10. В рубрике “Publicystyka” напечатано интервью, взятое Конрадом Валевским/Konrad Walewski у американского писателя Теда Чана/Ted Chiang. Интервью носит название:

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Однажды вы назвали себя спорадическим писателем, но тем не менее считаете, что писательство – нечто важное для вас. Время от времени вы публикуете отличный и чрезвычайно оригинальный текст. Что послужило первоначальным толчком к вашему решению писать научную фантастику?

ТЕД ЧАН: Первоначальный импульс немного отличался от нынешней мотивации. Впервые я попробовал писать научную фантастику, когда мне было двенадцать лет. В то время я написал главу романа о галактической войне, а также потратил много времени на проектирование космических кораблей и футуристических городов. Со временем мои вкусы изменились, и теперь меня, человека взрослого, больше интересуют те философские проблемы, которые может поднимать научная фантастика.

Я пишу спорадически, время от времени, от случая к случаю, потому что мне нелегко писать, я не наслаждаюсь творческим процессом так сильно, как многие другие писатели, и мне редко приходят в голову идеи, которые достаточно интересны для того, чтобы, найдя время, воплотить их в письменной форме, в виде рассказа. Мне бы хотелось, чтобы все было по-другому; хотелось бы, чтобы писать было приятнее и чтобы у меня чаще возникали интересные идеи. Но пока этого не происходит.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Что, по вашему мнению прежде всего сформировало вашу художественную чувствительность и интеллектуальное любопытство? Научная фантастика? Литература основного течения? Нон-фикшн? Или, может быть, другие СМИ?

ТЕД ЧАН: Что касается интеллектуальной любознательности, я бы сказал, что наибольшее влияние на меня оказали научно-популярные книги. Когда я был молод, "Путеводитель по науке" Айзека Азимова был для меня почти что Библией. Я также с величайшей признательностью вспоминаю книгу Георгия Гамова "Один, два, три... бесконечность". Книги такого рода открыли мне мир науки и математики. Труднее определить, что сформировало мою художественную чувствительность, поэтому я буду рассматривать это как вопрос о писателях, оказавших на меня влияние. Когда я был молод, мне нравились романы Азимова и Кларка, но, как я уже говорил, с возрастом мои вкусы изменились. Когда я повзрослел, теми книгами, которые заставили меня пересмотреть то, чего я мог попытаться достичь как писатель, были сборник рассказов Эдварда Брайанта «Теория частиц» и роман Джона Кроули «Позднее лето».

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Что вы чаще всего читаете сейчас? Художественную литературу или нон-фикшн? И возвращались ли вы когда-нибудь ради вдохновения или чистого удовольствия к книгам, которые вам нравились в прошлом, например, к книгам Джона Кроули или Эдварда Брайанта?

ТЕД ЧАН: Пожалуй, сейчас я читаю художественную и научно-популярную литературу в равных пропорциях. Иногда я возвращаюсь к любимым текстам, чаще к рассказам и фрагментам романов, чем к целым романам. Когда я работаю над рассказом сам, это тоже влияет на мое чтение. Например: сейчас я пишу научно-фантастический рассказ, действие которого происходит в ближайшем будущем, поэтому перечитываю некоторые тексты Брюса Стерлинга и Кена Маклеода. Не то чтобы я пытаюсь подражать их стилю – я уверен, что не смог бы, даже если бы захотел, но это помогает мне настроиться на нужный лад.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Вдохновляют ли вас каким-либо образом другие средства массовой информации? Музыка? Кино? ТВ? Компьютерные игры?

ТЕД ЧАН: Я большой поклонник кино и телевидения, потому что мне нравится рассказывать истории. Мне кажется, что фильмы имеют много общего с рассказами в своей потребности в краткости, тогда как хороший сериал может изложить более длинную историю так же, как это делает роман. Что касается музыки, то я случайный слушатель, а не серьезный любитель. И в отличие от многих писателей, я не могу слушать музыку во время работы, это полностью разрушает мою концентрацию. Что касается компьютерных игр, то в некоторые из них я начал играть совсем недавно, в основном из любопытства. На самом деле, мне больше интересно читать о компьютерных играх, чем играть в них. Например, многопользовательские онлайн-игры — это ближайший эквивалент Метавселенной из романа Нила Стивенсона «Лавина» в нашей реальности.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Ваши рассказы поднимают сложные и серьезные проблемы, и, кроме того, они оставляют читателю множество вопросов для размышления, а не несут четкого послания. Вы считаете это важным элементом творческого процесса?

ТЕД ЧАН: Я начинаю писать, не имея целевого намерения спровоцировать читателя. Обычно, когда я работаю над рассказом, меня терзают сомнения относительно того, будет ли он вообще кому-нибудь интересен. До сих пор мне везло — всегда находились несколько человек, которых интриговало то, о чем я думаю, а это всегда приятный сюрприз. Мне очень нравится рассматривать идею с разных точек зрения, и при этом мне кажется, что наиболее интересные проблемы дают веские аргументы для обсуждения каждой точки зрения. Научная фантастика часто рассматривает странное как обычное, а обычное как странное, что делает ее идеальной для интеллектуальных экспериментов, которые заставляют нас подвергать сомнению наши предположения. И я думаю, что подвергать сомнению наши предположения – это то, что нам всем нужно делать гораздо чаще.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Как писатель и интеллектуал, какие области современной науки вы находите наиболее вдохновляющими?

ТЕД ЧАН: На самом деле я не более чем любитель, когда дело касается науки, но я думаю, что нейронаука является одной из самых интересных областей исследований сейчас, потому что это область, от которой мы можем ожидать значительного прогресса в течение следующих нескольких десятилетий с ощутимыми практическими результатами. Такие области, как космология и теория струн очень интересны, но мы приближаемся к пределу наших возможностей проводить исследования в этих областях; эксперименты требуют все более крупных ускорителей частиц, и их результаты становятся все более далекими от человеческого опыта. Однако мы неустанно узнаем все больше и больше о том, как работает наш мозг, и такие методы, как ядерно-магнитно-резонансная томография (МРТ) и транскраниальная магнитная стимуляция (ТМС), все еще совершенствуются. Я не ожидаю, что в ближайшее время мы поймем все, что касается нашего разума, но нам предстоит многому научиться, и это поможет нам лучше узнать себя.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Ваше литературное творчество очень точное и строгое; вы уделяете много внимания построению сюжета, персонажам и поиску наиболее подходящей повествовательной структуры для выражения ваших идей. Как выглядит ваш творческий процесс? Что появляется в первую очередь? Идея, проблема или, может быть, мир, который хочется описать?

