Когда последняя страница была закрыта, моему восторгу не было предела. Неужели этот ужас, летящий на крыльях ночи, наконец-то закончился?

С первых страниц, когда нить собственно повествования ещё не была раскрыта, поражали ляпы, ошибки и повторы. После первой сотни страниц выяснилось, что два наиболее часто встречающихся в первой книге слова – это хлеб и сыр. Никогда бы не подумала, что в нежелании прорабатывать материальную культуру можно обвинить автора фэнтези. И даже не знаю, что задело больше: нежелание автора хотя бы подумать о чём-то другом (вся пища мира без привязки к истории и географии в её распоряжении) или её безразличие к тому, что она всё время повторяется.

Повторялась же она и в предисловиях к главам: поначалу их, как историю страны, было интересно читать, но уже к концу первой книги они свелись к бесконечному пересказыванию одних и тех же фактов разными словами.

А можно ли услышать стук в дверь во дворце, в котором вместо дверей – занавеси?

А жену принца нормально повсеместно именовать королевой?

А после полутора тысяч страниц и десятилетий дружбы, нормально так и не понять, к какому полу принадлежит один из ближайших сподвижников?

А говорящие имена – это что, вообще, шутка такая? Если мы уже с первых страниц знаем, кто главный негодяй, а кто им ни при каких обстоятельствах не будет?

И если такие проблемы уже с формой, то что можно говорить о содержании? Нет, я вовсе не против постоянного самокопания героев, мне они даже нравились, но подбешивает то, что кроме самокопания они не способны ни на принятие решений, ни на совершение поступков. А только всегда и везде продолжать безвольно качаться на волнах, следовать течению и, барахтаясь за выживание в тех местах, куда течение порой прибивало к берегу, спасать мир.

Мир и герои просто чудовищно чёрно-белые. Полтора негодяя на цикл (которых мы узнаём с первого же знакомства по имени и плохому поведению) и выводок их прихвостней, из всех же остальных героев каждый являет собой воплощение какой-то добродетели: проницательный, рыцарственный, правдивый (здесь даже придумывать ничего не надо, у них просто имена такие); а остальные – преданный, загадочный, заботливая, исполнительный, надёжный, нежная и т.д. и т.п. Всем известно, кто негодяй, и все его козни принепременно раскрываются, но никому даже в голову не приходит ни то что избавить королевство от вечно висящей над ним угрозы (хотя все только и твердят каждую страницу о благе королевства), но даже пожурить его. Не могут или не хотят сделать это ни суровый король, ни бескомпромиссный принц, ни имеющая личные счёты королева (ну, та, которая жена принца), ни профессиональные убийцы, которые ради этого, собственно, и едят свой казенный сыр с хлебом.

Кстати, о роде занятий главного героя. Он (герой) получился полным профессиональным… девственником. Он не убивает врагов: они сами друг друга режут и травят; немногочисленные его жертвы – либо самозащита, либо убийство в состоянии аффекта; горы трупов за ним – неизменно лишённые души зомби или честное поле боя; за весь цикл я помню единственныё раз, когда он действительно убил живого человека по заданию, но тот был таким карикатурным подлецом, что убийца явил себя прям-таки ангелом мщения.

Да и вообще, устала я от жизнеописаний. Это не проблема книги, это проблема лично моя, но мне надоели (спасибо Дженнингсу) одинокие старики (телом либо духом), ведущие от первого лица рассказ о своей невероятной жизни, начиная с отрочества, и как они спасали мир будучи подростками.

Книга первая – отрочество. Маленьким мальчик, которого никто не любит, растёт и учится тому, не знаю, чему.

Книга вторая – дворцовые интриги придворного мужа. Похоже на шахматы. «Белые» (плохой персонаж) ходят первыми. И вторыми. И третьими. Потому что «чёрные» (хороший персонаж) возмущаясь каждым новым ходом «белых», отказываются ходить вообще.

Книга третья – смена поднадоевших декораций, толпы промелькнувших единожды персонажей и попытки наконец-то описать ту сущность, из-за которой книга причисляется к фэнтези – т.е. магию. Несколько сказочных локаций, драконы... Не ново, но и не плохо. Но в целом вся магическая система саги – телепатия разных видов и уровней. Чтение мыслей людей и животных, внушение мыслей, перемещение сознания между телами, передача и забор энергии через установившуюся связь и т.д. и т.п.. Чудненько.

Вот только если всё так просто: если два человека, ненавидящие друг друга, легко устанавливающие друг с другом связь через полмира и могущие этой связью убить друг друга – почему они этого не делают? Тем более что силы, как на весах, всегда сильно перевешивают то в одну то в другую сторону, сильнейший на данную минуту легко пробьёт защиту слабейшего, и ничья невозможна? Ответ: потому что автору удобно, что связь устанавливалась только тогда, когда ей удобно. И только так, как удобно ей. И чтобы героям ни в коем случае в голову не приходила мысль поступить самым логичнейшим из вариантов, пока «сюжет не будет к этому готов». И только на краю погибели героя вдруг осенит. А автор так и не удосужится объяснить, почему то или иное невозможно было сделать раньше, или, наоборот, почему то, что раньше не раз делалось, больше не применяется.

И, что в принципе не стало для меня неожиданностью, многие вопросы так и остались без ответа. Из самых крупных интересовавших меня — родителя героя. Кем была его мать и как именно погиб отец (по-моему, объяснения типа «это не может быть совпадением, потому что всё плохое, что делается в мире, делается только Регалом» — недостаточно).

Странно то, что я не ставлю циклу единицу. Почему? Потому что, всё-таки, что-то в нём есть. Хотя бы те же так непривычные в фэнтези самокопания. Некоторые персонажи симпатичны. (Ночной Волк. Да. Это просто чудо. Лучшее воспоминание со всей саги.) Нетривиальное и в какой-то мере непредсказуемое завершение любовной линии порадовало. Думаю, вычитать бы текст, чтобы убрать бесконечные повторы, убрать «говорящие» имена, заставить героев хотя бы изредка действовать, и прям хоть чуточку расширить магическую систему – и могло получиться что-то симпатичное. Но увы, увы…

От восторженных отзывов типа «это лучшее из того, что я читал» хочется схватиться за голову: если это лучшее, – о Боги! – что же тогда люди до этого читали?

Не проходит ощущение, что читаешь ширпотреб. Не понятно только, был ли автор старателен, чтобы преподнести нам свой «шедевр», или набросал на скорую руку – а, и так схавают! – и бодрым шагом полетел в издательство…

Вот из-за таких книг, к сожалению, и презирается весь жанр. Жуткие монстры, примитивное повествование и однобокий язык; необузданная фантазия автора, воплощающаяся в ослепляющей своей бессмысленностью магии, прямо таки прущей из всех естественных отверстий человеческого тела. И как финальная черта, бестолково разнообразный мир, который автор расписывает с неизлечимой глупостью школьника-двоечника: чем больше – тем, стало быть, круче.

«Война и мир» — общепризнанная вершина русской литературы. Не буду спорить с тем, что размах грандиозен (размах количества томов, временные же рамки – всего скромные 7 лет, если кто не помнит, а послесловие — это только послесловие). И достойной преклонения я эту книгу, да простят меня все несогласные, не считаю.

Потому что книга написана человеком, считающим себя непререкаемым авторитетом во всём и постоянно тыкающим этим в читателя. Я не могу отделить личность творца от его творения. Вспомните, каким лихим и разгульным он был в молодости, требуя той же лихость от всех остальных. Вспомните, как к старости он прозрел и одухотворился, требуя той же духовности от друзей, семьи и крепостных, не позволяя никому жить по-своему и сурово карая, когда не получалось жить по-его. Но даже если бы я не знала этих деталей биографии, та же самая авторитарность (самодурство по-русски), что Толстой проявлял к близким, смотрит с каждой страницы всех четырёх томов; к читателю он относится так же, как к своей домашней челяди. Он не позволяет читателю самому мыслить и рассуждать, давать оценки людям и поступкам, расставлять акценты и делать выводы. Он сам всё за всех решил. Разделив героев на хороших и плохих. В соответствии не с их поступками, а с собственным к ним отношением. Любимчикам прощаются все подлости, в нелюбимчиках не признаётся и искорки добра.

Платон Каратаев, обожаемый Толстым, на самом деле оборачивается неприятной, скользкой личностью. Со всеми дружелюбен, но ни к кому не привязывается. Я как-то всю жизнь считала, что ласковым надо быть только с близкими, первому встречному-поперечному в ноги не стелиться, но уж если человек заслуживает твоё доверие – держаться за него.

Князь Андрей и Пьер в целом хороши. Но как-то коробит меня, когда двое взрослых тридцатилетних мужиков влюбляются в тринадцатилетнюю девочку. За её «свежесть». Всю жизнь считала, что любовь на чём-то более глубоком должна основываться. А на «свежести» — только педофилия.

Долохов, Толстым ненавидимый, у любого другого автора был бы героем, красавцем офицером, полностью соответствующим нормам времени и дамским предпочтениям. Сам Толстой не таким ли был в молодости? Не за это ли он ненавидит своего героя, очерняя всем, что под руку попадётся?

Соня, презрительно называемая Толстым через Наташу пустоцветом. Что, простите? Она всю жизнь любила (бескорыстно и жертвенно) одного человека, и только ради счастья не называться старой девой не захотела изменить своей душе и выходить за другого.

Сама Наташа, абсолютный толстовский идеал (который так легко злословит о подруге) – такая же самодурша, как автор. Особенно это хорошо в послесловии проявилось. Но даже до него, все 7 лет всех четырёх томов вела себя как… Простите, литературных слов не достаточно. Сила не в том, чтобы набедокурить, а потом искренне раскаяться, а в том, чтобы отдавать отчет в своих действиях и предвидеть последствия. Возвращаясь к бесприданнице Соне: сама Наташа – девушка с именем и, каким-никаким, приданным, влюбилась снова, едва успев похоронить предыдущего возлюбленного, которому тоже, к слову, верностью не отличилась.

Старый князь. Любовь к близким не должна проявляться в жестокости к ним. Если Толстой видит проявление любви в этом – Бог ему судья.

Но отношение к собственным персонажам – полдела. Вторая половина – отношение к истории. Толстой постоянно каждой исторической личности и каждому её поступку, каждому событию даёт свою не терпящую возражения оценку. Причём делает это таким тоном, будто все величайшие мыслители и историки до него – бестолковые первоклассники, а пришёл Толстой – и во всём разобрался. И в причинах и в следствиях.

Нет, для меня загадка, как писатель с таким непомерным Эго мог быть признан одним из величайших писателей мира, а России – уж точно. Это Эго прямо выплёскивается со всех страниц всех его романов, а со страниц «Войны и Мира» – льётся всемирным потопом, превращая книгу, могущую стать великой, в «назидание современникам и потомках святого старца». Будь написано тоже самое, почти точно так же, но хотя бы с минимумом объективности… Чуть-чуть поменьше самолюбования, Лев Николаевич, и даже я, такая вредная, не смогла бы не признать «Войну и мир» вершиной русской литературы.

Некоторые книги я дочитываю только для того, чтобы иметь право потом вступить в спор: это шедевр, или подлое злобное антисоветское брызганье слюной на ту власть, при которой, обласканный которой, автор счастливо и негонимо прожил полную наград жизнь. Второе, однозначно второе. И дело не в том, что мне неприятны постраничные любования автора фекалиями – это лишь неприятная форма, но содержание под стать своей форме. Всё: человек, его образ жизни, его чувства, его стремления – всё есть дерьмо. А я не знаю, до какой степени мне нужно сломать свою психику, чтобы научиться видеть в дерьме прекрасное и извлекать из него философию. Причем книга написана с зашкаливающем презрением ко всем и вся: к человеку, к государству, к армии, к порядку и бардаку. Только бог среди презрения и фекалий мелькает чистыми и белым, но так часто автор вопрошает бога, как тот мог допустить столько грязи в этот мир, что даже сам бог становится таким же никчёмным, как всё окружающее.

Две части чётко разделены и очень мало похожи друг на друга. Первая часть – учебка – наполнена дерьмом и скотством, и ничего общего с окопной правдой не имеет. Она о том, как звереют и опускаются люди в тяжёлых бытовых условиях. А когда и где бытовые условия рабочего, крестьянина и солдата были царскими и праздными? Но люди умели оставаться людьми. И только скот всегда останется скотом: и в окопе, и на балу, и в собственном доме (зачеркнуть) хлеву. Сам автор упирает на то, что убогость казармы есть лишь квинтэссенция общей советской убогости. Рука об руку со скотом даже вручение гос премий в Кремлёвском дворце будет пыткой (несчастный автор, как же часто он этой пыткой мучился), рядом с человеком сильным духом и осознающим, что он человек, а не скот, даже грязь военного быта стерпится, заслонённая главным. Но что для каждого человека главное? Ведь если кто-то начнёт писать автобиографическую книгу, он будет писать о том, что близко, понятно и дорого ему. Кто-то будет писать о добре и красоте – даже на войне её можно увидеть, если глаза открыты для неё. А если глаза видят скотство и дерьмо – о том и будет повесть. Маниакально измажется в дерьме всё чистое и светлое: не важно, что девочки-санинструкторы друг за друга и за своих раненых умереть готовы – важно, что нечёсаные они. Всё, скотством не обезображенное, будет отодвигаться на второй план, а на первый план выйдет разномастное отребье. В реальной жизни абсолютное меньшинство, которое почему-то здесь представляется автором основой общества. Герои все как один урки, недолюбленные родителями в детстве и обиженные советской властью. Все командиры – тупицы и подлецы, все женщины – шлюхи, все солдаты – опустившиеся животные, у которых две мысли на мозг: отнять у более слабого его пайку и насрать потом под собственными нарами. Все до единого, независимо он пола, положения и возраста – воры.

С гадливостью продравшись через всю эту грязь, наконец перешла к части два. Слава богу, грязи стало меньше. Осталась кровь. Вполне на войне уместная и очевидная. Окопная правда, о который никто никогда до сего момента не писал? Прошу прошения, а вы читали хотя бы того же Василя Быкова? У него не меньше крови, грязи, лишений и смерти. У него тоже вечные проблемы со снабжением, ошибки и просчёты командования, тяжкая солдатская доля. Только среди всего этого страшного и грязного он старается видеть лучшее в людях. Как и Василий Гроссман, описывавший маховик репрессий, тоже упор делавший не на то, как люди опускались, а на то, как они тянулись остаться людьми. А Астафьев смакует мат-перемат, анатомические подробности процесса мочеиспускания и при всех удобных и неудобных случаях впихивает в текст неприкрытые детородные органы. Что, – если человек в фокусе не срёт, правда считается не такой правдивой? Нет, я не буду бить себя пяткой в грудь, утверждая, что всё было не так. Я вполне допускаю, что именно такой увидел свою войну Астафьев. Только ведь правда у каждого своя, и каждый видит её через призму собственной личности, фокусируя взгляд на то, что ближе и понятней. Автор увидел только скотство. Его право. Только давайте называть вещи своими именами: это «правда Астафьева», а не «окопная правда», и не «правда войны».

«Астафьев описывает войну глазами простого солдата»… А есть ли это хорошо, если дальше носа простого солдата автор видеть не желает? Офицер утром выгоняет бойца на плац на занятия? – о, изверг! Напившегося красноармейца, ввалившегося в помещение для него не предназначенное, давшего в морду офицеру и потом хамившего трибуналу, сослали в штрафбат? – за что? Бойцов, самовольно на много дней оставивших часть, признали не соскучившимися по мамочке детишками, а дезертирами? – а с чего бы это? Никчёмный приспособленец вступает в партию, чтобы сладко жить, и сладко живёт полжизни, проводя в жизнь идеалы партии, собственными идеалами так и не обзаведясь, а погибая на фронте начинает клясть и обличать партию, за то, что его, верного, не уберегла… Ах, смотрите, вот она, какая партия: двуличная, бессердечная, подлая и так далее по списку. Серьёзно? И подлая философия подлой гниды толкается за истину в последней инстанции? Роль партии (кто бы как к ней не относился) мы должны оценивать с точки зрения этой мрази? Серьёзно??? Солдат не накормлен – исключительно потому, что командир получает удовольствие от голода подчинённого. Боеприпасы не доставили: а почему комполка самолично, перекрестясь, не прошёл по воде аки посуху, отбивая нимбом немецкие пули, и не принёс в руках ящик с патронами? Злобные бездарные командиры на плацдарме, грозя оружием, гонят несчастных мальчиков в атаку? Ну, так это война, вообще-то, на то командиры и существуют! Чем для России закончилась Первая Мировая война, когда в армии не стало командиров, все помнят? Но нет, дело не в этом. А в том, что когда милый сердцу автора постой гонимый палками на врага уже опытный солдатик вдруг сам получает небольшую долю командирской власти над ленивым и трусящим молодым бойцом, как он начинает вести себя? Точно так же грозит оружием и гонит на врага. Потому что такова ПРАВДА войны: без встряски, без чужой воли, по природе своей ленивый и желающий выжить человек никогда не сделает то, что он должен сделать: в бой за родину! С каких пор эта фраза из священной стала тем, чем сделал её Астафьев? И когда тот, кто призывает солдата к порядку, даёт очередь над его головой – солдат на деле почему-то не начинает ненавидеть родину и не бросается на того, кто эту очередь над ним дал, а вдруг вспоминает о том, где он, и что он должен делать, хотя сотней страниц раньше Астафьев уверял читателя, что произойдёт обратное, ни на грош не добавив сознательности. Как так?

На словах все командиры – трусы, отсиживающиеся за спинами в тепле, сытости и безопасности, на деле – первые идут в бой со своими солдатам, и если не гибнут, то даже раненые продолжают своё дело, и все лишения делят наравне с бойцами. Хотя нет! – ведь ни один командир за все 800 страниц при этом не упал грудью на ДОТ! Ну, самой собой – трусы! А с какой чёрной ненавистью описываются все политработники, чьё преступление уже только в одном названии их должности? И ведь ни один из них, если вчитаться, по сути, не сказал и не сделал ни одной подлости, наоборот, они деятельны, единственные из героев крепки духом, и ангельски терпеливы к солдатской лени, своеволию и скотству, несмотря на которые добросовестно выписывают ордена на эту солдатню. У каждого на войне своё место. Автор почему-то понимает это применительно к рядовому, но отрицает место отца-командира, штабного стратега или полит работника. Но по его же собственной, по астафьевской логике, без побудительной силы, солдат, дай ему волю, только бы жрал, спал и срал! Потому что согласно астафьевскому описанию – русский человек, из которого лепится русский солдат – есть скот. Автор получает удовольствие от того, что так видит целое поколение, получает удовольствие от живописания извечного русского бардака, от утверждения, что вплоть до 45-го года заградотряды с пулемётами гнали безоружных солдат на танки… Ненавидящие свою родину тупые, голые и голодные безоружные скоты, у которых в армии полный бардак, победили умных, рациональных, умеющих организовываться и воевать немцев. Да уж, новое слово не только в литературе, но и в военном деле, и в истории. Правда? Ну, конечно! Нет логики, зато есть говно – значит, правда. Вот книги других писателей-фронтовиков, в которых есть и логика, и душа, и вера, но зато нет говна – вот там никакой правды быть не может по определению, там – только пропаганда.

