Тесса Граттон, «The Queens of Innis Lear» («Королевы Иннис Лира»)
Роман представляет собой пересказ «Короля Лира» в фэнтезийном ключе. Как и в оригинале, развитие сюжета начинается с того момента, когда король Лир просит трёх своих дочерей (у Граттон их зовут Гэла, Реган и Элия) сказать, как сильно они его любят, и младшая отказывается выполнить просьбу, потому что ощущает такую сильную любовь, которую нельзя облечь в слова. Король принимает её поступок за доказательство обратного – отсутствия любви, – изгоняет из королевства и делит его пополам между старшей и средней дочерьми, хотя его предостерегают от этого шага. Далее в королевстве и королевской семье наступает полный разлад…
Одно из коренных различий между первоисточником и романом Граттон состоит в том, что островное королевство Иннис Лир было создано с помощью магии (в прямом смысле – остров откололся от материка благодаря колдовству и с той поры в его недрах текут «корневые воды», которые питают и землю, и людей). С течением времени, однако, набрала силу астрология, звёздная наука, которая считается более прогрессивной, чем магия «воды, корней и червей». Король Лир был некогда адептом этой науки и сохранил веру в неё даже после того, как надел корону. Когда ему пришло время жениться, было получено звёздное пророчество, согласно которому женой Лира должна была стать чужестранка, которой предстояло родить ему трёх дочерей и умереть в день шестнадцатилетия старшей. Всё именно так и произошло, в результате чего старшая и средняя дочь заподозрили, что Лир убил свою жену ради того, чтобы её смерть помогла укрепить веру в звёзды. Его страдания они считали лицемерием, и эти чувства навсегда убили любовь к нему. Младшая дочь, напротив, верила отцу и усиленно занималась звёздной наукой, чтобы его порадовать.
Что на самом деле случилось с королевой-матерью Далат, мы узнаем только в самом финале.
Переделывать Шекспира на новый лад — не такое уж простое занятие, но Граттон справилась весьма достойно. Герои в её истории живые и настоящие, сопереживать им нетрудно, и когда они делают глупости, это не кажется проявлением авторского произвола — увы, иной раз в жизни все складывается именно так. Особо отмечу, что три дочери короля Лира вышли очень разными, совершенно не похожими друг на друга, и при этом их судьбы переплетены даже теснее, чем в первоисточнике. Так или иначе, сравнивая «Королев Иннис Лира» с «Королем Лиром» не стоит забывать о том, что это фэнтези — то есть Иннис Лир — не Британия, Аремория — не Франция и так далее. Текст пропитан магией, она играет важную роль в сюжете и описана очень красиво.
Из похожих книг вспоминаются трилогия о Мерлине Мэри Стюарт, «Туманы Авалона» Марион Циммер Брэдли и некоторые романы Гая Гевриэла Кея, к примеру, «Последний свет солнца» (но не только).
Вижу, в первых отзывах роман критикуют за «затянутость», «лишние сцены» и «лишних персонажей», но ничего подобного в нем нет. Как раз наоборот: меня удивило, что несмотря на множество действующих лиц, сюжет развивается очень динамичным и захватывающим образом, как настоящая симфония. Возможно, рецензентов подвели завышенные ожидания в том, что касается романтической линии: она присутствует, но развивается в духе трагедий Шекспира. Подчеркиваю — трагедий, а не его же романтических пьес. Впрочем, автор раньше писала в жанре янг-эдалт и, видимо, это определенным образом сформировало её аудиторию. Новая книга все-таки предназначена для более зрелых читателей.
Но — пусть это не покажется парадоксальным — это все же не историческое фэнтези с претензией на повествование в духе реальной жизни, поэтому высокой степени правдоподобности от книги тоже ждать не стоит. «Королевы Иннис Лира» — красивая, изысканная и печальная сказка, в которой есть и светлые чувства, и очень мрачные сцены, полные истинного трагизма. Это история, сосредоточенная на персонажах, и если вы их полюбите, то и книга вам понравится.
