Случилось так, что в графстве Гритшир, в маленьком приморском городке Шингл-Реджис, к краю пирса прилепился крошечный музей. Рассчитанный на туристов, он был полон настоящих русалочьих серёжек, спасательных жилетов, полностью оснащённых кораблей в бутылках* и других редких и любопытных предметов, выброшенных морем на берег.

Музеем руководил молодой человек по имени Гораций Бризфорт. Однажды он был в музее и подсчитывал пузырьки на кусочке необычной морской водоросли, когда вошедшая молодая женщина положила ему на стол большую окаменелость.

— Так, так, так, — сказал он. — Прекрасный экземпляр ископаемой улитки Eoborus rotundus. Такой бы нам точно не помешал.

Посетительница представилась — Джейн Трокмортон, изучает геологию в университете Блэкбери.

— Я нашла это в скалах на побережье, — сказала она. — Любопытно, если приложить её к уху, то можно услышать море!

И Гораций услышал. Но то море не было сегодняшним — оно звучало так, как, должно быть, миллионы лет назад. В этом было что-то очень странное. Он мог слышать вскрики и хрюки, видимо издаваемые плывущими динозаврами. Бризфорт ахнул от изумления.

— Ты погоди, — мрачно сказала Джейн. — Слушай дальше!

И Гораций услышал, как кто-то поёт. Весёлый голос, доносящийся сквозь шум прибоя. Знакомый голос.

Это звучало так:

ООООООО, мне нравится быть на морском берегу,

Это так классно — быть на морском берегу.

— Невозможно! — воскликнул Гораций, чуть не выронив раковину. — В то время никто не жил. Ты покажешь, где нашла это?

Полчаса спустя они с Джейн спустились в тихую скалистую бухту к северу от города, и Гораций обследовал выемку в том месте, где раковина была отколота специальным геологическим молотком. В скалах виднелось довольно много окаменелостей.

— Я должен докопаться до сути, — пробормотал он, взял запасной молоток и направился к скалам.

Примерно через двадцать минут Гораций начал откапывать нечто, выглядевшее как кости очень странного существа. Через некоторое время он понял, что это. Это был окаменевший шезлонг.

Джейн выкапывала останки маленькой ящерицы. Внезапно она уронила молоток.

— О, подобные ископаемые здесь довольно распространены, — беззаботно сказал Гораций.

— Только у этого во рту газета, — пробормотала Джейн. И протянула листок Бризфорту.

Газета, конечно, была довольно плоской и превратилась в нечто вроде грифельной доски. Но всё равно была читабельна.

Гораций прочитал вслух:

— «The Blackbury Chronicle and West Gritshire Times». Я не могу точно разобрать дату. Впрочем... О! Как мило. Сегодняшнее число.

Вскоре пляж был переполнен. Полицейские установили вокруг скал заграждение, а за ним Гораций, Джейн и несколько важных персон из Университета Блэкбери изучали окаменелости.

Они не были по-настоящему убеждены, пока один из них случайно не отколол кусок камня и не нашёл... окаменевший радиоприёмник. За миллионы лет тот расплющился под весом лежавших сверху камней, но всё равно оставался вполне узнаваемым радиоприёмником.

— Ну что ж, — изрёк Гораций. — Либо динозавры были намного продвинутей, чем мы думали, либо произошло что-то очень странное.

— Знаешь, что я думаю? — спросила Джейн. — Полагаю, здесь есть кто-то с машиной времени, проводящий отпуск в прошлом и довольно беспечный при этом.

Они оставили профессоров изучать странные окаменелости и побрели вверх по тропинке, ведущей к вересковым полям. Было очень жарко, но с моря дул приятный прохладный ветерок. Впереди располагался единственный дом. Старая рыбацкая хижина, приютившаяся за парой деревьев, согнувшихся почти до земли от постоянного ветра. Небольшой огород был полон фуксий и капусты, а в маленьком загоне привязанная к столбу коза, выела в траве большой круг. Ещё виднелись несколько ульев.

— Кто там живёт? — спросила Джейн.

— Старый доктор Голайтли, — ответил Гораций. — Самый выдающийся в мире лепи… лепида... — в общем, специалист по бабочкам.

— Вот те раз, — возмутилась Джейн. — Мне это не нравится. Мне всегда жаль бедняжек.

— Я так понимаю, он держит их живыми в чём-то вроде большой клетки на развод, — успокоительно произнёс Гораций.

Подходя, они увидели несколько гигантских клеток из рабицы в задней части дома.

Как раз в этот момент мимо пролетела бабочка. Сине-зелёная, с великолепными жёлтыми крапинками.

Размером немного крупнее орла.

Мгновение спустя маленький толстый человечек продрался сквозь кусты, размахивая огромным сачком для ловли бабочек. Он был одет в большую шляпу от солнца, выцветшие шорты, а ещё у него наличествовала длинная белая борода.

— Послушайте, мимо вас не пролетал Golightlius giganti? — задыхаясь, крикнул он.

— Он улетел в море, — ответил Гораций. — Если вы имеете в виду ту большую бабочку.

— Вы считаете её большой? — удивился старик. — Боже мой, это всего лишь подросток... э-э, прошу прощения. Мне лучше вернуться.

Он снова исчез в кустах.

Последовала долгая пауза.

— Вот это и был доктор Голайтли, — представил Бризфорт.

— Но таких бабочек не существует! — воскликнула Джейн.

— Возможно, — задумчиво протянул Гораций. — Знаешь, миллионы лет назад насекомые иногда вырастали до весьма больших размеров.

Они одновременно подумали о странных окаменелостях и морской раковине, певшей: «Мне нравиться быть на морском берегу...».

Пять минут спустя они уже стучали в дверь коттеджа, но ответа не последовало. В клетках за домом Гораций увидел несколько огромных бабочек. Одна или две были такими большими, что у них имелись насесты, как у птиц.

На следующий день они вернулись. Внизу, на пляже, по-прежнему кипела жизнь. Один из профессоров нашёл нечто смахивающее на окаменевшую рыболовную сеть.

