16. На страницах 70—71 напечатана очередная статья о польской ретрофантастике Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz, которая носит название:

Стремление покорить небо имеет в Польше давнюю традицию. Хотя уже в 1647 году Титус Ливий Бураттини, астроном и механик-изобретатель при дворе Владислава IV Вазы, построил модель летающего дракона с подвижными крыльями, настоящее безумие воздухоплавания охватило двор Станислава Августа Понятовского благодаря модной новинке из Франции – воздушному шару.

Правда, опасались, что изобретение главным образом облегчит воровство и похищение девушек, но это не помешало проявить себя отважным покорителям космоса, таким как Ян Потоцкий, автор «Рукописи, найденной в Сарагоссе», который вознесся в воздушное пространство 14 мая 1790 года в сопровождении француза Бланшара, своего слуги турка Авраама и белого пуделя (и был первым поляком на сей тернистой стезе).

Энергичные попытки взлететь выше и дальше быстро захватили воображение таких писателей и поэтов, как Францишек Дионисий Княжнин и Адам Нарушевич — ведь если можно полететь в Бялоленку, то почему нельзя полететь на Луну?

W powietrze, w oczy wznisione, szumem rosnącym na niebie/В воздух, в вознесенные очи, растущим в небе шумом

Первый польский роман с использованием этого мотива был написан всего через два года после знаменитого пилотируемого полета Жана Франсуа Пилятра де Розье и Франсуа Лорана д'Арланда — в 1785 году. Роман «Войцех Здажиньский, жизнь и приключения свои описывающий» (“Wojciech Zdarzyński, życie I przypadki swoje opisujący”) ксендза Михала Димитра Краевского/Michał Krajewski

весьма многим напоминает роман «Николая Досвядчинского приключения» Игнация Красицкого (Ignacy Krasicki “Mikolaja Doświadczyńskiego przypadki”, 1776),

но сюжету побега главного героя от ростовщиков на Серебряный шар нельзя отказать в оригинальности. Правда, часть этого путешествия Здажинский и его спутник совершают в обморочном состоянии, но на Луне они открывают существование двух стран — Селаны и Вабада.

В 1856 году в польской фантастике в гондолу воздушного шара села первая женщина — загадочная Бронзовая Маска с гладким лицом и красивыми губами, желающая пережить приключение всей ее жизни, сохраняя при этом инкогнито.

Однако даме не подобает совершать такое путешествие в одиночку, поэтому она пишет письмо знаменитому врачу и путешественнику, porte-parole автора романа Теодора Трипплина/Teodor Tripplin: «соблаговолите совершить вместе со мной воздушное путешествие в гондоле воздушного шара Нассау в следующую Среду. Наш знаменитый аэронавт, г-н Грин, владелец этого воздушного шара, из-за ненастной погоды прекратил, правда, серию воздушных экскурсий, совершаемых каждую Среду из сада Во-Халла, но, поддавшись уговорам, любезно разрешил совершить с нами еще одну экскурсию — в будущую Среду, в три часа дня, из того же сада в воздушные сферы (...) и будет ждать нас в условленном месте и времени с воздушным шаром, наполненным чистым газообразным водородом, если по крайней мере в этот день с утра небеса окажутся добры». Доктор тут же восторгается грядущим приключением, с умилением размышляя: «я не буду больше тащиться в тряской карете по грунтовым дорогам, не буду слышать отвратительный стук колес и устрашающие гудки паровоза, не буду больше испытывать невыносимой тошноты, страдая от морской болезни при плавание на пароходе, но свободный, как птица, даже не шевеля крыльями, стану скользить по небу и любоваться восхитительными видами. И когда я вернусь на землю к людям (...), мне будет отрадно вспоминать, что я летал высоко над ними, что я не побоялся доверить свою жизнь китайке, раздутой наилегчайшим газом». Итак, Ражно пакует вещи, собирась в путешествие, берет с собой для физиологических экспериментов пару голубей, кролика, канарейку, воробья, мышь, лягушку и семь тараканов, и вместе с Бронзовой Маской и господином Грином устремляется ввысь. Столь эмоционально предвкушавшееся путешествие, однако, не изобилует особыми событиями, за исключением того, что канарейка и кролик дохнут, воробей и голуби улетают, тараканы пожирают друг друга пока в живых не остаются две особи, лягушка проявляет полное равнодушие, мышь спит, а доктор влюбляется в загадочную женщину и даже осмеливается ее поцеловать.

В связи с этим последним переживанием после посадки воздушного шара на палубу гамбургского корабля оставшуюся часть романа «Маскарад в облаках, или Воздушное путешествие в Северное море» (Teodor Tripplin “Maskarada w obłokach, czyli podróż napowietrzna na Morze Północne”, 1856) занимают тщетные попытки нарушить инкогнито Маски в Англии и Франции.

W niebo otwarte w rosnącej gloryi śmigła/В небо открытое в растущей славе пропеллера

Еще в 1893 году Владислав Уминьский (Władysław Umiński) мечтал совершить путешествие к полюсу на воздушном шаре, но вскоре самолеты и другие странные летательные аппараты стали вытеснять почтенные воздушные шары из литературы. Предтечей этого тематического направления в польской фантастике был Людвик Щепаньский (Ludwik Szczepański), который в книге «Король воздуха. Роман из недалекого будущего» (“Król Powietrza. Powieśc z najbliższej przyszłości”) описывает приключения Яна Сильницкого, его невесты Анны и его помощника и друга Антония Крушека.

