Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Я очень люблю Владимира Покровского, в данном случае, когда нужно писать о его тексте и тем более как-то оценивать его, это скорее мешает. Но вот попробую. Повесть «Фальшивый слон» построена на идее меняющихся (изменчивых, альтернативных) реальностей, где герой, в какую бы он ни попадал благодаря некоему загадочному устройству, так или иначе оказывается связан с определенными людьми и объектами. Сюжет напоминает рассказ того же автора «Жизнь Сурка или Привет от Рогатого», где герой каждый раз заново проживает одну и ту же жизнь, пока один-единственный фактор не меняет ее радикально и навсегда. Покровский в «Фальшивом слоне» явно наследует Шефнеру (интонация, стилистика, словотворчество), хотя, конечно, в силу изменившегося времени, гораздо жестче. Но, как мне кажется, «Фальшивый слон», несмотря на дату написания (2018), своим антуражем (взять хотя бы центральный артефакт — сумку на колесиках, набитую долларами), атмосферой и собственно литературной задачей остался в 90-х; будь эта повесть написана и опубликована, скажем, в 98-м, она бы точно так же порадовала читателя – и менять в ней ничего не пришлось бы. Я как читатель (а не как критик и прочее блаблабла), и сейчас порадовалась, а некоторые фрагменты прочла прямо-таки с наслаждением, так они плотно, хорошо и весело сработаны. Но в состязании с романами повесть как жанр априори проигрывает – или нужно вводить отдельную номинацию.
Евгений Лесин:
Добротная советская фантастика. Чистейший образец. Если бы была напечатана в СССР, вызвала бы фурор, как Стругацкие. Остроумная, но не в смысле, что юмористика, а в смысле идей, вещь. Не просто фантастические допущения или безумный сказочный водоворот превращений, а сознательно и подробно выстроенный мир. Который отличается от «нормального» совсем чуть-чуть, законов природы не нарушает, но – чудеса возможны и в нем.
Сюжет развивается спокойно, но поступательно. Такую вещь не надо читать целое мучительно лето, такую вещь можно прочесть за одну-две ночи.
Некоторые места меня порадовали особенно, но тут, простите, личное: «Я шел туда, бездумно напевая черт его знает откуда взявшееся когда-то двустишие «от Зацепы до Щипка нет автобуса пока», хотя на Щипке и, кажется, на Зацепе (тут сложно) никогда не был, да и живу по другую сторону Кольца, хотя, в общем, не так уж и далеко, Таганка, но там имелось в виду, что оттуда дотуда идти очень недалеко…» Я живу между Зацепой и Щипком, идти и впрямь недалеко, но транспорт между ними все-таки ходит. И не автобус, а самый настоящий трамвай, несколько маршрутов. До недавнего времени даже знаменитая Аннушка шла от Зацепской площади до Щипка. Сейчас, увы, Аннушку заставили идти на Пролетарку. Но я отвлекся.
Впрочем, не зря.
Роман не просто интересный, а такой, что можно иногда и отвлечься, можно (и нужно) читать его не как исключительно «сюжетную» прозу, а и как «просто» прозу. Где с автором не грех поспорить, но можно и задумчиво порой согласиться.
Екатерина Писарева:
Повесть Владимира Покровского «Фальшивый слон» приятно удивила. Поначалу я загрустила, прочитав название как нечто, намекающее на повесть Толстого, а подзаголовок «Переключения Константина Архаровского, рассказанные им самим» как оммаж Диккенсу и его Копперфилду – решила, что сейчас мне подадут что-то очень вымученно-литературное. Но как я люблю, когда мои ожидания не оправдываются! Оказалось, что «Фальшивый слон» – это очень хорошая и добротная фантастическая повесть о путешествиях героя по параллельным мирам.
Один из героев Покровского – Эдуард Мужчин – рассматривает мир как «бесконечный набор бесконечных наборов из застывших мгновений», между которыми он перемещается. Он «чайник» – человек, имеющий проблемы с психикой и мечтающий перевернуть представления о мироустройстве. Именно он является в редакцию к главному герою, журналисту Константину, от лица которого ведется повествование. Причем является не с пустыми руками, а с толстенной пачкой долларов (всего их шестьсот, но двадцатками и десятками). С этого-то все и начинается. Архаровский втягивается в большую игру.
Лихо закручивается сюжет: пачки долларов, украденные в казино, лысые братки из 90-х, брикеты наркотиков, перерезанная шея жены Катеньки, собор с иноземными изображениями животных, меняющаяся на глазах жизнь – и переключения, переключения, переключения. А во всем виноват таинственный усижел – усилитель желаний. Но желаний ли?
У повести Покровского есть все, чтобы стать в один ряд с распиаренными книгами, издающимися большими тиражами: отличный литературный язык, интересные герои, четкая структура текста. Автор не изобретает заново слона, но умело оживляет его. Получилась история о том, что от себя не убежишь, исправить ошибки сложно, а вернуть потерянное почти всегда невозможно. Даже если у вас есть волшебный переключатель.
Ирина Епифанова:
Как говорится, тёплый, ламповый текст. Сразу повеяло и Шефнером, и Стругацкими с их изобретателем Эдельвейсом Машкиным.
Главный герой повести Константин Архаровский работает научным редактором в полудохлом научно-популярном журнале. К нему, естественно, косяками ходят учёные-самозванцы и изобретатели-самоучки со своими бредовыми открытиями. Однажды приходит старичок по имени Эдуард Мужчин и утверждает, что он изобрёл так называемый «усижел», усилитель желаний. Вопреки названию, эта штуковина не то чтобы прямо исполняет желание — она переносит пожелавшего в тот из параллельных миров, где это желание может сбыться.
В силу череды странных обстоятельств Константин становится обладателем этого прибора. Скрываясь от преследующих его бандитов, он раз за разом жмёт на кнопочку прибора. И с каждым новым «переключением» количество странностей и несовпадений с исходным миром растёт (большой привет Желязны, где миры-отражения тем больше отличались от исходника-Амбера, чем дальше от него находились).
Текст кажется немного старомодным, то есть реалии описаны так, что легко можно представить, что действие происходит где-то в 90-х. Но это не мешает. Отличный язык, мягкий ненавязчивый юмор, в общем, очень приятная повесть.
Есть произведения, которые неожиданно будят здоровое чувство ностальгии. «Фальшивый слон» – именно из таких. Текст почему-то легко пробуждает воспоминания о советской фантастике семидесятых годов ХХ века. И это несмотря на то, что он внешне набит вполне современными антуражными элементами. Но, видимо, есть что-то неуловимое то ли в стиле автора, то ли в настроении, которое вызывает само чтение повести, что подобные ностальгические чувства и провоцирует.
А еще «Фальшивый слон», как и любая история, связанная с путешествиями по параллельным мирам, оставляет впечатление недосказанности. Это не проблема автора, это коренная проблема самого направления в НФ – читателю хочется узнать побольше подробностей о мирах, вроде бы таких же, как наш, но в чем-то от него отличных. И этих подробностей всегда не достает. И пусть это в данном произведении не главное, но от ауры «недораскрытия темы» автору не избавиться по определению.
Еще в повести бесят названия магически-фантастических предметов, вокруг использования которых завязана вся интрига повествования – «усижел», «убнавчел» и «огрмешкуп». А ведь автор пошел на подобное выбешивание читателя намеренно – главный герой прямо утверждает, что и его эти термины раздражают. Что это было: намеренное желание поиздеваться над читающими? Попытка заставить их испытывать постоянный дискомфорт от сбоев стиля, чтобы лучше следили за сюжетом? Или просто ироническая дань уважения старой советской НФ, вроде рассказа И. Эренбурга «Ускомчел»? Непонятно, но, впрочем, – интригующе.
А еще у повести есть мораль. Как и положено – в самом конце.
Естество же слонови таково есть. Аще падет, не может встати, не имать в колене млатея, но егда хощет спати, дубе ся вслонив, спит. Ловци же, видящее слоново естество, идут и подтрут и пилою мало, да пришед, вслонится слон, тогда же дуб падется, и начнет вопити, плачася. И слышав и, другый слон приидет помощи ему, и не могый возвести его, падется, и воскричита оба. И приидут 12, и ти не могут возвигнути лежащаго и паки вси возопиют. После же всех прииде малый слонок, и подверг то слон под лежащаго, и воздвигнет.
«Физиолог»
Это прекрасная книга хорошего автора, и она, безусловно, достойна какой-нибудь премии. Например, даже какой-нибудь премии Стругацких (почему бы её не дать за традиционную фантастику).
В чём там дело? Боязнь спойлеров я отметаю: разве вы перечитываете какую-нибудь повесть братьев Стругацких, потому что забыли, что делает жук в муравейнике? Или не знаете, обитаем ли остров? Нет. Так и здесь.