Гораций постучал в дверь коттеджа и обнаружил, что та открыта. Чувствуя себя немного грабителями, они вошли внутрь. Было совсем темно. В углу медленно тикали старинные часы, а комната была заставлена довольно потрёпанной, но удобной на вид мебелью.

И тут раздался странный жужжащий звук. Казалось, он доносился из маленького шкафчика под лестницей. Гораций открыл дверцу.

Он обнаружил, что смотрит на пляж. Тут и там росли большие папоротники, а вдалеке возвышались утёсы. Солнце казалось большим и жёлтым. Он быстро закрыл дверцу, и посмотрел на обычный шкаф под лестницей. Бризфорт снова открыл дверцу, и там был пляж.

— Так, ладно, — храбро сказал он и шагнул внутрь. После минутного колебания Джейн последовала за ним, и они встали бок о бок на песке. Позади них, паря прямо над землёй, виднелось что-то вроде изображения внутренней части коттеджа.

— У меня такое чувство, что мы только что перенеслись на миллионы лет в прошлое, — сказал Гораций и указал вверх. Несколько крупных бабочек порхали над папоротниками.

— Интересно, как он это делает? — удивилась Джейн. — Я имею в виду, что в коттедже даже электричества нет.

Гораций подкатил по песку большой валун и вставил его в отверстие.

— Надеюсь, этого хватит, — объявил он. — Я хочу убедиться, что мы сможем вернуться. Мне не нравится быть окаменевшим.

Они побродили по пляжу. Время от времени какие-то гигантские ящерицы скользили над головой на кожистых крыльях, а однажды они увидели нечто, по словам Джейн, бывшее бронтозавром. Тот поедал папоротники, по полному стогу сена за раз, но остановился, чтобы посмотреть на них сверху вниз. Бронтозавр был размером примерно с дом.

— Они совершенно безвредны, — сказала Джейн, похлопывая ящера по морде. — Вегетарианцы. Ты знаешь, что они такие большие, что если ты наступишь им на ногу, они не поймут этого в течение двух дней?

— Э-э, нет, — ответил Гораций.

Они продрались сквозь заросли папоротника и чуть не споткнулись о доктора Голайтли. Тот сидел в шезлонге и тряс портативным радиоприёмником.

— Чёртова штука не работает, — объяснил Голайтли. — Всё, что он ловит, — это много тишины.

— Не думаю, что в это время у них было Би-би-си, если только не считать «Бронтозавры бесконечно сипят», — буркнул Гораций.

— О, добрый день, — поздоровался доктор, вглядываясь в них. — Странно. Разве я не встречал вас на днях? Что вы делаете здесь, в Юрском периоде? Не хотите ли чашечку чая?

Доктор заварил чай на походной плите. Пить хотелось всем, и пока они сидели в зарослях папоротника, Гораций рассказал доктору, как они нашли странный шкаф под лестницей.

— Это происходит каждый второй вторник, — подтвердил доктор. — Будь я проклят, если знаю почему.

— Значит, вы часто сюда приходите? — спросила Джейн.

— О, да. Это очень удобно. Знаете, столько великолепных бабочек, и, разумеется, абсолютно никого вокруг. И не будет ещё миллионы лет.

— Мы слышали, как вы пели: «Это так классно — быть на морском берегу», — сказал Гораций. — В раковине.

— Мой дорогой друг, разве я похож на человека, распевающего комические куплеты? Должно быть, это кто-то другой.

Джейн восторгалась:

— Боже, только подумайте, люди могли бы проводить отпуск в доисторических временах! А как вы возвращаетесь?

Доктор Голайтли показал большой будильник.

— Врата закрываются через семь часов, — объяснил он. — Вот почему я держу эти часы при себе.

Гораций посмотрел на них, а затем на свои.

— Это всё из-за песка, — сказал он. — Часы отстают на два часа!

Пять минут спустя они продрались сквозь папоротники как раз вовремя, чтобы увидеть, как исчезает светящаяся дыра. Камень, притащенный Горацием, был разрезан пополам.

Наступила долгая, ужасная пауза. Затем доктор Голайтли пробормотал:

— О. Хорошо. По крайней мере, погода здесь всегда хорошая. И, осмелюсь предположить, мы продержимся пару недель на устрицах.

Они провели очень неуютную ночь на вершине скалы, в то время как странные существа хрюкали и чихали в подлеске. Джейн немного поплакала и решила, что ничего полезного в этом нет, поэтому она задумалась о способах готовки моллюсков.

Утром было намного лучше. Они развели огонь, сфокусировав солнечный свет через толстые очки доктора Голайтли, и приготовили нечто вроде рагу из мидий в чайнике.

— Это и вполовину не так плохо, — восхитился Гораций и после завтрака отправился ловить доисторическую рыбу докторским сачком для бабочек. Это было намного лучше, чем сидеть весь день в душном музее, и через некоторое время он запел. И внезапно остановился, увидев большую пустую раковину, лежащую рядом с ним на пляже.

— Итак, это меня мы слышали! — подумал Бризфорт. — Неудивительно, что голос показался мне знакомым! Эту окаменевшую раковину мы и нашли!

Он побежал обратно по берегу, чтобы найти остальных. Те решили прогуляться вдоль побережья, и Гораций заметил их как раз в тот момент, когда они огибали груду камней.

Когда он приблизился, все смотрели вниз, на небольшую бухту, окружённую невысокими утёсами.

— Солнце очень жаркое, — сказал доктор Голайтли. — Я думаю, нам, должно быть, что-то мерещится. Мы ведь перенеслись на миллионы лет назад, не так ли? Однако посмотри туда, вниз.

У подножия скалы приютился маленький домик под соломенной крышей, с розами вокруг двери и аккуратной лужайкой перед ним — хотя эффект был несколько испорчен маленьким, привязанным бечёвкой динозавриком, поедавшим розы. Снаружи на двери висела табличка.

Там значилось: «Старый лев из красного песчаника».

— Это паб, — определил Гораций.