ТЕД ЧАН: Отправная точка у каждой истории разная, например в рассказе «Тебе нравится, что ты видишь» отправной точкой был простой вопрос о том, почему моя голова повернулась, когда мимо меня прошла привлекательная женщина. Однако в случае с рассказом «Ад – это отсутствие Бога» я начал задумываться о возможности того, что ангелы могли бы пугать даже в том случае, если бы они не были падшими. Когда такая идея приходит в голову, я обычно рассматриваю ее с разных точек зрения, пытаясь определить тот аспект, который мне кажется наиболее интересным, что обычно влечет за собой построение различных сюжетных линий и персонажей на основе этой идеи.

Когда продумываемый сюжет подводит меня к тому концу, который меня устраивает, я могу начать писать. Раньше, когда я начинал работать над рассказами, не зная, чем они закончатся, я никогда не был доволен конечным результатом, а часто даже бросал рассказ недописанным. Вот почему сейчас первый абзац, который я пишу, обычно является одним из фрагментов, составляющих конец истории. Затем я пытаюсь построить все остальное, что приведет к этому финалу. Многие элементы могут меняться по мере того, как я пишу, что может привести к корректировкам исходного финала, но я всегда должен помнить об этом.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Некоторые из ваших рассказов содержат весьма неожиданные концовки, например «Ад — это отсутствие Бога». Я бы сказал, что это очень экзистенциальный текст. Что вдохновило вас обратиться к христианской иконографии и совместить ее с экзистенциальной философией?

ТЕД ЧАН: В той степени, в которой финал этой истории экзистенциален, я бы сказал, что это результат экзистенциализма, присущего самому христианству. Почему страдают невиновные? Если человека удовлетворяет ответ на этот вопрос, который предлагает ему его религия, даже если он сам страдает, ему повезло. Однако если он чувствует себя неудовлетворенным этим ответом, то его ситуация начинает приобретать черты экзистенциального кризиса. Я сам не религиозный человек, но, насколько мне известно, подобные кризисы являются одной из причин, по которой люди отказываются от своей религии. Некоторые находят другие, более удовлетворяющие их ответы, но в рассказе «Ад – это отсутствие Бога» смена религии — вообще не решение, что еще больше углубляет этот экзистенциальный кризис.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Рассказ «История твоей жизни» задает важные вопросы, касающиеся языка. Считаете ли вы, что язык определяет наше восприятие пространства и времени? Ощущали ли вы, работая над этим текстом, какую-либо связь с романом Сэмюэля Р. Дилэни «Вавилон-17», посвященным схожим проблемам?

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Идея о том, что язык определяет наше восприятие пространства и времени, известна как гипотеза Сэпира-Уорфа и обычно отвергается лингвистами. Я же нашел ее полезной для изучения определенных философских идей в литературной форме, поэтому так или иначе ее использовал. На самом деле я не верю, что изучение языка может изменить чье-то восприятие так радикально, как это происходит с рассказчицей истории, и я надеюсь, что читатели не закончат чтение ее с таким же впечатлением.

Мне нравится «Вавилон-17», но подход к лингвистике в романе проблематичен. Лингвист Уолтер Мейер называет его в своей книге “Aliens and Linguistics/Инопланетяне и лингвисты” «романом, который тестирует прочность принципов критика». Там много интересного, но столько же много и дезинформации о лингвистике. В частности, в романе Дилэни содержатся несколько конкретных утверждений о предполагаемой способности языка ограничивать то, что может думать человек, почти все из которых не соответствуют действительности. Неясно, действительно ли Дилэни верил в них, когда писал роман, но я допускаю, что некоторые читатели могут в итоге, прочитав его, подумать, что они соответствуют истине.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Некоторые из ваших рассказов тяготеют к детерминизму, особенно «Чего от нас ждут», где свободная воля человека открыто подвергается сомнению. Верите ли вы в свободную волю или склонны думать, что наши действия каким-то образом обусловлены и в результате являются автоматическими?

ТЕД ЧАН: Смею полагать, что вы имеете в виду бихевиоризм, который является формой психологического детерминизма; лично мне его аргументы не кажутся очень убедительными. Мне кажется, что наиболее интересный аргумент против свободы воли — это тот, который подразумевается теорией относительности Эйнштейна. Короче говоря: было продемонстрировано, что наблюдатели в разных точках отсчета не соглашаются с тем, что два события произошли одновременно, и ни один из них не ошибается (эта проблема известна как относительность одновременности).

Событие в будущем одного человека могло уже произойти в прошлом другого, и поскольку ни один наблюдатель не допускает ошибок, единственный способ примирить две точки зрения — это признать, что будущее так же фиксировано, как и прошлое. В той мере, в какой концепция свободной воли является разумной концепцией, определенное будущее совместимо со свободой воли. Возможно, это так, пока мы ничего не знаем об этом будущем. Однако если бы можно было знать это фиксированное будущее, то было бы гораздо труднее защищать свободу воли. Для меня эта проблема бесконечно увлекательна. Это одна из тем, которую я пытался раскрыть в «Истории твоей жизни», и подозреваю, что продолжу писать об этом рассказы.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: В тексте «Купец и врата алхимика» вы использовали мир и стиль из «Тысячи и одной ночи». Как вам пришла в голову эта идея?