Я вот на что обращаю внимание: на личность «правдоподателя». Он врал тогда, когда благодарно принимал от тоталитарного государства награды и звания, или врёт в этой книге, искусно вымачивая в моче столь благосклонную к себе бесчеловечную и безбожную систему? А есть ли разница? – человек откровенно пойман на двуличии. Каждый судит по себе, и я скажу по себе: я не готова верить в «правду» от человека, откровенно пойманном на двуличии.

Кто не согласен – прошу кидаться камнями.

Ненавижу писать длинные отзывы, но есть такие произведения, которые невозможно оценить односложно. Каждая фраза, каждый факт – есть повод для комментария.

Итак. Читала с большим интересом. Всё ждала, когда же начнётся то, за что у книги такие хвалебные отзывы… И, нет, дело не в том, что этот жанр – попаданцы и инопланетный разум – не мой жанр. Я и раньше читала книги не моих жанров и, заканчивая, признавала, что книга не плоха, просто не моя. Но тут…

Из плюсов – психологическая направленность книги. Вернее, мне нравился сам факт психологических изысканий героев, но не их результаты. Из-за полного игнора элементарных законов психологии и неспособности героев мыслить логически, люди патологически не понимали ни себя, ни окружающих, хотя времени на психоанализ уходило больше, чем на спасение мира. Из отсутствия логичности мысли следовало отсутствие логичности поступков. Герои ведут себя не так, как было бы единственно рационально в конкретной ситуации, а так, как удобно автору, чтобы развивать интригу и плести свои лирико-философские рассуждения. Попав в новое место и познакомившись с новыми людьми, герои вместо того, чтобы выяснять, куда они попали и с кем познакомились, начинаю читать друг другу стихи. А логика автора вообще абсурдна. «А что это у вас на поясе болтается? – Кобура. – А для чего это? – Для пистолета. – А, тогда понятно». По определению не глупый и эрудированный астронавт XXIII века знает, что такое пистолет, но не знает что такое кобура? Даже самый тупой неуч XX века, попав даже в X век, сообразит, что такое ножны! Люди XXII века знают о XX веке так же мало, как люди XX века о веке XVIII. Почему? — потому что и там и там промежуток по два столетия. Автор серьёзно не понимает, что уровень наших знаний об истории определяется не прошедшим временем, а количеством сохранившийся источников? Словом, даже двух страниц подряд не набиралось, чтобы, читая, не воскликнуть: «как?», или «зачем?», или «почему?». Если есть волшебный телепортёр – зачем колоть дрова в запас, опасаясь, что их может не хватить? Как в ситуации совершенно аналогичной Дефо, Пятница за два дня может бегло заговорить на языке Робинзона? Почему, строя тайное убежище, на вечеринку по поводу окончания строительства зовут кучу народа, включая незнакомцев?

Характеры созданы ходульно, но по всем правилам мужского эгоцентризма. Старозаветный рыцарь на необозримый срок покидает любимую девушку (даже не объяснив ей толком, что она любимая), а когда через годы ей надоедает его ждать и она желает устраивать свою жизнь – оказывается, что это единолично она виновата в том, что ничего у них не сложилось. Герои – ходячие энциклопедии, набитые цитатами из классики на языках оригиналов, и супермены вселенского масштаба (в одном флаконе). Все мужчины такие супер-пупер честные-умные-смелые-сильные-талантливые-нравственные, что остальные миллиарды мужчин планеты всех эпох – откровенный шлак под их ногами. Несмотря на это, до того, как им на головы свалились пришельцы, герои прозябали безвестными одинокими неудачниками. Но они по определению самого Звягинцева, существуют в собственной системе (нравственных) координат. Видимо поэтому в нормальном обществе эти самые супер-пупер разгерои, опьянённые безграничностью своих возможностей, ведут себя по-хамски. Оказываются в новых обстоятельствах, но продолжают вести себя всегда и везде одинаково откровенно по-сволочному, с брезгливым презрением поплёвывая на нормы времени и здравый смысл и с упоением эпатируя окружающих людей, всевластием не наделённых.

В сюжете нет естественной непринуждённости событий, которые случаются сами собой, а не волей автора – он вял, тянется неохотно и преимущественно за уши, а, прочитав очередную сотню страниц, понимаешь, что событий набежало с гулькин нос. Зато в избытке пустой трёп затянутых на десятки страниц разговоров. Фантастическая составляющая сводится к тому, чтобы связать в кучу кучу непонятных слов; манипуляции со временем и пространством даны как таковые: автор даже сам для себя не стал продумывать механизмы, торопясь перейти к тому, о чём ему писать приятнее. А приятно ему расшаркиваться в философствовании и смаковать, что может захотеть горстка одиноких мужиков, у которых вдруг откуда ни возьмись появятся скатерть-самобранка, телепортёр и машина времени (в одном флаконе).

Дальше безвкусный и фальшивый, уже изрядно затасканный тысячами плохих писателей поворот. Герой попадает в чужое время и оказывается супер крут. Только тут ситуация вовсе не безобидна: советских солдат 1941-го учит воевать настроенный антисоветски попаданец! Непонятно только, зачем: слишком отчётливо мелькает высокомерно-презрительное отношение автора и к войне (дескать, игрушечная она была), и к победе (дескать, ничего-то не принесла).

Но дальше – ещё больше! Дубль два прыжка в 41-й вообще предлагает нам пересмотреть, кто за что воевал и кто победил. Спойлер: это будут всё те же попаданцы, которые (с этим сложно спорить) лучше Жукова и Сталина знают, как нужно побеждать немцев, потому что Жуков и Сталин делали историю (неправильно, само собой) в реальном времени, а наши попаданцы только оценивали её, уже кем-то сделанную (и оценили, само собой, правильно). С одной стороны, я могу понять желание мальчики-идеалиста переписать начисто черновик истории, когда полвека спустя становятся очевидны допущенные ошибки. С другой стороны, как-то претит, что мужчина-писатель, вместо того, чтобы создавать собственные истории и сюжеты, пыжиться доказать, как он крепок задним умом историю идеологически перелаживать. Ядовитая антисоветчина автора, маленькими дозами разлитая по всему роману, в главах о войне явно стремится к передозировке. А историческая оценка автора (и его героев) так же узколоба, как и линия партии эпохи «большого террора». Только с обратным вектором. Тухачевский – хороший, Будённый – дурак. Всё! Никаких оговорок, полутонов и архивных материалов. Только тезисы XX съезда и шепоток «Голоса Америки». Нет, я не отрицаю репрессий тридцатых и могу согласиться с разумной критикой «застоя», но субъективная ненависть к Сталину – это одно, а делать его маньяком и идиотом – это уже совсем другое. Вообще все вокруг умных-умных героев – сплошные идиоты. Немцы идиоты потому что в упор не видят внезапную подготовку к войне; русские идиоты, потому что любят Родину такой, какая она есть, а не такой, какой хотят её слепить наши попаданцы; а Сталин идиот… ну просто потому, что он идиот… Зато наши попаданцы настолько гениальны, что с такими дилетантски-некомпетентными распоряжениями точно ход войны изменят. А именно: Советы с треском продуют всю войну уже к зиме 41-го. НКВД разогнать, а все его функции похерить, авиации в любых обстоятельствах летать только полками… Что?

И мало что меня так бесит в книгах про попаданцев, как то, что люди начинают в чужом по сути мире наводить свои порядки – с высоты знаний и идеалов, которых ещё не существует. Со своим уставом в чужой монастырь – в любом случае некрасиво, но тут и «устав» откровенно чуждый, и «монастырь» слишком свой, чтобы такое неуважение к нему проявлять. Через годик-другой современный последователь автора напишет, как новые попаданцы, рухнув в 41-й, начнут там продвигать радости принадлежности к ЛГБТ. Смешно? Горько… Нельзя, ну нельзя нормальность своего мира автоматически считать благом для всех других миров и времён и везде её насаждать! Двое героев задаются вопросом: кто решил, что Сталинская система – это хорошо? Да всего лишь полстраны. Сколько процентов населения согласны с тем, что задуманные героями реформы – есть беспросветное благо? Да только они двое. А если люди поголовно эти реформы не принимают, значит, проблема в людях, а не в реформах. Особенно много проблем с врагами всего человечества – энкаведешниками, которые страшны тем, что продолжают выполнять приказы, которые для них никто не отменял. Давить без суда и следствия этих негодяев! И Берия нервно курит в сторонке от той «демократии», которую мутят в стране заместо его «террора»…

Из отзыва сугубо ИМХО вытекает такой же сугубо ИМХО вывод. С такими диаметрально противоположными взглядами на абсолютно всё нам с автором бескомпромиссно не по пути, и впредь я буду старательно избегать даже случайного контакта с его творчеством. Признаю, что автор при определённых оговорках мог бы считаться неплохим литератором, но он совершенно несостоятелен ни как психолог, ни как фантаст, способный к созданию целостной метафизической картины, ни, к сожалению, как наследник собственной истории. Но вместо того, чтобы раскрывать сильные свои стороны, автор с непробиваемой самоуверенностью ломится в те сферы, которые ему лучше обойти. Я слишком категорична? Не я первая начала: если автор позволяет себе односложно и безапелляционно трактовать сложные исторические фигуры (хороший – плохой), то обязан быть готов к такой же однозначной трактовке и в отношении себя.

Некоторые книги ценны только при прочтении в правильном возрасте. А эта имеет свою ценность строго в привязке ко времени создания. Тогда это могло быть оценено и оценено высоко. Железный занавес рухнул, уже можно писать не только соцреализм, но и… всякое такое-разэдакое… Достоевский ненавидим со школы, Семёнов обрыг, Дюма иностранец, Дж.Р.Мартина ещё не существует – там и тогда даже данные потуги к созданию чего-то диковинного заслуженно могли цениться. Там и тогда. Но откуда у книги такие хвалебные отзывы и по сей день? Потому что мир прекрасен в своём многообразии! Нет такого продукта, который не нашёл бы своего потребителя. То, что я считаю гениальным, для кого-то чушь чистой воды; то, что для меня дрянь, для кого-то шедевр. Так бывает. И это хорошо.

Достоевский очень чётко делит героев на хороших и плохих. Но не испытывает к ним никакого чувства. Даже Соня для него не более чем наглядное пособие к его извращённому пониманию несправедливости мироустройства. Он не то что бы тепла к ней не питает, но даже жалости.

Мерзко отношение Раскольникова к людям. Он начинает ненавидеть родную сестру, некогда горячо любимую, только за то, что понимает, что она выше его, насколько она выше его. Он тянется к Соне не потому, что она заслуживает уважения и любви, но потому только, что считает её такой же жалкой и падшей, как он сам.

И я никак не могу понять, в чём же был «бунт» Раскольникова. Против чего? – против собственной нищеты? Ну так только он же в ней и виноват. У него не было денег исключительно потому, что он целыми днями, не работая, валялся в своей ненавистной комнате, вынашивая мечты о наполеонстве. И раскаяние его вызвано вовсе не осознанием того, что он поступил дурно, а ежесекундным страхом, что всё откроется, что он на волоске. И в итоге осознанием того, что его преступление действительно раскрыто. Масло в огонь добавило и случайное убийство невинной «юродивой» Лизаветы. Да и не раскаялся он вовсе. Просто страхом перед разоблачением довёл себя до такого душевного опустошения, что больше не мог даже призирать, ни себя, ни окружающих. И только тогда, устав ненавидеть, он снова теплеет к сестре, матери и Соне. Но это не раскаяние, и не осознание. Это усталость. В лучшем случае, он просто ощутил себя слишком одиноким, понял, насколько необходима ему поддержка родных, и, что бы не лишаться её внешне согласился с их ужасом от содеянного и пошёл сдаваться, пошёл у них на поводу.

И весь роман словно написан через призму больного восприятия главного героя и всех тех, тоже не здоровых душевно людей, которые его окружают. В нём нет ни страницы реальности – каждое слово, каждое описание, каждое рассуждение – дымка полупьяного полушизофреничного угара, в который сам себя погрузил Раскольников. Даже Сонино сознание далеко от ясности. Единственный человек со здравым взглядом – Дуня – отстраняется автором через Раскольникова, как шарахался бы пьяный, извалявшийся в грязи, от мыла.

Красиво написано? Красиво. Образно? Образно. Страшно от таких образов? Страшно. И противно. 200 страниц сплошных жалоб. Не по-мужицки. Мужик должен взять шашку и рубать в капусту, а не ныть о собственной судьбе; а чтобы жалостливей было – ещё и о судьбах соседских детишек.

Было? Было. Но нытья столько, что начинаешь сомневаться, а всё ли было настолько ужасно? И как только могло из этого ужаса мощнейшее Советское государство родиться? Красные – поголовно звери с рогами и копытами, герой, и все, разделяющие его взгляды – поголовно невинные ангелочки и страдальцы. А ведь отчётливо мелькает мысль, что эти же самые невинные ангелочки восхищались террористами, убившими царя, Чернышевским, Герценом и иже с ними. Вот она, проклятущая русская интеллигенция в самом чёрном смысле слова. Они сами подготовили революцию, сами расшатали государство, а как дело до резни дошло – хвать за перо и чернильницу – обличать творящиеся вокруг ужасы. Был царь – были ужасы. Пришли красные – опять ужасы. А вы чего хотите? А вы пробовали бороться за то, чего вы хотите, не словами, а делами? Может быть, именно твой отец ходил в народничество, пробуждать сознательность в отцах тех самых красноармейцев, которые тебя теперь так обижают? Может быть, именно твоего штыка не хватило белым, чтобы побить этих самых красноармейцев? Ответственность? Да бросьте, батенька! Ничем грязнее чернил отродясь руки не морали-с. Зачем сражаться за добро, если гораздо безопасней, эстетичней и почётней обличать зло? Сидеть, вздыхать, жалеть всех вокруг – и ничего не делать!

Созерцание собственной беспомощности перерастает в упоение своей созерцательностью. А ты пробовал сделать хоть что-нибудь, кроме как жалеть себя? Да, что вы, зачем же? Ведь растеряют-с! А примеры поколений, когда люди на крест, на костёр, на каторгу шли за свои убеждения – не наш метод. Ладно, не всем быть мучениками, не все согласны погибать за идею. Но тогда, будь добр, живи! А автор и его герой зависли в летаргии между жизнью и смертью. Ведь и на то и на другое нужно решиться. Но решительности мы не обучены – только бумагомаранию.

Больно за человеческие страдания вокруг героя? Больно. Но не за то больно, что невинных обижают (всегда найдётся тот, кто норовит обидеть), а за то, что не нашлось рядом способного защитить. Семью в охапку – и в эмиграцию! Не получилось – на службу к красным иди! Не хочешь – на большую дорогу резать и грабить! А что, какое время – такие и методы… Но мужчины оказались неспособны к поступкам. А террор, оказывается, хорош только когда ты вино в Ялте на веранде попиваешь, а где-то там кто-то другой в царя бомбу кидает; а когда одобряемый тобой террор до тебя самого дотягивается, это, оказывается, уже не так и приятно.

Вот откуда ноги растут у раскола в обществе. Одна часть вечно недовольной «интеллигенции» заваривает кашу, потом долго ноет, что до «заваривания», оказывается, было лучше, потом линяет в сытый Париж номинироваться на Нобелевку, а потом ещё и фашистам, выжигающим Россию, оды слагает (ах, какой трепетный восторг перед втаптыванием соотечественников в грязь; что-то ему не очень нравилось, когда в грязь втаптывали его!). А тем же временем вторая часть той же Русской интеллигенции гонит первые пятилетки, потом мыкается по лагерям, потом идёт добровольцами на фронт, потом поднимает страну и запускает ракеты в космос… Вот здесь-то и становится действительно страшно: что те, слинявшие в загранку, способные только умы баламутить да ныть, а ответственность на себя брать не способные – вот они-то из сытой своей загранки и рассказывают нам что такое хорошо, а что такое плохо. И пытаются оттуда писать для нас нашу историю. Гнать из своих умов такую «интеллигенцию» надо. А той, другой интеллигенции, которая не только рассуждает, но и работает, которая со своей страной и в горе, и в радости – низкий поклон.

P.S.Тянулась, ох тянулась рука к единице! Но, справедливости ради не могу не отметить: язык, действительно, великолепен. Обладать бы этим талантом тому, кто мог бы его употребить во благо...

Помню, как в 13 лет ошеломил меня фильм, и как потом сразу же побежала в библиотеку. Купить было и негде, и не на что, и я от руки переписала библиотечный экземпляр от корки до корки; многие эпизоды до сих пор помню наизусть. Долго считала книгу Любимой. Потом, конечно, появились другие Любимые, но эта оставалась Главной. За годы эмоции сгладились, а рана на душе затянулась, но остался шрам, напоминавший о тех эмоциях. А недавно, задумавшись, я с удивлением обнаружила, что то потрясение, та запавшая в душу история до сих пор во многом руководят моей жизнью.

Перечитывать боялась: боялась, что по взрослым оценкам та чистота детского восприятия померкнет, опошлится. Нет. Всё оказалось даже сильнее, чем я помню.

Тогда, в 13, я вынесла из этой книги, что в тяжёлое время женщины тоже становятся солдатами и не уступают по смелости мужчинам. Тогда мне это казалось главным: если понадобиться – смочь так же. Хоть умом я и понимала, что автор совсем обратное имел в виду – что женщине на войне не место. Но понимать умом и чувствовать сердцем – не одно и то же. Теперь я ясно вижу, что это и имел в виду Васильев – да, женщины на войне не должны умирать. И чтобы донести до читателя эту мысль – что женщины не должны погибать! – должны были погибнуть его героини. По второму прочтению уже к середине книги стало очевидно, что все девушки погибнут – у них не было ни единого шанса выжить! И, чёрт возьми, я не прощу этого Васильеву! Я не прощу ему слёз себя-тринадцатилетней, так беззаветно влюбившейся в Женьку и не понимавшей, что она была создана дядей автором только для того, чтобы погибнуть и разбить мне сердце…

Поначалу всё было достойно. Описания сочные, живые, со здоровой долей юмора и оттенком философии. Но вдруг откуда ни возьмись, начали появляться подробные описания эпизодов, при которых ГГ не присутствовал (а книга от первого лица!), потом герои второго плана начали в одиночестве разговаривать сами с собой, выдавая достойные Овидия монологи, а потом и вовсе случилась пьеса! Это повторялось снова, всё разрастаясь, и этого хватило, чтобы балладу превратить в гротеск.

