Наша историческая наука – вещь весьма интересная. Долгие годы она развивалась под прессом псевдомарксизма, который, конечно, давал свои плоды, но во многих сферах попросту ограничивал и схематизировал живую мысль. В принципе, самыми свободными в дискуссиях были медиевисты – специалисты по средним векам и востоковеды. Именно в их среде отрабатывались самые любопытные и оригинальные идеи, даже если они оставались в лоне марксизма.

В том числе обширные дискуссии велись, например, по вопросу кочевничества. Конечно, Маркс достаточно туманно нам поведал об Asiatische Produktionsweise, однако почтенный мыслитель в своей концепции «власти-собственности» явно опирался на тогда известную историю Древнего Ближнего Востока. Объяснить феномен кочевничества с этой точки зрения не получалось. Государства там явно долго не задерживались. Следовательно? Стоит искать здесь более привычные формации, например… Feodalishe Produktionsweise. Так, например, пытались объяснить природу кочевничества Леонид Беляев, Александр Бернштам, Илья Златкин, и многие другие востоковеды. Они старательно искали такие неотъемлемые черты, как феодальное, ленное землевладение, эксплуатацию класса классом и систему феодального же подчинения и закрепощения. Однако подобная концепция сталкивалась с определёнными трудностями, заключёнными в самой сущности жизни кочевников.

Сомнение в марксистском толковании впервые возникло в дискуссии 1954 года, когда знаменитый сегодня «алтаевед» Леонид Потапов высказал на страницах «Вопросов истории» (1954, 6) предположение, что основным объектом собственности у кочевников была вовсе не земля, а скот, стада. Однако эта идея не вызвала участия у коллег-кочевниковедов, которые отреагировали на статью достаточно жёстко. Однако эта идея через двадцать лет снова была высказана – с более мощной доказательной базой, с обстоятельностью и убедительностью. Сделал это Геннадий Марков, который в 1976 году выпустил книгу «Кочевники Азии», в которой на примере казахов, монголов и арабов доказывал тезис о невозможности существования феодальной, и вообще частной собственности на землю у номадов. Вот это вызвало уже по настоящему ошеломляющий шквал споров, опровержений, одобрений и порицаний. Та книга, о которой я пишу, является логичным продолжением этих споров.

Людмила Негря, сотрудник ИВ РАН, является специалистом по истории арабов, и специализируется прежде всего на доисламских временах. То есть – она позиционирует себя как кочевниковед, и сосредотачивает своё внимание на общественных структурах, пытаясь вписать их в рамки марксистской схемы. Азиатский способ отметается сразу – государств к VII веку на большей части территории Аравии не было. Существующие ранее государства- Лахмидское, Гассанидское и Киндитское – скорее являются племенными союзами отдельных крупных родов, борющихся друг с другом, что сказалось и на долговечности этих псевдогосударств. Рабовладельческий способ производства тоже не котируется – значимость рабства в кочевничем хозяйстве давным-давно признана, мягко говоря, невеликой (одно из достижений марксистского востоковедения). А у осёдлых земледельцев Хиджаза и вовсе не обнаружено серьёзных массивов рабов – ни латифундий там не было, ни изнеженной пентакосиомедимной аристократии.

Следовательно – работаем по схеме Александра Неусыхина, дофеодальный с. п. – феодальный с. п., где феодальные отношения вырастают непосредственно из родовых, что наш автор со всем тщанием и пытается показать. Как бы то ни было – она настаивает на эволюционном пути развития общества. Аравийские племена в разных своих ипостасях неизменно движутся из родового строя (который, сами понимаете, разлагается) к классовому, к процессам государствообразования, как и положено. Между тем, возникает ряд вопросов.

