Он отлично устроился в Европе – в рассказе «Препарат» у него особняк на Градчанах, в престижном историческом районе Праги, он имеет звание medicanаe doctor, «безупречную репутацию ученого» и табличку на двери «Dr. Mohammed Darasche-Koh – Anatom». Это отнюдь не отменяет исступлённой азиатчины – в этом же рассказе он «в своем саду, при восходе солнца, так долго проклинал имя Акселя, пока у него на губах не показалась пена». Близость Дараш-Кога к дикой Азии подчёркивается туркменским и киргизским оружием в интерьере (turkmenischen und kirgisischen Waffen).

Побесновавшись и спустив пар, доктор планомерно действует с тонкой расчётливостью Фантомаса. Он побуждает названного Акселя подписать контракт на продажу своего тела после смерти, завладевает контрактом, отравляет Акселя веществом, вызывающим мнимую смерть, а затем изготовляет из него несколько полезных «живых вещей» для своего дома (чуть позже кое-чем подобным займётся профессор Вагнер у Беляева). С точки зрения закона Дараш-Ког чист, придраться не к чему. Приятелям бедняги Акселя остаётся лишь проклинать «персидского сатану».

Чтобы пробраться в дом Дараш-Кога, приятели выманивают его в Берлин ложной телеграммой о том, что появились некие новые сведения о профессоре Фабио Марини – тоже анатоме, на момент действия рассказа уже покойном. Безупречный метод препарирования Марини давно привлекал Дараш-Кога, и перс годами увивался возле итальянца, однако тот так и не открыл ему тайну метода. В доме Дараш-Кога гипсовый бюст Марини соседствует с «туркменским и киргизским оружием», а также с живыми препаратами.

Вполне возможно, что прототипом для закадровой фигуры Марини послужил сицилиец Альфредо Салафия (1869-1933), в начале 1900-ых уже прославленный бальзамировщик. Именно он в декабре 1920 года забальзамировал тело двухлетней Розалии Ломбардо, которую ныне описывают как «самую красивую мумию в мире» (итал. mummia più bella del mondo); во всяком случае, она продержалась более 80-и лет, прежде чем начала портиться.

Не вызывает особого удивления и перс, medicanаe doctor, практикующий в Праге как анатом. Становлением медицинского образования в Персии занимался именно австро-венгерский подданный, Якоб Эдуард Полак (1818-1891), еврей родом из Богемии; с 1851 по 1860 год он преподавал медицину в Дар ул-Фунун, первом персидском вузе современного типа, а также основал первую школу современной медицины (Madres-e Tebb) в Тегеране. Кроме того, Полак положил начало традиции отправлять наиболее одарённых студентов в европейские университеты, чтобы там они могли закончить медицинское образование. Чем не судьба для умницы Дараш-Кога?

Время действия рассказа «Препарат» – не позже 1899 года, в крайнем случае – середины 1900 года. Точно указано, за какую сумму Аксель продал свой труп – «500 fl.» Сокращением «fl.», т.е. «флорин» традиционно обозначались австро-венгерские гульдены, которые в 1892 году сменились кронами; 1 флорин (он же гульден или форинт) приравнивался к 2 кронам. Чеканка флорина была прекращена, но он оставался в обращении до конца 1899 года.

«Человек на бутылке» – следующий за «Препаратом» рассказ, и по времени публикации, и хронологически. Здесь Дараш-Ког уже владеет дворцом (Schloss переводят как «замок», но фактически речь идёт о дворце, особняке, имеющим внешнее сходство с замком, но не имеющим никакого фортификационного значения). Далее – он женат (о детях ни слова); у жены отношения с Мигелем, графом де Фааст. Сюжет сводится к тому, что Дараш-Ког убивает любовников на глазах друг у друга в ходе самодеятельной «комедии» с названием «Человек на бутылке» – причём обстоятельства дела таковы, что смерть жены Дараш-Кога и его возлюбленного можно при желании объяснить умыслом злонамеренных слуг, эксцессом исполнителя, или ещё чем угодно, кроме умысла самого Дараш-Кога.

В объявлениях о комедии сказано: «Театр марионеток князя Мохаммеда Дараша-Кога. Комедия в стиле Обри Бердслея».

Уместно вспомнить, что до 1892 года Обри Бердслей был никто и звали его никак. Слава пришла к нему, когда он по заказу издателя Джона Дента выполнил серию иллюстраций к роману сэра Томаса Мэлори «Смерть Артура». То есть время действия рассказа – никак не ранее 1892 года. Другой хронологический момент («князь даже специально заказал по телефону из Гамбурга – слона») ясности не добавляет – междугородная телефонная связь с Гамбургом была установлена ещё в 1887 году.

Между 1892 и 1899 годами может поместиться что угодно – приобретение Дараш-Когом замка, женитьба, измена жены.

Но – князь? с чего вдруг Дараш-Ког – князь?

Даже не просто князь – Prinz. При этом жена его – Fürstin, т.е. собственно «княгиня».

Внесём ясность – Fürst это суверенный князь, правитель, рангом ниже кайзера или короля. Такое же значение имеет Prinz.

Можно предположить, что Дараш-Ког унаследовал этот титул у себя на родине. Или уже находясь в Европе? вместе с положенным князю денежным содержанием?.. Тогда ясно, откуда взялись замок и жена. За анатома с Градчан, вдобавок иноверца, не всякая католичка пойдёт, а за денежного князя – можно рискнуть.

Дело в том, что в Персии конца XIX века титула «князь» как такового не было – там издревле, с парфянских ещё времён, существовала своя линейка титулов. Князем Дараш-Кога могли назвать здесь, в Европе, лишь подыскав подходящий термин с соразмерным значением.

Опуская частности (а их немало), рассмотрим, как в целом выглядела персидская «табель о благородных рангах». При этом следует иметь в виду, что исламизация Персии на эту систему почти не повлияла.

Шахиншах (шаханшах), «царь царей». Обладает фарром, высшей царской благодатью, даруемой свыше Ахура-Маздой. Да, и при исламе тоже. А вы как думали? Древность никогда и никуда не исчезает, запомните хорошенько. Династию Пехлеви помните? Пехлеви – от парфянского pahlav, букв. «парфянин/парфянский». А сколько веков назад Парфия кончилась?.. то-то же.

Шахзаде, «сын царя», престолонаследник, в т.ч. потенциальный. Этих может быть несколько и даже много, в зависимости от способностей шахиншаха.

Шахрдаран, вассальные цари, те самые, царём которых является шахиншах.

Васпухран, так скажем, «великие роды», каковых насчитывалось семь. Региональные касики парфянских ещё времён; одними из васпухран были Сасаниды из Фарса, создавшие свою династию, но опиравшиеся на дружбу с шестью другими родами.

Вузургиан, вельможи; прочая знать.

Азаты (азады), мелкая служилая знать и представители привилегированного слоя рядового, незнатного свободного населения.

Методом исключения нетрудно определить, что Дараш-Ког с высокой долей вероятности принадлежал к слою васпухран. Почему так? А потому что к концу XIX века от шахрдаран остались рожки и ножки; даже их номинальная независимость раздражала шахиншахов, и постепенно шахрдаран заменились тем, что называется «сатрапами» (шахраб), т.е. назначенцами. А вот многочисленных васпухран так просто не вырежешь, в регионах они пронизывали собой верхнее и среднее управленческое звено; лучше иметь их союзниками. Ну и, конечно, часть можно сплавить за границу, без них спокойнее. Учитывая способности Дараш-Кога, такого предпочтительнее держать подальше от Тегерана.

Нельзя с уверенностью сказать, как Дараш-Ког избежал уголовной ответственности за двойное убийство во время карнавала в его замке. Но тот факт, что в следующем рассказе («Музей восковых фигур») он живёт в Париже под чужим именем, передав управление балаганом помощнику-египтянину, как бы намекает, что реноме князя было сильно подпорчено. С такой славой в приличные дома не пускают, хоть ты сколько колдуй.

Да и восточная неистовость, несмотря на европейский лоск, таки давала себя знать – то проклятия до пены на губах, то страшная месть за отказ: «Лукрецию он ненавидел беспредельно. Она как-то обронила несколько слов, из которых можно было заключить, что когда-то он не давал ей прохода навязчивыми предложениями руки и сердца, хотя ничего, кроме отвращения, она к нему не испытывала». Неутолимую ненависть князь кое-как унял, сотворив с отпрыском Лукреции то же, что Моргот с эльфами, если не хуже.

Правда, люди помнили, что «Мохаммед Дараш-Ког – перс знатного происхождения, а его интеллект поистине не имеет себе равных».

Майринк имел и дальнейшие виды на Дараш-Кога, но…

Как истинно умозрительный автор, Майринк не злоупотреблял путешествиями. Озеро Гарда в Тироле, Германия, Швейцария… Мистические познания он черпал из книг и бесед. Именно он довёл до сведения европейцев понятие «зомби», хотя понимал его по-африкански, а не по-гаитянски.

А вот с княжеским званием (или, на худой конец, знатным происхождением) Дараш-Кога он мог сделать более чем серьёзную ошибку в романе «Дом алхимика» – будь роман написан.

