13. Новая статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz (стр. 40—41) носит название:
ЮМОР из ЧУЛАНА, или БРУНО ВИНАВЕР и ЕГО ГЕРОИ
(Humor z lamusa czyli Bruno Winawer I jego bohaterowie po fachu)
При чтении произведений из чулана первой реакцией современного читателя является неудержимый смех – старые сюжетные схемы, описания и герои способны обеспечить развлечение на длительный срок. Понятно, что такой эффект не планировался авторами, но тем большего внимания заслуживает творчество писателя, который ставил комизм на первое место. Ибо в довоенной Польше было мало авторов фантастики, которые ценили юмор столь же высоко, как Бруно Винавер.
Как и большинство писателей, в творчестве которых комизм играл немаловажную роль, Бруно Винавер был человеком серьезным и занимался важными делами. Он родился 17 марта 1883 года в Варшаве в семье ассимилированных евреев; изучал физику, а в 1909 году защитил докторскую диссертацию в Гейдельберге. В 1910 году переселился в Амстердам, где стал ассистентом нобелевского лауреата профессора Питера Зеемана. В 1912—1915 годах был ассистентом кафедры физики во Франкфурте-на-Майне; в 1916 году вернулся в Варшаву, где преподавал физику в Варшавском политехническом институте. В 1920 году отказался от продолжения неплохо развивавшейся карьеры научного работника и занялся переводами и написанием научно-популярных брошюр, статей, повестей, романов и театральных пьес.
В литературных произведениях Винавер использовал как свои знания, так и биографию – героями его романов и пьес были, как правило, ученые. Он так писал об этом: «Люди жалуются на то, что наука скучна. Мы ставим на площадях наших городов памятники выдающимся ученым, но в глубине духа считаем их (…) страшными и бестелесными пугалами, которые (…) воздев палец ввысь, изрекают мертвенным голосом: “Категорический императив!” (…) или “квадрат гипотенузы” – и, заявив это, исчезают. (…) Людям науки попросту не везет». Выбор ученых в качестве героев кажется вполне понятным следствием той образовательной программы, которую писатель внедрял в современную ему жизнь. Она состояла в популяризации точных наук.
Романы и театральные пьесы должны были стать обратной стороной его научно-популярных статей и показывать, что жизнь профессора может быть также по-своему волнующей и интересной. Некоторые литературные критики видели в этом что-то вроде мании. Бой утверждал даже, что Винавер – «враг гуманизма из-за фанатической приверженности к естественно-математическим наукам». Однако в произведениях Винавера ученый – это не полубог, который знает все и обо всем. Винавер ставит во главу угла сгущение красок и комизм, возникающий при столкновении будничных проблем с наукой.
Его инженеры и профессоры, хоть и питают в уме замыслы по рациональному переустройству мира, являются по сути дела неудачниками по жизни, и фантастический антураж становится прикрытием для социальной сатиры. Герои Винавера имеют проблемы со взаимоотношениями с другими людьми (особенно с женщинами). А их жизненная неприспособленность приводит к тому, что они часто оказываются в затруднительном положении. И вследствие их веры в светлое будущее и в человека они вдобавок крайне наивны. Поэтому бизнесмены, а также различные мошенники используют их таланты в корыстных целях или приводят их к моральному падению. Например, доктор Мец из романа “Dług honorowy/Долг чести” (1929) оказывается втянутым в жульнические эксперименты, целью которых ставится преобразование шума в электрический ток, хотя на самом деле речь идет лишь о привлечении к этой афере богатых спонсоров.
Выбор главных героев как бы определяют фантастические сюжетные линии, появляющиеся в произведениях Винавера – чаще всего в качестве фантастического элемента выступает чудесное изобретение. В романе “Dług honorowy” это «витамин Z», или «препарат М 704», являющийся «усилителем талантов» — глотнув таблетку, любой графоман оказывается в состоянии написать произведение, на голову превышающее «Одиссею», «Иллиаду» и «Пана Тадеуша» вместе взятых. В пьесе “Promienie F.F./Лучи F.F.” Серафим Габриель изобретает лучи, изменяющие наклон оси оборота земного шара, а в результате – и климат Польши.
А в “Докторе Пшибраме» (“Doktor Przybram”) (1926) изобретением является «молекулярный резонатор», способный поглощать и накапливать солнечную энергию с тем, чтобы затем излучать ее в виде холодного света (мы писали об этом в журнале “Nowa Fantastyka” № 3/2006).
Но по сути дела за юмористическим описанием мира науки писатель спрятал довольно-таки мрачное видение человечества. Большинство земных жителей у него – последние сволочи, которых вовсе не интересует будущее человеческой цивилизации. Все, чем они интересуются – это найти способ как-то где-то и чем-то поживиться. Ученые, хоть они люди честные, также не без греха – они не осознают последствий своих изобретений, а вера в невероятное могущество физики и химии оказывается обманчивой. Так происходит и в случае Габриэля, который восторженно восхваляет свое изобретение: «В наших лесах будут расти финики! Хлебные, банановые деревья будут стоять в них ствол к стволу! Вместо сосен, елей и можжевельника – раскинут ветви кокосы!» Это должно привести к благожелательным изменениям в виде успехов в любовных отношениях: «Женщины наверняка станут более кроткими, если климат смягчится. Настроение женщин во многом определяется температурой и озеленением». Ученого не устрашают трудности («Это невозможно. (…) Концессии у нас вы не получите»), и он проводит эксперимент.
