Как же сложно суметь обратить полузримую вязь чувств в слова. Как трудно удержаться от фола и, не улыбнувшись застенчиво сказать: «Я не знаю, почему мне нравится эта песня, просто она трогает и все тут». Ведь, может, не стоит вовсе заставлять себя собирать клочки мысленных связей, туманные догадки и переклички, вызванные незамысловатой мелодией? Кроме тебя самого, кому это нужно? И нужно ли тебе самому копаться в собственной голове, что сродни свалке?

«Когда воротимся мы в Портленд». Интересно, как слышится другим эта песня. На меня она надевает улыбку, сразу же, стоит только услышать первые звуки, как вдруг бац, и я улыбаюсь. А ведь она грустная, очень. Однако ты не глотаешь слезы, стиснув в груди то, что может оказаться душой, нет. Наверное, даже радуешься, ощущая, как внутри начинает медленно зарождаться кураж. Он копошится, проклевывается, тихонько набирает силу, так что очень скоро ты готов закричать от ненормального веселья. Хотя крики здесь неуместны и тебе это известно, потому ты достойно несешь улыбку, щурясь на солнце. Так о чем же она, эта песня? Где находится Портленд? Это святое пристанище, в которое так страстно хочется возвратиться. В детстве? Вернуться туда, оставив за порогом все прегрешения, словно взойти на плаху и очиститься?.. Или, может быть, Портленд – наш родной порт…находится там, где был рожден дух, где впервые проснулось это дикое, родное и такое живое «я», которое потом было безжалостно переброшено сюда на землю, что так далека от дома. Или прошлое…когда солнечные лучи обращали пыль в золото, крики вечерних птиц зазывали на улицу, а ноги сами пускались в путь, не испрашивая разрешения, потому что тело и разум были едины в своих желаниях. Прошлое, которое не вернешь и не изменишь, так что остается лишь «стиснуть зубы и терпеть», заглушая память «сладким ромом»…

Ох, как печально все это и ясно. Так же бывает за день до рывка. Когда долгие ожидания и тусклый, холодный страх рассеиваются, и в твой мир, словно кто-то выплескивает стакан красок – тепло-радужного цвета. И не зная, что будет завтра, как выступишь ты или перенесешь операцию, или сыграешь на скрипке, не важно, что именно сделаешь, главное то, что ты отчетливо понимаешь, что завтра придет твое завтра, заслуженное и оплаченное прошлым. И потому-то и становится дико весело, ведь ты никогда не врал себе, а побеждать, так же как и умирать следует с музыкой, гася задорными искрами смеха, безнадежность и надвигающуюся было пустоту.

И поет кто-то внутри: «Да у меня ничего нет. Да я ничего не могу изменить и никуда не могу возвратиться, но пока я могу, я буду идти, помня о Портленде, мечтая о Портленде, боясь возвращения…

Ночь расправила складки своего плаща, расплатившись, наконец, со всеми долгами. Пока солнце красовалось на небосводе-поводке Дня, она вкалывала, как ломовая лошадь. Она могла бы этого не делать, но право надменно разгуливать с сигаркой в зубах, закутавшись в полудраный плащ, следовало заслужить. Ночь выпалывала грядки, лечила зверей, драила заброшенные дома, утешала отчаявшихся. Сколько труда, мозолей, усталости и никакой благодарности, ведь работала Ночь – инкогнито. Выбелив лицо, нацепив безликие белые вещи, опустив голову, молча выполняла задания. Робкая, покорная маска уродовала ее, и если бы кто-то распознал под ней черты Ночи, то воистину это было бы последним увиденным чудом глупца. Ночь бы не простила, мгновенным оскалом поглотила бы страх, обращая его в безумие.

Как она наслаждалась, когда, выполнив все задания, возвращалась в саму себя. Свистом вызывала чернильный дождь, жадно пила, растворяясь в дыхании черных, свободных слез. Ночь окуналась в бег, отправлялась в полет, врываясь смехом в чужие сны. Никто не смел нарушить ее забав. Только День.

Маленький мальчик вставал за спиной и молча смотрел. Ночь старалась не замечать. В белой футболке, замызганной грязью, в смешных шортиках и с потерянными глазами. Он, может быть, и не видел Ночь, его голубой и такой мягко застенчивый взгляд был далек и приглушен слезами.

