Блог


Вы здесь: Авторские колонки FantLab > Авторская колонка «ludwig_bozloff» облако тэгов
Поиск статьи:
   расширенный поиск »

#Переводы #Биографии #Винрарное #ПутешествиекАрктуру #Сфинкс #Наваждение #Ведьма #Фиолетовое Яблоко #Химерная проза #Авторы, 1001 Nights, Aftermath, Ars Gothique, Ars Memorativa, Clark Ashton Smith, Elementals, Fin de Siecle, Fin-de-Siecle, Forbidden, Forgotten, Horror, Macabre, New Weird, PC, Pagan, Pulp fiction, Sabbati, Sarban, Seance, Tales, Unknown, Vampires, Walkthrough, Weird, Weird Fiction, Weird Tales, Weirdовое, Wierd, Wyrd, XIX Век, XX Век, XX Век Фокс, XX век, Авантюрное, Алхимия, Английская Магика, Английское, Англицкие, Англицкий, Англицкое, Англия, Антигерои, Антикварное, Антиутопия, Античность, Арабески, Арабистика, Арабские легенды, Арехология, Арт, Артефакты, Артхаус, Археология, Архетипы, Асмодей, Африка, Баллард, Библейское, Благовония, Блэквуд, Бреннан, Буддийское, Бульварное чтиво, Бусби, Вампиризм, Вампирское, Вампиры, Вандермеер, Василиски, Ведьмовство, Вейрд, Ветхозаветное, Вечный Срач, Визионерское, Визионерство, Викторианство, Вино из мухоморов, Винтаж, Вирд, Вирдтрипы, Виртуальная Реальность, Возрождение, Волшебные Страны, Вольный пересказ, Высшие Дегенераты, Гарри Прайс, Гексология, Геммы, Гении, Гермес Трисмегистос, Герметизм, Герметицизм, Героическое, Гномы, Гонзо, Гонзо-пересказ, Горгоны, Горгунди, Город, Городское, Грааль, Граувакка, Графоманство, Гримуары, Гротеск, Гротески, Грёзы, Гхост Сториз, Давамеск, Даймоны, Дакини, Дансейни, Демонология, Демоны, Деннис Уитли, Деревья, Детектив, Детективное, Джеймсианское, Джинни, Джинны, Джордано Бруно, Джу-Джу, Джу-джу, Дивинация, Длинные Мысли, Додинастика, Документалистика, Дореволюционное, Драматургия, Древнее, Древние, Древние чары, Древности, Древняя Греция, Духи, Египет, Египетское, Египтология, Египтомания, ЖЗЛ, Жезлы, Журналы, Жуть, Закос, Закосы, Заметки, Зарубежное, Зарубежные, Злободневный Реализм, Золотой век, ИСС, Избранное, Илиовизи, Иллюзии, Инвестигаторы, Индия, Интервью, Ирем, Ироническое, Искусство Памяти, Испанская кабалистика, История, Ифриты, Йотуны, КЭС, Каббалистика, Кафэ Ориенталь, Квест, Квесты, Квэст, Кету, Киберпанк, Классика, Классики, Классификации, Классические английские охотничьи былички, Ковры из Саркаманда, Коннекшн, Короткая Проза, Кошачьи, Крипипаста, Криптиды, Критика, Критические, Кругосветные, Кэрролл, Ламии, Лейбер, Лепреконовая весна, Леффинг, Лозоходство, Лонгрид, Лорд, Лоуфай, Магика, Магический Плюрализм, Магическое, Магия, Маргиналии, Маринистика, Масонство, Махавидьи, Медуза, Медузы, Миниатюры, Мистерии, Мистика, Мистицизм, Мифология, Модерн, Монахи, Мохры, Мрачняк, Мумии, Мур, Мушкетёры, Мьевил, Мэйчен, Народное, Народные ужасы, Науч, Научное, Научпоп, Нитокрис, Новеллы, Новогоднее, Новое, Новьё, Нон-Фикшн, Нон-фикшн, Ностальжи, Нуар, Обзоры, Оккультизм, Оккультное, Оккультные, Оккультный Детектив, Оккультный детектив, Оккультный роман о воспитании духа, Оккультпросвет, Оккультура, Окружение, Олд, Олдскул, Опиумное, Ориентализм, Ориенталистика, Ориентальное, Орнитологи, Осирис, Остросюжетное, Отшельники, Паганизм, Пантагрюэлизм, Пантеоны, Папирусы, Паранормальное, Пауки, Переводчество, Переводы, Пери, Плутовской роман, По, Пожелания, Поп-культура, Попаданчество, Постмодерн, Постсоветский деконструктивизм, Потустороннее, Поэма в стихах, Поэмы, Призраки, Призрачное, Приключения, Притчи, Приходы, Проза в стихах, Проклятия, Проклятые, Протофикшн, Психические Детективы, Психические Исследования, Психоанализ, Психогеография, Психоделическое Чтиво, Публицистика, Пульпа, Пьесы, Разнообразное, Расследования, Резюмирование, Реинкарнации, Репорты, Ретровейрд, Рецензии, Ритуал, Роберт Фладд, Романтика, Рыцари, Саймон Ифф, Сакральное, Самиздат, Саспенс, Сатира, Сахара, Свежак, Сверхъестественное, Сибьюри Куинн, Симон из Гитты, Смит, Сновиденство, Сновидческое, Сновидчество, Сны, Соломон, Социум, Спиритизм, Старая Добрая, Старая недобрая Англия, Старенькое, Старьё, Статьи, Стелс, Стерлинг, Стилизации, Стихи, Стихотворчество, Сторителлинг, Суккубы, Сущности, Сфинкс, Сюрреализм, Тантрическое, Таро, Теургия, Тирни, Титаники, Трайблдансы, Три Килотонны Вирда, Трикстеры, Триллеры, Тэги: Переводы, Ультравинтаж, Ура-Дарвинизм, Учёные, Фаблио, Фабрикации, Фантазии, Фантазмы, Фантастика, Фантомы, Фарос, Феваль, Фелинантропия, Фетишное, Фикшн, Философия, Французский, Фрэзер, Фрэйзер, Фрэнсис Йейтс, Фэнтези, Хаогнозис, Хатшепсут, Химерная проза, Химерное, Холм Грёз, Хонтология, Хоронзоника, Хорошозабытые, Хоррор, Хоррорное, Хорроры, Хроники, Хронология, Хтоническое, Царицы, Циклы, Чары, Человек, Чиннамаста, Чудесности, Шаманизм, Шеллер, Эдвардианская литература, Эддическое, Экзотика, Эксклюзив, Элементалы, Эльфы, Эротика, Эссе, Эстетство, Юмор, Юморески, Я-Те-Вео, Язычество, андеграундное, городское фэнтези, идолы, инвестигации, магическое, мегаполисное, новьё, оккультизм, оккультура, переводы, постмодерновое, саспенс, старьё, статьи, теософия, химерная проза, химерное чтиво, эксклюзивные переводы
либо поиск по названию статьи или автору: 