В результате «с неба льется расплавленная платина», в Саксонском саду по деревьям лазят обезьяны, вместо многоэтажных домов в городах растут баобабы, из чернильниц государственных служащих тянутся ввысь цветы, а сами чиновники «онегритянились» и носят исключительно набедренные повязки, творчество пришло в упадок – слишком жарко, а вдобавок «дороги к полицейским участкам заросли травой и цветами! (…) в банках плющ вьется, а в дымоходе первого отечественного завода по производству труб для туалетов свили себе гнездо райские птицы!» В результате Габриэля и спонсировавшего его чиновника Буклака отдают под суд. Однако ученому удается уладить дело, вернувшись в прошлое. В свою очередь доктор Пшибрам, гнущийся под бременем собственной славы, бежит вместе с возлюбленной и бесследно исчезает. Описание перипетий его судьбы автор завершает моралью: «Не стоит красть свет у богов. Давайте дождемся, когда это сделает кто-то другой».
Однако и по сей день Винавер более известен, как автор театральных пьес. Спектакли по ним часто ставились в междувоенных десятилетиях, однако таковые появлялись и в послевоенном Телевизионном театре (“RH Inżynier” в 1978 году
или “Obrona Keysowej” в 1955 году).
Сам автор считал, что выразительные средства, использовавшихся современным ему театром, оставляли желать лучшего и все свои надежды возлагал на воображение зрителя. Это не мешало Винаверу мечтать о кино (и о художественных возможностях, доступных этому средству массовой коммуникации), начало чему было положено его актерским эпизодом в «Пане Твардовском» (1921). Мечте этой так и не суждено было исполниться. Его романы и пьесы не были перенесены на большой экран, а контакт Винавера с Десятой музой завершился написанием диалогов к любовной драме “Kobieta, która się śmieje/Женщина, которая смеется” (1931).
Правда в романе “Doktor Przybram/Доктор Пшибрам”Бруно Винавер утверждает, что «жизнь обладает более скромной, чем у киноактеров, фантазией и выбирает себе скромные и приличные эпилоги», однако его биография представляет собой готовый киносценарий. Вот эпизод из него.
Когда разразилась война, Винавер оказался во Львове, где поступил на работу в Институт физики Университета имени Ивана Франко (ранее Университет имени Яна Казимира). После захвата Львова немцами в 1941 году Винавер вернулся в Варшаву и попал в гетто; там он преподавал на курсах по электромеханике, организованных Юденратом (писал также научные лекции), а с января 1942 года руководил отделом математических и естественных наук Педагогиума, открывшего в гетто педагогические курсы. В июле 1942 года, когда началась ликвидация гетто, Винавер бежал из него и какое-то время скрывался в Люблине под вымышленным именем. Вскоре, однако, был арестован по доносу и отправлен в Треблинку, откуда вроде бы вышел на свободу благодаря стараниям друзей. Это, впрочем, кажется маловероятным и не находит подтверждения в серьезных источниках. Возможно он, как и многие другие евреи, бежал из-под стражи во время перевозки или на самом деле речь шла о еврейском трудовом лагере в Понятовой около Люблина, на что указывает информация о том, что на Винавера была возложена обязанность надзирать за копанием противотанковых рвов в окрестностях Пулав. Во всяком случае, после лагеря он по-прежнему скрывался, но конца войны не дождался. Бруно Винавер умер 11 апреля 1944 года от туберкулеза в Ополе-Любельском.
16. Очередная статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz (стр. 42—43) носит название:
УЖАС из ЧУЛАНА, или НЕСОМНЕННО ЕСТЬ ЧТО-ТО В ЭТИХ СТАРЫХ ДОМАХ
(Groza z lamusa czyli jest coś w tych starych domach niezawodne)
Шестнадцатого июня 1816 года внезапная буря, разразившаяся в окрестностях Женевского озера, стала причиной организации одного из самых известных литературных предприятий в истории. Мэри и Перси Шелли, лорд Джордж Байрон, его любовница Клэр Клэрмонт и Джон Полидори, будучи запертыми непогодой на вилле Диодоти, спасаясь от скуки, ели, пили, курили табак и вдобавок читали «Фантазмагориану» — истории о привидениях.
Воодушевленный атмосферой, историями и возлияниями Байрон предложил собеседникам написать свои «ужасные» истории и таким образом стал крестным отцом монстра, оживленного доктором Франкенштейном.
Книга Мэри Шелли завладела воображением читателей и стала предвозвестником нового жанра – фантастики ужасов.
Деятельное женское воображение измыслило вскоре сказку, исполненную ужаса
Однако истоков историй, при чтении которых волосы на голове вставали дыбом, а дамы падали в обморок, нужно искать в несколько раннем прошлом; фундамент под этот жанр подвел готический роман. Предромантические истории о привидениях, обитающих в таинственных руинах, были противоядием для всевозможных философских повестей, утопий и прочих литературных форм, требующих от читателя значительной эрудиции и формирующих скептические убеждения.