Они спустились к нему по камням, но паб не исчез.

Внутри было довольно мрачно. Там была доска для игры в дартс, а на стенах висели медные фигурки лошадей. С балки свисал длинный ряд пивных кружек, и, несмотря на жаркую погоду, в камине горел огонь. Перед ним храпела маленькая ящерица.

За стойкой открылась дверь, и оттуда вышел маленький лысый человечек. На нём была широкая улыбка и ярко-красный жилет.

— Доброе утро! — пропищал он. — Прекрасный день! Когда вы родом?

— Когда? — переспросил Гораций. — Полагаю, из 1973 года.

Маленький человечек посмотрел на них с изумлением.

— Рановато! К нам не часто приезжают люди из двадцатого века — не то чтобы я был против, заметьте, — дипломатично добавил он.

Гораций заказал всем по большой порции лимонада и решил рассказать мужчине — которого звали мистер Банкомб — все их приключения. Тот внимательно слушал.

— Понятно, вас зацепило побочным эффектом, — сказал он наконец. — Темпоральный экспресс проходит здесь по вторникам. Это может привести к появлению таких порталов.

— Что за Темпоральный экспресс? — удивилась Джейн.

Оказалось, что это большая машина времени, регулярно перемещавшаяся между двадцать пятым веком и различными доисторическими временами. Они узнали, что в двадцать пятом веке было в порядке вещей проводить отпуск в прошлом. Вот почему мистер Банкомб построил «Старого Льва из Красного песчаника».

— У нас здесь очень хорошие люди останавливаются, — объяснил он. — Сейчас межсезонье. Однако я ничего не говорю против триасового и каменноугольного периодов. С ними всё в порядке, если вам нравится жаркая парная погода.

— Каменноугольный период? — растерянно переспросил Гораций.

— Тогда образовался уголь, — объяснила Джейн. — Неужели тебя ничему не учили в школе? Это было миллионы лет назад.

Мистер Банкомб кивнул на большой плакат на стене. На фоне гигантской стрекозы, летящей сквозь болотистые джунгли, шёл текст: «Приходите и посмотрите, как закладывается уголь! Охотьтесь на гигантских стрекоз в знойном каменноугольном периоде!». Внизу, более мелкими буквами, значилось: «Выпущено ООО "Докембрийская компания временных путей". Юридический адрес: 2455 год нашей эры».

Мистер Банкомб задумчиво посмотрел на них.

— Могут возникнуть проблемы, — сказал он. — Видите ли, людям из двадцатого века на самом деле не положено знать об этом. Я не уверен, что Полиция времени позволит вам вернуться. Это может вызвать проблемы.

— Но ведь есть окаменевшая газета, — начал Гораций.

— О, люди скоро решат, что это какой-то трюк, — успокоил мистер Банкомб. — Прошу прощения.

Он поднял трубку, похожую на очень сложный телефонный аппарат, и набрал длинную серию цифр. Затем он с кем-то вполголоса переговорил.

— Это была Временная штаб-квартира в 2500 году, — объяснил бармен. — Я рассказал о вас, и они тормознут Темпоральный экспресс специально для вас. Видите ли, здесь всего лишь остановка по требованию. Они решили, что вы можете вернуться, но вам придётся подвергнуться гипнозу, чтобы забыть обо всём случившимся, иначе могут быть неприятности.

— Э-э, — сказал доктор Голайтли. — Кто-нибудь будет возражать, если я останусь здесь? Тут милое местечко. Мне оно нравится больше, чем двадцатый век. Подумайте о коллекции бабочек, что я тут соберу!

— Что ж, мне не помешает сменный бармен, — обрадовался мистер Банкомб. — Я был бы рад небольшой компании.

— Я бы хотел вернуться в двадцатый век, — решил Гораций. — Возможно, он не так хорош, но там мой дом.

— И мой, — сказала Джейн.

Снаружи паба раздался какой-то сдавленный хлопок, и в воздухе материализовался длинный серебристый цилиндр. Его дверца распахнулась, и кто-то сказал:

— Юрский период! Юрский период! Следующая остановка Палеолит и все станции до 2700!

Джейн и Гораций попрощались с доктором Голайтли и поднялись на борт экспресса.

Последовала голубая вспышка, и они очнулись, сидя на утёсах с видом на море. Внизу виднелись знакомые очертания пирса, а в бухте стояли яхты.

— Ммм, — промычал Гораций. — У меня немного кружится голова.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала Джейн. — Я уверена, что должна была запомнить что-то. Ты когда-нибудь слышал о пабе под названием… Ээээ, не помню.

— Давай попробуем вспомнить за обедом, — решил Гораций, помогая ей подняться.

Пару месяцев спустя Гораций и Джейн поженились и поселились вместе, чтобы жить долго и счастливо. Хотя было кое-что, действительно их озадачившее. Кто-то прислал им открытку. Должно быть, это был фотомонтаж, потому что на ней было изображено несколько пасущихся динозавров. Марка тоже была странной —большая буква «Т» на синем фоне, и на ней виднелся штемпель «Почтовое отделение Юрского периода».

На открытке было написано:

«Прекрасно провожу время. Синоптики говорят, что в ближайшие два миллиона лет здесь будет хорошо. Жаль, что вас здесь нет».

И они так и не выяснили, кто её отправил.

* На самом деле построенных очень, очень маленькими судостроителями, но это уже другая история.

Удар, ещё удар!

— Я попал тебе по рёбрам. Хо-хо, — засмеялся мистер Рождественский Штамп.

— Ой! — завопил мистер Микроб. – Немного терпения, и я тебя проткну!

Мистер Рождественский Штамп и мистер Микроб дрались на смерть. Мистер Штамп пытался посадить мистера Т. Б. Микроба в тюрьму, так как из-за него болели дети. Он был главарём печально известной банды микробов, виновных во множестве детских несчастий. Мистер Т. Б. был очень разозлён вмешательством мистера Штампа, и поэтому они подрались.