Статья написана 24 октября 2023 г. 23:45

Генри Илиовизи

История аль-Зэмери / The Doom of Al Zameri

из книги

Странный Восток / The Weird Orient

(1900)

Перевод: Элиас Эрдлунг, 2023

All efreets are preserved

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

...Нет ничего в природе, что по силе своего воздействия могло бы сравниться с потрясающим и внушающим благоговейный ужас пейзажем, навечно отождествлённым с откровением Бога человеку. Этот рукав Индийского океана, зовущийся Красным морем, разветвляется на западный залив Суэца и восточный – Акабы; сформированный таким образом треугольный полуостров охватывает собой область, носящую имя освящённой небесами горы Синай. Тем, кому когда-либо доводилось с высоты вершины созерцать эти чудеса предвечного земного ландшафта — гряды на грядах, разреженные отдельными пиками, вздымающими свои головы над облаками посреди путаницы бесчисленных ущелий, вади и оврагов, багровых от огромной массы перемешанных порфира и диорита, до конца дней своих помнят, что побывали в самом сердце творческого всемогущества. Вся эта замкнутая система окружена столь призрачным ореолом, столь ужасающим выражением неодобрения, что не находимо более ни в каких других цепях хребтов и ущелий, сколько угодно неприступных или безжизненных. Если суровые скалы, опоясывающие бассейн Красного моря, кажутся нам более пугающими, те же из Хореба захватывают дух своей величавостью; и если то правда при ярком свете дня, то ночь наделяет их невыразимой мистической жутью, к тому же усиленной необъяснимыми грохотом и рёвом, схожими с отдалёнными громами. Но все другие чувства смешиваются в один сплошной ужас, когда, как это иногда происходит, над пустыней Синая разражается вдруг могучая гроза. Ставшие непроницаемыми в силу редко нарушаемой аридности климата, бесплодные скалы сохраняют немногим более воды, чем облицованные скаты пирамиды, так что горные потоки низвергаются с них вниз с неудержимостью циклона, вырывая с корнями деревья и сметая поселения, не оставляя после себя никаких следов деятельности человека и природы.

Был как раз один из таких нерегулярных ураганов в году 1185-ом, когда Мохаммед умчался из Мекки — укутанная фигура, с опаской двигавшаяся в сердце бури, которая сопровождалась ослепляющими вспышками молний и такими громовыми раскатами, которые, казалось, сотрясали самые коренные породы окружающих гористых пустошей. Сторожевые костры бедуинов, видимые ночью на всём протяжении пологих уклонов, ныне были стёрты стихийной яростью; и, хотя равнина аль-Рахе лежала перед ним, одинокий путник повернул своё лицо в сторону Гебель Муса, или Горы Моисея, предавши своё намерение оставаться незамеченным. Ветер и ливень заставили человека искать убежище где-либо поблизости, однако тот, по всей видимости, предпочёл тёмную пещеру несомненному радушию шатра арабов. С горных круч, ревя, будто водопады, устремлялись вниз дождевые потоки, неся с собой перекрученные массы вырванных из земли тамарисков, пальм, а также барахтающихся овец и козлов; даже валуны смывались ими, подобно гальке.