Творению нового человека готика предпочитала возвращение к эстетике средневековья и привлечение внимания к иррациональным и эмоциональным элементам. Отцом-основателем этого жанра был Хорас Уолпол (Horace Walpole), автор «Замка Отранто» (1764),
однако популярность таких историй возросла на грани XVIII-XIX веков с появлением книг Энн Радклиф (Ann Radcliffe).
В это время появляется также первый польский готический роман авторства графини Анны Барбары Олимпии Мостовской, урожденной Радзивилл (Anna Barbara Olimpia z Radziwiłłów Mostowska) “Stracz w zameczku/Ужас в маленьком замке” (1806).
В руинах небольшого замка «князей Z» начинает пугать людей «женщина под белым саваном». Поначалу ее видят лишь гости рассказчицы, Эдмунд и Идалия, но призрак пугает уже акустически, распевая под аккомпанемент гитары бодрые песенки о своем утраченном любовнике. Вскоре призрачная женщина и вовсе устраивает переполох в округе: «Все ее увидели; крик, всеобщее замешательство, одни побежали к ней, другие застыли, как в землю вкопанные (…) На привидение это не оказало никакого влияния. Оно неторопливо спустилось и на глазах у всех впиталось в землю, скрывшую его от наших очей».
Но решиться на полностью романтический подход было для Мостовской рановато. Интрига разрешается типично ренессансным образом – на месте событий появляется теолог-физик X.P., который «ищет физические причины – не могла ли какая-либо оптика или эвапорация ввести нас в заблуждение; берет отовсюду пробы, тщательно изучает положение, подходы, роется в самой земле, не было ли там чего, что привести к какой-либо эскалации способно было бы». Эти его усилия приводят к нужному результату – он разоблачает горничную Марцысю, которая переодевалась в призрака.
Не следует жалеть ни времени, ни труда на то, чтобы дойти до источника вводящей в заблуждение иллюзии
В предисловии к “Ужасу в маленьком замке” писательница поясняет повод написания ею романа: «Если матери наши с легкостью умилялись над судьбой Клариссы, Памелы и т.д. (героини сентиментальных романов Сэмюэла Ричардсона), наши утомленные чувства более бурных впечатлений требуют. Ужасные Призраки, возвращающиеся с того света существа, бури, землетрясения, развалины старинных замков, лишь привидениями населенные, ватаги разбойников, вооруженные кинжалами и оснащенные ядами изменники, убийства, темницы, в конце концов черти и колдуньи. Когда все это окажется вместе, мы получим Роман, чья форма достойна времени нашего». Как мы видим, это одновременно соображение относительно конструирования готического романа, который характеризовался в значительной степени схематичностью, в чем, согласно некоторым исследователям, он напоминает народные предания.
Основой таинственной готической ауры не является появление существ из преисподней (как мы видим, у Мостовской их могут подменять мошенники), но особая атмосфера самого того места, где происходит действие романа. Это прекрасно характеризуется самим названием жанра, связанным с архитектурой. Поначалу это было очарование мрачной аурой пустынных мест, в чем, впрочем, признавался супруг писательницы, написавшей «Франкенштейна»: «…ведь это я ложился/Среди гробов, где смерть ведет учет/Своих трофеев и твоих потерь,/И ждал, что встречу духа от тебя/И силою заставлю мне открыть,/Кто мы такие…» Скитающиеся духи были типичным элементом старых, приходящих в упадок строений, посещавшихся жаждавшими впечатлений (пре)романтиками. Дух – это «невольник (того же) пространства, потому что руины являются излюбленным местом их пребывания. С давних пор почти каждые заметные развалины обладают собственными призраками». Но обстановка, соответствующие реквизиты и схематическое поведения бывали также предметом вышучивания. В 1890 году появилась забавная инструкция, показывающая, как превратить обыкновенный роман в готический:
”Вместо дома возьми замок;
вместо беседки – пещеру;
вместо вздоха — стон;
вместо отца – великана, чудовище;
вместо шкатулки – стилет (с брызгами крови);
вместо легкого ветерка – воющую бурю;
вместо гладко выбритого джентльмена – рыцаря;
вместо косого взгляда – убийцу;
вместо старого слуги – монаха;
вместо комплементов и чувств – скелеты и черепа;
вместо орошенного слезами письма – залитую кровью книгу заклинаний;
вместо слов чужого языка – таинственные голоса;
вместо сдержанного кивка – секретную присягу;
вместо ростовщика или адвоката – скитающегося духа;
вместо пожилой домоправительницы – колдунью;
вместо поцелуя – рану;
вместо свадьбы – убийство в полночь”.
Зазвенели ключи и заскрипели тяжелые врата…
Несмотря на всю свою схематичность, готический роман влюблял в себя романтиков, которые позднее отказались от него в пользу «вальтерскоттианства», исключающего фантастические элементы. Юный Зигмунд Красиньский (Sygmunt Krasiński) (ему было тогда 16 лет) в своем дебютном романе “Grób rodziny Reichstalów/Склеп семьи Рейхсталей” (1828) разместил часть действия в Эгерском замке, принадлежащим «Алхимику, Астрологу и Антиквару» Адальберту де Рейхсталю.