Сильницкий, имя которого ассоциируется не только с силой, но и с двигателем, является гениальным инженером и изобретателем аэромобиля. Это машина напоминает скорее оригинальные прототипы тех летательных аппаратов, которые так и не взлетели в небо, чем тех, которым это удалось сделать: «Вся конструкция была чрезвычайно легкой, ажурной, из алюминия, бамбука, только центральная часть была массивной, c кабиной, похожей на большой ящик или вагончик с окошками (...) Корабль поднимается благодаря вращению обоих ветряных колес диаметром тринадцать метров, приводимых в движение двумя небольшими электромоторами...» Аппарат носит гордое название «Свобода». Сильницкий хочет, чтобы его использовали только в мирных целях как средство передвижения для простых граждан. К сожалению, изобретатель проживает в той части Польши, которая отошла после очередного «разбора» к Пруссии, что несколько усложняет ситуацию; ибо как только кайзер узнает об изобретении, он, конечно же, решает, что обычным людям хватит для передвижения и трамваев с омнибусами, а летательный аппарат должен стать новым оружием, благодаря которому Пруссия победит своих извечных врагов и завоюет весь мир. Сильницкий отказывается от сотрудничества и попадает в тюрьму, а его друзья летят на «Свободе» в Париж, где разрабатывают план небольшой частной войны с германцами. Однако летательная машина становится инструментом массового уничтожения, потому что Крушек и Анна решают бомбить Пруссию, добиваясь этим освобождения Сильницкого. Воздушный терроризм процветает, пока они во время одного из воздушных налетов не попадают под обстрел с земли, из-за чего совершают вынужденную посадку и разбиваются... в Татрах! Там их встречает Климек Ендрол, конечно же, из рода Гонсеницовых (Gąsienicowie): «Ну ничего себе! Жутко ж вумные з вас ынджынеры! Экую ладную машину замастрячили, жаль, что так на ней навернулись». Сильницкого в конце концов освобождают, но вся эта суматоха с летательными аппаратами нового типа вызывает гонку вооружений и приводит к началу большой войны в Европе. Ну что ж, в 1909 году, когда роман был опубликован, такая война еще была из области фантастики. Щепаньскому, в свою очередь, не повезло – роман «Король воздуха» вышел из печати уже после первого полета братьев Райт, так что книга с самого начала выглядела несколько анахроничной. Автор даже посчитал необходимым это объяснить и написал в предисловии: «когда я приступал к этой работе, триумфы авиации еще не получили огласки, потому что только в летние месяцы 1908 года братья Райт и Фарман совершили свои эпохальные полеты».

Pchnij poruczniku statecznik/Толкни, поручик, стабилизатор

Появление самолета произвело впечатление и на поэтов, особенно футуристов, восхвалявших красоту машины. Ежи Янковский (Jerzy Jankowski) посвятил стихотворение «Splon Lotnika/Зажигание Летчика» первой польской жертве авиакатастрофы, подпоручику Перловскому, разбившемся в варшавском районе Мокотув в марте 1913 года,

(На фото: Похороны летчика Александра Перловского в Варшаве)

а Пшибось (Julian Przyboś) превозносил триумф авиации независимой Польши в «Полете Орлиньского/Lot Orlińskiego».

(На фото: Пилоты Болеслав Орлиньский (справа) и Ежи Баян возле прототипа самолета PZL-P.11)

Тот же Орлиньский стал наряду с дуэтом Жвирко-Вигура героем довоенных массовых средств информации, как первый поляк, совершивший перелет Варшава-Токио-Варшава. Кстати, самолет каким-то образом подтвердил опасения наблюдателей первых испытаний аэростата, ведь летчики с фантазией иногда похищали из монастыря своих возлюбленных. В постоянный репертуар вошли также перелеты из усадьбы в усадьбу, сочетающиеся с пьяными вечеринками и томными вздохами паненок по красивым (а как же!) мужчинам – покорителям неба.

Поскольку довольно быстро после восстановления независимости представление о Польше как об авиационной державе стало элементом официальной пропаганды, неудивительно, что в польской фантастике летательный аппарат и его пилот часто становились героями борьбы за вашу и нашу свободу. Пилот обычно был не только патриотом, но и гениальным изобретателем, и его изобретением был уже не обычный воздушный шар и даже не дирижабль, а машина тяжелее воздуха. Стефан Барщевский (Stefan Barszczewski) придал летательной машине аналогичную функцию в книге «Как это могло быть» (“Jak być mogło”, 1926).

Тут инженер Жарский, конструктор патриотического геликоптера «Полония», бежит от жестоких пруссаков в Англию, чтобы создать в изгнании целые эскадрильи боевых вертолетов, разгромить немцев, дать миру мир, а Польше -- независимость. В свою очередь, Анджей Лëт, герой книг Казимежа Чижовского (Kazimierz Czyżowski), строит летающий город во славу Отчизны, чем завоевывает воображение молодых читателей, которые в годы оккупации охотно пользовались конспиративной кличкой «Лëт».

[

Samolot czuwa nad światem/Самолет бдит над миром

Роман Эдмунда Езерского (Edmund Jezierski) с весьма оригинальным названием «Властелин <небесных> просторов» (“Władza przestworzy”, 1930) переносит читателей в более экзотические места.