На мгновение приостановившись в замешательстве, какое направление следует избрать, закутанный странник различил вдруг неподалёку человеческий силуэт, ещё более странный, чем его собственный, что был частично скрыт водным потоком и мог в любой момент быть либо заваленным, либо раздавленным насмерть падающими сверху обломками. В спешке, что угрожала его жизни, таинственный странник схватил несчастного безумца и оттащил его от разрушительного течения, и как только это произошло, опустил его наземь неподалёку от пещеры, которой раньше не приметил. “Не прикасайся ко мне!” – возопило тут спасённое существо голосом, который поразил его спасителя. Хотя в сравнении с остальными частями его индивидуальности, этот голос был наименее отталкивающим в его внешности. Перед халифом стояло лысоголовое существо, согнутое возрастом, бледное как привидение, истощённое будто от жестокого голода, морщинистое как древняя карга, косматое как медведь, борода же его спускалась до самых колен, а волосы – до талии. Смерть глядела из его глаз, убогость – из лица его; всё вместе создавало образ безнадёжности, бредущей навстречу могиле; едва имея силы переставлять свои конечности, этот негодяй проковылял в лишённую света дыру, скуля и подвывая.

"Touch me not!"
"Touch me not!"

Суровость погоды едва ли побуждала беглеца разделить пещеру с тем, чей внешний вид напоминал обитателя могилы, однако топот копыт приближающихся коней не оставлял времени для раздумий. Подобно тени укутанная фигура исчезла в проёме как раз вовремя, чтобы избежать взглядов двух конных мамлюков, которые, различивши дыру в скалах, натянули вожжи, клянясь на чём свет стоит:

— Аллах да поразит дьявола! – Если бы не моя бедная кобыла, я бы пробрался в эту чёрную яму, только бы укрыться от этой чёртовой бури.

– Гляди, какой водопад! Что же, он превосходит сам Нил!

– И ястреб, которого мы ищем, может в самом деле быть на расстоянии лиг от этих пустошей, точно так же как и ошиваться где-то поблизости. Если нам не поторопиться в Вади Фейран, в моём животе поселится лихорадка. Холод подкрадывается к моему сердцу. – так сказал один из всадников.

— И наплевать на тысячу кошельков с золотом в награду за голову Али Бея? – спросил его напарник.

— Да, наплевать на погоню за дьяволом! – Нет в этих чёрных кавернах беглого раба-султана, говорю тебе, а мы же будем дурни, если продолжим следовать за нашими носами, покуда дыхание не изойдёт из наших желудков. – ответствовал другой нетерпеливо.

Красная зигзагообразная вспышка рассекла тучи; раскат же заставил коней вскочить на задние ноги. Если бы ошеломлённые мамлюки не обратились тут же в поспешное бегство наперегонки с ветром, молния осветила бы им предмет их охоты, знаменитого по всему Египту Шейха эль Беледа [1], носящего титул, равноценный по мощи и достоинству самому халифу. Таким и был Али Бей, кто, на исходе своей карьеры, полной приключений и романтики, стал пустынным дезертиром, за голову которого его врагами была назначена весьма крупная сумма.

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

[1] Арабский титул вождя деревни – прим. пер.

«Ищейки потеряли след, и если мои гонцы добрались до Акры невредимыми, мой друг Дахир соберётся с силами; но где мне прятаться до этого времени?» – так думал Али Бей, после чего приступил к заделыванию входа в своё убежище грудой мусора, лежащего поблизости, темнота же благоприятствовала сему предприятию.

— До тех пор, пока в этой норе нет змей, я могу позволить себе час отдыха. – сказал самому себе Али, закончив с постройкой мусорной стены. Стоны и завывания, донёсшиеся из мрака, напомнили ему, однако, о присутствии другого существа, с которым он добровольно себя заточил, и его настороженность отнюдь не уменьшилась, когда внезапно полутьму пещеры осветило слабое мерцание неизвестной природы. Его нельзя было спутать со вспышкой молнии либо сигнальным огнём снаружи, так как оно пришло из глубины лощины. Ещё один проблеск не оставил сомнения в его источнике.

Али Бей не был человеком, пасующим перед чем-либо; но тут происходил феномен, способный остановить пульс и храбрейшего из сердец. Горящий самоцвет, зажатый не в трясущейся клешне дряхлого старика, но человека в расцвете сил, что напоминал того, другого, как молодой бычок напоминает своего отца. Кем он был? Сыном того? Или тут имело место чудо мгновенного омоложения? Или же это сам Шайтан, исполняющий какой-то нечестивый обряд?