А дело тут в том, что к герою, который заведует в журнале отделом науки («Да я не жалуюсь — имею то, на что способен. Завидую ребятам из отдела информации, сочувствую отделу политики, подумываю о переходе к экономистам, но это нереализуемые иллюзии, потому что я ни экономики не знаю, ни связей в этой тусовке, что самое главное, не имею»), приходит сумасшедший изобретатель. Изобретатель утверждает, что он обнаружил аномалию теории вероятностей и, отправляясь от этого, построил аппарат усиления желаний. Суть работы прибора не в том, что он тут же исполняет желания, а в том, что он переносит владельца в параллельный мир, наиболее приближенный к желаемому. Одним словом, человек путешествует между мирами, как жучок между страницами книг в шкафу — только мгновенно. Миров тут счётное количество, поэтому желания выполняются не идеально, а новое место пребывания чем-то отличается от оригинального.
Не успевает герой поверить всему этому, как обнаруживаются ещё четыре фактора сюжета.
Это красавица-жена, лысый бандит, нож, бесповоротно убивающий человека во всех мирах одновременно и, наконец, сумка на колесиках, набитая деньгами. Тут надо сделать отступление, произнеся голосом Остапа Бендера, что в Черноморске в довоенное время человек с десятью тысячами считался миллионером. В сумке, доставшейся герою, навалена грудой разная валюта, включая рубли. Это деньги пачками в наброс, явно не в вакуумной упаковке. С учётом того, что там и рубли, примерно миллион долларов, что весит примерно десять кило, а герой ещё и довольно быстро бегает по улицам и лестницам с этой сумкой.
Я сделал это отступление, чтобы был лучше понятен образ обывательской мечты. Не так чтобы уж много — хорошая квартира в центре столицы, либо, как мечтает герой: «мне на жизнь хватит, да ещё и дочери останется». И то, и другое не выйдет.
И вот начинается беготня по параллельным мирам. Герой попадает в разные города и веси, там его жена то убита этим самым сакральным ножом, то замужем за другим (тут противоречие, но я не придираюсь). За героем бежит лысый бандит, зарезавший в самом начале несчастную женщину. Катится сумка на колесиках, блещет смертельная сталь. Нож внезапно оказывается во владении героя, как и Магическая Шляпа. В чем магия шляпы, я так и не понял, она как-то вывалилась из повествования. Тем более, герой стал почём зря резать персонажей. Зарезал зачем-то реинкарнацию изобретателя, убил тем же способом мужа своей параллельной жены, ещё кого-то. Лысого бандита, наконец. В общем, путь его устлан трупами и при этом скромный журналист приговаривает: «Дорогой читатель, никогда не убивайте людей, вот мой совет». Э-э, красаучик, да у тебя руки по локоть в крови, ты чо? Ты прям не завотделом науки в глянцевом журнале, а какой-то осатаневший Киса Воробьянинов, который, уже раздобыв сокровище, валит подельников и свидетелей! От тебя ли это слышать? Тебе ли притворяться скорбящим Дорианом Греем?
Наконец, в одном из параллельных миров герой обнаруживает жену, сходную с настоящей, только без дочери. О том, что дочь вывалилась из его жизни, как баба с возу, он не скорбит, прибор вместе со страшным ножом кладет в банковский сейф и отдает миллион новой жене на булавки. Занавес.
Но помилуйте, герой, что открывает двери во множество параллельных миров, описан в 2005 году Сергеем Лукьяненко. А проживание вариаций собственной жизни, известное нам бог знает с какого времени, и не то чтобы уж так плохо описано сотнями авторов. Правда, я скажу, что язык «Фальшивого слона» куда лучше новой фантастической литературы, не в том смысле, что «Слон» изложен языком Бунина, Набокова или Олеши, а в том, что это добротный язык советской фантастики семидесятых годов прошлого века (нет, редактуре и тут есть место: герой напрасно «успел состроить» «бюрократскую мину» — и проч., и проч.). Но это именно тот язык и тот стиль, что я помню ещё по сборникам «НФ» в мягких обложках. Это возвращение в мою юность. Туда же перемещает читателя юмористическая идея сокращённых названий наших макгаффинов — усилитель желаний зовётся «усижел», сумка на колесиках Огрмешкуп («Очень большой мешок с купюрами»), а сакральный нож убнавчел («убивающий навсегда человека»). Ну, натурально, я будто после школы читаю короткий рассказ на последней странице «Литературной газеты» или длинный — в сборнике «Молодой гвардии».
Дорогой читатель, верно, ты не помнишь, что был такой автомобиль «Москвич-412»? А он был, хотя этот московский автомобильный завод, впрочем, выпускал и другие модели. Но «Москвич-412» он делал очень долго, всю мою юность. Так вот этот роман — этот самый «Москвич» и есть, прочный, наново выкрашенный, находящийся в хороших руках такого, знаете, советского инженера на пенсии.
И да, тут очень мало повсеместного «пелевина» с его абсурдом, потому что «пелевин» находится в этом времени ещё за горизонтом событий. Он где-то там, в будущем, а, может, в другом измерении, гарцует там на своей лошади, кричит что-то непонятное. Но я вовсе не пеняю автору за это, мы братья по крови. Я лишь пытаюсь понять жизнеспособность советской фантастики сейчас.
И вот что мне кажется — у этой литературы есть своё, настоящее очарование. Скромное, быть может, как отцовский костюм, но прочное и немаркое. Ты пялишься на него, он пялится на вешалке в темноте дачного шкафа, пялятся все, и наворачивается слеза. Будущее этой литературы — это её прошлое. В возвращении — сила.
Цикл «Игрок» Александры Лисиной разделён на девять романов и чуть более томов, но бояться тут нечего. По существу, это одно произведение. Основная часть вышла единым духом в 2012-м году, чуть позже вступление и послесловие: «Игрок» 2013-го и «Шестой Знак» 2014-го. Скорее всего, сначала появилась общая идея, а после потребовалось ввести героя в мир и захотелось попрощаться (и зятя заодно воспитать). Сколько времени потрачено на написание цикла, мне не известно.
Основная часть – с «Фантома» по «Третью силу» – читаются легко и весело. Как в RPG по сети играешь: обучающая миссия, путь-дорога, вступление в гильдию и прокачка персонажа, выход на глобальную карту и захват флагов-территорий. Через вступление приходится продираться, и сложнее всего будет читателям мужского пола (из-за специфики образов и ассоциаций). Послесловие похоже на фильм, снятый с тремя актёрами в замкнутом помещении.
Стиль разговорный. Воспринимается так, словно не читаешь, а слушаешь историю в личном общении с автором. Почему бы и нет, если собеседник попался интересный? Лисина не скрывает того, что она женщина, не пытается вести себя по-мужски и не стремится прижать «этих мужиков» к ногтю. Она хитро прищурится и выдаст такое, что застесняется уже мужчина – а после хлопнет его по плечу и заставит искренне рассмеяться.
Действия и перемещения даны в форме пересказа. Будто игру поставили на паузу и принялись делиться впечатлениями от ситуации и проговаривать пути выхода из неё. Динамику сюжета это не убивает потому, что «Игрок» объединяет RPG не с Action, а с текстовыми приключениями и квестами. Здесь важно не «закликать», а рассказать и объяснить. Отсюда же и множество пространных описаний.
Мир сериала реалистичным не выглядит. Даны только круг общения героя и заоблачные выси стратегической карты. Условное магическое Средневековье. Основное население – люди, есть местные варианты эльфов и оборотней, монструозная нежить, Тёмный Властелин, боги, а также единичные проявления других, столь же знакомых по фэнтези рас и классов. Изюминка в том, что мир географически поделён на сектора, обладающие собственной личностью и требующие наличия хранителя, представителя и посредника – Ишты.
Герой – попаданка с современной Земли. Не слишком юная кобылица, которой легче куролесить с парнями и прыгать с парашютом, чем вышивать крестиком и сидеть в офисе. Пацанка под метр восемьдесят, но с определённо женскими формами. Готова помочь всем и каждому, когда получает зеркальный ответ, а не потребительское отношение. За «ты же женщина» бьёт морду и лезет к чёрту на рога доказывать, что ничуть не слабее мужчин. При этом любовь к котикам и принцам никто не отменял.
Любовная линия присутствует. Одна и растянутая на все тома цикла. Существует по большей части лишь в страданиях героини по поводу того, что избранник ведёт себя не так и вообще её не понимает. Сама гордая валькирия при виде принца делает огромные глаза и едва выдавливает из себя слово-другое, причём чаще всего нечто загадочное, символичное и аллегоричное. После горько рыдает, рычит на утешителей и кидается сапогами. Кончается всё свадьбой.
Основную тема цикла я бы определил как гендерное самоопределение современной женщины. Феминизм нахлынул девятым валом и отступил, мода на него осталась – а понимание ушло. Снова появляется Фантагиро в чёрном доспехе и маске, ловко размахивающая мечом, но не способная достичь личного счастья. Любить всё так же хочется – но нельзя, не принято, и научить уже некому. Общество побеждено, маме некогда, бабушка умерла. Что делать деве с собственной природой, неизвестно.