Его герой — некто Ельский, пилот суперсовременного самолета-мечты "Orzeł/Орел", пламенный борец за свободу угнетённых наций. На этот раз он поддерживает инициативу, которая сделала бы его знаменитым и сегодня -- хочет сражаться за освобождение Тибета. Разница только в том, что бедные тибетцы оккупированы не китайцами, но англичанами. У Ельского, впрочем, есть благословение самого Далай-ламы: «Белый вождь, пришедший с Запада, чтобы принести свободу Тибету! Да благословит тебя Будда!» Тибетский лидер оказывается, стало быть, сторонником вооруженной борьбы, ведь Ельский ради справедливой цели использует невероятное оружие, установленное на бортах целой эскадрильи суперсамолетов. «Узрите же эти его снаряды со сжиженным воздухом, способные в мгновение ока заморозить целую армию и сделать ее неспособной к бою. Узрите все эти другие орудия войны, выбивающие оружие из наших рук». Нет ничего удивительного в том, что жестокие колонизаторы проигрывают в схватке, а Ельский и его бойцы улетают, чтобы принести свободу другим странам. От них остается лишь легенда о том, кто "слетел на чудесной птице с неба, завоевал свободу и, сделав свое дело, вернулся на него".

Dowódza fłoty odwołał sterowiec/Командующий флотом отозвал дирижабль

Самым большим неудачником эпохи авиации оказался дирижабль и его капитан. Эпоха прекрасных гигантов миновала с катастрофой «Гинденбурга», а командиры этих машин так и не снискали такой славы, как первые пилоты самолетов. В польских фантастических романах межвоенного периода появлялись футуристические суперцеппелины, но они обычно они лишь добавляли изюминки описаниям великих воздушных сражений. Однако экипаж этих машин оставался анонимным, а романтическим героем всегда представал одинокий пилот-изобретатель самолета или вертолета. Да и как сделать романтическим героем командира воздушного корабля, связанного с немецкой технической мыслью? Впрочем, Щепаньский уже в «Короле воздуха» предсказал быстрый конец эпохи дирижаблей: «Цепеллиновский воздушный шар — всего лишь очень дорогая игрушка, для работы которой требуется большой штат людей и которая может оказывать услуги только при очень благоприятных обстоятельствах».

И хотя увлечение самолетами не ослабевало, уже в 1930-е гг. у них появилась грозная конкуренция — ракеты и болиды, благодаря которым фантастические покорители воздушных просторов могут стать покорителями космоса. Однако летающие в небесах машины не позволили вытеснить себя с поля боя и вместе со своими отважными пилотами до сих пор отважно сражаются – только уже во славу галактики.

Большая часть подзаголовков почерпнута из стихотворения Юлиана Пшибося «Полет Орлиньского».

Га, га, слава герою

Восьмидесятые годы прошлого века в странах Восточного блока изобиловали фантастической продукцией. Предводительствовал в этом, разумеется, Советский Союз. Уже в 1962 году там сняли фильм «Человек-амфибия» режиссеры В. Чеботарев и Г. Казанский (социалистический ответ на фильм «Тварь из Черной лагуны»). Затем была первая, телевизионная экранизация романа «Солярис» (1970, режиссёр Н. Ниренбург), а еще затем — две заслуженно знаменитые экранизации А. Тарковского: «Солярис» (1972) и «Сталкер» (1979), последняя по мотивам «Пикника на обочине» Стругацких.

Однако в СССР зрительский успех имели скорее молодежные фильмы Р. Викторова («Москва – Кассиопея», 1973), чем поэтические, двусмысленные произведения Тарковского. Что интересно, сценарии к остальным фильмам, созданным в это время: «Тайна третьей планеты» (1981), «Через тернии к звездам» (1981). «Гостья из будущего» (1985), «Остров ржавого генерала» (1988) и «Подземелье ведьм» (1989) написал... Кир Булычев. В этом «ранкинге» поляки могли противопоставить меньше наименований, но среди них были и настоящие золотые самородки.

          Сегодня самой известной такой картиной является, конечно, «Seksmisja/Сексмиссия» (“Seksmisja”, 1984, в российском дубляже «Новые амазонки») Юлиуша Махульского/Juliusz Machulski, которая под плащиком веселой забавы пыталась без помпы протащить рассказ о горестях жизни в оковах системы и высмеивала зарождающийся феминизм.

Гораздо серьезнее (но не обязательно лучше) стаффаж научной фантастики использовал другой творец, наиболее глубоко и вполне осознанно погрузившийся в темные воды фантастических условностей – Петр Шулькин/Piotr Szulkin.

Режиссер начал свое приключение с фантастикой еще в 1970-е годы, когда он готовил к показу дебютную короткометражку «Девушка с чертом» (“Dziewce z ciortem”, 1975)

и сразу после дебютной ленты поставил другую, чуть более длинную картину «Колдовские глаза» (“Oczy uroczne”, 1976).

Оба фильма были осыпаны премиями в Польше и за рубежом (оба представляли собой киновариации на достаточно кровавые народные баллады, в которых то дьявол появляется, то злой взгляд землевладельца обрекает человека на смерть). Члены жюри, впрочем, столь высоко оценивали скорее форму, чем содержание этих фильмов. Фантасмагорические «Колдовские глаза» оперируют в основном тревожными образами, в фильме не произносится ни одного слова, а все «комментарии» поются за кадром в виде мрачно завораживающей деревенской припевки.

      Поворот в сторону НФ произошел в конце десятилетия. Первым был «Голем» (“Golem”, 1979) со сценарием, который, подобно сценариям всех остальных частей сложившейся позже «тоталитарной тетралогии», был в то же время переработан в повесть. Вначале тексты этих повестей были опубликованы в двух сборниках (в 1984 и 1988 годах), а в 2006 году издательство “Halart” напечатало их еще раз в томе «Социопатия/Socjopatia», исключив, правда, из подборки онирическую и сюрреалистическую «Отрубленную голову колдуньи/Odcięta głowa czarownicy» и подобную ей «Больницу/Szpital».