— Человек или демон, добрая или злая сила, кто бы ты ни был, я приказываю тебе именем Аллаха раскрыть мне свою тайну. Ты ли тот, кого я избавил от ярости стихий? Тот, другой, был скорее близок к сотне лет, чем к тридцати; больше к смерти, чем к жизни. Ты выглядишь с ним схоже, но можешь быть его внуком по возрасту и энергии. Есть ли вы с ним одно и то же? Или же ты иллюзия – возможно, дух этой горы? Если же ты дух, тебе должно быть ведомо, кто есть я; если же ты человек, я приказываю тебе отвечать Али Бею, Шейху эль-Беледу Египта, которому требуется любая помощь, чтобы сломить заговор врагов его. – сказал так Али с твёрдостью отчаяния.

— Шейх эль-Белед, – ответил тот, к кому обращались, голосом столь же изменённым, что и его форма, — во мне не менее духа, чем в тебе, хотя я и менее человек, чем кто-либо когда-либо мог быть, бессмертен, хотя и смертен, обречённый скитаться в океане времени от эпохи к эпохе, от века к веку, от цикла к циклу, от тысячелетия к тысячелетию; не имеющий покоя души, удобства надежды, благословения молитвы, сладости забытья, наконец, отдыха в могиле. Не убойся же звучания имени моего. Я – аль-Зэмери, проклятый бродяга времён, несущий свой рок с начала сотворения золотого тельца, возрождающийся каждую сотню лет, дабы обновил я свой проклятый маршрут, бездомный, безбожный, безнадёжный, всеми избегаемый, внушающий страх и ненависть!

— Аль-Зэмери! – воскликнул Али, сделав в страхе несколько шагов назад.

— Таково имя моё, которое народное легковерие сочетает с грехом, жадностью, голодом, войной, наводнениями, ураганами и эпидемиями. Пока ты находишься вблизи моего дыхания, предупреждённый инстинктом, никто не причинит тебе вреда. – пообещал сломленный скиталец.

— Аллах да повергнет дьявола! Ты бы точно погиб в потопе, если бы я не спас тебя. Должно быть некое скрытое значение нашей встречи. Я был рождён рабом, но судьба дала мне силу бросить вызов и побороть халифа ислама. Мой меч сделал меня единоличным правителем империи на берегах Нила. В открытой битве я не боюсь врагов; то, от чего я бегу, это заговоры и кинжал ассассина. То, что ты нарушил мой путь, или же я – твой, кое-что да значит для меня, аль-Зэмери. Я в руках всемилостивого Аллаха. Однако скажи, ты человек бессмертного несчастья, как же тебе удалось навлечь на себя гнев Бога людей твоих? Зачем был изготовлен золотой идол? Почему именно тобой? Что дальше делал ты? Ведь лишь для немногих важны слова Пророка касаемо твоего преступления в Коране, – заключил Али, стараясь извлечь максимум пользы от своего уникального знакомства.

— Шейх эль-Белед, моя признательность вызвана твоей добротой, но не твоей услугой. Твоя помощь была потрачена впустую на человека, который не подвержен смерти. Уже три тысячи лет смерть так же безжалостно избегает меня, как и я ищу её объятий. Моя история – это кошмар трёх тысячелетий, которая возвращает меня в древний Египет, где я, еврей, был рождён в презренном рабстве. Моя горячая кровь вознегодовала на бич надзирателя. В момент ярости я набросился в ответ на одного из моих мучителей, возвращая ему удар за ударом, и вместе с другими повстанцами был обречён работать в одной из фараоновых медных копей на берегу Акаба, в долине Семуд. Здесь было изготовлено много египетских идолов, и здесь же узнал я тайны жрецов, что заставляли металлические формы издавать звук, произносить оракулы. В полые тела идолов были искусно вставлены определённые инструменты, и жрецы манипулировали ими к вящему восторгу простых людей, что лежали простёртые перед их всезнающими, угрожающими или благословляющими богами. Обман охранялся отрубанием языка, выдававшего секрет.

Я был юн и силён, когда радостные слухи проникли в нашу исправительную колонию, будто божий человек насылает на Египет казнь за казнью, настаивая на том, что израильтяне должны быть освобождены от оков, и вскоре мы прочли на лице нашего надсмотрщика, что Египет обречён. Мы устроили заговор, совершили отчаянный прорыв к свободе и окропили наш путь кровью тех, кто оказывал сопротивление. Тоска по давно оставленным родителям побудила меня презреть опасность. Переодетый в египтянина, я решил прокрасться в землю фараонов, когда одной ночью моё продвижение было остановлено пустынным видением, что наполнило меня ужасом. Колонна бледного огня появилась из земли, продвигаясь на восток вращательным движением, а её верхний конец подчинялся звёздной силе. Это был светящийся метеор громадного масштаба и протяжённости, ужасный на вид, повергший землю и небо в огонь и искупавший пустыню в пугающем сиянии. Пока я спешил убраться подальше от колонны, чтобы не быть уничтоженным, то попал в авангард своих освобождённых сородичей, оказавшись в тылу их пламенного вождя. То, что я видел и слышал, вызывало во мне благоговейный страх. Сила, более могучая, нежели Осирис, сравняла Египет с песком, и это был Бог моих людей. Моего отца уже не было в живых; я обнял мою постаревшую мать и выжившую сестру, и мы пролили слёзы радости.

