Словно очнувшись от мрачного сна, я вдруг осознаю, что провёл по меньшей мере половину жизни в поисках отца.

Нет, не поймите меня неправильно: я не бастард. Я родился в университетской больнице в Кливленде, штат Огайо, в 2:20 ночи 27 мая 1934 года, в семье Луиса Лаверна Эллисона и Сериты Розенталь Эллисон... я знаю, кем был мой отец. И в моём свидетельстве о рождении, на которое я сейчас смотрю, в графе: законнорожденный? (Самый неприятный из всех встречавшихся мне способов задать этот вопрос). Но, к счастью для моей матери и к несчастью для моих биографов, свидетельство отвечает прямо и резко: да.

Поэтому, когда я говорю, что потратил половину взрослой жизни на поиски своего старика, я не имею в виду какой-то эпизод из Виктора Гюго. (Хотя поиск происходил на волне бессознательного — и так странно, что пробуждение любопытства фейерверками перерастало в осознание, но всё по порядку — я написал ряд историй, в которых дети ищут своих отцов, по той или иной причине, в зависимости от сюжета. Первый рассказ, который приходит на ум, называется «No Fourth Commendment», и повествует о ребёнке, искавшем отца, которого он никогда не видел, с целью убийства за то, что мужик трахнул его мать. После публикации в журнале я продал рассказ в шоу Route 66, там парень по имени Ларри Маркус написал по нему телесценарий для серии «Подарок для воина». Эпизод вышел в эфир 18 января 1963 года, почти через год после того, как я прибыл с восточного побережья в Лос-Анджелес, и много лет спустя Маркус и Герберт Леонард — продюсер Route 66 — взяли его за основу для фильма «Возвращение домой», не заплатив мне за вторую адаптацию, но это уже другая история, и мой адвокат сейчас общается с ними по этому поводу, но давайте вернёмся к сути).

Мой отец умер в 1949 году, когда мне было пятнадцать лет. И все эти пятнадцать лет я время от времени жил с ним и с матерью, но никогда по-настоящему не знал отца, да и вообще мало интересовался его жизнью. Только три-четыре года назад, когда мать совсем разболелась и решила, что всё уже в прошлом, она выложила некоторые очень тяжёлые факты биографии Луи Лаверна.

Среди них много таких, которые она не хотела бы видеть в печати. Конечно, это глупо, ведь прошло больше сорока лет, но семейные скелеты сильнее всего ранят тех, кто живёт воспоминаниями, а моя мать как раз из таких. Сегодняшний день далеко не так важен, как все вчерашние дни с моим отцом. Поэтому я не буду вдаваться в подробности, как мой отец одиннадцать лет был практикующим дантистом в Кливленде. Это история для другого времени, которое наступит через много лет.

Начнём. Мой отец, как и я, был невысокого роста. Даже ниже меня, насколько я помню. Мой рост, для протокола, 5 футов 5 дюймов [165 см.]. Он был невероятно нежен: помню, как однажды в детстве сделал что-то чрезвычайно дерьмовое, поэтому ему пришлось отвести меня в подвал и «взяться за ремень». Свой ремень. И поймите правильно, в этом воспоминании нет ни капли ненависти. Он не был жестоким человеком и верил в телесные наказания не более Альберта Швейцера. Но в нашей стране было время, когда от отца ожидали подобных вещей. «Подожди, вот вернётся домой отец!», — раздавался материнский крик, и я боялся, но лишь чуть-чуть, потому что знал, что отец просто не в силах поднять на меня руку.

Но, как я уже говорил, однажды наказание соответствовало преступлению — возможно, это случилось после того, как я столкнул Джонни Мумми с крыши гаража, пока мы играли в Бэтмена и Робина, — и мой отец отвёл меня в подвал дома № 89 по Хармон-драйв в Пейнсвилле, штат Огайо, и хорошенько мне всыпал.

Я справился с жжением примерно через час, хотя в течение нескольких недель ощущал неприятное послевкусие от наказания.

Мой отец заболел. Он поднялся к себе в спальню и заплакал. Несколько недель после этого он был сам не свой. Конечно, в то время я ничего не знал.

Он выглядел, как… самое лучшее описание, что я могу ему дать, — это что он походил на низенького Брайана Донлеви. Если ты не в курсе, кто такой Брайан Донлеви, посмотрите ток-шоу Late Late Show.

Когда отец был маленьким мальчиком, он работал на теплоходах, в качестве продавца [в оригинале «Candy Butcher» — старомодный термин для парня с корзиной, полной конфет, фруктов, журналов и газет, которые он продаёт, прогуливаясь по поезду или теплоходу]. Потом начал подрабатывать в шоу певцов. Отец пел. Даже в зрелом возрасте у него был прекрасный голос. И сохранилась фотография, напечатана на листке нот к песне «Моя еврейская матушка», которая стала знаменитой в исполнение Эл Джолсона; песня была написана другом отца, он посвятил песню моей бабушке... которую я никогда не видел. Я также никогда не встречался с дедушкой по отцовской линии.

Папа хотел стать дантистом, и он получил практику в Кливленде. Примерно во времена сухого закона. Мне говорили, что он был столь потрясающим дантистом, что у его кабинета собиралась толпа желающих вылечить зубы. После того, как они поженились, мать стала работать у него секретаршей, и она говорила, что, когда явились гангстеры, чтобы их крышевать и взимать процент, отец велел им остыть и оставить пушки у матери. Мать вспоминала, что бывали времена, когда ящик стола было почти невозможно открыть, настолько он был набит пистолетами.