К тому же Измаил слишком часто перебарщивает с рассуждениями. Он пускается в длинные цепи рассуждений чтобы доказать читателю какую-то мысль. А в умении чётко излагать ему не откажешь – мысль становится понятна и даже очевидна уже в первом абзаце. Но это не останавливает Измаила: ещё 10 – 20 страниц он может говорить о том же самом. Да, я понимаю, что иногда ценность не в доказательной базе, а в Слове, как таковом, но тогда и подать его нужно немного иначе…

По форме напоминает «Старика и Море». Оба произведения лишены динамики и построены на созерцании. Но Хемингуэй созерцал природу, её красоту, мощь, и человек находился в гармонии с природой, даже борясь с ней. А Мелвилл созерцает одержимость, безумие и ненависть. Причём не обоснованную ненависть, скажем, Монте-Кристо к сознательно погубившему его негодяю, но ненависть к естеству, к стихии, к року. Ненависти на грани безумия, толкающей человека к собственной гибели и к тому, чтобы похоронить десятки людей во имя своей ненависти. Это то, что касается капитана, и лежит на поверхности. То же, что заметно чуть менее – одержимость китами самого Измаила. В отличие от капитана, не конкретной особью, а всем родом, не кровожадная, как у Ахава, а относительно научная, только ведь он не учёный! Откуда вдруг такой неожиданный и такой глубокий интерес? Он и китобоем-то стал исключительно потому, что «так фишка легла», но погружается в тему он глубже, чем любому китобою для промысла необходимо, и с занудностью, на которую не всякий профессор способен.

И не всякий мясник способен с таким смаком описывать детали охоты, а потом расчленения кита. Пиршество акул и подробное описания оставленных ими шрамов на мёртвой туше. Каким образом в подробностях отделяется от туши тот или иной шмат жира. Постоянно хлещущая фонтаном кровь млекопитающего, которое убивается порой даже не ради промысла – а ради забавы, суеверия и азарта.

Кит – этот гигант и исполин, эту чудо природы, если и вызывает у героя чувство трепета, то лишь для того, чтобы ещё большее благоговение и трепет вызвал Человек, готовый бросить ему вызов и надругаться над этим исполином. То, что собственно Моби Дик не позволил этому надругательству состояться, ситуацию не спасает.

Нет, безумная одержимость и смак расчленения – это не те мотивы, что достойны стать стержнем романа. Поэтому, какими бы расчудесными изяществами не был облеплен этот недостойный скелет, для меня ценность книги весьма сомнительна и заключается лишь в подробном описании китобойного промысла.

В массовом сознании, Тихий Дон – это, пусть и на фоне войны, революции и т.д., но всё-таки, прежде всего, история любви. На самом же деле, всё наоборот – это летопись войны, революции, гражданской и быта, а беспорядочные половые связи героя – лишь фон к этой летописи.

Дух времени передан великолепно. Ощущаешь всю безысходность творящегося вокруг и полное непонимание, что же будет дальше, и как поступить. Ну как было красным не победить? Вся безземельная неимущая и оттого агрессивная Россия за них, против – только тонюсенькая прослойка мыслящего офицерства, бездеятельная интеллигенция и казачество, трудовое и служивое, но им-то, в отличие от мужиков, есть что защищать и терять – их землю. Но хотят ли они этого? Затуманила мозги революция. Стали за красных – получили разбой в своих куренях от пришлых неимущих – метнулись к белым. Поиграли в казаки-разбойники, и надоело. Не перевели бы всё способное держать ситуацию в кулаке начальство, довели бы войну до победы. Да поизвили таковых. Человек слаб, солдат ненавидит войну, и даже на священнейшую из них без должного руководства у него не хватит запала. И снова легли под красных. Получили расстрелы. Взбунтовались. И всё повторяется. Не хочется воевать. Как, оказывается, страшно, когда солдат сам решает, хочет ли он воевать, или к своей бабе в постель хочет. Ну как было красным не победить, когда они и начальников над собой ещё более лютых, чем скинутые офицеры, возвели, да и своих постелей нет, а бабы все твои, которых завоюешь.

Живо, ярко, сочно описано. Язык великолепен, но красивым языком хочется читать о красивых вещах, а не о вечной грязи войны и быта. Не о вшах, потнючей вони, расстёгнутых мотнях и волосатых бабьих подмышках. Да и местный диалект не всегда во благо. Особенно поначалу, ещё не привыкнув к говору, целые страницы выпадали из понимания. Так же пониманию мешало приогромное количество действующих лиц, из ниоткуда появляющихся, составляющих невероятную путаницу, кто есть кто и кто за кого. Полегчало, лишь когда на середине половину этих лиц поизвели, как и не было их.

Зато были и остались в памяти народа Григорий да Аксинья. Строго по книге, она – немолодая, толстая, бесстыдная, похотливая, едва муж за ворота – только и мечтает, как перед другим подол задрать. Он – не менее бесстыдный, лихой, не признающий авторитетов, только и мечтающий в отсутствии соседа забраться на соседку, и не чувствующий ответственности ни за взятую в дом жену, ни за обесчещенную любовницу. Несколько раз по сюжету он, под предлогом таковой заботы совершал определённые поступки, но истинно же им руководили первый раз гордость (когда ушел от жены с Аксиньей в Ягодное), а второй раз наличием семьи он оправдал свой неуход к красным сразу после революции, потому что не мог решиться. А вся лихая смелость его в том, что он не боится мужа любовницы. Ни сам не боится, ни за её. И вся его последующая воинская доблесть не оттого, что он защищает любимую женщину, семью и дом, а от безразличия как к собственной жизни, так и к тому, что станется без него с осиротевшей семьёй. Он не знает, ни за что воюет, ни стоит ли оно вообще того.

Да, книга серьёзная и стающая. Она просто бесценна на уроках истории, материальной культуры, быта и традиций, этнографии. На уроках литературы можно восхититься прекрасными эпитетами, но ни в коем случае не характерами и повествованием. Потому что восхищаться нечем. Нет в книге главного – доброго начала. Как нет любви – только похоть, переросшая в непреодолимую тягу к друг другу, но эта тяга так и не стала нежностью. И если безыдейность, ненависть и грязь войны понятны, то с таким смаком описываемая грязь мирного быта вызывает отвращение. Не помню, чтобы где-то ещё встречала столько зависти, похоти, стяжательства, злых языков, словом, всего самого мерзкого, при отсутствии даже элементарной порядочности, не говоря о благородстве. Наверное, в этих местах, этими злыми языками и была придумана поговорка о том, что «баба на передок слаба».

Маленькое лирическое отступление: вся любовная составляющая романа – лучший аргумент за добрачный секс. Муж бил Аксинью за то, что хотел её девственницей; Григорию не полюбилась жена, потому что хотел сладострастницу, а не скромницу. Оба поняли, как жизнь их обманула, лишь в первую брачную ночь, когда уже ничего не изменить. Один единственный раз до похода в церковь расставил бы всё по местам.

Реклама книги эксплуатирует и животные и социальные инстинкты человека одновременно. Эротическая литература – ведь это так… экспрессивно, так… элегантно… Люди, до сих пор развлекавшие себя только порнофильмами вдруг почувствовали себя приобщёнными к высокому искусству литературы. Но существует разница между искусством в чистом виде и порнографией от конкретного вида искусства. В данном случае эта тонкая грань безбожно перейдена. Это не литература – это порнография. Назови порнуху порнухой – и ни у кого вопросов не возникнет. Возникают вопросы, когда чёрное называют белым. В итоге и получается нечто аморфно-серое, размазанное на аж 50 оттенков.

Даже если попытаться оценить литературную часть, она не выдержит критики. Язык современный, и это не комплимент. Когда впервые прочитала подобное у Майер, было любопытно. Но второй раз – явный перебор.

Кстати, о Майер. Слишком похоже на неё. Герои (героическая героиня, красавец герой, шумная семья) и манера изложения просто слизаны с Сумерек, но втиснуты в собственные сексуальные фантазии писательницы, не всегда, кстати, правдоподобные.

Как же упивалась писательница своей работой, как легко у неё получалось – как просто писать об идеальной любви идеальных людей. Он и оглушительно сексуален, и потрясающе умён, и сказочно богат, и невероятно добр, и т.д. и т.п. И по уши влюблён, и при этом всё своё время посвящает исключительно любимой. А вокруг: злые призлые злодеи, в борьбе с которыми можно геройствовать всласть, и добрые придобрые друзья, так удобно разбившиеся по парам. Как просто, как идеально! Попробуй напиши о сложных людях, неоднозначных ситуациях, о том, как заедает быт, как два человека любят друг друга не потому, что они такие красивые и сексуальные, а вопреки всем проблемам друг друга.

И вообще, все 2000 страниц трилогии можно свести к одной фразе: «он такой сексуальный, я так его хочу». Ну зачем, зачем было столько лишних слов?

Пора избавляться от привычки читать в транспорте. Ведь сидящие рядом люди могли случайно скосить глаза в то, что я читаю. До сих пор мурашки стыда по всему телу; не от того, что я такую дрянь у всех на виду читала, а от того, что чтение этой дряни заставляло меня постыдно желать близорукости всем окружающим. Так было мерзко. И ощущение этой мерзости не прошло даже когда книга была закончена и поставлена на самую дальнюю полку. Постояла она там, постояла, и сбагрила я её в добрые руки. Единственный раз, когда я избавилась от книги из своей так любовно подбираемой библиотеки. Потому от одной мысли о том, что где-то у меня в доме находится такая дрянь, накатывала брезгливость.

Да, понимаю, что издатели честно хотят навариться. Но каким образом на обложку попадали комментарии о том, что книга может разжечь увядшую страсть между старыми супругами? Да мужчина это в жизни не прочитает, и не всякая женщина в стабильных сексуальных отношениях потянется к этой порнухе. А та которая потянется – прочитает про божественно сексуального и неприлично богатого Кристиана, переведёт взгляд на толстого потного жрущего дешёвое пиво перед телеком мужа и… Воскрешение былой страсти? Ой ли?

И всё же, я не думаю, что книга стоит того, чтобы её сжечь. В конце концов, это история про любовь, а любовь — это хорошо. Да, книга не для меня, но я не посмею осудить того, кому она понравится. Каждому — своё. Я просто против навязчивого «втюхивания» массам этой порнографии в качестве высокого искусства. Пусть порнография остаётся порнографией, и оказавшись в доме, встаёт на полку с соответствующими старыми немецкими кассетами, а не в книжный шкаф рядом с мастерами Слова.

Только дитя сытой западной цивилизации могло написать подобную книгу, и только сытая западная цивилизация может ею восхищаться.

Я не критик и не историк литературы, и наверняка у термина «декаданс» есть своё неведомое мне значение, но я ввожу его для себя применительно к этой книге и ей подобным. Упадок и тоска. Это обязательно книги от первого лица (у гениального автора даже не хватило ума придумать героя). Это обязательно человек среднего класса (побогаче или победнее – смысл в том, что человеку гарантированно удовлетворение минимальных потребностей, и он лишён необходимости бороться хоть за что бы то ни было). Уже имеющий всё необходимое, человек просто не знает, что ещё желать и чем заниматься. Ничего не желая и ничем не занимаясь, он начинает разбрасываться и при этом философствовать. Он в деталях вспоминает людей и события из своей пустой жизни, пытаясь увидеть хоть в чём-то хоть какой-то смысл. И, конечно, находит его, ведь он признанный гений мировой литературы! Единственная же идея, которую вижу я, это то, как человек измельчал и опустился. От нечего делать одни кончают с собой, другие рвут с миром и уходят в себя, третьи коротают жизнь с единственных желанием: захотеть хоть что-то. Мудрость гласит: отсутствие информации – тоже информация. Но стоит ли искать смысл в отсутствии оного?

Нет, ну, правда, о чём книга? О повальном беспричинном суициде (который даже не особо осуждается, а преподносится автором как вполне допустимый выбор, а смерть – естественная часть жизни, вполне заслуживающая того, чтобы не желать её отдалить). Может быть, где-то в книге затесалась жизнеутверждающая основа? Ну, в том, что все друзья героя выбрали смерть, а он жизнь? Ну, так он сам не понимает ни почему сделал этот выбор, ни что с этой жизнью, собственно, делать. И хотя он говорит, что дело в его ответственности перед живыми, но я прежде всего вижу просто привычку к жизни. Как привычка к чистоте, которую ему когда-то привил сосед.

Чему учит книга? Тому, что секс с посторонними – это так же нормально, как по-товарищески помочь минетом кончить лучшему другу, и это даже за секс считаться не будет.

Нет, серьёзно, что-то неладно с разумом западной цивилизации. Восхищать книгой, которая пропагандирует суицид, и героем, который не способен действовать, а только философствовать (и трахать всё, что движется). И это не юный автор, прогремевший сейчас, а завтра о нём могут и не вспомнить. Это признанный классик, проверенный временем.

Фильм в своё время восхитил. Но чего-то я, кажется, тогда недопоняла, и решила восполнить упущенное прочтением книги. Оригинала. Первоисточника.

Очень затянуто. Непонятных и перезапутанных моментов с избытком. Герои скучноваты. Развитие сюжета – не лучше. Шли. Потом разделились. Одни пошли дальше. И другие пошли дальше, только в другую сторону. Потом те, которые шли, с кем-то подрались. А другие, которые шли, продолжают идти.

Не происходит ничего по-настоящему неожиданного, а описания чего-то этакого повторяются (эльфийские города похожи друг на друга, а про битвы я вообще молчу).

Может быть, когда-то это и было прорывом. Но с тех пор литература ушла далеко вперёд, и напиши кто-то из сегодняшних авторов нечто подобным слогом и с таким слабым сюжетом – да его бы живьём закопали!

Словом, тот крайне редкий случай, когда фильм – не в пример лучше книги. Да, это книга – «начала» фэнтэзи, но мы же не восхищается обезьянами только потому, что они стали предками человечества. Спасибо им, конечно, большое, но это не повод носить на руках. И Толкину безусловное спасибо за то, что он когда-то это написал. Я люблю созданный им жанр. И я сама готова носить его на руках, но именно за жанр, за всех его талантливых учеников и последователей. Но созданная им книга, сама по себе, была для меня пыткой.

Вспоминается недавний скандал в мире искусства: обмотали ветку скотчем, повесили на стену, разместили в Третьяковке и назвали это шедевром. Сама ветка была заурядной. Но феномен ситуации в том, что никому и никогда до этого не приходило в голову просто обмотать ветку скотчем, чтобы назвать получившееся произведением искусства.

И никому и никогда не приходило в голову написать книгу, состоящую из воспоминаний напившегося наконец до белочки непросыхающего алкаша о том, как он бухал, икал и блевал, перемежающуюся с мечтами о том, как он будет бухать, икать и блевать. Да, додумавшись до этого, Ерофеев вписал своё имя в историю. Но сколько чёрное не называй белым, а чёрное белым не обернётся, проза не превратиться в поэму только потому, что её так озаглавили. Только оттого, что автору хочется считать алкогольный бред высокой литературой, алкогольный бред высокой литературой не станет.

Нет, я не заметила красоты русского языка. Наверное потому, что если блевотиной на асфальте написать слово «блевотина», последнее, на что ты обратишь внимание — это на изящность каллиграфии. Нельзя из букв «П», «О», «Ж», «А» сложить слово «Вечность».

Читая, я прямо-таки физически ощущала липкую гадливость: герой – скот, он осознаёт это и получает удовольствие от осознания того, что он скот. Из всего яркого и многообразного мира вокруг себя герой воспринимает лишь близкое себе алкоскотство, но не страдает от убогости окружающего мира, а радуется этой убогости – приятно не чувствовать себя одиноким. Если в классической русской литературе дурные стороны человека и общества выискивались для того, чтобы порицаться, а писатель сожалел об их существовании, то Ерофеев всё дурное, что есть в себе и в окружающем мире, выставляет напоказ, дабы упиваться этим. Мне горько, что в какой-то момент истории наша либералистическая «интеллигенция» ввела моду на соревнование «как можно более убого изобразить себя и свою страну». Весь шум вокруг книги сводится к тому, что она как раз попала под эту моду «кто из нас-русских громче крикнет, какие мы все-русские скоты».

Я не желаю спорить с белогорячечным о том, что мир состоит не только из той блевотины, в которой он привык жить. Поэтому не поставлю единицы – больно много чести.

Закончить хочу цитатой из самого произведения. «Вы Ерофеев? Я одну вашу вещицу читала. А знаете: я бы никогда не подумала, что на полсотне страницы можно столько нести околесицы». В точку, Веня, в самую точку!

P.S. Полностью согласна с предыдущим комментарием: наши оценки характеризуют нас самих, а не качество произведения. Что ж, когда передо мной оказывается куча фекалий с некими вкраплениями, я вижу перед собой в первую очередь кучу фекалий и не желаю выковыривать вкрапления: мало ли, а вдруг это жемчужины? Но если кто-то сразу видит жемчужины — я рада за вас. Значит, вы богаче меня. Только не нужно меня стыдить моей брезгливостью к фекалиям. Мне не стыдно. Совсем.

Пожалуй, не стоило много ждать от цикла, где на первой же странице первого романа герой любуется своим членом. Секс, кстати, станет основным стержнем цикла, и всё бы ничего, вот только действие-то разворачивается значительно ДО сексуальной революции, а из дюжины героинь разных эпох, наций, статуса, достатка, веры и крепости морали отыскалась только одна, довольно второплановая, ухитрившаяся сохранить невинность до свадьбы. Такая поголовная распущенность могла бы стать главным минусом книги, но, увы, истинная катастрофа подкралась с неожиданной стороны.

Но сначала о плюсах, благо их не много. Точнее, один. Эпичность. Весь европейский континент (два самые главные его нации), плюс североамериканский (на примере Совсем главной нации) на протяжении почти шестидесяти лет. Круто! (казалось бы на первый взгляд). Но, дьявол, как говорится, в деталях. Всё было бы ничего, если бы среди четырёх описываемых наций, наряду с несчастными немцами, прогрессирующими в своём благородстве англичанами и идеалистами-американцами, не было бы русских. Злобных, тупых, подлых, вечно пьяных и т.д. и т.п. Такова царская Россия, такова революция, таковы Советы на всех стадиях развития. Все, обличённые властью (члены царской фамилии, офицерство, аристократия, промышленники, творцы революции, и конечно, спецслужбы) – все тупы, подлы, продажны, кровожадны и некомпетентны, и только тем и живут, что унижают всех вокруг. Тем временем, все, властью не обличённые (крестьяне, рабочие, простые прохожие, одетые не в кожанки) – вечно норовят собраться в стаю и кого-нибудь растерзать средь бела дня. Все русские женщины – проститутки; все русские священники – педофилы и мошенники, все русские офицеры – алчные продажные подонки, все русские солдаты – дезертиры, насильники и убийцы. Все — и бедняки и богачи – живут в грязи и убогости, и всё, что ни делают (кроме водки) — ничего-то они сделать не умеют. Это всё — прямым текстом, в каждой главе о России.

Первая мировая война, при всесильном миротворствовании англичан и американцев началась исключительно из-за невежественной агрессии русских, вторая мировая – как американцы и англичане не старались – по той же причине. Вы спросите, а где была в это время немецкая нация? – ну, у неё просто другого выхода не было, как развязать обе эти войны, раз Россия (СССР) такая агрессивная. Да, да. А во вторую мировую, кстати, русские вообще ввязались исключительно для того, что бы рано или поздно прийти на немецкие земли и начать насиловать немок. А вы не знали? – оказывается, на всю Германию не найдётся ни одной женщины от 10 до 70, которую не изнасиловали бы русские, и ни одной немки, которая (упаси бог!) пережила бы насилие от союзников.