ТЕД ЧАН: Я начал думать об использовании концепции временно-пространственных туннелей для путешествия во времени. Меня всегда смущало, что в научной фантастике их обычно представляют как нечто, что можно открыть по своему желанию и выбрать направление движения. Между тем, по мнению физиков-теоретиков, червоточина, используемая для путешествий во времени, имела бы следующие свойства: вход и выход всегда остаются открытыми и разделены постоянным интервалом — вы не можете вернуться во время ранее момента создания такой червоточины, и в то же время не можете изменить прошлое. Поэтому, если отказаться от технических подробностей и свести концепцию к лишь базовым предположениям, то, по сути, речь пойдет о путешествии во времени путем перехода через неподвижный вход, что создает довольно-таки сказочную атмосферу (особенно если вы не можете изменить прошлое). И в то же время кажется, что путешествие во времени требует «шкатулочной» структуры, рассказа в рассказе, которая, в свою очередь, напоминает мир, представленный в «Тысяче и одной ночи». Вот я и начал обдумывать историю в этом именно направлении.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Ваши рассказы, такие как «Вавилонская башня» или «Эволюция человеческой науки», предлагают размышления о познании и исследовании мира, в котором мы живем. Полагаете ли вы, что усилия человека по открытию принципов, управляющих Вселенной, приведут к созданию теории всего? Как по-вашему, Вселенная в котором мы живем, познаваема на все сто процентов?

ТЕД ЧАН: Я думаю, что одной из основ научной фантастики является научное мировоззрение: предположение, что Вселенная познаваема и что принципы, управляющие ею, доступны человеческому разуму. Откроют ли люди их все на самом деле — это отдельный вопрос: возможны многие другие сценарии, которые никак не связаны с самой познаваемостью Вселенной — возможно, человечество вымрет, возможно, оно потеряет интерес к дальнейшим исследованиям. Некоторые могут возразить, что понимание Вселенной уменьшает наше ощущение сверхъестественности или удивления, но я с этим не согласен. С научными открытиями связано ощущение странности, выходящей за рамки обыденности, и в прошлом оно считалось полностью соответствующим внушающим трепет чувствам, связанным с религиозными убеждениями. Я бы хотел, чтобы больше людей увидели это сегодня.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: В Польше учеба на курсах по развитию литературных писательских способностей не пользуется особой популярностью. По правде говоря, и курсов таких у нас мало, поэтому те, кто стремятся стать писателями, чаще всего верят в самообразование. Вы остановили свой выбор на Clarion-е — самом известном и, пожалуй, лучшем литературном мастер-классе для тех, кто собирается писать фэнтези и научную фантастику. Какую роль курсы писательского мастерства сыграли в вашей карьере? Насколько они изменили ваше отношение к писательству?

ТЕД ЧАН: До того, как я нашел Clarion, я практически не знаком был ни с кем, кто читал научную фантастику, не говоря уже тех, кто пытался ее писать. Я работал в полной изоляции и не получал ничего, кроме шаблонных писем с отказом от рассказов, посланных для публикации. Я оказался на грани того, чтобы сдаться, отказаться от всей этой затеи. Clarion Writers Workshop не только познакомил меня с научно-фантастическим сообществом, там я впервые услышал, что кому-то нравится то, что я пишу. Без Clarion-а я бы никогда ничего не опубликовал. Что касается самого творческого процесса, то один из самых важных уроков, которые я извлек из Clarion, заключался в том, что умные люди могут иметь разные мнения о рассказывании историй. Когда два твоих учителя высказывают разные идеи о том, как построить рассказ, начинаешь понимать, что «правильного» мнения не существует, и не всегда достаточно прислушиваться к предложениям того, кто считает, что текст нуждается лишь в небольших исправлениях, даже если это самое простое решение. Вы можете решить внести серьезные изменения, прислушавшись к советам кого-то другого, даже если это означает, что рассказ в итоге станет менее интересным для тех, кому он нравился раньше.

КОНРАД ВАЛЕВСКИЙ: Когда мы некоторое время назад разговаривали, вы сказали мне, что не планируете писать роман. Изменилось ли что-нибудь с тех пор? Нет ли у вас соблазна написать роман?

ТЕД ЧАН: Пока нет. Я думаю, что замыслы, которые у меня рождаются, лучше работают в коротких формах. Если бы у меня был замысел, который я считал бы достаточно жизнеспособным для построения на нем романа, я бы предпринял попытку, но я любой ценой избегаю расширения замыслов, рассчитанных на написание рассказа, до размера замысла романа. И в то же время я никогда не стремился зарабатывать на жизнь писательством. Полагаю, что обычная мотивация перехода от написания рассказов к написанию романов – чисто экономическая; романы — единственный способ заработать на жизнь писательством. А поскольку таковое не является моей целью, я не чувствую никакого давления, вынуждающего меня пытаться написать роман, хотя у меня нет соответствующего замысла. И если до этого никогда дело не дойдет, я не буду расстраиваться из-за этого.

Трудно совместить довольно распространенное у нас видение западного писателя, особенно американского писателя – творца, который много и охотно говорит о важных вещах и обязательно участвует во всевозможных съездах и писательских встречах — с обликом Теда Чана. Он называет себя «спорадичным (случайным) писателем»; не зарабатывает на жизнь писательство или чем-то, связанным с литературой. При этом он подкупающе скромен и молчалив, хоть и наделен блестящим умом и неповторимым чувством юмора, и в то же время лишен каких-либо претензий на величие или признание — на все проявления восхищения со стороны читателей он реагирует с обезоруживающей беспомощность.

Тед Чан окончил факультет информатики в Университете Брауна. Он также является выпускником Clarion Writers Workshops West — вероятно, самых престижных литературных мастер-классов в США, которые проводятся каждое лето в Сиэтле и проводятся наиболее выдающимися писателями и редакторами фантастики и привлекают толпы кандидатов в писатели, из которых с помощью чрезвычайно строгих методов отбирается группа избранных людей для участия в занятиях. Здесь стоит добавить, что одним из руководителей автора «Истории твоей жизни» был Джон Кроули, которого писатель считает одним из своих литературных образцов для подражания.

