Лаборатория Фантастики, предлагает вам широкий спектр книг: от последних новинок книжного рынка, которые впоследствии могут стать мировыми хитами, до проверенных временем шедевров, способных украсить полки любого ценителя фантастики.
Мы ведём три рубрики рекомендаций:
«Книга на все времена» — обращена к начинающему ценителю фантастики и рассказывает о выдающихся произведениях разных жанров, которые стоит прочесть для знакомства с предметом «фантастическая литература».
«Лучшие книжные новинки» — должны привлечь внимание тех, кто следит за новейшими именами и книгами, постоянно возникающими на горизонте ценителя фантастики.
«Ретроспектива» — призвана напоминать о книгах, которые обладая выдающимися достоинствами, по тем или иным причинам, отошли в тень.
Выбор делается из тех книг, которые, по нашему мнению, достойны упоминания в рубриках рекомендаций Фантлаба.
fox_mulder: Гоголь конечно, не ставил перед собой задачу написать первую, в русской литературе, повесть в жанре, который сейчас принято называть Horror. Сильно подозреваю, что в его планах стояла только литературная обработка известной народной легенды. Но какой потрясающий результат! Начнем с того, что благодаря живому, практически искрящемуся от народных метафор языку, книга до сих пор обладает абсолютно кинематографическим эффектом присутствия, до которого ой-как далеко, кстати сказать его вольным киноэкранизациям! К слову, легенда о Паночке и Вие, вполне заурядна, каждый славянский народ может похвастаться десятками, если не сотнями подобных баек. Повесть Гоголя же, в очередной раз напоминает нам, что в литературе иногда не столь важно, что и кому ты рассказываешь, главное — как! Ощущение предопределенности бытия главного героя роднит его, чуть ли не с древнегреческой традицией, когда после мрачных предзнаменований еще в самом начале, его грустный финал совершенно очевиден. Тем не менее, герой настолько живой и колоритный, что его схватка с роком, не на шутку захватывает. Ведь вся эта славянская нечисть — не более, чем художественное средство. Сама повесть ближе к романтическим традициям Байрона и Гете, ибо повествует о сражении человека с собственной судьбой. Описание же финального акта этого противостояния по своей красочности и драматическому накалу вообще ,практически не имеет аналогов в мировой литературе! На этом фоне вся современная мистическая литература 20 века, включая авторов, которых уже причисляют к классике, выглядит немного наивно и архаично. Я не знаю, будут ли через 100 лет люди из новых, суперпродвинутых поколений вспоминать, кем был в нашем столетии Стивен Кинг или Клайв Баркер, но мне, почему-то кажется, что они все равно будут читать Гоголя! Или нет, давайте лучше так: я на это надеюсь оценка 10
kkk72: Удивительное дело! Очень многие произведения, которые входят в школьную программу, хоть и написаны очень хорошо, все же смотрятся своеобразными литературными памятниками давно ушедшим эпохам. А вот «Вий» Гоголя хоть сейчас включай в сборник «хоррора» и на фоне большинства произведений современных авторов эта повесть будет казаться более интересной, глубокой, в конце концов, более страшной. Помню, первый раз читал «Вия» классе в шестом и оказался под очень сильным впечатлением. С тех пор перечитывал еще раза три — и, видимо, перечитаю еще. На что хочется обратить внимание в этой повести? Во-первых, на замечательный украинский колорит, которым пронизано все произведение. Во-вторых, на чудесные, яркие образы героев — от эпизодических, вроде товарищей Брута Халявы и Горобця, до главных — самого Хомы, панночки, сотника. В-третьих, на очень удачное сочетание фольклёрных, сказочных элементов и придумок самого Гоголя. В-четвертых, мрачную, напряженную атмосферу, которой пронизано все произведение. В-пятых, совершенно фантасмагорические картины, рожденные фантазией Гоголя. Вы себе можете, например, представить церковь, в окнах которой застряла убегающая с рассветом нечисть? А самого Вия? Красивый образный язык, яркие персонажи, напряженное действие. Недаром к произведениям Гоголя, и в первую очередь к Вию, до сих пор обращаются современные авторы-фантасты. Впрочем, хвалить эту книгу можно долго, а лучше прочитать ее еще разок! оценка 10