На помощь приходит «сказкотерапия». Если женщина воспитана так, что уже не способна стать ни женой, ни матерью – дайте ей на руки котика, пёсика и братьев. Таких, чтобы зависели от неё целиком и полностью. Сильных, умных, красивых, талантливых, самых лучших – но заколдованных. Вот чтобы без неё прямо поумирали в муках и корчах. Вместе со всем миром в придачу. Пусть в глаза ей посмотрят, отвернутся и ничего не просят. Сердце-то не камень, и природа возьмёт своё (если случай не запущенный). Всего-то и делов, что кладбищенскую крапиву нарвать и рубашки пошить. Инквизиция перетерпит, принц поймёт.
Что удивительно, помимо приключений и любви есть в цикле ещё и третий план. Его с некоторой натяжкой можно назвать философским. Внешне выражается вставными сценами диалогов между богами света и тьмы по поводу происходящего. Обычные «шахматы» и дуализм. Внутренне – через схему возмущение-отказ-борьба-принятие, по которой героиня отрабатывает любое ниспосланное ей свыше предложение. То, что ситуации накидывает ей всё-таки автор, а не боги, косвенно подтверждает моё предположение о «сказкотерапии» для дам.
Определить аудиторию «Игрока» чисто женской не получится, записать в «унисекс» язык не поворачивается. Без указания авторства понятно, что писала женщина. Темы, проблемы и реакции тоже далеко не мужские. В чём секрет притягательности для противоположного пола? Вероятно, сыграли общий позитивный настрой и самоирония, отсутствие зацикленности на себе любимой и ковыряния душевных ран. Там, где отождествить себя с героиней и даже сопереживать ей не удастся, мужчине будет интересно продолжить чтение в качестве стороннего наблюдателя. Женщина-то приятная – почему бы и не посмотреть, раз показывают.
Итак, ваш покорный прочел внесерийный том Самой Страшной Книги. Больших впечатлений о нём нет. Прежде всего потому, что постоянные авторы серии доказали свой статус крепких рассказчиков, которые всегда пишут «на уровне» и просто не могут по-другому. К тому же, некоторые рассказы я слышал до чтения в исполнении декламаторов и вряд ли мог им удивиться при прочтении. Но об этом ранее говорилось на авторской странице. Кстати, дальнейший текст — компиляция отдельных отзывов, публиковавшихся на ней. В качестве же предварительного вывода хочу сказать одно: до знакомства со сборником ожидались хорошие тексты — и они здесь есть, ни много, ни мало.
Прежде всего, отмечу тройку наиболее сильных рассказов. Первым оказалась "Виртуальная машина" Г. Шендерова. История понравилась мне своей технической простотой. Здесь всё на месте и нет лишнего перегруза (которым грешил «Дом Уродов»). Конструкция верна, как топор: она рубит, пришибает читателя к сюжету, не даёт от него оторваться, чем выполняет свою главную задачу. Так что, с момента, когда я читал Германа в последний раз, не могу не отметить рост качества. Видно, что за более чем год поменялись не только стиль и техника раскрытия сюжета, а сам подход к созданию рассказа. Те, кто пишут, заметят разницу. Скрытые линии вплетены в сюжет верно, срабатывают они там и тогда, где и когда нужно (эффект близнецов).
Также мне понравилось, что тематика "Виртуальной машины" замешана на философии. Рассказ о Ноосфере, который я читал в последний раз, принадлежит перу коллеги А. Сенникова, где тоже описываются ужас и деградация человека, столкнувшегося с запредельной Плоскостью Бытия. Думаю, приблизившиеся к Ней люди испытывают подобные эмоции, и в истории Германа они переданы наглядно. Так что, за реалистичность ставлю второй плюс. И третий, общий — за атмосферу. При чтении правда было жутко.
Следом, ноздря в ноздрю, идут «Сутки через двое» А. Матюхина, которые тоже сложно критиковать. Вроде бы глаз ищет огрехов, но их нет. Конкретно в этом рассказе нравится, как автор интерпретирует реальность, стоящую за границей привычного жизненного опыта. Контролёр, каждый день проходящий мимо нас по десятку раз — реален и говорит однотипными фразами. Слыша их каждый день, мы не задумываемся о том, что находится в голове у говорящего. Укладываются ли его мотивы относительно нас в простую обязанность взять деньги за проезд. Или его цель другая, а «предъявите билет» — только для отвода глаз? Александр написал как раз о том, чего мы, возможно, не замечаем. Но проверить это нельзя, отчего вдвойне жутко. А учитывая, что сюжет разворачивается в бытовой, привычной каждому ситуации, так вообще страшновато. Поэтому внимательно смотрите в глаза кондуктора, прежде чем брать билет из его рук.
«Варина вера» Дмитрия Тихонова написана не менее мастеровито, но более жутко. Мои постоянные читатели знают, что автор этих строк питает большую любовь к языческой нежити. Так что, тематика рассказа не могла меня разочаровать. Я могу назвать историю большой бочкой с медом, ложка дегтя в которой – не раскрытые образы подруг. Они представлены как обычные характеры, чего маловато для серьёзного рассказчика. Но это, нужно признать, — мелочь, потому что 90% рассказа по праву заслуживают считаться качественными.
Не менее напряжённой, особенно при прослушивании истории в аудио, оказалась «Шуга» Д. Костюкевича. Текст приковывает к себе на первых же абзацах. Это происходит благодаря технике повествования, которая не рассказывает, но показывает события. Из-за чего рассказ напоминает фильм, а в процессе чтения не покидает ощущение, что мы находимся перед экраном. Подобный эффект известен писателям, использующим в своих работах кино-приёмы. Автор, судя по некоторым деталям, с кино действительно знаком. Именно поэтому его герой не «ушёл под лёд», а «уходит под лёд», не «увидел что-то странное под его корой», а «видит сейчас». Такое повествование заостряет внимание читателя на текущей ситуации, накаляет короткий момент – и держит, не отпуская.
Так что, не поверить в существующую жуть под водой нельзя. Особенно, учитывая то, что герой не встречается с монстрами, но борется с личной паникой, чтобы страх не захлестнул его вместе с водой. Её же вокруг — Толща. В ней дают о себе знать одиночество подо льдом, оторванность от суши, страх оказаться брошенным: всё, что давит, гнетёт при погружении любого — даже опытных ныряльщиков и, тем более, читателей, которые однозначно будут читать рассказ, не отрываясь от жутких «кино-кадров» в тексте. Тем, кому интересна борьба одинокого человека с Природой, однозначно нужно прочесть «Шугу». Дабы, как минимум, не повторять ошибок аквалангиста — холодная вода их не прощает.
В целом, не могу сказать, что история чем-то меня удивила. Её качество выдержано на неплохом уровне, к которому, думаю, привыкли постоянные читатели Дмитрия.
Аналогичная ситуация с «Вдоль села Кукуева» Е. Щетининой. Её рассказы я давно привык читать, не ища в них ошибок, а получая удовольствие. Глаза на этом рассказе отдыхают. Но, к сожалению, в них бросается один минус – это прием, благодаря которому автор решила быстро очертить обстоятельства и декорации, где развиваются эпизоды. Частые повторения типа « такое-то место, столько-то часов, такой-то километр » режут полотно текста, мешая воспринимать его цельным. Что выводит читателя из погруженности в историю, которая вызывала бы больше эмоций, если бы была подана как единое действие, а не нарезка из ситуаций, произошедших в разное время. Без акцентов на его смене и так понятно, что сюжет не стоит на месте.
В качестве альтернативы, ход времени можно было бы раскрыть через образ поездных часов и эмоциональной привязки каждого героя к ним. Когда, при взгляде героев на циферблат, для одного из них время движется быстро, а для другого – медленно. Это бы показало разнообразие, с которым герои воспринимают мир — и катастрофа от их общей гибели ощущалась бы сильнее. Благодаря чему можно было бы укрепить чувство вовлечённости в историю, не нарушив единство текста. Но имеем то, что есть. И, кстати, этот минус — один. Остального не обнаружил: как уже говорил, навык рассказчика у автора хорош.
А вот «Многоколенчатый» А. Титовой по-настоящему может испугать лишь взрослых ценителей жанра. Страх при прочтении почувствовать сложно, потому что он не внушается, а только констатируется как эмоция героя. «Ужас» истории основывается сугубо на понимании того, что происходит нечто страшное. Оно возможно, лишь если читатель сам на себе испытал ужас подобной жизни. Признак ли это качественной истории в жанре horror ? Я так не считаю. Прежде всего потому, что задача автора – испугать читателя, даже если тот не может отождествить сюжет со своим опытом, понимая его одним лишь умом. Допустим, дело не в страхе, а в желании понять, что происходит — то есть, в банальном интересе. Конечно, местная аудитория знает, что в мрачном направлении ваш покорный не ищет страшных историй, отдавая предпочтение интересным. Но вопрос, может ли эта история заинтересовать (!) настолько, что от нее нельзя было бы оторваться, здесь тоже открыт. Может быть, дело в динамике. Или недостаточно передана боль героини. Последняя, кстати, объяснена. Но «объяснить» – не значит «достоверно передать». Видишь, но не чувствуешь. Получается, в рассказе есть все составляющие хорошей истории, которые раскрыты наполовину. Только они не доведены до конца.