-Чего надо? — вороной взвивалась Ночь. – Уходи прочь, — взметалась брызгами смоляных и огромных крыс. – Противный мальчишка!- злыми слезами ругалась она и курила-курила. В раздражении начинала сдергивать с себя плащ, чуть ли не до крови прокусывала губы прежде, чем подойти к малышу. – Ну, пожалуйста, Маленький, иди домой. Хочешь, я провожу тебя? – осторожно и боязливо касалась его щеки пальцем.

Малыш молчал. А потом просто подавался вперед и обнимал Ночь. Так обнявшись, они плакали до рассвета. Как больно давило в груди у обоих, когда каждый глоток воздуха давался с трудом, словно у них были сломаны ребра.

-Мне пора, — Ночь отстранялась от Малыша. – Удачного тебя праздника, Милый…

-Не уходи! Пожалуйста…

-Ты же знаешь, что не могу. Мое время уходит с твоим появлением, Маленький.

-Я не приду больше! Честное слово!..

-Тс-с… не болтай ерунды, ты же знаешь, что придешь.

-Но Ма…Я Люб… выдыхал Малыш в пустоту, успевшую в очередной раз спрятать от его глаз Ночь.

-Я буду искать тебя!

Время не щадит Малыша. Он быстро взрослеет, синева его глаз оборачивается серой пленкой, детство исчезает только начавшись. Но он не перестает искать Ночь до самого конца. И в самом начале все же находит ее…

-Значит, вы гарантируете, что я всегда смогу слышать звон телефона в голове? И что вы прямо сейчас можете провести эту операцию?-

Наверное, в десятый раз спросил я продавца.

— Да, это займет не более получаса,- ответил он, скосив при этом глаза на часы, приближалось время обеда, который добродушный толстяк, видимо, боялся пропустить.

Огромная залитая светом комната, посередине лишь стол, за которым сидит продавец, и напротив стул, где уже сижу я. И все… Ни пылинки, ни клочка бумаги, кругом стерильность и подавляющая пустота. Я бы с ума сошел, если бы мое рабочее место выглядело таким образом. Хотя скоро оно будет очень на него похоже.

— Вы уже определились с выбором мелодии? — Нетерпеливо спросил продавец, прервав мои размышления. – Смею напомнить вам, что сменить ее вы не сможете сами. Для этого вам придется снова прийти к нам.

-Да, да,- встрепенулся я. Мне ужасно захотелось поскорее отсюда уйти. — Давайте уже начнем. Нужно куда-то пройти?

Отчего-то я жутко занервничал, с трудом сдерживал зевоту, которая на меня всегда нападает, если мне страшно. Как представлю, что сейчас этот толстяк будет копаться у меня в голове, так волосы шевелиться начинают.

— Нет, зачем?- Сыграв искреннее удивление, он что-то тихо произнес, и комната сама по себе стала наполняться приборами и различными приспособлениями, напоминающими почему-то пыточные.

— А вам нравится музыка Меркури?- зачастил я. — Знаете… Я был готов говорить, что угодно, но толстяк мягко прервал меня взглядом. – Шоу должно продолжаться,- ответил я на его молчаливый вопрос и через секунду уже не чувствовал ничего.

Огромный носорог гонялся по саванне за бабочкой. Жара стояла безумная, и пот сочился даже с рога несчастного животного. Такой большой и сильный, он никак не мог догнать столь беззащитное и мелкое создание. Мне показалось, что он плачет, однако красные прожилки, обвившие белки его глаз, говорили больше о бешенстве, чем о расстройстве. «Эй, носорог, бери левее! — крикнул я, решив, что должен помочь ему. «Не подсказывай,- пропыхтел он. — Бабочке же никто не помогает».

-Ну, вот все и закончилось. — Носорожья морда задрожала, задергалась и, изменив форму, воплотилась в лицо продавца.

Я по-прежнему сидел на стуле, комната была такой же пустой и стерильной, а продавец таким же толстым и беспокойным.

Руки сами потянулись к голове, обследовали каждый участок, перебрали каждую прядь волос. Все было нормальным – ни швов, ни разрезов, ничего не было.

Взглянув на часы, отметил, что прошло всего каких-то минут пятнадцать. Вот это скорость. Наука! Интересно, а про носорога и бабочку всем показывают или это мой личный бред?

— Простите, а то, что я видел, чем это было?

— Ооо,- протянул он.- Говоря простым языком, это отображался процесс внедрения в ваш мозговой аппарат определенного музыкального кода. Каждый видит перед собой уникальную картинку. Знаете, например, когда испытывали это на мне, то я видел, как бутерброд пытался стать пончиком.

Он смущенно улыбнулся и добавил: «Извините, но уже обеденное время, вот вам гарантийный талон, если мелодия вдруг сменится другой, то мы все исправим, а также возместим моральный ущерб. До свидания!»