В набросках он называет Дараш-Кога… езидом!

Ну, извините, синкретическая секта иракских курдов, возникшая в XII веке, парфянским «великим родам» никак не ровня от слова «отнюдь».

Васпухран езидов бы в дом не пустили. Особенно васпухран, посвященные «в кошмарные мистерии секретного доадамова искусства, которое позволяет разъять человека на множество составных частей, способных жить сами по себе» – именно к таким людям и относился Дараш-Ког.

Это сейчас курды демонстративно принимают езидизм, чтобы подчеркнуть свою солидарность с езидами. Но до очень недавнего времени езиды вообще никого посторонних к себе не принимали.

И, конечно, венцом всего является – дочь Дараш-Кога!

Перевод о её внешности и сущности с помощью Гугла Всемогущего:

«Его дочь, великолепный, цыганский дикий молодой, красивый человек, безграничный в любви и ненависти. Она также является художницей и иногда выступает в роли жонглера на различных шоу и секретных фестивалях, которые проходят каждую ночь в кинотеатре на первом этаже».

Явная предтеча ромеровской «Дочери Фу Манчу» (1931). Это прямо для B-movie, взамен осточертевших экранизаций комиксов Marvel. Мы давно не заглядывали в богемные театрики времён нуара, а там она (в брюках турецких женщин) прямо-таки ждёт съёмочной группы.

Кальянная в неустановленном городе ФРГ, картина маслом (Гуглом, извините):

«За кофейным столиком сидит белобородый Дараше-Ко с серо-голубым тюрбаном. Табачный дым настолько густой, что многочисленные странные гости, которые сидят тихо, читают газеты, играют в домино и шахматы, могут рассматриваться только как смутные узоры. Дочь Darasche-Kohs, в брюках турецких женщин, приносит пухлого, гладко выбритого джентльмена, который носит древнеримскую тогу и лавровый венок на своей лысой голове (он оказывается киноактером с первого этажа и позже играет) Император Нерон) Кофе и Наргиле».

Так и слышится фоном песня «За тебя калым отдам» в немецкой версии – «Lass das Blut in meinem Herzen wüten, ich brauche deine Liebe!»

Как хорошо, что он это не написал…

Есть мнение, что эльфы (их также называли хельве, хелве, елве, а ещё остроухими) появились около 35000 лет до н.э., одновременно с кроманьонцами, но были более совершенными. Местом зарождения хельве следует признать северо-запад Европы; в других регионах остроухие не обитают, разве что случайно занесёт.

Пока кроманьонцы теснили неандертальцев, хельве создавали свою особую цивилизацию, основанную на законах природы. С хищными кроманьонцами остроухие не хотели иметь ничего общего. Хотя, если замечали среди мрачных Homo Sapiens’ов симпатичного мальчишку или девчонку, то забирали этот редкий образец к себе, чтобы добрая кровь не размешалась в дурном стаде.

Эльфы раньше постигли тонкости эстетики. А вот что касается морали – она у них своя, на нашу мораль не похожая. Они гораздо способнее нас в том, что можно назвать биоэнергетикой или магией.

В античные времена и в раннем Средневековье эльфы забот не знали – людское население было небольшим и почти не мешало им жить в лесных царствах. Но людей становилось всё больше, они энергично осваивали Европу, и однажды эльфы поняли, что их теснят, как неандертальцев в древности.

Здесь принцип эльфийской цивилизации, всегда разделённой на островки-поселения, сыграл с остроухими дурную шутку. Они не умели объединять силы, чтобы дать согласованный отпор вражеским ордам. Окружить своё жилище магической защитой, устроить диверсию, выйти в бой всем кланом – куда ни шло, но созвать какое-нибудь Великое Ополчение – никак. А люди накатывались волна за волной, их короли умело сгоняли под свои знамёна большие массы воинов.

Примерно к X-XI векам остроухие сдали свои позиции и разделились. Часть, как уже сказано, пала в боях с людьми, часть отступила в подземные или магические укрытия, а часть ассимилировались.

Но ещё три-четыре века они оставались заметными среди людей

Именно ко времени угасания эльфийского народа и относятся истории, которые нам удалось воссоздать.

* * *

1. Гест Лучник

Вторая половина XIV века была несчастной для Норвегии. Чума 1349 года, знаменитая Чёрная Смерть, унесла больше трети населения; много владений опустело. Вдобавок Норвегия лишилась своего короля, умершего бездетным, и попала под власть шведской династии. А в 1376 г. скончался король Хокон, присланный из Швеции. Регентшей при его четырёхлетнем сыне Улаве стала королева Маргарита. Когда Ганза признала Улава датским королем, все три скандинавских государства соединились в одно. Но мира, порядка и согласия в трёх странах не было. Часто вспыхивали смуты от недовольства иноземной властью. На море свирепствовали пираты – витальеры, приходящие из Балтики, а также лихие молодчики, что плыли на грабёж со стороны заката – из Ирландии, из королевства Островов и Шотландии.

Тогда, летом 1379 года, в Вестерфьорде появился высокий красивый чужеземец в зелёном плаще. Он был молод и силён, имел при себе меч и кинжал, а также лук серебристого дерева с накладками из рога и колчан невиданных белых стрел. Кольчуги он не носил. Его шапка тонкого сукна была с длинным назатыльником и спадавшими до плеч наушниками.

Он пришёл со стороны гор. Хозяин Вестерфьорда, бонд Эрик Магнуссон, принял его настороженно, хотя парень пришёл при свете солнца. Когда спросили, как его имя, парень ответил: «Гест», что значит просто «гость». Он попросил ночлега и обещал заплатить деньгами или дичью, на выбор хозяина. Эрик потребовал денег. Гест дал серебряный ирландский фартинг. Ему отвели место в летней сенной пристройке. Вёл он себя пристойно, никого не задевал, и вообще был молчалив.

Скоро оказалось, что это гость ко времени.

На склоне лета к Вестерфьорду подошли в ладье разбойники из Вике. Эрик спросил Геста, будет ли он сражаться на его стороне, поскольку Гест не был ему обязан. Парень ответил, что не прочь развлечься воинской потехой, но добавил: «Жаль мне этих глупцов, что пришли сюда».

Когда женщины и рабы попрятались в усадьбе, Эрик с его людьми вышел навстречу незваным гостям, но сойтись щит к щиту им не удалось. Гест начал пускать свои белые стрелы, и ни одна не легла мимо цели. Каждая поражала насмерть или ранила. Испугавшись, люди из Вике бросились к ладье и поспешили уплыть восвояси.

Эрик был рад, что не потерял никого из своих, но искусство Геста показалось ему небывалым. Так он и сказал постояльцу: «Сдаётся мне, ты из тех, кто родится под сводом ветвей и пьёт сок берёзы. Я верну твои деньги и щедро награжу, но лучше тебе покинуть Вестерфьорд. Боюсь, не все согласятся провести зиму под одной крышей с тобой».

Гест ответил: «Будь по-твоему, ты здесь хозяин. Но ты сослался на других людей, не спросив их. Созови их, и пусть они скажут, желанный я гость или нет».

Все свободные люди Вестерфьорда собрались на дворе усадьбы, и Эрик Магнуссон сказал, какой выбор им предстоит. Даже такой, как Гест, должен без обиды принять искреннее общее решение.

Дело совершалось, как на тинге, но единогласия не было. Одни побаивались странного гостя и рады были от него избавиться. Другие считали, что Гест нужен в горде (усадьбе), поскольку он умелый воин и славный охотник. А Эрик не решался изгнать Геста одной своей волей, боясь его обиды и мести.

Среди девиц Вестерфьорда была одна, по имени Осе, из обедневших во время чумы дальних родичей Эрика. Ей нравился стройный молодец, но она своих чувств не открывала. Здесь, в собрании, Осе сказала: «Вы, мужчины, можете долго судить, остаться ему среди нас или нет, а я берусь всё решить одним словом». «Говори», – молвил Эрик, и Осе, обратившись к Гесту, сказала: «Женись».

Помедлив, Гест присмотрелся к ней, подал Осе руку и ответил: «Согласен».

С тех пор в Вестерфьорде было изобилие. Хлеба, молока и мяса всегда имелось в достатке, много добывали дичи и ловили рыбы. У Геста и Осе одна за другой родились две дочери, у которых, как у отца, были заострённые уши.

Благополучие длилось восемь лет, но затем на Вестерфьорд обратила внимание церковь.

По «грамоте Золотого пера», обнародованной королём Магнусом ещё в 1174 году, церковь в Норвегии имела очень широкие права. А с первой четверти XIV века колдуны стали считаться еретиками, их начала преследовать инквизиция.

Кто-то донёс Эйстейну, архиепископу нидаросскому, что у Эрика Магнуссона живёт некий человек, владеющий искусством волшбы, и от него у свободной женщины родилось два бесёнка. Эйстейн, человек алчный и жестокий, приказал схватить всех бесовских отродий и начать расследование, а на Эрика и его людей наложить суровую епитимью и штраф в пользу церкви.