alex2: «Вий»... Ну кто не знает этого произведения? Разве есть такие, что ни разу не раскрывали его страниц? Есть? Неужели есть?! Да что же вы?! Это — прочесть обязательно! Начинается повесть как смешная и лёгкая зарисовка из жизни в Украйне века эдак семнадцатого! Гоголь живописно и красочно изображает быт киевских семинаристов. А ну ка, не почудилась ли вам какая-то общность, схожесть, совпадение с вами, вашими собственными студенческими годами? Да, разумеется, с поправкой на все огромные перемены жизни, произошедшие с тех давних пор, но всё же... Нет? Тогда, наверное, не очень весело эти годы для вас прошли. А вот у меня есть какая-то симпатия в душе и к ритору Тиберию Горобцю, и к богослову Халяве, но особенно, конечно, к философу Хоме Бруту. Итак, вроде бы смешная лёгкая зарисовка через несколько страниц неожиданно сворачивает совсем на другую дорожку... И становится повестью которую многие считают одной из самых страшных в творчестве Гоголя. Несмотря на утверждения Гоголя о народных мифах и преданиях, якобы лёгших в основу написанной им истории, можно уверенно говорить, что она почти целиком рождена фантазией автора. Лишь немноги её черты и персонажи действительно имеют отклик в народных источниках. Что же в ней страшного? Что так выделяет её из подобных мистических произведений? На мой взгляд — удивительный контраст мрачного сюжета и ироничного отношения автора к героям, подробного описания мертвеца в церкви и волшебных, лиричных, сказочных образов, являвшихся Хоме во время дикой скачки с ведьмой на спине, но в то же время, рядом с этим — просто, точно, умело, забавно показана жизнь на хуторе и в панском доме. Ещё — вызывающий симпатию, располагающий к себе образ главного героя, который ну уж никак не достоин страшной доли. А у немалого числа людей, как и у меня, он неразрывно связан с молодым Леонидом Куравлёвым(но это уже не к Гоголю). Наверное, почти в каждом человеке есть какое-то тёмное начало, гибельная страсть, тяга к саморазрушению. Вот Хома вроде уже победил эту страсть в себе(иначе скакать бы ему до изнеможения), но нет — дьявольские силы не оставляют обиду безнаказанной. И в самый кульминационный момент повести хочется присоединиться к беззвучному крику внутреннего голоса Хомы: «Не смотри!» — да где там, искушение всё же берёт в нём верх и приводит... Да что это я? Прочтите сами. В первый ли раз, или в сто первый. Какая разница? Гоголь всё так же великолепен! оценка 10
Nonconformist: Гоголевский «Вий» — не сколько страшная сказка, народное предание, а итог многолетнего созерцания автором быта и нравов Малороссии. Прекрасная зарисовка о грамматиках, риторах, философах и богословах в начале, словно усмешка на устах писателя. Горько усмехается Николай Васильевич и на протяжении всего повествования. Не зря из трех персонажей главную роль Гоголь отводит Хоме Бруту. Халява с его «чрезвычайно странным нравом» неисправим, Горобець — молод да зелен, а вот бурсак Хома — личность весьма выдающаяся: на все взирает с философским равнодушием, далек от веры и праведной жизни. Как прижмет нелегкая, к Богу обращается — авось выручит. За то и пострадал. Всю соль произведения нетрудно углядеть в разговоре бурсака с сотником: — Ты добрый человек, верно, известен святою жизнию своею и богоугодными делами. [...] — Я святой жизни? Бог с вами, пан! Что вы это говорите! да я, хоть оно непристойно сказать, ходил к булочнице против самого страстного четверга. — Ну... верно, уже недаром так назначено. оценка 10
fox_mulder: К написанию этого отзыва я подступался уже 5 раз , и каждый из них заканчивался одинаково: вместо того, чтобы расписывать свои эмоции от стократного прочтения этой повести или очередной попытки продемонстрировать кому-то широту ума, вскрыв весь ее потаенный смысл, я просто смотрел в прямоугольник этого белого поля, не в силах выдавить из себя ни единого слова... Наверное, для того, чтобы адекватно оценить многогранность этого творения, нужно обладать хотя бы частичкой таланта, присущего его создателям, что автоматически обрекает автора отзыва о нем на практически танталовы муки. Это одна из тех книг, которые полностью перевернули мое личное представление о смысловом наполнении не только фантастики, но и литературы вообще. Часто бывает так: берешь в руки книгу модного автора, получившую целую охапку премий, и вроде все при ней — и литературный язык, и сюжет, и герои, и попытки реализовать какую-никакую, а идею.... Но в то же время что-то настораживает и мешает присоединиться к напечатанным на обложке восторженным отзывам. И лишь потом буквально просыпаешься посреди очередного сна сознания, а глаза автоматически находят на самой заветной книжной полке знакомый зеленоватый том... Тогда то ты и понимаешь: это ведь просто не «Пикник». «Пикник на обочине» по своему объему — произведение небольшое, оно занимает всего 178 страниц. Но ответить на вопрос о том, что на самом деле сокрыто на этих 178 страницах, почти невозможно. Вариантов ответа — великое множество, и каждый из них соответствует особому смысловому уровню повести. Можно сузить их до пророческой истории про Зону, на 15 лет опередившую подлинную трагедию Чернобыльской АЭС, и это будет отчасти правильно. Можно трактовать, как историю неудавшегося космического контакта; пессимистическое эссе о возможном закате человеческой цивилизации, удел которой, в перспективе — лишь собирать объедки, оставшиеся с чужого пикника на обочине Вселенной, которая так трагически совпадает с их собственным домом.... Есть здесь и почти по-лемовски холодная констатация невозможности оценить и понять Вселенский Разум, человеческие попытки с применением непонятных артефактов которого, напоминают детскую игру в песочнице с использованием вместо совочка заряженного автомата со снятым предохранителем.... Но вместе со всем этим, повесть Стругацких — одна из самых пронзительных в мировой литературе историй об одиночестве человека сразу на всех уровнях мироздания: во Вселенной, в обществе, в семье и даже, казалось бы, в родной, но такой непостижимой собственной же душе.... Отчаяние, полная пустота внутреннего мира человека, которая подобно озарению, выливается в этот последний страждущий вопль, дарующий счастье всем тем, кто населяет этот мрачный и жестокий мир.... Конечный покой и поздно пришедшее осознание того, что и это стремление не дать никому уйти обиженным, как и все лучшее на этом свете, было омыто чужой человеческой кровью... И даже прекрасно понимая, что от окружающих за всю жизнь не получал ничего, кроме безразличия, смешанного с презрением, все же именно им посвятить свой последний, жертвенный вздох. Может быть, этот мир действительно заслуживает того, чтобы ему дали еще один шанс? Может быть, мы действительно заслуживаем того, чтобы счастливо прожить дарованную нам жизнь? оценка 10
kkk72: Пожалуй, из всех шедевров братьев Стругацких — самое сильное произведение. Удивительная история о Зоне, оказавшаяся пророческой. Сильнейшее описание судьбы Рэдрика Шухарта — очень жесткое и чрезвычайно правдивое. Блестяще описанные персонажи, и главные герои и совсем эпизодические, которых представляешь себе как живых. Очень жестко и жизненно описаны все те, кто паразитирует на сталкерах. Описания событий в Зоне выполнены так, что словно ползешь по ней сам вместе с главным героем, обходя ловушки и прячась от пуль. Сама Зона для сталкеров — своеобразный наркотик, который калечит их тела и души, но без которого их существование становится невозможным и бессмысленным. Шаг за шагом главный герой опускается все ниже, до тех пор, пока ради спасения своей семьи не оказывается способен на подлость и убийство. И у него остается одна, самая последняя надежда на чудо, чудо для всех. оценка 10
Вертер де Гёте: Как ни удивительно, но это произведение (возможно, самое известное из всех произведений русской фантастики) я впервые прочитал только полгода назад. Но лучше поздно, чем никогда. А может,оно даже и лучше, что познакомился с повестью я приблизившись по возрасту к главному герои книги. А книга, без сомнений, выдающаяся; экранизация Тарковского в какой-то степени более знаменита, чем повесть, но это совершенно разные произведения, разные и в образе главного героя и в сюжете и во внутренней философии. Так что: о «Сталкере» больше ни слова. Что же касается повести, то удивляет, как она вообще появилась в Советском Союзе в начале 70-х, здесь всё настолько необычно, нехарактерно для советской фантастики того времени: мрачная и безысходная атмосфера, без морализаторства и дифирамбов; необычны описания Зоны, наконец, почти кощунственная для героизированной советской литературы мысль о ничтожности человечества в масштабах Вселенной. «Пикник» — просто симфония человеческих чувств, переживаний, мыслей; высшая философия, которая рождается не в абстрактных фантазиях философа, а в душе человека, прошедшего через боль, унижение, предательство, гибель и страдания близких. Редкая по глубине и силе воздействия книга. оценка 10
Мнения экспертов: armitura: В «Пикнике» же меня больше всего поразила вот какая тема... Ведь по сути все люди, попадающиеся там — мягко говоря с изьяном. И все равно Стругацкие их любят и желают им счастья — несмотря ни на что. Никто не должен уйти обделенным. Вот эта самая любовь к миру и любовь к людям всегда меня поражала в их творчестве. Так любить людей — это же какое большое сердце надо иметь и как хотеть им поделиться, хотеть, чтобы все увидели и приняли... оценка 9