Прежде, чем я успел провести час в грандиозном лагере, что растянулся на многие мили, из губ в губы стала переходить весть: “За нами погоня! Египтяне идут по нашим следам!” Ужас и смятение охватили огромное множество людей, мужчин, женщин и детей, которые метались как одержимые, пока толпа похотливых парней, включая меня, настояла на том, чтобы увидеть, что собирается делать Мессия. Мы нашли его в компании Аарона и Гура, его лицо сияло, как будто оно сконцентрировало пламя пылающего столба, чтобы отразить его в более мягком луче. Это был Моисей, сын Амрама. В руке он держал посох, его серая борода и вьющиеся космы подчёркивали мужественность, умеренную женской грацией и визионерской мечтательностью. Глаза его были неотрывно обращены туда, где в лазури терялась верхушка огненного столба. Как будто в соответствии с его молчаливой молитвой, чудовищный луч отклонился от своего прямого курса, повернул назад и вправо, и, таким образом, перенес своё основание из передней части движущегося лагеря в его тыл, вставив свой объем между преследователем и преследуемым. Это была вторая ночная стража; мы были в часе пути от Ям-Мицраим, или Египетского моря, и плотный туман оставил нас в сомнениях касаемо расстояния до врага позади. Напряжение было невыносимым, и Моисей был осаждён мятежными и бесноватыми, которые оскорбляли воздух упрёками и призывами. Он произнёс несколько слов воодушевления, прося людей покорно ожидать спасения от Господа, но его глас утонул в возгласах угрожающей толпы.

По жесту Аарона пять тысяч вооружённых людей из колена Левита преградило шумящей толпе путь к их лидеру. Это был критический момент. Неустрашимый вождь воздел руки в молитве.

В третью ночную стражу пришёл ледяной вихрь. Он рассеял туман и открыл море, истерзанное яростью нарастающей бури. На рассвете вождь, вдохновлённый свыше, поразил поток своим посохом. Воды высоко вздымались, разбивались, рассыпались пылью, снова поднимались, падали, разделялись и замерзали, оставляя широкую дорогу сухой, как на берегу. Вместе со своим братом вождь вошёл в глубину, сопровождаемый народом, пока вся толпа не оказалась между ледяными стенами и не вышла на противоположный берег счастливая и ликующая.

И случилось так, что румянец утра на востоке был затмён волной сияния к западу от Египетского моря. Когда же мы обратили свой взор туда, то были поражены, увидев горящий столп, который сменила увенчанная солнцем Сила, озарившая небеса ярким светом ослепительного вооружения и многопламенного меча своего. Это Присутствие решило судьбу египтян. В своём неудержимом стремлении вперёд они бросились в пасть смерти. Чудесная дорога не была предназначена для того, чтобы дать им возможность пройти. И не успели египетские орды оказаться в самом сердце сухой бездны, как от прикосновения посоха вождя ледяные стены, растопленные увенчанной солнцем Силой, уступили место всепожирающему морю, разом похоронившему могучую армию Египта. Воздух содрогался от многочисленных радостных криков, издаваемых множеством наших благодарных беглецов. Песня, танец и восхваление ознаменовали это великое событие, за которым вскоре последовало другое, более великое, чем все, известные мне в анналах человечества.

Ах, позволь же мне перейти к причине моего рока! То, что произошло между переходом через Красное море и Днем Откровения, записано, но вечность не сотрёт запечатленную в моей памяти картину того, чему я тысячи лет назад был свидетелем в той пустыне Зин.

После непродолжительной стоянки там наш старейшина, он же глава вождей, объявил, что через три дня Божественное Величество явит Себя и Свою Истину на вершине горы Синай, и это время нужно потратить на очистительные приготовления.

Последовавшее засим явление было подобно тому, как если бы все землетрясения и громы веков решили израсходовать свою яростную энергию в течение одного рассвета. Сотрясённая земля и расколовшийся небосвод разбудили испуганных людей ото сна, призывая их собраться у подножия изрыгающей огонь, трясущейся, окутанной ночной тьмой горы, чтобы получить там первые заповеди Торы, Законов Мироздания. Они подчинились призыву, но поддались сверхъестественным явлениям. Голос незримого вождя был слышен из гущи облаков, сообщаясь со Всемогущим, звуки могучих труб смешивались с рёвом, грохотом и рычанием пробудившейся стихии. Вдруг глубокая тишина сменила всеобщее волнение. Ясно выделялась вершина горы, ясно простирался горизонт; и уши, сердце и душа были очарованы невыразимой мелодией речения, долетавшей из эмпиреев. Подобно симфонии ангельского хора, Десять Заповедей вибрировали в эфирных пространствах, выводя людей из оцепенения, чтобы они были поражены чудом, превосходящим всё, что они когда-либо видели. На лазурном фоне, с тремя вершинами Синайского хребта в качестве основания, в ясной бесконечной синеве простиралось подобие невыразимого Величия в трансцендентной форме владыки, увенчанного божественной славой, — сострадание и милостивая благодать, исходящие от Его смутно различимых черт лица; в Его руке покоился раскрытый свиток, покрывающий половину небосвода и показывающий Декалог в солнечном великолепии, причем каждая буква оказывалась лишь отражением ещё более величественной копии, видимой среди звёзд далеко в самых глубоких небесах.