В подземельях замка находится мумифицированный труп его жены: «В высоком кресле сидела женщина, скорее тело женщины, облаченное в платье с фалдами. Бледное лицо, закрытые рукой смерти глаза». Однако это роман не о привидениях, а о мести сына Алхимика, который спустя годы, в руинах замка, убивает полковника Валленштейна, виновного в смерти так и не ставшей женой Минны де Рейхсталь.
Интересной реализацией готических сюжетов является рассказ Хенрика Жевуского (Henryk Rzewuski, 1791—1866) “Ja gorę!/Я горю!”, известный по киноэкранизации Януша Маевского.
Вельможный пан Погожельский герба Кшивда получает в управление замок в Самсонове, после чего его начинают преследовать таинственные голоса: «“Пан Погожельский, ты молишься, а я горю”. Я прощаюсь, а голос повторяет: “Пан Погожельский, ты прощаешься, а я горю”. Я велю запрягать возок, а голос мне: “Пан Погожельский, ты уезжаешь, а я горю”. И так, что бы я ни делал, дьявол тут же отзывается». Тут вместо лупы и ока триумфирует вера. В ходе экзорцизмов выясняется, что назойливым духом является прежний владелец замка, который некогда приказал живьем замуровать свою дочь, зятя и епископа, который их обвенчал, и который теперь не может найти себе места, пока тела его жертв не упокоятся в освященной земле.
Бросив вдруг взгляд в угол комнаты, я вздрогнул
Хотя готический роман многократно хоронили уже в XIX веке, многие из его элементов вернулись вместе с оккультными и спиритическими интересами младопольских творцов. Однако чаще это бывало пастишем, чем верным следованием правилам жанра. В романе “W starym dworze/При старом дворе” (известном также как “Wojna z duchami/Война с призраками”, первое издание 1915) Богуслав Адамович (Bogusław Adamowicz) ставит с ног на голову известную из традиционного готического романа ситуацию.
Главный герой заселяется в уединенный замок и ведет там безмятежную жизнь, подружившись с привидениями предков своей возлюбленной. Он диспутирует с ними о философии, выслушивает сообщения о как раз длящейся в сей момент войне людей с духами, в ходе которой весь мир превращается в сцену готических действий. Старые замки становятся твердынями призраков, и чтобы их победить, люди строят полчища роботов. К сожалению, сложная техника проигрывает – от роботов, одержимых духами, остаются лишь болты и гайки. При оказии наука подвергается безудержному осмеянию – профессор Фредерик Меншель, исследователь паранормальных явлений, навещающий героя в его замке, в разговоре с домашними духами жалуется на то, что несмотря на многолетние исследования, ему не удалось увидеть ни привидения, ни даже клочка эктоплазмы.
Ты так испугался, будто призрака увидел
Готический роман был лишь прелюдией к развитию фантастики «ужасов». Уже в зрелом романтизме «ужасы» покинули обветшалые стены замков и – на страницах рассказов Э.А. По, а также его позднейшего умелого продолжателя Г.Ф. Лавкрафта (а на польской почве – С. Грабиньского) – обрели намного большую изощренность. Постепенно призраки начали переселяться из пустеющих руин в города, а вместе с развитием кинематографии и фантастики отправились даже во внеземное пространство, где уединенные строения заменились брошенными космическими кораблями или даже целой планетой. Что, разумеется, не меняет того факта, что посещать старые замки в полночь по-прежнему рекомендуется исключительно смельчакам с крепкими нервами.
1. Открывает журнал рубрика «Галактический гонец» — короткие сообщения на самые разные темы, так или иначе касающиеся фантастики (стр. 2--3). Умерла 25 февраля Октавия Батлер (1947—2006). В США появились на DVD первые два фильма сериала “Masters of Horror”, в Польше вот-вот заработает “SCI FI Cannel” в польской языковой версии… Возобновлена подрубрика «Фантастика в сети» (все адреса, увы, уже недействительны).
2. В рубрики “Publicystyka” напечатана статья Адама Сыновца/Adam Synowiec “Szalony świat uczonych/Безумный мир ученых” (стр. 4—5). О лауреатах «Шнобелевской премии» и их «изобретениях».
3. Статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz носит название “Obcy puka do drzwi czyli panowie we frakach kontra tajemnicze cywilizacje/Чужой стучит в дверь, или Господа во фраках супротив таинственных цивилизаций” (стр. 6—7).
Чужие – «это все, кто не мы»: очень размытое определение, под которое можно подогнать все, что угодно. Ну, стало быть, вот вам Жюль Верн и его роман «Путешествие к центру Земли» (1864) «на грани эволюции» — с обнаружением образцов древней фауны и черепа предка человека. Вот Генри Райдер Хаггард с его романом «Она», в котором английский джентльмен находит в Африке неведомое королевство, которым правит бессмертная королева. Ну, опять же «Копи царя Соломона» (1885)… А вот Артур Конан Дойль с его «Затерянным миром» (1912), вот Эдгар Уоллес с «Кинг Конгом» (1932), вот еще один Эдгар -- Райс Берроуз с «Землей, позабытой временем» (1918). На Земле, впрочем, становится уже тесновато, и фантасты уходят воображением в будущее (или в космос). Опять же Жюль Верн, но более интересен Герберт Джордж Уэллс – «Машина времени» (1895), «Сон» (1924), «Люди как боги» (1923), «Первые люди на Луне» (1901)… А вот и вовсе чужие – демонические культы, неведомые боги, запредельная жуть: Говард Филипс Лавкрафт с его «Зовом Ктулху» (1928) и «Мороком над Инсмутом» (1936)… К сожалению, все это обсасывалось уже много раз и очередной экзерсис нечего нового более или менее подготовленному читателю не дает.