A.Ram: Главный критерий качества любой книги — сопереживание. Желание читателя встать рядом с героем, подставить плечо или предупредить о засаде. «Пикник» — вершина эволюции по данному критерию. Ее герой не нуждается в подпорках, Рыжий как тот кот, гуляет в одиночестве. Но при всем том возникает удивительное чувство: ты, читатель, даже не стоишь рядом с героем, ты и есть герой. Полнейшее слияние твоих эмоций с переживаниями выдуманного персонажа. Это ли не высшее достижение любого творчества? оценка 10
Критическое мнение: alekskov: После прочтения этой книги требуется немало времени, чтобы вытащить своё сознание из той депрессивной трясины, в которую его окунули авторы. Серая угнетающая действительность, и я не вижу даже намёка на изменение в лучшую сторону. Первый раз я читал этот роман много лет назад, в далёком детстве, и тогда впечатления были совсем другие. Всё безумно понравилось: и идея появления аномальных зон после посещения Земли пришельцами, и предположение о пикнике, устроенном этими существами, и путешествия по «зоне», и необычные ловушки, поджидающие сталкеров... Но, наверное, это свойственно только детству, когда читаешь книгу и видишь только то, что нравится, а остальное проглатывается, не оставляя никакого следа в мозгу. И сейчас мне заметны в «Пикнике на обочине» только социальные язвы человечества и отсутствие выхода из этой страшной действительности. оценка 5
Kalkin: Перед нами открывается история мира будущего, история научной идеи, ставшей основой для истории множества новых цивилизаций... Каждое произведение здесь — это веха в развитии, поднимающая все новые и новые проблемы. Всего четыре составляющие в этой истории, но насколько они емки и точны! Изложить все основное и при этом оставить у читателя ощущение полноты и подробности описываемого мира — вот что, несомненно, удалось Блишу. Впрочем, удалось — слишком сухое слово. Такие творения, как «Поверхностное натяжение» или даже «Книга законов» заслуживают куда большего тепла. Яркие, они порождают яркие эмоции, которые сложно выразить словами.
Программа «Семя»
Открывающий рассказ, к сожалению, не стал для меня откровением. Он сильно проигрывает не только гениальному «Поверхностному натяжению», но даже и двум другим произведениям, входящим в сборник «Засеянные звезды». Сюжет вновь предсказуем и детерминирован, причем в отличие от «Книги законов» детерминированность здесь не слишком оправдана. Использованное автором построение сюжета способствует логичности и связности повествования, но не преследует какой-либо высшей цели. Психология главного героя, адаптанта Свени, описана неплохо, но опять-таки — слишком предсказуема, и легко догадаться, в какую сторону в конечном счете изменится его мировоззрение. Главная ценность рассказа для читателя заключается в том, что именно здесь излагаются основные концепции пантропии, раскрывается предыстория проекта по адаптации человека (которая, кстати, оказывается несколько неожиданной). Все остальное — лишь декорации для того, чтобы изложение основных тезисов не казалось уж слишком схематичным. Отсюда вывод — рассказ хорош только как введение в курс дела, причем вовсе не обязательно начинать чтение сборника именно с него.
Люди «Чердака»
Читая этот рассказ, словно окунаешься заново в атмосферу произведений золотого века американской фантастики. А для меня это — особенное удовольствие. Я люблю НФ-произведения 50х годов XX века во многом потому, что именно с них началось мое серьезное знакомство с фантастикой. Но это не единственная причина. Несмотря на то, что в сравнении с жемчужинами жанра рассказ объективно проигрывает, он все равно остается искренним, и по-прежнему в нем главное содержание, а не форма, и в нем есть смысл, есть идея. Рассказ подернут неуловимой дымкой времени, словно артефакт уже минувшей эпохи. Да, он схематичен, он наивен, развязка его запрограммирована изначально и определяется идеей. Здесь внимание к психологии героев входит в замысел автора лишь настолько, насколько это необходимо для достижения основной цели. Здесь описан мир, который закономерен и правдив, пусть и предначертан. Рассказ искренен, и эта искренность значит для меня очень многое. Во многом именно благодаря искренности и незамутненности чувств такие произведения не стареют.