Тед Чан бравурно дебютировал в 1990 году рассказом «Вавилонская башня», принесшим ему получил премию «Небьюла». С тех пор практически каждое его опубликованное произведение быстро приобретало статус литературного события в США, вызывая оживленные реакции и дискуссии, нередко принося писателю многочисленные награды. В этом отношении Чана можно считать рекордсменом в истории американской фантастики, поскольку, опубликовав за двенадцать лет всего лишь восемь произведений — в 2002 году они были собраны в сборник «История твоей жизни»,

который является одним из двух книжных публикаций американского автора (второе — малотиражное издание рассказа «Купец и врата алхимика», вышедшее из печати летом 2007 года)

— он удостоился трех премий «Небьюла», премии «Хьюго», премии Кэмпбелла, мемориальной премии Теодора Старджона, премии «Сайдвейс» и премии «Локус». Подобно многим величайшим творцам жанра, Чан, кажется, видит в научной фантастике художественный, а не научный способ размышления о человеке, его цивилизации и природе вселенной, в которой он обитает, основанный, однако, на инструментах дисциплинированного научного рассуждения, а не, например, идеологического мышления. Вероятно, поэтому американский писатель так бескомпромиссен в поисках новых форм выражения своих мыслей, и совершенно не принимает в расчет ни литературные тенденции, ни давление рынка. Такое разнообразие форм — одна из наиболее характерных черт его творчества. Чан обращается к таким отдаленным от него литературным традициям, как классическая научно-фантастическая формула контакта с инопланетянами, репортаж или история родом из Ветхого Завета или «Тысячи и одной ночи». Другой характерной особенностью его творчества является, несомненно, тяготение к детерминизму — все чаще и отчетливее становится видным, что в его произведениях говорится о неизбежности будущего и в то же время об иллюзии свободы воли человека.

10. В рубрике «Иностранное» размещен единственный текст.

Повесть американского писателя Пола Мелкоу/Paul Melko, которая называется в оригинале “The Walls of the Universe” (2006, ”Asimov’s Science Fiction, Apr.-May; 2008, авт. сб. “Ten Sigmas and Other Unlikelihood’s”) в переводе на польский язык МАЦЕЙКИ МАЗАН/Maciejka Mazan и под названием “Ściany Wszechświata/Стены Вселенной” публикуется на стр. 17 – 40. Иллюстрации МАРЦИНА КУЛАКОВСКОГО/Marcin Kułakowski.

«Главный герой встречает своего двойника, который предлагает ему путешествие по иным мирам. Вот только машина для перемещения работает в одну сторону...» ( Scorpion Dog, ФАНТЛАБ)

Повесть номинировалась на получение премий «Hugo», «Nebula», «Locus», имени Теодора Старджона, отмечена премиями «Asimov’s Readers» и «Сигма-Ф».

На русский язык повесть впервые перевела под названием «Стены Вселенной» З. ВОТЯКОВА в 2007 году (журнал «Если» # 11). Второй перевод сделал Ю. ГОЛЬДБЕРГ в 2010 году (под названием «Стены вселенной», авт. сб. «Десять сигма»).

Переработанный в роман вариант повести также переводился на русский язык – он издан под названием «Стены вселенной» в 2012 году.

Заглянуть в карточку повести на сайте ФАНТЛАБ можно ЗДЕСЬ А почитать об авторе можно ТУТ

10. На страницах 8—9 размещено интервью, которое Михал Хернес/Michał Hernes взял у американского (живущего, впрочем, в Париже) писателя НФ Нормана Спинрада/Norman Spinrad, оно носит название:

(Piszcie polskie SF!)

Михал Хернес: Дайте угадаю – из польских писателей вы знаете скорее всего Станислава Лема.

Норман Спинрад: Да, это единственный польский писатель, чьи произведения мне известны. Должен, однако, признаться, что первые переводы его книг были попросту ужасными. Стиль польского писателя казался жестким, чопорным, лишенным хоть какой-либо выразительности. Сплошное разочарование. Нетрудно догадаться, что это весьма негативно сказалось на восприятии его пленительного вообще-то творчества. К счастью, более поздние переводы были намного лучшими. Я говорю, впрочем, о тех, что были выполнены МАЙКЛОМ КАНДЕЛЕМ. Они превратили Лема в значительно более интересного писателя!

Михал Хернес: Что вас удивило в лучше переведенном Леме?

Норман Спинрад: Он стал намного более эмоциональным. Я читал его с решительно большим удовольствием. Впрочем, это не только мое мнение.

Михал Харнес: Которая из его книг ваша самая любимая?

Норман Спинрад: Откровенно говоря, я не так уж и много его книг знаю, но к лучшим, несомненно, относится «Солярис». Она показалась мне интересной, потому что обладает невероятной глубиной. Стоит отметить, что я знаком с обеими экранизациями романа. Ту, что поставил Тарковский, я посмотрел два раза и двукратно же проанализировал. Первый раз с надписями, а второй – с дубляжом. Вообще-то я не люблю надписи, я фэн дубляжа. Благодаря дублированию все выглядит несколько иначе, что не означает – лучше. Проблема в том, что книга концентрируется на многих замечательных описаниях, в то время как в фильме российского режиссера много говорят. В такой ситуации, глядя его с надписями, большинство из них не успеваешь прочитать. А при дубляже утрачиваешь некоторые нюансы, связанные со вслушиванием в русский язык. Вы, вероятно, очень хорошо говорите по-русски, и у вас нет таких проблем. А вот у меня они есть, отсюда и мои трудности в восприятии. Но несмотря на это, я все же считаю, что Тарковский прекрасно книгу экранизировал. Лучше Стивена Содерберга. Поэтому не понимаю, почему Лем был ею недоволен.

Михал Хернес: Нет, я не знаю русского языка. И в нашей стране в фильмах диалоги обычно читает диктор.

Норман Спинрад: Ну вот, а я об этом понятия не имел. Интересно.

Михал Хернес: А «Сталкер» вы тоже анализировали подобным образом?

Норман Спинрад: (смеется) Нет, этот фильм я не смотрел. Зато прочитал повесть «Пикник на обочине», по которой он был поставлен. И она мне понравилась. Хочу похвастаться, что я встречался со Стругацкими на первом Уорлдконе в Брайтоне. Это великие писатели. Я восхищаюсь их творчеством. Пользуясь случаем, расскажу анекдот. Вероятно вы не знаете, что им изрядно досталось после того, как американский издатель в описании этой книги назвал ее «атакой на коммунистическую систему». Или чем-то в этом роде. Точно уже не помню. Во всяком случае, вы, вероятно, догадываетесь, какие последствия это имело. Это были паскудные времена, надеюсь они никогда не повторятся.

Михал Хернес: Вы беседовали с ними?