P.S. Стоит обратить внимание на иллюстрации статьи. Собственно, эти несколько иллюстраций почерпнуты из романа Жюля Верна“Straszny wynalazca/Страшный изобретатель” – перевода на польский язык романа “Face au Drapeau/Лицом к флагу” (1886).
Впрочем, французскому книжному изданию предшествовало журнальное — в журнале Этцеля «Magasin Illustre d’Éducation et de Récréation» с 1 января по 15 июня 1896 года. Вот там-то и печатались иллюстрации к роману ЛЕОНА БЕННЕТА:
Оттуда они перешли в книжное издание – общим числом 42 плюс 6 цветных вкладок. Вот еще несколько из них.
Первый польский перевод (выполненный БРОНИСЛАВОЙ ВЕРУШ-КОВАЛЬСКОЙ) был опубликован под названием “Przygody Szymona Harta, Ojczysta bandera/Приключения Симона Харта. Отечественное знамя” в журнале “Przyjaciel Dzieci” в 1896 году.
В 1922 году роман был издан в составе серии “Powieści Juljusza Verne’a/Романы Жюля Верна” под названием “Straszny wynalazca/Страшный изобретатель” и в переводе К. БОБРОВСКОЙ в издательстве “Księgarnia Św. Wojciecha”. В этом издании сохранились лишь 13 иллюстраций Л. БЕННЕТА (часть именно их и была, вероятно, использована для иллюстрирования статьи А.Хаски и Е. Стаховича).
Первое послевоенное издание польского перевода романа вышло в 1947 году. На обложке опять же иллюстрация Л. БЕННЕТА.
Были, понятно, и другие издания. Вот тут, вторая снизу – это, похоже, издание 1990 года.
Вообще-то должен заметить, что книги Жюля Верна издавались в послевоенной (времен ПНР) Польше довольно-таки бессистемно.
Но в 1990-х годах на польскую издательскую сцену вышло издательство “Hachette Polska” – и вот результат: 70 томов Собрания сочинений.
Роман “Face an Drapeau” был напечатан в русском переводе в 1896 году в журнале «Вокруг света» под заглавием «Родное знамя» и в том же году вышел в свет отдельной книгой в издательстве И. Д. Сытина. Другой перевод под тем же названием был включен в 1907 году в Полное собрание сочинений Жюля Верна в издании П. П. Сойкина.
С тех пор роман на русском языке не издавался вплоть до выхода в составе 10-го тома 12-томного собрания сочинений в конце 1957 года.
Это издание сопровождалось четырьмя рисунками ПЕТРА ЛУГАНСКОГО.
Появились позже и другие издания (в т.ч. иллюстрированные) – пермское, московское (“Правда”) и другие, наконец издательства “Вече” с теми же иллюстрациями Л. БЕННЕТА.
Или московской “Альфа-книги” опять же с Л. БЕННЕТОМ.
Но, безусловно, росту популярности этого романа во всем мире очень сильно поспособствовал чешский волшебник-мультипликатор Карел Земан. В этом блоге мы уже касались этой темы, поэтому, чтобы не «не растекаться мысью по древу», я оставлю ссылку ЗДЕСЬ и добавлю лишь немного иллюстративного материала:
11. Очередной фрагмент литературного обзора Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz, опубликованный на стр. 74—75, носит название:
ГРЯДУЩЕЕ из ЧУЛАНА II, или АХ! КАКОЕ ЧУДЕСНОЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ!
(Przyszłość z lamusu II czyli Ach! Jaki cudowny wynalazek!)
В предыдущем отрывке мы с вами занимались геополитическими картинами будущего, рисовавшимися перед войной нашими предками. Здесь же мы решили повнимательнее приглядеться к описывавшимся ими изобретениям. Хотя литература, касавшаяся чудесных решений, изменяющих жизнь человечества, триумфировала на грани XIX и XX веков (достаточно вспомнить парижский эпизод из жизни Станислава Вокульского), романы междувоенного периода развивали это направление, вплетая в свои сюжеты элементы популярных для того времени научных теорий, открытий и изобретений.
Начнем с представления ими транспортных средств будущего. Польские фантасты не отличались оригинальностью от популяризаторов науки. И те, и другие верили в дальнейшее развитие уже существовавших транспортных средств, прежде всего автомобилей и аэропланов. Ричи Калдер (Ritchie Calder), автор научно-популярных произведений, в книге «Рождение будущего/Narodziny przyszłości» (1934), излагавшей видение развития цивилизации согласно прогнозам знаменитых английских ученых, убеждал читателей в том, что в 60-х годах XX века большинство лондонцев будет летать на собственных самолетах или геликоптерах.