Но в тот момент, когда мистер Штамп был близок к победе, появилось несколько человек из банды Т. Б., и все они набросились на мистера Штампа. Мистер Штамп едва успел дунуть в свисток и вызвать мистера Молоко, мистера Овоща, мистера Свежий воздух и мистера Солнечный свет. Они окружили банду микробов и вскоре убили их.

Филлип Фармер, Колумбийская средняя школа, 5-й класс.

Примечания:

Опубликовано в Рождественском выпуске Информационного бюллетеня "Open Air Crusader" Туберкулёзной ассоциации Пеории.

Рожественский Штамп — благотворительные марки, выпускавшиеся к Рождеству, часть сборов шла на помощь больным туберкулёзом.

Т. Б. — это собственно и есть туберкулёз.

В начале кое-кто из старых пещерных людей был категорически против.

— Это противоестественно, — говорили они. — И вообще, когда всё это закончится?

Но молодые пещерные люди отвечали:

— Это прогресс, дедуля. Лучше передай нам ещё одно бревно!

Штука эта называлась «огонь», и её принёс в пещеру изобретатель Ог, объявивший, что нашёл огонь пожирающим дерево.

— Держать его надо в маленькой каменной клетке, — указал он.

По словам Ога, огонь помогал всем «согреться», что было полной противоположностью тому ощущению, когда ночью в пещеру протекал дождь.

Вождь Хэл был несколько озадачен и обеспокоен.

— Ты уверен, что на этот раз всё пойдёт как нужно? — спросил он. — Было весьма плохо, когда в меня попала одна из твоих метательных палок.

— Копьё, — поправил Ог. — Тогда в проект закралась ошибка. А тут абсолютно надёжно. Если не подкармливать его древесиной, он умрёт.

— Прекрасно, — сказал Хэл.

В ту ночь пещерные люди сидели вокруг костра и ели холодную мамонтятину, в то время как снаружи гигантские существа громыхали и чихали в темноте ночи. Ог долго рассказывал об удивительных возможностях изобретения. Хэл просто жевал мамонтятину и смотрел на пламя.

Огонь ужалил его.

— Ой!

— Тебе не следует к нему прикасаться, — поспешно сказал Ог. — Это опасно.

— Я иду спать, — раздражённо буркнул Хэл и зашаркал прочь, посасывая палец.

Одной из женщин было поручено присматривать за костром и поддерживать в нём огонь, пока мужчины охотились. Вскоре это стало частью пещерного образа жизни.

Затем, однажды, Ог случайно уронил кусок мяса дикой свиньи в огонь и изобрёл кулинарию. Кулинария! Даже Хэл не мог ничего возразить! Начнём с того, что только способов приготовления мамонта оказалось двадцать семь.

А ещё омлеты из яиц додо под змеиным соусом. А ещё огромные куски запечённого кабана с медовой подливкой. И, конечно же, пироги с поганками и суп из смертельно опасного паслёна, что было весьма прискорбно.

— Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц, — ухмыльнулся Ог. — Мы все совершаем ошибки.

После этого его уже ничто не могло остановить. Он рисовал углём на стенах пещеры и изобретал искусство. Ему удалось приручить щенка волка и изобрести собак. Но настоящие неприятности начались позже.

Ог изобрёл... Ну, вообще-то он случайно оставил немного винограда в миске с водой, а когда вспомнил, оказалось, что тот забродил. Вино было восхитительным на вкус. По возращении с охоты, все тоже попробовали. Все, кроме Хэла. Он задержался внизу, на равнине, преследуя особенно быстрого жирафа.

Хэл остановился, почувствовав запах дыма. Тот доносился из пещеры.

— !!!! — подумал вождь. — Огонь вырвался на свободу!

Хэл бросил жирафа и побежал. Трава и деревья вокруг пещеры были охвачены пламенем, и он кряхтел и ругался, пробираясь по горячему пеплу. Внутри пещеры племя мирно отсыпалось от последствий последнего изобретения Ога.

— Проснитесь! — закричал Хэл. — Спасайтесь от огня!

Пожар рос быстро. Огромные щупальца пламени раскинулись на многие мили вокруг. Животные бежали. Птицы с криками вылетали из дыма.

Наполовину ослеплённые дымом, задыхающиеся в горячем воздухе, члены племени под руководством Хэла спустились к реке. Плюхнулись в камыши и разрыдались.

Побелевший от ярости Хэл повернулся к несчастному Огу.

— Так, — прорычал он. — на этом всё. Я больше не собираюсь это терпеть. С меня хватит. Всё, что ты делаешь, приводит к неприятностям. Я терпеливый обезьяночеловек, но на этот раз ты зашёл слишком далеко. Убирайся из племени.

Ог удалился прочь сквозь камыши, даже не оглянувшись.

— Разумно ли это? — спросил Уг, один из старейших обезьяночеловеков. — Он погибнет в одиночку.

Хэл фыркнул.

— А какой шанс выжить он предоставил нам? На много миль вокруг нет никакой дичи. Огонь, похоже, не слишком распространился вниз по реке. Ну же. Если мы не будем двигаться, то умрём с голоду.

Весь следующий день они брели по грязи. Тут и там всё ещё горел огонь, а где не было пламени, был только серый горячий пепел.

Вечером пошёл дождь. Племя беспокойно спало на ветвях обугленного дерева, в то время как рычащие саблезубые тигры рыскали под ним.

Дождь продолжался весь следующий день. И почти весь день племя провело, сбившись в кучку под маленьким скальным навесом.

Через некоторое время кто-то сказал:

— Огонь согревал.

А кто-то ещё добавил:

— Жареная зебра была одним из лучших блюд, когда-либо мною съеденным.

Когда солнце скрылось за массой чёрных туч, даже Уг задумчиво произнёс:

— По-своему он был неплохим парнем.

Хэл вздрогнул.

— Ог, наверное, поджёг бы весь мир, если ему позволить, — пробормотал он.

Вдалеке завыл волк. Ответил другой. Уже гораздо ближе.

Внезапно Хэл увидел чёрную фигуру, крадущуюся по скале, и волосы у него встали дыбом.