Но не поголовно все русские звери. В некоторых всё-таки есть зачатки добра. И те, в ком они есть, обязаны ненавидеть свою родину, мечтать из неё сбежать, продавать государственные секреты за границу, или разлагать общество диссидентством. И не может не восхитить тот щенячий восторг, который испытывают все русские, волей судеб попавшие не запад! Особенно запал в душу тот случай, когда русский восхитился прекрасными и разнообразными реками и равнинами Штатов, ведь в его родном СССР нет другой природы, кроме вечной мерзлоты и хвойных лесов (не считая Украины). Нет, на полном серьёзе! Тупость и подлость всех поголовно русских — это эмоции, но когда такие глупости преподносятся как факты — становится смешно. Животный ужас западного человека перед советским спецслужбами трансформируется в то, что все чекисты и зимой и летом ходят в кожанках с угрюмыми лицами с пистолетами и дубинками в руках, при первом удобном и неудобном случае начиная избивать случайных прохожих. И — нет, это шедевр! — автор на полном серьёзе описывает Нью-Йорское отделение НКВД! Он не удосужился хотя бы узнать, как НКВД хотя бы расшифровывается! И чем отличаются НКВД, КГБ, и ГРУ! И на подобных «фактах» строится вся книга: автор даже поверхностно не познакомился с описываемой темой, а лепит её из всех штампов-ужастиков про злых русских, которыми пичкают «их» про «нас». Они – хорошие, мы – плохие, и это – аксиома. Косность английской аристократии, американская сегрегация, повсеместное бесправие женщин – это временные мелкие недочётики, которые прогрессивное западное общество посильно стремится искоренить, но вот то, что в СССР трудящемуся недоступно заказать по каталогу понравившуюся тряпку – конечно, говорит о полнейшей и необратимой убогости всего русского.

…Но это всё эмоции. А есть факты. Помните, как в плюсы цикла я занесла его масштабность? О быте и нравах разных народов в разные исторические эпохи? Так вот: если автор так небрежен и даже откровенно лжив со всеми фактами, которые касаются России, то кто поручится за достоверность фактов об англичанах, американцах и немцах? Вот и вытекают из трёх тысяч страниц цикла только две непреложные истины. Первая: они нас не знают и знать не хотят, и ненавидят нас за сам факт нашего существования. И вторая: идеология запада — это: Счастье = Свобода = Кока-Кола (т.е.: человек может быть счастлив, только если он свободен приобрести желаемое материальное благо), и благородные английские и американские политики будут из кожи вон лезть во имя этого всеобщего счастья для масс.

На этой книге воспитывать юных американцев – какие они благородные и демократичные, и насколько они правы, борясь с русской угрозой по всему миру: посмотрите, какие они – русские! Но попробуй кто-нибудь из «наших» так написать про «них» — скандал на весь мир, митинги, санкции, бойкот, обвинения в разжигании межнациональной розни, угрозы автору, запрет на издание... Ведь защита чести и достоинства, о которых так любит печься запад, должны работать только если затронуты ИХ честь и достоинство. А вы, русские скоты, читайте и утирайтесь. Даёшь свободу слова! Хамство, ложь и оскорбления в адрес целой нации? Так это же художественное произведение – автор так видит! Вот и издаётся себе мирно и даже без скандала в нашей тоталитарной стране этот эпос, и даже умудряется восхитить прогрессивных читателей тем, как масштабно замечательный автор облил нас всех дерьмом...

От «Столпов земли» я в своё время была в восторге. Даже представить не могла, что можно с таким треском разочароваться в ком-то, кто однажды так восхитил...

Пора обедать. А значит: отложить книгу, которую я сейчас читаю, и идти на кухню. С гримасой отвращения закрываю обложку и шепчу про себя: «какая мерзость»… Пытаюсь вспомнить: читала ли я в своей жизни что-то настолько же мерзкое. Да, читала. Бывало и хуже, правда, не часто. Но если те, другие книги, которые хуже, вызывали прям-таки бурю эмоций, то эта – лишь апатичную брезгливость. Наверное, именно поэтому и не хочется ставить книге единицу, хотя она, пожалуй, её и заслуживает.

Я читаю Лолиту.

Само имя героини стало синонимом слова «нимфетка», получившим широкое распространение опять же благодаря этому роману. И одного я не понимаю: почему нарицательным не стало имя героя? Ведь не будь таких, как он – сытых лысеющих мужчин среднего возраста, испытывающих нездоровую страсть к ещё не оформившимся девочкам – тогда не было бы и девочек, которые вполне естественно хотят повзрослеть как можно быстрее. А герой, хоть и понимает всю противоестественность своих влечений – всячески им потворствует. И презирает всё и вся вокруг себя, кроме объектов своего сексуального влечения.

Но как не прискорбно, а к этим разочарованиям (разве что в меньшей степени) я была готова. А к чему я была не готова – так это к качеству русского языка. Человек, научившийся читать, писать и думать по-американски, взялся переводить на уже утерянный собой язык самого себя. На выходе получаем орфографические ошибки, неуместный французский, совершенно нечитаемое для русского человека построение прямой речи. А при попытке фонетически перевести слово «girl», автор даёт целых три варианта транскрипции. Единственный плюс стиля автора – смелость с эпитетами.

И конец. Да, ещё одна причина, почему не ставлю единицу.

Главная героиня книги – баба, которая повсюду шляется голая и совершенно этого не смущается; бросила мужа-умницу ради любовника-сумасшедшего; продала душу дьяволу и никакого неудобства по этому поводу не испытывает.

Центральный персонаж, дьявол – который показан даже с некоторой симпатией. Дьявол всесилен и ничто не может ему противостоять.

Бог, который должен уравновешивать зло, показан небуйным шизофреником.

Прошу прощения у поклонников, но я не понимаю, в каком именно месте я должна была начать восхищаться. Оценка «5», и то, исключительно за владение словом.

Профессиональные писатели (само собой, я имею в виду фронтовиков), такие как Быков, Бондарев или Васильев, в своих книгах от третьего лица прекрасно описывали внутренний мир человека, оказавшегося на войне. А в этой книге внутреннего мира как бы и нет. Пустота. Душа человека выжжена. Это по-своему страшно и очень честно. Если нормальный человек с нормальной психикой попадёт, например, в окопы Сталинграда, он сойдёт с ума. Нужно законопатить душу от всего лишнего. Потом, после победы, можно будет снова начать думать, чувствовать, философствовать и ужасаться тому, как страшно ТАМ всё было. Но пока можно жить только настоящем временем, от вдоха до выдоха, от приказа до его исполнения. И поскольку душа человека закрыта от эмоциональной оценки, мы видим окружающее объективно, без прикрас. Вся правда войны, включая тот бардак, из-за которого к лету 42-го наша армия откатилась аж до самого Сталинграда. Эпизод с судом над Абросимовым – лучшая иллюстрация.

И тем не менее, ничего антисоветского в книге я не увидела. И цензура не увидела. Издание 1946 года, Сталинская премия. За такую тяжёлую правду о войне. Так что, поклонники постперестроечной чернухи, орущие во всё горло, что в СССР правду (о войне) говорить было запрещено, добро пожаловать в реальность.

Первое, что надо уяснить и смириться с этим — это то, что Скарлетт — персонаж далеко не положительный. Поэтому первая треть книги (вплоть до падения Атланты) читается ужасно. Бесит её эгоизм, глупость, самовлюблённость, вредность. Второй раз после Роксоланы встретила такую откровенно отрицательную героиню, но если та сражалась за жизнь, свою и своих детей, то эта идёт по головам, ломает чужие жизни просто ради собственного удовольствия. Она презирает всех вокруг, все же вокруг восхищаются ею. Восхищаются теми качествами, которые ещё не открылись в ней, и, если бы ни поражение в войне, не открылись бы никогда.

Всё изменилось именно когда война была проиграна. И все отрицательные стороны характера Скарлетт в новых условиях выживания открываются с другой стороны. И какое-то время даже можно восхищаться героиней, если бы не её привычка презирать всех вокруг. А потом она резко выскакивает за Батлера и снова становится спесивой тварью. Словом, редкая книга, когда герой просто потрясающе динамичен. Он развивается, прописана и понятна вся цепочка: событие — мысль — изменение. И в то же время, героиня, постоянно взрослея и меняясь, всегда остаётся собой. Это не делает чести Скарлетт, но потрясающий успех для Маргарет Митчел.

Ретт Батлер, как основа философии книги, бесподобен. В смысле не он сам (хотя он, конечно, тоже), но его философия: глубокая, хотя и лежащая на поверхности, правдивая, потому такая болезненная, и актуальная в любые времена.

Линия взаимоотношений Батлера и Скарлетт — тоже приятно удивила: не привычные для женского романа сопли, а вечные контры двух стоящих друг друга людей. И ещё, благодаря Ретту и его философии, открывается очень важная мысль: любовь — это нечто большее, что просто на пустом месте возникающее желание. Два человека должны быть похожи. Должны ценить и любить одно и то же. И только тогда они смогут быть счастливы. Если, конечно, сумеют вовремя понять своё счастье.

Да и всё остальное, здесь просто великолепно. Быт и нравы общества: старого патриархального юга, растерянности и веры военного времени и разрухи на улицах и в умах периода реставрации. Ярко, правдоподобно, искренне. Действительно трогает до глубины души. И, кажется, это единственное известное мне произведение, где главные герои южане. Да, историю пишут победители. Победили янки — они написали в анналах, что Юг — это плохо. И это воспринимается аксиомой, и никто не удосуживается задуматься ни о причинах, ни о следствиях войны. Только потому, что в ней победили янки. Ещё один большой плюс автору: она сумела пробиться через эту аксиому и показать противоположную точку зрения. Возможно, только благодаря этой книге, потомки конфедератов не стыдятся своих предков, и в США продолжает существовать Юг не как часть территории, а как особая общность. Конечно, совсем иная, но всё же особая.

Я: А ведь с тех пор как я читала «Хождение по мукам», прошло 19 лет. Полжизни!

Я: Чего это ты вдруг вспомнила?

Я: Да так… Услышала от некого либерального журналиста рассуждения о Толстом. Дескать, негодяй: перекрасился, продался. И это отчётливо видно в «Хождении по мукам». Начало очень реакционное, конец – насквозь прокоммунистический. Когда я читала девятнадцать лет назад, я биографии автора не знала, и все перипетии сюжета мне казались естественными. Интересно, как бы я сейчас оценила сюжет?

Я: Уж не собралась ли ты перечитывать? Ты же всегда считала, что в мире слишком много хороших книг и невозможно прочитать их все хотя бы по разу, чтобы тратить при этом время на перечитывание. А это не рассказик на ночь, это трёхтомник!

Я: Знаю. И уже несколько лет разрываюсь между «это трёхтомник!» и «уж не перечитать ли?». Пожалуй, хватит разрываться. Лучший способ бороться с желанием – поддаться ему.

Месяц спустя.

Я: Ну, судя по тому, что оценка изменилась с девятки на десятку, в этот раз тебе понравилось даже больше.

Я: На самом деле, восприятие почти не изменилось. Просто по юности я старалась быть до болезненного объективной. И итоговую девятку выводила как среднеарифметическое между великолепным первым романом и более слабыми последующими. А сейчас я могу позволить себе чуточку необъективности и поставить оценку по наивысшей точке. В конце концов, если книга так хороша (или так плоха), что хочется завысить (или занизить) ей оценку сверх объективного, то это тоже много говорит о произведении.

Я: Чем же так хорош первый роман и чем хуже последующие?

Я: Первый роман, да и весь цикл в целом, замечателен своими героями. Они светлые, но не приторные, и им хочется сопереживать. Заметь: книги, где все герои строго положительные в основном не выходят за уровень беллетристики, а большинство героев большинства книг, признанных гениальной мировой классикой, – люди не положительные. От Онегина до Скарлетт. Выбирая книги, похожие на «Хождение по мукам», я собственноручно ставила галочку напротив «Тихого Дона», но похожи они лишь исторической эпохой, а отношения между людьми – небо и земля. Основные эмоции там – похоть, презрение и непонимание. А здесь – любовь. Во всех своих проявлениях. Сестринская, материнская, братская, влюблённость юности и зрелая нежность. И эта книга о том, что даже в тёмные времена люди могут сохранять в себе эту любовь. За то, что главной движущей силой произведения автор сделал свет человеческой души, а не её мрак, я готова простить любые недостатки. А недостаток, по мне, всего один: избыток побочных линий. Во втором и третьем романах автор отходит от концепции семейной саги и уходит в эпопею, действующими лицами становятся реальные исторические персонажи, вроде Корнилова, Деникина или Махно. И если Махно введён в сюжет органично, через линию Кати, то Корнилов и Деникин появляются из воздуха.

Я: То есть, эпопея удалась меньше, чем семейная сага?

Я: Автор просто перестарался. Лично мне про всех этих героев третьего плана читать было скучно, всё моё существо тянулось к главным героям… Как Даша, что с Катей? Оттого, что я узнала подробности взаимоотношений красного командарма и его начштаба, эпопея не стала эпичней, а ситуация в стране не стала понятней. Всё-таки все эти стрелочки на карте, какой атаман какую станицу занял – это наполнение не для романа, а для учебника истории. Учебник у Толстого получился – так себе. То красные громят белых, то белые красных, а переход инициативы полностью за скобками. Раскол казачества, место в этом бардаке чехов, немцев и анархистов – всё не понятно. К тому же автор как будто намеренно непоследователен в плане хронологии: в одной главе он пишет об августе, а в следующей вдруг возвращается в июнь. А из текста это не всегда очевидно. Так что я бы сказала, что общий план фронтов гражданской войны, за который и должны были отвечать все эти исторические фигуры, достаточно путанный. А вот частности великолепны. Четверо главных героев, простых рядовых современников той страшной поры. И каждый из них видит свою гражданскую. Сначала один её осколок, потом другой. И по сумме всего того, что собственными глазами видели четыре человека и что они перечувствовали, картина эпохи оказывается исчерпывающей. До жути. Есть у нас в обществе штамп, мол, самая страшная страница в нашей истории – это Великая Отечественная. Вот хоть режьте меня, а я думаю, что нет на свете ничего страшней гражданской войны! Тем более русской: бессмысленной и беспощадной.

Я: Скажи: с высоты прожитых лет, приобретённого опыта и знания истории, через призму событий современности – сильно ли изменилось твоё отношение к прочитанному?

Я: Раньше это был для меня роман о прошлом, о том, что случилось в моей стране однажды, случилось и прошло. Теперь я читала его как методичку о цикличности истории. Если дать произойти событию А, и не случится событие В, то следствием будет событие С. Мне страшно оттого, что где угодно и когда угодно эта цепь событий случайно или с умыслом может повториться, и кому-то придётся пройти те же муки, что и героям этой книги.

Я: Нет желания предостеречь героев, дескать, не той дорогой идёте, товарищи?

Я: Был по молодости такой грех. Обидно было за героев, ведь всё то, за что они борются, будет разрушено. Но при чтении «Трёх мушкетёров» или «Острова сокровищ» никого же из нас эти мысли не посещают! Да, времена сменяются, империи разрушаются. Но герои не пророки, они не знают, что произойдёт через десять и через сто лет, а тогда в своём 18-м они поступают именно так, как и должны были поступать в 18-м. Люди и эпоха отражаются друг в друге. Герои своего времени. Без сарказма и кавычек. Любо-дорого посмотреть на таких людей, попытаться их понять и увидеть Их время ИХ глазами.

Я: Это всё задачки для ума. А как же сердце?

Я: Я заново влюбилась в Дашу.

Я: Ну а с Толстым-то что? Перекрасился? Продался?

Я: Надо понимать, что первый роман был написан в 1921-м (гражданская ещё даже не закончена!), а последний – в 1941-м. Естественно, изменились и автор, и страна, и исторические оценки. Сложно сказать, каким Толстой представлял себе финал в 21-м. И представлял ли вообще. Но то, что все события всей трилогии логичны и последовательны – факт. Эволюция ситуации в стране, эволюция взглядов автора, взглядов его героев, самого жанра (от классической русской прозы к соцреализму) – всё очень строго увязано между собой. Первый роман о последних предреволюционных годах. Где-то далеко уже гремит война, но она ещё где-то далеко. Конечно, в романе есть (её не может не быть) тоска по миру, который уже никогда не вернётся, но вместе с тоской и понимание (уже тогда, в 21-м!), что этот мир был обречён. Второй роман – руины старого мира. Полный хаос. Герои осторожно пробуют почву вокруг себя. Третий роман – становление нового мира. Испытания меняют героев, они уже не просто понимают, что по-старому жить не получится – они-новые уже и не хотят по-старому. И люди поступают единственным возможным способом – ищут своё место в новом мире. И находят его. Да, огромную роль в судьбе каждого играет случайность, но все эти случайности логичны и естественны. Могли ли другие случайности привести героев к другому финалу? Могли. Мог ли Толстой остаться в эмиграции? Мог. И итоговый его выбор легко объясняется элементарными законами психологии, он сам прошёл все стадии принятия неизбежного и провёл этой же дорогой своих героев. Отрицание, гнев, торг, депрессия и… принятие нового мира. Не слишком ли сладким для такой серьёзной книги получился конец? Возможно. Но если бы на последней странице кого-то из героев убило молнией (после всех мук, на пороге выстраданного счастья!) я бы возненавидела и автора, и весь мир в целом. Одна из лучших черт соцреализма – после него хочется жить, а не вешаться. Слагает ли «перекрасившийся» Толстой оду большевикам? Пожалуй, ближе к финалу. Но образ большевиков от романа к роману эволюционирует строго в рамках исторического контекста и сюжета. Сначала это непонятная сила, пугающая, как и всё непонятное. Потом это одна из сторон, не хуже и не лучше белых; и звери, и дураки, и идеалисты есть и среди тех, и среди этих. И наконец, когда герои окончательно выбирают сторону, эта сторона, естественно, начинает видеться уже с лучшего ракурса. В одном из отзывов отмечено, что в третьем томе герои начинают разговаривать лозунгами. Увы, не могу не согласиться. Но хочу вступиться за Толстого и его героев. Это мы, выросшие вне большевистской пропаганды, глядя на нее со стороны, очень к этим лозунгам чувствительны, большинству моих ровесников само слово «товарищ» режет слух. А герои существуют внутри этой системы, и то, что для нас — лозунг, для них — норма общения. Случайно ли подробно описываются бои именно под Царицыном? Конечно нет. Сильно ли испортила роман эта «вопиющая пропаганда», был бы роман лучше, если бы местом действия случился Орёл или Омск? Да ничего бы не изменилось! Как по мне, так умение вписывать пропаганду в текст, при этом текст не портя, лишний раз подчёркивает талант Толстого. А пропаганда была бы в любом случае, при заданной теме её невозможно обойти. Просто, останься Толстой в эмиграции, пиши второй и третий том на французском или немецком, избери для героев другие дороги, – пропаганда была бы обратной, антисоветской. Я рада тому, что пути Толстого и его страны не разошлись.