Впрочем, сомнения вызывает лишь заглавная концепция. За что стоит читать эту книгу – она очень профессионально написана. Несмотря на чрезвычайную скудность источников, Негря пытается тщательно выуживать из них информацию о социальном строе кочевых племён Аравии. Причём, что характерно – русскими переводами (конечно, того немногого, что у нас есть), она не пользуется, предпочитает работать с «родной» терминологией, бывшей в ходу на арабском языке. Автор пишет очень любопытные вещи – о том, как вне государства роды, и племена, костяк которых они составляли, строили взаимоотношения между собой. Отношения покровительства и союзов, система которых была невероятно сложна, система ортокузенных браков, взаимоотношения племенной верхушки и рядовых членов – всё это выписано Негрей подробно и обстоятельно, и, повторюсь, очень профессионально – сразу видно, что эта маленькая по объёму книжка писалась очень долго.

Однако сам материал вступает в конфликт с концепцией. Согласно показанному материалу, родовые отношения не только не разлагаются, но укрепляются, тогда как протогосударственные структуры, наоборот, распадаются. Эволюция? Но ведь, если судить по тем же самым материалам, которые предоставляет Негря, эти структуры долгое время оставались неизменными. Как раз таки скудные сведения источников говорят нам о странной и противоречивой системе социума, когда родоплеменной строй и относительно примитивное хозяйство сочетается с развитой торговлей и денежными (не бартерными!) отношениями, а также – с мощной поэтической традицией, которая развивалась в эти века. Нашему же автору, Людмиле Негре, пришлось таким образом, выразить свою эволюционную концепцию одной фразой – что включение Аравии в состав Халифата странным образом способствовал торможению распада родо-племенных отношений.

Итог: интересная книга для тех, кто интересуется историей человеческих взаимоотношений на социальном уровне. Конечно, книжка нудная – здесь много подробностей, чудовищных словесных конструкций и непривычных русскому уху названий. Но прочитать её стоит – материал, содержащийся в ней, почти нигде более не найти.

В этот сборник были включены монографии и статьи, посвящённые одной теме – обществу Средневековой Норвегии, и способам его изучения.

1. «Эдда» и сага» (1979). Курс лекций, который читался Гуревичем на филфаке МГУ. Слава полуопального историка, занимающегося идеологически подозрительной историей культуры, неизбежно привлекала «образовывающуюся» молодёжь, и лекционные аудитории заполнялись далеко не только филологами, да и вообще гуманитариями. Ведь скандинавская мифология становилась всё популярнее.

Классическая филология с её жанровой проблематикой Гуревича не очень привлекала, он предпочитал анализ другого рода. И здесь он подошёл к литературной традиции исландцев с другого бока – попытался выследить следы индоевропейской архаики, в частности – германской, которая осталась в записанных интеллектуалами сагах и эддических сказаниях. Первая часть как раз и посвящена соотнесению общегерманской героической традиции и «Эдды». Тот, кто читал эти сказания (а таки, я думаю, немало), не раз обращали внимание на достаточно странные и причудливые поступки, которые совершают их герои. Основная идея Гуревича состоит в том, что сама природа «героического» своей иррациональностью, культурным кодом, обязана древней мифологической и ритуальной традиции. Глубокая ритуализированность поведения героев эддических сказаний служит таким своеобразным методом социальной идентификации, считает Гуревич. Многие поступки героев, часто дикие и шокирующие, можно объяснить остатками ритуалов жертвоприношения и инициации. Тем паче, что все они образуют вполне единое и осмысленное сюжетное полотно, диктуемое мифологическим мировидением.

Вторая часть целиком посвящена исландским сагам. Пожалуй, здесь Гуревич несколько отходит от темы мифологических традиций, и анализирует их как литературный жанр. Сага – уникальное явление, считает историк, жанр, в котором удалось добиться максимального самоустранения автора из создаваемого им текста. Сага – максимально объективна, и старается нарисовать события такими, какими они сохранились в памяти тех, кто их пересказывает. Впрочем, Гуревича интересуют не сами события, описанные в сагах, а то, как ведут себя их герои, и как это воспринимается их окружением.

Так что – вещь интересная для всех любителей скандинавской мифологии… Хотя среди них есть те, кто ненавидит эту работу Гуревича – недостаточно, видишь ли, почтения к суровым и могучим скандинавам и их богам.

