат была из горожан, да и то в основном бывших крестьян, не нашедших себе в городе работы. В армию вербовались должники и преступники, стремившиеся избежать наказания; добровольцы часто покидали ее ряды до истечения шестилетнего срока службы, купив себе замену. Эта недисциплинированная и порой плохо обученная масса была слишком ненадежна, чтобы использовать ее как орудие для осуществления честолюбивых замыслов. Для этой цели требовались верные, бесстрашные и умелые люди, которые сделали бы войну своим ремеслом, а защиту короля и его интересов – священным долгом. Такой элитой стали дворянские роты, образовывавшие военную свиту французских королей, в число которых входили и королевские мушкетеры».
Екатерина Глаголева. Повседневная жизнь королевских мушкетеров
В 1622-м году владыка Франции Людовик XIII включил в свою лейб-гвардию роту конных королевских мушкетеров. Спустя 13 лет ее капитаном стал сам король, а капитан-лейтенантом – г-н де Тревиль. Первоначально мушкетеров набирали исключительно из гвардейцев – переход в мушкетеры был повышением, позволяя приблизиться к королю (и его милостям). Поэтому, когда в 1638 году в Париж с рекомендательными письмами к де Тревелю явился Шарль Ожье де Бац де Кастельмор, взявший имя Д’Артаньяна, его поначалу определили кадетом во французскую гвардию, причем в роту, в которой служил Исаак де Порто.
Через пару десятилетий в мушкетеры стали поступать в возрасте 16-17 лет. Постепенно роты мушкетеров стали кузницей офицерских кадров – пройдя обучение в роте в течение 2-3 лет, отважные двадцатилетние юноши, поучаствовавшие в сражениях, переводились в другие полки в чине лейтенанта.
Чем славились мушкетеры? Отвагой на полях сражений и заносчивостью в мирное время. Дуэли были неизбежны. Они были жестоки и непродолжительны во времени. До наших дней дошла датированная 21 декабря 1643 года запись в приходской книге церкви Сен-Сюльпис об отпевании и похоронах «Армана Атоса д’Отебьеля, мушкетера королевской гвардии, дворянина из Беарна, которого подобрали вблизи Пре-о-Клер». В 1776 году мушкетерские роты были распущены.
«В 1665 году, во время войны между Англией и Нидерландами, французский король отрядил на помощь Соединенным провинциям экспедиционный корпус во главе с генерал-лейтенантом Франсуа де Праделем: три тысячи пехоты, две тысячи конников, в том числе пятьсот мушкетеров во главе с Кольбером де Вандьером и д'Артаньяном. Перед отправлением корпуса состоялся смотр для выявления «мертвых душ». «Поручик Шарль д'Артаньян, командующий конными мушкетерами первой роты, присланными для службы в военном корпусе, которые Его Величество направил в Голландию», повел в бой 245 человек согласно представленному поименному списку. «Я получил список роты и с глубоким удовлетворением отметил, что он полон, – написал ему Людовик XIV. – Заботьтесь всегда о том, чтобы рота была в хорошем состоянии, и не упускайте случая заставить ее как можно чаще упражняться, дабы новые мушкетеры стали столь же искусны, как и старые».
В войсках не существовало интендантской службы и санитарных рот. Чтобы поставлять солдатам хлеб, а лошадям фураж, король заключал сделку со «снабженцами», которые его обворовывали и не соблюдали условий договора. Солдаты часто голодали и ходили в лохмотьях. Раненым некому было оказывать помощь; первый военный госпиталь был основан только в 1639 году. Регулярной армии не было. Когда виконту де Тюренну (1611 – 1675) было пятнадцать лет, отец купил ему пехотный полк (таких военачальников, как этот юноша, называли «полковниками в слюнявчиках»). Годом позже полк был распущен королевским ордонансом, и Тюренн четыре года служил простым солдатом, пока снова не стал полковником. К тридцати двум годам он был уже маршалом Франции».
«Ведущими и самыми крупными монополистами Ирана стали шах, его семья, дворцовые круги, члены правительства и около 300 семей крупной монополизирующейся буржуазии. Как писал известный иранский публицист Амир Тахири, к 1976 г. монополисты во главе с шахом «превратились в гигантскую машину, став крупнейшими в стране работодателями. Они смогли разработать седьмой по величине в мире бюджет и непосредственно участвовали во всех аспектах жизни страны, управляли банками, промышленностью, экспортно-импортными организациями, горными разработками, нефтепромыслами и т.п.».
Проповедуя «экономическую демократию» и «демократическую экономику», где государство обеспечивало бы руководство и «новый порядок» и «делало бы объектом своего покровительства и поощрения созидательную деятельность частного сектора в промышленности, торговле, сельском хозяйстве» и т.п., монарх заботился прежде всего о крупной и средней буржуазии, которая смогла бы обеспечить «функционирование современных фабричных предприятий», фактически оставляя без внимания мелкую буржуазию и мелкотоварное производство. Уверяя иранский народ, что «белая революция» ликвидировала «эксплуатацию человека человеком», Мохаммад Реза шах видел улучшение жизни рабочих в осуществлении закона об участии рабочих в прибылях предприятий и о продаже им акций предприятий. По его мнению, если в промышленном развитии страны будут обоюдно заинтересованы работодатель и рабочий, то «вместо классовой борьбы, забастовок, паралича производственной деятельности... – это создаст условия для здорового и результативного производства в обстановке взаимопонимания и сотрудничества».
Иран в условиях новых геополитических реалий
Изданный под эгидой Института Востоковедения Российской Академии наук, сборник статей отечественных и зарубежных авторов посвящен недавнему прошлому Ирана, в том числе – падению династии Пехлеви.
Весной 1975 года по воле шаха была создана Партия возрождения иранской нации — Растахизе, официальным генеральным секретарем (председателем) которой стал тогдашний иранский премьер-министр Ховейда. В июне 1975 года эта партия получила на выборах в парламенте все места. Затем в Иране все остальные партии были запрещены, и на местах были сформированы региональные организации правящей партии, членство в которой являлось обязательным для государственных служащих, профсоюзных объединений, творческих союзов и других организаций. В первые месяцы 1978 года официальная списочная численность членов партии насчитывала около 5 миллионов человек. Уплата партийных взносов с бедных слоев населения вызывала негодование и воспринималась как дополнительные поборы в шахскую казну. Попытки руководства партии проводить митинги в защиту шаха провалились, и не имевшая реальной опоры в массах правящая партия была в октябре 1978 года распущена.
Первая статья в книге посвящена советской историографии 1978-1979 годов. В следующих материалах речь идет о роли национальных и западных ценностей в развитии иранской культуры; эволюции и характере российско-иранских отношений.
После ввода в августе 1941 года советских войск в Иран и освобождения из тюрем политических заключенных, среди которых были члены запрещенной Реза-шахом Иранской коммунистической партии, к октябрю 1941 года была создана новая, модернизированная партия – «Народная партия Ирана» — Туде, которая зимой 1949 года, после неудачного покушения на шаха, была запрещена. После падения правительства Мосаддыка Туде подверглась гонениям, и снова была официально разрешена с 1979 по 1983 год. В тексте рассматриваются советско-иранские отношения, открытие совместной пароходной линии через Каспий и завершения строительства иранской атомной станции в Бушере.