Гест проведал об этом раньше, чем люди Эйстейна достигли горда. Он сказал жене: «Нас ждут тяжкие бедствия. Отвести беду я не смогу. Идём в мой край, там безопасно, но обратной дороги не будет». Осе отказалась, потому что ей было трудно оставить родню и привычную жизнь. Со слезами расстались они, и Гест, поцеловав спящих дочерей, ушёл в сторону полной Луны. Прежде, чем исчезнуть в лунном сиянии, он трижды оглянулся, словно колеблясь, уйти ему или вернуться.

Люди архиепископа доставили Осе с дочерьми в Нидаросс и посадили под замок, но учинить над ними следствие не довелось. На подворье архиепископа стало неблагополучно: среди людей явилась болезнь с лихорадкой и изнеможением, то же случилось со скотиной. Стали гибнуть посевы на полях. Мало того, на двери спальни Эйстейна появился рисунок кинжала, обагрённого кровью. Его стёрли, в следующий день нашли рисунок уже на внутренней стороне двери. Тёмные потёки крови застыли на дереве. Слуги соскоблили рисунок, но он показывался вновь и вновь, с каждым днём на шаг ближе к ложу Эйстейна.

Архиепископ не стал ждать, когда неотвратимый кинжал хельве доберётся до него, и приказал отпустить Осе и её дочерей с миром.

Так в 1387 году закончилась история лучника-хельве, женившегося на земной девушке. Дочерям Геста, кроме заострённых ушей, досталось от отца свойство влиять на плодородие, и они оказалась желанными невестами в округе. Этот род и поныне живёт в Норвегии. Много раз разбавленная, кровь хельве утратила силу, остался лишь фамильный символ – две скрещенные белые стрелы.

* * *

2. Санни Макдугалл

Между 1158 и 1506 годами, почти 350 лет, на Гебридских островах и западном побережье Шотландии существовало гэльско-норвежское государство, называвшееся Королевством Островов (по-гэльски Rìoghachd nan Eilean). Вначале оно формально подчинялось Норвегии, а после 1266 года Шотландии. Фактически же государство сохраняло независимость до конца XV века, опираясь на сильный военный флот. Даже гербом Королевства Островов была гэльская военная галера, наводившая ужас на жителей чужих берегов.

Это было странное государство, в котором пришлые норвежцы, бывшие викинги, мирно уживались с шотландцами и потомками пиктов, заключали браки и были союзниками. Сначала королевство славилось своими отчаянными и отважными пиратами, ходившими в набеги на другие страны, затем в нём развились производство и торговля. Там выращивали коров, свиней и овец, выделывали кожи и шкуры, сыр и масло, широко занимались рыбной ловлей и морской охотой.

Впрочем, войной островитяне занимались так же умело и серьёзно, как сельским хозяйством. Воинственные и мятежные кланы Хайленда, их распри и набеги на земли шотландской короны доставляли королям много хлопот.

Всё-таки с заработками и хлебопашеством в Королевстве Островов было туговато. Здешние жители охотно вступали в военные дружины, причём не только в местные – их нанимали ирландские короли для борьбы против англичан. Галоклайды (гэльск. gallóclaig – «чужестранный воин») высоко ценились на Британских островах.

Осенью 1412 года монахи-цистерцианцы из Садделла в западном Хайленде нашли в горах худощавого, даже хрупкого человека, умиравшего от ран. Из милосердия они перенесли его в свой монастырь и стали выхаживать, не переставая, однако, удивляться внешности, платью и оружию раненого.

Верхушки ушей у него были заострёнными, платье необычайно тонкой выделки, сочетавшее зелёный и серый цвета великолепных оттенков – лиственного и жемчужного, – а меч был так искусно изготовлен, что такой впору носить самому лорду Островов.

Вызвали изумление и раны, полученные этим человеком – казалось, ни один зверь в Хайленде, ни человек не может нанести таких ранений.

Когда же найденный пришёл в себя, удивление монахов стало ещё сильнее. Никто, даже мудрый аббат, был не в состоянии понять, на каком языке говорит этот странный человек.

Сложилось мнение, что он не из людского рода или принадлежит к нечистым. Но аббат, поразмыслив, сказал: «Мы внесли его в стены монастыря, а нечисти сюда входа нет. Если он не чурается креста и близости святынь, следует обращаться с ним, как с человеком».

Выздоровление раненого затянулось, а слухи о нём достигли наместника лорда. Этот наместник, принадлежавший к клану Макдугалл, посетил монастырь и беседовал с человеком, найденным монахами, который к тому времени немного говорил по-гэльски.

Запись, сделанная секретарём наместника, монастырская хроника Садделла и анналы из Мингарна – вот и все документы, в которых упоминается эта история. Если объединить свидетельства, суть рассказа таинственного пришельца выглядит так:

Он был из народа, который называется «елве» и обитает в далёкой стране. Люди народа елве все до единого благородны, а служат им люди, захваченные из здешних стран. Имени своего пришелец не назвал. По его словам, он отправился в путешествие как мститель, чтобы догнать и убить врага, причём враг этот – не человек и не елве, а некое чудовище. Схватка произошла на горной пустоши в Хайленде. Мститель одолел врага и, по его словам, «выбросил из видимого мира», но в бою был изранен и отравлен «ядом смерти». Отныне ему не было пути в свою страну; дни его на земле сократились, но елве был горд своей победой и утешался ею. Он сказал, что готов служить с оружием тому, чья кровь чиста и благородна.

Наместник усомнился, что такой хрупкий человек может ходить в битвы, но елве заметил, что покажет свои способности сразу, как наберётся сил. И впрямь, прибыв в Мингарн ко двору наместника на Пасху 1413 года, он показал столь мастерское владение клинком и луком, равного которому трудно было найти. Кроме того, елве обладал приятным голосом и виртуозно играл на лютне.

В отличие от Геста Лучника из предыдущей истории, который церкви сторонился, этот елве после некоторых раздумий согласился принять святое крещение. Надев крест, он сказал: «Я хочу вернуться к вечности и прикоснуться к небу». Его нарекли Александером, по-гэльски Санни, и приняли в клан Макдугалл. Многие благородные девицы в Мингарне посматривали на него с понятным интересом, но Санни был больше увлечён боевыми искусствами.

К сожалению, дальше история Санни Макдугалла становится неясной. Он упоминается как предводитель дружины галоклайдов, отбывшей в Ирландию в 1416 году. Отряд присоединился к войску короля Коннахта для вторжения в Пейл (область поселения английских колонистов). Вернулся ли елве из Ирландии, женился ли он – остаётся неизвестным.

А может быть, он услышал песню, доносящуюся из глубины зелёного ирландского холма, и пошёл на голос. Хотя сложно сказать, как жители сида приняли бы крещёного эльфа. Всё-таки он выбрал иной путь. Согласно поверьям, после долгой жизни (на человеческий взгляд – очень долгой!) душа эльфа исчезает, обращается в ничто, а крещение даёт эльфу вечность…

Но раз речь зашла об Ирландии, самое время перейти к третьей истории, которая имеет живое продолжение в наши дни.

* * *

3. Нива-из-Тумана

I. Климат и магия

Эльфы всегда любили острова. Морская гладь была их крепостным рвом и каменной стеной, ограждавшей хельве от вторжения грязных, шумных и алчных людей. Вначале люди не решались ходить в дальние плавания за горизонт, довольствуясь прибрежным ловом и каботажем, поэтому хельве на островах были самой природой защищены от незваных гостей.

В истории эльфийского народа есть поистине золотая пора, которую учёные называют «климатический оптимум». Между 15000 и 11000 годами до н.э. средние температуры были так высоки, что летом Арктика полностью освобождалась ото льда. Тогда на Шпицбергене, Новой Земле и даже Земле Франца-Иосифа льда летом не было. В Исландии росли берёзовые и буковые леса, а на островах арктической Канады, севере Норвегии, Шетландских и Фарерских островах – листопадные леса. Не было тундры. На Новосибирских островах водились тигры!

Затем наступило похолодание. Пищевые запасы на суше стали сокращаться, и голод заставил людей искать пищу в воде. Они вышли в море с гарпунами и сетями. Уже около 4000 г. до н.э. на Шпицбергене (значит, люди добрались и туда!) на камне появилось изображение кита – кормильца, дающего целому племени тонны мяса, жир, кожу, кости. Китовые рёбра становились каркасами хижин, покрытых тюленьей кожей.

Люди упорно подбирались к владениям хельве. Остроухие тем временем старались магией удержать тепло над своими островами, где – если верить легендам, – деревья вечно цвели и плодоносили в одно и то же время. Но пришёл холод, деревья стали умирать. Вскоре высадились люди, которым деревья нужны были на дрова, для постройки домов и кораблей.

Сила эльфийской магии не безгранична. Чем меньше деревьев вокруг, тем она слабее, тем скорее она становится чёрной, злотворной. Хельве черпают силу в живом окружении. Когда исчезают деревья, они поневоле идут отнимать тепло и дыхание жизни у людей и животных. Людям это не нравится, они берутся за меч и факел.

Много жестокостей произошло из-за этого.