Норман Спинрад: Беседовал, но только с Аркадием. Он показался мне веселым, с хорошим чувством юмора, человеком. Они неплохо зарабатывали в СССР, но в Англии не имели при себе наличных, поэтому зависели в этом отношении от других людей. Подозреваю, что это их изрядно угнетало. К счастью, мы это понимали и принимали их с искренней сердечностью.

Михал Хернес: Раз уж мы заговорили о великих писателях – расскажите нам что-либо о Филипе Дике.

Норман Спинрад: Я прошу прощения, но Фил был моим лучшим другом, и я не хочу о нем говорить. Кроме того, я написал довольно-таки большое эссе «Трансмиграция Филипа К. Дика», в котором изложил все, что собирался о нем сказать. Поэтому мне не хотелось бы повторяться. Если хотите, можете напечатать это эссе в вашем журнале.

Михал Хернес: Может быть вы скажете что-либо об экранизациях его произведений? Которая из них по вашему мнению – лучшая?

Норман Спинрад: Безусловно «Бегущий по лезвию бритвы». Это вообще один из лучших НФ-фильмов в истории кино. Остальные экранизации Дика выполнены на разном уровне – некоторые из них хороши, другие попросту безнадежны. Но «Бегущий…» был первым, и можно сказать, что именно с него все и началось. Фильм некоторым образом проторил тропу – завоевал себе определенную репутацию и верных фэнов – после чего появление очередных экранизаций было только вопросом времени. И, что еще важнее, вытащил созданные Филом произведения из мрака забытия тотальной неизвестности. Между прочим и поэтому его следует признать воистину переломным и важным во всем этом процессе.

Михал Хернес: Которую из версий этого фильма вы предпочитаете?

Норман Спинрад: Разумеется, режиссерскую, и подозреваю, что я не одинок в этом. У меня к ней особое отношение, потому что некоторые фрагменты первой, переработанной производителем, версии, были очень плохими и, на мой взгляд, совершенно ненужными. Я имею в виду прежде всего завершение фильма, которое первоначально должно было выглядеть совершенно иначе. Его предлагал Ридли Скотт, Гаррисон Форд разделял его мнение, но продюсеры считали себя самыми умными и настояли на своей концепции. Поэтому первые рецензии были негативными, и лишь позже «Бегущий…» постепенно стал обретать признаки культового кино.

Михал Хернес: Сейчас доступна долгожданная окончательная версия. Вы ее посмотрели?

Норман Спинрад: Нет, меня вполне устроила предыдущая. Тем более, что ее завершение представляет собой именно то, что я хотел видеть. Иного мне не надо.

Михал Хернес: А фильм «A Scanner Darkly» режиссера Ричарда Линклейтера вы видели?

Норман Спинрад: Еще нет. Может быть вскоре найду на это время.

Михал Хернес: Оно действительно этого стоит.

Норман Спинрад: Постараюсь выкроить для этого вечерок.

Михал Хернес: Раз уж мы остановились на теме кино и телевидения, что вы скажете о написанном вами сценарии для одной из серий сериала «Звездный путь»?

Норман Спинрад: Я написал сценарий для серии “The Doomsday Machine”. Что интересно, мне заплатили за него больше, чем за написанный одновременно с ним роман “Bug Jack Barron”, который кажется мне гораздо более ценным.

Во всяком случае, я получил очень ценный опыт. И, кстати, хочу сказать, что я обожаю оригинальный «Звездный путь» и, ясное дело, преклоняюсь перед Джином Родденберри (Gene Roddenberry), который попросил меня написать этот сценарий. Я посвятил ему свой роман “He Walked Among Us/Они бродят среди нас”.

Михал Хернес: А про какую из серий вы можете смело сказать: это моя любимая?

Норман Спинрад: Пожалуй, это пилотная серия, сценарий которой был написан Родденберри, но еще без участия Уильяма Шатнера. Должен отметить, что он так никогда и не был продан, но позже его переработали в двучастный фрагмент сериала.

Михал Хернес: Назовите ваши любимые книги.

Норман Спинрад: Ну, в настоящее время любимая моя книга – это мною же написанный роман “Child of Fortune”.

Кроме этого я люблю роман «Звезды мое предназначение» Бестера и примерно половину книг Фила Дика. Кстати, такого типа вопросы можно сравнить с тем, как у отца спрашивают, которого из детей он больше любит. Для писателя книги – те же дети. Так или иначе, любимые мои писатели – Фил Дик, Альфред Бестер и Йен Макдональд.

Михал Хернес: Что бы вы могли посоветовать молодым польским писателям НФ?

Норман Спинрад: В прошлом столетии во всем мире доминировала англоязычная, в особенности американская НФ. Мне остается сказать два слова: никогда больше! Картина меняется прежде всего из-за деградации американской фантастики и освобождения <из-под ее влияния фантастики> разных европейских стран, например Польши. В последнем десятилетии отмечено невероятное пробуждение локальной фантастики во многих европейских странах. И это происходит не только в Великобритании, но также во Франции, Германии, Румынии и Италии. Я называю лишь те страны, с литературой которых мне удалось хотя бы бегло познакомиться. Жаль, что их круг не столь широк. Может быть когда-либо придет такой день, когда такая литература будет более доступной и высоко ценимой. Пора, однако, перейти к сути дела: пишите польскую НФ, укорененную в польской культуре – и высокой и популярной. Умоляю, не подражайте иностранным стилям. В этом нет никакого смысла, пытайтесь открывать собственные. Думаю, что таким образом вы напишете нечто воистину ценное и новаторское. Желаю вам удачи и держу за вас пальцы крестиком.

Михал Хернес: В эпоху глобализации это, пожалуй, не самое легкое занятие…

Норман Спинрад: Я отдаю себе в этом отчет. И сам теперь работаю над книгой “Osama the Gun”, в которой представляю свое видение будущности ислама и исламского терроризма.

Несмотря на это я считаю, что можно говорить об универсальных проблемах, укорененных в польских реалиях. Не исключено, что все это можно каким-либо образом связать. Не стану утверждать, что это легко сделать. Скажу лишь, что следует двигаться именно в таком направлении.

Михал Хернес: Такая книга об исламе кажется весьма интересной. Может, вы расскажете о ней подробнее?