P.S.

Я: С книгами всё ясно. Но не могу не спросить про экранизации.

Я: Первая, 57-го года, очень близка к первоисточнику. Главный недостаток: по моде того времени актёры слишком по-театральному переигрывают. Во второй, 77-го, недостаток диаметрально противоположный: слишком сухо, слишком сдержанно. В книге эмоциональная сцена между сёстрами со слезами и объятиями – на экране диалог через стол. Даша по книге строгая и пылкая, на экране – только строгая. К Рощину вопросов нет. При всём уважении к Соломину, ему в его за сорок поздновато играть юношу, рядом с Алферовой он смотрится её папой. Катя. Мимо. Совсем мимо. Книжная Катя была кроткой, но не варёной! Словом, две советские экранизации получились двумя крайностями. И я очень ждала третью, которая учтёт ошибки предыдущих. И я дождалась… Я что-то плохое говорила про советские экранизации? – забудьте! Они идеальны! На фоне того, что наворотили в 2017… Главные героини – две истерички-анарексички, глупые, плохо воспитанные, эгоистичные и озабоченные… Достоинства ни на грош. У одной взгляд недоколотой наркоманки, у другой – недо@ной шлюхи. Друг к другу ни капли ни теплоты, ни уважения. И это Катя с Дашей? Чур меня!

Возьмись я за эту книгу десятью годами раньше, еще не приобретя привычку дочитывать всё, что начинаю, вряд ли я осилила бы её. Нет, я не бросила бы её в камин, и не зашвырнула бы в сугроб со второго этажа: просто отложила бы и мирно забыла. Потому что ярких чувств, даже негативных, она не вызвала; просто читать было нудно и неприятно.

Первой неприятностью (стилистической) было повествование от первого лица, возведённое в куб. Мистер Локвуд рассказывает нам, как миссис Дин рассказывает ему, как кто-то третий рассказывает ей. И всё от первого лица! В какой-то момент полностью теряешься, к кому относятся многочисленные «я» текста: протагонисту, Эллен или, например, Изабелле. В принципе, не критично было бы, даже если бы через 8-е руки нам рассказывали о ком-то достойном. Но герои один отвратительней другого! Они не просто разумно отрицательны: они глубоко порочны и на грани безумия. 1,5 симпатичных персонажа на книгу, но так неудачно и так слепо влюблённых, что в их здравом рассудке тоже начинаешь сомневаться. Сложно положительно оценивать книгу, герои которой вызываю ненависть, негодование, презрение, недоумение, или, в лучше случае, жалость.

А ещё у меня возникла стойкая ассоциация с Санта-Барбарой на необитаемом острове: 2 дома, совершенно отгороженные от всего мира, с ограниченным количеством жильцов, которые все друг другу являются братьями / сёстрами / мужьями / жёнами / возлюбленными / злейшими врагами (нужное подчеркнуть, возможны несколько вариантов). Исключительно друг в друга герои и влюбляются, как будто действительно на необитаемом острове живут, а полная отгороженность от большого «нормального» мира позволяет им всем сходить с ума в своё удовольствие. И в своё удовольствие на протяжении поколений делать жизнь окружающих изощрённым адом во имя ненависти к их давно покойным родителям.

Поучительно? Развлекательно? Развивает эстетику? Нет. Так в чём же был смысл? И только под конец, когда по мановению волшебной палочки вдруг наступает всеобщее счастье, вспоминаешь, что это же Бронте!, это же женский роман, значит, смысл был в том, что хэппи-энд должен был восторжествовать! Ага.

Словом, не понравилась мне книга. Сильно. Поэтому положительную оценку поставить не могу. Но и отрицательную не буду. Потому что даже отрицательная оценка подразумевает эмоции. А их не было. Никаких. Пустота.

Читая в свои далеко за двадцать такие книги, как «Остров Сокровищ», например, понимала, что опоздала с их прочтением на молодость. Но с этой книгой я опоздала поколений, этак, на пять. Как не прискорбно, но даже классика может устареть.

Да, книга не могла не вызвать уважения. Потому что она – родоначальник целого огромного жанра в искусстве: постапокалиптическая катастрофа после вторжения «чужих». И, несмотря на явную устаревшесть книги и мою не особую любовь к жанру, всё равно кое-то восхитило. Просто великолепно была прописана атмосфера первых дней паники. Но всё хорошее впечатление рухнуло в тартарары, когда устрашившись невиданной мощи марсиан, некоторые военные корабли напросто дезертировали на безопасное расстояние. А когда первые дни, когда паника допустима, остались позади – ничего не изменилось. Правительство сбежало, люди зверели и сходили с ума всё больше; никому даже в голову не пришла мысль о борьбе. Человечество не само себя спасло – спасло его нежданно-негаданно свалившееся на голову чудо.

Пожалуй, стоило бы принять это за особенности жанра, и не придавать глубокого значения, но просто накануне я как раз закончила книгу о Великой Отечественной. Причём не художественную, а военные мемуары (Марина Павловна Чечнева, «Небо остаётся нашим»). В том числе о том, как в первые дни войны 18-летние девушки осаждали военкоматы с требованием послать их на фронт, сражаться с в ту пору казавшимся неуязвимым врагом, и если нужно погибнуть. У нас девочки-студентки рвались в бой и на смерть, а у них – мужчины-профессионалы с оружием бежали. Я далеко ушла от темы? Но именно этим мне и запомнится навсегда книга «Война миров»: мне кажется, я ещё никогда так остро не понимала, почему Европу фашисты смяли за считанные месяцы, а нас, со всей своей мощью, так и не смогли. И впредь не удастся сделать это даже марсианам, имей они такое желание.

Моя нелюбовь к телевизору иногда ставит меня в неловкое положение. «Как, ты не смотрела ”Тени исчезают в полдень”? Да это же шедевр советского кино!» А вот не смотрела. Зато как с чистого листа прочитала книгу, не подпортив себе интригу. А теперь и смотреть не хочу: каким бы шедевром не был фильм, а лучше книги он быть не может.

Хотя ожидания всё-таки были. Хоть и не смотрела я фильма, но знала, что повествование там относительно последовательное, поэтому сначала книга немного сбила с толку. После дореволюционного пролога мы сразу перенеслись в 60-й год. Не удивлюсь, если кому-то дальнейший рассказ показался нудноватым, но меня монотонный колхозный быт не напрягал, наоборот, дал возможность почувствовать атмосферу и легко познакомиться с многочисленными героями, не запутавшись в них. И только когда я втянулась, через воспоминания героев начала разворачиваться основная картина. И именно такая ретроспективная подача понравилась больше всего. Получилось, что сюжет развивается не линейно, как в большинстве книг, а одновременно и вперёд, и вглубь. Я с одинаковым интересом ждала и того, что герой сделает завтра, и рассказа о том, что он сделал вчера. Это чередование ракурсов порой открывало героев с самой неожиданной стороны, а когда вокруг одного и того же события как витки спирали накручивались воспоминания разных людей, бывало, приходилось и полностью менять своё представление о случившемся. К тому же, я не раз ловила себя на том, что описывайся бурные события прошедшего полувека в реальном времени, история казалась бы неправдоподобной: местами вестерн, местами триллер, местами детектив, местами мелодрама, местами военный боевик… Мне, родившейся в относительно спокойное время, постранично казалось бы, что ну не может одна человеческая жизнь вместить в себя столько невероятного! Но через неторопливый ритм стариковских воспоминаний понимаешь: а ведь действительно было такое время, и были такие люди, и могли быть такие истории. Вместе с тем хаотичное повествование острее передаёт связь времён. Например, вот перед нами двадцатилетняя девушка, чья бабушка умерла 40 лет назад. Что такое сорок лет для двадцатилетнего? – глубокая древность. Но вот рядом с девушкой её дед, который помнит бабушку и всё ещё – 40 лет спустя! – любит её. А вот, в его воспоминаниях, и сама бабушка. И она – живая и молодая – с нами здесь и сейчас, а не позабытая, как пролистанная глава, где-то пятьсот страниц назад.

Ни разу самые невероятные сюжетные ходы не казались придуманными, ни разу не возникло чувства, что автор где-то преувеличивает, привирает, придумывает или передёргивает. Эта книга – соцреализм в самом хорошем смысле слова. Он не выглядит слащавой сказкой, в него веришь. Колхозная форма хозяйствования здесь дана как нечто обыденное, без постраничного восхваления. Наоборот – не единожды автор проехался по колхозной бесхозяйственности. Ну и, естественно, все положительные персонажи – сторонники Советской власти и красные партизаны, а отрицательные – кулаки и колчаковцы. Но не возникает ощущения, что автор выводит универсальный постулат о том, что вообще все красные – хорошие, а все вообще белые – плохие. Просто конкретно в этой истории конкретно эти люди – такие. У каждой стороны своя правда и каждой есть за что ненавидеть врага. И религиозная тема не кажется очернением церкви, как таковой: просто здесь и сейчас, в данном контексте – религия играет такую страшную роль, потому что руководят ею страшные люди. Лишь ближе к концу промелькнул какой-то всплеск политических рассуждений, но автор словно сам понял всю их неуместность и быстро свернул.

Главное, что запомнилось из книги – люди. Да, можно сказать, что герои чёрно-белые, но автору удалось почти невозможное: у него всего по одному беспросветно-отрицательному и приторно-положительному герою, все остальные вызывают целую палитру эмоций. Каждый герой – это живой человек со своей судьбой. Не помню, когда в последний раз приходилось пустить слезу над художественной книгой. А вот тут пришлось… У людей и так судьбы не лёгкие, так их ещё и специально через колено ломают…

Как часть мы обманываемся в ожиданиях! Только обычно в мы ждём от книги слишком многого, а потом разочаровываемся. А тут всё было наоборот: у меня было полно работы и я взяла с полки книгу, которая, как мне казалось, должна оказаться наиболее нудной. Вроде, и чтиво под рукой есть, и от работы не отвлечёт. В итоге работа пошла по боку, а я не могла оторваться от книги. И я не просто проглатывала текст в погоне за сюжетом, как часто бывает даже с лучшими книгами, – я получала удовольствие от каждой страницы! И я с ужасом наблюдала, что этих страниц становилось всё меньше – я не хотела, чтобы книга заканчивалась! А такое со мной бывает не часто.

Часто, читая отзыв даже на приключенческие книги, приходится видеть презрительный комментарий, мол, чувствуется, что писала женщина. И «чувствуется» это в основном по излишне частным и подробным описанием, например, одежды. (Почему-то Льва Николаевича, когда он описывал эполеты, в этом не обвиняли!) Так вот: читая эту книгу, и даже зная, что на обложке стоит мужская фамилия, я не могла отделаться от мысли, что писала женщина. Потому что единственная внятна тема − это любовь главных героев, и все связанные с ней мысли, чувства, обиды и прочие сопли. Словом – «женская» стихия. (Правда, с поправкой на чисто мужской эгоизм: мальчики встречаются с девочками, когда им по семнадцать, потом исчезают чуть ли не на 10 лет, а когда, наконец, созревают для серьёзных отношений – радостно выясняется, что девочки все эти годы только того и ждали…). Всё же «мужское» − путешествия, учёба, суровый мужской быт, авиация − условно. Как автор описывает работу героини? Никак. Общими словами, типа «она работала» или «она задумалась о новом методе работы». А как описывается работа героя? Тоже никак. На всю книгу два эпизода, где радом с Саней эпизодично промелькнул самолёт, зато постранично нам напоминают, что Саня — летчик. А ведь автор говорит о таком интересном времени, о таких интересных событиях − говорит, не описывая их. Эта поверхностность обижает: такое чувство, что автор просто взял такие романтичные профессии, как полярник, геолог, летчик − в надежде, что они одним своим названием должны восхитить, не удосужившись хоть что-то за названиями поставить.

Атмосферность не просто нулевая − а минусовая: заменить периодически встречающиеся в тексте даты, и можно с лёгкими корректировками касательно прогресса писать и о начале 19-го века и о шестидесятых годах века 20-го. Зато в деталях ненужное детство и дошкольные страхи детёныша, который однажды, через пару сотен страниц, станет ГГ − зачем столько лишнего, столько несущественного, столько, как говорила моя литераторша в школе, «воды»? Чтобы было, где дрейфовать… Ведь само расследование − загадка, которая должна быть движущей силой романа − не движет его, а бессмысленно дрейфует: вроде бы и интересно, но вяло и предсказуемо. О том, что 75% разгадки сами как по волшебству свалились на главного героя, даже говорить не хочется.

Отдельная тема – война. Однозначно, автору стоило остановиться на первой, довоенной версии. Во-первых, лично для меня эта тема слишком всеобъемлюща, чтобы быть всего лишь частью истории, всего лишь фоном. Причем фоном противоречивым. С одной стороны, в главах о войне наконец изредка начала проявляться атмосфера, чем не блистала остальная книга, с другой стороны — море неправдоподобностей.

Что в итоге? Не хочу клеймить книгу, и говорить, что она безапелляционно плоха, потому что читать не было неприятно. Каждая отдельная страница читается нормально, но всё вместе так и не смогло сложиться во что-то увлекательное. Думаю, просто по нынешнем временам, на фоне чётких традиций разных жанров и множества отличных книг на стыке жанров − сей роман «плавает». Для приключений он слишком скучен, для реализма − слишком много невероятных совпадений и подразумеваемого, но не раскрытого «экстрима». Так что − нет, на приключения не тянет. Ни на что не тянет. Эта книга могла стать бестселлером только во времена, когда людей, желающих читать, было много, а хороших книг − мало.

Другая, обратная, грань того же кошмарного сна, что был в «Алисе в стране чудес». Нормальный человек, попавший в мир, в котором не действуют законы физики, логики и социума. Только если там пространство вокруг героини непредсказуемо менялось, то здесь оно предсказуемо не меняется. Прямой путь, оборачивающийся замкнутым кругом; кричишь, но не слышно ни звука; бежишь, но не можешь сдвинуться с места; на любую логическую мысль тебя сочувственно гладят по головке и говорят, что ты маленький дурачок и ничего не понимаешь.

И я не могу, не хочу и не имею права рассуждать о глубоком философском подтексте. Потому что сама форма – кошмарного сна – испугала меня настолько, что я меньше всего задумывалась о толковании. Единственным желанием было скорее проснуться.

Помню, какая мощная рекламная компания была вокруг этой книги. И помню, как я радовалась, купив её. Потому что это была первая (или, максимум, вторая) книга, которую я буду читать «из-под пера», а не спустя 50-100 лет после смерти автора. Но на осознании того, что я читаю современника, к тому же модного, моя радость и закончилась. Потому что сама книга оставила только недоумения. Может быть, лет через 50-100 после смерти автора для моих правнуков этак книга будет вечно-живой классикой и откровением, для меня же сейчас это... Бессмыслица? Да нет, смысл, вроде бы и есть, только он мне не нравится. Нашими жизнями управляем не мы сами, не случай, и даже не предназначение, а некие знаки. И если следовать им — найдёшь аллегорический клад, а если нет... проживешь так, как проживешь. Даже сама идея была неприятной, а то, как эти знаки воплощались, вовсе повергло в уныние. Вот, птичка какнула. Причём ровно в двенадцати шагах от тебя. И это добрый знак. Вот если бы в тринадцати — это было бы плохо. Потому что 12 — число хорошее, в 13- плохое. (Утрирую, конечно, но смысл именно таков).

В итоге, долгие годы я не могла избавиться от чувства вины перед будущими правнуками за то, что не смогла проникнуться гениальностью «Алхимика». Пока вдруг не натолкнулась на эту страницу. «Ух-ты!» — вырвалось у меня, когда я увидела разброс оценок и низкий рейтинг. Видно я не одна такая... непонятливая. Может быть пора простить себя за то, что я этот шедевр не оценила? А может быть, это был не шедевр?

И всё-таки Жюль Верн не романист. Он инженер-изобретатель. А его герои – винтики в его изобретениях, идеальные сами по себе и идеально подогнанные друг к другу в плане механического взаимодействия, лишённые человеческой эмоциональной ауры.

Если же всё же попытаться охарактеризовать его романы с точки зрения литературы – то это утопии. В которых мир сам собой организовывается благодаря идеальности всех населяющих его организмов. И не говорите мне, что все дело в том, что это детский писатель. Купера и Скотта тоже обвиняли в этом, но у них-то чувства присутствуют. По-детски наивные, но присутствуют! А тут ими не пахнет.

А если вчитываться внимательно, то утопия быстро превратится в фэнтези. Начиная с того, что не хило так воздушный шарик полглобуса пропахал. Всё из карманов до последней булавки выбросили, но в них всё равно завалялись и спичка, и хлебное зёрнышко, и увесистые хронометры и металлический ошейник. А чего не завалялось в карманах – есть на острове: все известные Жюлю Верну полезные ископаемые (соль, железо, уголь, глина, известняк, сера, и т.д.) не просто присутствуют, но весьма компактно валяются прямо под ногами. А когда фантазия на изобретения велосипеда истощилась, под ногами стали валяться ящики с готовыми орудиями и оружием. Логика отсутствует в принципе – герои подумали о том, как им освещать зимней ночью свою пещеру, а о том, что им элементарно, новые трусы не помешали бы, уже не говоря о тёплой, одежде, никто не подумал. На каждом шагу пропагандируется безнаказанное вмешательство человека в природу (прокладка новых реки и осушение старых озёр, уничтожение целых колоний различных животных), никаким образом не влияющее на хрупкую жизненную цепочку на столь маленьком островке.

Хотя, остров не меньше лодки капитана Немо напоминает палатку Гарри Поттера. На острове размером с Мальту и на широте Греции, затерянном в океане, есть все климатические зоны: тропики, скованные льдом зимой реки, бесплодная пустыня, болота, леса, и… пингвины с тюленями! Вообще фауне острова Пекинский зоопарк позавидовал бы, а флоре – ботанический сад МГУ. (И это, на минутку, вулканический остров, созданный не так давно активной вулканической деятельностью.) Осмотреть остров размером с Мальту островитяне смогли поднявшись на километровую гору, на которую с побережья по незнакомой дороге поднялись за полдня. И увидели не только целиком, но и наибескрайнеший океан вокруг. Испугавшись, герои бросились поднимать быт тем, что случайно всё-таки завалялось в кармане и нашлось под ногами. И если гончарное дело я могу как-то понять, но то, как меньше чем за неделю они едва ли не дамасскую сталь на коленке кулачком сковали – не всякому чародею под силу. Того и гляди, на острове обнаружатся нефтяные фонтаны и залежи урана и через пару месяцев у островитян будут химическая промышленность и мирный атом. А ещё через полгода – генная инженерия и долгожданное выведение в лабораторных условиях того, чего больше всего не хватает на острове – женщин!