Также в романе «Как могло быть/Jak być mogło» (1926) Стефана Барщевского (Stefan Barszczewski) главный герой владеет им же изобретенным супербыстрым электрическим геликоптером с характерным названием «Полония».
Анджей Воля из романа «Город Света/Miasto Światłości»Владислава Смолярского (Władysław Smolarski) путешествует, используя самолет и космический корабль на солнечной тяге.
Подобные транспортные средства представлял себе и Антоний Слонимский (Antoni Słonimski, роман «Торпеда времени/Torpeda czasu», 1924).
Летательные аппараты такого рода не способны были, по мнению наших писателей, достигать настолько значительных размеров, чтобы стать аналогами сегодняшних аэробусов либо взять под свой контроль воздушные пространства в случае войны. Здесь главную роль по-прежнему играли гигантские аэростаты, которые ушли в прошлое после катастрофы «Гинденбурга» в 1938 году. Именно они должны были перевозить сотни пассажиров и быть основными носителями огневой мощи в воздушных битвах: «корабли этой эскадры напоминали своей формой прежние цепеллины, но были, однако, значительно более стройными и наполненными негорючим газом – гелием». Битвы эти также напоминали скорее морские сражения. Аэростаты, подобно крейсерам и броненосцам, медленно маневрировали, обстреливая один другого «воздушными торпедами». Интереснее прочих описывает такое сражение Стефан Барщевский в романе «Чанду/Czandu» (1925): «Повернувшись теперь носами к неприятелю, чтобы не подставлять под удар длинные борта, польские воздушные корабли разили врага залпами своих пневматических орудий».
К этим картинам транспорта будущего следует добавить, что очарование автомобильной тематикой можно найти не только в фантастических, но и в реалистических романах. Достаточно вспомнить говорящее само за себя название романа Ежи Соснковского«Автомобиль, Ты и Я (Любовь машин)» (Jerzy Sosnkowski “Auto, Ty I Ja (Miłość maszyn)”, 1925).
Здесь в катастрофических видениях главного героя машины уподобились зверям и принялись насиловать женщин. К счастью, видения видениями и остались, а герой и его избранница жили долго и счастливо. Результатом восхищения автомобилем были в романах не только поэтизированные описания поездки в нем («свет автомобильных фар ласково лижет мокрые дорожные плиты»), но и видения будущего с оттенком horror-а. В романе Стефана Владыки«Тайна Кужентницкого замка, или Безымянные люди» (Stefan Władyka “Tajemnica zamka kurzętnickiego, czyli Ludzie bez nazwisk”, 1937) инженер Антоний Копиш конструирует «лимузин смерти». От такого автомобиля не отказались бы ни Пан Самоходик, ни Джеймс Бонд: он бесшумно разгоняется до скорости 200 километров в час, не имеет окон, шоссе и окружение отражаются на экране внутри салона. Кузов машины укреплен стальными балками, а на шасси монтируются не только кабина шофера и пассажирский салон, но и продовольственная кладовая с запасом продовольствия на несколько дней для пяти особ, а также гнезда самострельных пулеметов.
(Мне пока не известен писатель, укрывшийся под псевдонимом Стефан Владыка, да и книга что-то не попадается под руку. Поэтому я покажу хотя бы место, где происходят события романа. Тут ниже макет Кужентницкого замка, что под Хелмно, и, увы, нынешние его руины. W.)
Может показаться шокирующим с нынешней точки зрения неведение писателей относительно дальнейшего развития оружия массового поражения. Самым мощным оружием, находящимся в распоряжении воинов будущего, представляются обычно аппараты, генерирующие таинственные лучи – нечто вроде сильнейшего лазера (Смолярский) или излучателя невидимой энергии (Слонимский«Два конца света», Słonimski “Dwa koṅce świata”;
Антоний Ланге«Миранда», Antoni Lange “Miranda”).
И вообще разного вида лучи прямо-таки триумфируют в романах междувоенной поры; например, титульный герой романа Бруно Винавера«Доктор Пшибрам» (Bruno Winawer “Doktor Przybram”, 1926) изобретает «молекулярный резонатор», способный благодаря «Х-радиатору»«превращать кучу ни на что не годного гипса в чудесную субстанцию, которая днем поглощает и накапливает солнечную энергию, чтобы последующей ночью излучить ее в виде ясного холодного света». Вследствие этого ночь как таковая уходит в прошлое, чем, впрочем, отнюдь не все довольны, как это следует из монолога некоего художника: «Этот человек убил культуру! Убил живопись! Прежде я стоял здесь, там был пейзаж, с той стороны падал свет, а с той стороны была тень (…) Теперь же тени вообще нет нигде на свете! Тут светит, там что-то горит, везде блики, везде что-то отражается и что-то лучи мечет!»
В свою очередь в романе «1974 год»Болеслава Жарновецкого (Bolesław Żarnowiecki “Rok 1974”, 1927) таинственная машина Крузенштерна взвивает языки пламени, сбивающие самолеты. Кроме того, армии будущего, как правило, используют значительно усовершенствованные отравляющие газы, чему не следует удивляться – химическое оружие было величайшим военным пугалом междувоенного мира.