Норман Спинрад: Это трудно описать несколькими фразами. Особенно, когда речь идет о дискуссии, касающейся будущности исламистов. К тому же в YouTube можно отыскать аж пять снятых мною коротких роликов, в которых я высказал свое мнение на этот счет. Однако прежде всего я предлагаю вам прочитать мою книгу. Разумеется, когда я ее завершу. Надеюсь, что кто-нибудь переведет ее на польский язык.

12. В рубрике «Иностранный рассказ» размещены три рассказа и блок миниатюр.

12.1. Рассказ британского писателя Чайны Мьевиля/China Miéville, который называется в оригинале “Different Skies” (2005, 2011, авт. сб. “Looking for Jake and Other Stories”) перевел на польский язык под названием “Inne niebo/Другое небо” ГЖЕГОЖ КОМЕРСКИЙ/Grzegorz Komerski (стр. 17 – 40). Иллюстрации ТОМАША ЕНДЖЕËВСКОГО/Tomasz Jędrzejowski.

«История одного старого, одинокого человека, который как-то раз купил себе домой новое окно. Собственно, окно-то было старое, купленное в магазине у старьевщика, но уж очень красивое. Но это еще не все... Окно оказалось совсем не простым, по-другую сторону стекла оно показывало совсем не наш мир...» (ceh, ФАНТЛАБ )

И это четвертая публикация писателя в нашем журнале (предыдущие см. “Nowa Fantastyka” №№ 10/2006, 01/2007, 6/2007).

Рассказ переводился на немецкий, чешской и французский языки.

На русский язык его впервые перевела под названием «Разное небо» Н. ЕКИМОВА в 2016 году (авт. сб. «В поисках Джейка»)

Заглянуть в карточку рассказа на сайте ФАНТЛАБ можно ЗДЕСЬ А почитать об авторе можно ТУТ

12.2. Рассказ бельгийского (фламандского) писателя Гвидо Экхаута/Guido Eekhaut, который называется в оригинале «The Pope and the Angels», перевел на польский язык под названием «Papież I anioły/Папа и ангелы» ТОМАШ ГАЛОНЗКА/Tomasz S. Gałązka (стр. 25–-30). (Вообще-то оригинальное название рассказа “De paus en de engelin” и напечатан он был в антологии “Tweede Ragnarok: SF jaarboek 1995” в 1994 году, а затем, уже после публикации в нашем журнале, вошел в состав одноименного авторского сборника в 2009 году. Но писатель известен тем, что сам переводит свои произведения на английский язык. Так что вероятнее всего польский переводчик действительно получил сей рассказ в указанном переводе в рукописи. W.)

Иллюстрации МАРЦИНА КУЛАКОВСКОГО/Marcin Kułakowski.

Папе Единственной Правильной Церкви, сменившей Старую Церковь, приходится иметь дело с архангелом Михаилом и его когортой ангелов. А это, прости Господи, такая свора интриганов… И лишь Он, вероятно, знает, откуда, из какого места, отдаленного, может быть, на тысячи световых лет, они явились во плоти на Землю…

И это второе появление писателя в нашем журнале (первое см. "Nowa Fantastyka" 11/2007).

На русский язык рассказ не переводился, его карточки на сайте ФАНТЛАБ нет и об авторе сайт ничего не знает. Кое-что о нем можно узнать, пройдя по тэгу "Экхаут Г." в этом блоге).

12.3. Рассказ американского писателя Эрика Уитчи/Eric M. Witchey, который называется в оригинале “Dreams and Bones” (2001, ант. “L. Ron Hubbard Presents Writers of the Future”. Vol. XVII), перевел на польский язык под названием "Kości I sny/Кости и сны” ЛУКАШ СОВА/Łukasz Sowa. Иллюстрации ТОМАША ЕНДЖЕЕВСКОГО/Tomasz Jędrzejowski (стр. 31—35).

В сотую годовщину смерти знаменитого комического театрального актера потомки воссоздают его и его жены-актрисы юные копии из ДНК, извлеченной из костей соответствующих скелетов. Одна лишь проблема: лицензия центра контроля над численностью населения отводит им на жизнь только один час…

Нам уже трижды приходилось встречаться с писателем на страницах нашего журнала (см. “Nowa Fantastyka”, 5/2005, 3/2006, 7/2007).

На русский язык рассказ не переводился, его карточки на сайте ФАНТЛАБ нет, биобиблиографии на сайте ФАНТЛАБ также нет.

12.4. В номере размещен блок коротких рассказов («шортов») зарубежных авторов: «Fobia/Фобия» и «Alfons!/Aльфонс!» Джеффа Нуна/Jeff Noon (стр. 35—36, 36--37), «Wyspiarze/Островитяне» Дарко Туевляковича/Darko Tujevljakovic (стр. 38—39) и «Attak supermodelek/Атака супермоделей» Макса Бэрри/Max Barry (стр. 39—40).

(Продолжение следует)

(ФИЛИП Д. – окончание)

«Мы вам все припомним» — 90-е годы                    

В 1990 году дело дошло до уже издавна планировавшейся экранизации написанного в 1966 году рассказа “Мы вам все припомним”. Лента “Total Recall/Вспомнить все”, ибо это о ней идет речь, исполняла все требования, необходимые для того, чтобы фильм оказался замеченным широкой публикой.

Режиссер Пол Верховен дал о себе знать в 1987 году как создатель весьма приличного фильма “Robocop/Робот-полицейский”, а неуклонно возраставшая слава Арнольда Шварценеггера, сыгравшего главную роль, привлекала внимание зрителей, как суперновая звезда притягивает к себе чаши телескопов.

Скроенный по современным меркам «хита» (много действия, много взрывов, много мускулов, немного секса) фильм брал при этом из прозы Дика то, что в ней наименее существенное, делал упор на внешнюю эффектность, а не на скрытые глубже проблемы. Но даже в этой ситуации климат диковской паранойи весьма даже неплохо воспроизведен. И самое важное – появляющаяся в титрах фамилия автора начала постепенно проникать в сознание зрителей. Зерно было посеяно.

Но Голливуд все еще не доверял Дику.