«Следует отметить, что шахский Иран с начала 1970-х годов достаточно охотно шел на сотрудничество с СССР в области торгово-экономических и отчасти военных отношений, уже тогда начав понимать, что США без энтузиазма воспринимают идею превращения Ирана в пятую мировую державу к началу третьего тысячелетия. Именно такую амбициозную задачу поставил иранский шах как конечную цель проводимых им реформ. Результатом ее стала реализация в Иране нескольких грандиозных советско-иранских экономических проектов, крупнейшими из которых были: трансиранский газопровод, Исфаханский металлургический комбинат, машиностроительный завод в Араке. В этот период Советским Союзом осуществлялись также поставки Ирану некоторых видов военной техники. Сам шах неоднократно посещал СССР как с официальными, так и с неофициальными визитами. Поэтому не случайно, что после свержения шахского режима новые власти не стали делать больших отличий в отношении двух великих держав…»
«Ворон. Иногда люди путают его с чёрной вороной. Научиться различать их довольно легко: ворон намного крупнее, у него более массивный острый клюв, а горло украшено красивой бородой из удлинённых перьев.
Встречается ворон на всей планете. Он предпочитает жить и гнездиться в лесах. Однако в зимнее время, когда добывать пищу становиться трудно, вороны, обычно живущие парами, собираются в стаи и перебираются ближе к человеку. Ворон употребляет в пищу все съедобное, что может найти или поймать: мелкую дичь, яйца птиц, падаль и отходы со стола человека.
В феврале-марте, после ухаживаний и брачных полетов, птицы образуют пары и приступают к строительству гнезда. Гнезда добротные, внушительных размеров, вороны устраивают на деревьях, скалистых уступах, опорах линий электропередач, колокольнях. Через несколько недель появляются птенцы, которых выкармливают оба родителя. Очень скоро птенцы начинают летать, но остаются рядом с родителями ещё несколько месяцев, часто до конца следующей зимы».
Маша Шебеко. Животный мир городов
В красочном издании подробно рассказывается, какие животные, птицы и насекомые обитают в городах. Чем же современные мегаполисы отличаются от других мест обитания? В городах практически не встречаются (разве что иногда и случайно) крупные хищники, опасные для многих животных. К тому же в городах – свой особый климат, теплее воздух, здесь чаще идут дожди. В городских кварталах – обилие укрытий и пищевых отходов.
Первая глава посвящена пернатым соседям: воронам, сорокам, галкам, городским ласточкам, воробьям, скворцам и чайкам, грачам и синицам, сизым голубям и белой трясогузке. Маша Шебеко дает советы, как горожане могут помочь птицам; чем каких можно подкармливать, а что для них не полезно и даже губительны. Не обойдены вниманием комнатные мухи, домовые пауки и фараонов муравей, так названный потому, что впервые был обнаружен в гробницах египетских фараонов.
В тексте упоминается и о том, как меняет городская жизнь поведение животных, начинающих понимать сигналы светофора. Собаки постепенно начинаются передвигаться по мегаполисам как на метро, так и на наземном транспорте; птицы же ездят на крышах вагонов поездов.
В книге рассказывается о белках и лисицах, домовых и летучих мышах, собаках и кошках.
«Кошка – маленький хищник. Древние археологические находки свидетельствуют, что степные кошки были приручены человеком около 9500 лет назад. Долгое время считалось, что это произошло в Египте. Современные исследования показывают, что приручение происходило одновременно в разных местах. Вероятнее всего, дикая кошка, гулявшая сама по себе, по собственной воле поселилась рядом с человеком, найдя место, где в изобилии водились грызуны и птицы. Такое соседство быстро стало взаимополезным. Маленький хищник получил безопасное укрытие, а человек – бесстрашного истребителя крыс и мышей.
Большинство ученых считают, что вид является полуодомашненным. Кошки сохранили свои охотничьи навыки и, оказавшись на улице, быстро дичают и могут жить независимо от человека.
Одичавшие животные ведут ночной образ жизни и образуют небольшие колонии, часто поселяясь в подвалах домов и продолжая истреблять крыс и мышей. Охотятся маленькие хищники поодиночке, каждый на своей территории. Иногда права на охотничьи угодья коты отстаивают в драках».
«Когда Ксеркс, восседая на троне под холмом против Саламина, увидел гибель своего флота, строители все еще трудились над великим дворцом, который был начат при его отце в Персеполе. Там, возможно, как в Сузах, где, на знаменитой надписи Дария 494–490 гг. до н. э., «мастера, которые тесали камень… были ионяне и лидийцы…», на Ксеркса работали малоазиатские греки задолго до тех несчастных калек, что заступили скорбной толпою путь Александра, когда он вошел в Персию. Не исключено также, что главным скульптором Персеполя был грек Телефан, о котором Плиний («Естественная история», XXXIV, 68) говорит, что, хотя он и считался мастером, равным Поликлету, Мирону и Пифагору, произведения его практически неизвестны (на Западе), «поскольку работал он исключительно в царских мастерских Ксеркса и Дария». Такого рода наднациональный обмен был обычен в азиатском мире, включая времена ислама; он происходил несмотря на войны, различия в идеологии и политике, вопреки любым соображениям верности и престижа».
Мортимер Уилер. Пламя над Персеполем
Гибель одного из самых величественных городов древнего мира до сих пор во многом остается таинственной. Самая известная легенда, подкрепленная среди отечественных читателей авторитетом самого Ивана Ефремова и популярностью его романа «Таис Афинская», гласит, что столица Персидской империи была сожжена воинами Александра Македонского под руководством самого царя-завоевателя – и с подачи знаменитой греческой гетеры Таис.
Римский историк Плутарх описывал грандиозный пир, который устроил Александр в занятом городе. Брать Персеполь штурмом не пришлось – желая сохранить город, царский казначей отправил гонца с посланием навстречу македонцам. Он обещал сдать город без боя со всеми хранившимися в нем сокровищами. Обещание было исполнено, по ряду свидетельств, казначей получил награду от Александра. Но в разгар праздничного пиршества и веселья прекрасная Таис (иногда именуемая Фаида), афинянка по рождению, вдруг завела речь о том, как 150 лет назад персы захватили и сожгли Афины. Теперь она жаждала отомстить за былое разорение и сжечь столицу персидских царей. Это неожиданно понравилось сподвижникам македонского завоевателя. Они устали от долгого похода, желали вернуться домой и опасались, что их предводитель решит навсегда обосноваться в Персии. И вот разгоряченная толпа захватчиков, во главе с царем и афинской гетерой, схватила факелы и ринулась поджигать главный дворец Персеполя…
То, что в Персеполе был большой пожар, доказали археологи, обнаружившие слой пепла. Но при каких именно обстоятельствах он мог произойти? Ведь было установлено, что драгоценная дворцовая утварь была как будто заранее убрана из пострадавших в огне залов. Такого явно не могло случиться при спонтанном порыве к поджогу. И какова была истинная роль Таис, которой действительно удалось стать если не законной супругой одного из соратников Александра, нового египетского царя Птолемея, то матерью его признанных детей?