— Женщин и детей в центр! — крикнул он, потянувшись за камнем.

Волки приближались. Обезьянолюди били их палками и бросали камни, но оголодавшие после пожара волки были отчаянно храбры. И, казалось, их становилось всё больше.

И тут, держа в руке пылающую ветку, со скалы спрыгнул Ог. Он швырнул ветку в волков и начал возиться с куском дерева странной формы. Это был лук. Стрелы дождём посыпались на визжащую стаю.

Ог не сказал ничего. Когда убежал последний из волков, он просто поманил племя за собой и привёл на небольшую поляну, где на костре жарилось несколько зебр. Под деревьями он соорудил нечто вроде странной пещеры из веток и папоротника. Это выглядело тёплым и манящим.

Что ж, Хэл не мог отказать Огу в возвращении в племя. Ибо большинство обезьянолюдей уже набросились на куски зебрятины.

— Я следил за вами. Я подумал, что в конце концов могу пригодиться, — вот и всё, что сказал Ог.

Вскоре была построена маленькая деревушка.

Ог обнаружил, что семена могут прорастать, и изобрёл земледелие.

Потом изобрёл ловушки для животных, добывавшие мясо лучше охоты. Потом он изобрёл крылья и, к сожалению, решил их опробовать с вершины утёса.

Но нескольким подающим надежды молодым обезьянолюдям пришла в голову прекрасная идея, и они, наконец, изобрели цивилизацию.

Деревня росла. Часть открытой равнины была превращена в поля. Довольно скоро охотники вроде Хэла начали выглядеть немного глупо. Вот так всё это и началось.

Хэл сидел перед своей хижиной с задумчивым видом и чувствовал себя немного неловко.

— Интересно, когда всё это закончится?

Вставший на краю, расставив ноги, отведя руки назад и расправив крылья, расскажи нам, что видишь ты. Вот он я, наклонил голову и сжал губы, тело смахивает на ощипанную утку, гладкое и вытянутое, пальцы ног ощупывают мокрую доску. Море — это ландшафт: перемещение дюн, выветривание морён, заливание польдеров, воздействие луны и волнение — я тоже волнуюсь: болван, дебил, трус, псих, решивший, что может оторваться от земли. Это удел священников — лёгких в своём благочестии, антигравитационных, гидрофобных, магнитно-отталкивающих, аэродинамических — полных математики, полных нечитаемых символов, убеждённости в исканиях других; машин, стоящих дороже, чем все завтраки, ужины и перекусы целых людских племён: время жизни сластей, столкновения электрон-вольт, компактный мюонный соленоид. Отведите руки назад — представьте, что они связаны в локтях. Держите колени вместе — представьте, что они склеены цианоакрилатом. Не смейте входить в воду — коллоидная взвесь, взвешенные частицы, ускорители частиц, хищники (большая белая акула и косатка). Соблюдайте обряд земного поминовения. Мы парим сверху и сбоку, не нужно гадать, где именно; не проверяйте магнитное поле булавками, воткнутыми в плывущие пробки; не удивляйтесь отсутствию ног под нашими одеяниями. Не прикасайся к оси! Какой оси? Какой компас? Мелкие кости, отложение минеральных солей. Голуби находят путь домой. Вместо этого посмотри вниз, на ровную зеркальную поверхность. Искажай и уточняй, и вспомни свой идиотизм — незнание языка, неспособность общаться с невыразимым, трубка Гейгера-Мюллера, отражение, преломление, этот свет вдалеке, прошедший сквозь линзу? Масс-спектрометрия. Фракционная перегонка нефти. А если я двинусь вперёд? Если я свалюсь в воду? Если я решу умереть от удушья в бронхиолах? Альвеолярные мешочки будут заполняться уплотнёнными микроскопическими частицами пластика. Микрогранулы. Парабены? Крылья смазаны маслом, кожа отделена от жира с помощью велосипедного насоса — излишки собраны сзади, я зашил брюшную полость бамбуковой шпажкой, сломав её, чтобы она не мешала, все права защищены vietworldkitchen.com — тогда что скажут булавкоголовые священники? Парящие над моим трупом, цельным, погружённым в море, покойся с миром, погребённый в море, выброшенный на берег, слёзы русалки, кошель русалки, антрацитовые зубы акулы.

В октябре 1864 года федеральная и конфедеративная армии Шермана и Худа соответственно, совершив ряд внезапных и безрезультативных маршей и контрмаршей после падения Атланты, наконец встретились на берегах реки Куса вблизи Гейлсвилла, что в Алабаме. В течение нескольких дней армии предавались отдыху — по крайней мере, большая часть пехоты и артиллерии; а вот чем занималась кавалерия, никто, кроме неё самой, никогда не знал, да и не особо интересовался. То была пауза между двумя всплесками активности.

Я состоял при штабе полковника Макконнелла, временного командира пехотной бригады. Макконнелл был человеком добрым, и потому закрывал глаза на проделки полдюжины неугомонных и безрассудных молодых людей, составлявших (за грехи его) «армейскую семью». В большинстве случаев мы следовали своим желаниям, обычно ведущим к поиску приключений — безразлично, какого рода. Поддерживая традицию, одним ясным воскресным утром лейтенант Кобб, мой адъютант, и я сели верхом и отправились «искать счастья», как говорится в исторических романах. Выбравшись на незнакомую дорогу, ведущую к реке, мы проследовали по ней около мили, внезапно обнаружив, что наше продвижение прервано большим ручьём, требующим или перехода вброд, или возвращения. Мы немного посовещались, а затем дали в галоп, полагая, что высокая скорость уподобит нас конькобежцу, скользящему по тонкому льду. С Коббом так и вышло, но вот его незадачливый спутник полностью погрузился в воду. Катастрофа была тем более серьёзной, что я надел великолепную новый мундир — предмет простительной гордости. Да, такой великолепной новой формы у меня больше никогда не было!