За завершением этой волнующей душу сцены последовал период бурного ликования, и освобождённые рабы предались потворству, граничащему с распущенностью. В вихре волнения никто не заметил отсутствия почитаемого пророка, которого не видели и не слышали со Дня Откровения, а его семья и ближайшее окружение были так же не осведомлены о его местонахождении, как и весь остальной народ. Но когда прошел целый месяц без каких-либо свидетельств существования или деятельности пророка, малодушная толпа вознегодовала, опасаясь, что их покинули и Моисей, и его Бог. Аарона призвали развеять их опасения, но он оказался неспособен справиться с этой необходимостью. Когда его заставили явить им Силу для поклонения и кого-то, кто возглавил бы их, то вместо того, чтобы приказать им проявить терпение и ждать, в минуту слабости он уступил народу, предложив передать ему все золотые украшения женщин, чтобы он мог сотворить для них бога. Если Первосвященник и надеялся, что женщины не принесут в жертву свои драгоценности, то вскоре он был разочарован. И я был рядом, чтобы вовлечь его в самое отвратительное из человеческих преступлений.

В этом и заключается вся чудовищность моей вины. Аарон никогда бы не выполнил своё обещание, если бы злой дух не побудил меня предложить ему свои услуги по созданию для него золотого тельца по образцу египетского идолопоклонства. Сомневаясь в моей способности воплотить в жизнь то, что я предложил, он дал своё согласие, а мой опыт работы с металлом позволил мне создать золотого тельца, а также заставить его говорить с помощью трюка с чревовещанием.

Когда люди увидели изображение и услышали, как оно объявило себя их богом, они обезумели от восторга, включая и самого Аарона. Был построен алтарь, объявлен пир, принесены жертвы, и народные массы предались оргиям.

Буйство разврата было пресечено неожиданным приездом пророка. С лицом своим, сияющим, как солнце, он бросился вниз с горы, уронил и разбил скрижали, на которых были записаны заповеди, полученные им из руки Божией, и превратил идола в порошок, который разбросал по ветру. Аарон оправдал себя, указав на безумие людей и на меня как на настоящего виновника.

«Этот Азазель навлёк великий грех на голову народа», — воскликнул он, когда его взгляд с лютой ненавистью устремился на меня. Чем мог я аргументировать в ответ ему, дабы преуменьшить своё дьявольское прегрешение?

Последовало суровое наказание. Четыре тысячи видных богохульников пали под мечом, но мне приуготовили особую кару в качестве предостережения грядущим векам.

«Аль-Зэмери не умрёт. Отныне аль-Зэмери будет странствовать, подобно Каину, которого будут избегать, бояться, проклинать и ненавидеть. Аль-Зэмери должен будет по прошествии ста лет вновь посетить место своего преступления, где он будет восстановлен в своем нынешнем состоянии и так будет продолжаться и продолжаться, пока время не сотрёт саму память о его злом поступке.»

Таков был приговор, что вынесли мне. Пророк произнес это под влиянием вдохновения, и я был освобожден.[2]

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

[2] Эта легенда о странствующем еврее (он же — Вечный Жид Агасфер – прим. пер.), которая, насколько мне известно, никогда прежде не печаталась, если не считать нескольких упоминаний в Коране, вероятно, является предшественницей той, которая в настоящее время известна христианам. Имеется в виду некий чудовищный грех, повлекший за собой вечное наказание примерно 1500 лет назад. На мой взгляд, ранняя легенда представляет гораздо больший психологический интерес. Коран говорит:

«Подобным же образом аль-Зэмери также бросил то, что он собрал, и создал им телесного теленка, который мычал. И аль-Зэмери и его товарищи сказали: «Это твой бог и бог Моисея… Моисей сказал аль-Зэмери: каков был твой замысел, о Зэмери?» Он ответил: я знал то, чего они не знали, поэтому я взял пригоршню пыли со стоп посланника Божьего и бросил ее в расплавленного тельца; ибо так направил меня мой разум» (Сура 20).

Присутствие и особенно прикосновение изгоя должно повлечь за собой беду, о которой он обязан предупредить тех, с кем он вступает в контакт; и именно поэтому Аль-Зэмери кричит своему спасителю: «Не прикасайся ко мне!» В Коране говорится: «Моисей сказал: «Уходи же прочь; ибо наказание твоё в этой жизни будет заключаться в том, что ты будешь говорить тем, кто встретит тебя: «Не прикасайтесь ко мне!» (Сура 20)

Скиталец Аль-Зэмери в ближневосточном фолклоре – это своего рода аналог блуждающего Каина, который также обречён жить вечно. – прим. авт.