«Итак, не преклоняясь перед героями, какие факты, относящиеся к событиям в Персеполе, можем мы отыскать? Обратимся к труду Клитарха Александрийского, составленному после 282 г. до н. э. и, вероятно, не намного позже, то есть примерно через сорок лет после смерти Александра. Автор этого труда не участвовал в походе, тем не менее он писал во времена, когда еще были живы ветераны персидской кампании, и в стране (Египте), где до 282 г. правил военачальник и один из первых историков Александра — Птолемей I. Труд Клитарха мог быть написан задолго до смерти египетского правителя, но не опубликован по причинам деликатного свойства, поскольку Файла была любовницей Птолемея. Правда, Клитарх не пользовался доверием у позднейших авторов. Страбон, например, в конце I в. до н. э. говорит о его лживости, а спустя век Квинтиллиан характеризует его как автора «даровитого, по не заслуживающего доверия». И все-таки, описывая узловой эпизод — сожжение Персеполя, он вряд ли осмелился бы украшать его вымыслом — ведь очевидцы этих событий еще жили. Что же он говорит? В одном из тридцати шести сохранившихся фрагментов, который цитировал в свое время Афиней, этот неисправимый коллекционер древних рукописей, Клитарх утверждает, что «Фаида была причиной поджога дворца в Персеполе». Разве этого недостаточно, чтобы считать Фаиду исторически достоверной, хотя и не слишком почтенной, личностью? Но, признавая Фаиду виновницей пожара, можно допустить и все прочие обстоятельства. Мне кажется, нет основания отрицать этот эпизод в том, например, виде, в каком его передают Диодор, Курций и Плутарх. Не беда, что Арриан опускает подробности; деловитость, краткость и некоторая сухость — его стиль. Что касается Тарна, я готов здесь подкрепить наблюдение Ростовцева словами сэра Фрэнка Адкока: «Тарн отклоняется от истины в тех случаях, когда прикладывает этические мерки, традиционные для его времени, к эпохе, которую изучает». Нет, патетический стихотворец XV в. не был далек от истины, когда писал:
О Александр, ты покорил почти весь мир,
Но женщины и вино победили тебя!
(Британский музей, Харлеевская рукопись № 2259, л. 39)
Можно представить прощальный пир во дворце безукоризненно пристойным, вообразить, как в застольной беседе появляется призрак Ксеркса на дымящихся руинах Аттики. Раздражающее это воспоминание само по себе вызвало бы мысль о поджоге, о мести. Оттенок, добавленный Плутархом, — ностальгия ветеранов, их надежда, что гибелью дворца окончится азиатский поход, — не нарушает основного тона всей картины, как, заметим с позволения Тарна, и экспансивность Фаиды».
…оказалось, что где-то раздобыли одно из моих декадентских стихотворений и теперь комментировали его. Над декадентством смеяться принято, но смеялся с другими и Барбарисик, и даже Нина! Это было слишком.
Валерий Брюсов, «Декадент» (1894)
Это прекрасная книга хорошего автора, и она безусловно достойна какой-нибудь премии. Например, даже какой-нибудь премии НОС (почему бы её не дать за роман, где нет ни слова без оглядки на историю литературы столетней давности — там и не за такое дают).
В чём тут дело? Я вовсе не боюсь спойлеров, потому что настоящая литература спойлеров не боится. Ну что нам до того, что мы знаем, что патер Браун найдёт похитителя серебряных ложечек? Мы всё равно будем перечитывать Честертона. Так что вот: перед нами роман в четырёх повестях «Лига выдающихся декадентов», в котором действуют писатели против писателей в рамках ретро-детектива. Это особый мир «России-которую-мы-потеряли» (в отечественной истории есть два таких периода — «пушкин-декабристы» и «блок-гумилёв-террористы»), а потом сравнивали с последним её 1913 годом всю официальную советскую статистику.
Здесь перед нами второй вариант: повсюду ещё извозчики, но уже фырчат первые автомобили, налицо старинные манеры, служба при дворе, исправно выпекаются французские булки, «конфеты» называют «конкфетами», а «фильм» — «фильмой». Изобретено центральное отопление, телеграф и телефон, в небе самолёты и дирижабли, в пучинах вод — подводные лодки. Придумана Теория относительности (пока специальная, но это уже мелочи). Изобретено, наконец, радио — а счастия всё нет.
Этот мир мало-мальски начитанному человеку напоминает анекдот про русского эмигранта: того спрашивают, где он хочет поселиться в Америке. Эмигрант отвечает: «Конечно, в Санта-Барбаре, я там всех знаю». Условный Серебряный век читателю (как он думает) известен — от Ленина до Государя, от Блока до Маяковского, от Гумилёва до Чуковского. И всегда возникает желание кинуть всех этих авторов, превратившихся в персонажей, в банку с леденцами, крепко встряхнуть, а потом посмотреть, что к кому прилипнет. Началось это давно, и сейчас это креатив-боян. Раньше это были плакаты, где Маяковский был гопником, а Пушкин вооружён наганом. На официальной версии (пропагандирующий спорт) Пушкин был со свистком, Чехов с секундомером, а Толстой с мячиком и все они — в спортивных костюмах с лампасами. Собственно, идея классика с волыной была ещё у Лазурчука с Успенским в знаменитом романе «Посмотри в глаза чудовищ» (1997), и прошло почти четверть века прошло, а приём ещё действенен.
В чём дело в этом составном романе-буфф? Под своими реальными именами тут действуют Василий Васильевич Розанов, который в представлении не нуждается, Борис Бугаев, иначе известный под кличкой «Андрей Белый» и куда менее знаменитый Николай Владиславович Валентинов (Вольский), которого не очень справедливо называют «меньшевиком». То есть он побывал меньшевиком, но умудрился до этого стать большевиком, а после эсером, не вернуться из командировки в Париж в 1930 году и тихо помереть во Франции в 1964 году, успев написать книгу об экономике СССР.
Правда в этой троице Вольский-Валентинов представляет роль Портоса, работающего в основном с позиции силы, Андрей Белый закономерно оказывается Арамисом, а Розанов — благородным и мудрым Атосом (д’Артаньян тут выпадает за ненадобностью).
В первой части буффонады эта компания занимается заговором масонов против русской литературы, успешно истребляя Анну Минцлову (теософку и неотъемлемую часть истории Ивановской «башни»). Во второй повести «Лига выдающихся декадентов против Артели чертежников» под раздачу попал лингвист, математик и масон Линцбах (Яков Иванович был личностью и впрямь загадочной, и я до сих пор не очень понимаю, как он умудрился уехать во Францию ещё из буржуазной Эстонии, но помереть в советском Таллине в 1953 году, как то утверждает Википедия).
Третья часть называется «Лига выдающихся декадентов. Карты на стол!» — и там уж в полный рост карты Таро, мордобой с неприятным Маяковским, супруга Рериха в философской экзальтации и прочие чудеса предсказаний.
Наконец, четвёртая часть «Лига выдающихся декадентов и чемодан немецкой выделки» посвящена фальшивому тексту «Евгения Онегина» и истории довольно знаменитой графоманки Марии Папер (она действительно была известна благодаря своей неотвязчивости и безумию, а не книге стихов под названием «Мечты растоптанной лилии»). Её в конце концов поженили с поэтом Тиняковым (тоже вполне безумным — настоящий Тиняков умудрился писать антисемитские статьи, работать в либеральной прессе, потом стать профессиональным нищим и помереть в 1934 году за четыре месяца до убийства Кирова).
Что в этом прекрасного — те два феномена, которые я упомянул: «Милая Дореволюция как компактный самоподдерживающийся образ» и «Писатели, которые превращаются в персонажей своих биографий (а книг их читают всё меньше)».
Что тут дурно? Избыточное цитирование современных песен, вторжение брейкданса к хлыстам и анахронические шутки. Вот то, что писатели превратились в мультипликационные карикатуры, как раз хорошо, так им и надо. Но из-за того, что это упрощённый мультик «Следствие ведут колобки» только с тремя сыщиками, читатель начинает утомляться. Не скучать, а именно утомляться. Потому что если герои будут бесконечно долго прыгать из кадра в кадр с теми же одинаковыми ужимками, вопя: «Аналогично! Выпьем дома чаю с малиновым вареньем!» — «Да, коллега, но ведь домов и шуб не видать!», наступает утомление. А они-таки несутся по улицам, как безумные колобки. Ну или как распавшийся натрое тайный советник Ф., перед этим объевшийся экстази.