Полчаса ушло на выжимание одежды и перезарядку револьвера, и мы двинулись дальше. Получасовая скачка под сводами деревьев доставила к реке, где, на своё горе, мы обнаружили лодку и трёх солдат из нашей бригады. Парни в течение нескольких часов прятались в кустах, терпеливо наблюдая за противоположным берегом в надежде дружески подстрелить какого-нибудь неосторожного супротивника, но никого не увидели. На большом расстоянии вверх и вниз по течению на другом берегу и по меньшей мере на милю вглубь простирались кукурузные поля. За кукурузными полями, на чуть более возвышенном месте, виднелся редкий лес с просветами, вероятно, обозначавшими плантации. В поле зрения не было ни домов, ни лагерей. Нам было известно, что это территория противника, но были ли его силы расположены вдоль немного возвышенной местности, граничащей с низиной, или в стратегических точках на много миль позади, как это было с нашими войсками, мы знали не больше, чем наименее любопытный рядовой в федеральной армии. В любом случае, береговая линия реки, естественно, была оцеплена или патрулировалась. Но прелесть неведомого овладела нами: таинственное являло старинное очарование, маня нас с безмолвного берега, такого мирного и мечтательного в красоте тихого воскресного утра. Искушение было сильным, и мы поддались. Солдаты были столь же готовы к риску, как и мы, и с готовностью вызвались участвовать в безумной вылазке. Спрятав наших лошадей в тростниковых зарослях, мы отвязали лодку и беспрепятственно переправились на вёслах.

Добравшись до своего рода пристани на другом берегу, мы первым делом закрепили лодку под берегом, дабы можно было поспешно вернуться на борт в случае, если не повезёт и мы столкнёмся с естественными последствиями нашего поступка; затем, следуя старой дорогой промеж кукурузных полей, мы двинулись к позициям конфедератов, командой в пять человек, вооружённых тремя винтовками Спрингфилда и двумя револьверами Кольта. Не хватало только оркестра и знамён. Но особую уверенность в благоприятном исходе экспедиции придавала хорошая укомплектованность — по офицеру на каждого из полутора человек.

Пройдя около мили, мы миновали перелесок и вышли на дорогу, испещрённую отпечатками копыт при полном отсутствии колёсных следов. Мы приняли данный факт к сведению и отправились дальше. Через несколько сотен ярдов мы достигли плантации по правую сторону дороги. Поля, как это было принято на Юге в тот период войны, были невозделаны и заросли ежевикой. На некотором расстоянии от дороги находился большой белый дом; возле него мы увидели женщин, детей и нескольких негров. Слева от нас тянулся редкий лес, непроходимый для кавалерии. Прямо впереди дорога уходила на гребень, за ним мы ничего не могли разглядеть.

На этом гребне внезапно появились два всадника в сером, отчётливо видимые на фоне неба, — люди и кони казались гигантскими. В то же мгновение позади нас послышались звяканье и топот, и, обернувшись, я увидел два десятка всадников, рысью двигавшихся вперёд. Тем временем гиганты на гребне удивительно размножились. Наше вторжение, по-видимому, провалилось.

В следующие несколько секунд всё пришло в движение. Частые и быстрые выстрелы — и необычайно громкие; полагаю, с нашей стороны их не было. Кобб шёл крайним слева, я справа — примерно в двух шагах друг от друга. Он мгновенно нырнул в лес. Мы с парнями кое-как перелезли через ограду и рванули через поле — несомненно, направляемые разумной предусмотрительностью: люди верхом на лошадях не могли сразу последовать за нами. Миновав дом, гудевший, подобного пчелиному улью, мы направились к болоту в двухстах или трёхстах ярдах от нас, где я спрятался в зарослях, а остальные продолжали — как выразился бы побеждённый командир — отступать. В моё укрытии, где я лежал, подобно зайцу, тяжело дыша, до меня долетали крики, лошадиный топот и случайные выстрелы. Я услышал, как кто-то зовёт собак, и прекрасная мысль о ищейках вызвала дальнейшие, подходящие к обстановке фантазии.

Обнаружив, что меня никто не преследует по прошествии, как мне показалось, часа (на самом деле, вероятно, нескольких минут), я осторожно поискал место, откуда я мог бы скрытно видеть поле славы. Единственным противником в поле зрения представлялась группа всадников на холме в четверти мили отсюда. К этой команде бежала женщина, сопровождаемая взглядами всех находившихся в доме. Я решил, что она обнаружила мой тайник и собирается меня выдать. Встав на четвереньки, я как можно быстрее пополз среди зарослей ежевики прямо к тому месту на дороге, где мы не смогли одолеть встреченного врага. Там я забрался в заросли шиповника в десяти футах от дороги, где и пролежал незамеченным остаток дня, выслушивая разнообразные язвительные замечания о доблести янки и удручающие заявления о последствиях моего предстоящего пленения, от проходящих мимо конфедератов, обсуждающих утренние события. Именно так я узнал, что трое бойцов были замечены и пойманы уже через десять минут. Их пунктом назначения, естественно, явился Андерсонвилль; а что с ними стало дальше, одному богу известно. Их захватчики провели целый день, тщательно обследуя болото, разыскивая меня.

Когда наступила ночь, я осторожно покинул укрытие, перебрался через дорогу в лес и направился к реке сквозь мили кукурузных зарослей. О кукуруза! Она возвышалась надо мной, подобно лесу, закрывая собой свет всех звёзд, кроме висевших прямо над головой. Множество ушей могло пребывать всего в ярде от меня. Кто не видел кукурузного поля в долине реки Алабамы, тот не постиг чудес природы; и никогда не узнает, что такое есть одиночество, пока не окажется там безлунной ночью.