А вот монстр получился оригинальный. И, главное, интересный – потому, что не знаешь, реален ли он.
Похожая ситуация у «Трех правил Сорок сорок» Р. Газизова, где сложно понять, где метафора, а где – реальность. Дело в игре слов, умелом жонглировании их значениями, которое рушит границы восприятия привычных читателю вещей и ставит рассказ на грань гротеска. По сути, рассказ Газизова – это сюрреализм, ломающий привычные формы изображения действительности для того, чтобы показать их обратную сторону. Или обратная сторона жизни одинокого человечка как непрекращающаяся цепь его психологических травм: жестоких, друг друга порождающих и углубляющих предыдущие. Рассказ о душевных ранах, объясняющихся простым языком. Возможно, писал ювелир. Точнее смогу рассказать о стиле «Трёх правил Сорок сорок» если прочту другие рассказы автора.
Более однозначно обстоит дело с «Секретарем» В. Чубукова, который успешно играет на религиозной символике. Борьба с демонами, их изображение, поданное в форме православной мистики – действенные способы найти отклик у читателя яркими, подсознательно близкими ему образами. Вдова, не знающая покоя на том свете? Бес, обманувший молящегося монаха? Просто и знакомо. Но в тщательно подобранном соотношении привычные для читателя элементы вызывают у него шквал ассоциаций – образы становятся яркими и врезаются в память.
Мне нравится, что в последнее время среди русских авторов horror-а укрепляется качество историй, замешанных на православной символике. Темная сторона этой конфессии – особая находка для изучающих христианскую демонологию. Прямые цитаты в тексте из трудов монахов это лишний раз подтверждают.
Однако, при всей сложности темы, мне не понятен конец рассказа. Конкретно, его форма. Владимир передал события после контакта с нечистью не сюжетно (на действии), а в форме простого изложения событий («случилось то-то и то-то »). Из-за чего финал скатился в пересказ и значительно «просел». Но, учитывая что я узнал из публичного разговора с автором, такая подача целесообразна: на деле она выигрывает у альтернативных концовок. В любом случае, отличный от печатного вариант вы можете прослушать на канале Den Blues and Cupidon. Но финал — финалом, а рассказ заслуживает внимания уже за одно только мастерское раскрытие православной мистики: знаю, о чем говорю.
А вот «Пробуждение» Б. Гонтаря я вообще не понял. Может быть, отупел и не вижу некоторых деталей, но предыдущие рассказы этого автора мне казались более проработанными. Конечно, здесь по-прежнему чувствуется уверенная рука. Однако невозможно разглядеть природу Зла, сводящего с ума людей в горах. Для примера, советую автору прочесть «Стрекот» Ю. Лантана. Он ярко передал безумие, которым природа одаривает пришедших в ее владения гостей. В рассказе хоть и не горы, а лес, сути это не меняет: раскрытие Высшей Силы показано нагляднее — чего не могу сказать о «Пробуждении». Так что, о нём у вашего покорного смешанные впечатления: показанному безумию не хватает правдоподобности.
Если же вам нужна правдоподобность, то читать сборник нужно с рассказа «Младенец Сидоров» М. Тихомирова. История далась мне тяжеловато из-за длинных предложений, убивающих ритм. Но вижу, что писал профессионал. Дело в механике. Обычно авторы, для создания эффекта погружения в историю, используют все чувства человеческого восприятия. Буквально: вкус, зрение, звуки и запахи. Здесь же через одно описание запаха читатель знакомится с историей здания, где происходит действие (1), с текущей жизнью городка (2) и с биографией героя (3). Затем тот же трюк Максим проделывает через визуальную картинку, раскрывая много информации через один зрительный образ. То есть, одна деталь выполняет функцию многомерной за счёт «расширения» контекста, в котором появляется — это почерк уверенной руки.
Мне, как автору, приятно читать такой текст. В частности, понравилось следить за живыми диалогами. Но не (!) понравился резкий обрыв рассказа в крайней (не говорю «последней») сцене. Подобный финт ослабляет накал страстей, превращая претенциозное произведение в хоть яркую и живую, но короткую зарисовку из жизни служащих морга. Только зарисовки здесь мало — нужен финал.
Такие же проблемы с финалом у «Дел семейных» О. Ветловской и «Фантомов» Д. Лазарева. На первый взгляд, рассказ Оксаны – это ровная, не провисающая история. Но что было дальше? Думаю, финал стоит расширить, показав логичное завершение, в котором до конца раскроются герои. Какой мотив был у дядьки главного героя? Хотел жить в родном доме, терпя мертвого братика под боком? Странный мотив, даже жертвенный. Не видно причины поступка, а хотелось бы. В остальном – неплохо. Но послевкусие смазано из-за финала, который, как я сказал, не расставляет точки над «и». «Фантомы» же Дмитрия запомнились мне счастливым финалом, редко встречающимся в хорроре. Но его форму не могу назвать оригинальной. Просто все разрешилось – и все? Где неожиданные ходы, преодоление героями самих себя, той же перемены в характерах? Сыровато.
Таким же сырым считаю «Вешки» Ю. Погуляя. Они тематически родственны рассказам автора о Северо-Западе и, на мой взгляд, отличаются от других его историй. Я читал все работы из одноимённого сборника, в котором оживают твари из лесов, гор, озёр и болот. Признаться, оживают ярко, так что врезаются в память — особенно в голову вашего покорного, ибо, как вы знаете, он питает нездоровый интерес к хтонической нечисти. К сожалению, «Вешки» такого интереса у меня не вызывают. В отличие от других рассказов Юрия, в этом слабо очерчен конфликт. Как следствие, герои не раскрываются: мы не видим ни мотивации, ни страхов, ни желаний. А ведь они так ёмко были очерчены в рассказе «В глазах монаха» из того же сборника. Здесь же нельзя разобраться даже в человеческих типажах: они не преодолевают себя и, что важно, Природу, с которой столкнулись — то есть, конфликта нет как в образах, так и в сюжете.
Образ твари тоже очерчен слабо. Мы не знаем, как она выглядит и не понимаем, откуда появилась. О характере существа-из-гор стоит лишь гадать. Такая загадка интересна, если достаточно времени смаковать ей, разгадывая в ходе повествования. Но времени на это у читателя нет: тварь из гор появляется быстро. Чтобы так же быстро погибнуть от руки человека. Притом, что она умна настолько, что успешно заманивает двуногих гостей в ловушку — хотя легко подставляется под удар. Парадокс? Нет, это логическая оплошность, которую в рассказах Юрия я раньше не замечал. Так что, это не тот случай, когда уместно высказывать окончательное мнение.
В итоге, сборник не выделяется от предыдущих: общее качество сохранилось. Из открытий могу называть только «Секретаря» В. Чубукова и «Виртуальную машину» Г. Шендерова. Этих авторов я читал и раньше, так что уровнем мастерства удивлён не был. Но вот тематика, над которой оба поработали, доставила неподдельное удовольствие. Темная сторона Бытия, смотрящая на нас сквозь монитор и, особенно, страшный, обволакивающий мрак православной мистики — это ли не золотая жила для пишущих в жанре? Стоит задуматься.
Беда с политизированной фантастикой. Не с политической, здесь-то вполне возможно появление настоящих шедевров, вроде «1984» Д. Оруэлла или «Семи дней в мае» Ф. Нибела и Ч. Бэйли. Нет, проблема с литературой, где в качестве главной сюжетной посылки лежит не политическое, а вполне фантастическое или мистическое предположение, но автор, вместо того, чтобы спокойно развивать этот посыл, для чего-то набивает текст якобы актуальными высказываниями на «злобу дня» и сиюминутными подробностями.
Обычно это приводит к тому, что уже через пару лет читать такую книгу без обстоятельного комментария невозможно. А поскольку никто такой комментарий составлять не будет, то текст становится невозможно читать. В принципе.
Вот именно такая «история с заполитизированностью» и произошла с повестью «Средняя Эдда». В основе ее сюжета лежит старая и избитая концепция скрытого влияния на сознание людей при помощи вроде бы безобидных штуковин. Делают в НФ это обычно рептилоиды, масоны, недобитые нацисты, правящий режим, агентура ЦРУ (нужное подчеркнуть) для одним их понятных (часто – очень тупых) и таинственных целей. И результатом этих игр, конечно же, становится конец света, ибо «он близок». Идея, мягко говоря, не новая, а, будучи закрученной в «словесную обертку» из стремительно протухающей «политоты», еще и вызывающая раздражение.