Я, правда, не совсем убеждён, что Василий Васильевич Розанов видел своего преемника именно так: «Лет через пятьдесят какой-нибудь вьюнош бледный, бедный, одинокий, словом — Одиноков, мою “листву” встретит и с карандашиком проштудирует. Вдохновлённый, напишет роман-титан: “Бесконечный тупик” или “Тупиковую бесконечность”, из иронии раскрасив книжный переплёт имперскими цветами, к тому времени забытыми. Вот и будет он: единственный зрячий на сто миллионов, которым глазки выкололи. С поводырём-то у калек всяко больше надежды выбраться из лабиринта». Это уж какие-то поистине волшебные таблеточки надо кушать.
И уж вовсе удивительно, что вся эта компания называла себя декадентами. То есть уже к тому времени это слово было ругательным (не обязательно конкретным, а что-то вроде ругани «троцкистом» в неопасные времена). Искусство девяностых — особый разговор, и какой-нибудь Сологуб — дело другое. Но уж Бугаев, говорящий Розанову: «Я, будучи декадентом, к которым и вас причисляют, склонен к дерзким теориям». Это как «“Выше знамя акмеизма!” — призвал на Первом съезде советских писателей товарищ Горький».
Думаете, в буффонаде можно всё? Нет, не всё. Чувство вкуса там очень точно определяет дистанцию между реальностью и её отражением. И уж точно нехорош в любой буффонаде этот, прости Господи, акунинский язык, который похож на весёленькую турецкую плиточку, положенную поверх стёртого русского, с обязательными «любезный», «всполошился» и словоерсами.
Такое впечатление, что прекрасный и чрезвычайно начитанный человек потратил массу труда (и своей начитанности), чтобы создать этот ковёр, но по своему таланту и со своим трудолюбием мог превратить его в ковёр-самолёт. Сделать что-то большее, куда более интересное, чем стиль «Розанов украл у Фандорина банку с вареньем и улетел на крышу». Наконец, продать нам куда более ценный мех.
И да, тут повсеместный «пелевин» с его колдунами и чекистами, торшером Мафусаила и прочим абсурдом. Но один Пелевин уже есть, и, гарцуя на своей лошади, кричит, что Боливар не снесёт двоих. Но я вовсе не пеняю автору примером «акунинопелевина», а просто пытаюсь понять, как работает такой метод описания действительности.
Но вот что мне кажется — у этого приёма, то есть построение удивительно подробной, перфекционистской мандалы без границ, есть свои, вполне новые горизонты. Бог с ней, с размерами и тем, что структура ускользает из-за подробностей, именно эта конструкция имеет будущее: история литературы не так дурна в качестве навоза, на котором растут шутки и прибаутки.
С чем мы и поздравляем автора.
Екатерина Писарева:
Еще один мистическо-исторический роман. Два Владимира из лонг-листа «Новых горизонтов» словно договорились друг с другом и потешаются над жюри. Но, надо сказать, мои предпочтения на стороне Калашникова.
В его романе тоже фигурируют знакомые всем персоны, но не столько исторические, сколько литературные – Велимир Хлебников, Василий Розанов, Андрей Белый (он же Борис Бугаев), Николай Вольский. Писатели и поэты оживают и становятся персонажами – сразу вспомнился девятичасовой спектакль «Берег Утопии» в РАМТе. «Лига выдающихся декадентов» тоже спектакль в прозе – Калашников рассказывает историю мастерски, чтение получается занятным. А для любителей Серебряного века так и вообще упоительным.
Вот книга, про которую писать неудобно, потому что слишком много знаешь о ее предыстории и о прототипе главного героя. Дело в том, что роман «Лига выдающихся декадентов» вырос из двух повестей В. Калашникова, которые были хороши восприняты читателями и даже получали премии. Но вот это «повестное» наследие человеком, хорошо знакомым с ситуацией, ощущается и в нынешней версии книги. Поэтому при чтении книги общего впечатления от нее как от единого романа у меня лично не получается. Но, скорее всего, это лишь моя конкретная ситуация. Вполне допускаю, что другие читатели роман Калашникова воспримут как вполне цельное произведение, и стилистических и сюжетных «стыков» не заметят.
Еще одной проблемой является то, что я не слишком высоко ценю «альтернативки» в НФ. Объективно говоря, и там есть свои достижения (тот же всем известный «Человек в Высоком замке» Ф.К.Дика), но в целом этот субжанр всегда выглядит слишком легкомысленным и несерьезным, а то и просто чрезмерно «антинаучным» для научной фантастики. А направление «мэшап», в рамках которого написана «Лига», кажется еще менее серьезным явлением даже в рамках «альтернативной истории». Конечно, и тут тоже есть свои (преимущественно – коммерческие) успехи, вроде отдельных книг Ф. Х. Фармера или «Авраама Линкольн: охотника на вампиров» С. Грэма-Смита. Но сама попытка полностью переиначить историю или литературу, заставив хорошо известных исторических или литературных персонажей заниматься совсем не тем, чем они занимались в реальности, выглядит уж слишком откровенным постмодернизмом, за которым обычно не лежит ничего, кроме стилистических упражнений.
Третьим моментом, искажающим мое объективное восприятие книги Калашникова, оказывается то, что ее главным героем выбран В.В. Розанов. Да, автор с огромной симпатией относится к Василию Васильевичу, да, видно, что создатель «Лиги» много прочитал о судьбе и творчестве философа. Но в силу известных особенностей текстов «мэшапа» вместо реальной личности в книгах этого направления всегда получается некое упрощение и частично – карикатура. В подобном подходе нет ничего криминального, и большинство читателей опять же не обратит внимания на проблему. Но мне-то пришлось заниматься и текстами, и биографией Розанова. И я знаю, насколько более одномерным получился персонаж в «Лиге выдающихся декадентов». (Хотя, кстати, и более симпатичным. Реальный В.В. Розанов был тот еще тип…)
И это касается большинства персонажей романа. Сложные исторические личности упрощены и сведены к шаржам и карикатурам. Что иногда оказывается забавно, но иногда – и раздражает.
Поэтому, субъективно говоря: текст вполне добротный, уверенно сделанный, но откровенно – для любителей. Тем, кому нравится «альтернативка», конспирологическая фантастика, «мэшап» – роман вполне «зайдет»; кому не нравится – тому лучше отложить его в сторону, чтобы не раздражаться по пустякам.
Ирина Епифанова:
Очередной роман в жанре альтернативной истории и мэшапа, я, собственно, была причастна к изданию двух достойных работ в схожем жанре, «Фаталист» Виктора Глебова, где с потусторонним злом боролся Печорин, и «Князь механический» Владимира Ропшинова, где почти в той же роли выступает Феликс Юсупов. Так что оригинальной и новаторской я идею книги назвать не могу.
Здесь Василий Розанов и Андрей Белый расследуют деятельность таинственной секты. Текст насыщен огромным количеством аллюзий и реминисценций, остроумных литературных шуток и прочих «пасхалочек». Однако меня, как читателя, что называется, не торкнул, несмотря на мастерство автора. Очень такой «от ума» текст, а меня всегда больше радует, когда почти поровну и уму, и сердцу.
Евгений Лесин:
Самая простая для чтения вещь из всего списка. Однажды Василий Розанов переоделся Андреем Белым. Анекдоты про писателей. Нас всех тошнит. Тут все и кончилось.
«— Хлебников? Что вы тут делаете?
— Здесь очень весело, — поведал марсианин с самым несчастным видом.