2. «Норвежское общество в раннее средневековье» (1977). Совсем другого рода монография. Конечно, здесь тоже встречаются элементы культурологии, однако большая часть – это сложная, суровая и многими ненавидимая социально-экономическая, аграрная история. Главное в ней – анализ норвежского общества на самом пороге возникновения сильной королевской власти. Впрочем, хронологические рамки сложно установить – историк рассматривает здесь памятники XII – XIII веков, а когда возникли нормы и явления, в них записанные, это вопрос открытый. Что за памятники? Судебники – «Gulatingslovi» и «Frostothingslovi», являющиеся своеобразным аналогом варварских lex, записанных на тингах отдельных норвежских областей, небольшой ворох актовых материалов (связанных прежде всего с церковью), и литература – «королевские саги» и исландская поэзия. Кстати, интересный подход – ведь в сагах предельно убедительно показано, насколько реальная жизнь отличалась от записанных в грамотах, и насколько часто люди стремились обойти писанные и неписанные законы, стремясь избежать наказания, или совершая преступление.

Итак, что мы имеем удовольствие наблюдать? Я всё время вспоминаю фразу М. Задорнова – «все скандинавы были викингами». Это, однако, вовсе не так – поселения норвежцев были многочисленны, а пригодные для хозяйства земли были густо населены вполне осёдлым народом. Каким образом работала социальная коммуникация в условиях фактически отсутствующего государства?

Итак, существует малая семья, и остатки старой, большой семьи. Малая семья – это поселение, чаще хутор, иногда деревня, с определёнными связями друг с другом. Их право на место жительства, дом, землю и окружающие угодья осуществляется через odal – определённый комплекс родовых прав, связанный с «собственностью» (если можно так выразиться) и с происхождением семьи, её родословной. Такова мельчайшая ячейка общества. Следующий уровень – община. Конечно, не в том классическом смысле, о котором нам весело рассказывали учебники по политэкономии (и до сих пор рассказывают). Община – средство коммуникации индивидуальных семей, которое позволяло регулировать взаимоотношения между ними. Причём само понятие «община» здесь условно – таких квазиобъединений было множество типов, и включалось в них самое разное количество ячеек, каждое из них несло вполне определённую функцию социальных взаимоотношений.

Ещё один уровень – социальная стратификация. Наиболее старые и могучие роды образовали так называемых hauldr, или odalborinn madr, «могучих бондов», обладающих полноценным правом odal и имеющих определённый вес на тинге, и в своих взаимоотношениях с королём, считающимся верховным носителем odal.

Однако работа не ограничивается этим скучным для многих анализом. Гуревич также рассматривает, как уже упоминалось, саги, в которых описаны реальные взаимоотношения людей, пытающихся как-то бороться с твёрдой властью обычая и писанного права. Кроме того, в последней части монографии Гуревич анализирует «Песнь о Риге», своеобразного социологического манифеста средневековой Скандинавии, находя в ней многочисленные параллели с tripartitio (воюющие-пашущие-молящиеся) континентальной Европы.

3. Статьи. Традиционная россыпь статей, посвящённых различным чертам социума раннего средневековья. «О некоторых особенностях норвежского феодализма» (1964) содержит предварительные выводы Гуревича о различиях в эволюции социально-экономического строя Западной Европы и Скандинавии, «Англосаксонский фолькленд и древненорвежский одаль» (1967) указывает на то, что классические «дофеодальные формы собственности» (в том числе и франкский allodum) являются куда более глубокими понятиями, в которое включалась не только экономическая сторона жизни. «Богатство и дарения у скандинавов в раннее средневековье» (1968) повествует о принципе gjald oc giof, обмена дарами, который представлял собой важнейший вид социальной коммуникации, а «Индивид и общество в варварских государствах» (1968), несколько отклоняя от темы, рассказывает о тех следах индивидуальности, которые можно встретить в варварских lex, указывая на важность проблемы, но не давая рецептов для изучения.

Так что, мне кажется, это сборник, который обязан прочитать каждый любитель истории Скандинавии, всё таки здесь – сугубая конкретика и источниковедение, на основе которого и строится наша наука.

В этот сборник входит две работы Арона Гуревича, схожие темами, но, увы, неравнозначные по масштабу.