Еще одной бедой «Средней Эдды» оказывается стиль автора. Не понимаю, как это у Д. Захарова получается, однако постоянно возникает впечатление, что его текст написан бешеной скороговоркой и будто задыхается от собственного темпа. Это, кончено, тоже в какой-то степени «мастерство», но только читать от этого книгу становится просто мучительно.
Крайне неудачное произведение – и по замыслу, и по исполнению.
Я собиралась отделаться фразой, мол, я уже достаточно написала про «Среднюю Эдду», скажу только, что…, но сейчас мне кажется, что будет уместнее все-таки привести что именно я про нее писала – см. колонку в «Новом мире» № 2, 2000. Потому, кто читал колонку, не читайте дальше. А кто не читал, конечно, читайте. Вот это фрагмент.
«Среднюю Эдду» Дмитрия Захарова, пожалуй, что уже можно назвать и нашумевшей. Автор, начинавший с текстов, где реальность возгонялась до степени притчи (тот же «Репродуктор») здесь показал себя, несмотря на фантдопущение, жестким реалистом. Уже хотя бы потому, что действие происходит здесь в послелужковской Москве. Лужкова герои называют Лужковым, ныне действующих политиков по понятным причинам предпочитают – вернее, автор предпочитает – не называть вообще. Хотя политические расклады и вся сопутствующая им подковерная борьба описаны с убедительностью, поневоле заставляющей задуматься об информированности автора – или о его проницательности. Чего только стоит эпизод с публичным слушанием на предмет постройки рокады в Новой Москве, которая должна дать политический капитал пропихиваемому в Думу полуживому старцу – слушанием с подставными слушателями: наемной бригадой с расписанными заранее ролями (студенты, рабочие, два военных, два скандалиста, и даже «падающая тетка», в нужные минуты хлопающаяся в обморок и тем переключающая на себя внимание собравшихся). При всех сюрреализме, сарказме, сатире и прочая на букву «с», эпизод этот воспринимается как вполне достоверный. А то мы не видели такого или по крайней мере не слышали о таком. Ситуация, когда спектакль, фальшивка, подмена реальности оказывается самой реальностью, поскольку эту реальность формирует и моделирует для нас не новость; фантасты гоняют ее в хвост и в гриву давным-давно (стоит вспомнить оптимистическую «Двойную звезду» Роберта Хайнлайна), но для нас-то с вами ничего фантастического в ней нет.
Фантастическое тут в другом – недаром кто-то из рецензентов стыдливо назвал декорации романа «альтернативной Россией». Ну ладно, пусть альтернативной.
Итак, есть некий НИИ «Центр исследования легитимности политического процесса» — в просторечии «Конюшня», на деле занимающийся формированием общественного мнения по заказу всяких там аффилированных с властью лиц или групп лиц, причем делающих это не то, чтобы с особым цинизмом, а как бы уже безоценочно – надо так надо. Иногда вполне по-оруэлловски, в духе его министерства Правды; скажем, чтобы скомпрометировать нужного человека, верстается статья с компроматом на него (или как бы с разоблачением компромата на него) как бы десятилетней давности в каком-то хилом районном издании, а потом путем кросс-цитирований и прикормленных блогеров выводится в топ Яндекса – в политической журналистике такой метод называется методом гнилой селедки, известный прием. То ли он украл, то ли у него украли. То ли и правда в детстве щенкам головы резал, то ли врут, но душок остается.
Так вот параллельно с обустройством слушаний по поводу рокады и еще двумя-тремя заказами, «Конюшня» пытается установить личность некоего Хиропрактика, «русского Бэнкси», украшающего незаконными фигурными композициями стены московских построек. Что характерно, высокие особы, изображенные на этих муралах, вскоре имеют обыкновение погибать загадочной смертью от всяких, вроде бы естественных, причин. К тому же муралы украшаются чем-то вроде часов судного дня – и стрелка постепенно подползает к двенадцати. К Рагнареку.
Тут мы сразу сталкиваемся с несколькими, на первый взгляд, парадоксальными явлениями. Во-первых все, работающие в «Конюшне» — вплоть до высокого начальства – диссиденты. Главный герой, тезка автора – Дмитрий – бывший красноярский журналист, выгнанный отовсюду с волчьим билетом за участие в протесте против хищнической эксплуатации городской среды, против комбинатов, загрязняющих небо и землю (понятие «режим черного неба» применительно к Красноярску, кстати, автором не выдумано), и в конце концов осевший в столице и прибившийся к властным структурам, потому что нигде больше не берут, а тут взяли. Теперь он — Дима Борисов, эксперт «Конюшни» по борьбе с современным искусством, по стенам кабинета у которого висят плакаты «запрещенной в России организации» Культурное сопротивление (кажется, выдуманной автором), за которые «и срок можно схлопотать». Его коллега Саша Овечкин – бывший активист из сибирских сепаров, теперь «пишет на них аналитички». Начальник их, пушкинский тезка Александр Сергеевич, АС, ас (не который асс, а который из войны асов и ванов), презирающий своих заказчиков, каждый раз уводит их от края пропасти, предлагая несколько скорректировать решения для их лучшего освещения – ну, например, не применять на двадцатиградусном морозе водометы для разгона демонстрантов.
Кстати, если примеривать на героев маски «Старшей Эдды», то Дмитрий, вероятно, Локи, жена его Настя – великанша-мстительница (она же, как мы потом увидим, Норна), дочь их Ольга (Хельга), и есть Хёль, владыка подземного царства — недаром она раскрасила себе как-то рожицу в красно-синие половинки. И хотя ни волка-Фенрира, ни мирового змея Ермунганда в детях у них не водится, соответствующие татуировки у Насти имеются и выпущенный ею на волю метафизический Фенрир в конце концов пожрет Луну и Солнце (спойлер! спойлер!). Так вот, двурушник Локи, он же наш герой Дмитрий, этот засланец в штаб врага, задается вопросом – а что бы было со Штирлицем, победи (невозможная, невероятная ситуация, но вот такой он циник, этот Локи) фашисты:
«Застрелил бы Гиммлера на совещании? Стал бы в свободное от работы время пускать поезда под откос? Сделал бы вид, что он в самом деле Макс Отто фон Штирлиц и продолжил бы карьеру в Рейхсканцелярии? Или свихнулся и слал депеши в несуществующий центр?
Мне почему-то кажется, что он все так же ходил бы на работу, давал ценные советы Шелленбергу и получал усиленный офицерский паек. Это такая кожа, которую не сбросишь, как ни извивайся. И дело даже не в том, что это самый выгодный сценарий, и что-то внутри тебя постоянно подсказывает: здесь дальше не надо, остановись; не возражай этому идиоту, это ничего не изменит; спокойнее, время еще не пришло…»
(Мне как-то предпочтительнее думать, что советский разведчик Максим Исаев в этом случае просто застрелился бы из именного пистолета, но кто его знает, Штирлица).
Вот эта вот странная раздвоенность, эта шизофрения и является, по Захарову, самым ярким симптомом нашей новейшей истории; каждый по отдельности неплохой мужик и все понимает… Нет никакого зловещего плана, никакого темного царства, есть совокупный вектор разнонаправленных воль и желаний отдельных людей, есть фейковая реальность, которая становится реальностью настоящей уже потому, что другой реальности у нас для вас нет.
Вопрос, кстати, вполне гамлетовский. Мол, что благородней духом – покоряться, иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством… Гамлет-то предпочел сыграть в Локи, по дядиным правилам, интриговать, закосив под психа и тем самым как бы легитимизировав свое нахождение во враждебном стане. Проблема в том, что поднаторевший в аппаратных играх дядя его переиграл.
Штирлица, напомню, в День Победы, в день торжества жестоко избивает советский солдат-мальчишка, еще бы, такого противного фашиста как не избить («Приказано выжить»). Позже, арестованный сотрудниками МГБ он попадает в советскую тюрьму («Отчаяние») а жену его и сына расстреливают по распоряжению Сталина. Выходит он на свободу только после смерти Берии. То есть, куда ни кинь, всюду клин.
Жена нашего героя предпочитает ополчиться на море смут и погибнуть. Герой – избрать стратегию Штирлица, надеясь, что будет куда вернуться.
Возвращаться, впрочем, всегда некуда.
К тому же у сильных мира сего на загадочного Хиропрактика свои виды – кто-то, уверенный, что Хиропрактика контролируют те, кому надо, хочет попасть в картинку за любые деньги – только чтобы его имя (его лицо) появилось в ряду других, важных, имен (лиц). Важная чиновница, напротив, хочет, чтобы в мурал врисовали ее врага – тем самым по крайней мере подпортив ему нервы. А там, как знать, может и впрямь мистика какая… А если не мистика – если это игра одной из башен против другой, люди умирают от неестественных, но вполне земных причин, а это так – для отвода глаз? Как знать?