Вольский подумал, что если гуляния с разрисованными лицами обернутся волнениями и появятся казаки с нагайками, доверенных ему барышень он сумеет уберечь, уведя в переулок, а вот старый знакомый ещё попадёт под горячую…
— Виктор, будьте так добры: сходите за конфектами.
«— Вы же нас убить думали! — процедил Тиняков. — Пятерых разом! Знаете, что за такое душегубство полагается по закону?
— Вовсе не хотела я вас убивать! — возразила Зинаида, стрельнув глазками. — Может, испугать немножко. Бомба из старых маменькиных запасов, просроченная давным-давно.
«Много недругов у России в начале ХХ столетия. «Мировая закулиса», мистические сообщества, масонские ложи – изыскивают самые изощрённые и неожиданные способы сокрушить Империю. Но все их замыслы неумолимо разбиваются о незыблемый бастион, имя которому – Лига Выдающихся Декадентов. Встречайте! Василий Розанов, Андрей Белый, Велимир Хлебников, Павел Флоренский и другие!»
Аннотация обещает нам нечто совершенно удивительное, но, учитывая, что в реальности у мировой закулисы, кажется, все получилось, пафос этого утверждения слегка смазан… Так или иначе, перед нами литературная игра. Однако уже само название косвенно свидетельствует о вторичности, и даже, э… третичности приема. И дело даже не в прямой отсылке к «Лиге выдающихся джентльменов», хотя персонажи сугубо литературные как ни странно, могут быть более убедительны, чем декаденты-холмсы (о том, что ярлык декадентов к ним пришит кривовато, уже писал коллега Березин) – возможно именно потому, что с литературных-то какой спрос? Тут же мы имеем дело как бы с реальными фигурами, и вот тут-то и начинаются проблемы.
Что до Бонда-Гумилева – тут и «Посмотри в глаза чудовищ» Андрея Лазарчука и Михаила Успенского (1998), и того же года «Эфиоп» Бориса Штерна. В 2006-2007 годах выходят «Двадцатая рапсодия Листа» и «Четвертая жертва сирени» Даниэля Клугера и Виталия Бабенко, где действуют ссыльный студент-недоучка В. И. Ульянов и пожилой отставной поручик Н. Ильин (Холмс и Ватсон), расследующие загадочные преступления родовом имении Ульяновых – Кокушкино, а потом и в Самаре. Про «Чапаева и Пустоту» не вспомнит только ленивый, а я еще добавлю «Анну-Каренину-2» Александра Золотько, где действуют вперемешку литературные персонажи и реальные исторические личности. Постмодернизм, будучи в России еще новинкой, дарил постсоветской литературе неслыханные прежде степени свободы и игры. Однако действенность приема обратно пропорциональна частоте его использования.
Тогда встает вопрос – зачем? Чтобы показать, каким зловещим силам (в первой повести представители этих зловещих сил бесхитростно обозначают себя ношением здоровенного нагрудного анка) противостоит глубинная интеллектуальная мощь России? Впрочем, особой демонстрации интеллекта от героев и не требуется, автор отчаянно им подыгрывает, а зловещие силы какие-то уж очень карикатурные, как и сами сыщики-декаденты, впрочем. И, конечно, масоны, мировая закулиса, куда же без них, хорошо хоть не рептилоиды.
Свести сложные и противоречивые исторические процессы к проискам нескольких (не очень умных и удачливых) зловещих персон, конечно, соблазнительно, но скучновато. Тем более, буффонады, задуманной автором, не получается; умение смешить – редкий дар, и, к сожалению, одного намерения тут маловато. Вдобавок, роман промахивается мимо сразу двух таргет-аудиторий. Эрудированному читателю (коллеге Березину, например), знающему, кто есть кто, герои покажутся упрощенными, окарикатуренными, а сюжет – скучным; в реальности все было страшнее, живописнее и сложнее – и даже, как ни странно, литературнее. Наивный читатель (как я, например) многочисленные аллюзии и отсылки к историческим лицам попросту не заметит (спасибо коллеге Березину, что пальцем ткнул в того-то и того-то), но наивно будет ожидать связного и увлекательного действия. Но метания героев туда-сюда хаотичны, наития ничем не подкреплены, а схватки с супостатом оборачиваются порядком затянутой и оттого несмешной буффонадой.
Иными словами, перед нами бесхитростный провинциальный постмодерн второго разлива. Опять такие «Алешины сны», только вместо Егора Летова — Высоцкий, но те же прозрения и пророчества, основанные на том, что автор знает о будущем больше своих персонажей. Борис Бугаев цитирует мемы и порошки и поминает не к ночи «экранное разрешение», а Розанов рассказывает своим коллегам-подельникам про раскулачивания, зиккурат-мавзолей на Красной Площади, «Бесконечный тупик» Галковского и попаданцев. Ну и не без вскрытия приема, конечно. Борис Бугаев по приезде компании в Москву, зовет новых друзей к себе домой, но Розанов отказывается, ни к чему, мол, вводить в роман новых персонажей, возись потом с ними…
Ну и наконец. К Розанову на первых страницах первой истории приходит девица, называющая себя Мариэттой Сергеевной, чернявая, с большим носом, плачет, сморкается в платочек, тревожится за попавшего в зловещие силки Борю Бугаева, ведет оживленный разговор с Розановым и просит его, Розанова, Бореньке Бугаеву помочь… Шагинян действительно какое-то время была увлечена Бугаевым. Но вас ничего не смущает в этом эпизоде?
Если ничего, то подскажу – Мариэтта Шагинян оглохла еще в гимназии, из ее воспоминаний следует, что случилось это, по ее собственной версии, когда ее подруга по гимназии стала ей рассказывать о своих непристойных похождениях. Глухота, вероятно носила истерический характер, но при том была неподдельна. Никаких оживленных разговоров с Розановым упомянутая девица вести попросту не могла. Кстати, сама Мариэтта была экстатической и странной (а возможно, и страшной) фигурой, хотя фехтованию вроде действительно обучалась и записочками через «секунданток» вызывала оскорбителей ее чувств на дуэли…
См. хотя бы воспоминания Ходасевича[1]:
«Мне нравилась Мариэтта. Это, можно сказать, была ходячая восемнадцатилетняя путаница из бесчисленных идей, из всевозможных «измов» и «анств», которые она схватывала на лету и усваивала стремительно — чтобы стремительно же отбросить. Кроме того, она писала стихи, изучала теорию музыки и занималась фехтованием, а также, кажется, математикой. В идеях, теориях, школах, науках и направлениях она разбиралась плохо, но всегда была чем-нибудь обуреваема. Так же плохо разбиралась и в людях, в их отношениях, но имела доброе сердце и, размахивая картонным мечом, то и дело мчалась кого-нибудь защищать или поражать. И как-то всегда выходило так, что в конце концов она поражала добродетель и защищала злодея. Но все это делалось от чистого сердца и с наилучшими намерениями».
Фигуры, окарикатуренные автором на деле сложнее, значительнее, судьбы их причудливее выдуманных, и будь я конспирологом, искала бы здесь зловещий план и руку мировой закулисы, пытающейся подменить живую историю картонными петрушками. Но я не конспиролог, и усматриваю здесь просто не очень удачную попытку постмодернистской игры в ситуации, когда от постмодернизма читатель порядком подустал и отчаянно хочет подлинности – пусть даже и в таком странном жанре, как фантастика.
Михаил Гаёхо. Человек послушный // Новый мир. — 2019. — № 4. (Номинировал Андрей Василевский):
Евгений Лесин:
Забавная антиутопия.