Поверхностное натяжение
Среди множества произведений, написанных Джеймсом Блишем, это — безоговорочно лучшее! Более того, если был бы составлен список лучших произведений Золотого Века НФ, то эта повесть абсолютно заслуженно занимала бы в нем одну из верхних строчек. Именно в этой повести в полной мере раскрывается сущность идеи «засеянных звезд». И как раскрывается! Не путем сухого описания концепции, но на смене поколений колонистов, на становлении новой цивилизации, на осознании этой цивилизацией своего места в пространстве и истории. А за этими общими фразами — людские судьбы, открытия и разочарования, становление науки и борьба за выживание. И обязательно — вера в разум, желание странного, стремление к звездам! Звездам, о которых поначалу известно так мало... Героям сопереживаешь, вместе с ними испытываешь потрясение за потрясением, когда границы ведомого им мира все раздвигаются и раздвигаются... И жаль только, что обычный человек может только догадываться о чувствах, которые испытали герои, когда достигли предела, конца, ставшего началом.
Эта повесть никогда не устареет.
Водораздел
Вертер де Гёте: Это последний из четырех рассказов, входящих в сборник «Засеянные звезды». И надо сказать, что он получился достойным. Казалось бы, что еще можно добавить к уже сказанному после блестящего «Поверхностного натяжения»? Стоило ли вообще включать в сборник этот рассказ? Оказывается, стоило. Каждый из рассказов Блиша раскрывает какой-либо из аспектов концепции пантропии и проблем, связанных с существованием людей-адаптантов. В «Поверхностном натяжении» преодолеваемые проблемы были внутренними, здесь же автор возвращается к проблемам внешним. Впрочем, можно ли назвать внешними психологические проблемы, возникающие между разными модификациями людей? Мир будущего Блиша, несмотря на свой романтизм и веру в торжество науки — это мир не идеальный. На современной нам Земле до сих пор не искоренена расовая ненависть, в будущем же, описанным Блишем, проблема приобрела другие оттенки — например, как насчет натянутых отношений между представителями первичной человеческой формы и адаптантами других уровней? В отличие от других рассказов сборника, где описание психологии лишь метод, используемый для достижения высшей цели, в этом рассказе такое описание (а также связанные с ним вопросы) само является целью. Описание это достоверно, а значит, по крайней мере часть поставленной цели достигнута!
В наше время, когда престиж науки значительно упал, словосочетание «английские учёные», например, не вызывает ничего кроме глупых ухмылок, а будущее человечества видится исключительно сквозь мрачные образы антиутопий; полезно открыть эту книгу Джеймса Блиша, одного из лучших мастеров «Золотого века научной фантастики», книгу наполненную непреклонной верой в силу человеческого разума и торжество научной мысли. Я тоже верю, что будущее человечества там — в Космосе. И какие бы невероятные трудности не стояли на пути новых человеческих цивилизаций — они преодолимы. Четыре новеллы, входящие в сборник, связаны между собой общей идеей «пантропии» — адаптации человеческого организма к совершенно иным, чем на Земле, условиям жизни. Высказанные автором мысли до сих пор поражают своей смелостью и масштабом, и в тоже время книга сохраняет неповторимый дух романтики и особое очарование присущее произведениям писателей «Золотого века».
fox_mulder: В 1972 году Станислава Лема пригласили в Москву на премьеру экранизации его собственного романа «Солярис». предпринятой советским кинорежиссером Андреем Тарковским. Фильм писателю не понравился. По окончании премьерного показа, он сказал, что не берется судить о его качестве, так как эта картина поставлена совсем не по его произведению. И это бесспорно так. Сюжет, герои, концепции для таких разных художников, как Тарковский и Лем, представляли лишь наборы элементов мозаики, из которых каждый сложил свою собственную картинку, в чем-то даже противоречащую изображению его соседа по общему первоисточнику.
У Тарковского, Крис Кельвин, подобно Раскольникову из романа Достоевского мучаем раскаянием за причиненое им однажды зло. Для него, Хари — это способ познания самого себя и собственных целей и мотивов, а Солярис играет, скорее роль Справедливости, Провидения, Бога наконец.... Кельвин изначальный же — ученый, движимый холодной и расчетливой жаждой познания, так знакомой не понаслышке и самому Лему. Сам образ Хари не вгоняет его в состояние ступора; возникающие с ее появлением неприятные воспоминания лишь мешают и отвлекают ученого от гораздо более весомых занятий — исследования Соляриса. Иными словами — внешнее/ внутреннее, фактически как инь/янь : по наименованию схожи, но по сути — совершенно противоположны.