К тому же возможны варианты. Скажем, та самая чиновница, желающая прикончить врага, и никак не соглашающаяся пойти навстречу своим же коллегам, прокручивающим одно важное и выгодное для всех дело, кроме как на этом условии, условии «вписки» врага в мурал — уж они-то, кураторы всего креативного, наверняка имеют выход на загадочного художника… А что остается этим самым кураторам, которым край как необходима поддержка этой самой чиновницы? Нанять кого-то из оппозиционных граффитистов и рисовать специально для нее такой же мурал, только как бы слегка поддельный (если граффити может быть поддельным) – чтобы предъявить ей фотографию выполненного заказа? А вообще, кто и зачем на самом деле рисует эти граффити? В какую игру на самом деле играют асы и ваны? Ну ладно, Локи, но ведь есть еще, как под конец выяснится, и Один.
Как результат, реальность двоится, троится, личность художника размывается, а тут еще загадочные «цензоры», энтузиасты, борющиеся с настенной живописью, не без благосклонного поощрения сверху. И противостояние башен. И, да, волшебная сила искусства (с) в конце концов. И все это подталкивает, подталкивает судьбы мира к Рагнареку… По крайней мере в одной, отдельно взятой стране. Иными словами, перед нами «даже не <…> сбой в матрице, а <…> более глубокий надлом реальности: черная дыра в фейковой вселенной внутри ее же декорации».
Ну и уже в завершение и вне цитации добавлю, что запечатывать роман рагнареком – наверное не самое удачное решение, с другой стороны – а как еще-то выкрутиться?
Ирина Епифанова:
Почитав характеристики, данные книге Галиной Юзефович и Шамилем Идиатуллиным на обложке, ознакомившись с сугубо положительными отзывами читателей на «Лабиринте», я подумала, что, наверное, я в данном случае не очень с критиками и не очень с народом. Или я просто не фанат политической фантастики.
Пожалуй, для меня фантастика — это скорее что-то прогностическое-футуристическое. А со злободневно-политическим произведением не очень понятно, в чём цимес описывать стремительно устаревающие реалии. Устаревающие уже фактически в момент написания.
В итоге роман, который все совсем недавно хвалили за современность и актуальность, уже сейчас кажется архаикой. Особой новизны идей я здесь тоже не усмотрела, всё это уже где-то было. Древние боги среди нас — было сто раз, большой привет Гейману. Смертоносное граффити — например, в рассказе Олега Кожина «Граффити», выходившем в сборнике «Тёмная сторона Сети» в 2015 году. Некие Они, которые, оставаясь в тени, вершат судьбами простых обывателей — об этом произведений и вовсе без счёта.
Что касается персонажей — вся работающая на Олдина массовка совершенно безликая. Слава, Саша, Георгий и даже главный герой Дима — с трудом отличимы друг от друга, хотя, возможно, это так и задумывалось, ведь, с другой стороны, боссы — Олдин, Надир — куда более яркие…
И всё же при всех сомнениях я ставлю высокую оценку — за короткую и не слишком правдоподобную, но очень красивую историю Димы и Насти.
Екатерина Писарева:
Произведение Дмитрия Захарова «Средняя Эдда» вышло в «Редакции Елены Шубиной» в серии «актуальный роман» и, действительно, может по праву таковым называться. В центре событий – история появления таинственного художника Хиропрактика, эдакого русского Бэнкси, рисующего цикл из 12 граффити с политическим подтекстом. По иронии судьбы, художник оказывается провидцем – и кто-то из персонажей граффити (в основном государственные чиновники) погибает.
Конечно, Захаров прекрасно понимает, с каким материалом работает и потому выкручивает резкость до максимума. Это не просто политический детектив, но еще и злая, безжалостная и неглупая социальная сатира, фантастическая антиутопия. Есть две основные опасности: первая – это слишком сильная привязка ко времени и явная недолговечность текста (коррупционные механизмы и политические интриги наверняка останутся, а вот кто вспомнит, например, Монеточку или «За стеклом» лет через десять?), а вторая – это (местами) искусственные диалоги и странные формулировки. Но заметить это можно только если вчитываться в текст – автор такого шанса читателю практически не оставляет. Он наращивает темп, словно гонит к финалу, торопится завершить, дорассказать свою историю.
Что интересно, Дмитрий писал текст до прошлогодних протестов, истории с Голуновым и маршем матерей (дело «Нового величия») – а вышел роман практически в одно время с ними. Я не буду говорить о провидческом даре автора, но хорошая литература если не предсказывает реальность, то, как минимум, ее вовремя зеркалит.
Евгений Лесин:
Много московских названий. За сюжетом следить я поначалу был совершенно не в силах. Автор пишет про наше уже недавнее прошлое: «Арчи доехал до «Динамо» и долго стоял у выхода: курил и разглядывал заборы строек века. Контур «Арены» уже четкий, может, на этот раз даже и доделают, а не только деньги попилят.
Он жил тут – ближе к «Аэропорту», правда, – лет десять назад. И всё с тех пор осталось на своих местах: та же тромбозная вена Ленинградки, готовая вот-вот лопнуть, те же буквы ВТБ на заборах, народ похожий…»
Доделали гадость эту.
Только не туда совсем персонаж смотрит, конечно. Там рядом – Дом На Ногах и Ажурный Дом. А он какие-то глупости разглядывает.
Если не обращать внимания на рекламу ВТБ, то понимаешь, что сюжет, конечно, есть.
Не Пелевин. Но и ненамного хуже. Это не комплимент.
Это прекрасная книга хорошего автора, и она безусловно достойна какой-нибудь премии. Например, даже какой-нибудь премии Кандинского (почему бы её не дать за роман).
В чём там дело? Боязнь спойлеров я отметаю: мы же читаем «Всю королевскую рать» не для того, чтобы узнать, выберут ли центрального персонажа в сенат США. И перечитываем его не поэтому. В Москве появляется свой Бэнкси. Но это не какой-нибудь Zoom со «Стрит-арт без вандализма». Тут, натурально, правящий режим становится кровавым, причём залитым собственной кровью. После каждой работы прерывается жизнь кого-то в высших эшелонах власти. По внутренней логике серийного маньяка-графитчика должно быть нарисовано двенадцать картинок, и последняя… Ну сами понимаете, вот в конце романа длинный кортеж из чёрных лаковых внезапно машин останавливается и все гадают: что случилось?
Чем это всё ценно для «обычного читателя»? Тем, что «обычному читателю» чрезвычайно интересно, как там всё устроено в Кремле. Но сколько бы посвящённые в тайны журналисты и политологи не рассказывали ему о борьбе одной кремлёвской башни с другой, о раскладе сил под ковром, ни разу никто ничего не угадал, ничего не предсказал, а история пишется по мемуарам.
Зачем «обычному читателю» всё это знать — вопрос другой, но прикосновение к тайнам управления всегда его будоражит. А тут оно дано в мистически-художественной форме.
Но проблема как раз в художественности. Тут работает удивительный закон бытия: чем более текст актуален, тем менее он художественен. Это тонкое, чрезвычайно летучее вещество литературы норовит мгновенно распасться при росте актуальности.
Трудности добавляет и чрезвычайное обилие персонажей разного толка. Чиновники, генералы, хозяева телевидения, политтехнологи, журналисты, потерявшие совесть и журналисты, потерявшие совесть частично, росгвардейцы, хипстеры (извините), активисты, сотрудники спецслужб, обыватели — все бегают взад-вперёд и что-то бормочут нестройным хором.
По сути, конструкция проста. Это рассказ Евгения Пермяка о волшебных красках (правда, у Пермяка мальчик сперва нарисовал ими множество хоть и оживших, но нелепых и не нужных прогрессивному человечеству вещей, а потом стал учиться, превратился в честного художника и порадовал людей, строящих социализм, нормальными высокохудожественными картинами).
Так же поступил и известный фрейдистский герой с карандашом вместо носа, которого придумал Юрий Дружков. Существо с волшебным карандашом вместо носа сперва плодит Смертельные Эскимо, вызывает к жизни из рисованного небытия негодяев, но потом с другом Самоделкиным организует школу и начинает служить на ниве народного просвещения. Не важно, чем дело кончится, важен механизм необычайного — малое движение волшебного носа (опять извините) меняет реальность. На этом построены и ожидания от куклы вуду: небольшая конструкция, крохотная иголка, но большие (и чаемые) изменения в реальности неприятных нам людей.
Обычный человек, иногда превращающийся в «обычного читателя», вполне верит в маоистские лозунги короткого напряжения и долгих лет будущей хорошей жизни. Это как легендарные евреи, что хотели с помощью Пульса-де-Нура истребить Гитлера. Обыватель, которому страшно самому бороться со злом, надеется на супергероя. А кто современный супергерой, как не анонимный граффитчик. Он скрыт, имя его неизвестно (хотя догадки строят все), при этом его действия чрезвычайно эффективны — правительства меняются, а Бэнкси остаётся. Художественные высказывания превращаются в долгоживущие метафоры.