Хотя почему антиутопия? Вполне себе адекватно описывает наши дни. И наше так называемое прошлое. Так называемые «фантастические допущения», на мой взгляд, только мешают социальной составляющей. А она достаточно сильная. Современные, новомодные или изобретенные автором слова и реалии «из будущего», конечно, утомляют и отвлекают. Ну так – фантастика.
Есть и очевидные недочеты. Ну вот, например: «Жваков достал гаджет (тот же фон, естественно, но в другой ипостаси), чтоб сфоткаться в новом прикиде, но тут же убрал под осудительными взглядами соседей». Почти ни одного человеческого русского слова, а если подобные слова и попадаются, то это какие-то осудительные взгляды соседей. Почему осудительные, а не осуждающие? Актеры, конечно, говорят «волнительно» вместо «волнующе», ну так то ж актеры – они не то что не люди, они даже и не роботы.
Есть и очевидные удачи: «Целью того, что впоследствии стало называться войной, первоначально были именно трупы, остающиеся на поле битвы, — сказал Ираклий, — только в наше время их уже не подают к столу». Именно так. И никак иначе.
В целом – очень хороший рассказ. Про нас про всех, какая к черту фантастика.
Ирина Епифанова:
Социальная фантастика/антиутопия. Любопытная попытка в рамках рассказа смоделировать общество абсолютного принятия и показать, как власти пытаются вывести новый вид — «человека послушного» (возможно, только зря автор раскрывает все козыри сразу в названии).
Люди в этом мире, включая двух главных персонажей, бесконечно кочуют по каким-то шоу, лекциям, презентациям и прочим ивентам, за которые получают очки социального рейтинга (тема не нова, вспомним хотя бы сериал «Чёрное зеркало»), попутно у них создаётся иллюзия, будто они на что-то влияют (голосовалки). Незаметно для себя они превращаются в безропотные винтики и способны проглотить и оправдать абсолютно всё. И только смерть любимой женщины, кажется, способна пошатнуть благостно-равнодушно-всепринимающую картину мира главного героя.
По стилю и атмосфере вспоминаются сразу и Стругацкие, и Кафка, и «Посторонний» Камю. Мне, пожалуй, немного не хватило фактуры в описании системы рейтингов, довольно абстрактно описано, как это работает. Тем не менее умело удалось создать атмосферу давящего равнодушия и передать трагедию маленького человека, в самой природе которого — приспосабливаться, и тут он пытается приспособиться к нечеловеческой совершенно этике.
Екатерина Писарева:
Сдержанный рассказ Михаила Гаёхо «Человек послушный» – о мире будущего, в котором существуют хиросиги, баллы гражданского рейтинга, фестивали военной реконструкции и общество добровольных доноров, мечтающих совершить благое дело во имя «дорогого и любимого». Вполне себе любопытный рассказ-антиутопия, кажущийся зарисовкой повести или чего-то более глобального.
Интересно, что Гаёхо ничего не объясняет, практически не вдается в подробности того, как устроено общество – он предлагает читателю самому дорисовать мир, который ему показывают. Нам рассказывают, что есть два типа людей – «человек разумный» и «человек послушный», «послушные» добровольно жертвуют свои органы «разумным». Мы знакомимся с двумя героями – Бакиным и Жваковым, одному из которых названивает некая Валентина. По ходу дела мы понимаем, что Валентина – возлюбленная Жвакова, находится в неведомом монастыре. Из инерционной жизни Жвакова выводит экстренная ситуация – его Валентина, кажется, стала добровольным донором (это Жваков узнает из книги памяти, в которую вносится такая информация как дань уважения донору).
В рассказе есть много философских рассуждений о том, что мир будущего может проделать с мозгом человека, его сознанием. Разбираться во всем этом интересно, текст требует внимательного прочтения и перечитывания. Если честно, мне почему-то вспомнилась странная комедия «Тони Эрдманн» немки Марин Аде – там была та же гнетущая ледяная атмосфера, когда герои делают абсурдные и странные вещи; кому-то даже смешно, но мне было бы жутко оказаться среди них. Собственно, я бы посмотрела фильм по рассказу «Человек послушный» – на мой субъективный взгляд, это очень кинематографичное произведение, дающее и режиссеру, и сценаристам большой простор для воображения.
Это прекрасная книга (или это надо называть повестью, не знаю), и удивительно, что она не номинирована на прочие премии. Была, к примеру, философская премия имени Пятигорского. К тому же книга-повесть хороша ещё тем, что небольшого объёма — чуть больше двух листов.
Впрочем, рассказ Даниила Хармса «Власть» ещё меньше — в нём всего две страницы.
Что происходит у Хармса? Там беседуют Фаол и Мышин, примерно так:
«Фаол сказал: «Мы грешим и творим добро вслепую. Один стряпчий ехал на велосипеде и вдруг, доехав до Казанского Собора, исчез. Знает ли он, что дано было сотворить ему: добро или зло? Или такой случай: один артист купил себе шубу и якобы сотворил добро той старушке, которая, нуждаясь, продавала эту шубу, но зато другой старушке, а именно своей матери, которая жила у артиста и обыкновенно спала в прихожей, где артист вешал свою новую шубу, он сотворил по всей видимости зло, ибо от новой шубы столь невыносимо пахло каким-то формалином и нафталином, что старушка, мать того артиста, однажды не смогла проснуться и умерла. Или ещё так: один графолог надрызгался водкой и натворил такое, что тут, пожалуй, и сам полковник Дибич не разобрал бы, что хорошо, а что плохо. Грех от добра отличить очень трудно».
Мышин, задумавшись над словами Фаола, упал со стула.
— Хо-хо, — сказал он, лежа на полу, — че-че»[1].
Два героя, Бакин и Жмаков, то есть Жваков, попадают в разные локации, сперва на лекцию, потом внутрь какого-то военного симулятора (там меня вдохновила фраза «На той стороне пулемет Эм-Же (!) 34, калибр 7,92»), потом в больницу, потом снова на лекцию, где всё говорят:
«— Впрочем, в начале было слово, — сказал профессор, — которое возникло именно как орудие внушения. Центр речи, кстати, находится в тех же самых лобных долях. Слово, сказанное одним человеком, несло веление, которому другой не мог не повиноваться. Недаром «слушаться» означает «подчиняться». И эта функция внушения — суггестии — оставалась единственной функцией слова задолго до того, как слова приняли форму осмысленной речи. Не будучи осмысленными, они были реально похожи на некие заклинания — анторак бдык урбык урбудак будык гиба габ гиба габ! — Последние слова он выкрикнул в пространство и несколько раз подпрыгнул, а после того продолжал уже нормальным голосом. — В память этих времен осталось выражение «заклинаю тебя», хотя, разумеется, тогда не могло существовать ни слова «заклинаю», ни местоимения «ты» со всеми его склонениями. Только урбыдуг антогас салих алимат хак хак!
Потом Пакин и Ракукин, то есть Жмаков, то есть Жваков и Бакин убегают из больницы, тупо смотрят на непонятный пейзаж, а потом возвращаются в палату, где говорят о «сканировании мультиверсума на предмет какого-то события».
«— Бдык, — сказал Бакин.
— Сат сара би, — сказал Жваков».
Потом они садятся в капсулы, натягивают шлемы — и, в конце концов, как писал Хармс, «жизнь победила смерть неизвестным нам способом».
Читать это всё решительно невозможно, потому что вся эта картонная компания мельтешит перед глазами и быстро устаёшь. Зачем, зачем эти Фаолы бормочут свои скучные речи, кто их гонит? Непонятно.