Как верно отметили предыдущие ораторы, роман Лема рассказывает о Контакте. Да, действительно, чем больше ученые пытаются узнать о Солярисе, тем больше Солярис обнажает для них их собственный внутренний мир. Отсюда и пророческая фраза: «Пожалуй, об Океане мы не узнаем ничего, но, может быть, о себе...”. Но в то же время, сводить лемовскую концепцию только к невозможности познать чужой разум и величии самопознания, было бы неправильно. В конце концов, Разум Соляриса не просто чужероден человеку, но еще и наделен, практически божественными возможностями. Он играет с людьми, подобно Богу,но одновременно обладает Разумом младенца, все его действия порывисты и сиюминутны... Не знаю, задумывался ли об этом Лем изначально, когда составлял черновик романа, но вылезающая на его последних страницах кельвиновская концепция Ущербного Бога ( «благоразумно» вырезанная цензорами во всех советских изданиях) является, по сути диспутом философа и фантаста с адептами христианской концепции. Бог не познаваем, не по причине своего совершенства, неведанного людям, а как раз из-за т.н. «ущербности», обладании определенными недостатками и слабостями, которые присущи и человеку. Отчаянный же Бог, загнанный в угол, откуда нет выхода — и есть человек. А по сему, контакт между ними невозможен не по причине их чужеродности, а именно из-за этой несовершенности, порывистости и утопичности построения идеальной модели. Бог не познаваем, именно потому, что он слишком... человечен. А понять другого человека оказывается гораздо сложнее, чем иной разум, к которому безуспешно стремится Снаут. Надо ли, удивляться резкой реакции Лема, когда Тарковский в экранизации превратил Океан в подобие сюжетообразующей « Deus ex machine»?
На самом деле, «Солярис» Лема — это одно из самых пессимистических произведений в мировой литературе. Невозможность познать Бога, другого человека, себя самого, приводит героев на край отчаяния, они барахтаются внутри станции, словно мухи в паутине, тщетно пытаясь ответить, хотя бы на один из этих заветных вопросов. Именно в этом отчаянии, Тарковский и усмотрел отголоски того судорожного самокопания героев, которое впоследствии и займет центральное место в его фильме. В отличие от Лема, где попытки познать себя, были лишь вынужденным средством, в попытках изучить Океан, герои Тарковского идут на это осознанно, для них именно это и является основной целью, а Солярис — лишь средством. Старый, как мир методологический спор: одна идея, две ярчайшие творческие личности, две параллельные концепции, и каждая из них права, по- своему.... Несмотря на эту различность, при очередном перечитывании лемовского «Соляриса», у меня в ушах всегда непроизвольно играет одна и та же музыка — прекрасно адаптированная под современность композитором Эдуардом Артемьевым, органная прелюдия Баха, которая удивительно точно подходит для всей технологичности и космичности лемовских пейзажей, став их неотъемлемой частью. А это лишь доказывает, что подразумевая разные подтексты, оба творца думали на одном и том же языке...
P.S Продолжая тему экранизаций «Соляриса»: если Ваш рассудок дорог Вам, ни в коем случае, не знакомьтесь с американской интерпретацией 2003 года, снятой Стивеном Содербергом....В лучших традициях голливудской попкультуры , его создатели нашли собственное решение конфликта Океана и земных ученых: если, чего-то не понимаешь, то лучше всего прицелиться и хорошенько пальнуть... Впрочем, ничего другого от них и не ожидалось.
Мнения экспертов: rusty_cat: Роман, в очередной раз иллюстрирующий нам, каким должно быть хорошее фантастическое и даже не побоюсь термина научно-фантастическое произведение. Если сравнить с глубиной работы, проделанной Лемом при написании Соляриса, глубину произведений современных «звезд» фантастики, мне кажется, становится понятным, насколько измельчала фантастика, увлекшись модным экшном и сказками на околонаучные темы.
Хочется отметит еще и тот факт, что литературный стиль книги — а именно переплетение многоуровневых идей с многими уровнями взглядов на эти идеи, — создает «океаническую» глубину, которой из нынешних вряд ли кто может похвастать. К счастью или к сожалению, такие писатели, мыслители, философы появляются чрезвычайно редко, но — я надеюсь — иногда они все-таки появляются, и я с нетерпением ожидаю, когда же в современной фантастике загорится имя, которое возможно поставить на одну высоту с именем Станислава Лема.