Делая ставку на взрывы, а не на утонченность вопросов, производители кинофильмов очертили конвенцию, с которой около десятилетия пришлось сражаться творчеству Дика. Разумеется, все это хорошо смотрится, отвечает на запрос потребителя, но годится лишь на высокобюджетную стрелянину, а не на амбициозное кино в жанре научной фантастики. “Амбициозная научная фантастика” – кто, впрочем, слышал о таком оксюмороне? Вновь, как и в 50-60-х годах, Дика швыряли в ящик с табличкой «эффектная халтура». И вновь помощь пришла из-за границы.

Пожалуй быстрее – и лучше – всех киноадаптацию творчества Дика оценила … японская зрительская общественность. С тех пор, как в начале 80-х годов в Японию попал фильм «Бегущий по лезвию», многие молодые японцев попросту тронулись умом на пункте Дика. Книжные магазины быстро заполнились переизданиями его книг, а фильм стал предметом попкульта. Более того, молодые писатели из страны Цветущей Вишни возжелали не только читать Дика, но творить в таком же, как он (и Ридли Скотт) стиле.

Первым фильмом, который оказался снятым в футуристической душной атмосфере произведения Скотта, был “Akira/Акира” (комикс начали издавать в декабре 1982 года; фильм, более соответствующий настроению «Бегущего по лезвию» вышел на экраны в 1988 году) режиссера, нынешней легенды аниме и манги, Катсухиро Отомо.

Следом появился черпающий еще больше из видения Дика/Скотта фильм “Ghost in the Shell/Призрак в раковине” (1995, реж. Мамори Ошии), в котором весьма похожий на Декарда Бату сотрудничает с андроидом, "Маjor" Мотоко Кусанаги, для которой тело робота – лишь защитная скорлупа (титульная Shell – раковина, панцирь), в которой скрывается Призрак.

Эти два фильма способствовали взрыву популярности японский анимации, которая основывалась уже не только на событиях, происходящих на заливаемых дождем узких улочках Лос-Анджелеса. А затем… Но давайте не станем забегать вперед – очередного «затем» нужно было подождать еще несколько лет.

С другой стороны, Дика приголубила Европа. Уже ранее, еще при жизни, он был невероятно популярным писателем во Франции, где его почитали гораздо больше, чем в США. И вот теперь к его прозе начала приглядываться французская кинематография. Что интересно, когда в Соединенных Штатах экранизировали рисованную версию рассказа «Мы вам все припомним», европейское кино взялось за… единственный meinstream-овский роман, изданный при жизни автора.

Действие фильма «Исповедь недоумка» (“Confessions d’un Barjo”, 1992) французские кинематографисты перенесли из Америки 50-х годов в современную Францию, однако сюжетный скелет романа не претерпел изменений. Правда режиссер Жером Бойевен/Jerôme Boivin иначе расставил ударения и по-другому охарактеризовал героев, но как бы там ни было, “Исповедь недоумка” наконец-то оказалась замеченной.

Несколькими годами позже испанский режиссер Алехандро Аменабар «взял в оборот»… роман “Убик”, из которого он почерпнул не сколько сценографию, сколько саму идею многослойного распадающегося фантасмагорического мира.

Впрочем, сюжет фильма Аменабара можно проследить, посмотрев фильм “Vanilla Sky” (2001). Кэмерон Кроу взял из европейского фильма чуть ли все, почти в точности повторяя предыдущие съемки; он даже занял в съемках Пенелопу Крус, партнером которой в американской версии выступает Том Круз, а не замечательный актер Эдуардо Норьега, как это было в оригинале.

Американцы вернулись к Дику через несколько лет после выпуска фильма «Вспомнить все». Фильм “Screamers/Крикуны” 1995 года (реж. Кристиан Дюгей/Christian Duguay) был экранизацией рассказа Дика «Вторая модель», где речь шла об истребительной войне, в которой противниками людей стали не другие люди, а самоуправляемые и смертельно опасные (но внешне безобидные) роботы.

И здесь, как и в случае фильма «Вспомнить все», кинематографисты собирались использовать скорее внешнюю, сценографическую сторону рассказа. К счастью, получилось по-другому.

Фильм не нашел особо радушного приема у зрителей (слишком маленький для НФ бюджет), не слишком благосклонными были и отзывы о нем критиков. Что кажется несправедливым. История, построенная вокруг роли Питера Веллера (Мэрфи из “Робокопа”), прекрасно играющего брошенного командованием предводителя таких же, как он сам, смертников, «заточена», правда, на остросюжетное действие, но кроме этого в ней удалось протащить необычный, жесткий образ изувеченной войной планеты и настроение тотального окружения, в котором не известно, кому можно доверять. В подобной конвенции «низкобюджетной НФ» снял капитальный фильм “The Thing” (1982) также Джон Карпентер.

Без отзвука прошел также в целом удачный (хоть и неровный) сериал “Total Recall 2070/Вспомнить все 2070” (1999), который распространялся в Соединенных Штатах на видеокассетах и DVD под названием “Machine Dreams”.

Амбициозный (хотя сценарий не всегда поспевал за теми амбициями) канадский проект заимствовал из киношного первоисточника только название и имел больше общего с фильмом «Бегущий по лезвию», но несмотря на это (или, возможно, именно поэтому) продержался лишь один сезон показа.

Тем временем, однако, Дик начал входить в салоны.

«Особое мнение» — XXI век

Когда в 1999 году на экраны кинотеатров вышел фильм “Matrix/Матрица”, весь западный мир (по крайней мере младшая его часть) тронулся рассудком на почве новой стилистики, предложенной братьями Вачовскими.

Отшумели первые восторги, и мудрые критические головы принялись выискивать в этом визуально безупречном фильме очередные аналогии и сюжетные привязки. Среди более или менее надуманных интерпретаций трудно было упустить тот факт, что Вачовские вдохновлялись упоминавшейся выше японской аниме-кинематографией и, разумеется, фильмом «Бегущий по лезвию». Дик, спустя почти два десятка лет после смерти, вновь появился в поле зрения критиков и зрителей.