1. «Категории средневековой культуры» (1972). Самая известная работа Гуревича, это можно сказать определённо. Её читают и цитирую все – историки-медиевисты, античники, русисты, антропологи, филологи, культурологи, даже специалисты по новому и новейшему времени. Она переведена на десяток языков, и не раз переиздавалась по всему миру. В университетах США и Германии она до сих пор в списке обязательной литературы для ряда специальностей. Выход «Категорий средневековой культуры» стал настоящим шоком для образованной публики, причём не только в России, но и за рубежом. К шквалу похвал и критики присоединялись самые именитые историки мира, в частности, Жорж Дюби и Фернан Бродель. Уникальный случай – её научный потенциал не исчерпан, и до сих пор в списках литературы самых различных направлений можно встретить «Категории…», хотя прошло уже больше 40 лет со дня его публикации.

Всё дело в том, что здесь Гуревич фактически создаёт один из самых удачных методов исследования культуры и мировоззрения людей прошлого – «анализ картины мира через создание модели мира», то есть – идеального типа. Также «КСК» — одно из самых универсальных описаний семейно-родовой архаики, и мировоззрения его хранителей.

Конечно, Гуревич только размечал путь к своим будущим, чисто источниковедческим работам по истории культуры. Так что он набросал примерное поле, в котором нужно работать. Взял два пласта общества – архаичный (германо-скандинавский) и классическосредневековый (XII-XV вв.), и, взяв по своему вкусу набор категорий (в качестве опорных точек для сетки координат), и проанализировал отношение людей того времени (насколько есть возможность) к ним. Эти категории делятся условно на три группы – глобальные (Пространство и Время), Социальные (Право, Обычай, Сословия) и Экономические (Дар, Богатство, Труд, Собственность).

Посмотреть на мир глазами человека другого времени – вот главная задача, которую Гуревич ставил перед собой. С другой стороны, он пытался доказать, что архаичный, варварский компонент довлел над историей Средневековой Европы, оказав ничуть не меньшее влияние, чем христианско-римский.

Для поставленной задачи Гуревич перелопатил огромную гору литературы, практически вся она – на иностранных языках, именно поэтому её так тепло приняли за рубежом – она представляла собой определённый этап в развитии культурологии. Конечно, хватает недостатков, в частности, это касается подбора источников для подтверждения своих высказываний. Конечно, они все на месте, однако весь комплекс, конечно, охвачен не был. Во вторых – описание архаичных категорий у него основано отчасти на примере древних германцев и Скандинавии, правда, с «участием» «варварских королевств». Классическое средневековье представлено Францией, Англией и Германией, насколько подобное сравнение регионов в разных пространственно-временных координатах обусловлено, вопрос спорный, весьма.

Пожалуй, это всё, что можно написать о «Категориях средневековой культуры» — эта вещь, которую однозначно необходимо читать. Конечно, эта общая картина, которую нарисовал Гуревич, нуждается в многочисленных поправках, но стоит поблагодарить историка уже за то, что он создал такое масштабное исследовательское поле.

2. «Средневековый мир. Культура безвмолствующего большинства (1990). Эту работу на иностранные языки переводить никто не стал, и она стала одной из последних крупных работ Гуревича, написанных по тематике средневековой культуры. Она, конечно, талантлива и неплохо сделана. Однако я считаю, что это худшая работа незаурядного и выдающегося историка.

Какую задачу ставил Гуревич? Написать общую работу, которая показала бы базовую концепцию народной культуры Средневековья, и метод её исследования. Однако, по всей видимости, Арон Яковлевич работал уже на излёте, и эта в общем немаленькая книга лишена оригинальности предыдущих работ. Вернее так – она дублирует предыдущие работы. Некоторые главы – это просто слегка переработанные статьи, опубликованные раннее в периодике.

Самой неудачной является первая часть, где Гуревич пытается рассмотреть народную культуру раннего средневековья. Однако – неудача. Письменные источники чудовищно скудны, археологическими он пользоваться не будет, как это делал в случае с Древней Германией и Скандинавией. Поэтому Гуревич попросту собрал цитаты и высказывания, посвящённые простому люду, обнаруженные им в нарративах, сгруппировал и выделил в маленькие разделы, скудные по информации.