В любом случае, вы можете задаться вопросом, почему я говорю об отце в первом эссе нового раздела книги. Но ведь я собирался поговорить о чем-то важном, а большей части этого я даже не знал, пока несколько дней назад мать не приехала из Флориды, чтобы меня навестить. Я редко с ней встречаюсь, и мы никогда по-настоящему не разговаривали друг с другом, но как-то раз она, как обычно, стала вспоминать об отце, а я начал вытягивать из неё настоящую правду о нём. Не то дерьмо, которым обычно кормят детей родители, а то, кем он был на самом деле. Во всех своих книгах я практически ничего не говорил об отце, просто потому, что не знал этого человека. Мы жили в одном доме, но были чужими. Как будто находились на разных планах бытия, проходя друг мимо друга, и сквозь друг друга, как призраки.

Но когда мать сказала, что отец сидел в тюрьме, каким-то странным и болезненным образом я начал понимать, что искал «дока» Эллисона почти всю жизнь.

Из-за того, о чём мне не разрешено рассказывать, ему пришлось отказаться от стоматологической практики. Это было время сухого закона, время депрессии, и мой отец должен был кормить мою мать, мою сестру и меня. Поэтому он занялся продажей спиртного.

Большая часть сведений неясна, потому что мой единственный источник информации, моя мать, предпочитает темнить. Но насколько я могу судить, у отца были друзья в Канаде, и он совершал автопробеги через Буффало в Торонто, чтобы забрать бухло. Потом ехал обратно в Цинциннати, Кливленд или ещё куда-нибудь. Через некоторое время всё стало проще, и отец дал работу парню, у которого дела шли совсем плохо, как прежде у отца. И однажды ночью, парня поймали во время перевозки алкоголя. Но отец взял на себя ответственность и позволил молодому человеку выйти сухим из воды. Так рассказывает моя мама, у водителя была семья, и… ну что поделать…

Мой отец был мягким человеком.

И его «упекли». Довольно суровый приговор, насколько я могу судить, хотя он лично закон не преступал. (И годы спустя, когда я оказался в изоляторе, я не переставал поражаться, как спокойно и трезво мать восприняла эту новость, и насколько компетентна она вела себя, чтобы вытащить мою задницу из тюряги. Теперь я понимаю).

После отсидки отец стал работать на моих дядей в Пейнсвилле, в ювелирном магазине. В то время я был ещё ребёнком и ничего не знал о случившемся.

Шли годы, и отец думал, что ему принадлежит часть магазина — «Ювелирные изделия Хьюза» на углу Мэйн-Стрит в Пейнсвилле. А я был слишком занят делами, чтобы обращать на него внимание, и постоянно убегал из дома, но в 1947 году, когда мой дядя Морри вернулся с войны, оказалось, что у отца ничего нет. Он был управляющим, набирал клиентуру и завоёвывал друзей по всему городу — он стал единственным евреем, которого когда-либо принимали в «Лосиный домик» в Пейнсвилле, городе, славящемся антисемитизмом, но когда наступил решающий момент, мой старик остался ни с чем. Но его надули братья моей матери, так что он ничего не мог поделать. Еврейские семьи всегда держатся вместе. Поэтому в возрасте почти пятидесяти лет отцу пришлось открыть собственный магазин.

На Мэйн-Стрит ему не досталось места на первом этаже, поэтому отец снял комнату наверху и открыл магазин там. В свободное от работы время он продавал бытовую технику знакомым. Это был изнурительный труд. Грёбаный подъем по лестнице казался самоубийством. Лестница вела почти вертикально вверх, и отцу приходилось подниматься по ней двадцать раз в день.

Ну, беготня и убила его через год.

1 мая 1949 года, в воскресенье, я спустился из своей комнаты и увидел отца, сидящего в большом мягком кресле у камина, с воскресным выпуском «Кливленд Плейн дилер» в ногах и трубкой во рту. Я ещё стоял на лестнице, собираясь попросить страницу газеты с анекдотами, и тут он неожиданно начал задыхаться.

Я беспомощно и словно против своей воли взирал, как он умирает прямо у меня на глазах. Коронарный тромбоз. Всё произошло за считанные секунды. Моя мать была в шоке, но каким-то образом нам удалось уложить его на диван, но скорая прибыла слишком поздно. Они ничего не могли сделать. Он умер в ту же минуту, как начал задыхаться.

В течение следующих дней я жил как во сне. Тогда я увлекался бейсболом, и у меня был лысый теннисный мяч, который я бросал в дом. Весь следующий месяц с утра до вечера я только и делал, что стоял на лужайке перед домом, под клёном, кидал в стену и ловил отскакивающий мяч в бейсбольную перчатку, которую купил мне отец. Я бросал мяч и ловил его, бросал и ловил снова, снова и снова...

Должно быть, это было адовой мукой для всех, кто находился в доме: звук мяча, бьющегося о стену, снова и снова, без конца, пока не становилось слишком темно.

Вскоре после смерти отца мы переехали, и я прошёл в школе путь от отличника до полного двоечника во всех дисциплинах. Я стал трудным ребёнком в худшем смысле этого слова. Но у меня всё получилось.

Теперь я понимаю, что с тех пор искал отца. Я пытался найти заменителей отца, но это всегда плохо кончалось. И всё, что я когда-либо хотел сказать ему, было: «Эй, папа, ты бы гордился мной; я стал хорошим парнем, и то, что я делаю, я делаю хорошо... Я люблю тебя и... почему ты ушёл, оставив меня?».

Когда я жил в Кливленде, то иногда посещал его могилу, но вот прошло уже более сорока лет с тех пор, как я появлялся там в последний раз.

Его нет.

Перевод: Александр Речкин, 2020 год