Художественная литература должна оставаться художественной, а писатель должен оставаться писателем и не принимать на себя роль судьи истории. Когда среди вымышленных персонажей начинают действовать реальные исторические (политические) фигуры, роман оборачивается политагиткой, а переломанная режимом судьба хорошего человека Саши Панкратова из трагедии, которой можно было ужаснуться, превращается в иллюстрацию к политическим аргументам одной из сторон. Вторая, как водится, право голоса не имеет… Писатель может сколько угодно препарировать души собственных вымышленных героев, но не имеет, ну просто не имеет права описывать и оценивать внутренний мир, мысли и воспоминания реальных исторических деятелей, тем более масштаба глав государства! Книга, которая после себя оставляет не человеческие эмоции или эстетическое послевкусие, а желание политической дискуссии – это не роман, а прокламация.

Да, главный герой романа – Сталин, и меня возмущает сам факт. Опиши его автор не дьяволом во плоти, а гением, я была бы возмущена не меньше. Тем более, что линия Сталина никакого отношения к линии детей Арбата не имеет – так зачем она нужна? Как противопоставление дум «великого человека» и судеб «маленьких людей»? Притянуто за уши.

Относительное удовольствие от книги можно получать только есть выкинуть главы о Сталине. Совсем. Лёгкие угрызения совести не стоят гарантированных мук.

Сюжета нет. Есть полдюжины бывших одноклассников, линии которых почти не пересекаются, а выливаются в описание того, как глубоко порядочные персонажи ведут себя глубоко порядочно, а глубоко порочные – глубоко порочно. Автор претендует на охват, развивая линии ссыльного, матери врага народа, глупого приспособленца, подлого энкавэдэшника, ресторанной девки, недовольного среднего класса, деятелей большой политики разного толка… Но одной линии явно не хватает. Линии рядового идейного гражданина, не попавшего в жернова репрессий. А ведь таких, как ни крути, было больше, чем валютных проституток, продажных чекистов и невинных ссыльных вместе взятых. Автор видимо из принципа эту линию даже рассматривать не захотел. Так о какой объективности, о какой «картине эпохи» может идти речь, если сознательно выкинут целый пласт?

Партийцы и энкаведешники – негодяи как класс, за редчайшими исключениями (редкие встреченные исключения тут же расстреливаются), автор отказывается даже допустить, что среди них могут быть и порядочные или хотя бы искренне верящие. Я не отрицаю репрессии. И с каждый отдельным эпизодом согласна: и так могло быть, и так, и вот так могло случиться… Но по сумме этих эпизодов выходит, что ни одного порядочного человека не должно было остаться! Каждую главу думаешь: вот, перестреляли всех порядочных, но начинается новая глава – и вдруг откуда ни возьмись – снова порядочные люди! Не обезлюдела Москва, страна не обезлюдела!

Атмосфера дырявая, хотя тут вопрос сугубо субъективный. Для меня атмосфера создаётся ненавязчиво, но постоянно мелькающими мелочами – приметами времени. Тут же текст какой-то «голый». «Голые» глаголы и диалоги: он пошёл, она сказала… Ситуации и разговоры, которые могли произойти и до революции, и в XXI веке. На 10-20 страниц можно выпасть из времени, пока не мелькнёт, скажем, какой-нибудь военный со шпалами.

Конец оборван. Доведя до финала две линии, автор просто бросил все остальные.

Зато понравился баланс откровенности и сдержанности. Кто, когда и с кем – прямым текстом, но без деталей и пошлости.

Да, характеры черно-белые, но их мысли и эмоции очень живые. Каждым двигают разные мотивы, у каждого свои ценности – и все эти разные мысли разных людей прописаны отлично. Больше всего меня зацепила Варя, хотя как-то неправдоподобно стремительно (буквально за год) она трансформировалась из личности абсолютно безмозглой в абсолютно цельную. Да и, откровенно говоря, кроме неё следить было больше не за кем (мама Саши – человек не моей возрастной категории, Шарок и Марасевичи – персонажи откровенно отрицательные, Саша какой-то слишком герой, а Нина, Макс и Лена – лишь статисты).

Очень любопытна любовная линия. То, как два человека влюбляются друг в друга уже после разлуки. Заочная любовь, которая родилась, крепла, умирала и воскресала без единой встречи влюблённых. Не знаю, насколько истинна такая любовь, ведь люди влюбляются не друг в друга, а в то, какими друг друга нарисовали себе в воображении… Но и идея, и её воплощение – маленький шедевр.

Вывод: политики в книге больше, чем живых людей, и политика эта совершенно лишняя: одних судеб героев хватило, чтобы прочувствовать весь ужас времени; ограничься автор судьбами героев, оценка была бы совсем другой. Но нет, автору мало быть созерцателем, он жаждет быть вершителем, и он без мыла лезет в головы Сталина и его окружения, топя в политике хорошую художественную задумку. Автор здорово передёргивает, но всё-таки не выходит за рамки здравого смысла: не все согласные дураки и подонки (большинство, но не все), не все несогласные невинные ангелочки (большинство, но не все). Персонажи хороши, но следить за большинством из них было неинтересно. То, через что пришлось пройти героям, их мир страха описан до жути искренне и правдоподобно. Но это мир героев, а не поголовно всех и каждого, как хочет изобразить автор. Или это политика? Вот мы и пришли к тому, с чего начали: книга, которая после себя оставляет не человеческие эмоции или эстетическое послевкусие, а желание политической дискуссии – это не роман, а прокламация.

Для каждой книги – свой возраст. Некоторые надо читать в детстве. А некоторые, даже если на них каким-то образом стоит штамп «юношеская библиотека» – в возрасте сознательном. Животный ужас берёт при мысли, что я могла взяться за эту книгой парой лет раньше – и не оценила бы… Сколько, оказывается, надо перечитать, пересмотреть... столько всего передумать, перечувствовать и пропустить через себя, чтобы по-настоящему понять…

Хотя нет, не так, совсем не так… Чтобы книга запала в душу, нужен взаимный порыв: и души, и книги. То, что я так оголёно эту тему теперь на душу принимаю – это одно, но и книга выше всяких похвал.

Вот ведь на чём зиждутся девять из десяти книг лейтенантской прозы? – на глаголе. Танк выстрелил, лейтенант подскочил, добежал до орудия, взглянул на немцев, прицелился, выстрелил, попал, что-то закричал, припал к земле, поднялся, снова выстрелил… И эта книга, вроде бы, тоже и того же состоит, но главное в ней – не глаголы, а то, что происходит между ними. Не действия человека, а его мысли и чувства. То, как реагирует душа человека и солдата на окружающее: на чужое слово (доброе и злое), чужой поступок, атаку и затишье в ней, собственные мысли, воспоминания и поступки. И вся эта бесконечная палитра живых обнажённых эмоций описана с психологической точностью и филологической безупречностью.

И вообще, я раньше думала, что эта книга о Сталинградской битве. Нет. Не совсем. Эта книга о том, что происходит с человеческими душой и телом среди битвы. И не важно, Сталинград за спиной или безымянная высота – важно что и мужик-красноармеец, и молодой лейтенант, и суровый генерал готовы на всё, даже на невозможное, потому что их дело правое.

К вопросу о современной манере изложения военной темы. Сейчас принято в неё пихать столько секса, испражнений и антисоветчины, сколько впихнётся. Дескать, новое слово в литературе: раньше такого не было. Да где же не было? У кого повернётся язык назвать эту книгу цензурированной? Здесь вся, до омерзения, горькая правда войны: и пошлость отношения к женщинам давно не знавшего женщины мужского контингента, и чрезмерная жестокость командования, порой до некомпетентности, и ненакормленные завшивевшие бойцы в окопах, и визгливая трусость, и задающий неудобные вопросы контрразведчик. Но даже при наличистве всего этого люди остаются людьми (даже контрразведчик), а война, показанная Бондаревым, не перестаёт быть священной. Этим-то и отличается классика советской военной прозы от нынешней манеры. Это глубинное. Самое важное. Любовь к Родине.

Соцреализм с лирическими отступлениями. С иронией и кавказским колоритом, и всё равно, как ни странно, соцреализм. И я поспорю с теми, кто считаем книгу сатирической. Сатира – это жестокое обличение зла. А в этой книге нет ни жестокости, ни зла, как такового. Есть «советские перегибы», не больше. Есть главный герой, честно зарабатывающий на хлеб, оказывающийся со своей честностью в нелёгкой ситуации, но продолжающий быть открытым этому миру. И есть люди, добрые и не глупые по сути люди, которые искренне верят в то, что все их старания принесут благо; но жизнь всё расставит на свои места.

Нет, это не сатира. Это ирония. И даже самоирония, в самом глобальном смысле: не только над собой, но и над действительностью, в которой живешь, и которую, несмотря на все её перегибы, любишь, без желания эту действительность (боже упаси!) как-то унизить. Наоборот: с уважением к миру и с любовью к жизни. Поразительно, но в этой «сатире» больше любви к родине, чем в том пафосном ура-патриотизме, который порой так нелеп, но которого так часто в нашей стане больше, чем нужно.

Гимн мужественности, как её понимает Джек Лондон. Изнеженный интеллектуал попадает на корабль, где становится настоящим мужчиной и находит любовь.

Условно роман можно разделить на 2 части:

Да, я рада за героя: он сумел в этом кромешно-неправдоподобном аду выжить и прокачаться, да ещё и женщину отхватить. Но снова у Лондона мелькает удручающая мысль о том, что, мол, всем бы так, мол, кто паруса не ставил, в тайге не выживал и клады не отыскивал – тот вовсе не мужик. Да, да, все поклонники Джека Лондон, если вы сидите в городских офисах в рубашечках и брючках, ваш кумир счёл бы вам недомужчинами.

И вся моя критика данного конкретного романа и нелюбовь моя к автору вообще сводится к тому, что я с ним В ЭТОМ соглашаться не собираюсь.

Всякий раз читая что-то из школьной программы, задаюсь вопросом: за какие такие заслуги оно туда вошло?

За актуальность сюжета? Он на редкость устарел. Просто сам механизм существования «мёртвых душ» непонятен современному человеку, а значит непонятна и вся шумиха и возможная выгода, и цель. А значит, неинтересно и скучно было не то что современным школьникам, но даже их дедушки уже не понимали, о чём, собственно, книга.

За актуальность высмеиваемых характеров? Ну да, и подлецы, и хитрецы, и глупцы и скупцы были и будут всегда. Но детей надо воспитывать не примерах положительных, а не отрицательных. 1 герой принесёт больше пользы, чем 10 антигероев.

За поэтичный язык? Ну да, он не плох. Но тоже устарел. Не так безнадёжно, как сюжет, и всё же. И хорош он только на фоне современного ширпотреба, а мастера языка, что нынешние, что классические, могут и фору дать.

Уже не говоря о том, что произведение, мягко говоря, не закончено. И мы пытаемся заставить детей верить выводам двухсотлетних критиков, которые они вывели из незаконченного произведения, и соответственно, из нераскрывшегося образа? Персонально мой вывод из прочитанного таков: Чичиков – сообразительный, деятельный человек с железной волей. И, по сути, с доброй душой. Да, он жулик. Но не душегуб, не вор, не подлец. А иные виды жульничества вызывают только восхищение.

Но ещё безобразнее школьная программа впечатывала в детские души образы помещиков. Зачем? Мы даже сюжет не проходили, а только осуждали тех, кто жил в то время, о котором ничего не знаем. Манилов – оторванный от жизни идеалист, положительный и восхищённый, влюблённый в мир, окружающих его людей и собственный розовые очки. В любом другом произведении считался бы прекрасным принцем. Коробочка – ограниченная тугодумная старуха, во всём ищущая выгоду, а нашедши, боящаяся, что в другом месте может найти и повыгоднее. Такие старухи были и будут всегда, не заслуживают ни внимания, ни тем более изучения. Их существование – факт, учащий терпению. Ноздрёв – из тех, что запанибрата после двухминутного знакомства, чей смысл жизни в общении, и в том, чтобы всегда оставаться в центре этого общения, байками ли, кутежом. Тоже вполне типичный персонаж, и тоже не отрицательный, а его драка с Чичиковым просто гротескна. Плюшкин – человек откровенно больной. А смеяться над больными грешно. Собакевич – называет разбойника не «милейшим человеком», а разбойником, имеет здоровый аппетит и завидное здоровье, с первых же слов Чичикова его понял и сориентировался, крепкий хозяйственник, знающий всех своих людей и по имени и по заслугам. Да я от него в восторге!

Вывод: своеобразный автор написал очень своеобразную книгу, когда-то остросатирическую, ныне устаревшую. Любители этого автора и периода, ценители и знатоки книгу оценить могут. Книгу может оценить взрослый, сложившийся человек, уже умеющий и любящий читать. (К моему собственному удивлению, её по-своему оценила даже я.) Но пытаться заставлять «это» читать школьника – преступно. И мы ещё удивляемся, почему молодёжь, которую в школе пичкают «этим», потом вовсе отказывается читать!

Мой первый опыт с жанром альтернативной истории. И не проходит ощущение, что меня обманули. Мир не просто не такой, каким кажется, он не таков, каким должен быть. Мне одной претит та лёгкость, с которой 99% персонажей отказывается от своей веры? Это объясняется поверхностью всех религий (кроме «Пути»), и тем, что вся Церковь (кроме «Пути) просто осознаваемое всеми воплощение зла на земле. Но Церковь и вера – не одно и то же; можно ненавидеть церковь, и под страхом смерти отказываться отречься от веры. Да и на осознание порочности Церкви, в лоне которой, в страхе и любви к которой воспитывалось не одно поколение предков, требуются десятилетия и много-много закрытой информации.

От этой неправильности, поверхностности, упрощённости кружится голова. Благо для этого произведения она не особо нужно. Событий так много, действие настолько динамично, что не успеваешь ни перевести дух, ни элементарно задуматься.

Местами очень по-детски. Почти раб, превосходящий своими талантами и прозорливостью всех и вся; любовь и страсть, охватывающие ГГ исключительно тогда, когда это удобно по сюжету; добряки, проникающиеся заботой о незнакомцах, хотя по всем писанным и неписанным законам своего времени должны были прибить не месте; неограниченный запас камней на ладье, и без того несущей катапульту; логика всех военных действий: построй машину и будешь непобедим, а если враг сильнее – построй другую машину. В этом детском мире разве что похищенных девиц не запирают в башнях, а насилуют. Но так безэмоционально походя, что не возникает ни жалости к девицам, ни ненависти к насильникам.

Словом, всё это выглядит попыткой детского писателя написать книгу для взрослых. Но сколько не было предпринято попыток описать жестокость этого мира, все они остаются невнятными. «Детскому» писателю просто не хватает ни эмоциональной остроты, ни, банально, словарного запаса.

В книге не обнаружилось ни интересных битв, ни достойных историй любви, ни сносной атмосферы, ни, элементарно, героя, которому хотелось бы сопереживать. Ни неожиданностей сюжета. Том за томом – один и тот же алгоритм развития сюжета, по пунктам: ГГ получает новое знание, строит новую машину, отправляется в новую локацию, разносит к едрене-фене половину врагов, а вторая половина выстраивается в очередь чтобы принять его религию, засвидетельствовать, что он самый умный, и расширить его владения. И снова пункт первый, по кругу.

P.S., как просто ещё одно стороннее наблюдение. Мне достались подержанные книги от не очень заботливого хозяина. Обложки первых двух томов порваны, третий том слегка потёрт, в четвёртом, девственно-чистом, даже типографские страницы не разъединены. Видимо, мой предшественник оказался умнее меня.

Автор поставил перед собой амбициозную задачу: написать портрет эпохи. И справился с нею на отлично.

Всё романы разные. В них разные герои, разные декорации, разные проблемы. И именно этот охват восхищает. Мы как под микроскопом видим жизнь самых разных слоёв населения: и больших чиновников, и духовенства, и крупных промышленников, и мелких лавочников, и творческой интеллигенции, и подзаборных алкоголиков.

Каждый роман цикла — самостоятельное произведение, и можно начинать чтение с любого тома, но все они нанизаны но тонкую нить генеалогии.

Ни один роман сам по себе шедевром не назвала бы. Одни увлекли и вызывали море эмоций, но были и такие, которые хотелось поскорее поставить на полку и забыть. Ценность и уникальность именно в том, что много таких разных, казалось бы не имеющих ничего общего, произведений, все вместе, соединяясь, дают такую исчерпывающую картину Франции XIX века, что просто дух захватывает...

Я отношусь к тому минимальному кругу людей, которые не в восторге от этого шедевра. Далеко не в восторге.

Когда книга мне инстинктивно не нравится , я разбиваю её на составляющие и анализирую каждую из них. В чём именно автор оказался (на мой субъективный взгляд) не на высоте, и насколько мой взгляд субъективен.

Началось всё с детективной завязки. Мм, любопытно... Но уж очень с первых же страниц повеяло аллегорией к Шерлоку Холмсу. И мне это было неприятно. Уже при последующем анализе я выяснила, что это было одной из «пасхалок», так что смиряюсь. Дальше встал вопрос мотивации. Чего? Да-да, того, ради чего нормальный человек может пойти на преступление. Но вот незадача: нормальных людей (кроме самого «Шерлока») я не увидела. Монахи из книги, все как один, мыслят совершенно запредельными категориями, абсолютно непонятными мне, как человеку мирскому. Ну как вообще может прийти в голову действовать именно так и только ради этого? Тогда-то и возникает платформа для философских диспутов. Но проблема в том, что духовенство, особенно монашество, особенно в те тёмные времена на дискуссию способно не было. Каждый насмерть готов был стоять на своём мнении, возводя его в ранг аксиомы, не принимая и не слыша ни чужих доводов, ни логики и разума. И на фоне упрямства разных партий автор филосовствует о природе религии и ереси. И, как мне показалось, пытается доказать, что особой разницы не существует. Судьба любого учения зависит не от того, насколько оно человеколюбиво или благородно, а от прихоти или выгоды власть имущих. Сегодняшние еретики и оплоты церкви завтра могут поменяться местами. Как историк подтверждаю: истинно. Ну наконец-то мы с автором хоть в чём-то сошлись...

Да вот только не то время, чтобы носить писателя на руках за смелость назвать вещи своими именами. А иных достоинств я не обнаружила. Хотя, честно, очень-очень старалась...

Во-первых, нудно.

Во-вторых, бросается в глаза детальность каждого шага на природе и условность мира большого бизнеса. Он «играл на повышение», он «сорвал куш», он «начал крупную игру», и т.д. Слишком очевидно, что автор даже в первом приближении сам не понимает механизмов того, о чём пишет.

В-третьих, не нравятся мне такие «герои». В чём героизм? В том, что он может ради спора пуститься в арктическую гонку, рискуя собственной жизнью, и откровенно не ставя в грош чужие? В том, что он может за одну партию в покер проиграть больше, чем заработал за 10 лет?

В-четвёртых, не согласна с откровенным делением мира на город как зло, и природу как добро. Добра нет ни в городе, ни в деревне. Носитель добра – человек. И если он хочет видеть и творить добро, то он будет делать это независимо от локации.

И в-пятых, утопически-идилический конец.