Интересно презентуются картины применения новых источников энергии. К возможности получения энергии из атома весьма скептически относились даже сами ученые того времени, хотя физические теории, способные привести к созданию атомной бомбы, переживали стремительное развитие. Писатели НФ делали ставку на солнечную энергию – которая, как у Винавера, при соответствующем применении должна была обеспечить человечеству вечное счастье. В свою очередь у Смолярского в «Городе Света» она служит оружием и приводит машины в движение. Интересную реализацию этого сюжета можно найти в романе «Крутой летчик (Летчик-сумасброд)»Казимежа Чижовского (Kazimierz Czyżowski “Szałony lotnik”, 1925), где изобретение Анджея Лëта спасает человечество от гибели в результате землетрясений. Лëт предлагает строительство городов на огромных железобетонных платформах; электричество получают благодаря трансформаторам солнечной энергии, главной частью которых были «удивительные стеклянные трубы, подразделявшиеся на трубы лучепоглощательные и лучеизлучающие».
Что касается других изобретений, облегчающих повседневную жизнь, предвоенные писатели, как правило, предвидели, что производство всевозможных благ будет полностью автоматизированным. Интересным предложением Смолярского был видеотелефон. Этому писателю удалось вообще предвидеть многие технические решения будущего, например его грядущая Варшава представляет собой город крупноблочной застройки. Кроме того, возможно на волне медицинских исследований гормонов и витаминов, автор «Города Света» полагал, что в будущем можно будет управлять человеческой психикой с помощью специальных, безопасных для здоровья, химических субстанций.
Правда, предвоенные писатели уже не верили столь же безусловно, как их коллеги-позитивисты, что изобретения спасут мир от катастрофы; они зачастую показывали в своих книгах, как новые открытия и изобретения как раз приводят к катастрофе. Верификации этих предвидений не пришлось долго ждать: чудесные лучи обрели форму излучения из-под гриба взрыва атомной бомбы, а гибель людям принесли не машины, а другие люди. Однако, кто знает, возможно завтра мы проснемся в мире, где не будет ночи, и станем искать собственные тени?
17. На страницах 74—75 напечатана статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz, которая называется:
БУДУЩЕЕ из ЧУЛАНА, или КАК ВАМ, ГОСПОДА, ИЗВЕСТНО, Я ЭТО УЖЕ ДАВНЫМ ДАВНО ПРЕДВИДЕЛ…
(Przyszłość z lamusa czyli Jak wiecie, Panowie przewidywałem to już dawno…)
Перелом веков – это магическое время, а когда имеешь дело с магическим временем, повышается активность ясновидящих, ворожей и специалистов от нумерологии, которые излагают свои версии будущего на страницах различных периодических изданий. С другой стороны, последние месяцы показали, что итоги частных диспутов о политическом будущем, и даже серьезные предвыборные прогнозы, столь же полезны, как гадание на кофейной гуще. В этом нет ничего удивительного; как известно, большинство футурологических прогнозов прошлого века не указывало на то будущее, в котором мы сейчас живем. Не удалось указать правильное направление и представителям эзотерического и магического промысла. Будучи любителями прадедовской фантастики, мы решили, поэтому, оглянуться, чтобы посмотреть, не были ли наши прадеды более достойными доверия футурологами.
В Польше будущего они видели, обычно, могучее в военном и политическом отношении государство. Разумеется, проистекало это отчасти из польской исторической традиции и романтического мессианства, а с другой стороны – здесь видно эхо междувоенной пропаганды, чей размах привел к тому, что сентябрьское военное поражение буквально ошеломило польское общество. В романе «Чанду» (“Czandu”, 1925) Стефана Барщевского (Stefan Barszczewski) польское государство в XXII столетии является частью Европейской Федерации со столицей в Париже, которая возникла, когда большевизм «прокатился багровой волной по Европе и наступило отрезвление».
Федерация, творение Лиги Народов, задумана была как гарант внутренней безопасности и экономическое сообщество, имеющая целью оказание противостояния Соединенным Штатам Америки. Барщевский замечательно предвидел развитие геополитической ситуации, за исключением, разумеется, Второй мировой войны; он описывает также структуру парламента Федерации («ареопаг союзных народов»), а главным героем романа является аналог современного евродепутата. Тот же мотив европейской федерации использовал Адольф Новачиньский (Adolf Nowaczyński) в романе «Система доктора Каро» (“System doktora Caro”, 1927).
Здесь, в свою очередь, под конец XX века Варшава является столицей VII штата Соединенных Штатов Европы. Как видим, сторонников интеграции с Европейским Союзом можно было встретить даже восемьдесят лет назад.
Видения объединенной Европы были, однако, не многочисленными – авторы предвоенной фантастики сосредоточивали свое внимание скорее на всемирных военных конфликтах и описаниях «чудовищного бога современной войны, о котором народы всех рас и религий до сих пор не имели ни малейшего понятия». Здесь, однако, они оказались так себе предсказателями. Автор романов «1974 год» (“Rok 1974”) и «1975 год» (“Rok 1975”) (оба — год издания 1927) Болеслав Жарновецкий (Bolesław Żarnowiecki) (псевдоним полковника Романа Умястовского/Roman Umiastowski, военного теоретика и шефа отдела пропаганды в штабе Верховного Вождя) представляет Польшу как могучее в военном отношении государство, которое избегает втягивания в мировую войну благодаря крепкому союзу с Японией, Францией и Чехословакией.