За «Големом» последовали фильмы «Война миров – следующее столетие» (“Wojna światów — następne stulecie”, 1981, премьера состоялась в 1983), «О-би, о-ба. Конец цивилизации» (“O-bi, o-ba. Koniec cywilizacji”, 1984),

«Га, га. Слава героям» (“Ga, Ga. Chwała bohaterom”, 1985). Все эти сюжетно различающиеся фильмы были объединены общей стилистикой – и крайне пессимистическим тоном, в котором автор говорит о действительности и человеке.

Киномиры тетралогии раздроблены и разделены. События происходят без четкой логической связи, их эпизоды больше похожи на образы/символы, чем на элементы связной сюжетной линии. Ученые-мучители из «Голема» проводят футуристические эксперименты по производству людей, при этом главный герой живет в подвале обшарпанного доходного дома, грубый смотритель которого имеет черты гностического Демиурга.

Человечество «Войны миров» соприкоснулось с марсианами, его образ мышления, несомненно, диктуется телевидением, а на заднем плане ветер разносит обрывки газет по пустынным улицам, где проносятся полицейские, разгоняющие припозднившихся оборванцев-прохожих. Впрочем, и сами марсиане также далеки от классических «зеленых человечков»; у Шулькина — это дети-карлики, одетые в серебристые пуховики и желающие от людей любви и крови.

Трудно рассматривать эти фильмы в отрыве от условностей научной фантастики — такие образы предлагает сам режиссер, повелев приземлиться инопланетным ракетам или поместив героев в постапокалиптический мир, — но даже эта фантастка в творчестве Шулькина «неполная», вырожденная. Сцена, в которой Скоупа (Ольбрыхский), героя фильма «Га, га. Слава героям» и заключенного, «приговоренного стать космонавтом» (в космос летают только преступники; другие не хотят или считают, что такой риск не оплачивается), отправляют на его корабль — с вымпелами, в испачканном скафандре, с бутылкой самогона и циничным охранником — это явное издевательство над штампами, где красивые мальчики садятся в чудесные летающие машины.

Поэтому кажется, что главным действующим лицом в произведениях Шулькина является именно энтропия, распад, разрушение окружающего мира; утечка мозгов и душ, превращающая людей в беспомощных безвольных марионеток, бездумно бредущих за толпой и всегда движущихся по линии наименьшего сопротивления. когда думать должны кто угодно другие, только не они. Тогдашним зрителям эти фильмы могли казаться явной критикой господствующей политической системы и, в более широком смысле, всеобъемлющей «системы», в которой каждый должен всегда пребывать на уровне дна.

Теперь же, годы спустя, дополненные мастерским «Королем Убю» (“Ubu Król”, 2003), они кажутся зеркалом, в котором, даже не подозревая об этом, мы — общество, смотрим на самое себя, околпаченное очередным модным словом-отмычкой (на этот раз — волшебной «демократией»).

Вторая половина десятилетия была ознаменована также тем, что амбициозный, но хаотичный фильм А. Жулавского «На серебряном шаре» наконец увидел свет (“Na Srebrnym Globie”, премьера в 1989 году, но фильм снимался с 1976 года, подробнее об этом в “NF” 9/07).

Тогда же создатели детских фильмов потянулись к научной фантастике, отправившись вслед флагманскому фильму «Пан Клекс в космосе» (“Pan Kleks w kosmosie”, 1988).

А последовавшую за трансформацией эпоху открывает в польской кинематографической фантастике… опять же Марек Пестрак со своим фильмом «Возвращение волчицы» (“Powrot wilczycy”, 1990). Может, это знамение?

Потомкам досталось в наследство около двух десятков поставленных – и несколько, к сожалению, не поставленных научно-фантастических фильмов. Анджей Вайда еще в 70-х годах примеривался к «Футурологическому конгрессу», а американцев в это же время интересовал, помимо прочего, «Непобедимый». Борьба романного «атомного мамонта» с роем стальных механонасекомых, при западном бюджете? Не получилось, а жаль. Может быть, киношная история бортового компьютера HAL 9000 нашла бы в «Непобедимом» достойного конкурента.

Испытание пилота Пестрака

1970-е годы начались с бума фантастических фильмов в странах социалистического лагеря. Однако роль поляков в этом была невелика. В качестве сопродюсеров (с небольшим актерским и техническим сотрудничеством) поляки участвовали в съемках ГДР-овского фильма «Сигналы» (“Signale — Eine Weltraumabentteuer”, 1970, в польском дубляже “Sygnaly MMXX. Przygody w kosmosie”), по сути, это был первый фильм, который сделал ставку на космическую сценографию и не потерпел провала.

Картина Готфрида Кольдица/Gottfried Kolditz гораздо более смело и динамично, чем «Безмолвная звезда», представила действия экипажа межпланетного корабля, отправившегося на поиски затерянной вблизи Юпитера более ранней экспедиции. Конечно, фильм не мог обойтись без обязательных сцен критики «империалистического Запада». Кольдиц вернулся к научной фантастике в 1976 году, но его фильм «В звездной пыли» (“Im Staub der Sterne”) снимался уже без участия польской стороны.

Тем временем на звание польского «специалиста по фантастике» стал претендовать «польский Кольдиц» (или, по мысли некоторых критиков, «польский Эд Вуд») -- Марек Пестрак (Marek Piestrak).

После режиссерской стажировки у Поланского (фильм «Ребенок Розмари», 1968) Пестрак, выпускник не только Лодзинской киношколы, но и гидротехнического факультета Политехнического института в г. Гданьске, решил сам заняться кинофантастикой. И вновь на первый план вышел Лем: в 1973 году режиссер подготовил для телевидения короткометражную версию «Расследования/Śledztwo».

Однако камерная история о необъяснимых событиях в городских моргах не удовлетворила амбиций режиссера. Ну что это за научная фантастика, действие которой разворачивается на Земле? Пестрака манили звезды.

