До сего времени был уверен, что единственным случаем, когда настоящий астронавт снимался в научно-фантастическом фильме был 24-й эпизод 6-го сезона сериала Star Trek: The Next Generation, в котором в 1993 году снялась Мэй Джемисон, между прочим первая афро-американка в космосе.

А вот и она сама, на кадре из этой серии (слева).

Так что было неожиданным сюрпризом узнать, что задолго до этого был еще один прецедент, причем довольно интересный.

Но сначала небольшое отступление. Уверен, что все мои читатели смотрели замечательный фильм "Аполлон-13", снятый на основе известных реальных событий, произошедших во время полета космического корабля "Аполлон-13" к Луне. Фильм, вышедший на экраны в 1995 году, может похвастаться помимо прочих достоинств отличным актерским составом — Том Хэнкс, Эд Харрис, Гэри Синиз и прочие.

В финале фильма, когда астронавтов, благополучно вернувшихся с лунной орбиты, вытаскивают из воды, на палубе десантного корабля "Иводзима", осуществлявшего спасательную операцию, можно видеть на несколько мгновений, как некий морской офицер в парадной белой форме пожимает руку Тома Хэнкса, игравшего в фильме командира "Аполлона-13" Джима Ловелла. Этим офицером был не кто иной, как сам Джим Ловелл (и в действительности капитан военно-морских сил США), сыгравший, получается, таким образом камео в фильме.

Вот она, эта сцена. К сожалению, хорошего качества кадр не удалось найти, только такой вот скриншот с экрана.

Справа у нас Том Хэнкс, в роли Джима Ловелла, слева настоящий Джим Ловелл.

Ну а в 1976 году британский режиссер Николас Роуг, уже попавший в поле зрения взыскательных зрителей и вдобавок обладавший некоторым опытом в научной фантастике (был оператором на "451 градус по Фаренгейту" Франсуа Трюффо), снимает довольно неординарный фантастический фильм "Человек, который упал на Землю", в котором главную роль — инопланетянина, попавшего на Землю, играет Дэвид Боуи (уж кому, как не ему играть такие роли).

И вот в эпизоде прибытия персонажа Дэвида Боуи на Землю и встречи его землянами, мы можем видеть вот такую сцену -

Знакомое зрелище, не правда ли? Опять справа кто-то прибывший из космоса, опять слева горячо пожимающий ему руку человек в форме, в котором мы с изумлением можем узнать все того же Джима Ловелла. Причем узнать без труда, потому как Ловелл в форме астронавта миссии "Аполлон-13", вон даже соответствующая нашивка легко распознается. То есть Ловелл опять получается сыграл камео (если быть точным, то "сыграл опять" в фильме "Аполлон-13", так как он был снят позже "Человека, который упал на Землю"), причем в очень схожей сцене, да еще даже в схожей позе. Так-то вот.

Есть амплуа рокового любовника, есть амплуа "кушать подано", а Ловелл, похоже, прочно забил себе невиданное ранее амплуа "пожимальщика рук на встрече гостей из космоса".

Вот еще одна фотография, на которой Джим Ловелл и Дэвид Боуи сфотографировались вместе в перерыве между съемками.

Вообще, видимо Николас Роуг тривиальных путей не искал. Всезнающая IMDB сообщает, что режиссер в качестве первоначального кандидата на роль главного героя — инопланетянина рассматривал ...известного писателя-фантаста и сценариста Майкла Крайтона, привлеченный его огромным ростом (более двух метров). Такие дела.

На сегодня, пожалуй, все. До следующих встреч!

Как уже, наверное, заметили частые посетители сайта водится за мной один грешок — люблю иной раз позанудствовать по поводу того, что, дескать, в том или ином литературном произведении (или даже кинофильме) есть такие-то неточности или недостоверности. Ну это как бы мягко сказано...

И частенько устраиваю многостраничные бенефисы в теме о ляпах или непосредственно на ветке форума, посвященной тому или иному писателю или произведению.

Ну и как бы, знаю я сам об этой своей слабости и порой посмеиваюсь над ней.

Но такого адского и угарного обстёбывания подобной привычки, как в нижеприведенном тексте столетней давности, я, честно говоря, не видывал. Ей-богу, как себя самого увидел со стороны!

