Городская зима – такая долгая и серая – изморила всех. Снег лег поздней осенью и больше почти не шел. Укрыв землю, сам покрылся серым налетом. И надо же было ему взять свое весной! Шестого марта с самого утра повалило. Сначала снегу радовались – ведь так долго ждали. К полудню он успел выбелить все дороги. И мало людей на улицах. Вот торопится женщина. Куда? Может быть, в церковь, к Богу? По сути, все мы всю жизнь идем туда, хотя порой и думаем иначе. А снег идет, и ему все равно, что уже весна и медведям пора просыпаться. Ему нет дела и до восьмого марта, которое под занавес зимы он украшает к празднику белой гирляндой – посыпает словно сахарной пудрой.

Бойкие мальчишки чистят снег под присмотром женщин. Секунда, и фотография поймана. Один из ребят замечает это и подлетает с вопросом: "По какому телевидению нас покажут?". Объясняешь, что сделано всего лишь фото и угощаешь конфетами, говоря, что это ему и брату.

— А он друг мне, а не брат! – сообщает мальчишка, а ты говоришь: — Да? А какая разница?..

И, правда, под этими белыми, нежными хлопьями кажется, что и нет различия. Все люди – братья. Только вот кто-то спешит к праздничному столу, заставленному угощениями, а бабушка, осторожно шагая, бережно прижимает к груди огурцы. Словно дороже и нет ничего. Чудно… И немного грустно. Может, придет время, когда все будут жить в радости, потому что все мы родные. А пока лучше идти, стараясь просто помогать тем, кто рядом. Ведь и это очень непросто.

Март неверен: то плачет, то смеется

Так гласит одна из поговорок. Подтвердилась народная мудрость и в этот раз. После затяжных снежных дней пришли веселые и теплые. И вот уже дети в резиновых сапогах бегают по лужам, а взрослые хоть как-то пытаются прочистить дорогу – не на лодках же передвигаться по улицам! Вот и человек, что на фото, долго трудился под присмотром своей собаки. В один миг, заметив, что попал в объектив, он обернулся и разулыбался. И тепло так стало от этой улыбки и подумалось, что таких людей, как у нас, нигде больше нет: сердечных, странных, добрых.

И радовались в эти солнечные, небесно-синие дни птицы. Вместо скворцов кричали песнь весне воробьи. И надо сказать, что получалось у них неплохо.

И пару слов об этой субботе…

Правда, здесь и несколькими фразами не обойдешься. Такого снегопада, какой был 24 марта, казалось, не бывало. Снег начал «разговляться» уже в пятницу, шел всю ночь, не угомонился и утром. Весь выходной он под аккомпанемент ветра устраивал представление. Было…красиво, хоть и тревожно за тех, кто находился в это время в дороге.

На улицах было на удивление много людей. Будто все они высыпали, чтобы спросить друг у друга: "Когда же весна?!", а потом сказать, — ну и пусть идет дальше снег, значит, ему так хочется…

На Советской вообще попалась навстречу компания лыжников! Шли они веселые и довольные из Зауральной рощи, в которой не только накатались всласть, но и горячего чая из термосов напились.

Вот такой он новичок

В энциклопедии написано, что на некоторых старорусских диалектах март в переводе звучал, как "новичок".

И ведь правда. Первый месяц весны, такой еще неопытный что ли. То снег, то солнце – то запуски корабликов, то лыжные прогулки.

Вот и получается, что наш снежный март получился очень весенним. Через пару дней, аккурат тридцатого, по старым традициям, должны начать возвращаться скворцы. А сегодня – жаворонки.

Мишка – мой друг. И он лучше всех умеет улыбаться глазами. Они у него большие-большие. Чуть ли не всю физиономию занимают. Таких два фонарика – шоколадного, теплого цвета.

Однажды прибегает Мишка ко мне домой и говорит:

— Пошли в кино.

А мне невесело было тогда. По алгебре двойку получил. Исправлять ее надо, а я не понимаю ничего. Тут еще Мишка мешает, у самого-то небось четверка. Сижу вот, смотрю в окно, а там нерадостно так и холодно. Прохожие жмутся, уходят лицами в воротники– тепло берегут. А вот если распахнули куртки, посмотрели друг на друга, то вдруг бы весь мир согрели? И зима эта злая сразу бы закончилась, скорее лето с каникулами пришло.