Поздние 90-е годы были тем временем, когда Запад переживал все большее увлечение культурами Дальнего Востока. В это же самое время на экраны западных кинотеатров триумфально вернулся фильм Ридли Скотта. Благодаря этому ныне уже не только любители фантастики, но и профессиональные знатоки кино не отказывают фильму «Бегущий по лезвию» заслуженного высокого места в истории НФ-фильмов и пантеоне мирового кино. Тем временем, извлекая выгоду из широкой огласки, о Дике вспомнили голливудские продюсеры.

Первым (в 2002 году) появился фильм “Impostor/Пришелец (Самозванец)” режиссера Гэри Флидера, поставленный по мотивам рассказа, опубликованного под этим же названием (“Impostor”, 1953) (и адаптированного уже ранее для британского телевидения самим Диком в 1962 году в качестве сценария для одного из фильмов телевизионного сериала “Out of This World/Не из этого мира”).

Фильм был отнюдь не столь плохим, как хотелось бы критикам (тому же Гэри Синису/Gary Sinis), хотя монтировали его слишком по-телевизионному и уделяли основное внимание сценографии, а не проблемным вопросам, поставленным Диком. Затем вышел в свет выдержанный в этой же конвенции фильм “Paycheck/Час расплаты” (2003) Джона Ву (по мотивам рассказа “Paycheck”, 1953).

Несколько ранее на экраны кинотеатров вышел также фильм «Minority Report/Особое мнение» (по мотивам рассказа “The Minority Report”, 1956) режиссера Стивена Спилберга. Вот этот вот фильм Спилберга 2002 года как раз можно назвать переломным.

«Особое мнение» имеет все признаки чистой суперпродукции с дорогими спецэффектами и голливудской звездой Томом Крузом в главной роли. Кроме того, уделяя основное внимание визуальной стороне экранизации, Спилберг не пренебрегал также сюжетом. Он умело его запутал и погрузил в атмосферу окружения, из которого трудно выйти. Особенно в мире, в котором противником героя выступают телепаты, с опережением следящие за каждым его шагом. И хотя окончание фильма намекает на будущее в более оптимистическом тоне, чем это делает Дик в своем рассказе, оказалось, что Дика можно экранизировать умно и тонко. Позже выяснилось также, что это можно делать – с таким же, если не большим даже, успехом — как бы в полном отрыве от красочной «картинки». Однако попытки такого предприятия пришлось ждать еще четыре года.

О Дике начали громко говорить. В 2002 году журнал “Esquire” счел его – в довольно-таки курьезном сопоставлении – одним из самых достойных людей, когда-либо живших на земном шаре. В 2005 году журнал “Time” включил роман “Убик” в сотню лучших американских романов, изданных после 1923 года. Признание салонной элиты и mainstream-ной критики, которой писатель ждал всю жизнь, стало наконец его уделом спустя двадцать с лишним лет после его смерти. В это время проза Дика вновь вышла на театральную сцену – в 2003 году в Нью-Йорке была поставлена пьеса Виктории Стюарт “80 Words: The Transmigration of Philip K. Dick/80 слов: Трансмиграция Филипа К. Дика” – о последних днях в жизни писателя. Впрочем, Диком вплотную занялись не только американские театры…

Поначалу в 2002 году, как бы прокладывая путь, гданьская Malarnia Teatru Wybrzeże поставила «Исповедь недоумка» в режиссуре Лукаша Барчика (“Patrzą na ciebie, Marysiu”). Спектакль прошел незамеченным. Затем за адаптацию Дика взялся enfant terrible польского театра – Ян Клята/Jan Klata. Его “Три стигмата Палмера Элдрича” поставил в 2006 году краковский Teatr Stary – и, как это характерно для Кляты, происходило это в атмосфере провокации. Однако если с художественной точки зрения спектакль оказался неудачным, важен сам факт показа Дика на сцене Старого театра.

В 2006 году точку над i поставил режиссер Рихард Линклейтер, который уже ранее примерился к легенде Филипа в документальном фильме “Walking Life” (2001).

Как показал его фильм “A Scanner Darkly/Помутнение” (в котором использовано ротоскопирование – прием, при котором каждый кадр прорисовывается художниками-аниматорами поверх реального), по прозе калифорнийского писателя можно поставить не только хороший НФ-фильм, но и также попросту хороший фильм, в котором редкие фантастические элементы помогают нести интеллектуальную тяжесть сути, ни на миг не превращая таковую тяжесть в невыносимый гнет.

Недавно на экраны кинотеатров вышел фильм “Next/Пророк” режиссера Ли Тамахори, поставленный по мотивам рассказа “Золотой человек” (“The Golden Man”, 1954) с Николасом Кейджем и Джулианой Мур в главных ролях.

Фильм пошел путем скорее «Самозванца» и «Часа расплаты», а не крутой дорожкой, проторенной «Особым мнением» и «Помутнением» (кстати, сценарий «Самозванца» написал Гэри Голдман, тот самый, от которого любители амбициозных адаптаций прозы Дика ждут обещанной в ближайшее время биографии писателя, в которой роль Филипа должен сыграть Пол Джаматти и где «рациональные» события переплетутся с «фантастическими» эпизодами из жизни Дика – такими как и действительное, и иллюзорное преследование его ФБР и ЛЕМ (отделом КГБ, целью которого якобы было нанесение вреда Дику), беседы с Богом во время очередных видений, убежденность в умении пользоваться несколькими мертвыми языками, опыт, полученный при выходах из тела, диагностика во время одного из видений врожденной болезни сына, которой не распознали врачи, но подтвердили эксперты после специального обследования… Да, биографии Филипа хватило бы на несколько крепких НФ-фильмов.

Как под конец жизни в фэндоме, так и сейчас среди литературоведов Дик начинает занимать надлежащее ему место. Все чаще он выходит также к массовому зрителю. Поначалу с пустяшными лентами класса B, затем — с более амбициозными произведениями. Спустя четверть века после смерти писателя его творческое наследие все еще вдохновляет на постановку фундаментальных вопросов и поиск личных на них ответов. Подобно тому, как это всю свою жизнь делал Филип К. Дик.

«Мои поиски удерживали меня дома. Я сидел в комнате перед телевизором. Сидел, ждал, смотрел, наблюдал. В соответствии с поручением, полученным в далеком, далеком прошлом. Я выполнял свое задание».

Филип К. Дик “Валис”