Не прошла мимо меня шумиха вокруг «Зулейхи». Бралась я за книгу из литературного любопытства: какова она, современная русская проза, которую щедро осыпают премиями и жадно переводят на все языки мира? И в то же время бралась не без страха, что слава обрушилась на роман только за его антисоветский посыл. Увы, да. В литературном плане я ждала большего, но в плане идеологическом – худшего. Так что мы с моими ожиданиями квиты…

В центре повествования жизнь депортированной татарки Зулейхи. Но я не обнаружила сколь-нибудь внятного национального колорита, которым так восхищалось предисловие. Да, автор впихивает в русский текст какие-то нерусские слова. И всё. К тому же, добротный (и не более того) русский язык искусственно ухудшен постановкой фраз в настоящем времени. Не важно, что для рядового читателя это усложняет восприятие, важно, что для литературного жюри это выделяет книгу.

В центре повествования жизнь депортированной татарки Зулейхи. И более безликого, более пресного персонажа я в литературе не помню. Честная, работящая, скоромная и так далее по списку. И при этом несправедливо страдает от советской власти. Не спорю – страдает. Этот персонаж просто создан для того, чтобы страдать! В семье мужа ведь она страдала не меньше, просто её мозг был запрограммирован считать жизнь с мужем счастьем. Но и даже будучи царской фрейлиной, она была бы самой большой страдалицей при дворе. Таков уж персонаж. Я пойму, когда стоически страдают за идею; я пойму, когда страдают во искупление; я пойму, когда страдают безвинно и жаждут справедливости. Зулейха же просто покорно страдает ради самого страдания.

В центре повествования жизнь депортированной татарки Зулейхи. Но то ли автор сама понимала, насколько безлика главная героиня, то ли захотелось замахнуться на эпопею, но вокруг Зулейхи нагромождена толпа второстепенных персонажей разного идеологического толка. Порадовал Игнатов. Живое олицетворение эпохи (страшное олицетворение!): для того, чтобы сделать счастливыми одних, он делает несчастными других. Это мучает его, но он продолжает это делать. Честно хотелось поблагодарить Яхину за такой объективный баланс просоветского и антисоветского начал. Пока не стало очевидно: никакого баланса нет, Игнатов такой же страдалец, как и любой из переселенцев. Лишь поэтому он показан Человеком, остальные же просоветские души вышли настолько звериными, что, ей-богу, лучше бы Яхина их вообще бездушными оставила. И лучше бы не было приговоров истории курсивом – в роли судьи слишком ясно видится сама Яхина, а суд слишком смахивает на судилище.

В центре повествования жизнь депортированной татарки Зулейхи. И я не отрицаю ни сам факт депортации, ни то, что она проходила с определённой долей бардака. Бардака – но не бреда! А первая зимовка – это именно бред. «Не верю!». Весь роман насквозь пронизан разнообразной степени недостоверностью: сюжетной, исторической, логической. Депортация крымских татар – это 44-й, а не 42-й год, об этом знает любая энциклопедия, но только не Яхина. Режут глаз логические ляпы. Ах, какой Муртаза хороший хозяин! – и тут же этот «хороший хозяин» прётся по зимней метели в лес за дровами; всех крепких переселенцев (включая бабу на сносях) в трюм, всех хилых (включая сытого урку) на катер; таёжным охотником-следопытом становится женщина, не знающая ни леса, ни зверя, ни природы, ни оружия. Но самый главный парадокс книги в том, что какое-то подобие собственной личности в Зулейхе просыпается только в ссылке – в доме мужа она до конца своих дней просуществовала бы мебелью, не умеющей пользоваться ни сердцем, ни душой, ни мозгом. То же с Иконниковым. То же с Лейбе. Кстати, чудесное исцеление Лейбе и видения самой Зулейхи – это тема для психиатра. Профессионал может и найдет объяснение, а я «не верю!».

Итак, по всем статьям книга должна была вызвать у меня острый негатив. Но почему-то не вызвала – прошла ровно и не глубоко. Может, это заслуга книги, сумевшей обойти защитные механизмы моих убеждений (образ Игнатова всё-таки зацепил). А может, это душа подсознательно закрылась, не желая впускать в себя очередную антисоветчину. Я не хочу этого знать.

Умом понимаю, что чем дальше вглубь веков, тем раньше взрослели, и, тем не менее, такой философский склад, такая воля и такая всесторонняя эрудиция у двадцатилетней девушки, особенно учитывая её род занятий, воспринимается с трудом.

Кстати, о роде занятий: обидно становится за человечество в контексте его исторического развития. Служение гетеры – искусство радовать мужчин не только и не столько физически, сколько услаждать глаз и занимать ум, за что мужчины платили самую высокую цену – не только и не столько деньгами, сколько искренним восхищением и почтением. Обидно, что это взаимное искусство любви нынче деградировало до взаимоунижающего, механического и безыскусного процесса тупого физического удовлетворения одной из сторон, при полнейшем взаимопрезрении.

Что в книге понравилось: герои. Очень неправдоподобные, потому что слишком положительные; но, видно, стосковалась душа по светлым и чистым образам среди современной жестокой и характерной литературы. Зацепили и порадовали мужское благородство и женская дружба.

Что не понравилось: на самом деле, многое. 1) Отношение героини к рабыням, как к равным, так согревшее душу в плане человечности, кажется неправдоподобным в контексте историчности. То, что похвально сейчас, тогда не просто было бы зазорным, а даже в голову вряд ли пришло. 2) Много бесплодной наготы, при стыдливом умалчивании истинно эротических моментов, которые бесстыдно подразумеваются. 3) А по сюжету был неприятен многостраничный эпизод, в котором тайное закрытое общество мудрствующих философов решает с бухты-барахты посвятить в свои тайны Таис, а Таис с бухты-барахты решает пройти мутный ритуал посвящения в члены общества, о котором она вообще ничегошеньки не знает. 4) Преклонение перед физической красотой Таис, принимаемой за образец женственности. Я не имею ничего против её красоты, но восхваляется она таким образом, что женщины с чуть иными пропорциями вроде уже как и не совершенны. Очень похоже на диктат современной модной индустрии. 5) Философские отступления автора и постоянные попытки проводить какие-то исторические параллели наталкивают на мысль, что основная цель его работы – не о Таис нам рассказать, а вывести какую-то универсальную схожесть всех культур.

На выходе имеем: глубокое погружение в античность времён Александра Великого, немного приторную из-за совершенных героев, красивых, но скучноватых, и вялотекущий со всплесками сюжет без вектора. Но все эти «недостатки» не раздражали, а воспринимались характерной особенностю. До определённого момента. До последних пяти страниц.

Все страницы, свободные от однообразных драчек тратятся на а) восхваление героями самих себя; б) восхваление героями друг друга; в) восхваление автором своих героев. На каждой странице одни и те же монологи, типа: «Я человек немногословный, и очень скромный, но не могу не отметить, что в этой части света нет никого талантливей меня в областях таких-то и таких-то, и никого талантливей тебя в неких других областях». Уже через 20-30 страниц эти обороты вызвали желание выбросить книгу в окно и поставить 3 из 10. Но нет, я же мазохистка! Я упрямо читала дальше, стараясь не обращать внимания на форму. Может быть, за ней крылось возвышенное содержание?

И вот ту-то я поняла, что правильно сделала, что продолжала: нет, содержание таково, что 3 из 10 – это невообразимо высокая оценка для сего творения.

Книгу просто распирает от расизма, шовинизма и женоненавистничества. Все французы негодяи, просто потому, что они французы. Они не могут быть не негодяями. Они люди второго сорта на фоне англичан, даже глупых и подлых, людей первого сорта. Всё, что ни делают англичане (например, подкуп индейцев) – не просто допустимо, а хорошо, потому что их намеренья всегда благородны; но если тем же самым занимаются французы – это отвратительно и аморально. Да, да: нам можно всё, потому что мы хорошие, но то же самое нельзя больше никому, потому что все остальные плохие. Ничего не напоминает?

Но если французы – второй сорт, но всё же люди, то индейцы предстают существами вообще вне сортировочной градации. О них говорят как о служебных собаках: если свои – то надёжные и умные, если врага – то такие же подлые, как и сам враг. Но какую бы искреннюю привязанность не испытывал хозяин к своей верной псине (индейцу), и как бы не восхищался лучшими служебными качествами его породы, даже у самого мега-благородного и гипер-справедливого представителя человечества – Следопыта – не возникает мысли, что его «друг» Чингачкук – тоже человек с такими же правами.

Нет, Чингачкук слишком благоразумен и горд, чтобы заглядываться на белую девушку, но то, с какой гадливостью рассуждает Следопыт о возможной симпатии краснокожего к белой – унижение человеческого достоинства!

Ох, воображение не к месту разыгралось: зайди речь о спаривании, да Следопыт первым же без тени сожаления и пристрел бы «друга», как взбесившуюся собаку. А потом и женщину бы пристрелил, но не за то, что она спаривается с собакой, а за то, что смеет распоряжаться собой без соизволения собственного хозяина. Потому что женщина – это, нет, не животное, как индеец, – это вещь, которой можно распоряжаться по своему усмотрению, не стесняясь при ней обсуждать её безмозглость, отвлекаясь время от времени на напыщенные комплименты. Просто потому, что белые мужчины – люди благородные и справедливые, и умалчивать о том, как их услаждает физическая красота – ниже их достоинства.

Право, это невозможно читать! Да, понимаю, в те времена было нормой подобное отношение белых мужчин к людям иного цвета кожи и пола, но такая навязчивая пропаганда всех форм неравенства сегодня – это ужас, от которого волосы на загривке шевелятся!

От других книг Купера я тоже была не в восторге, но такого удара по психике не было ни в «Зверобое», ни в «Последнем из Могикан» – а ведь я их тоже совсем недавно читала. Они были нудными, но не злыми. Там были дружба разных, но равных людей, без идеи расового превосходства, там была любовь, примитивная, но всепобеждающая. В первой книге был любопытный женский образ, во второй – достаточно сбалансированный мужской характер самого ГГ, здесь – на словах однообразный бесконечный трёп о том, как все друг другом восхищаются, а на деле – возможность дружбы только в рамках расы, равенства – только в рамках пола, любви – только в рамках социально класса. Отношение к тем, кто не принадлежит к твоей расе/нации/полу/профессии/классу варьируется между высокомерием, пренебрежением и презрением.

С позиции сегодняшнего взрослого, перечитав многое из того, что 20-50-80 лет назад считалось литературой для детей, пришла к выводу, что очень многое детям противопоказано. Но эта книга противопоказана не только детям – всему человечеству! И без этого бессмертного «шедевра» в мире достаточно несправедливости, предрассудков и двойных стандартов, прикрытых самыми искусными самовосхвалениями.

P.S. Мне самой неловко за то, каким злым получился отзыв. Да, я люблю покритиковать, но всегда стараюсь держать себя в рамках. Только очень-очень сильные эмоции могут так выбить меня из равновесия. А эмоции были сильными! Как? Ну как можно в наши дни эту книгу издавать, рекомендовать и положительно оценивать? Только потому, что это — классика, что этим когда-то зачитывались дедушки, да и мы сами, ещё будучи детишками, не замечавшими всей этой подлости? Ну так «Mein Kampf» на сегодняшний день тоже классика, и немецкие дедушки тоже зачитывались. И когда-то это было нормально. Но мир изменился и осудил национал-социализм. А англо-саксонские высокомерие и расизм не просто не осуждаются — пропагандируются. Этой книгой в том числе. Поэтому — да, у меня возникли аналогии между двумя книгами. Хотя и понимаю, что многие, очень многие, со мной не согласятся. Только хочется верить, что несогласные имеют более весомую аргументацию, нежели: «а я в детстве любил книжки про индейцев и мне понравилось».

Часто возникает желание исключить какие-то книги из школьной программы. По здравому рассуждению. «Мёртвые души» мне, взрослой, понравились, но это чтение не для школьника. А вот эту книгу хочется в школьную программу внести. По здравому рассуждению, хотя она и не без недостатков. Но она бесценна с точки зрения истории, любопытна лексически, поучительна и динамична.

Двигаться по тексту легко, но не сказать, чтоб приятно. Слог рубленый, как у поэтов-футуристов. Примета времени. И это время передано на «отлично». Слом старого мира и строительство нового на его руинах. Снос Храма Христа Спасителя? Сейчас, почти век спустя, я как историк и консерватор, конечно, сожалею и осуждаю, но тогда для современников это был радостный символ желанного перелома.

Но нет, это не брехливая агитка. И не утопия. Есть в книге антигерои. Пусть и немного карикатурные, но автор не замалчивает их существование. Положительные герои, признаюсь, похожи друг на друга, и всё равно не возникает ощущения, что это безликие роботы. Автор насколько мог прописал как личность характер каждого. Просто здесь сама художественная задумка отодвигала личное на второй план, чтобы на первый выходило производство.

Снимаю шляпу перед автором: он прекрасно раскрыл техническую сторону. В эренбурговской «оттепели», к примеру, всё вертится вокруг производства, но о самом производстве там только общими словами. А здесь мелочи и детали. Да, путано, но как раз эта путанность лучше всего передаёт хаос большой стройки. И главный герой романа – именно стройка, именно рекорд!

И вот здесь есть над чем задуматься. С одной стороны, под постановку рекорда подведена теоретическая база. Не проблема сделать столько-то замесов бетона – проблема распределить их так, чтобы ни капли не пропало, проблема не потерять в качестве при изменении технических условий, проблема не убить механизм при увеличении нагрузки на него. Но с другой стороны, в итоге всё равно получилась авантюра. С бухты-барахты, без подготовки, без планирования, да ещё и с риском брака! Но победителей не судят. Очень даже наоборот.

Вот читает среднестатистический советский гражданин такую книгу и узнаёт пусть и не себя, нет, но того, каким он мог бы быть. И ему стыдно за то, что он не такой трудолюбивый, не такой мастеровитый и не такой бескорыстный, как герои. Дореволюционная литература от Печорина до Раскольникова была о людях, в лучшем случае «лишних» в обществе, а то и откровенно вредных для общества; однодневная постсоветская беллетристика – о прожигателях жизни и бандитах или, в лучшем случае, о философствующих созерцателях. А советские книги – о людях обществу нужных! О тех, кто строит!

И они построили! Ведь это не художественный приём, что в чистом поле за год завод отгрохали. Это быль. Десятки и сотни заводов, гигантские ГЭС, целые города там, где ещё вчера даже Макаром с его телятами не пахло! За 15 лет аграрная страна отстроилась в страну тяжелопромышленную. На голом энтузиазме!

Как жаль, что этот энтузиазм разбазарили всего за пару десятилетий… Эх, комсомол, комсомол… В тридцатые это была сила, состоявшая из самых активных, самых идейных. А потом погнались за количеством в ущерб качеству, начали принимать автоматом…

А на дворе 1932-й год… Какая историческая перспектива! Ещё жив Киров, аппарат госбезопасности ещё не превращён Яго́дой в машину репрессий… И Гитлер ещё не фюрер всея Германии, и вся европейская промышленность ещё не работает на производство пушек и бомбардировщиков, которые будут равнять с землёй всё то, что сейчас строит Советский Союз…

Сначала немного предыстории… Сами эти мемуары я прочитала давно и поставила им мою чисто субъективную оценку. И оценивала я книгу, а не автора. А вот отзыв оставлять не стала, ибо он вышел слишком длинным и таким же путаным, как и само произведение. И вот, получаю я в личку письмо возмущённого согражданина, негодующего на то, как я могла такую низкую оценку мемуарам самого Жукова поставить! К слову сказать, сам этот гражданин собственной оценки не поставил, из чего я сделала вывод, что он вообще, скорее всего, не читал («не читал, но одобряю» – как это по-нашему!). И едва ли не в предательстве Родины меня обвинили исходя из моей оценки мемуаров Жукова. Было обидно. Очень. Потому что Родину я люблю. И всё же, долю вины за собой признаю. Кидаться такими оценками, не объясняя их, не правильно. Так что попытаюсь объяснить. И ещё раз подчеркну, что оцениваю не саму личность, а книгу, которую эта личность написала, и оцениваю сугубо субъективно.

***

Итак, даже не знаю, с чего начать, ведь труд такой объёмный. Вот с объёма и начну. Проблема не в самом объёме, а в его наполнении. Некоторые люди с возрастом становятся очень многословными. Тем более, Жуков долгое время был в опале и как будто обрадовался, что наконец-то может излить всё, что накопилось. Бумага стерпит. В итоге очень много пустых разглагольствований. Если в плане оглавления книга хоть как-то структурирована, то внутри глав мысль постоянно прыгает и возвращается к одному и тому же. (Возможно, дело в том, что я читала постсоветское издание с восстановленными и впиханными абы куда купюрами.) А желание дать свою оценку всему, даже тому, о чём Жуков судить не может, выглядит беспомощно и опять же раздувает объём за счет того, чему в мемуарах не место. Что он говорит о гражданской войне? Ни слова о себе на войне, а чисто энциклопедические данные: СНК постановил, фронт наступал… Только в те годы Жукову ещё далеко до власти, и движения фронтов и постановления СНК лично к нему никакого отношения не имеют. А как Жуков объясняет победу красных над превосходящими себя во всём белыми? — «грамотным политическим руководством» и «своевременными оперативными решениями». Без единой подробности, в чём могли бы заключаться грамотность и своевременность. Это не аналитика, это разглагольствования. 80% «размышлений» книги того же уровня.

А рассуждая о путях страны, Жуков почти не говорит о собственной жизни. Особенно в период Первой мировой – Гражданской. Воспоминаний настолько минимум, что невольно задумываешься, почему Жуков так старательно умалчивает об этом периоде. Там же, где Жуков наконец переходит к собственному опыту, читать вроде бы и интересно, но чувствуешь себя как на минном поле: чему верить, а что есть лишь идеологическая трактовка, позёрство и правка цензуры? Слишком часто и слишком кардинально написанное в этих мемуарах расходится с тем, что о Жукове говорили современники и говорят историки. В мемуарах всячески восхваляется образование и самообразование, а мне доводилось, и не раз, слышать о презрении Жукова к академическому образованию. От главы к главе разнится отношение к Сталину: то он некомпетентный самодур, то энергичная натура и «твердая рука». Или притча во языцех эпизод, как маршал (Жуков) ехал советоваться с полковником (Брежневым). А сколько других таких откровенно не достоверных эпизодов? Не важно, сколько: пойман один раз – нельзя верить уже ничему. Желание опубликоваться «любой ценой», подстраиваясь под сиюминутную конъюнктуру, погубило всю суть мемуаров. Грустно: герой войны, боевой маршал, немцев не боялся, а перед цензорами юлит…

Трактовка фактов тоже вызывает много вопросов. Из детских воспоминаний запомнился папа Георгия Константиновича. С ремесла он зарабатывал мало, на заработки в город ходил не часто, но допустил, что в родном доме рухнула крыша. Как по мне, так это значит, что и сапожник он был не шибко хороший, и к хозяйству смолоду руку прикладывал не часто, но в том, что семья жила в бедности, виноват, конечно, царь.