Между тем всего этого можно было избежать. Деревья питали хельве энергией своих соков, а взамен хельве наделяли их силой и здоровьем. Таков неписаный закон эльфов – за то, что тебе дали добровольно, надо отдариться.

Но деревья понимали хельве, а люди – нет.

* * *

II. Туманные земли

О Шетландских островах уже упоминалось выше. Они лежат к северо-востоку от Шотландии и являются точкой разделения Норвежского и Северного морей.

В эльфийский «золотой век» здесь росли леса. Теперь это почти безлесный архипелаг, холодный, тёмный и промозглый. Двести дней в году идёт дождь, даже летом бывает мокрый снег и густой туман. Лишь четверть дня тут светло, а всё остальное время – облачные сумерки и ночь. Из более чем сотни островов заселены только двенадцать.

Около 1500 г. до н.э. на Шетланды прибыли пикты – народ не менее загадочный, чем хельве. Возможно, пикты сродни той таинственной расе, темнокожей и малорослой, которая населяла север Евразии и так называемую Арктиду. Кого они встретили на островах, чем эта встреча закончилась – неизвестно. Ясно одно: пикты закрепились там и занялись земледелием и скотоводством. В эпоху железного века (или раньше?) на островах было построено много каменных крепостей, руины которых сохранились и доныне.

Около 297 г. н.э. Шетланды стали частью королевства пиктов, вместе с большей частью Северной Шотландии. Едва завершилась в X в. христианизация островов, как с 964 г. туда начали проникать викинги.

Вначале они только грабили. Затем острова приглянулись им, и выходцы из Норвегии начали их обживать. Шетланды оказались удобным местом для эмиграции, в том числе по политическим мотивам. В Норвегии IX-XI вв. творилось много кровавых неурядиц. Там хватало недовольных, которые рады были скрыться за морем. С Шетландов эмигранты хаживали в набеги на родину, а короли норвежские потом ездили с ответными визитами, карали виноватых и сажали на островах своих ярлов.

А острова как были, так и оставались угрюмыми каменистыми громадами, о которые бились холодные волны, и где богатств было всего ничего – трава, овцы, люди и торф.

С христианством на Шетланды пришла и латинская письменность, которая вытеснила древнее огамическое письмо пиктов. Именно латинскими буквами, словами старинного западно-норвежского языка Норн было записано в 1250 году следующее:

«Да сохранит всемогущий Господь всех от плавания на безлюдные острова. Хотя нет там хищных зверей, как на матёрой земле, но опасности больше. Шквал и водоворот стерегут плывущих в море, а туман сбивает с верного пути и ведёт ладью на камни, подобные клыкам дьявола.

Да примет Господь в Своё царство Енса Хьера, Арупа Йунассона и Одда Скре, чьи тела упокоены на острове Атерстен. Туман пал на остров, когда их видели последний раз живыми, и там окончились их молодые жизни. Не христианская кончина их постигла, и облик их по смерти внушал дрожь. Преподобным отцом Боргхиллем из Скаловея сказано: пусть их схоронят на месте смерти, дабы за ними на Большой остров не пришло дурное, и все родичи умерших согласились с этим. Надобно страшиться восходящего тумана, который несёт гибель. Аминь».

Однако богатые пастбища Атерстена манили многих овцеводов. Уже через тридцать лет человек с Елла, по имени Ханс Фанген, завёз туда сотню овец и приставил к ним раба-пастуха. Затея вышла успешная: овцы давали хороший приплод и обильно доились. Ханс Фанген дал рабу жену и предложил обустроить жильё в старинной каменной руине, но раб наотрез отказался и сказал, что будет жить в своей землянке.

«Он говорил, что у развалин есть хозяин, который не потерпит чужого соседства, и что туман станет саваном тому, кто там поселится. Вроде, раб откупался от зла, и только так выжил».

Викарий из Скаловея заподозрил в рабе идолопоклонство и призвал его к ответу. Однако допросить беднягу-пастуха не пришлось: он вместе с семьёй задохнулся от угара в своей землянке. Осталось лишь засыпать вход, чтобы землянка стала им общей могилой. Больше никто не захотел хозяйствовать на Атерстене, и около 1287 года наследник Фангена вывез оттуда последних одичавших овец.

Остров оставался безлюдным, пока не нашёлся удалец, готовый ступить на окаянную землю.

Ждать его пришлось почти полтораста лет.

* * *

III. Чёртов ирландец

Мало какой стране досталось столько распрей и бедствий, сколько их выпало на долю Ирландии. Войны, описанные в сагах, плавно перешли в войны, которые аккуратно отмечались в летописях.

К 850 году датчане (так ирландцы называли викингов) захватили Дублин, Уотерфорд и Лимерик, превратив их в центры торговли и опорные пункты для набегов на другие районы Эйре. Спустя столетие, когда потомки завоевателей приняли христианство и местные обычаи, на страну обрушилось новое, самое страшное нашествие «датчан».

Вызов принял Бриан Боройме, который возвысился на юге Ирландии и в 1002 г. стал ард-риагом (верховным королём).

23 апреля 1014 года соединённая армия юга атаковала войско норманнов при Клонтарфе. Это была последняя битва на земле, в которой эльфы сражались плечом к плечу с людьми. Хельве любили свой зелёный остров и не желали уступать его жестоким интервентам. Они решили забыть о неприязни к людям и вызвались помочь. Эльфы сражались на земле и нападали с воздуха, подобно современной авиации. На битву были снаряжены все злые воинства О’Ши, возглавляемые Баод, богиней войны.

Перед битвой к Дунлаугу О’Хартигану и Мурраху обратились их возлюбленные-эльфийки, умоляя не вступать в бой. Пророческий дар хельве вещал, что героев ждёт смерть. Остроухие девы звали своих милых на далёкий остров, где люди остаются вечно молодыми.

Но разве можно удержать ирландцев от славной драки? Тем более, если это – битва за родину.

И они пали в бою, и погиб король Бриан, но Ирландия была спасена.

Победа при Клонтарфе положила конец разбойничьим рейдам викингов на Британские острова. Однако для Ирландии нашествия не кончились.

В 1171 году по наущению папы Адриана IV английский король Генрих II Плантагенет, используя распри между ирландскими королями, захватил часть побережья Эйре и объявил себя верховным королём острова. Кровопролитные войны продолжались почти два столетия, пока в 1367 г. в Килкенни не был принят статут, отделивший колонистов от кельтского населения. Отныне англичане должны были жить отдельно от коренных ирландцев, в своем районе, называемом Пейл (англ. Pale, букв. «граница», «ограда», область в юго-восточной Ирландии).

Установилось относительное спокойствие. Колонисты на рубежах Пейла стали понемногу смешиваться с кельтами. А колонисты в целом – начали подумывать об отделении от Англии. Но к моменту, о котором мы ведём речь, до этого ещё не дошло.

В 1431 году (тогда же сожгли Жанну д’Арк и родился некий Влад, будущий Дракула) из порта Кардона, что в Донеголе, на севере Ирландии, вышел в рейд пиратский корабль.

Скажем честно – ирландцы всегда были разбойниками и головорезами. Как любой уважающий себя народ, едва лишь подворачивался случай ограбить соседей, ирландцы тотчас собирались в поход.

Правда, в отличие от дальнобойных викингов, которые добирались до Сицилии и даже до Константинополя, сыны Эйре грабили кого поближе. Уэльс, Корнуолл, Англия, Шотландия – ну и, разумеется, острова Северного и Норвежского морей. Острова были предпочтительнее тем, что любой местный лорд может собрать (и то не сразу) лишь небольшое войско, а пока его бойцы наденут доспехи, ирландцев уже след простыл.

Мишенью донегольцев стали Шетландские острова. Взять там особо нечего, зато и оборона слабая, бой будет коротким.

Так и вышло. Набег получился быстрый и не хлопотный. Всё, что можно увезти, включая девок и овец, собрали к месту высадки для погрузки на корабль. Но кое у кого не утих зуд грабежа. Эти горячие ребята посматривали по сторонам жадными глазами, прикидывая, чем бы ещё поживиться.

День был ясный, море просматривалось далеко. Темноволосый молодчик, которого звали Нейл О’Хара, спросил одного из пленников на ломаном Норне:

«Что за остров вдали? Кто там живёт?»

«Атерстен, – кратко ответил пленник. – Там живёт смерть».

«Интересное имя! А много у Смерти овец?»

«Если ты смел, ирландец, плыви туда и сосчитай».

Нейл О’Хара был изрядным храбрецом. Он тотчас начал искать добровольцев, потому что одному грести лениво, да и неизвестно, сколько людей с оружием встретят их на Атерстене. Прослышав о его затее, вожак пиратов справился об острове у других пленников и подошёл к Нейлу с хмурым лицом:

«О’Хара, об этом острове говорят плохое. Там давно никто не бывал, а те, кто плавал туда, не вернулись. Если ты всё-таки поплывёшь, имей в виду – я не стану платить твоей матери за смерть сына».

«Никогда не скажут в Донеголе, что Нейл О’Хара – трус!» – огрызнулся парень.