P.S. По информации из вКонтакте, права на издание книги на русском языке приобретены ЭКСМО.
17-летняя Элис большую часть жизни провела в дороге: они с матерью Эллой постоянно переезжали с места на место, нигде не задерживаясь надолго. Все потому что в прошлом Эллы сокрыта некая страшная тайна, связанная с бабушкой Элис — Альтеей Прозерпайн, писательницей, чья книга мрачных сказок о стране Хинтерланд ещё до рождения Элис обрела культовый статус. Мать и дочь преследуют странные несчастные случаи, и в целом все выглядит так, словно за ними по пятам движется какая-то злая сила. Когда приходит письмо, уведомляющее о смерти Альтеи, всё как будто меняется к лучшему… но через два года та самая сила наносит привыкшим к спокойной жизни героиням сокрушительный удар.
Вручаю этой книге переходящее знамя «Разочарование года», потому что не помню, когда в последний раз сталкивалась с подобным литературным расточительством: вся изысканная и пугающая атмосфера загадочности, с любовью и мастерством выстроенная на страницах первых шести глав, в дальнейшем потрачена впустую. Когда счетчик прочитанного показывает 50%, а сюжет все ещё буксует, впору забеспокоиться; когда в точности то же самое происходит на отметке 70%, книгу можно не дочитывать, но я, стиснув зубы, все же дочитала. Первая проблема «Хейзел-вуда» (так называется поместье Альтеи Прозерпайн, куда по тем или иным причинам стремятся многие герои) состоит в том, что после упомянутого в описании сюжета «сокрушительного удара» Элис совершает череду бестолковых действий и принимает участие в череде бестолковых разговоров — и этому посвящена почти половина романа. Событий происходит много, но сюжет не развивается, и в какой-то момент попытки автора ещё сильнее сгустить завесу таинственности начинают всерьез раздражать. Так и хочется сказать: ну да, я поняла, что Хейзел-вуд — мрачное и опасное место, а с прошлым Альтеи Прозерпайн все не так однозначно, но когда уже Элис совершит какой-нибудь волевой поступок и прекратит метаться по сюжету, как мечется по комнате птица, залетевшая в окно?..
Вторая проблема книги в её героях. Заявленный возраст Элис — семнадцать лет, но биография у девушки очень богатая, и как-то незаметно начинаешь ожидать от неё здравомыслия и смекалки, обычно свойственных людям с житейским опытом. По первым шести главам кажется, что и то, и другое присутствует, но после злосчастного рубежа поведение Элис становится таким бестолковым, что ей с тем же успехом могло быть и двенадцать, а не семнадцать лет. Что касается остальных персонажей, то с ними дело обстоит похоже: «спутник героини» Эллери Финч сперва кажется очень обаятельным и милым, а потом начинает тупить; злодеи сперва производят грозное впечатление, а потом тоже начинают тупить; некие сверхъестественные существа (не буду их перечислять, чтобы не испортить впечатления тем, кто все же возьмется за книгу) кажутся мудрыми и расчетливыми, а потом начинают… ну, вы поняли.
Ещё одна проблема с персонажами заключается в том, что иной раз попытка избавиться от хрестоматийных сюжетных поворотов вызывает не восхищение смелостью автора, а легкое недоумение. Речь идет о той ситуации, когда автор на протяжении многих глав подводит читателя к совершенно определенному выводу, а потом спохватывается — это же клише! — и все переворачивается с ног на голову. Да, разумеется, такой прием имеет право на существование, но увы — чтобы воспользоваться им с блистательным результатом, нужно несравнимо лучше строить сюжет, чем это делает Мелисса Альберт.
Третья проблема «Хейзел-вуда» — те самые мрачные сказки Альтеи Прозерпайн. Тут я скажу коротко: сами по себе они неплохие, но если вы читали неадаптированные сказки братьев Гримм, то предполагаемая «мрачность» этих историй заставит вас хмыкнуть. В лучшем случае.