— Вот им жалко что ли?-

Вдруг говорит Мишка. Оборачиваюсь, а он, оказывается, стоит у меня за спиной и тоже в окошко смотрит.

— Гошка, знаешь, что я подумал?

Спросил и тут же отвечать начал. Терпеть эту его привычку не могу – просто так спрашивать, как говорит моя мама «риторически».

— Что зимы никогда бы не было, если бы никто никого не обижал. И листья бы не опадали, если бы люди не умирали.

Мишка рассказывал все это так, словно мысли мои читал, только приукрашивать их еще успевал. И от этого горько мне стало. Будто и здесь я хуже других. Не только по алгебре.

В глазах аж защипало от обиды. Отвернулся я от окошка, стал кошку гладить. Она выгнулась от удовольствия, замурлыкала.

У Мишки дома животных никаких нет. Ему родители не разрешают их заводить. Вот он сразу и вскинулся, заслышав ее довольную песню.

— Ой, Динка, пришла, — разулыбался весь, потянулся к ней, тоже стал гладить.

И вот опускаются сумерки на город, спешат по домам люди, а мы с ним, как маленькие, сидим и кошку наглаживаем. Я старательно отгоняю от себя обиду, а она никак не уходит. Поднимаю, опускаю нежно руку на кошкину спину, и чудится мне муравей, что так же вот топчется по моему сердцу. И вроде бы не кусается – щекочет, а так тошно от этого, что хочется зарыться в Динкину шерсть лицом и заплакать.

— Слушай, Гош, а давай алгебру вместе делать, — говорит вдруг Мишка и тут же добавляет, — одному просто скучно.

Я соглашаюсь, и мы больше часа корпим за учебниками. Пришедшие с работы родители только и ходят на цыпочках, боясь нам помешать.

— Знаешь, а я ведь то же самое думал, когда смотрел в окно, — вдруг неожиданно для самого себя сказал я, оторвавшись от учебника.

— Правда? –

Я киваю, и мой молчаливый ответ утопает в большеглазой улыбке друга.

— Вот здорово! Получается, что мы думаем одинаково! – говорит Мишка, и от его слов мне становится очень радостно. И ощущение, что где-то под сердцем, ползает и ищет кого-то маленький муравей, пропадает.

— Ага… Слушай, а как решается этот пример? – я подвигаю к Мишке свою тетрадку и слушая его объяснения, понимаю, что у меня самый лучший на свете друг.

— Я, наверное, сегодня умру, — будто пробуя слова на вкус, протянул Джо.

— Да-а, черт. Умру. Ты уж позаботься о Маргарет. Она ведь одна и дня не проживет. Некому вот будет завтра сказать ей, что на ужин готовить, она Богу душу и отдаст, не сумев сделать выбор. А ты, ты окажешься рядом и не позволишь этому произойти.

Верно, брат? Так и скажешь: Маргарет, пожарь сегодня картошки, отвари сосисок и приготовь густого киселя. Она озадачится, помчится хлопотать и даже по мне горевать не станет – некогда же!..

Черт так и замер с лобзиком в руках. Взялся было Хвостатый вырезать из полена замысловатую фигурку женщины с печальным лицом, в руках которой большая картофелина. Приближалось восьмое марта, вот и решил черт порадовать Маргарет новой солонкой, подразумевалось, что соль будет заполнять собой картошку, полую изнутри.

— Ну, чего онемел, дурень?- прикрикнул на него Джо и, в раздраженье дернув себя за ухо, добавил: устал я… и не закатывай глаза.

Черт и не закатывал. Наоборот, испытующе поглядев на Джо, вздохнул. Тут пророком не надо быть, и так видно, что утомлен старик. Только чем? Курит целыми днями да в шахматы играет. Правда, на час-другой выбирается голубей покормить во двор. Всех городских обжор уже приучил прилетать сюда. Маргарет хлеб печь не успевает, — подумал он и вздохнул.

— Может, курить бросите? – протянул тоскливо, зная, что зря. Нельзя Джо такого говорить. Да и бессмысленно, все равно, что предлагать не дышать. Только все беды-то от этого. Из-за чего лицо Джо мрачное – глаза такие, словно влили в них смертельно горького кофе и даже крупинки сахара не кинули, подсластить? Из-за них…трубок этих, которых за день до двадцати штук выкуривается.