Вертер де Гёте: Очень мудрое философское произведение. И, в первую очередь, оно не о том, насколько различным по форме и мышлению может быть разум во вселенной, но о нас самих, о нас сегодняшних. Океан, как я понимаю, это-человеческое подсознание, скрывающее в себе бездну невыраженных желаний, неосознанных страхов, размытых воспоминаний; а попытки Контакта — это извечные, неуклюжие попытки Человека познать самого себя. Понять насколько дороги нам любимые люди, на что мы способны ради них, что такое совесть и что такое долг, что нам вообще по-настоящему нужно в этой жизни. В конце концов,что такое хорошо и что такое плохо — для каждого из нас.
Pupsjara: Прекрасная книга, глубокое, философское произведение, очень богатый язык, описание океана и его чудовищ просто великолепно. Автор смог мастерски передать тяжелую атмосферу отчаяния на станции, а его идея живого океана-единственого живого существа на всей планете, но зато какого, превосходна.
К сожалению, я прочитал роман только сейчас, и читался он довольно нудно, да и кое-какие технические детали уже успели устареть за 45 лет с момента написания романа.
ALLEGORY: А мне возможное впечатление от книги «подпортил» фильм, увиденный до прочтения книги и вызвавший значительно более сильные эмоции. О Тарковском речь, естественно. Он в своем кино, как и в «Сталкере» кстати, по-моему, пошел значительно дальше литературных первоисточников...
Petro Gulak: Более всего «Боги Пеганы» схожи с первыми главами «Сильмариллиона», и даже не с окончательным компендиумом преданий Первой Эпохи, а самой ранней его редакцией, созданной всего через десятилетие после Дансени, — «Книгой Утраченных Сказаний» (1916-20).
Различия также очевидны: мир Толкина, хоть и «вторичный» (то есть плод воображения), неразрывно связан с нашим, будучи его неизмеримо глубоким прошлым. Мир Дансени совершенно автономен: на острова Срединного моря (не «Средиземного», как в русском переводе!) наши корабли не прибудут; и пустынная страна «Afrik», где на черных скалах сидит вечно мучимый жаждой бог Амбул, — не наша Африка.
Дансени создал мифологию в полном значении этого слова: не просто набор текстов о богах, людях и мирах, но систему, которая подчиняется определенным законам и остается внутренне целостной, несмотря на противоречия. Рассказы «Пеганы» могут расходиться друг с другом — особенно когда речь идет о грядущем конце миров. Это создает замечательный эффект достоверности: «Пегана» становится не авторским текстом, а собранием разнородных (то есть объективно существующих!) преданий.
Вскоре Дансени доведет этот подход до предела в повести «Путешествие Короля» из сборника «Время и боги» (1906): каждый из пророков неведомых земель излагает свою версию космогонии и свои предначертания будущего, — но единственно верным предсказанием оказывается изреченное Смертью; ибо КОНЕЦ ожидает всех. (Ближайший аналог этой повести в фантастике ХХ века — многосложные беседы королей, мудрецов и конструкторов в лемовской «Кибериаде»; интересно, читал ли поляк ирландца?)
Творец, который спит и не вмешивается в жизнь созданной им вселенной; боги, чьими трудами явились на свет земля и люди, — боги, чье бытие продлится лишь до тех пор, пока не пробудится МАНА-ЙУД-СУШАИ; люди, подражающие богам и способные даже занять их место, пока те, в свою очередь, не проснутся... Модель, на которую опирался Дансени, очевидна: это гностические учения, которые уже почти две тысячи лет пронизывают культуру.
Интерес к язычеству, столь свойственный культуре рубежа XIX-XX веков, не минул и Дансени. Но писатель не приводит древних богов в наш мир — в отличие от многих коллег, зачарованных образом великого Пана, и в отличие от Лавкрафта, начинавшего с прямых подражаний Дансени. Не привносит он и «нашу» (европейскую, христианскую) этику в мир вымышленный — в отличие от Джорджа Макдональда и, в меньшей степени, Уильяма Морриса. Дансени выстраивает собственный мир на основаниях, не вполне привычных для читателей того времени: каждый элемент хорошо знаком, но целое — удивляет. Мир — откровенно не-христианский, но при этом описанный языком «библии короля Иакова» — классического перевода, вошедшего в плоть и кровь английского языка.