И, наконец, самая главная проблема: а что, собственно, автор хотела сказать? Традиционная мораль «любовь превыше всего» тут не годится, потому что любовь — это клише (см. выше). Любовь к матери теоретически могла бы занять освободившееся место, но выписана она крайне неубедительным образом. Идет ли речь о принятии себя, своих недостатков и особенностей? Если так, то мы не получим никаких ответов, потому что героиня, как показано в финале, разобралась в себе не до конца. Может быть, мораль сей басни в том, что надо жить в реальном мире и любить реальных людей, а не фантазии? Возможно; однако бездарно разрушенные фантазии вызывают лишь желание сотворить на освободившемся месте что-то новое, ибо склонность людей к сочинительству так же неистребима, как и свободолюбие. Что ж, последняя попытка — ответственность творца за собственное творение? Лучшим ответом на это предположение будет смайлик-фейспалм.
Резюме: ОЧЕНЬ разрекламированная, но совершенно пустая и бестолковая книга.
В ближайшее время новых отрывков не будет, т.к. в ходе перечитывания статьи я поняла, что надо это все доделывать и переделывать, на что нет сил и, честно говоря, настроения.
Про Мануция, кажется, я уже однажды писала. Но не грех и повторить. Тем более, присутствует такой злободневный и обидный момент... (это я про тиражи)
***
Одним из тех, кому довелось столкнуться с подобными нарушениями прав интеллектуальной собственности, был известный венецианский книгоиздатель Альд Мануций. Он прославился тем, что ввел четкую схему дизайна книги, разработал первый образец курсива, ввел в употребление карманный формат ин-октаво, и применил некоторые другие инновации в книгоиздательском деле.
Для своего времени Мануций был исключительной персоной, и именно эта исключительность привела к тому, что он столкнулся с плагиатом и подражателями. Здесь следует отметить, что проблема книгопечатного «пиратства» возникла спустя полвека после изобретения и внедрения типографского пресса, поскольку именно столько времени понадобилось для того, чтобы истощился запас манускриптов, которые активно превращались в печатные издания в Венеции и других центрах сосредоточения книгопечатников. Лишь немногие книги, вроде вышеупомянутого «Феникса» Петра Равеннского, пользовались особой защитой в виде выданных государством привилегий; у основного массива книгопечатных изданий её не было. Кроме того, любые привилегии, монополии, патенты и тому подобные официальные документы не признавались за пределами того города, который их выдал, а это означает, что и технологии в ряде случаев оказывались под ударом. Несколько веков спустя ради решения этой проблемы пришлось прибегнуть к созданию международной системы защиты интеллектуальной собственности.
Как уже было сказано, Мануций прославился, в числе прочего, введением в книгоиздательский и читательский обиход карманного формата ин-октаво, недорогого и удобного. Первая книга в таком формате была выпущена в 1501 году, за нею последовали другие. Довольно быстро тиражи изданий ин-октаво поднялись до 1500-3000 экземпляров, в то время как средний тираж других изданий составлял 300-400 экземпляров. Как любой другой товар, пользующийся спросом, книги Мануция начали подделывать, копируя как разработанный под его руководством шрифт курсив, так и фирменный знак Дома Альда — эмблему в виде дельфина, обвивающего якорь, с девизом «Festina lente» («Поспешай медленно»). В предисловии к одной из книг, изданных Домом Альда, Мануций сокрушался по поводу того, что книгопечатники из Флоренции подделывают его эмблему — только вот у них дельфинья голова была повёрнута влево, а не вправо, как на оригинальной торговой марке .