У Хармса герой реагировал на слова учёного Фаола неоднозначно: «Шо-шо,— сказал Мышин, лежа на полу.— Хо-хо». «Сю-сю,— сказал Мышин, ворочаясь на полу». «Млям-млям,— сказал Мышин, прислушиваясь к словам Фаола,— шуп-шуп».
Но кончилось всё по-простому:
«— Хвать! — крикнул Мышин, вскакивая с пола. — Сгинь!
И Фаол рассыпался, как плохой сахар».
И да, тут повсеместный «пелевин» с его метафизическими разговорами о Тайнах Бытия, вернее, карикатура на эти разговоры. Но один Пелевин уже есть, и, гарцуя на своей лошади, кричит, что Боливар не снесёт двоих. Но я вовсе не пеняю автору примером осмысленного повествования, а просто пытаюсь понять, как работает такой метод описания действительности.
Но вот что мне кажется — у этой литературы есть свои, вполне новые горизонты. Потому что если она даже создана для себя, то всё равно сработает в качестве отдушины.
С чем мы и поздравляем автора.
[1] Хармс Д. Меня называют Капуцином: некоторые произведения Даниила Ивановича Хармса. — М.: МП «Каравенто», 1993. С. 330-332.
Это очень хороший рассказ, я сама притащила его в «Новый Мир», где он и был напечатан. Как мне кажется, он о том, что играя на коллективном чувстве вины и жертвенности, а также на том, что «что ты, лучше других, что ли?», можно делать с обществом и каждым отдельным человеком все, что угодно. Но рассказу, как мне кажется, трудно конкурировать с романами на одном поле. Или, опять же, нужно делать отдельную номинацию.
Бывает, что и вполне опытные авторы делают не слишком удачные и проходные вещи. Перед нами – именно такой случай. М. Гаёхо, вполне опытный литератор, создал текст, в котором будто бы нарочно собраны ляпсусы, характерные для типичного выбора писателем неправильного формата для выражения собственных идей. В результате в рассказе «Человек послушный» появились плоские, каике-то одномерные персонажи; переизбыток сведений о мире, не создающие его внятной картины; прямые декларации, которые, к сожалению, еще и не делают более ясной позицию автора. Мысль, что «люди – сволочи, и всегда были и будет сволочами», мягко говоря, не блещет новизной и оригинальностью. Еще и фантастический антураж, в котором развивается действие, также не выглядит чем-то необычным. Да, доведение до абсурда тенденций современности в стиле «грядет цифровой концлагерь» и «наступит китайский киберпанк». Да, явные аллюзии и чуть ли не прямые намеки на «Brave New World» Хаксли. Да, указания на популярную буддийщину и эверетовские параллельные миры. Что в этом нового, господа?
А еще удручает (надеюсь, случайная) апология построений известного «ловца» снежного человека и специалиста по западноевропейской истории Нового времени Б.Ф Поршнева. Нет, его занятия в комиссии по «реликтовому гоминоиду» я весьма одобряю и во всяких каптаров и алмасты тоже безусловно верю. Но вот только от этих занятий Б.Ф. Поршнев непонятно почему возомнил себя великим антропологом и принялся создавать настолько бредовые концепции эволюции человека, что их не вынесла даже дарвинолюбивая советская власть. Набор его книги об антропогенезе приказали рассыпать, и, возможно, это ускорило смерть Поршнева. Грустно и трагично, разумеется, но этот факт не делает научной и актуальной эволюционную философию профессора, устаревшую еще в прошлом веке. А вот автор «Человека послушного» преподносит эти построения чуть ли не как истину в последней инстанции.
А, может, М. Гаёхо хотел над ними лишь поиронизировать? Так ведь иронии не видно, и, право слово, тогда лучше было бы тогда найти другой повод для глума. А если же всё всерьез… Тогда дела еще хуже – в рамках пресловутого постмодернизма вполне можно выстраивать тексты на устаревших научных концепциях для литературной игры. Но здесь игры не видно, да и литературного «пространства» для нее маловато.
Возможно, автор изначально планировал более широкомасштабную и более внятную вещь. Но начал писать, надоело, хотел бросить, а потом решил из оставшегося текста быстро сварганить рассказ (благо, профессионализма для этого хватает).
Лауреата «Хьюго» (2012) и «Небьюла» (2011), роман «Среди других» можно сравнить с «Домом, в котором…» Мариам ПЕТРОСЯН (в 2017-м был переведен на английский и издан там с великолепной иллюстрацией на обложке). И возраст главных героев близок, и мироощущение на грани реального и нереального. И свой выстроенный мир, противостоящий Наружности.
Разве что у Джо УОЛТОН повествование камернее – от лица 15-летней девочки в виде ее дневника. Время действия четко локализовано: с 5 сентября 1979 года по 20 февраля 1980-го. Год назад случилось несчастье, в результате которого погибла ее сестра-близнец, а она сама охромела и теперь ходит, опираясь на трость. К тому же ее полусумасшедшую мать лишили родительских прав, и после пребывания в приюте суд передал девочку под опеку отцу, которого она не помнит. В итоге ее отправляют в школу-интернат. Она – из Уэльса и говорит с валлийским акцентом. Это, конечно, не петросяновский интернат, но ей тоже приходится непросто – слишком уж она отличается от остальных воспитанниц. И единственная ее отрада – книги. Это то, чем она живет, чем дышит, где чувствует себя свободной. Она поглощает научную фантастику большими глотками каждый день, каждый свободный час: Хайнлайн, Силверберг, Ле Гуин, Желязны, Браннер и многие многие другие. И по каждой книге высказывается хотя бы фразой. А чуть позже обнаруживает в городке рядом со школой клуб любителей фантастики, где встречает единомышленников. Или наколдовывает их.
Магия
лондонское издание 2012 года
АСТ издало книгу в рубрике «Мастера магического реализма». Девочку зовут Морвенна. Ее сестру звали Морганна. Они общались с фейри. Или им казалось, что общались. Морвенна продолжает их видеть и пытается говорить с ними. Что не просто. У фейри нет имен и нет существительных. Они редко бывают человекообразны. Чаще похожи на трухлявый пень или переплетенье веток. Возможно, назвав одного из них Глорфиндейл, она тем самым и придала ему мужской красивый облик.
У романа есть пролог от 1 мая 1975 года, когда две десятилетние сестры забрались на территорию пышущего ядовитым дымом паллетного завода, чтобы уничтожить его, и бросили в пруд для отходов два желтых лютика, которые дали им фейри. На следующий день появилась объявление о банкротстве завода, к которому, понятно, он двигался не один месяц. Так что не ясно: или сработало волшебство, изменив и прошлое, или это просто совпадение.
Так и с клубом любителей фантастики. 30 ноября Морвенна колдовала, чтобы найти свой карасс (термин из «Колыбели для кошки» Курта Воннегута), а 1 декабря в библиотеке ей сообщили о существовании клуба. Причем он работал и ранее, просто она про него не знала. И опять тот же вопрос: волшебство или совпадение?
Ландшафт
французское издание 2014 года
Все записи в дневнике о встречах с фейри тоже можно поставить под сомнение. Героиня не отошла от мощной психологической травмы. Причем шоковая наложилась на хроническую. Она считает свою мать ведьмой, пытавшуюся захватить мир. И они с сестрой в тот трагический день остановили ее в этой попытке. Надо полагать, что если органы опеки лишили мать прав – проблемы там есть. Так что Морвенна – классический ненадежный рассказчик. Возможно, она выстроила эту психологическую систему защиты, чтобы не провалиться в реальную посттравматическую бездну. И мы не знаем, где правда. И даже не знаем, кто она на самом деле – Морвенна или Морганна? Девочек в родной уэльской школе почти не различали и обеих звали Мо или Мор. В дневнике погибшая сестра упоминается как Мор. А в записи от 16 декабря, когда торжественно клянется себе не прибегать к магии ради себя, а только для защиты от зла, автор дневника называет себя полным именем – Морганна Рэйчел Фелпс Маркова (Маркова – фамилия отца, под которой она поступила в интернат).