Литературную основу фильма «Испытание пилота Пиркса» (“Test pilota Pirxa”, прокатное наименование в СССР – «Дознание пилота Пиркса»), премьера которого состоялась в 1979 году, составил прекрасный рассказ Станислава Лема “Rozprawa/Дознание”, почерпнутый из тома “Opowieści o pilocie Pirxie/Рассказы о пилоте Пирксе”. То есть материал, над которым должен был работать Пестрак (выступавший в качестве не только режиссера, но и соавтора сценария) был материалом высочайшего качества. Что из «Дознания» удалось уловить на экране?

Сюжетные предпосылки фильма и повести, конечно, схожи. Однако фильм отказывается от открывающей текст Лема сцены суда, рассматривающего события, разыгравшиеся на «Голиафе», в щели Кассини, и повествует о космическом рейсе в окрестности Сатурна, в ходе которого Пиркс, командир корабля, должен испытать (протестировать) экипаж, в состав которого входит один (или несколько) из так называемых нелинейников -- андроидов, которые должны заменить людей в космосе.

Однако дьявол, в том числе и дьявол киношный, кроется в деталях. Там, где Лем упирает на неочевидность и запутанную интригу (как узнать, кто есть кто в команде?), Пестрак скатывается к комиксному сгущению красок и черно-белому распределению ролей. Достаточно упомянуть отсутствующего у Лема «злого капиталиста», не снимающего огромных, на половину лица, черных очков даже во время переговоров в затемненном кабинете, или разоблачительную видеокассету, на которой нелинейник излагает Пирксу карикатурные планы завоевания Земли (и которая в оригинале является письмом, в котором андроид бесстрастно объясняет астронавту причины своего поведения).

Убогие декорации и специальные эффекты фильма Пестрака трудно сравнивать с убедительной пластикой описаний из произведений Лема. Но несмотря на все недостатки, ясно видимые спустя прошедшие годы, этот фильм – скорее примета времени, чем кино, которое хочется пересматривать – если его просматривать сейчас, кажется неожиданно интересным. Как бы то ни было, именно так выглядели попытки создать отечественный (хотя и сильно насыщенный американскими кальками) космический фантастический фильм.

Пестрак вернулся на научно-фантастическую стезю в 1987 году (до этого ввязавшись в приключение с horror-ом: он снял в 1982 году памятную – не обязательно из-за режиссерской виртуозности – киноленту «Волчица/Wilczyca»).

Появился фильм, который считается некоторыми критиками «лучшим плохим фильмом» — «Klątwa Doliny Węży/Проклятие Змеиной долины» (в русском дубляже «Заклятие Долины змей»).

Вся история построена на банальностях: с древнейшего свитка с описанием тайны древнего камбоджийского храма, через наивного ученого (К. Кольбергер), военного-предателя (удивительно никакой Р. Вильгельми) и бритвенно-тонкую журналистку (Е. Салацкая), к змеям, выползающим из вентиляторных отверстий, путешествию через джунгли, потайным комнатам и опасным статуям (разящим врагов лазерными взглядами). Здесь мы даже имеем польский ответ на самую знаменитую сцену под душем из "Психо" Хичкока, где обнаженная Ева Салацкая моется (за обязательной прозрачной ширмой полевого душа) и на нее нападают… нет, не психопаты, а змеи, падающие из ниоткуда. Не будет далеким от истины тот, кто сочтет эту сцену наиболее ценным фрагментом фильма. И только с объяснением уникальности храма режиссер идет чуть дальше – в загадочных подземных саркофагах в его интерпретации находятся останки внеземных пришельцев.

Помимо логических дыр и принятия желаемого за действительное сюжет фильма дополнительно отягощен деревянными диалогами, что было проблемой уже «Дознания…». «Ты моя, только моя. Я хочу иметь тебя. Я очень устал... Но ты дашь мне силы и могущество. Я буду править миром», — бесстрастно декламирует Вильгельми. И как тут останешься серьезным? «Проклятие…», наивное и летящее мимо цели и в то время, в которое оно было создано, функционирует как своего рода курьез. Насколько беднее была бы без него польская фантастическая кинематография.

Однако кинофантастика того периода – это не только набор ошибок и непреднамеренных приколов. Еще до военного положения появился режиссер, который сумел его доказать.

(Окончание следует)

11. В рубрике «Публицистика» напечатана статья Михала Цетнаровского/Michał Cetnarowski под названием:

По эту сторону железного занавеса люди тоже мечтали о звездах. Вначале, в 1957 году, в небо взлетел Спутник. Четыре года спустя, в 1961 году, на орбиту Земли поднялся первый человек — Юрий Гагарин. Не все знают, но годом ранее в подобную экспедицию отправилась гораздо более многочисленная команда – взяв курс на «Безмолвную звезду» -- в первом научно-фантастическом фильме под знаком серпа и молота, в производстве которого участвовали поляки.

У американцев были «Вторжение похитителей тел» (“Invasion of the Body Snatchers”, 1956, реж. Д. Сигел/D. Siegel); «Существо из другого мира» (1951, “The Thing from Another World”, реж. К. Найби/C. Nyby) по мотивам рассказа Джона Кэмпбелла/John Campbell. У них были также «Тварь из Черной лагуны» (“The Creature from the Black Lagoon”, 1954, реж. Дж. Арнольд/J. Arnold) и желеобразная «Капля» (”Blob”, 1958, реж. Й. Йеворт/I. Yeaworth), с которой боролся юный Стив Маккуин в начале своей кинокарьеры. И что мог им противопоставить кинематограф страны социалистической демократии?