Наконец я добрался до берега реки, окаймлённого деревьями, кустами и тростником. Моим намерением было переплыть реку вплавь, но течение было быстрым, а вода пугающе тёмной и холодной. Другой берег был скрыт туманом. Я не мог видеть по воде дальше нескольких ярдов. Опасное и ужасное предприятие, и я отказался от него, осторожно следуя вдоль берега в поисках места, где мы спрятали лодку. Правда, было маловероятно, что пристань теперь не охранялась, а если и так, что лодка всё ещё была там. Стремление Кобба сюда, несомненно, было куда более острым; но надежда вечно живёт в человеческой груди, и был шанс, что он погиб, не добравшись. В результате я вышел на дорогу, где мы шли утром, и потратил полночи, дабы осторожно приблизиться к пристани с револьвером в руке и сердцем в зубах. Лодка исчезла! Я продолжил своё путешествие вдоль реки — в поисках другой.

Моя одежда всё ещё была влажной после утреннего купания, зубы стучали от холода, но я продолжал идти, пока не достиг границы кукурузных полей и не вошёл в густой лес. Я пробирался на ощупь, дюйм за дюймом, когда, внезапно выйдя из зарослей на поляну, наткнулся на тлеющий походный костёр, окружённый распростёртыми фигурами людей, едва не наступив на одного из них. Часовой, вполне достойный пули, сидел у тлеющих углей, положив карабин на колени и опустив подбородок на грудь. Чуть дальше виднелась группа неосёдланных лошадей. Мужчины спали, часовой спал, лошади спали. Во всём этом было нечто неописуемо нереальное. На мгновение я поверил, что все они безжизненны, и строки «Бивуака мертвецов» О'Хары всплыли в моём сознании. Эмоции, мною испытываемые, были вызвана ощущением сверхъестественного; о прямой и явной опасности моего положения я и не думал. Когда, наконец, сие пришло мне в голову, я почувствовал долгожданное облегчение и, бесшумно отступив в тень, проследовал своим путём, не пробудив ни души. Живость этой сцены в моей памяти является для меня одним из проявлений мнемонических чудес.

С некоторым трудом снова сориентировавшись, я сделал большой крюк влево, в надежде обогнуть данный аванпост и выйти к реке за ним. В этой отчаянной попытке я наткнулся на более бдительного часового, стоявшего в глубине зарослей, и без предупреждения выстрелившего в меня. Для солдата раздавшийся глубокой ночью неожиданный выстрел являет собой нечто кошмарное. Для меня — отрезанного от своих товарищей, блуждающего на ощупь по незнакомой местности, окружённого невидимыми опасностями, пробуждаемыми этаким сигналом, — вспышка и звук, порождённые огнестрельным оружием, были ужасны невыразимо! В любом случае я должен был бежать, что и сделал; но сколь мало сознательной осмотрительности было в этом побуждении, я не хочу выяснять путём анализа памяти. Я вернулся в кукурузу, разыскал реку, прошёл долгий путь вдоль неё и взобрался на развилку низкого дерева. Там я просидел до рассвета — весьма неловкая птица.

В сером утреннем свете я обнаружил, что нахожусь напротив острова значительной длины, отделённого от берега узкой и неглубокой протокой, каковую я быстро перешёл вброд. Остров был низким и плоским, покрытым почти непроходимыми зарослями тростника, переплетёнными виноградной лозой. Продираясь сквозь них на другую сторону, я получил возможность ещё раз взглянуть на Божественную страну Шерманию. Обитателей её видно не было. Лишь лес и река. Ничто уже не могло меня остановить. О температуре воды я больше не беспокоился и, сняв ботинки и верхнюю одежду, приготовился к заплыву. И тут случилось странное — точнее, обычное произошло в странный момент. Казалось, перед моими глазами проплыло чёрное облако — вода, деревья, небо — всё поглотила тьма. Я услышал рёв огромного водопада, почувствовал, как земля уходит у меня из-под ног. И больше ничего не слышал и не чувствовал.

В битве при горе Кеннесо в июне прошлого года я был тяжело ранен в голову и в течение трёх месяцев был непригоден к строевой. По правде говоря, с тех пор я фактически не выполнял никаких обязанностей, ибо, как и много лет спустя, был подвержен приступам обмороков, иногда без видимой непосредственной причины, но в основном, от переохлаждения, волнения или чрезмерной усталости. А уж сочетание всего этого сломило меня — весьма вовремя.

Когда я пришёл в себя, солнце было высоко. У меня всё ещё кружилась голова, и я был наполовину слеп. Перебираться вплавь было бы безумием; мне нужен был плот. Исследуя свой остров, я обнаружил сарай из жердей: старое строение без крыши и стропил, построенное с неведомой мне целью. Несколько жердей мне удалось с известным усилием отделить и дотащить до воды, где я связал их лозой. Незадолго до захода солнца плот был построен и нагружён моей верхней одеждой, ботинками и револьвером. Завершив работу, я вернулся к сараю в поисках чего-нибудь подходящего на роль весла. Осматриваясь по сторонам, я услышал резкий металлический щелчок винтовочного затвора! Я попал в плен.

История этого великого бедствия для Федеральной армии кратка и проста. Конфедерат-ополченец услышал, что на острове что-то происходит, переправился через реку, спрятал свою лошадь и открыл за мной охоту. И, читатель, когда тебя пленят таким же образом, пусть это будет такой же замечательный парень. Он не только сохранил мне жизнь, но даже не обратил внимания на жалкую и неблагодарную попытку покушения на него самого (подробности я приводить не буду), просто взяв с меня честное слово, что я больше не буду пытаться сбежать, находясь под его стражей. Бежать! Я бы не смог скрыться от новорождённого младенца.

Тем вечером в доме моего похитителя был организован приём для высшего общества всей округи. Офицер-янки в полном обмундировании — за вычетом ботинок, не налезших на распухшие ноги, — был весьма достойным поводом, и те, кто пришёл посмеяться, остались поглазеть. Думаю, что больше всего их заинтересовала моя трапеза — развлечение, затянувшееся до позднего вечера. Они были немного разочарованы отсутствием рогов, копыт и хвоста, но вынесли сей факт с добродушной стойкостью. Среди визитёров была очаровательная молодая леди с плантации, где мы накануне встретили врага, — именно её я подозревал в намерении раскрыть моё убежище. Как выяснилось, ничуть не бывало: она подбежала к группе всадников, дабы узнать, не пострадал ли её отец (хотел бы я знать — от кого!). На меня не было наложено никаких ограничений; мой пленитель даже оставил меня с женщинами и детьми и отправился за инструкциями, что делать со мной дальше. В целом приём прошёл на высшем уровне, хотя следует сожалеть, что гость вечера имел неосторожность заснуть мёртвым сном в самый разгар празднества и был уложен в постель сочувствующими и, как у него есть основания полагать, честными руками.