Данный отрывок взят из критического шаржа "Пятна на солнце" питерского, к сожалению почти позабытого ныне, писателя-сатирика и одного из видных критиков своего времени Александра Алексеевича Измайлова (часто писавшего под псевдонимом Смоленский). Датирован текст 1910-м годом. Привожу его не весь, а определенный отрывок из него. Преамбула там в том, что собрались вместе автор, некая начинающая дама-писательница и "литературный скептик Диодор Диодорыч" и завели разговор о строгой и пристрастной критике:

цитата

Я вспомнил и рассказал, как недавно читал в рассказе одного очень популярного беллетриста о девочке с черными глазами, которая через несколько страниц после сообщения этой подробности о глазах смотрела в окно своими «наивными голубыми глазами».

— Что же вы из этого заключаете? — осведомился Диодор Диодорыч.

— Тут вывод только один. Значит, современные беллетристы, когда пишут картину или лицо, картины этой или лица сами не видят. У настоящего художника героини не будут с разными глазами.

— Но ведь еще Гораций сказал, что quandoque bonus dormitat Homerus, что по-нашему можно передать пословицей «На всякого мудреца довольно простоты». Я говорю, конечно, не о таких антиках, как горе-поэт, прославленный Пушкиным Хвостов, у которого все шиворот-навыворот. По известному закону оптики, предметы кажутся меньше издали. У него в притче «Двое прохожих» сперва видят тучу, потом гору, потом различают кучу. У него осел лезет на рябину и хватается за дерево крепкими лапами, голубь «разгрызает зубами» узелки, уж становится на колени, рыбак, плывя по реке, стреляет лисицу. Нет, если присмотреться внимательней, можно усмотреть и среди корифеев ― дремлющих Гомеров. Старые писатели хвалились, что они всегда писали свои романы по календарю. Но так как все врут календари, то иногда ошибки оказывались и у романистов.

Мы все привыкли к отрицанию и скепсису Диодора Диодорыча, и писательница выразила удивление по тому поводу, что видит его в рядах защитников современности.

— Если хотите, я и сейчас в своей роли, — возразил наш собеседник, — ибо не столько защищаю современность, сколько порицаю прошлое. И чтобы найти на солнце пятна, вовсе не нужно пускаться в педантическую критику. В старину, например, один критик по поводу прелестной «Тамани» Лермонтова издевался над строками: «На голос невидимой пэри шел воин, купец и пастух». «— А по какой причине, — вопрошал он, — столь несправедливо обойдены гражданские чиновники?..» Так, конечно, можно свести на нет кого угодно, но что вы скажете, например, о разъездах Павла Ивановича Чичикова летом в шубе?

— Как в шубе? — воскликнули мы в один голос.

Диодор Диодорыч с добродушной улыбкой протянул руку к книжной этажерке и взял томик Гоголя.

— Расследуем. Чичиков ездит на своей благоприобретенной бричке, — стало быть, это не зима. Когда он едет к Манилову, бричка его «с громом» выезжает из ворот гостиницы и потом «прыгает по камням», — стало быть, едет он не по снегу. В Маниловке Чичиков видит гору, одетую «подстриженным дерном», и клумбы «с кустами сиреней и желтых акаций». Пруд покрыт зеленью, и две бабы, «картинно подобравши платья и подтыкавшись со всех сторон, бредут по колено в пруде, влача изорванный бредень». Опять не похоже на зиму. Сам хозяин встречает гостей на крыльце «в зеленом шалоновом сюртуке». По дороге к Коробочке «зарядил» дождь, и «на дороге пыль замесилась в грязь», а когда Чичиков спал у Настасьи Петровны, его беспокоили мухи. «Одна села ему на губу, другая на ухо, третья норовила как бы усесться на самый нос»... У Ноздрева он идет полями, — теми самыми, на которых хозяин некогда поймал одного зайца руками за задние ноги, и поля эти «взборонены». У Плюшкина он видит в воздухе «трепетолистные купола соединенных вершин деревьев». Согласитесь, если это не знойное лето, то ведь, во всяком уж случае, не зима и даже не осень?

Мы должны были согласиться.