— Фигуры лучше расставь – белыми играть буду, — махнул рукой Джо, проигнорировав предложение и, набив табаком трубку, затянулся.

— Доиграть-то успеете? – съязвил черт, — а то в ад за вами с шахматной доской отправляться не стану.

Сомкнув руки на животе, Джо задумался. Хамит черт… То на цыпочках ходил, в углу спал и голоса не подавал. А тут взялся на кухню к Маргарет заглядывать. Картошку, дескать, той помогает чистить! Будто Маргарет сама не справится, недаром ведь всю жизнь этим делом прозанималась. Потом выстругал подставку в прихожую для ботинок. Мол, так удобнее и красивее. А сам при этом все исподлобья на Джо поглядывал, проговаривая беззвучно: мог бы и выдуть приготовленный уже ужин, хоть какой-то толк от тебя был бы. Какой заступничек-то у Маргарет нашелся, с таким и мужа не надо.

Джо был совсем не злым и уж вовсе не мстительным. Но устал он до рези в глазах. До нехватки воздуха в голове.

Скосив заботливый взгляд на черта, он вдруг ласково и спокойно произнес:

— Черт, а ты знаешь, что Маргарет я выдул?

Тот аж закашлялся от неожиданности. Задергал ушами и хвостом закрутил – глаза его налились какой-то смертельной тоской, хотя и был он бессмертным.

— Догадывался, — буркнул он. От рождения таких добрых не бывает, — сказал, как отрезал.

Уж ему-то это известно было лучше других. Кому, как не черту, людей знать?

Однако знал-не знал, а поник Хвостатый так, что смотреть тяжко. Сидит, пешку в руках вертит, будто бы пыль с нее смахивает. Только, скажите, какая пыль может быть в доме у Маргарет?

— Давай уж ходи, философ.

Джо, недовольный и раздраженный, сделав первый ход, отодвинул от колен столик с шахматной доской, чтобы черту сподручнее было обозревать поле битвы.

Только Хвостатый с места не сдвинулся. Обвил хвостом колени и затих.

Джо стало стыдно. Он чуть не чертыхнулся в досаде, хотя за последние дни почти отучил себя от этой привычки. Только вот собрался помереть, как нет же, сорвалась глупость с языка, теперь самому и расхлебывать…

Оно и понятно, черту легче было бы пережить, что его выдули, чем Маргарет, которая даже молиться реже стала, чтобы не нервировать лишний раз. И ради кого? Адского заморыша!..

— Не хочется чего-то. Пойду Маргарет помогу, — тихонько так сказал черт и направился на кухню.

— Ну-ну, — только и смог выговорить Джо, перед тем как напоследок крикнуть во след: Ты напомни ей, что она выдута, а то вдруг забыла.

Сказав это, он затянулся и через некоторое время выдул рыцарские доспехи.

— Как раз то, что надо, — хмыкнул Джо, зная, что скоро они ему пригодятся. И чего только не сделаешь, чтобы совесть не мучила!..

В кухне грохотали кастрюли, все было белым от пара: Маргарет готовила праздничный ужин. Заметив, что Джо последние дни как в воду опущенный, она решила сделать все, чтобы его подбодрить.

Не скоро, надо признать, заметив скособоченную фигурку черта, обратилась к нему:

— Чего тебе, Чертушка? Закончили в шахматы играть?– спросила она, не переставая метаться от стола к плите.

— Просто…думал, может, помощь нужна, — водя пальцем по столу, промямлил черт.

— Ничего почистить не надо?..

Маргарет, с умилением поглядев на него, вдруг нахмурилась. Клубы пара хоть и носились по кухне, окутывая все в белое, но глаза черта, в которых плескалось страдание, заслонить не могли.

— Почему это ты такой грустный?- Ну-ка рассказывай, — уперев руки в боки, сказала Маргарет. Она даже блины снимать не стала со сковороды и про манты забыла.

— Нет, ничего, — чуть не плача, выдавил он из себя. — Старую жизнь вспомнил, — приплел черт.

— Ну, это пройдет, милый, — успокоилась Маргарет. – Бывает! Ты вот нарежь мне лука, если не сложно. Не люблю я этого.