Вероятно, здесь сказалось влияние колониальной прозы, не в последнюю очередь Киплинга, также широко пользовавшегося «библейским английским». «Колонизаторы» открыл чудесные страны, живущие по своим законам и во власти своих богов, — Дансени убрал точку отсчета (наш мир, Европу); так возник самодостаточный и странный мир. Мир, управляемый не этикой, а эстетикой: у Дансени совершенно отсутствует моральная оценка событий, они важны лишь как «прекрасные» или «ужасные», — а красота может быть и в ужасе.
Борхес писал о Дансени: «Его рассказы о сверхъестественном отвергают как аллегорические толкования, так и научные объяснения. Их нельзя свести ни к Эзопу, ни к Г.Дж.Уэллсу. Еще меньше они нуждаются в многозначительных толкованиях болтунов-психоаналитиков. Они просто волшебны». Аргентинец, по сути, говорит о фэнтези, которая отлична и от басен, и от научной фантастики. То, что рассказы Дансени не имеют отношения к НФ, очевидно; автор «Пеганы» (как и автор «Властелина Колец») подчеркивал, что не пишет и аллегории. Но все же Дансени пришлось подчиниться законам сотворенного им мира: законам, от которых он бежал в страну неуемной фантазии.
Pickman: У священных книг есть свойство, за которое их ценят даже те, у кого их святость доверия не вызывает: всеохватность. На скромном текстовом пространстве умещается и человек со всеми его радостями, горестями и чаяниями, и устройство вещей, и громогласно-тихая поступь богов. Можно поспорить, что картина всегда неполна, что никаким писаниям не под силу вместить жизнь во всей ее полноте. Но ведь и чертеж машины не дает нам представления о шероховатости ее корпуса, о блеске металла на полуденном солнце, о тоне и ритме ее песен — а все-таки в черно-белых схемах заложено достаточно знаний, чтобы машина из умозрительной заготовки стала частью реальности и предстала перед нашими глазами.
Так и в «Богах Пеганы» содержится ровно столько мудрости, сколько нужно, чтобы с чистого листа набросать небольшую вселенную. Если бы судьба призвала меня стать основателем новой религии, я бы предал имя Дансени забвению и высек бы его слова на двунадесяти двенадцати каменных плитах — и кто знает, не стало бы тогда в мире больше добра, не растворилось бы без остатка зло в простом и разумном порядке вещей. Ибо боги и пророки Пеганы не учат безгрешности, не ворошат, подобно опавшим листьям, хитросплетений нравственности: призывают они лишь к примирению с тем, что нас окружает и составляет. В мире нашлось место и жизни, и смерти, и взрывам веселья, и минутам покоя — и, быть может, «это очень мудро со стороны богов», как сказал бы Лимпанг-Танг, бог радости и сладкоголосых музыкантов. Но правил, по которым играют они в свои игры, нам не понять. Остается лишь принимать мир таким, какой он есть — и помнить, что в сердце его…
Красота. Не бледная чахоточная особа, которой восторгался Уайльд; не пухлая земная человекородица, которую живописал Рубенс; не гибрид из силикона и плоти, что смотрит на нас с глянцевой обложки. Нет, эта первородная красота открывается лишь тому, «с кем во время одиноких ночных прогулок говорят боги, склоняясь с расцвеченного звездами неба, тому, кто слышит их божественные голоса над полоской зари или видит над морем их лики». Это красота бога, что гладит кошку, и бога, что успокаивает пса; красота человека, бессильного в схватке с мирозданием и сильного в своем бессилии; красота конца времен — неизбежного, непостижимого и не окончательного...
Проза лорда Дансени — не самый безопасный из наркотиков, но ведь дозу рискуешь получить в любую минуту — достаточно летней ночью оказаться в поле и услышать голос ночной птицы; выглянуть январским вечером в окно и увидеть танец снежных бесов; замереть на скалистом берегу, вглядываясь в круговорот безумных волн. То, о чем писал Дансени, всегда рядом — это мы далеко...
Кел-кор: Сколько уже прочитано у Дансени всякого-разного, а вот этот сборник, содержащий в себе историю отдельно взятого мира, просто гениален, на мой взгляд! Почти всегда меня романы и рассказы автора не приводят в восторг, но эти микрорассказы действительно великолепны! Некоторые похуже, некоторые получше, но воспринимать их как отдельные произведения вовсе не следует. Они — единое целое, они вместе — история мира Пеганы. Удивительного, восхитительного и прекрасного мира!