«Тебя не в чем упрекнуть – ты бился наравне со всеми».

«И всё же я поплыву туда. Даже если никто не согласится плыть со мной».

Упрямство – отличительная черта ирландцев.

Справа и слева от карры, кожаной лодки Нейла, медленно проплывали островки, над которыми собирался туман. Небо понемногу заволакивали облака. Нейл знал – товарищи смотрят ему вслед. Они будут ждать его до завтрашнего дня, но вот решатся ли они высадиться на Атерстен, если он не вернётся?

Наконец, рёбра карры заскрипели о береговую гальку.

К моменту высадки Нейла стало совсем пасмурно. С неба сеялась мелкая водяная пыль, а с земли медленно восходил туман, становясь всё гуще и плотней. Сквозь его млечную пелену О’Хара смутно различал голые тёмные деревья. Это было странно, потому что на подходе он никаких деревьев не заметил. Да и пора листопада не пришла, почему же эти деревья облетели? Нейл ощупал рукоять меча и прикинул в уме, как быстрее перекинуть самострел из-за спины, чтобы сразу взвести тетиву.

Впереди, в тумане, Нейл заметил движущуюся фигуру. Он прислушался – не крадутся ли враги к нему с боков, пока одиночка отвлекает внимание? Но ни шорохов, ни треска веток слышно не было. Между тем фигура приближалась, почти беззвучно. Нейл присмотрелся: вроде бы, этот человек не держит оружие наготове или за спиной. Значит, не время обнажать меч.

К изумлению ирландца, это оказалась миловидная светловолосая девушка, одетая скромно и чисто, похожая на дочку небогатого хозяина. Она смотрела на Нейла без страха, но с каким-то напряжением и недоверием.

«Кто ты? – от волнения хрипло спросил О’Хара на Норне. – Ты из местных хозяев?»

«Да», – просто ответила девушка.

«Ты гуляешь одна? Это опасно. Мало ли, кого тут можно встретить».

«Никого. Здесь никого нет».

«Как тебя звать?» – Нейл, осмелев, подошёл ближе к девушке.

«Нива».

«Отличное имя! А я – Нейл О’Хара. Ты моя, Нива».

«Если ты не скажешь иначе» – загадочно ответила она, вглядываясь в лицо Нейла.

«И не подумаю! – ухмыльнулся Нейл. – Я увезу тебя отсюда в Донегол».

«Да, кто-то должен грести, чтобы увезти меня».

«Идём! Мне хватит такой добычи, как ты, больше искать нечего».

Прежде, чем отправиться за ним, девушка обернулась к деревьям, стоящим в тумане и сказала им нечто на незнакомом ирландцу языке. Нейл смутно догадался, что она прощается с ними. Ветер пошевелил туман, и тёмные деревья стали будто растворяться в нём. С ужасом Нейл понял, что видел не стволы и ветви, а только тени деревьев.

«Да ты…» – начал он было, но осёкся. Нива смотрела на него выжидающе, словно готовилась поймать слово, когда оно сорвётся с губ.

Нейл едва не произнёс «…ведьма», однако вовремя прикусил язык. Если бы он сказал о девушке по-другому, иначе, чем в первый раз, обязательно что-то случилось бы.

Поэтому он перевёл дыхание и твёрдо повторил то же, что говорил вначале:

«Ты моя».

Хотя теперь он ясно видел, что кончики ушей у девушки заострены.

Нива промолчала, но на губах её возникла – и тотчас растаяла, – улыбка.

Обратно Нейл грёб, сильно и часто взмахивая вёслами. Он хотел вернуться к своим до наступления темноты, потому что с темнотой – так ему казалось, – безмолвная Нива могла как-то измениться. Она сидела в карре, крепко держась за борта, и с тревогой поглядывала на море. Ветер усиливался, шла волна. Нейлу нелегко было править каррой, чтобы ту не слишком раскачивало.

Товарищи с удивлением и завистью глядели на его красивую добычу. Нейл, заметив эти взгляды, сразу заявил, чтобы пересечь все будущие разговоры:

«Ни продавать её, ни с кем-то делить я не стану. Если бы вы решились плыть со мной – другое дело».

Но вскоре ирландцы разглядели ушки добычи О’Хары. Общее мнение было такое: «Владей ею сам, нам и даром не надо». Вдобавок и вожак долго сомневался, стоит ли брать такую девушку на борт.

«Может, лучше оставить её на Шетландах? – предложил он Нейлу. – Пусть идёт куда угодно, удерживать не стану. Я заплачу тебе выкуп за потерю пленницы».

«Нет, я с ней не расстанусь» – упёрся О’Хара.

«Сдаётся мне, она тебя околдовала. Ей был нужен человек, чтобы переплыть с земли на землю. Смотри, твоя затея добром не кончится!»

«Я крещёный, верю в Бога и святого Патрика, – упрямился парень. – Мне вреда не будет!»

В отличие от прочих пленниц, Нива без обид и слёз доплыла до Кардоны, а затем отправилась с О’Харой на юг, в Айлех, где жила мать Нейла. Только теперь, по настоянию О’Хары, Нива завязывала голову платком по-девичьи. На половине дороги к Айлеху, на постоялом дворе, они оказались вместе на одном ложе.

Может быть, причиной тому стало одиночество, которое мучило Ниву. Она провела на острове долгие годы в обществе теней, беседуя с призраками деревьев, давным-давно срубленных людьми, и сама едва не стала тенью. Но Нейл много сделал для неё, хотя вряд ли в полной мере сознавал это. Она была благодарна ему, пусть даже не высказывала благодарности словами.

Видимо, главным оказалось то, что он не отрёкся от Нивы – когда увидел, кто она такая, когда ему предлагали оставить Ниву на Шетландах. Он вёз её с собой, оберегая, и ломал голову – что же с ней делать? Это слишком важная особа, чтобы обходиться с нею как с невольницей, но просто отпустить её он не решался – куда ей идти? Поступить так – всё равно, что зимой выгнать человека из дома.

Как бы то ни было, Нейл оказал Ниве большую услугу, и она отдарилась вполне.

Когда О’Хара показал Ниву своей матери, он неловко сказал:

«Это пленница с островов».

«Ну-ну, – хмуро молвила матушка, видя смущённое и довольное лицо девушки, – спасибо, что сказал, а то бы я запуталась, кто из вас пленник. Надеюсь, ты в своём уме, сынок, и соображаешь, кого привёл в дом?»

«Она моя!» – зарычал пират, чтобы мамаша не очень воображала о том, кто в доме хозяин. Это было третье, и последнее подтверждение, которое окончательно решило дело.

«И как я должна к ней обращаться? – ядовито, но уже мягче продолжала матушка. – Как к невольнице, как к служанке или как-нибудь иначе?»

Нейл только фыркнул:

«Пусть поп ответит, когда обвенчает нас, если на старости лет ты стала непонятлива».

«Ха, если я вдова, то уже и старуха?» – Мать возмутилась, и пошла-поехала ругань, как это водится у чёртовых ирландцев, верных Богу и святому Патрику.

Нет сомнений, что толков и пересудов об этой свадьбе в Айлехе хватило на долгие годы, раз уж история попала на страницы донегольской хроники. Хотя невеста держалась как настоящая леди, не в долгом времени с нею случилось то же, что бывает со всеми девицами, от батрачки до принцессы – она забеременела.

Хорошо это или плохо, но Нейл О’Хара продолжал заниматься тем, что у него лучше всего удавалось. Наконец, Нива Атерстен (тогда в Ирландии жёны не принимали фамилии мужей) уломала его стать купцом, тем более, что Нейл уже вышел в вожаки, умел и править кораблём, и отбить нападение.

Айлехские дамы не без опаски, но с интересом приняли Ниву в свой круг. Вскоре они обнаружили, что с её появлением на душе легче, болезни утихают, а в теле появляется особенная бодрость. Нанести визит супруге Нейла считали своим долгом и мужья дам, капитаны, китобои и купцы – это считалось почти гарантией возвращения из рейса.

Что дальше?

До сих пор в Донеголе помнят «Песню Нивы-из-Тумана»:

Я знаю три добрых земли –

В одной из них я родилась,

В другой я росла и цвела,

А в третьей с любимым сошлась

О первой земле улыбнусь,

С печалью вздохну о второй,

А третья земля – лучше всех,

Здесь другу я стала женой

Атерстены и О’Хара – потомки Нивы и Нейла, – во множестве живут на разных материках, от Европы до Австралии. Среди них время от времени рождаются дети с заострёнными ушами, а у некоторых бывают странные способности. Известен американец Кеннет О’Хара, который, впервые взяв лук в руки в 43 года, понял, что просто «не умеет» промахиваться. Именно он, изучив свою родословную, сумел восстановить историю о походе на Шетланды и диковинной «добыче» своего далёкого предка.

Кровь, воспринятая от женщины хельве, не теряет силы в поколениях.

Эльфы живы.

Пьеса принесла Чапеку всемирную известность, её широко переводили, она собирала полные залы, а в 1923-ем после премьеры в Лондоне о ней публично дискутировали Честертон и Шоу – впрочем, эти профессиональные балаболы рады были попиариться по любому поводу. Жаль, Уайльд не дожил – ох, он бы поучаствовал!..