Быстро взялся за дело черт и, если бы его не остановили, искрошил бы весь запас лука в доме да залил слезами всю кухню.

Отобрав у горе-помощника нож, Маргарет покачала головой. Она, конечно, не была самой чуткой женщиной в мире, но все же догадалась, что плакал черт вовсе не из-за лука:

— Так дело не пойдет. Признавайся, что случилось?

__

Джо мурлыкал себе под нос песенку про веселого жирафа. Его настроение медленно улучшалось, а когда он заслышал грохот в коридоре – такой, словно по нему бежало стадо бизонов, то вообще прямо расцвел.

Когда Маргарет с ревом влетела в комнату, он был уже в доспехах, готовый к битве. Черт не знал, сколько времени Джо кружил по дому, подгоняемый ударами сковороды.

Это потом уже был заключен мир и произнесена торжественная клятва, что никогда, воистину ни-ког-да Джо не произнесет подобной ереси вслух о том, что якобы Маргарет родилась не от мамы и папы, а выплыла на свет из курительной трубки.

Это потом они втроем уплетали блины, обмакивая их в вишневое варенье.

— Ну что, черт, все еще считаешь, что таких добрых, как Маргарет, не бывает? – спросил Джо, потирая ушибленную голову, которую не смог спасти даже шлем.

Черт ничего не ответил, уплетая за обе щеки блины. Только довольно угукнул. Он буквально светился от счастья. А Маргарет улыбалась, наблюдая за Джо, вновь ощутившим вкус к жизни.

Вдалеке. За самым Солнцем жила-была сказка. Совсем не волшебная. Так бывает. Простая, немножко мохнатая и очень грустная. Сказка знала, что должна улыбаться. Ну, хотя бы в конце. Но не могла. Потому что вдалеке. На самой Земле жило-было ее отражение. Или, может, там жила настоящая сказка. Знаете, это совсем не важно.

Ведь на Земле давно уже не верили в сказки. И когда они вдруг начинали рассказываться самой жизнью, то взрослые принимались затыкать уши, жаловаться на головные боли и даже плакать. Сказки нагоняли на них хандру, и жизни приходилось замолкать. Ужасно стеснительная и добрая, она шептала их уже про себя, вслух же проговаривая лишь мелодрамы да водевили. У людей они пользовались большим спросом.

Долгими солнечными ночами Сказка слушала шепот жизни. Тихо-тихо ронялись слова, складываясь в точки и палочки, в глаза и сердце – простой веточки, жаждущей солнца, и видящей сны о снежных полетах.

Плакала Сказка, и ее слезы долетали до самой земли, обнимая деревья, ища ту самую веточку, про которую и придумана сказка.

Джо поднял глаза к потолку и обомлел. Зубы разжались, и трубка, отправившись в свободный полет, больно ударила по колену.

— Че-е-… вырвалось у Джо. Он хотел чертыхнуться, но сдержался. В самом углу, зацепившись хвостом за карниз, сидел именно тот, кого Джо только что чуть не окликнул по имени. Маленький такой, с трогательными рожками.

— Можно я у вас поживу? – грустно-грустно скособочив глаза, спросил он у Джо.

— Я недолго. Честное слово! Вы не почувствуете моего присутствия, у меня и вещей почти нет.

Джо молчал, моргал и снова молчал. За это время черт успел не только полностью очистить чемодан и забить своими вещами всю комнату, но и, достав свою трубочку, усесться напротив.

— Это хамство, — только и сказал Джо. – Я ведь не давал разрешения.

— Но вы же промолчали не меньше трех раз, а значит, трижды разрешили мне здесь остаться, — виновато улыбнулся черт.

Джо опять погрузился в молчание. Что сказать Маргарет?.. Набожной Маргарет, каждое воскресенье ходившей в церковь? Снова закусив трубку, он затянулся и до того задумался, что, когда черт закашлялся, опять разжал зубы и трубка полетела на пол.

— Черт возьми, — не выдержал он и сейчас же пожалел об этом. Потому что черт тут же взметнулся с кресла и, подняв его любимую трубку, потер ее о живот, да и засунул в карман.

— Простите, не отдам! Бейте ногами, протыкайте насквозь вилками, но не отдам. Не положено! — вскричал черт. – Сами должны понимать! Да и вредно вам дымить…в вашем-то возрасте!