Первый полет “Космократора”

По-другому, наверное, и не могло быть (или, во всяком случае, не должно было): первый научно-фантастический фильм, в съемках которого приняли участие поляки, был основан на романе Станислава Лема «Астронавты» (1951). Несмотря на всю свою наивность и многие упрощения, книга и ныне демонстрирует высокий литературный уровень, особенно если отсеять элементы социалистической идеологии и (еще более беспомощные) футурологии и сосредоточиться на героях и увлекательных описаниях борьбы человека с опасностями космоса. Что из этого вошло в поставленный по роману фильм «Безмолвная звезда» (“Der schweigende Stern”, в дубляже на польский язык “Milcząca gwiazda”, 1960)?

За съемки фильма взялся ведущий «мейнстримный» режиссер той эпохи в ГДР Курт Метциг/Kurt Maetzig, чей послевоенный дебют («Ehe im Schatten», 1947) сумел привлечь в кинотеатры всего ничего — около 10 миллионов зрителей. Фильм «Безмолвная звезда», для которого музыку написал Анджей Марковский и в котором во второстепенных ролях выступили польские актеры, такого успеха уже не смог добиться. Однако в данном случае важнее сам факт интереса к новой конвенции. Момент для начала разработки космической тематики был весьма благоприятным – в политике как раз развивалось соперничество в выводе космических кораблей на околоземную орбиту и дальнейшей гонке к Луне, также нарастал атомный психоз. Обе тенденции нашли свое выражение в кино.

«Безмолвная звезда» рассказывает историю экспедиции на Венеру -- международной, с беззаветно преданным делу экипажем -- организованной в результате расшифровки (без каких-либо проблем, как это часто бывает с лингвистическими гениями) загадочной информации, попавшей на Землю в результате падения Тунгусского метеорита. Как оказалось, информация поступила с Венеры, обитатели которой планировали...завоевание Земли. Теперь уже земляне отправляются на вторую от Солнца планету, чтобы разобраться с происходящим и предотвратить вторжение. Астронавты высаживаются на Венере, где обнаруживают лишь мертвую пустыню и атомные руины.

Кинокартина Метцига была частью набиравшего популярность направления антиядерных фильмов в кинематографе того времени, которое предостерегало от чрезмерно интенсивной работы горелок под котлом Холодной войны. И это, собственно, единственная его заслуга. К сожалению, целое было глубоко утоплено в приторно сладкой идеологии, диалоги зачастую звучат так, словно их писали к первомайскому митингу, а сами герои с точки зрения психологии выглядят совершенно неубедительными. Их играют актеры, которые вместо того, чтобы разговаривать, декламируют лозунги.

К сожалению, фильм не защищают даже весьма «вкусные» декорации (черная пустыня Венеры, покрытая постядерным дымом, впечатляет даже спустя много лет), а в первую очередь странные «псевдодеревья», чье отдаленное, «увеличенное» отражение позднее вернется в прозу Мастера в сценах из «Непобедимого». Сам Лем, который на протяжении всей своей жизни весьма критично (может быть излишне критично?) относился к экранизации своих книг, кратко охарактеризовал ленту следующим образом: «Этот фильм был дном дна». Тем не менее, фильм вышел в международный прокат, что по тем временам было большим достижением и уже благодаря этому заслуживает почетного места в анналах истории научно-фантастического кино.

Американцы перемонтировали фильм, сократили его более чем на 20 минут, подретушировали диалоги и изменили название на «Первый космический корабль на Венере» (“First Spaceship on Venus”). Монтаж должен был помимо прочего смягчить идеологическое звучание, но, к сожалению, в меньшей, но более сконцентрированной дозе мелкая дидактика «Безмолвной звезды» звучала не менее утомительно и искусственно.

Последующим экранизаторам прозы Лема в 1960-х годах повезло гораздо больше. Сначала с тремя короткометражными мультфильмами (по сценариям самого Лема) выступил Кшиштоф Дембовский/Krzysztof Dembowski, ветеран польской анимации, который в 1961–1962 годах поставил «Путешествие в космос/Wycieczka w kosmos»,

«Необитаемую планету/Bezludna planeta» и «Ловушку/Pułapka» (в качестве звукового фона в фильмах использовались композиции Пендерецкого).

Однако актерское кино снова приодело научно-фантастический костюм лишь в 1965 году, когда Марек Новицкий/Marek Nowicki и Ежи Ставицкий/Jerzy Stawicki совместными усилиями поставили две телевизионные новеллы.

«Профессор Зазуль/Profesor Zazul» — экранизация рассказа из цикла текстов о приключениях Ийона Тихого. Балансируя на границе сна и яви, создатели этого черно-белого фильма отправляют Тихого, нуждающегося в помощи после того, как он съехал с дороги под сильным ливнем и застрял в грязи, в заброшенный и вроде бы пустой дом, изрядно одряхлевший и скрипящий потемневшими дверями. Однако, как выясняется, в этой современной копии готического замка обитает жилец -- малосимпатичный, нервный Зазуль. Слово за словом промокший до нитки Тихий открывает тайну лаборатории, отрезанной от остального человеческого общества: именно здесь профессор проводил спорные эксперименты по репликации живых организмов и копированию людей. А Зазуль, с которым разговаривает Тихий, действительно сам профессор? Может, это его реплицированный двойник?..

Отказавшись от антуража космической фантастики (фильм снимался в окрестностях Вроцлава), кинематографисты создали тонко фантастическую и попросту хорошую телекартину. Залитая дождем загородная дорога, уснувший за рулем Тихий (недурно играющий Петр Куровский), странный силуэт, вдруг появляющийся на обочине, и, наконец, преувеличенный в своей готической заброшенности дом-замок. «Профессору Зазулю» трудно отказать в тревожном настроении и нарастающей, хоть, пожалуй, и слишком «комиксной» атмосфере опасности. Как видите, для достижения фантастического эффекта на экране космические крейсеры были и вовсе не нужны.