Во вражеском лагере находятся Соединенные Штаты Америки, Англия, Германия и Россия. Равновесие сил нарушается, когда некий Крузенштерн изобретает машину, способную останавливать в воздухе самолеты врага. Разразилась война, «кровавая вьюга, поднятая немцами»; в первой книге Жарновецкий описывает японо-американские сражение в Тихом океане, во второй – польско-чешско-немецкую войну и газовые атаки, а также «безнаказанную бомбардировку Познани и Праги». Польша, однако, кроме самоотверженности своих солдат и граждан, замечательно организованного военного тыла, молодцеватого и мудрого Верховного Вождя, а также прекрасных разведчиц имеет также в качестве козыря современные артиллерийские орудия, способные посылать снаряды на 200 км. Результат войны, оказывается, однако, подвешенным в воздухе; продолжения романа “Rok 1975” не последовало.
Читателей, воспитанных на фантастике эпохи холодной войны, может удивить то, что в междувоенных видениях будущего СССР играет лишь мизерную роль. С одной стороны, появляются такие романы, «Остров Ленина» (“Wyspa Lenina”, 1931) Эдмунда Езерского/Edmund Jezierski (наст. Эдвард Крюгер/Edward Kruger), где по предложению Лиги Народов коммунистов ссылают на тихоокеанский остров.
С другой же стороны, как мы это видели на примере романа Барщевского, большевизм оказывался хоть и кровавым, но только эпизодом, а могущество СССР быстро исчерпывалось. Этот мотив использовался в нескольких других романах, в том числе в романе «Триумф желтых» (“Tryumf żółtych”, 1927) Богуслава Адамовича (Bogusław Adamowicz) или упоминавшемся выше “Czandu”.
В этих двух романах Польша, оплот западной цивилизации, оказывает героический отпор варварам-монголам, которые «презирают выдумки белых дьяволов». Можно отважиться на утверждение, что современные экономисты и политологи повторяют высказанные ранее мысли, когда предупреждают об опасности растущего могущества Китая.
Читая старые романы, мы не находим в них видения победы над военной машиной гитлеровской Германии. Причина проста: после 1933 года военные темы в фантастических романах не были уже популярными. Перед лицом реальной угрозы обязанность прославления могущества Польши переняла официальная государственная пропаганда. Но сам гитлеризм появлялся в фантастике: здесь стоит вспомнить юмористический роман Антония Слонимского (Antoni Słonimski) «Два конца света» (“Dwa końca świata”, 1937), где главный герой Ретлих (легко читаемая с перестановкой одной буквы анаграмма) собирается уничтожить с помощью голубых лучей человечество, а из неиспорченных цивилизацией лапонцев должна родиться новая раса господ.
Говоря о тех политических предвидениях, которые совершенно не исполнились, следует назвать новеллу Болеслава Пруса (Bolesław Prus) «Месть» (“Zemsta”), написанную в 1908 году под впечатлением от принятия прусским ландтагом закона, предоставлявшего колонизационной комиссии право принудительного отчуждения земель у польского населения.
В этой новелле к Владиславу Милеру, польскому патриоту, проживающему в изгнании и мечтающему о мести прусакам, приходит индийский йог Ахамкара, который предлагает ему помощь при реализации террористических планов взамен за душу. Милер соглашается, поэтому Ахамкара показывает ему в магическом зеркальце альтернативные версии будущего: той, в которой месть осуществилась, и той, в которой положение поляков в стране осталось неизменным. В этом втором варианте поляки, благодаря помощи Англии, получают территорию в пустыне Сахара. «Месть» — это прежде всего позитивистская дидактическая притча; поляки, руководствуясь девизом: «Энергичная работа, живое творчество и добродетель» превратили Сахару в землю, текущую молоком и медом, а также строят электрический город Полонию. К этому добавляются успехи на всех континентах поляков, славящихся своими трудолюбием и изобретательностью; их инженеры повсеместно являются столь же разыскиваемым экспортным товаром, как современный польский сантехник. Картину будущего Пруса следует вспомнить прежде всего из-за пророческой фразы об избрании на Святой престол Папы Римского «поляка, который провел глубокие реформы в католицизме», хотя, как известно, это не имело в действительности никакой связи ни с колонизацией Африки, ни с отказом от распространявшихся автором романтических мифов о добродетельности поляков.
В наступившем году нас, вероятно, будут пугать птичьим гриппом, террористическим нападением на Варшаву, а также углубляющимся политическим хаосом (или порядком). А через пять десятков лет наши потомки возьмут в руки изданную в 2004 году антологию «Польша+50. История будущего» (“Polska+50. Historia przyszlości”), проанализируют прогнозы предков и весьма позабавятся.
В конце концов нет ничего более непредсказуемого, чем будущее. Из чего вовсе не следует, что некоторые из нас не заглядывают время от времени в чашку, изучая очертания кофейной гущи.
облако тэгов