Когда у Джо вдруг заканчивался табак или ломалась трубка, с него слетала всякая задумчивость и неторопливость. В такие моменты просыпалась в нем удивительная ясность. Вот и сейчас он наконец-то понял, что напротив сидит черт, набивающийся в квартиранты, и с этим надо что-то немедленно делать.

— Чего тебе надо, а? — спросил он, наконец. – До обеда осталось с час времени, потому говори быстрее и проваливай. Мне кошки в доме хватает. Чертям, уж извини, места нет.

— Я и не сомневался, что вы будете против, — вздохнул черт. – Ладно, пойду…

Только, кто меня приютит? Вчера просился на несколько дней к местному священнику на постой, так с матом выгнал! До сих пор обидно становится, как вспомню, какими словами он ругал меня.

— Священник матом? Врешь? – переспросил Джо довольно вяло. Хотелось затянуться, а для этого надо было встать и достать из стола запасную трубку.

— Не, я никогда не вру. Он, кажется, до сих пор молитвы читает. А для нас, чертей, хуже брани нет.

Джо вздохнул про себя с сожалением. Не знал он наизусть ни одной молитвы. Спасти положение могла бы Маргарет, у которой от зубов только и отскакивали все эти "сохрани", но ведь та в обморок грохнется, завидев гостя, и вся эта чертовщина раем покажется по сравнению со случившимся землетрясением.

— Ну, я ухожу, да?.. уже перевесив ногу через окно, — спросил черт, вытирая замусоленным рукавом нос.

— Подожди, — буркнул Джо. – Скажи честно, ты явился сюда, чтобы спереть мою трубку?

— Как вы могли подумать!- всплеснул руками черт. – Сами же попросили взять ее! А она мне, думаете, нужна? Даром не надо! Вы вот гляньте сюда, — с этими словами черт вновь заскочил в комнату и начал лихорадочно вытрясать карманы. Словно без дна, они с грохотом выплевывали на ковер ключи, очки, какие-то сковородки.

— Хватит, — взмолился Джо, когда из левого кармана вдруг выпрыгнула кошка. Невозмутимо мяукнув, словно ее не из кармана вытряхнули, а согнали с кровати, она уселась в центре комнаты и, задрав хвост, тут же облегчилась.

— Это же еще не все… — страдальчески протянул черт. – Вы вот уже изнемогли. Мне же жить с этим приходится. А вы "трубка, трубка"…

Черт дунул, и все его хозяйство разлетелось по карманам.

— Зачем же ты все это с собой таскаешь? – осведомился Джо. – Выкинул бы весь этот хлам и жил себе преспокойно.

— Не положено! – посуровел черт. – Так ведь порядка никакого не будет. Работа у меня такая.

— Дурная работа. Что куришь-то? – вдруг разулыбавшись спросил Джо. И черт, обнадеженный его подобревшим видом, весело засеменил словами:

— Перец, семя горчицы, солодку. Травы богородской щепотку добавляю, чтобы продирало.

Прищурившись, Джо наблюдал за чертом. Он уже понял, как вернуть свою трубку и ничуть не сердился, за черта ему было как-то даже обидно.

— Как без дома-то остался?

— Ох-х, долгая история, — вздохнул черт и снова утер рукавом нос.

— Как потомственный черт прописан я в аду, — начал он. – Что? Есть разве не потомственные черти? Да их большинство! Вот прожил жизнь человек. Бога вопросами донимал годы напролет, на всех жаловался, так вы думаете, куда его определят после смерти? Конечно, в черти! Ну, вроде как на перевоспитание, чтобы не жаловался. Работа же адская, — всхлипнул он и продолжил: жил себе я в геенне огненной припеваючи, как сам теперь понимаю. Так набегаешься за день, насмотришься на людей, вернешься домой под ночь и, отогреваясь, потягиваешь свою трубочку. И как-то существование собственное не таким уж бессмысленным кажется. Лишился всего этого я в одночасье! Скажу по секрету, что в аду дефицит с местами. Местные, конечно, ругают его на чем свет стоит, но за прописку дрожат.

— За что лишился-то? – не вытерпел Джо. – Обед же скоро, рассказывай скорее, — поторопил он черта.