Сейчас такое и представить невозможно – в первую очередь, за отсутствием новых Чапеков, Шоу и Честертонов.

«Наше всё» граф Толстой переработал пьесу в свой «Бунт машин» (1924), который язык не поворачивается назвать фанфиком; в 1935-ом у нас сняли даже фильм «Гибель сенсации» – и примечательно, что Толстой именует роботов машинами, а в фильме они изображены как механизмы. Чапек пытался возражать, но его протест запоздал.

И всё.

Уже в 1920-ых годах после ажиотажного всплеска интерес к пьесе быстро остыл, а советскую идейно правильную фильму связывали с первоисточником лишь слово «робот» (уже в новом понимании) и буквы R.U.R. на корпусах железных громадин.

Сейчас в глазах большинства робот – нечто механическое, техногенное, вроде Терминатора. В тестах, рисунках, комиксах и на экране роботов не счесть, но именно роботов Россума среди них практически нет.

Возникнув, они отдали своё имя другим и ушли в небытие. Обозначили понятие, но не стали им.

Единственные, кто из существ мира НФ сродни россумским универсальным – репликанты из «Бегущего по лезвию»; к слову, этих последних никто не называет и не считает роботами. В исходном для фильма романе Дика «Мечта́ют ли андро́иды об электроо́вцах?» прямо указано, что названные андроиды – полностью биологические создания, искусственные люди.

Фанфиков по «R.U.R.» нет. Постановки «R.U.R.» на сцене исключительно редки. Экранизаций, кроме двух старых на английском ТВ, тоже нет.

Проект фильма «R.U.R.: Генезис», обещанный режиссёром Кервином, дай Бог созреет к юбилею пьесы, причём обещает быть артхаусной малобюджетной стилизацией в духе латексного фетишизма. Мсье знает толк в извращениях.

Мы точно этого ждали? Или вообще не ждали?

Иными словами – а надо ли это экранизировать, стоит ли оно того?

Казалось бы – классика жанра, и вдруг такое невнимание. Уже и комиксы Марвела все пересняли, и тримейк Бэтмена состоялся, и скоро по недостатку сюжетов в ход «Курочка Ряба» пойдёт, а тут, можно сказать, тема пропадает, да и по срокам сюжет стал общественным достоянием.

Почему у роботов Россума такая странная судьба? Их имя перешло к машинам, исходный текст о них упоминается лишь в сносках, режиссёры к нему равнодушны… В чём же дело?

* * *

Чунга-Чанга по Чапеку

Если вы пожелаете прильнуть к истокам роботехники и вздумаете ознакомиться с «R.U.R.», вас ждут сюрпризы.

По-настоящему удачная фантастика у Чапека одна – «Война с саламандрами». Примерно как у Уэллса – «Война миров».

С той лишь разницей, что марсиан Уэллса можно экранизировать, а саламандр Чапека – опасно, и чем дальше, тем опаснее. Помните, сколько статей в законах Хаммурапи? 282.

Затевая пьесу, Чапек хотел одного – озвучить идею. Поэтому матчастью он вдохновенно пренебрёг от слова «очень». Он и действующими лицами пренебрёг.

Пьеса «R.U.R.» – слабая и скучная, страсти-мордасти в ней надуманные и вымученные, а логика оставляет желать много лучшего. Сразу понимаешь Кервина – фигуристые девушки в латексе и с футуристическими пистолетами гораздо зрелищнее картонных дурилок, населяющих пьесу. Двухмерные персонажи передвигаются по плоскому фону и голосом автора излагают то, что он думал в голове сто лет назад.

Пожалуй, можно даже сказать, что единственный герой «R.U.R.» – сам Чапек, которого озвучивает команда марионеток. Почти всех их убивают восставшие роботы, сильно улучшая сценический климат и расчищая поле деятельности для чуть более реалистических персонажей, среди которых уцелевший от прежнего состава архитектор (скорее, прораб-строитель) Алквист с его библейско-морализаторскими монологами – наименее нужная фигура. И очень жаль, что при пафосном финальном возгласе «Не погибнет!» на него не рухнул потолок, чтобы поставить точку в истории прогнившего человечества.

Увлечённый идеей (не своей, но об этом позднее) Чапек по ходу дела пытался даже выдумывать женские мысли, но искусством дамского мышления он тогда не владел, и героинь получилось две: солнечная дура системы «идеальная жена» и угрюмая служанка, клерикально ограниченная ведьма. Как две стороны медали.

Вернуться к пьесе, прочитанной смолоду (само по себе желание прочесть её вновь не возникало) заставил фантастиковедческий интерес. А именно – невинное желание выяснить, где и когда происходило действие. Тут-то открытия и посыпались.

Насчёт места всё просто – это некий «отдалённый остров» без привязки к карте, как Неверленд из книг о Питере Пэне. Ясно одно – добраться туда можно лишь по морю. Конечно, можно и по воздуху, но в будущем Чапека нет ни самолётов, ни дирижаблей. Впрочем, там нет и радио, один кабельный телеграф. Альбер Робида, старший современник Чапека, как футуролог выше его на две головы.

С хронологией же дело обстоит очень интересно, а с содержанием сюжета – совсем худо.

Итак, что нам предлагает автор?

В 1920 году «ещё молодой» физиолог (а вовсе не философ, как пытается лукавить русский перевод) Россум уехал на тот самый остров, чтобы изучать морскую фауну. На острове он застрял надолго – по сущности, на всю оставшуюся жизнь, – вначале путём химического синтеза пытаясь воссоздать живую материю, «так называемую протоплазму», а затем, после 1932 года, когда он «открыл химическое соединение, которое имело все качества живой материи, хотя и состояло из совершенно других элементов» – пытаясь из оной протоплазмы создавать живые существа. Таким манером матёрый атеист Россум хотел всем наглядно доказать, что Бога нет – ну раз уж частное лицо в одиночку может создавать жизнь!..

«Ещё молодой» – это сколько лет? 25, 30? Ладно, пусть 30. Значит, в 42 года Россума осияло, и он принялся монтировать искусственную собаку, на что ушло «несколько лет».

Положим, пять лет. Значит, собака заработала (и сдохла) в 1937-ом. После этого неунывающий Россум занялся сотворением человека. Десять лет трудов! Россумский Адам включился в 1947-ом и прожил трое суток. На этот момент Россуму уже 57 лет. Второй Мировой не было – Чапек в 1920-ом не ждал и не предвидел её. Нет ни атомной бомбы, ни реактивной авиации.

«И тогда сюда [действие не покидает острова!] приехал инженер Россум, племянник старого», который решил поставить дело на индустриальную основу.

Опустив детали, констатируем – у Россума-младшего удалось. Он создал упрощённую версию человека на основе иной, нежели человеческая, биологии – соответственно, человеком не являющуюся и правами человека не обладающую. Он наладил массовое производство этих живых биокукол, названных роботами, и успешную их продажу.

Под конец карьеры его тоже обуяла гордыня, и он решил создавать четырёхметровых великанов, но этот неудачный проект пришлось прикрыть, и с тех пор роботы производились только обычных человеческих размеров.

Главное вот что – к началу сценического действия оба Россума, и старый, и младший, уже почили в бозе.

Какой же год на дворе в начале пьесы?

Цит.: «пятнадцать лет назад робот стоил десять тысяч [долларов]». Т.е. 15 лет назад продажи уже начались, но роботы были редким товаром для состоятельных людей.

Положим, создание роботов как таковых и технологической цепочки по их изготовлению заняли у Россума-младшего года три. Никак не меньше. Т.о., выпуск первой партии можно приурочить к 1950 году.

Биокукол стоимостью $10.000 за штуку могли себе позволить только покупатели VIP-класса. Среднегодовая з/п в США в 1950-ом составляла $3800. Эти продажи создавали моду и оживляли спрос.

Когда бизнес понял, что робот заменяет 2,5 рабочих, а при массовом применении стоит вместе с кормёжкой (сойдёт и солома!) ¾ цента в час – тут-то и спрос и начался.

Никакой платы, никаких профсоюзов и забастовок, «рождаются» готовыми к работе, обучаются быстро, а по мере износа выбрасываются. Ну, или сдаются в R.U.R. как утиль, для повторной переработки в полуфабрикат плоти, из которого слепят новых роботов. Сказано же, что когда робот «перестанет двигаться», его «бросят в ступу».

В результате к 1965 году (вы не забываете считать годы?) робот вместе с одеждой стоил $120.

Между прологом и первым действием пьесы проходит десять лет, это сам Чапек указал.

Итак, бунт роботов и истребление вконец обленившегося за четверть века человечества происходят – правильно, в 1975 году. К этому времени уже существуют армии из роботов.

Но всё это время производство роботов находилось только на «отдалённом острове» Россума! Откуда готовая продукция развозилась пароходами. Хотя теплоходы были созданы и уже широко применялись до WWI, в русском переводе почему-то фигурируют лишь пароходы, хотя у Чапека это loď – просто «корабль». Не знаю, как воспринимается чешский оригинал, но русский вариант создаёт впечатление о затянувшемся до 1960-ых стимпанке.