Вторая часть касается XIII века. Целиком компилятивная, Гуревич попросту пересказывает здесь свои предыдущие вещи. Это его источниковедческие исследования exempla и visions, документов, в какой-то мере отражающих специфику народного мышления, по результатам было опубликовано две монографии. Однако, пожалуй, новшество м является включен6ие сведений из проповедей Бертольда Регенсбургского (XIII в.), немущего много интересной информации. Плюс в состав раздела включены любимые Гуревичем исландские саги и «Песнь о Нибелунгах». Последняя имеет очень отдалённое отношение к народной культуре, да и насколько можно выявлять людское мышление посредством анализа саг… Это ведь тоже своего рода элитарный жанр. Хотя, многие из них описывают жизнь бондов, и могут всё же сказать что-то полезное… в сильном отрыве от континентальной Европы.

Последний раздел самый ценный, посвящён XVI – XVII вв., и описывает соотношение религиозной жизни крестьянства и официальной церкви, которое особо остро выявилось после начала Реформации. Также Гуревич описывает такое интересное явление, как «охота на ведьм», говоря о глубоких корнях этого явления, не столько связанных с Инквизицией, а скорее с народной психологией. Раздел основан не на источниках, а на сведениях литературы, с авторами которой Гуревич периодически полемизирует, иногда отвлекаясь на совершенно посторонние темы.

В целом, неудачная и неровная монография, содержащая мало оригинального, по сравнению с другими работами Гуревича. За исключением третьего раздела, достаточно слабая работа.

…Продолжая разговор о знаковых обобщающих работах, посвящённых Средневековью, нельзя не вспомнить имя того, кто во многом определил облик науки в XX веке. Это Марк Блок (1886-1944). Вместе со своим другом Люсьеном Февром он основал и поныне существующий журнал «Annales», в котором выразилось по настоящему новое понимание истории как науки, её приёмов и задач. Человек, во многом, был уникальнейший, интересной и драматической судьбы. Помимо университетской деятельности Блок был опытным военным, на фронтах Первой мировой он получил звание капитана и ряд наград, отправился на фронт и в позорные для Франции 1939-1940 года. Однако он не смирился со «странным поражением», о котором написал книгу позднее – в 1943 году Блок ушёл в подполье членом Сопротивления, для того, чтобы быть расстрелянным годом позже гестаповцами.

Несмотря на сложную жизнь, Марк Блок успел в ней многое. Книг и статей написано много, большинство монографий переведено на русский язык – знаменитейшая «Apologie pour l'histoire ou métier d'historien» (Апология истории) (1941), хорошо известная советскому историку «Les Caractères originaux de l'histoire rurale française» (Характерные черты французской аграрной истории) (1931), и оригинальная методологически в своё время «Les rois thaumaturges» (Короли-чудотворцы) (1924). Имеется и ещё одна работа, которая в своём роде подвела черту под всеми медиевистическими штудиями Марка Блока – «La societe feodale» (1939-1940). В ней он обобщил опыт изучения средневекового социума, представив своё видение прошлого, называемого нами «тёмными веками».

Конечно, Блок – прежде всего учёный, и скатиться до травления баек о деяниях сильномогучих феодалов он не мог. Историк подходит к материалу со своим вопросником, и выстраивает на его основе сетку координат, в которую и упаковывает известные ему факты. Итак, в качестве опорных точек модели историк берёт социальный строй, право, и любимый им mentalite (впрочем, уделяя ему больше подчинённую роль). В качестве временных рамок он берёт VIII-XIII века, географических – территорию распавшегося государства Каролингов плюс Англию. Итак, какова концепция?

В отличие от многих историков, Блок вовсе не призывает отказываться от определения «феодализм». Впрочем, он отказывается и абсолютизировать его, расширяя это явление до, скажем, «формации». Нет, французский историк понимает под «феодализмом» вполне конкретную форму существования социума. Когда государственные и родовые отношения ослабевают (под натиском внешних нашествий), когда члены социума вынуждены выстраивать друг с другом отношения подчинения-покровительства (вассалитет, пронизывающий страты насквозь), практически свернувшиеся на нет товарно-денежные отношения заставляют крестьян и их сеньоров образовывать отдельные натуральные хозяйственные анклавы, практически независимые друг от друга – тогда и образуется феодализм.