И был я свободен, свободен скитаться вечно подобно обезумевшему зверю, ведомому сюда яростью, чтобы в назначенный час преобразиться в молодого человека, каким и был, когда в результате злокозненного недомыслия моего заклеймён я был изгоем для всего человеческого рода.

В тот самый час ощутил я необоримое желание изведать ногами обширные, заброшенные земли: пустыню, джунгли, болота. Хотелось мне заползти в тёмную пещеру, в места захоронения, в руины, избегая благословенных прибежищ человеческих, ненавидя солнечный свет и привечая мрак ночной.  

Дневной свет ослеплял меня так же, как сову; вид золота смущал, его прикосновение обжигало меня. Свирепые звери бежали прочь при моём приближении, ползучие гады шипели и уползали от меня. Как бы ни изобиловал тот или иной край земной животным миром, какими бы оживлёнными ни были там птичьи трели, моё появление там превращало его в безмолвную, безжизненную пустошь. Я нёсся вместе с ветром, мчался вместе с бурей, приветствовал вспышки молний и рычание грома, бесновался со стихиями, проклинал вместе с отродьями чёрного Абаддона. Логово тигра было моим кровом, а подушкой мне служил клубок из ядовитых рептилий. Я бросался в пасти львов, пожирал вытяжки из ядов – и продолжал существовать. Смерть также отвернулась от меня вместе со всем творением. Если же я, желая положить конец страданиям своим, падал в бездну, то оказывалось, что тело моё легче воздуха. Вода не топит меня, огонь – не обжигает, сталь – может разрезать мою плоть, но не отнимет жизнь. Ужас же для меня – это сама жизнь… это время… бескрайние, безнадёжные, ненавистные лета, десятилетия, циклы, тысячелетия! Такова же судьба, провозглашённая Небом для аль-Зэмери!

— Ужасен же удел твой! Воистину, это есть ад на земле, о сын греха, что привил народу порочный росток – поклонение золоту! Ах, этот блестящий фетиш! И какие только преступления не связаны с его лоснящимися прелестями! Но сила молитвы, слеза раскаяния, что мила Аллаху всемилостивому, Царю Судного Дня, разве же недоступно то тебе? – вопросил тогда Али Бей.

— Молитва, молитва, внутренние небеса человека, елей жизни, утешение души, — молитва, питающий сердце поток, чьим первоисточником является Бог, что набухает неявленными родниками и тщётно взыскуемыми течениями! — воскликнул аль-Зэмери, ударяя ладонями своих рук друг об друга с болезненным хлопком. [3] – Молитве столь же легко слиться с моим существом, как благословенным рекам эдемским – с кипящими потоками ада. Всё, что явлено небом и землёй чудесного и священного, мне недоступно. Всё возвышенное и прекрасное не вдохновляет меня; я всецело наполнен лишь сомнением в том, есть ли где-либо достаточное милосердие, способное превозмочь мою вину.      

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

[3] Традиционный восточный жест, выражающий болезненные эмоции: человек разводит широко руки, а затем сводит ладони вместе, что сопровождается заметным, часто звонким хлопком. После этого надлежит сжать руки, дрожа от нахлынувших переживаний. – прим. авт.

О да, однажды, и лишь однажды, намного раньше, чем Восток ощутил на себе железную хватку Рима, мои губы, запинаясь, произнесли молитву, вдохновлённые шёпотом херува. И вместе с этим всплеском энтузиазма умерла моя слабая надежда, оставив бурлящий котёл в сердце кремня. Ах, из моего мрака хтонического узрел я проблеск Парадиза. Ты, должно быть, слышал про древнее великолепие Баалбека, о чём говорят его величественные руины. Я же видел его в счастливую пору расцвета: город дворцов, в коих обитали аристократы-торговцы, соперничающий в роскоши с Тиром, Тадмором и Дамаском. Раскинувшийся на склоне Анти-Ливана, высоко над плодородной равниной Сахлат-Ба’албек, окружённый рощами и садами, орошаемыми никогда не иссякающим источником Ра’ас эль-Айн, Баалбек прославился возведением великих сооружений. Храмы же его, посвящённые его богам, числятся среди знаменитых чудес света. На базарах Баалбека можно было найти любые драгоценные, полезные, покрытые затейливым орнаментом вещицы. Караваны ввозили бесценные сокровища через ворота Баалбека; гонорары же, которые город взимал с торговцев, позволяли ему проявлять царскую щедрость во внутреннем своём урегулировании. Принимая к сведению непостоянные успехи Сирии, Баалбек осознавал каждое происходящее изменение в той, однако его заклятым врагом было внушающее страх землетрясение. Часто желал я узреть, как творение погружается в хаос, и сам я погребён под обломками вселенной. Однако моя попытка найти смерть в одной из катастроф Баалбека, вместо того, чтобы принести освобождение, лишь приблизило небеса ко мне, так что я мог к ним прикоснуться, и удвоило мою тоску. Не иначе как сам Иблис забавлялся с аль-Зэмери!