По тому же пути режиссеры пошли и при создании «Друга/Przyjaciel». Фильм (по одноименному рассказу Лема) рассказывает о борьбе мощного электронного мозга, планирующего захватить мир, и его пленника, которого машина заставляет производить все новые и новые ее улучшения. Финал истории — столкновение человека и компьютера, которое, как в позднем киберпанке, будет происходить в сознании героя, подключенном к машине.

Кульминацией этого типа научно-фантастических фильмов, снятых в Польской Народной Республике в 1960-е годы со ставкой не на масштабность декораций, а на актерскую игру и связность сценария, стал «Слоеный пирог/Przekladaniec» (1968). Фильм поставил Анджей Вайда по сценарию, написанному Лемом по своему же рассказу «Существует ли вы, мистер Джонс?/Czy pan istnieje, Mr. Jones?».

Небольшая, 35-минутная теленовелла, действие которой отчасти развивается в атмосфере, напоминающей атмосферу более позднего фильма Вуди Аллена «Спящий» (Woody Allen “Sleeper”, 1973), насмешливо размышляет над онтологической и правовой ситуацией автогонщика, который в результате череды аварий на трассе «насыщается» чужими внутренними органами (в том числе собачьими). Сколько от Ричарда (гениальный Богумил Кобеля!), осталось в Ричарде, раз за разом оперированном после очередных аварий на трассе? Как эти изменения могли повлиять на его психику? Сосредоточение внимания скорее на героях, чем на фантастическом стаффаже вновь привело к созданию произведения, не стареющего с течением времени.

Тем временем польское кино снова захотело оторваться от Земли. За реализацию этого желания в 1970-х годах взялся «лучший создатель худших польских фильмов».

(Продолжение следует)

В творческом наследии Альфреда Шклярского имеется произведение, стоящее как бы на отшибе от всего остального, но непосредственным образом относящееся к тематике нашего родимого сайта ФАНТЛАБ (FANTLAB). Это научно-фантастический роман (или повесть – как кому нравится) «Двойник профессора Равы» (“Sobotwór profesora Rawy”, “Śląsk”, 1963). И вот тут я дам слово еще одному участнику форума на сайте PanSamochodzik.net.pl с ником Kynokephalos:

«Профессор Рава, один из самых талантливых польских специалистов в области кибернетики и автоматизации, едет на поезде из Варшавы в Катовице и очень волнуется. Когда он участвовал в работе съезда кибернетиков в Лондоне, ему позвонили из польской милиции, что побудило его немедленно вернуться в Польшу. Его тревога, вероятно, усилилась бы, если бы он заметил, что водитель частного автомобиля, который великодушно согласился подвезти его домой с площади перед Катовицеским вокзалом, неким образом связан с двумя очень подозрительными типами, которые, очевидно, ждали его и теперь следовали за ним в другой машине.

Дом Равы, где он живет со своим сыном Анджеем, также является его мастерской. Соседи называют его домом колдуна или даже дьявольским домом. В нем есть своеобразный домофон, двери с дистанционным управлением, камеры наблюдения. Благодаря этим устройствам профессор немедленно устанавливает, что во время его отсутствия в его мастерскую наведывались не только сын Анджей и его друзья, что он ему категорически запрещал, но и какие-то посторонние люди, мужчины в масках. Профессор тут же заглядывает за ширму, за которой спрятано его величайшее изобретение: робот, похожий на него, как одна капля воды на другую. Робот там, но находится не на том месте, где он, уезжая, его оставил. Что еще произошло в отсутствие профессора? Об этом мы узнаем в следующих главах.

После отъезда профессора в Лондон Анджей и его друзья, члены Клуба Искателей Приключений, разыгрывают скаутов-харцеров, разбивших лагерь неподалеку, и похищают их лагерный вымпел. Когда вскоре после этого они замечают подозрительных людей, околачивающихся вокруг дома профессора, то полагают, что это просто продолжение скаутской игры, т.е. попытка отомстить за похищение вымпела. Очень опасное недоразумение; они не понимают, что стоят на пути готовых ко всему иностранных экономических шпионов, пытающихся украсть чертежи последнего изобретения профессора. К счастью, за ними присматривает отец Анджея, а точнее – его кибернетический двойник.

«Двойник профессора Равы» был опубликован в 1963 году (в том же году, что и «Таинственная экспедиция Томека»). Некоторые из устройств, изобретенных героем романа, польским кибернетиком, действительно широко используются сегодня, другие, такие как робот, неотличимый от живого человека, или миниатюрная батарея, питающая автомобильную электротехнику, до сих пор являются предметом футуристических мечтаний.

Шкларский не был провидцем научной фантастики, он просто передал юному читателю те знания о кибернетике, которые он, вероятно, ранее почерпнул из книг и журналов. Сюжет, который он выстроил вокруг Андрея Равы, который вместе со своими друзьями и кибернетическим компаньоном защищает дом от преступников, не отличается оригинальностью, шпионы носят шляпы с опущенными на глаза полями, у одного из них, конечно же, длинный шрам, пересекающий лицо, и, что странно, каждый из них носит на лацкане пальто опознавательный знак с изображением золотой молнии на серебряном фоне. Ну и для чего именно это нужно?