Мануций активно сражался с недобросовестными конкурентами в период 1502-1507 гг. Сперва купец Йордан фон Динслакен выкупал книги оптом, вывозил в Германию и продавал по заниженным ценам; затем наиболее успешные издания начали подделывать, дёшево и поспешно, в Венеции, Брешиа и Лионе. В октябре 1502 года Мануций обратился к Венецианскому Сенату с письмом, информирующем о некоторых способах, с помощью которых книгопечатники обходили венецианские привилегии: например, книгу печатали в Брешиа, в то время как в выходных данных значилась Флоренция, и т.д. Добиваться привилегий для каждой книги, издаваемой Домом Альда, было сложно (хотя для ряда изданий они всё же были получены), и потому Мануций решил защитить свои книги с помощью монополии на греческий и латинский курсив (20-летнюю монополию на стандартный греческий шрифт он уже получил в 1496 г.). Сенат согласился предоставить ему монополию, которую дож подтвердил в письме от 14 ноября 1502 г., и в том же году Мануций получил привилегию, удостоверявшую его исключительное право на латинский и греческий шрифты, от папы римского Александра VI. Изначально привилегия была выдана на десять лет и распространялась на всю Италию, но в 1513 году она была продлена на пятнадцать лет Юлием II и его преемником Львом X и расширена на весь христианский мир.
Может показаться, что Альд Мануций добился крайне выгодного положения в области книгопечатания, но это не совсем так: исторические документы и исследования, проведённые рядом авторов, показывают, что привилегии и монополии были малоэффективны в борьбе с «пиратами». Хотя в соответствующих документах, выданных компетентными венецианскими органами, предусматривались санкции за нарушение монополии (штрафы, изгнание из Венеции), сохранилось очень мало свидетельств их применения. Мало того, привилегии добавляли книгам престижа, и потому их тоже подделывали. В конечном итоге, Альд Мануций умер в 1515 году в бедности.
Как уже было сказано, определённый сдвиг в регулировании отношений интеллектуальной собственности — переход от фрагментарного к более-менее системному регулированию — связан с изобретением типографского станка. Технологию печати Иоганн Гутенберг придумал и усовершенствовал в 1448-1455 гг., а уже в 1469 году в Венеции была документально оформлена первая в истории монополия на печать книг, предоставленная Иоганну фон Шпейеру (или, на итальянский манер, Джованни де Спира), который вместе с братом Венделином приехал туда из Майнца, разгромленного в 1462 году в результате так называемой Баденско-пфальцской войны между двумя архиепископами. Монополия была дана на пять лет.
Как отмечают некоторые авторы, пусть венецианцы и не были теми, кто впервые занялся книгопечатанием в Италии, они быстро поняли, в чём заключается важность этого нового ремесла. С XIV века в Венеции предоставляли монопольные права иммигрантам, которые приносили в город новые навыки и технологии. Прошение фон Шпейера не было для экономической жизни Венеции XV века чем-то слишком уж необычным, и поэтому городские советники с готовностью приняли его заявку, обещавшую новый, более быстрый и дешёвый способ производить книги. В документе, на основании которого иммигрант из Майнца получил свою монополию, особо отмечается, что «такое новаторство, уникальное и свойственное нашему веку, совершенно неизвестное древним, необходимо поддерживать и питать со всей нашей благосклонностью и ресурсами». Монополия означала, что на протяжении 5 лет никто другой кроме Иоганна фон Шпейера не сможет печатать книги в Венеции, и даже импортировать книги, напечатанные где-то ещё, было запрещено. Однако уже в следующем году печатник умер, о чём и была сделана соответствующая приписка на документе. Его типографию возглавил брат, Венделин, и выпустил до 1477 г. около 70 изданий итальянских и римских классиков; но в этот же самый период рынок книгопечатных изданий в Венеции, более не скованный монополией, начал развиваться ураганными темпами, что быстро привело к инфляции и кризису перепроизводства. Уже в 1473 году начались жалобы на то, что город буквально утопает в книгах, при этом многие типографии закрывались, выпустив одно-два издания. Экономические (а не правовые) причины привели к тому, что венецианцы доработали систему книжных привилегий и стали их выдавать с той целью, чтобы хоть каким-то образом обуздать эту новаторскую технологию и не допустить повторения кризиса. <...> Привилегии, удостоверявшие эксклюзивные права на печать конкретных произведений, начали выдавать позже — в конце XV века. Первым, кто получил такой документ в Венеции, считается Пётр Равеннский, чья книга о мнемонических техниках «Phoenix seu artificiosa memoria» (1491) заложила документальную основу для развития так называемого искусства памяти.
облако тэгов