Воспоминания о войне. И цифры, цифры, цифры, цифры… Как будто перед нами не мемуары живого человека, а выкладка статистического бюро. А за массой цифр, за общим ворохом общей информации легко не обратить внимания на какую-то по-настоящему любопытную деталь. Снова очень много общих слов: одни дивизии на одних направлениях проявили себя хорошо, другие дивизии на других направлениях плохо. Слишком часто без анализа ситуации. Понятно, конечно, что анализ действий каждой дивизии в каждом бою в каждой операции – задача для других исследований, но и бросаться тогда словами тоже не стоит. Вообще взгляд Жукова на войну – взгляд большого командующего – очень непривычен для тех, кто привык видеть войну посредством «лейтенантской прозы» и её производных. Жуков видел войну не лицом к лицу из окопа, а видом сверху, через стрелочки и флажки на карте. Такой он её и описывает. А за сухими сводками о движении армий не видна трагедия войны. Одна смерть – это трагедия, тысячи – статистика. Для Жукова война – статистика. Более того – профессия. И он говорит о ней как любой специалист о своём деле – с гордостью, с упоением. Не в укор Жукову это говорю, даже наоборот, не стать бы ему иначе Маршалом Победы, просто для меня это дико.

Самое яркое эмоциональное впечатление – 20-30 годы. Страна строится с нуля, и руководят этим строительством во всех сферах не чинуши, не чьи-то сынки, не карьеристы, а молодые, энергичные, смелые мужики. Не за денежку и не за страх – а за совесть. Идейные… Верю, что и Жуков был таким же… И тут 37-й год… И половина этих молодых и сильных канула в Лету… Чисто по человечески живой ужас до костей пробирает. Но от слов Жукова воротит. «При сталинизме» был «оклеветан» и «трагически погиб»… такой во всех отношениях замечательный гражданин… А скажи мне, мил-человек, разве в 37-м ты сам не ходил на митинги, вместе со всеми не клеймил «врагов народа» и не требовал предателям суровой кары? Не выжил бы, карьеры бы не построил, кабы в первых рядах не обличал! Нет, я не виню в этом ни Жукова, ни кого другого. Такое было время. Просто противно, когда люди вдруг смелеют защищать расстрелянных годы спустя, когда мода на овации Сталину сменяется модой на овации расстрелянным. Людей нужно судить не по ошибкам, а по тому, как они эти ошибки исправляют, но Жуков собственных ошибок даже не признаёт, всё сваливая на единственную личность и её культ.

Очень часто Жуков собирается «виниться» в допущенных ошибках, но каждый раз всё сводится к: «во всём плохом участия не принимал», или «всё неправильное было сделано предшественниками», или «я велел, а они не сделали», или «хотел, да вот по объективным причинам»… Не спорю, что каждое из этих объяснений могло иметь место, но по сумме выходит, что Жуков вообще ни разу в жизни не ошибся. Все отданные приказы были правильными: остановить, удержать, нанести контрудар, а вот бездари-подчинённые почему-то летом 41-го эти такие правильные приказы выполнить не смогли…

Всё познаётся в сравнении. Поначалу было велико желание списать все недостатки на звание Жукова: дескать, маршалы так и пишут. Но тут в руки попали мемуары Рокоссовского. Всё чётко, объективно, по делу. Если он командует армией, то говорит о делах своей армии, если фронтом, то о фронте. Он не даёт комментарии к тому, к чему не имеет отношения. Если кого-то ругает или хвалит, то по пунктам объясняет свою позицию. А вырезанные цензурой тексты не противоречат тому, что цензура пропустила. Углубляют, порой чрезмерно, но не противоречат, как у Жукова. Мемуары маршала Вершинина тоже оставили только положительные эмоции.

Подводя итоги. Я росла в то время, когда Жукова принято было называть мясником. И это первое детское не всегда справедливое впечатление порой остаётся с нами на всю жизнь. Бывало, что после прочтения чьих-то мемуаров, я в корне меняла своё мнение о человеке (к хорошему или к плохому), но отношение к Жукову как было неоднозначным, так и осталось. Личной симпатией я к нему не прониклась, скорее наоборот, что ни в коей мере для меня не отменяет того, что он – Маршал Победы. Почему-то очень хочется верить, что доведший Красную Армию до Берлина молодой Жуков из сороковых и взявшийся за мемуары побитый жизнью старик из шестидесятых – это два разных человека.

Эта книга замечательная с нескольких позиций.

Во-первых, прекрасные характеры, даже эпизодические, прописанные до последней буквы, включая довоенные эпизоды. Люди живые и разные. Столкновение характеров и подходов, желание выслужиться против желания сделать дело, и то, как по-разному это дело понимают разные люди. А все эти люди вместе, вписанные в умело подчёркнутые детали окружения, создают довольно масштабную картину.

Во-вторых, любопытный детектив. Любопытный, в принципе, не нитью расследования, потому что она всё время рвалась и улики друг за друга, вроде, и не цеплялись, а самим ходом, всеми теми мелкими деталями, из которых состоит расследование, и которые не видны со стороны.

В-третьих, что я часто отмечала: книги о войне похожи одна на другую. Потому что одни на другие похожи боевые действий – лицо войны, и самая главная её часть. И книги, вроде этой, где описывается та же самая война, только совсем другая её часть, совершенно специфическая изнанка, одна из изнанок – выделяются среди других.

И в-четвёртых, что лично для меня было важнейшим: идеологическая точка зрения. В послесталинском Союзе, и тем более в постсоветской России принято хаять органы госбезопасности, выставлять их если и не кровожадными маньяками, то как минимум, глупыми, не в меру подозрительными, а на самом деле, ничего не делающими. Данный роман – ответ всем так думающим. Эта кропотливая, ответственная работа, требующая огромные умственных и физических затрат, посложнее, чем махать автоматом. И подозрительность – неприятная, но необходимая база этой работы. Конечно, ни в одном деле не обойдётся без перегибов, но основа основ – смысл существования и сложнейшая служба СМЕРШа – прекрасно раскрыты в этой книге.

Ждала всего, но только не этого. Сопливая мелодрама на фоне безумия «злого гения», жаждущего разлучить влюблённых и присвоить девушку. Оригинально! Половина всего сюжетного развития строится но том, что кто-то за кем-то подсмотрел или подслушал. Блеск! Автор постоянно забегает вперёд, делая неуместные отступления и разбавляя своё повествование чужими письмами и рассказами, которые герои в будущем напишут / расскажут. Добавляет интриги, ничего не скажешь!

Да, интрига – единственное, на чём худо-бедно держалась книга. И я ждала, что она достойно объясниться. Но половина загадочных явлений так и не объяснилась, а другая половина свелась к тому, что загадочный Призрак – гениальный музыкант, композитор, певец, учитель, строитель, архитектор, палач, иллюзионист, чревовещатель и т.д. и т.п. Даже закрыв глаза на совершенно фантастические описания подземелий оперы – то только на прокачку всех навыков Призрака до совершенства ушла бы не одна сотня лет! Так что, здравого рацио, пусть даже сопливого, в книге ни на грамм. Лишь мистика, лёгшая на прекрасную почву нездоровой психики почти всех героев.

Вердикт: мутный романтико-мистический триллер, заслуживающий безвестности, но получивший бессмертие благодаря гению композитора Эндрю Ллойда Вэбера.

Господа! Я собрал вас здесь, чтобы объявить, что убийца – один из нас!

Ах, как же я люблю такие завязки! Когда смотришь на представленный набор героев и думаешь: «да никто из них не мог», или наоборот «да все они могли»! Потом выбираешь себе одного или несколько героев, кто «точно мог» или «точно не мог» и следишь за ними, в процессе расследования получая одинаковое удовольствия и если был прав, и если ошибся.

Но детектив – самый сложный из всех возможных жанров. Потому что не допускает полутонов и мелких недочётов. Он или получается или нет. Малейшая корявость, малейшая попытка манипуляции читателем – и провал.

Во-первых, автор достаточно часто переключает фокус с одного героя на другого, и рассказывает о том, как одному стало страшно, другой удивился, третий испугался, четвёртый был растерян и тому подобное. А значит, слишком быстро и слишком легко пополняется список тех, «кто точно не мог», оставляя двух-трёх возможных кандидатов в убийцы. Потом все они погибают и остаются только те, кто, вроде бы, «точно не мог». И тут же возникает убивающее всё удовольствие чувство, что чёрной кошки в тёмной комнате и вовсе нет. Но нет, господа, она была!

Мне, действительно жаль, что так у меня не сложилось с этой книгой. И я действительно признаю, что задумка очень неплоха. Но исполнение подкачало. Может быть, это вина переводчика, который мне достался, или может быть я просто слишком придираюсь к мелочам. Ведь стоило один-единственный эпизод описать более осторожно, и я ставила бы десятку. Но увы, или получилось – или нет.

Чем больше читаешь, тем сложнее оценивать книгу беспристрастно; как бы оригинально не было написано, неизбежно возникают ассоциации с уже прочитанным. Но, когда подковавшись классиками принимаешься за новинки – это одно, а наглотавшись продолжателей и подражателей вдруг открывать для себя основоположников – это совсем другое.

Итак, перед нами продвинутые земляне, оказывающиеся на далёкой планете, и преследующие там свои интересы. Заключающиеся в том, чтобы с высоты своего интеллекта, гуманизма и науки принести в этот мир столько добра, сколько он смог бы на данном этапе своего развития выдержать, не разрушившись и не перевернувшись.

Это некий мостик между космо-футиристической НФ и современными фэнтези-пападанцами. Описываемый мир похож на традиционные фэнтези-вселенные. Но очевидно, что этот мир создан не для того, чтобы увлечь читателя науками о космосе (как раньше), или исторической реконструкцией (как сейчас), а в задачи героев не входит порадовать нас зубодробительными приключениями. И мир, и герои – лишь средство выражения философской мысли – как трудно быть богом. И я могу восхититься тем количеством красок, оттенков и полутонов, затраченных не на то, чтобы развлечь или завлечь, а чтобы задуматься.

Но, видимо, задумываются не многие. Как часто люди или даже целые народы объявляют себя богами, основываясь на праве силы. Не понимая, что дело не в силе. И что быть богом – не право. А страшная ответственность и перед окружающими и перед собой. И как тяжко, пропуская через себя, нести эту ответственность.

О достоинствах и недостатках уже много сказано и копий переломано. Поэтому буду говорить не о книге, а о себе.

В детстве читала мало. К школьной программе не прикасалась принципиально, а кроме неё — ну, пара случайных книжечек в год. Ведь все культурные люди должны читать, а я хотела быть культурным человеком. Сейчас читать люблю. Читаю много. Стараюсь делать это осмысленно, серьёзно подходя и к выбору литературы, и к её анализу. Получаю удовольствие и от самого процесса чтения, и от сюжетов, и от того, что с каждой прочитанной книгой я становлюсь богаче на эту самую книгу.

Я изменилась, но что же именно стало причиной моего взросления от «тогда» к «сейчас»?

Гарри Поттер.

Первая книга, которую я читала запоем. Первая книга, от которой я получала удовольствие.

Каждый имеет право на своё мнение; нравится — не нравится — вопрос субъективный. Но то, что благодаря этой книге я (и уверена, не только я) полюбила читать — факт.

1. Очень уж долго выхваченные с разных концов линии и герои сходились в одну точку. Предпочитаю, что бы наоборот.

2. Поди тот, не знаю кто, туда, не знаю куда, за тем, не знаю зачем.

3. Архитипичность основных персонажей и карикатурность второстепенных. Причём не только в отношении людей, но и с географией тоже: варварски-могучий север, бескрайние жаркие пустыни на юге, напыщенно-изнеженно-высокомерная столица.

4. Само существование инквизиции, как единственного органа правопорядка, пытки, как единственного метода следствия, под пыткой вырванного признания, как единственной улики, и необратимых увечий с первой же минуты допроса.

5. Неизвестно каким образом сохранившиеся от «сотворения мира» (равно бессмертные и богоподобные) маги, сакумулировавшие в себе магию невиданной мощи, при полном отсутствии магии в окружающем мире.

6. Из-за строгого повествования «от лица» разбросанных по всему свету героев теряется масштабность и целостность картины. Каждый видит только свою часть своей части мира.

7. Все три книги подводили к тому, что маг использует артефакт страшной силы. Забыв о том, как этот артефакт был найден, так и не ясно, что же именно произошло при активации… Много шуму из… чего?

8. Нытьё почти всех главных героев. И если кому-то его можно простить (Глокта – калека, Джезаль – вертопрах, чья счастливая праздная жизнь резко заканчивается), то раз за разом читать о тонкой душевной организации Девяти Смертей – убийцы и берсерка – очень скоро надоедает.

9. Хэппи-энд. Да, именно он, потому что всё закончилось именно настолько замечательно, насколько только могло для данных героев.

Большая часть этих недостатков могла бы быть списана на особенности сюжета, если бы речь не шла о ТЁМНОЙ фэнтези, которая должна быть натуралистичной и логичной. Ну а королева, которая готова по слову отца выйти то за одного козла, то за другого, потому, что это её долг,

В его время это, наверное, было откровением. Уважаю. Но, увы, не нравится… Даже не потому, что его фантастика сегодня вполне реальна, и не потому, что я знаю некоторые законы физики и законы природы, и не потому, что описание анатомических подробностей водоплавающих меня не увлекает. А просто не нравится! Хотя бы потому, что идиллия Наутилуса – это диктатура, в котором капитан – царь и бог, а его якобые товарищи – ничто, безмолвные рабы, не смеющие высунуть нос из своих нор, к которым капитан относится как к машинам, обеспечивающим жизнедеятельность корабля, с которыми никогда не разговаривает, тогда как постороннего принимает в отдельной каюте и постоянно ведёт задушевные беседы.

Соцреализм. Не знаю другого жанра с такой необъятной палитрой качества. От глубокого и тонкого социально-психологического шедевра «Тени исчезают в полдень», через добротную, но забывшуюся на следующий же день «Оттепель», и до откровенной пародии на литературу в лице «Дела, которому ты служишь». От «Екатерины Ворониной» я ждала середнячковых показателей. Как-никак существует экранизация! Увы, книга оказалась ближе к дну.

Атмосфера не создана от слова «совсем»: если бы не мелькающие даты, я бы так и не поняла, родилась Екатерина Воронина в начале девятнадцатого века, или в начале двадцать первого. Даже Великая Отечественная война – важнейшая веха в истории страны – прошла незначительным эпизодом на 15 страниц текста. Это могла бы быть любая война в истории Российской Империи – СССР – России, хоть Русско-Турецкая, хоть Советско-Афганская.

Краткий пересказ двух первых глав (а это около десятой части всего романа): Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его; Иуда родил Фареса и Зару от Фамари; Фарес родил… Имена, правда, были другие, но смысл тот же: автор долго, нудно и бессмысленно излагает родословную будущей главной героини вплоть до прапрадедушки. В итоге в романе, озаглавленном «Екатерина Воронина», собственно до Екатерины Ворониной дело доходит только к третьей главе. При таком подробном описании предков, детства и семейных обстоятельств героини, я рассчитывала увидеть становление её личности, но и этот момент автор благополучно сжевал: характер предъявлен как данность, он монолитный, скучный и неживой. Дальше текст напоминал не столько роман, сколько пересказ романа: фразы общие, скупые, скорые. Ближе к концу пришло понимание, что роман изначально задумывался именно о послевоенном времени и о зрелых годах героини, но тогда общими фразами накиданное вступление не должно занимать полкниги! На фоне этой тезисности какие-то пространные отвлечённые описания, при других обстоятельствах очень даже приятные, своей подробностью только раздражали. Вокруг монолитной героини муравьями суетятся какие-то другие персонажи – для чего, зачем?

В какой-то момент героиня вообще уходит на второй план. А на первый выходит пароходство. Вот если бы роман на самом деле оказался производственным, то судьбу и характер героини достаточно было бы накидать общими мазками. Но как тогда объяснить, что о производстве автор тоже говорит только общими словами: пространно, но так же поверхностно, как и обо всём остальном? Нельзя не отметить филологические способности человека, который ни бельмеса не понимая в работе грузового порта, может одними расхожими шаблонами об этой работе накидать за сотню страниц, но не это делает писателя писателем!

Автор видит мир черно-белым, так же воспринимают мир и персонажи. Хороший-плохой. «Хорошие» люди и поступки ставятся в пример, «плохие» жестоко порицаются. Только стоит автору хоть чуть-чуть углубить свою поверхностность, ясно видится, что мир не так монохромен, что «хорошие» – далеко не так хороши, а «плохие» – вовсе и не так плохи. Это ясно видно мне, но не автору, даже закадровым текстом он не одёргивает «хорошего» персонажа, поступающего неправильно, и не вступается за «плохого», даже если у того море смягчающих обстоятельств.

По сумме всех огрехов, автор запорол всё, что только можно было запороть: картонные герои, чёрно-белые тона, рваная манера изложения, отсутствие атмосферы, непродуманная структура, неознакомление с производственной стороной. Только идеологическая линия выдержана. И этого, увы, оказалось достаточно, чтобы роман не просто пропустили, но ещё и экранизировали. Талант можно наверстать опытом (которого к тому моменту автор, видимо, ещё не накопил) или хотя бы компенсировать старанием. Но даже минимума – даже старания – в книге нет. Халтура. Первый раз встречаю такую откровенную неумелость от якобы профессионального писателя. Нет, добрым словом помянуть роман не за что. Разве что за красавицу Хитяеву в главной роли… Но это уже совсем другая история.

Сюрреализм, постмодернизм, психоделика, дзен-буддизм… Как по мне, так термин «шизофрения» гораздо проще и точнее. Но признаю, что эта шизофрения наслаивается сама на себя с определённой долей изящества. Я оценила. Спасибо опыту с «Москва-Петушки». Там тоже был бред, но тот бред был мерзким, а этот абстрактный, элегантный, многослойный, с примесью поэзии, юмора, философии и религиозного мистицизма. Отсюда и такая высокая оценка – максимально возможно высокая для полной чуши.

Потому что при всей многослойности и оригинальности, чушь не перестаёт быть чушью. Каждый конкретный эпизод выглядит ярким и осмысленным, но всё вместе – бред. Который, увы, нужно понять и простить, учитывая время написания: вся страна жила в этом умопомешательстве разрушения прежнего – классического – и поиска нового – пусть даже и абсурдного, но если не похожего на прежнее – значит, хорошего. Но не надо обманываться: ничего принципиально нового автор не придумал, он всего лишь вовремя разглядел запрос рынка и откликнулся на него. Вернее, пошёл на поводу. Есть запрос на брезгливую ненависть к прошлому – получите! Есть запрос на называние половых органов именами собственными – получите! Есть запрос на побег от реальности – получите! Есть запрос на филосовствование под кайфом, когда несёшь ахинею, но сам себе кажешься очень умным? – получите! Нет запроса на здравый смысл – не будет здравого смысла! Получите, распишитесь…

P.S. Принято в отзывах отзываться и про Шварценеггера с Просто Марией. А мне вот они как-то к слову не пришлись. Но подтверждаю: они присутствовали.