Время IX – XIII веков не так тщательно описано в нашей литературе, как другие части средневековья (это не касается крестовых походов), и со стороны кажутся статичными. Однако Марк Блок лучше всех смог показать, насколько это время наполнено социальной динамикой, насколько оно подвержено изменениям, внутренней эволюции и перестройки общества. Время образования «Великих расчисток» и крупных сельских и городских общин, формирования государств и наций почти в современном виде, становления основных социальных и политических институтов, выживших на века вперёд – эпоха «Становления Европы». Блок описывает формирование облика европейского социума, идя «снизу» (похожую попытку много позже с позором провалил Жак Ле Гофф, сведя своё «Становление Европы» к эволюции форм западноевропейской элитарной культуры).

Отдавая дань своим предшественникам, Блок постоянно вписывает в социальную динамику средневекового общества право – то, на основе чего были написаны тысячи томов истории «Тёмных веков». Однако основатель «Анналов» постоянно подчёркивает изрядную пропасть между реальностью и правовыми нормами, глубокий синкретизм, если можно так выразиться, римских и германских правовых форм. Кроме того, он пишет и о влиянии банального человеческого фактора – простая с виду структура феодального общества постоянно усложнялась и искажалась его же носителями, создавая пестрейшее полотно, и создавая очаги напряжения между людьми.

Концепция Блока изящна и красива, и, самое главное, вполне наглядно методологически обоснована конкретными фактами. Главное в методологии Блока – постоянное совмещение «макро-« и «микро-« уровней исследования, а также – отсутствие чётких идеологических и концептуальных предпосылок. Главное в творчестве Блока – реальный человек, совокупность подобных ему образовывает общество, и это – главный объект исследования. «Феодальное общество» стало методологическим примером для нескольких поколений исследователей, и, по мнению многих, его актуальность в этом смысле жива до сих пор.

У нас он не стал даже академиком, хотя его влияние – колоссально. По специальности Гуревич – германист, учился у Евгения Косминского и Александра Неусыхина, и, следовательно, вышел из под их опеки как опытный учёный – «аграрник», занимающийся социально-экономическими отношениями Раннего Средневековья. Кандидатская у него была вполне традиционная, по складыванию феодальной зависимости английских крестьян в донорманнский период, однако позже он сменил тематику. Уже занимаясь Англией, он почувствовал определённую ограниченность традиционных тем «аграрников», и существенно расширил методику исследования, дополнив классическую социально-экономическую историю культурно-антропологической. Впрочем, назвать Гуревича «культурологом» язык не поворачивается – а вот социальным историком – вполне.

В этот сборник входит три работы Гуревича, написанные в разное время, но объединённые временем – Ранним Средневековьем. Две работы композиционно похожи, другая же носит скорее научно-популярный характер. Итак…

1. Аграрный строй варваров (1985)

В общем-то, не совсем самодостаточная вещь, а глава к коллективной монографии «История крестьянства». Этот достаточно известный трёхтомник от АН писался довольно долго, долго редактировался, и рукопись немало маяли в издательстве. Первый том отдали на откуп германистам Гуревичу и Мильской, франковеду Бессмертному и другим, менее известным личностям. По просьбе учёных их учитель, Александр Неусыхин, написал главу об эволюции общественного строя варваров, построив её по красивой эволюционной схеме – от кровнородственной и соседской общин к индивидуальным хозяйствам, насильно отчуждённым позже злостными феодалами, превративших их в крепостных. Неугомонный Гуревич, считавший эту концепцию намертво устаревшей, написал в полемическом задоре свой вариант эволюции аграрного строя. Конечно, вымарывать главу уже покойного Учителя для него и его товарищей было хуже любого кощунства, и оба варианта оказались в составе сборника.