Но это конструкция сюжета, а потребительская ценность «Средней Эдды» как раз в описании политического мира, потому что читатель им интересуется. И точка зрения Штирлица в тот гипотетический момент, когда СССР пал (о чём часто говорит автор и в тексте и в интервью), самая распространённая для описания политики. «Хороший человек на службе у победившего зла (недобра)» — это, собственно, главный герой романа «Вся королевская рать», да их много, таких романов.
И да, тут повсеместный «пелевин» с его абсурдными объяснениями политической реальности и реальностью, превратившейся в абсурд. Но один Пелевин уже есть, и, гарцуя на своей лошади, кричит, что Боливар не снесёт двоих. Но я вовсе не пеняю автору примером Роберта Пенна Уоррена, а просто пытаюсь понять жизнеспособность такого метода описания действительности.
Но вот что мне кажется — у этой литературы есть свои, вполне новые горизонты. Бог с ней, с запутанностью, именно эта конструкция имеет будущее — абсолютная актуальность, и то, что модные политтехнологи называют многозначительно «повестка». При этом мы знаем, что люди сейчас читать ленятся и кормятся пересказами. А в пересказе (то есть редактуре) таки сюжет звучит всегда лучше.
В российской литературе мы так часто сталкивались с российским вариантом Дня Сурка и некоего места в глубинке, из которого невозможно выйти по своей воле и которое навязывает пришлому свои законы («Зеркало для героя», «Вьюрки», «Очередь», кто больше?), что поневоле начинаешь думать, что мы нашли, наконец, адекватное символическое отражение нашей нынешней действительности. О странных городах, в которых ценой некоей жертвы исполняется заветное желание каждого, мы тоже читали (если отбросить их «Необходимые вещи», то есть еще и наш «Стеклобой»)… Здесь мы наблюдаем все вместе в одном флаконе: в этом среднерусском древнем городке время уже один раз останавливалось (когда-то давным-давно во время осады города и княжеской междоусобицы), а теперь остановилось еще раз, отменив саму реальность. Этот День Сурка в отличие от литературных аналогов последовательно демонстрирует все более драматическую трансформацию реальности предлагая все более экстремальные модели реакции добрых горожан на странности мироздания – вплоть до путча и военного переворота (тут, конечно, немного похоже на «Град обреченный», ну а что на него не похоже?). Мы по ходу чтения наблюдаем, как реальность все больше и больше обрушивается в абсурд, и это как раз тот случай, когда авторская концепция «мягкой связанности» работает на роман, а не против него – читать до конца интересно, а это уже немало; кстати, возможно, интерес этот поддерживается еще и в высшей степени симпатичной личностью протагониста; это, как и в случае с героем «Веревки», умный и адекватный собеседник, сохранивший в меру сил и по ряду причин трезвое (ну, ладно, иногда нетрезвое) восприятие абсурдной реальности. К тому же автор придумал приятные дополнительные фишки, введя в повествование появление «талантов», «пукл» и «тульп» и предлагая нам на выбор разные философские концепции случившегося. Под конец идея начинает все больше косить в сторону «Фирменного поезда «Фомич»» Колупаева, так что зная финал «Фомича», вы, пожалуй, сумеете предсказать финал «Календаря Морзе»… В общем, литературных аллюзий и параллелей можно найти сколько угодно. Тем не менее, это вполне добротный роман, цельный и с крепким сюжетом (несмотря на абсурдность происходящего, а это мало кому удается), герои вполне живые и убедительные (что бывает редко), а развязка (не концепция финала) с одной стороны достаточно логичная, с другой достаточно неожиданная, чтобы не испортить читателю удовольствие. Не знаю, новые ли это горизонты (прием не новый), но написано живо и весело, и читается с удовольствием – что еще надо, чтобы приятно провести время.
Ирина Епифанова:
Журналист-острослов Антон Эшерский приехал в провинциальный городок Стрежев, чтобы быть поближе к девушке, в которую давно и безнадёжно влюблён. Да и застрял, потому что в Стрежеве вдруг начался натуральный «день сурка», здесь навсегда 13 июля, на следующий день люди вроде как помнят, что было вчера, при этом травмы, полученные накануне, обнуляются, а запасы продуктов в магазинах еженощно обновляются. Казалось бы, живи да радуйся. Никто не стареет и не умирает.
Завязка может показаться несколько вторичной, помимо пресловутого «Дня Сурка» (тут сходство даже в самом образе главного героя, немного циничного как бы плейбоя, но вообще хорошего парня), похоже сразу и на «Под куполом» Кинга, и на перестроечный фильм «Город Зеро».
Однако дальше повествование постепенно уходит куда-то между научной фантастикой и магическим реализмом. Из-за возникшей в городе пространственно-временной аномалии возникают и начинают накапливаться всевозможные глюки, баги и артефакты (в компьютерном контексте этого слова) реальности. У некоторых горожан вдруг появляются сверхспособности («таланты»), наряду с обычными людьми появляются так называемые пуклы, некие созданные городом человеческие симулякры.
Повествование медленное и тягучее, некоторое время кажется, будто почти ничего не происходит. Но это скорее не недостаток, а задуманный автором эффект: как иначе показать бесконечную повторяемость одного и того же дня и одновременно создать достаточное напряжение, готовя кульминацию.
Герой обаятелен, ему сопереживаешь. В тексте в целом много ярких персонажей, у каждого свой убедительный голос, автор прекрасно владеет словом и создаёт ёмкие речевые портреты героев.
Постепенно, помимо «Дня Сурка», вскрываются и другие аллюзии и ассоциативные пласты, тут и «Алиса в Стране Чудес» (фамилии Эшерский/Кеширский, всё такое чеширское и герой в какой-то момент совершает своего рода путешествие в кроличью нору), и миф об Орфее и Эвридике.
По мере нарастания магреалистического эффекта роман из почти реалистического с одним фантдопущением превращается в настоящую фантасмагорию с эффектной развязкой в финале.
И, помимо всего прочего, это ещё и очень красивый, нежный и непошлый роман о любви. Итого, огромное спасибо автору за полученное читательское удовольствие.
Екатерина Писарева:
Роман Павла Иевлева будто всасывает тебя в бездну – кажется, он словно порождение весенней изоляции, когда каждый новый день был похож на предыдущий. Мы видим город Стрежев, оказавшийся в безвременьи, героев, которые всплывают перед твоими глазами и кажутся далекими близкими. Я долго сомневалась, социальная ли это фантастика или магический реализм – у Иевлева получился неплохой такой микс. Про «День сурка» вспоминать не буду, о нем, наверное, сказали уже все – слишком уж очевидна аллюзия.
Но отдельно надо отметить, что это довольно смешная книга, с хорошим здоровым юмором. Вот, например, с какой иронией автор описывает повестку, с которой мы ежедневно сталкиваемся в ленте Фейсбука, на Ноже или Ленте.ру: «А теперь к другим новостям: …уборщицы туалета устроили дуэль на ершиках из-за того, что посчитали друг друга пуклами, девушки решили поиграть в проституток и проиграли, боявшийся воды студент преодолел свой страх и утонул, мужчина на мосту умолял инопланетян забрать его отсюда…».
Глупо и смешно, как вся наша жизнь.
В общем, это хороший профессиональный роман с юмором, явно натренированным перепалками в соцсетях, и обаянием. Как в любом хорошем романе, знающем читательские слабости, есть в нем место и любви – но не пошлой, вымученной, а очень даже искренней. А еще автору удалось при кажущейся тягучести текста сохранить динамику – 230 страниц пролетели молниеносно, как пара десятков.
Даже странно, до чего современные писатели любят ставить в центр своего повествования откровенно малосимпатичных персонажей, почти мерзавцев. Нет, конечно, по ходу развития сюжета оказывается, что «в действительности все не так, как на самом деле», и у якобы подонка обнаруживается «золотое сердце», и в герои он выбран автором не напрасно. Только, к сожалению, в подобную трансформацию обычно не слишком-то верится.
Отдадим должное П. Иевлеву, автору «Календаря Морзе»: постепенное превращение главного персонажа его книги – Антона Эшерского – из «антигероя – в герои» сделано вполне органично. Но только это не спасает все произведение от заметного привкуса вторичности. Ведь истории о городе, оказавшемся изолированным от «большого мира» по неизвестной причине, стали обыденными в середине прошлого века. А С. Кинг своим монументальным (даже в смысле объема) романом «Под куполом» вообще водрузил над такой идейной посылкой для завязки сюжета мощный надгробный памятник, автоматически делая их воплощения вторичными и банальными. (Впрочем, в наших «палестинах» ситуация еще хуже: писать (или снимать) что-то на такую тему не стоило уже после «Города Зеро» К. Шахназарова).
Выстраивать на этом изъезженном стереотипе не самую маленькую книгу во втором десятилетии XXI века – занятие бесперспективное. И даже позаимствованная из тибетской мифологии концепция «тульп» – воплощенных в реальности воображаемых предметов и существ – не выручает текст П. Иевлева. Бойкость стиля и харизма героя-рассказчика лишь маскирует банальность фантастических идей, да и то в недостаточной степени.