— Да по глупости… Вы, люди, часто чертыхаетесь безнаказанно потому, что рядом нашего брата не оказывается. Мы ведь не резиновые, всюду не успеваем.

— Ладно уж, не оправдывайся. Халтурите, черти!- добродушно скаламбурил Джо.

— Если и так, то ваше в том счастье, — беззлобно огрызнулся он и закончил-таки рассказ о своих бедах:

— Дело было под вечер. Устал я тогда, еле ноги волочил, хвостом обо все камни запинался. Снег еще, помню, шел. Тяжелый такой, рыхлый. Ну, я и решил передохнуть. Взобрался на крышу какой-то лачуги. Сижу – отхожу, в окно одним глазом поглядываю. А там чистенько очень. Голодом так и потягивает от этой чистоты. В одной комнате детишки с собакой играют, а в другой уставшая женщина с таким, знаете, огрубевшим от тоски лицом, сидит на лавке и в руках картофелину держит. Я не большого ума черт, что уж и говорить, но даже я понял, что, кроме нее, ничего нет в этом доме на ужин. И вот сидит эта несчастная и все смотрит на нее, словно взглядом размножить хочет. На этой картошке я и погорел!

— Чертыхнулась что ли хозяйка? – догадался Джо, — а ты, такой совестливый, брать картофелину не стал?

— Истинно так! Вот из ада и выгнали взашей, — горестно затянул черт. – И предупредили, что, мол, если еще раз подобное допущу, то на века лишусь шанса прописку вернуть. А так…может, амнистируют. Потому трубку вам не отдам, хоть и готов уже ради вас на многое!..

— Понятно все с тобой, — Джо, едва уловимо нахмурившись, неожиданно крикнул: Маргарет!

Он знал, что Маргарет придет не сразу. Она ведь на кухне над обедом хлопочет. Сначала рассердится, что он сам не соизволил прийти, а потом все-таки, испугавшись, что вдруг ему нездоровится, поспешит.

— Сейчас сюда жена заглянет, ты спрячься пока за стулом, приятель, — сказал Джо черту.

— Она у меня нервная чуток, еще и пристукнет тебя со страху – всякое ведь быть может.-

Удостоверившись, что черта не видно, Джо позвал жену еще раз, его нетерпеливое «Марррргарет» прокатилось по всему дому.

Через несколько минут запыхавшаяся и гневная Маргарет стояла на пороге, и Джо даже немного страшно стало.

— Дорогая, — начал он быстро – скажи, как звали твоего любимого покойного дядюшку? Вильямом или Эйнаром?

Когда Маргарет вспоминала о дяде, весь ее гнев улетучивался. Да и не злилась она никогда, лишь вид напускала. Правда, иногда забывшись, могла и приложить сковородой.

— Ох-х, Джо, опять ты забыл имя дяди Эйнара, а ведь он подарил нам на свадьбу пару прекрасных подсвечников, что до сих пор стоят в нашей спальне. Святым человеком был, помнишь, как он приехал к нам в гости и жил у нас месяц, каждый день начиная с молитвы?.. Он-то ведь меня и приучил к этому.

— Да.…Это было… незабываемо, — проворчал Джо. — Сам удивляюсь, как мог запамятовать его имя, обед-то скоро?

— Спускайся в столовую через десять минут,- прощебетала Маргарет и поспешила вернуться на кухню.

— Слышал, черт? Каждый день моя Маргарет молится. Хочешь еще жить здесь?-

Вылезший из-за стула черт задрожал подбородком. — Да, хочет! Еще, как хочет, а молитвы он слушать не станет. Заткнет себе уши затычками, и все дела!

— Дурак, ты черт. Утомил меня, — сказал Джо, поднимаясь с кресла. – Не отдашь трубку, знаешь, что сделаю?

И медленно выпуская из себя воздух, Джо по слогам начал: «Маргарет, побрал бы тебя че-ее…».

Через секунду черт плакал навзрыд, проклиная судьбу, а Джо любовно потирал трубку.

— Да не реви, дурак. Отнял картошку у нищей семьи, так не жалуйся. Кто ж черту-то поверит?.. Маргарет если только, — улыбнулся Джо и добавил, вставая с кресла, — пошли уж обедать, выдадим тебя за собаку. Лаять-то умеешь?