Зародышем романа стал пост Джо УОЛТОН в живом журнале под
названием «Индустриальный ландшафт Эльфландии». Она описала уэльские пейзажи заросших травой и кустарником полуразрушенных руин старых (XIX века) заброшенных промышленных производств. Именно здесь – уже в романе -любят появляться фейри. А никак не во фрагментах доиндустриальных лесов, как пишет в своей рецензии Урсула Ле Гуин. Что и позволяет Мори (так она называет себя в дневнике) предположить:
— Местность формировала нас, растила нас, влияла на все. Мы считали, что живем в фэнтези, а на самом деле жили в научной фантастике. Мы воображали, что играем среди наследия, что оставили нам эльфы и великаны, присваивали владения волшебного народа. Я давала дорожкам-драмам названия из «Властелина колец», а на самом деле они были из «Хризалид».
Чуть ранее говорится, что засыпанные листвой тропы, прозванные «драмами», которыми любили в детстве передвигаться сестры и фейри, на самом деле — «трамы» — остатки узкоколейки, где когда-то ходили вагонетки с углем.
В истории фантастики уже есть пример, когда попытка написать географическую статью «Они остановили движение песка» о проекте по стабилизации дюн в штате Орегон привела ряд лет спустя к одному из лучших романов НФ.
Карасс
французское издание 2016 года
Ну и, наконец, то, ради чего я это все пишу: мой восторг, мое наслаждение от этого романа. Они вызваны не точными деталями школьных взаимоотношений Мори, не тонкой психологией ее взросления и не действительно нетривиальным воплощением идеи магии-не магии, а ностальгией по себе юному, пусть не 15-летнему, а 20-26-летнему. Я узнаю в Мори себя. Как Флобер в Эмме Бовари. Это было примерно то же время: конец 70-х – начало 80-х, когда в СССР массово начали появляться машинописные любительские переводы западной фантастики. Я глотал их с таким же восторгом и в таком же количестве, как Мори. Противостоял с торговцами Основания мощи дряхлеющей Империи и сидел пораженный: «Так, оказывается, это и есть тот самый Мул!». С принцем Корвиным с каждым романом возвращался к автомобильной катастрофе, с которой все началось, обнаруживая все новую и новую ее подоплеку. В 1984 году читал на одесском пляже «1984 год», забираясь в тень, но все равно обгорая и забывая про море. А клубы любителей фантастики, сначала в Вологде — «Инсома», потом в Омске – «Алькор», были моими карассами.
Эта книга – обо мне. И она действительно – не о школе и даже не о фейри, при всей остроумности придумки, а о восторге перед книгами, который может быть только в юности. Это ощущение безграничного счастья чтения автору удалось очень точно передать.
Когда прочитал роман, решил поначалу, что восприятие это мое – сугубо индивидуально, и вряд ли у кого другого так же совпадет на 100%. Разве что у тех фэнов из моего поколения, юность которых пришлась на период, когда после книжного голода случился взрыв публикаций фантастики — в основном самопальной, что совпало со взрывным ростом клубов любителей фантастики. В 1983-м я проехал по Поволжью, оставаясь ночевать у ребят из местных КЛФ, которых знал тогда только по переписке: в Саратове – у Ромы Арбитмана, в Волгограде – у Бори Завгороднего, а там в квартиру завалился Юра Флейшман, который плыл по Волге туристическим теплоходом и у него была всего пара часов – нас он тоже знал только по письмам…
Однако, как выяснилось, из интервью Джо УОЛТОН 2013 года еженедельнику «Остинские хроники» (The Austin Chronicle) такое ощущение было не только у меня:
— Одна из интересных вещей в восприятии «Среди других» заключается в том, что многие люди, как им кажется, имеют очень личную связь с этой книгой. Люди чувствуют, что она говорит с ними. Они подключаются к ней очень индивидуально. Во многих обзорах пишется: «Ну, мне это очень понравилось, но не знаю, понравится ли кому-нибудь еще». Это почти уничижительные слова. Думаю, это потому, что многие люди выросли в одиночестве, а их лучшими друзьями были книги. В романе сказано: «Если вы любите книги, книги отвечают вам любовью». Думаю, у многих был такой опыт, и гораздо в большем масштабе, чем я представляла, когда писала книгу. Во многом причина ее популярности в том, что это своего рода архетипическая вещь, которую я не осознавала.
Обложка
обложка польского издания
Джо УОЛТОН очень не нравится обложка первого издания «Среди других» на английском. И она права – розовая воздушная девочка кружится в танце на фоне замка, и из рукава у нее льется магический звездный дождь. Ужас какой-то! Полное непонимание смысла романа. Ведь роман, несмотря на наличие фейри, фэнтези не является. Вот такой парадокс. И речь даже не о достоверности или недостоверности рассказчика.
Автор рассматривает ситуацию с фэйри совсем с других позиций. Вот как об этом говорит в том же интервью «Остинским хроникам» Джо УОЛТОН:
— Научная фантастика придерживается точки зрения, что, какими бы ни были проблемы, их можно исправить, и она ценит рациональный и логичный подход. В то время как в фэнтези, как правило, на вещи гораздо больше влияет сила воли, умение работать с ней. В научной фантастике есть — не обязательно научное мировоззрение или инженерное мировоззрение, но идея о том, что если вы попытаетесь, вы можете изменить ситуацию. В фэнтези чаще всего вы уже рождены с навыками, вы особенный в этом отношении. А в научной фантастике вы попытаетесь исследовать и познавать мир. Мир будет увлекательным, и вы можете экспериментировать с этим, настраивать его. Она пытается экспериментировать с этим волшебным миром, в котором находится, научно-фантастическим способом. Несмотря на то, что она хорошо осведомлена и совершенно уверена в том, как работает магия, и в том, как там живут фейри. Она пытается разбираться, что они из себя представляют и как они сочетаются друг с другом. Это ее общий подход к миру, научно-фантастический подход. Научная фантастика говорит вам — не какая-то конкретная книга, а научная фантастика в целом: будущее будет большим и захватывающим и отличным от того, что вы думаете. Это одно из посланий, которые вы получаете, читая полтонны случайной научной фантастики, что она и делает в книге.
У Мори – рациональный ум. Хотел написать – мужской, но автор меня бы не поддержала. Как УОЛТОН сказала уже в другом интервью:
— Как правило, в книгах [о взрослении] женщины влюбляются, получают удовлетворение и достигают эмоционального совершеннолетия, в то время как мужчины достигают интеллектуального совершеннолетия. А это девушка-интеллектуал, достигшая совершеннолетия. Думаю, это одна из причин, почему людям роман нравится.
По мнению автора, обложка польского издания – лучшая из всех:
— На этой польской обложке есть девушка и трость. И она отвернулась. Она смотрит на странные огни в небе. Это больше похоже на научную фантастику — это действительно похоже на то, что я бы прочитала! Остальные обложки выглядят слишком девчачьими и слишком оранжевыми. Но польское издание абсолютно хорошее. Когда мой польский издатель прислал его мне, я смотрела на него и думала: «И на самом деле это почти могла быть я».
На втором месте, по ее мнению, — обложка второго французского издания 2016 года серии «Folio SF».
облако тэгов