Гуревич здесь вступает в бой сразу с тремя направлениями в германистике – с общинной, вотчинной и номадной теориями. Кратко – общинная настаивает на существовании общины-марки у древних германцев до ВПН, вотчинная упирается в аристократическое землевладение, номадная – в кочевничье прошлое предков современных немцев. Гуревич же обратился к археологии и лингвистике, нарисовал иную картину. Итак, население нынешней Германии жило веками на относительно постоянных местах проживания, обособленными поселениями, чаще – хуторами. Гуревич считает, что основной ячейкой социума являлась семья и семейная община – соответственно, в сакральной собственности которой находилась возделываемая земля. Это не частная собственность, не posessio римского права, скорее – нечто, находящееся в комплексе мировоззрения человека того времени, напоминающее норвежский odal (об этом – в другой раз). Центром вселенной для человека был его дом, хозяйство.

На протяжении всей главы Гуревич прослеживает прежде всего историю общины. Он не отрицает её существования до ВПН – но считает крайне аморфным образованием, не communitas, а скорее институтом для регулирования территориальных вопросов. Во времена ВПН и эти хрупкие отношения рушатся, и община (совсем в другом виде) возрождается уже в классическое средневековье, ставя её в один ряд с урбанистическими процессами.

Помимо основной концепции, работа содержит массу сведений о хозяйстве древних германцев (по данным археологии) и социальному строю, который был далёк и от военной демократии (уже в нашу эру), и от феодальной системы.

2. Походы викингов (1966)

Первая книга Гуревича, и один из первых образцов адекватного научно-популярного произведения о викингах-скандинавах. Оригинал, конечно, был богато проиллюстрирован, здесь, конечно, мы такого великолепия не найдём, нам оставили только текст. Кратко и доступно автор описывает, по моему, все основные стороны жизни это уникальной цивилизации, умудрившись коснуться самих военных походов как бы вскользь. Гуревич старается показать весь размах норманнской экспансии, их военные и торговые контакты, освоение Исландии и Гренландии, перенесение своих общественный и хозяйственных порядков в английское Дэнло, купеческие экспедиции. Автор подробно описывает социальный строй, царящий на родине викингов, и пытается выделить основные причины начала таких невероятных по размаху кампаний. Особняком стоит последняя глава книжки, которую Гуревич целиком посвятил культуре скандинавов, описывая вкратце основные стороны их духовного мира. Он не пытается ограничиваться сведениями о прекрасно всем нам известной религии – рассматриваются также скальдическая поэзия, изобразительное искусство, культура письма. Гуревич старается показать викингов как людей, которым был присущ достаточно сложный комплекс воззрений, а не обыкновенными дикарями.

В общем, книжка заслуживает всецелого внимания, как одно из лучших пособий по скандинавской субцивилизации. Для первоначального ознакомления – более чем.

3. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе (1970)

Одна из самых известных, и, как мне кажется, лучших работ Гуревича. Защитив докторскую, Гуревич посмотрел на Ранее Средневековье другими глазами, через призму скандинавоведческих штудий. У него за спиной был уже совсем иной опыт – опыт социально-культурного анализа, опыт исследования архаичных, глубинных черт германской дофеодальной цивилизации. Тогда Гуревич решил по иному посмотреть на историю Европы, и поделиться своим знанием, выпустив вышеназванную книгу. Но не повезло – несмотря на честно разбросанные по тексту цитаты из Первоклассиков, бросалась в глаза глубокая разница между традиционной марксисткой медиевистикой, и концепциями Гуревича. За публикацию этой книги Гуревичу попало, причём очень сильно, и не от кого нибудь, а от самого министра Просвещения СССР Александра Данилова – он заклеймил нашего автора как реакционного «структуралиста», Арона Яковлевича едва не выгнали из АН. Не будем, впрочем, вдаваться в подробности – книгу приняли другие люди, её читали взахлёб многие медиевисты, как у нас, так и на Западе, и для многих она становилась культурным шоком. Её ругали так же часто, как и хвалили, но равнодушным мало кто остался. Что же это за книга такая, произвёдшая такой колоссальный удар по умам?