Осенний ветер протрезвил меня, все еще было не по себе. Я нервно поежился, ну надо же…Так быстро и безболезненно! Только вот ощущение странное, словно кто-то прибрался в голове – застелил там кровать, протер пыль, рассовал по ящикам разбросанные вещи. Бред, иначе не скажешь. Еще носороги какие-то…

Через некоторое время я был уже в аэропорту. Небольшие формальности, быстрый перелет, и вот он — Северный Полюс. Вечные льды, острое и колючее, как хирургический нож, солнце. Мне предстояло изрядно потрудиться здесь, изучая повадки тюленей днем и знаки соэлтян ночью, которые они не хотели подавать, несмотря на неустанные надежды моего начальства.

Первый день я проводил в прошлое, сидя на ступеньках моего дома. Солнце ускользало за край, казалось, что оно никогда уже не вернется. Было грустно и как-то по-дикому радостно. Хотелось одновременно орать, кувыркаться и молча не двигаться с места. Целый концерт чувств приятно раздирал сущность. Я запел… такое можно было позволить себе лишь здесь. Полное отсутствие слуха у меня гармонировало с самозабвенным, никогда не смолкающим желанием петь. Выпуская наружу голос, я млел, пока меня грубо не перебили. Дрожью по нервам – словно теребя пальцами нутро – горячее, сжимающееся сердце. «Шоу должно продолжаться» неуместное, ненужное здесь старалось вырваться из моей головы.

-Слушаю,- я попытался прервать песню. Безрезультатно. – Алло,- тошнотворно противный голос все еще бьется о стенки. Наверное, битый час я орал, стараясь принять звонок. Только лед глумливо сиял во мгле, словно отражал эхо поющего во мне Фредди.

Зарывшись дома в подушку, я дождался окончания пытки. Что же случилось? Может быть, сработал пробный механизм, и завтра все нормализуется? Остается надеяться. А пока нечего тратить время, пора подниматься на вышку, зазывая робких инопланетян в гости.

Я не знаю, кто в нашем Центре решил, что установить контакт с соэлтянами можно лишь отсюда. Было сделано уже три попытки, три раза по три месяца на этой станции мои коллеги слали свои приветствия в космос. Я четвертый. Честно говоря, на это задание у нас отправлялись только неугодные и провинившиеся сотрудники. Я умудрился серьезно разозлить босса, чем и способствовал этой командировке. Был выходной день, босс звонил мне с самого утра, а я…я не брал трубку, наслаждаясь песней-вызовом. Босс решил, что я так рассеян, что не могу найти телефон и потому не отвечаю на Его звонки. И что в итоге? Отправил меня на ту операцию и сюда, на Северный Полюс, в опалу.

Второй день прошел, как первый. Только я уже не пытался петь, вместо меня это делал Фредди. Слоняясь по станции, я представлял себе свой телефон: гладкую, зеркальную поверхность, стильный переливающийся синевой цвет. Вот сейчас он лежит и звонит где-то там, далеко у меня дома. А я не могу не только принять вызов, но даже узнать, кто же хочет выйти со мной на связь. Служба доставки? Моя квартирная хозяйка? Или босс…

Кажется, я понял, в чем дело. Операция позволяет слышать телефон в голове, но не отвечать на звонки. Только такой дурак, как я мог, отправившись на Северный Полюс оставить сотовый дома, предварительно обеспечив его нескончаемым зарядом батареи… Я смеюсь и каждую ночь шлю приветы на Соэлт.

Соэлтяне молчат, может быть, их нет дома? А я так упорно звоню им. Вдруг они тоже оставили телефон дома? Надеюсь, им, в отличие от меня, хватило ума хотя бы поставить на вызов любимую мелодию...

Убегая от света, Ночь спряталась в кармане пальто. – Меня не должны заметить, — шепнула она и тихо рассмеялась. Однако Фонарик, дремавший в том же кармане, услышал ее и проснулся. – Кто ты?- испуганно спросил он, готовый встретить плачем любой ответ. –Я… я веточка,- брякнула Ночь первое, что пришло в голову. – Веточка? – Фонарик, переспросив, всхлипнул. — А какая? -Ну, такая пушистая, приятная и мягонькая наощупь. Представив себя такой, Ночь хихикнула и добавила: «маленькая и бесстрашная веточка»!

Фонарик на некоторое время затих.

-Я не боюсь веточек. Может, мы подружимся?- Он был очень робким, застенчивым малым.