Мне понравилось то, что Шклярский разместил действие своего причудливого романа в городе Катовице. Конечно, он знал там каждый закоулок, и соответственно сюжетные сцены, разыгрываемые за пределами дома, а их довольно много, приятно достоверны. Образ робота, который самостоятельно гоняется за злодеями по улицам Катовице, кланяется случайно встреченному соседу и т.д., также имеет свою прелесть.

Мы уже привыкли к идеализированному образу милиционеров и харцеров, поэтому не стану заниматься критикой на эту тему. Есть несколько хороших, т.е. веселых, диалогов и замечательно написанная первая глава (та, где действие происходит в поезде), а все остальное, ну что ж – это сметанная на живую нитку сюжетная интрига без малейшего проблеска гениальности. Так что я никому не советую ее прочесть, но и не жалею о тех нескольких часах, которые я провел с этой странной книгой. Для тех, кто знаком с Катовице, книга, наверное, интересна вдвойне» (Kynokephalos).

И еще один отзыв -- из блога Чарли-библиотекаря (https://charliethelibrarian.com):

«Приключенческий роман в жанре научной фантастики, где группа детей сражается с бандой шпионов с помощью робота-андроида, двойника гениального профессора Равы. Книга читается хорошо, хотя эта вот нотка популяризации науки иногда резонирует слишком сильно. И чувствуется настойчивая дидактика, особенно когда речь идет о продвижении скаутинга, кружков по интересам и мероприятий для молодежи в целом. Тем не менее, я отлично провел время за чтением, а Шклярский довольно точно описал возможное развитие автономных единиц. Его фантастику даже можно отнести к прогнозированию развития искусственного интеллекта. А дом профессора, судя по всему, является предшественником так называемых умных домов. В целом, это неплохой раритет, без шансов на возрождение среди молодежи, хотя в нем неплохо рассказывается о кибернетике, и сегодня его можно было бы отнести к популяризаторским работам по робототехнике и программированию. Рекомендую маньякам НФ» (Charlie Bibliotekarz).

Другие читательские отзывы:

«В детстве читал эту книгу с раскрасневшимся лицом. Я благодарен писателю за то, что он оставил Томека в диких краях на некоторое время и занялся темой техники, в частности кибернетики и электроники. В книге царит фантастическая атмосфера, криминально-приключенческая история рассказана в легкой и веселой форме. Персонажи четко прорисованы, структура повествования правильная. Роман «затягивает» во время чтения, читатель легко отождествляет себя с главными героями и болеет за них. Следует, однако, отметить, что то, что будоражило воображение молодых людей в 60-х, 70-х или 80-х годах 20-го века, в 20-х годах 21-го века не обязательно может быть привлекательным, даже несмотря на то, что таких роботов, как Роб, до сих пор нет. Что-то может показаться нелепым (например, из-за современного состояния технологий), что-то непонятным (из-за меняющейся культуры общественной жизни), а что-то попахивает политкорректностью.

Тем не менее, не имеет значения, когда вы возьметесь за эту книгу – ее чтение всегда втянет вас в большое приключение» (Gregory).

«Нетипичный в творчестве Альфреда Шклярского роман, потому что это научная фантастика. Он обладает незабываемой, оригинальной атмосферой, так как его действие происходит в 1960-х годах в городе Катовице, представленном как промышленный и научный центр. В нем рассказывается история ученого, чье гениальное изобретение разыскивается иностранной разведкой, а его защищают сын профессора, его двоюродные братья и друзья из дачного района. Итак, вкусная литературно-читательская забава, веселая игра со стилизацией научной фантастики и советской молодежной фантастики («Тимур и его команда» и «Кортик» в одном флаконе)» (Problem).

«Незабываемая книга детства. Она объединила мое детское увлечение необычными приключениями с зарождающимся интересом к технике, технологиям и научно-фантастическим романам. Я называю такие книги «детской научной фантастикой», потому что в них больше элементов детского приключения, чем научной фантастики. Этот роман также сильно погружен в раннюю ПНР-овскую атмосферу города Катовице. Многие элементы сохранились до наших дней, например, «Dziennik Zachodni», который читается в нескольких местах. Казалось бы, было бы легко перенести действие этого романа в наши дни, что наводит на мысль о возможности его экранизации. Только вот автор больше известен своей приключенческой серией «Томек», издаваемой и по сей день. Она, в свою очередь, подошла бы для съемок сериала, где действие каждой серии разворачивается на отдельном континенте, но, наверное, более привлекательными для соовременного зрителя являются приключения «настоящей» путешественницы Нелли Блай» (Jędrek).

Ну вот, а теперь займемся собственно книгой. Первым изданием роман “Sobotwór profesora Rawy” («Двойник професора Равы», с рисунками ЮЗЕФА МАРЕКА) вышел в издательстве “Śląsk” в 1963 году.

Второе издание, исправленное и дополненное, состоялось в 1965 году.

Стереотипное, третье, издание имело место в 1968 году. За ним в 1970 году последовало четвертое издание.

Вот, кстати, да – книга проиллюстрирована небольшими, иногда подписанными картинками. Вот этот робот подписан как «Итальянский робот “Cygan”».

А электронное существо, с которым играют Анджей и его приятель (см. обложку книги) – это так называемая «черепашка» — кибернетическая игрушка, построенная Греем Уолтером в 1940-50-х годах. Подробнее об этом можно прочитать здесь: http://myrobot.ru/article/hist_walter_tor...

В 1993 году роман был выпущен пятым (вновь исправленным) изданием издательством “Muza” и с тех пор, похоже, не переиздавался.

Роман переводился на словацкий язык как “Dvojnik profesora Rawu” в 1973 году (Bratislava: “Mladé letá”), на русский язык не переводился. В его карточку на сайте ФАНТЛАБ можно заглянуть ЗДЕСЬ