Уже предисловие преподносит читателю сюрприз – Гуревич пишет о «классическом феодализме» как о простой «модели», и ограничивает его севером Франции. Опираясь на свой старый тезис о «многоукладности» Средневековья, автор намекает на многообразие путей складывания феодальных отношений и антагонистических классов. А.Я. прозрачно намекает, что дело не только в синтезе римских и германских общественных структур, но и в изначальном многообразии социальной жизни.

Первая глава посвящена вполне традиционной для «аграрников» теме – складыванию права собственности на землю. Сюрпризы, однако, не заканчиваются – Гуревич посмел отвергнуть классическую схему Энгельса! Согласно ней, свободное крестьянское хозяйство-аллод с ростом социального неравенства превращается в частную собственность, отчуждаемую более «сильными» владельцами. Феодалы, благодаря ленным пожалованиям, становятся хозяевами земель, и сдают её в обработку безземельным крестьянам. У Гуревича, однако, не так. Аллод он сближает с норвежским odal и англосаксонским folclend, считая его центром сакрального мира человека средневековья. Такая земля трудно превращалась в частную собственности, так как была связана с семейной группой. Соответственно, автор видит главную причину складывания феодализма не в экономических процессах. В каких же? Существует крестьянство, крупный слой аллодистов. Существует королевская власть, которая связывает с собой, по давнему племенному обычаю, весь народ, живя за его счёт. Крестьяне, зачастую не желая нести государственное тягло, шли под сень защиты могущественного сеньора, оформляя с ним precaria какого-либо их трёх типов – договор о передаче части его прав на землю, либо на самого себя. С земли, однако, его не имели права выгонять – он был там хозяином согласно семейному праву, сходному с odal (спорно, но преинтересно). Похожим образом складывается и феодальная вассальная система – не через земельные пожалования, а посредством личных договоров между индивидами. Таким образом, Гуревич говорит не о феодальной раздробленности государства, а об очень сложной системе межличностных отношений, имеющих скорее догосударственную природу.

Гуревич, развивая эту тему, пишет и о понятии «богатство», которое также, как ни странно, не несло в себе чисто экономическое смысловое наполнение. Богатство, по его мнению, некое мерило социального престижа, нёсшее в себе специфическую социальную функцию, с одной стороны. С другой – сакральное понятие. Богатство – это накопленная удача в экзестенциальном смысле, однако его растрата давала больше влияние в обществе, нежели накопление. Отсюда Гуревич обращает внимание и на иное понятие – «дарение», которое также играло важную коммуникативную роль в средневековом обществе.

Далее – рассмотрение социальных групп в Ранее Средневековье, но не описание, а характеристику того, какую роль они играли в жизни человека. Впервые в своих работах Гуревич поднимает тему индивида. В отличие от многих, он утверждает тезис о существовании индивида в то далёкое время, но оценивает его о другому. По теории А.Я., индивид стремился быть членом социальной группы, соответствовать некому существующему у него в голове идеалу. Сначала человек был членом семьи, рода, однако с распадом этих отношений они стали более территориальными и профессиональными. В любом случае, человек являлся членом какой-то корпорации, и не мог существовать вне её.

В конце концов, Гуревич пишет, что не знает, что такое «феодализм». Казалось бы, зачем городить столько информации о возникновении того, чего ты не знаешь? Однако ясно – слово «феодализм» отнюдь не безобидно, и Гуревич отказывается от него совершенно сознательно. Его главное, центровое понятие – «многоукладность», и сводить многообразие социальных форм к абстрактному «феодализму» он не считает нужным.

Так что «Генезис феодализма…» — возможно, уникальный образчик плодотворного сочетания социально-экономической истории и культурологи, на который в любом случае стоит обратить внимание. Этот опыт мало кто повторял (если повторял вообще), а, возможно, он бы дал нашей науке очень много…

…Такие вот три вещи. Эти замечательные работы нельзя пропустить – любой, кто увлекается Средними веками, обязан прочесть хотя бы «Генезис феодализма…». Это шанс увидеть Средневековье не в феодальных воинах или церковных интригах, но во всём многообразии форм его жизни.