— А между тем всюду, — продолжал наш критик, — герой Гоголя разъезжает в «шинели на больших медведях», и, в частности, в гражданскую палату для заключения своих купчих идет, «таща на плечах медведя, крытого коричневым сукном». Да и Манилова встречает он здесь тоже «в медведях», и даже в теплом картузе с ушами. Скажите, как бы вы посмотрели на людей, которые бы вышли в шубах на улицу в ту пору, когда бабы в брод пруды переходят? Не будет ли это немножко жарко?

— Пожалуй, — согласились мы, — но если это недочет, то, вероятно, совершенно исключительный во всей нашей литературе.

— Ну, не совсем, — возразил Диодор Диодорыч, ставя книгу на место и вынимая новую. — Повторяю, и у стариков иногда хромал календарь, и это можно было бы часто проследить, лишь было бы охоты. Был у меня знакомый дьякон, «одолжался» у меня книгами. Взял раз «Юрия Милославского», но на другой же день пришел — и возвращает роман с неудовольствием.

— Что же так? Неужели не понравилось?

— Да что, — говорит, — «Сочинение!» — И рукой махнул.

— Конечно, сочинение. А вы чего ж бы хотели? Всякая книга — сочинение.

— Да уж врет-то очень нечисто, — отвечает. — Белые нитки видно. Прочитал пять глав, да и бросил.

— В чем же, однако, дело?

— Да вот этот самый жареный гусь, которым, помните, Юрий Милославский чуть не на смерть запотчевал польского пана. Все из-за него. Разве мог он оказаться у русского боярина?

— А почему же нет?

— Да, помилуйте, ведь пост же был! — и дьякон даже покраснел от досады на мою непонятливость.

Тут и я злиться начал.

— Черт возьми, но почему же вы думаете, что непременно пост?

— А потому, что — читайте. «В начале апреля 1612 года два всадника пробирались по берегу луговой стороны Волги». Извольте заметить: в начале, т.е. так скажем, в первых числах, ну, от 1-го по 10-е. Так я говорю?

— Ну, так. Но ведь не сказано же тут ни слова про пост!

— Позвольте-с. Итак, по десятое от первого. (Дьякон загнул палец так решительно, точно хотел его отломить.) Пасха же в 1612 году была 12 апреля.

— Это так там, в романе, написано?

— Вовсе там этого не написано, но я справился.

— Справились? В календаре? Не поленились? — посмеялся я.

— Ну да. И уж это точно. И возьмите же теперь во внимание. Едут они, значит, если не на страстной, то, во всяком случае, в великом посту и, извольте видеть, жареного гуся с собой везут. Вот тебе и древняя благочестивая Русь! Благочестивый боярин на страстной гусем лакомится! А потом у Кручины-Шалонского свадьба была. Какой это поп на светлой неделе венчать станет? Нет уж, вы возьмите господина Загоскина себе. Поклепал он на стариков...

Дал ему «Князя Серебряного».

— Тут уж, говорю, — наверно, все по календарю.

Что ж вы думаете? Пришел тем же вечером.

— Оставьте, — говорит. — Мне такого не нужно.

— Опять на том же месте?!

— Опять!

В самом деле, оказывается, 25 июня был пир у Грозного, в Александровской слободе. Опричники ели холодное мясо, кислое молоко, лебедей, зайцев, перепелов, жаворонков. А был... Петров пост, ибо Пасха в 1565 г. (опять высчитал!!) случилась 22 апреля.

Убил! Этакий ведь Нат Пинкертон! Что тут возразить! Приходилось согласиться. Да, не по календарю! «Вам бы, говорю, отец дьякон, не „паки и паки“ возглашать, а судебным следователем быть...»

Не менее иногда, даже у старых писателей, страдали ботаника, зоология, правда жизни и синтаксис. Оставим Гоголя и возьмем тургеневскую «Смерть». Однажды Тургенев шел по лесу и увидел, как в лесу «в траве, около высоких муравейников, под легкой тенью вырезных, красивых листьев папоротника, цвели фиалки и ландыши, росли сыроежки, волнянки, грузди, дубовики, красные мухоморы», а «на лужайках алела земляника». Покажите это место ботанику и осведомитесь, сколько бы он вам поставил, если бы вы в качестве экзаменуемого сказали ему, что папоротник, фиалки, ландыши, грузди и земляника могут расти в одно время.

Мы видели, что Диодор Диодорыч оседлал своего коня, и вместо возражений только улыбнулись и промолвили:

— Продолжайте.