На следующее утро меня отправили в тыл под охраной двух вооружённых до зубов парней. У них имелся ещё один пленник, захваченный во время какого-то рейда «за речку». Он был в высшей степени невежественным грубияном — метис-чужеземец, владеющий нашим языком ровно настолько, чтобы показать, что не может контролировать свой собственный. Мы двигались весь день, время от времени встречая небольшие группы кавалеристов, за одним исключением в лице офицера-техасца, обращавшихся со мной вежливо. Однако мои охранники сообщили, что если нам доведётся встретиться с Джеффом Гейтвудом, то он незамедлительно вздёрнет меня на ближайшем дереве; так что пару раз, заслышав приближение всадников, они приказывали мне отойти в сторону и спрятаться в кустах; один из охранников оставался поблизости, приглядывая за мной, второй шёл вперёд с моим товарищем по неволе, к чьей шее они, казалось, проявляли меньше нежности и кому я от души желал доброй верёвки.

Джефф Гейтвуд был командиром ополчения, пользующимся весьма дурной славой, наводившим ужас скорее на друзей, чем на врагов. Мои охранники рассказывали почти невероятные истории о его жестокости и подлости. По их словам выходило, что именно в его лагерь я забрёл в воскресенье вечером.

Мы остановились на ночлег в фермерском доме, пройдя не более пятнадцати миль ввиду плачевного состояния моих ног. Здесь мы перекусили, и нам разрешили прилечь у камина. Мой товарищ по заключению снял сапоги и вскоре крепко заснул. Я ничего не снимал и, несмотря на усталость, не мог заснуть. Один из охранников также снял обувь и верхнюю одежду, положил винтовку под голову и заснул сном младенца; другой сидел на страже в углу у камина. Дом представлял собой сдвоенную бревенчатую хижину с пустым пространством между двумя частями, покрытым крышей — популярный тип жилья в этой местности. Комната, где мы находились, имела выход под крышей, и камин в противоположном конце. Рядом с дверью, частично за занавеской, находилась хозяйская кровать.

Через час или два караульный начал зевать, затем клевать носом. Довольно скоро он перебрался на пол, лицом к нам, с револьвером в руке. Сначала он опирался на локоть, затем опустил голову на руку, моргая, как сова. Я время от времени похрапывал, наблюдая за ним сквозь ресницы, прикрыв глаза рукой. Произошло неизбежное — он крепко заснул.

Полчаса спустя я тихо поднялся на ноги, особенно стараясь не задеть спавшего рядом со мной негодяя, и как можно тише двинулся к двери. Несмотря на мою осторожность, задвижка звякнула. Пожилая леди резко выпрямилась в постели и уставилась на меня. Она опоздала. Я выскочил за дверь и рванул к заранее намеченному ближайшему участку леса, перепрыгивая через заборы, как опытный гимнаст, в сопровождении множества собак. Говорят, что в штате Алабама собак больше, чем школьников, и что их содержание обходится дороже. Оценка стоимости, вероятно, несколько завышена.

Оглянувшись на бегу, я увидел и услышал, что вокруг царит суматоха; и, к моей радости, хозяин, очевидно, не обращая внимания на ситуацию, громко призвал своих собак. Это были хорошие собаки: они послушались; иначе злобный старик заполучил бы мой скелет. А больше ищеек не возникло. Теперь я не опасался погони: иноземный джентльмен отвлекал внимание одного из солдат, а в темноте леса я мог легко ускользнуть от другого или, если понадобится, застать врасплох. Отмечу, что никакой погони так и не случилось.

Теперь я сориентировался по Полярной звезде (никогда не смогу в достаточной мере благословить её), избегая всех дорог и открытых мест около строений, старательно прокладывая путь через лес, вгоняя себя, подобно клину, в кусты ежевики, переплывая каждый встреченный ручей (некоторые, вероятно, не по одному разу), и вытаскивая себя из воды, цепляясь за ветки и шиповник — за всё, за что можно было ухватиться. Позвольте любому человеку пройтись даже по знакомой местности в безлунную ночь, и он получит незабываемый опыт. К рассвету я, вероятно, не прошёл и трёх миль. Моя одежда и кожа взлохмотились.

В течение дня я был вынужден делать большие крюки, избегая даже полей, кроме кукурузных; но в остальном продвигался вполне неплохо. Лёгкий завтрак из сырого сладкого картофеля и хурмы взбодрил меня изнутри; но снаружи я продолжал украшение шипов, веток и острых камней вдоль следуемого лесного пути.

Ближе к вечеру я вышел к реке, совершенно не представляя, в каком месте. После получасового отдыха, завершившегося горячей молитвой во избежание похода ко дну, я переплыл реку. Пробираясь вверх по склону и продолжая держать курс на север через густой подлесок, я внезапно оказался на пыльной дороге и увидел божественное видение, превосходящее любое благословлявшее глаза умирающего святого — два патриота в синем, несущие на шесте украденную свинью!

Поздно вечером того же дня полковник Макконнелл проводил совещание у костра перед штаб-квартирой. Все были в приятном расположении духа: кто-то только что закончил забавную историю о человеке, разорванном надвое пушечным ядром. Внезапно нечто, пошатываясь, появилось среди них из внешней тьмы и упало в огонь. Кто-то его вытащил за что-то похожее на ногу. Они перевернули явление на спину и осмотрели — трусов среди них не было.

— В чём дело, Кобб? — вопросил командир, не потрудившись подняться.

— Я не знаю, полковник, но, слава Богу, оно мертво!

Однако это было не так.