Лишь за час до гибели Гарри Домин – главдиректор компании R.U.R., – озвучивает гениальную, но фатально запоздавшую идею: «В каждой стране, в каждом государстве мы устроим фабрики, которые будут выпускать… Национальных роботов. … Чтобы каждый робот смертельно, на веки вечные, до могилы ненавидел робота другой фабричной марки».

А Галлемайер, шеф «института психологии и воспитания роботов» добавляет: «Мы будем делать роботов-негров и роботов-шведов, роботов-итальянцев и роботов-китайцев! Пускай тогда кто-нибудь попробует вбить им в башку всякие организации да братства…»

Это иллюстрирует три момента:

1) фабрики по изготовлению роботов находились только на острове Россума;

2) до момента, когда толпы восставших подступили к центральному офису R.U.R., все роботы выпускались с внешностью европеоидов, а никакие мысли типа «разделяй и властвуй» производителям в голову не приходили;

3) Чапек гораздо умнее своих персонажей, и здесь с опаской высказал то, о чём через 16 лет начнёт вздыхать с надеждой: «Вот смотри-ка – здесь европейские саламандры, а там африканские; тут разве сам чёрт помешает, чтобы в конце концов одни не захотели быть чем-то большим, чем другие!»

Моменты 1 и 2 свидетельствуют только о том, что Чапек в погоне за метасмыслом послал логику лесом. Во всяком случае, пророк из него хуже, чем фантаст. Не предвидеть появление ТНК – ещё полбеды, но утверждать что руководство перевернувшей мир компании настолько одичало на острове без женщин и человеческого общества – это уже беда.

Какой же Галлемайер «шеф института психологии», если за 25 лет существования робоиндустрии не догадался, что роботы должны быть разными?

Почему Галль, начальник отдела физиологических исследований R.U.R., лишь перед смертью заговорил о том, что «мы определенно совершили ошибку … Дали роботам одинаковые лица».

Как же различали роботов производители и пользователи? По «латунным бляхам с номерами» на груди?

Мало того – во имя сохранения в тайне великого ноу-хау старого Россума документ, где описывались тайны производства и оживления роботов, существовал в единственном экземпляре! Что позволило сентиментальной, но недалёкой Елене спалить эти пожелтевшие бумаги и тем самым лишить людей на острове шанса на спасение, а «цивилизацию» роботов приговорить к смерти – без инструкций Россума новых роботов невозможно было изготовить, а уже сделанные были обречены «перестать двигаться» максимум через 20 лет после выхода из сборочного цеха.

К слову, как в R.U.R. успели к приезду Елены с научной точностью вычислить предельный 20-летний срок износа роботов? Елена прибыла на остров в 1965-ом, а первые массовые роботы появились в 1950-ом…

И Чапек уверяет нас, что этакая компания без царя в голове сумела за 25 лет производства наклепать сотни миллионов универсальных биомашин?

Число взято из текста пьесы, вот слова Бусмана, коммерческого директора R.U.R.: «Стало быть, на миллион добрых старых роботов приходится всего-навсего один реформированный, новый, понимаете?»

А погубил всё и всех милаха Галль, из тайной любви к чужой жене Елене и в угоду ей изменивший физиологию роботов. «Я делал это втайне… на свой риск. Переделывал их в людей. В более совершенных, чем мы с вами. Они уже сейчас в чем-то выше нас. Они сильнее нас».

Елена же заявляет: «Я требовала, чтобы он дал роботам душу!»

«Начальник отдела физиологических исследований», не сумевший утрясти вопрос с внешностью роботов (или вообще об этом не думавший) смог повторить известную процедуру из Бытия? Смело.

Он успел создать несколько сотен таких супер-роботов, которые быстро осознали, что люди в сравнении с ними – жалкие ничтожества. Затем осталось использовать харизму, человеческие средства связи, транспорт и оружие.

А нам осталось поверить, что сотни миллионов роботов (среди которых большинство составляли фабричные и сельскохозяйственные рабочие) меньше чем в два года подчистую выкосили минимум три миллиарда человек (оценочная численность на 1960 год), которые за 25 лет роботизации в ноль перестали размножаться (?!), совсем разучились воевать и в массовом порыве слабоумия передали всё оружие в крепкие руки детищ Россума. Включая авиацию (пусть даже поршневую образца 1930-ых), БОВ и прочее.

Да-да, ошибки нет – Елена-2, робот новой модификации, была создана Галлем за два года до финала пьесы, т.е. когда R.U.R. ещё вовсю работал под управлением людей.

Но что мы видим через пару лет? Центральный Совет роботов взывает к Алквисту: «Сжалься, господин. Нас обуял ужас».

Ужас? С чего бы?

К 1977 году, конечно, уже вымерли все произведённые в 1950-ом, но сошедшие с конвейера в 1960-ых ещё вполне себе двигались, а R.U.R. с 1965 до 1975-го успел изготовить минимум 54 миллиона биокукол. Производительность комбината указана – 15000 роботов в день.

Ну, положим, на фабриках у них не ладилось: «Роботов мы не умеем воспроизводить. Из машин выходят одни окровавленные куски. Кожа не прирастает к мясу, а мясо – к костям. Из машин потоком сыплются бесформенные клочья». Это могло их озадачить – те несколько сотен, которые умели думать, но до ужаса было ещё далече. Беспокойство, а тем более паника (опять-таки, среди новых роботов) начнётся лет через десять, не раньше. Остальным, как показывает в прологе равнодушие рободевушки Суллы к своей судьбе, всё глубоко безразлично.

Вообще природа роботов и их восстание оставляют много неразрешимых вопросов.

Например – какой такой категорический императив побуждал роботов повиноваться человеку?

Или – с какой стати безынициативная масса, доселе пропускавшая мимо ушей любые призывы к свободе, вдруг хором уверовала в миссию роботов? Конечно, судя по соотношению людей/роботов на чудесном острове – «тридцать с лишним человек» и «триста сорок семь тысяч» роботов, – ясно, что первичное обучение было доверено самим роботам. Но программы обучения, наверно, люди создавали? Или уже роботы?..

Далее, о роботах сказано: «Механически они совершеннее нас, они обладают невероятно сильным интеллектом». Компания точно была уверена, что для работы на полях или у конвейера машинам нужно больше, чем две извилины?..

Рядом прекрасное – загудели фабричные гудки и сирены, и главдиректор Домин поясняет: «Роботы не знают, когда прекращать работу». А как же «невероятно сильный интеллект»?

Тот же Домин: «Остановись комбинат на один только месяц – и роботы пали бы перед нами на колени». Да с какой стати?!..

И так далее. Скажем, новые роботы Галля – праздношатающиеся, они спят и видят сны, и если до Галля собаки избегали роботов, то теперь они им лижут руки. А ведь они по-прежнему биологически не-люди, и созданы всё из того же россумского «коллоидального раствора, который даже собака жрать не станет».

Так что фантастика эта – чисто умозрительная, всё по тому же принципу «Я так хочу».

Да, при изучении текста становится очевидной точность Википедии, любезно сообщающей нам о пьесе буквально следующее: «Природа перестала восполнять человечество. Восьми с лишним миллиардов [в пьесе этого числа нет!] ей вполне хватило. Между тем продолжают поступать данные о спонтанных «мутациях» среди роботов – единицы из них словно эволюционируют до человека, начинают бунтовать».

Бунт как признак интеллектуального развития – как это современно! Прямо про «цветные революции».

Или – «Прошли годы [двух не минуло!], и все люди были истреблены правительством роботов».

«Слава роботам! Убить всех человеков!» © Бендер

* * *

Разрушитель мифа

Изучив на скорую руку собранный концепт «R.U.R.», обратимся к тому смысловому слою, что скрыт от поверхностного чтения. А он важнее внешнего, текстового слоя, и именно с ним связано отторжение обществом понятия «робот» в первоначальном авторском значении.

Пьесу забыли именно потому, что как пьеса она никакая. Она просто оболочка, обёртка для двух посылов – в ту пору будоражащих, едва не эпатажных.

Чтобы понять первый, достаточно вспомнить, когда и кому писал Чапек.

Сын образованных родителей, он развивался в той среде, где процветало «начало письмянности», сызмала в это начало втянулся и творил для тех, кого пылкий Эренбург назвал «высококультурными чехами». Как белобилетник, ужасов войны он не сподобился, зато защитил диссертацию «Объективный метод в эстетике применительно к изобразительному искусству» и занимался философией.

Для просидевших мясорубку Первой Мировой в тылу, в сытенькой благополучной Праге с её пивом, кнедликами и сосисками было настоящим шоком возвращение легионеров из России – они прибывали эшелонами с весны 1920-го и привозили фантастические, жуткие рассказы о нашей революции и нашей Гражданской войне. Как это воспринимали пражане, великолепно описано у Гашека в «Идиллии винного погребка» (Гашек, хоть и другим путём, вернулся в Прагу в декабре 1920-го).