— Продолжим. У того же Тургенева в «Степном короле Лире» дьячок раздувает паникадило, что совершенно невозможно, ибо церковная лампада не имеет ничего общего с кадилом. У Лермонтова «Терек прыгает, как львица, с косматой гривой на хребте», а между тем, сколько известно, львица именно и отличается от льва отсутствием гривы. Алексея Толстого неимоверно услаждал «в небе крик орлиных стай, волчий голос в поле», а, на беду поэта, как раз особенность орлов, что они никогда не летают стаями. Гордая птица и любит надменное одиночество, — что с ней поделаешь!.. У Некрасова в «Унынии» лошади сходятся под «дым костра, спасающий от ос», и поэт наблюдает «жестокий пир шмелей». «Алела бугорками по всей спине, усыпанной шмелями, густая кровь». Не обрадовали бы вы этим естественника, ибо на лошадях паразитирует не оса и не шмель, а овод, — hypoderma bovis. «Два с минусом!», — как сказал бы педагог из чеховских «Трех сестер». Впрочем, у того же поэта есть грехи и не против одной зоологии. Как вы полагаете, должно сказаться сальто-мортале, ну, хоть... с вершины Алтая? Пожалуй, и костей не соберешь, а княжне Волконской такой скачок хоть бы что. «А ночью ямщик не сдержал лошадей, — гора была страшно крутая, и я полетела с кибиткой моей с высокой вершины Алтая»... У того же Некрасова в «Еду ли ночью» несчастная чета чуть не умирает с голоду. Ребенок уже умер, — очевидно, от истощения. Несчастной женщине ничего не остается более, как идти на улицу и продать себя. И она идет и продает себя, «принарядившись как будто к венцу». Но если у нее еще было нарядное платье, почему бы его не продать прежде, чем идти на улицу? У Надсона в «Мечтах королевы» героиня стремится к прекрасному пажу. В душной нише окна стоит королева и мечтает о юноше. «О, ты знаешь, с каким бы блаженством всех их я тебе одному предпочла». Читают у нас юноши этого юношу-поэта взасос. «Мечту королевы» любая курсистка наизусть знает. То и дело подают ее на литературных вечерах с эстрады, а что королева зарапортовалась и говорит совсем не то, что хотела бы сказать, точно никому и невдомек. Не всех их — тебе одному, а уж, конечно, тебя одного всем им, — иначе и мечтать не о чем. У дедушки Крылова «медведя звери изловили» и делят его, и заяц выпрашивает у них для себя клочок его ушка. Но заяц — травоядное, и, скажите на милость, зачем ему медвежье ушко? А если взять писателей нынешнего века, то при спешности их работы им, конечно, недосуг все взвесить. У одного автора очень почтенной известности есть описание свадьбы в монастыре. На самом деле у нас этого не бывало с тех пор, как стоит русская земля. У другого, тоже почтенного автора, герой дважды снимает шубу.

— То есть?

— То есть сказано так: «Он быстро вошел в подъезд и сбросил енота на руки толстого швейцара». А потом, когда уж он поднялся в четвертый этаж, «подскочившая горничная ловко приняла его шубу».

— Но если так критиковать, — воскликнула писательница, — то нужно произнести приговор, вероятно, над всеми авторами, кроме Гончарова, который точил свою фразу, как точат слоновую кость...

— Однако и Гончаров иногда дремлет, — улыбнулся Диодор Диодорыч.

— То есть?

— А разве вы не помните, как однажды у него Обломов улегся на только что выкуренную трубку?

И так как мы оба недоумевали, наш собеседник опять протянул руку к этажерке и раскрыл Гончарова.

— Вот первая часть «Обломова», четвертая страница, описание квартиры Обломова. «Если б не эта тарелка да не прислоненная к постели только что выкуренная трубка, или не сам хозяин, лежащий на ней, — то можно было бы подумать, что тут никто не живет». Позвольте вас спросить, где лежал Обломов, если следовать правилам принятого синтаксиса и признавать, что указательное местоимение всегда согласуется с последним из стоящих перед ним существительных того же рода? На постели или на трубке?

Литературный скептик оглядел нас победоносным взором.

Зарезали, ну просто натурально зарезали! Ужо пора усовеститься и взять тайм-аут на размышления и обдумывания.