-А ты дружишь только с теми, кого не боишься? – выпятив подбородок, процедила Ночь. На самом деле ее глубоко тронуло это предложение, ведь никто и никогда не предлагал ей дружбы. Кто бы осмелился?..

Фонарик задумался:

— А разве можно дружить с теми, кого боишься?- И сам же ответил: «Нельзя… когда хочешь улыбаться кому-то, значит, хочешь дружить с ним. А ведь никто не будет улыбаться тому, кого боится. Согласна?

-А ты хочешь мне улыбаться? -Тихо, будто вздохнула, спросила она.

-Ага… Ты, наверное, очень красивая.

-Вряд ли, — выдохнула Ночь, стараясь, чтобы голос звучал бодро и весело, хотя на деле ей было жутко грустно, ведь она знала, что некрасива.

Наивный Фонарик не распознал горечи. – Все веточки красивые. Березовые нарядные и веселые, еловые такие шутливые и остроумные, а рябиновые добрые и почему-то печальные. Ты какая веточка?

Ночь растерялась с ответом, а потом раздраженно ответила: «Просто веточка. Тебе то что?»

-Ну, не хочешь – не говори. Я не обижусь, — постарался ее успокоить фонарик . И добавил: «Знаешь, ты очень хорошая… Я это точно знаю».

-Ты правда так думаешь?

-Конечно. И я вообще никогда не обманываю.- Фонарик смущенно замялся. – Даже когда мне угрожают, я все равно говорю то, что есть.

-Тебе, наверное, часто перепадает? – промолвила Ночь так мягко, как только могла.

-Бывает… поэтому я робок с незнакомыми, вдруг они окажутся плохими, а мне ведь придется говорить о них правду.

-Ты смелый, — промурлыкала Ночь, — даже если и не считаешь себя таким. Ты все еще хочешь дружить со мной?

-Да! Но почему тебе так важно дружить лишь со смелыми? – спросил Фонарик, впервые ей улыбнувшись. Но ему никто не ответил, ведь он улыбкой погасил Ночь.

-Где ты?- долго звал он и зовет до сих пор… Иногда Ночь откликается на его зов, и тогда они мирно беседуют.

-Она слишком стеснительная и потому убегает, когда я начинаю ей улыбаться, — решил глупый Фонарик. – Надо это делать чаще в ее присутствии, тогда она привыкнет и никогда от меня не уйдет…

Так думает Он до сих пор, каждый раз разбивая Ночь вдребезги. А Она все равно возвращается к нему, ведь остальные боятся дружить с ней.

Их очень много: куда ни ступи, везде глаза, подбитые лапы, хвосты, поджатые и мерзлые, как сосульки. Можно ускориться, попробовать обойти, сделать вид, что не видишь, только все равно не получится. Легче пройти мимо просящего подаяния, зная, что он человек, который способен выжить самостоятельно. Но не пройти нам мимо собаки или котенка. Почему? Может, потому что они бессловесны? Такие неловкие, на кривых ногах они бегут вслед, тычутся носом в ботинки, жалко поскуливая. Все они разные. Некоторые из них артисты, которые по-настоящему зарабатывают: сальто, полупрыжки, улыбки-смешки – все что хотите за кусок колбасы. Хлебом артиста редко прельстишь.

Другие боятся подойти ближе, взглядом они посылают сигналы, способные пробить любые черствость и холод. С ними можно забыть, что опаздываешь, что денег в кармане в обрез, только мысленно чертыхнешься и отправишься в магазин за батоном или сосиской. И ведь не потому, что ты столь жалостлив или благороден! Чаще таким образом замаливаешь грешки, желая спокойно ужинать дома, не вспоминая при этом холод улицы и тощие спины бродяг. Бросая им пищу, облегчаешь совесть, хотя все равно знаешь, что ничего хорошего ты так и не сделал. Однако чувствуешь себя после этого лучше.

И есть еще одна порода тех, кто должен был стать твоим другом. Они не просят, не зовут, не боятся. В их глазах видишь того единственного пса или котенка, о котором всегда мечтал. Он долго бежит за тобой, будто бы просто так, словно случайно ваши дороги совпали. Он долго смотрит вслед, когда ты уходишь все дальше, стараясь, принуждая себя, не обращать на него внимания. Может быть, он тоже долго видит в тебе того друга, о котором всегда мечтал.

А что делать? Всех к себе не возьмешь… Не возьмешь даже единственного, ведь всегда что-то мешает. Множество справедливых причин… Так вот и мучаемся, идем вместе… Хотя некоторые думают, что и врозь.