Евгений Лесин:
Скучная юмористика, как и всякая юмористика. С авторскими комментариями, из которых некоторые и иногда – все же удачны. Если бы не роман, а рассказ, было бы скорее всего неплохо. Хотя вряд ли. Потому что надо ведь отобрать и оставить лучшее, а не то, что нравится автору. Но сюжет есть, с трудом, но завлекает и забирает, затягивает. Персонажи неприятны, так что им веришь, даже отчасти сочувствуешь.
Шутки немного слишком очевидны, но когда втянулся в сюжет, годятся даже и они: «Это был далеко не первый закидон мэра. Кроме вышеупомянутого запрета курения, его осеняли и другие гениальные идеи. Как-то раз, например, его пробило на толерантность и права меньшинств. Меньшинства заявить о своих правах не спешили, на объявленный им гей-парад пришел сам мэр, наряд полиции, пара журналистов — и ни одного участника. Чиновники городской администрации спасать гибнущее мероприятие отказались даже под угрозой увольнения, идти в одиночку мэр не рискнул, боясь быть неверно понятым, так что праздник не удался».
Сильно отвлекают, скажем так, радиодетали. То есть подробности радиобыта. Спасает социальная направленность сатиры. Хотя и отдает советскою – слишком отдельные на слишком удаленных местах все еще иногда встречающиеся недостатки. Но за такое упрекать автора и вовсе по нынешним, почти сталинским, временам, — грех чуть ли не смертный.
А вообще, автор хотя бы честен, раз признается, что «многословие – это вид сексуальной активности. «Лингвистическая избыточность – средство мужских сексуальных демонстраций» — выразился этот словоблуд, чтоб у него волосы на языке выросли. В переводе на человеческий язык это означает, что самцы хомосапиенса сплетают словеса, только чтобы произвести впечатление на самок. Как увидят самку, так сразу: «индивидyyм, кpитически мотивиpyющий абстpакцию, не может игноpиpовать кpитеpии yтопического сyбьективизма». Иначе обходились бы простыми «чо?» и «данунах!».
Поэтому, к примеру, писатель — очень сексуальная профессия, а диджей на радио — вообще харрасмент на грани эксгибиционизма».
Беда в том, что читатель – не всегда баба. И иногда хочет именно читать, а не уснуть.
Это прекрасная книга хорошего автора и, безусловно, достойна какой-нибудь премии. Например, золотого коня имени Роскона-Победоносца, если их ещё вручают. И вообще достойна многого.
В чём там дело? Перед нами небольшой, но всё же областной город. Радио-диджей неполных тридцати лет, непрерывно острящий в эфире, чиновники, горожане, бармены, фермеры, гопники и городские сумасшедшие.
Все они попадают в русский день сурка, то есть на дворе один и тот же летний день, из города нельзя выехать, а кто пробует это сделать, неумолимо пересекает городскую черту с другой стороны. При этом основное отличие отечественного производителя в том, что не один человек осознаёт существование петли времени, а весь город. Причём стройная конструкция понемногу распадается — на деньги полуночное обнуление не действует, потом город наводняется пуклами (то есть существами, сотканными из воображения и представления горожан), потом от горожан отделяются тульпы (то есть уже сделанные из подлинно внутренних чаяний), в одном углу ночь, в другом день, всё сыпется как карточный домик, но кончается счастливо и безмятежно.
Под конец автор меня удивил, потому что избежал главной беды постсоветской отечественной фантастики — предсказуемого финала. А это очень сложно — потому что такой тут сюжет. Такое описали в сотнях романов (и Стругацкие теряются в этом половодье — на премии «Новые горизонты» таких романов обычно один-два, а в прошлом году такой и победил). У нас есть десятки, если не сотни фильмов про город, из которого нельзя выбраться и в котором происходит нечто странное. И это не только знаменитые «Тёмный город» (1998) Пройаса, «Город Зеро» (1988) Шахназарова, «День сурка» (1993), да и «Матрица» в разных её проявлениях, вплоть до «Сальто» (1965) Конвицкого, которое никто, кроме завзятых киноманов, не помнит. Автор «Грода Зеро» говорил, что это картина о том, что «наше прошлое непознаваемо, так как оно постоянно мистифицируется»
Но мне интересно не это, а образ мачо. Тут герой — красаучик, служил в армии, был в горячих точках уже как журналист, овеян славой, участвовал по молодости в боях без правил (в романе он то и дело бьёт кому-то морду) и хранит незарегистрированный огромный пистолет. Зачем нам второй Дивов? (вырвалось) Но, будучи радио-диджеем, герой постоянно острит.
Мне это всегда было интересно в диджеях: нормальный человек может пошутить тонко и точно раз в месяц, люди, специально над этим работающие, могут удачно пошутить раз в день-два, а диджей сидит каждый день перед микрофоном и гонит шутку за шуткой. Его речь устроена как новое барокко, но после месяца такой работы в мозгу должны происходить необратимые изменения.
Про это писал покойный Карабчиевский: «Нет, я ни в коем случае не хотел бы низвести каламбур до положения ругательства. Каламбур, как и сабантуй, бывает разный. Каламбур бывает приятный, бывает красивый, более того, он бывает очень смешной. Я хочу лишь сказать, что каламбурное остроумие в самом своем принципе механистично и потому, как правило, неглубоко и не живет долее текущего момента. Все хорошо на своём месте. Каламбур поверхностен — и прекрасно, не всегда же нам необходима глубина. Каламбур хорош, брошенный вскользь, в косвенном падеже, в придаточном предложении. Но он выглядит нелепо и претенциозно, когда занимает место высокого юмора. И он становится безумно назойливым и скучным, когда стремится заполнить собой повседневность.
Нет более скучных и унылых людей, нежели упорные каламбуристы. Вот ты разговариваешь с ним, разговариваешь и вдруг замечаешь по особому блеску глаз, что он тебя совершенно не слышит, что он слушает не тебя, а слова, да и то не все, а одну только фразу. Он случайно выхватил её из текста и теперь выкручивает ей руки и ноги, тасует суффиксы и приставки, выворачивает наизнанку корни. Лихорадочная механическая работа совершается в его усталом мозгу. И когда, наконец, каламбур готов, он выпаливает его как последнюю новость, огорашивая тебя в середине слова, и приходится вымучивать вежливую улыбку, тихо сожалея о смысле недосказанного. А твой собеседник уже вновь наготове, нацелил уши, навострил когти, ни минуты простоя и отдыха…»[1]
Так и здесь. Мы имеем дело не просто с мачо. А с героем-мудаком, постоянно острящим. Причём уровень шуток — это даже не Comedy Club, а Comedy Woman. (извините, он там действительно ещё хуже, и я мизогин, да). Через десять страниц уже хочется сказать «горшочек не вари», но нет — мудак держится до последнего. И даже в финале он обещает себе не быть мудаком, но мы знаем — это навсегда.
Некоторые шутки приходится снабжать сносками, и в сносках — тоже шутки. Кстати, вот на что бы я обратил внимание, так это на обильное цитирование иностранных песен с переводами тоже в сносках. Это было такое поветрие в девяностые годы, видимо в этот приём смещалась пресловутая «хеллоубобщина», но, кажется, сейчас так уже не носят.
Неудивительно, что любимая женщина не хочет за героя-мудака замуж, а иметь детей от него не хочет и подавно. Непонятно, вообще, как она с ним спит. Но беда в том, что если вынуть эти бесконечные шутки типа «Садись, жертва матрицы, — поприветствовал я его, — что творится в вашем виртуалье? Почем биткойн к гигабайту? Надёжен ли блокчейн адюльтера в чате? <…> Эй, алё! — я пощелкал пальцами, привлекая его внимание. — Слушай сюда, ты, мышь однокнопочная!», то роман уменьшится на две трети.
И да, тут повсеместный «пелевин» с его ироническими разговорами (объяснение механизма народовластия на заседании областной думы просто отражение знаменитого разговора о водопроводчике и белошвейке). Но один Пелевин уже есть, и, гарцуя на своей лошади, кричит, что Боливар не снесёт двоих. Но я вовсе не пеняю автору примерами отработанной у Пелевина меланхолической иронии без отравляющего текст расшучивания, а просто пытаюсь понять, как работает такой метод описания действительности.
Но вот что мне кажется — у этой литературы есть свои, вполне новые горизонты. Бог с ней, с архаичностью постсоветской фантастики конвентов, с традициями литературы прошлого, именно эта конструкция живёт долго — крутой мачо, непритязательные остроты в товарных количествах, всё это имеет особую силу. Comedy Woman, кстати, до сих пор имеет хорошие рейтинги.
С чем мы и поздравляем автора.
[1] Карабчиевский Ю. Воскрешение Маяковского. — М.: Русские словари, 2000. С. 76.
облако тэгов