Неспокойно было и вблизи – революция в Германии, затем Венгерская и Словацкая советские республики, которые пришлось гасить со столь неприятным для гуманистов «белым террором». Тревожное ощущение беды требовало внятных объяснений от культуры, но как-нибудь так, без ссылок на марксизм и капитализм, а фантастично и завуалировано. Чтобы искусство, как горчичник, оказало болеутоляющий и отвлекающий эффект. В идеале – что-нибудь в стиле Юлии Джулии, прохладительная и успокоительная песенка «Не стоит голову терять».

Успокоительного Чапек – к тому времени уже газетный журналист и критик, – предложить не мог, но общественный заказ принял и прямо под стук поездов, везущих в Чехию легионеров с их посттравматическим стрессовым расстройством, создал пьесу.

Как Исиро Хонда своей «Годзиллой» позволил японцам переосмыслить поражение в войне, так «R.U.R.» помог «понарошку», а главное – вне связи с реальными причинами и последствиями осознать суть произошедшего. Публика была шокирована новизной взгляда на пролетарскую революцию, но всё поняла верно – трудящиеся (они же бесчувственные роботы) могут истребить администраторов и теоретиков, оказавшихся неспособными управлять массами. Тупая покорность роботов обманчива, их могут перепрошить активисты, и тогда горе манагерам.

После чего пьесу забыли, как выбрасывают горчичник, выполнивший назначение. Вне своей эпохи она потеряла актуальность.

Второй посыл сложнее.

Свой источник вдохновения Чапек называл открытым текстом (для тех, кто в танке: «Создание гомункулуса – идея средневековая; для того, чтобы она соответствовала условиям нашего века, процесс созидания должен быть организован на основе массового производства»).

Это позволяет уверенно заявить, что Чапек – фантаст научный.

Только наука его – алхимия.

Судите сами – здесь гомункулы, в «Кракатите» и «Средстве Макропулоса» – философский камень на разных стадиях творения, в «Фабрике абсолюта» – идея пантеизма.

Вопрос «Что хотел сказать поэт «Птичкой божией»?» не просто витал, а дробным дятлом бил с самой премьеры, и автору не раз пришлось письменно объяснять, о чём же его пьеса (явный признак того, что ни о чём). Желающие могут сами почитать многословную размазню, писаную Чапеком по этому поводу. Это беспримерное переплетение благоглупостей из серии «общечеловеческие ценности» или «абстрактный гуманизм».

Вершина авторских признаний – в статье 1923 года: «Я не вполне уверен в том, что я создал, но очень хорошо знаю, что хотел создать». Через 55 лет Леонид Дербенёв устами Аллы Борисовны сказал это так: «Сделать хотел грозу, а получил козу».

В «R.U.R.» Чапек не открыл нечто для фантастики принципиально новое, а закрыл одну старую тему, начатую в библейские времена, и к Первой Мировой уставшую жить в прежнем виде. Старое вино нуждалось в новых мехах, и Чапек перезалил тему в ёмкость с названием «индустриальный подход».

Гениальность Чапека в том, что он сделал это одними руками и в одно окно, показал переход темы от Ветхого Завета к Новому, промышленному по-американски.

Тема эта – сотворение иной жизни, современным языком – альтернативная биология.

Первый опыт поставил сам Всевышний, создав Адама и Лилит, равных и разных. Позже Творец исправил ситуацию, но Лилит не уничтожил – первосущества сделаны прочно, да и жаль было рушить удачную экспериментальную модель. Адам же так и остался, как первый блин.

Дальнейшие пробы делались в режиме «по Божьему попущению, по диавола наущению», и все как бы в назидание, потому что ничего путного не получалось. Любая попытка создать иную, не предусмотренную Провидением жизнь приводила к скверным последствиям – начиная от гибридизации падших ангелов с дочерями человеческими (итогом которой были шестипалые рефаимы модели «Голиаф») и заканчивая созданием Голема.

Во времена Лёва бен Бецалеля к теме уже подключились алхимики с планами создания гомункулов из человечьих выделений, птичьего помёта, мандрагоры, киновари, мышьяка и всего, что в лаборатории сыскалось. Свой первичный бульон они выпаривали аж до XVIII века, когда человечество уже впало в стимпанк с его машинерией и смекнуло, что гомосапиенс это механизм, а значит, его можно собрать из колёсиков, словно часы.

Правда, автоматоны Дроза и Вокансона так и не ожили, зато идея сборки прижилась, да тут и опыты Гальвани с месмеризмом подоспели, и Виктор Франкенштейн смело приступил к работе.

Как видите, традиция не прерывалась.

Для нас важно выделить два существенных момента:

1) Лилит, голем, гомункул, чудовище Франкенштейна – все они изделия штучные, создаются в одном экземпляре и без перспектив типа «А создам-ка я армию из дуболомов!»

2) Исключая ближневосточную Лилит, все остальные существа, подобно исступлённой «охоте на ведьм», так или иначе привязаны к Альпийскому поясу, к некрономическому австро-венгерскому сознанию и, следовательно, к пражской школе мифологического мышления, откуда родом множество гигантов мысли – собственно, Лёв, мистический император Рудольф II (работодатель Иеронимуса Макропулоса, если кто забыл), второй отец Голема Майринк, Кафка и, конечно, Чапек.

То есть Чапеку было с чего своих роботов писать. Сама пражская земля буквально сочилась алхимическими зельями и намекала – мол, не создать ли нам чего-нибудь такое, чтобы шевелилось?

И Чапек, сын индустриального века, решил тему научно закрыть. Соединяя времена, одно ногой стоя в прошлом, а второй приветствуя жуткое макабрическое будущее.

Он поставил гомункулов на конвейер.

Это называется – десакрализация. С позиции разрушителя мифов таинство зарождения жизни должно быть осквернено с особым цинизмом. Что и было сделано – все метаморфозы богоборческой идеи альтернативного творения описаны в одной короткой пьесе.

Хаксли в романе «О дивный новый мир» попытался вторично опошлить тему, однако не поднялся выше туристической песенки 1950-ых –

Избавим женщин от мучительных родОв

Нажал на кнопочку, и человек готов

Даже в целевом создании линейки от «альф» до «эпсилонов» Чапек его опередил, ибо сказано в пьесе: «Наша акционерная компания выпускает товар нескольких сортов. У нас есть роботы более примитивные и более сложные».

Но Жан-Клод ван Дамм, стоящий врозь ногами на двух грузовиках, из Чапека не получился.

Мысль о том, что покорных рабочих можно массово изготовлять, словно автомобили Форда, была озвучена вполне в резонанс с эпохой. То была краткая горячечная эра дизельпанка, когда наука после всемирной бойни осознала – можно творить что угодно. Лучи смерти, аэропланы-невидимки, пришивание вторых голов собакам, скрещивание человека с шимпанзе – если Бога нет, всё позволено.

Но как ни быстро развивалась научная мысль, идея-фикс старого Россума – создать живое без Бога, – в массовом сознании (которое всегда отстаёт от науки лет на 200) находилась где-то на уровне «самозарождение мышей из старых тряпок», поскольку проект «живое вещество» ещё не получил широкой популярности в народе.

Может, сколько-то учёных умников выдумку Чапека оценили, но для большинства «искусственные люди» означали скорее каббалу Лёва и опыты Франкенштейна, чем форсайт-проект. Век алхимиков миновал, а эра биотехнологий не настала. Идея, возникшая на стыке магии с химией, смотрелась занятно, однако «не пошла».

XX век с интересом принял идею производства искусственных существ, послушно выполняющих работу, подхватил слово «робот», саму пьесу сохранил как сноску, а главное из неё взять забыл.

Не захотел.

Даже – побоялся.

А вот Мэри Шелли именно на этом строила сюжет.

Главное не то, что чудовище Франкенштейна сшито из кусков и гальванизировано молнией. Главное то, что оно – живое.

Да, иной жизнью. И тем не менее. Вдобавок мыслящее и чувствующее, в то время как робот существует, но не живёт, как вещь.

Поэтому слово «робот» применимо к Терминатору, а к россумским «изделиям» – исключительно по тексту Чапека. Оно присвоено им, но не принадлежит им.

Человечество не желало – и не желает, – чтобы принадлежащие ему служебные вещи думали, чувствовали, были личностями. Это страшно. Поэтому понятие «робот» было тотчас перенесено на механических андроидов. Вроде без договора, но именно так «само склалось». Удивительно, какое вдруг единодушие!..

Хотя Чапек открыто представил публике своих «новых гомункулов» как вполне и явно органических существ, этот важнейший момент публика проигнорировала.

Потому что дальше – человек.

А вот сборка квазилюдей на заводе – это понятно, они ж как машины. А машина для большинства – механизм; дальнейший ход общей мысли понятен.

До репликантов было ещё 60 лет роста массового сознания, но и те по вышеназванным причинам, погоды не сделали. Разве что породили фанфики – за это авторам исходников спасибо, постарались сделать персонажей личностями и построить для них стильный мир.

И всё же придётся кое в чём согласиться с Вики:

«Результатом создания «R.U.R.» стала популяризация термина «робот».

И больше ничего.

Аминь.