Моя память вспыхивает, когда я вспоминаю тот день: мрачный небосвод, насыщенная гнетущими испарениями атмосфера, зловещее порхание птиц и судорожный грохот, как будто бы от подземных взрывов. Слишком хорошо знакомый с симптомами надвигающегося стихийного бедствия, чтобы неверно их истолковать, я был рад находиться рядом с Баалбеком, в чьих руинах надеялся обрести столь желанное погребение. Настолько быстро, насколько позволяли мне мои ноги, я поспешил к обречённому городу и вошёл через одни из его врат, которые явили мне полную панораму знаменитого Великого Храма Баалбека. Народные толпы были одержимы паническим ужасом, люди носились вокруг да около, сталкиваясь между собой и блея, как испуганные овцы. Повторяющиеся судороги вскрывали зияющие ущелья в земной коре, что пожирали дома и утаскивали людей и скот. Вниз проваливались монументальные обелиски искусной работы; здания массивной каменной кладки либо лежали бесформенными грудами, подобно могилам своих обитателей, либо стояли все в трещинах, готовые рухнуть при следующем потрясении. Повсюду рыскала смерть. Меня мало заботила царящая вокруг сумятица, единственной мыслью моей было загнать смерть в тупик, откуда ей были бы отрезаны все пути к бегству, посему я бросился вверх по лестничному маршу, что привёл меня в восточный портик потрясающего здания. Наконец я вышел к внушительному шестиугольному залу. Он был размерами с дворец, коим он не являлся, но был всего лишь вестибюлем с одним основным входом и двумя боковыми дверями, что вели на огромную площадь. Она представляла собой перистиль, окружённый колоннами искусной резьбы, позади коего располагались бесчисленные ниши, уставленные статуями божеств. Так как никто не заинтересовался моим вторжением в священную обитель, я стоял на месте, лишённый каких-либо мыслей или намерений. Тогда подземная сила сотрясла скальное основание фундамента, и оно стало рушиться с ужасающим грохотом, уничтожая прекрасные изваяния под тяжестью своих обломков. Крик, исполненный неподдельного ужаса, обратил моё внимание в сторону голоса, что исторг его. Там, позади пьедестала, я увидел девушку, что растянулась на полу, содрогаясь в конвульсиях. Склонившись над телом и приподняв его с земли, я обнаружил, что держу в своих руках создание слишком совершенное, чтобы быть смертным, и слишком плотное, чтобы быть божественным. Девица не была ранена, не считая психического потрясения. Дотащив её до открытой квадратной площадки перистиля, я уселся на пол, положив её голову и плечи на свои колени.

«Ты — та богиня, коей храм сей посвящён?» — выдохнул я.

В ответ, к моему неописуемому смущению, пара удивительных глаз широко раскрылись, глаз, что способны были усмирить тигра и очаровать гидру. Но вскоре они закрылись вновь.

Шейх, передо мной была Сизигамбис, госпожа-императрица Персии, супруга Дария, [4] чей румянец мог устыдить украшенную самоцветами тиару. Во время прилива Кидна, на резной, позолоченной и инкрустированной слоновой костью галере, скользящей под ритмичные удары полированных вёсел, под шёлковыми парусами, зрел я Клеопатру, полулежащую на палубе, в тени усеянного звёздами балдахина, одетую подобно Венере. Её слух умащала сладострастная музыка, прислужницы её были наряжены нимфами, а юные пажи – купидонами. Вид Клеопатры тронул моё сердце не более, чем прелести прочих знаменитых царственных красавиц своего времени. Однако я был взволнован и поражён красотой несравненной девушки, по жребию судьбы встретившейся мне в этих руинах, и так я сидел там на треснутых плитах, одурманенный глотком какой-то небесной амброзии, доселе мне неизвестной.

«Если бы ты была моей вечно! Какое мне дело до того, благоволят ко мне небеса или проклинают?» — пробормотал я едва слышно.

цитата
[4] Сизигамбис (ум. в 323 г. до н.э.) — мать Дария III Персидского, правление которого закончилось во время войн Александра Великого. После того, как она была захвачена Александром в битве при Иссе, то стала преданной ему, и Александр называл ее «матерью».

Возможно, она была дочерью царя Артаксеркса II Мнемона или, возможно, его брата Останеса. В последнем случае она вышла замуж за своего брата Аршама (древняя ахеменидская традиция).

Сцена с Сизигамбис, по ошибке преклоняющей колени перед Гефестионом, была популярной темой в западном искусстве, представленной Шарлем ле Брюном, Паоло Веронезе, Юстусом Сустермансом и многими другими. – прим. пер.


И вновь она приподняла свои веки, что обнажили источники наслаждения, и вновь я спросил у неё: «Ты ли та, коей поклоняются жители Баалбека?»

Подобно тому, кто пробуждается от сонной грёзы, она приподняла свою голову, затем встала сама, поднявшись во весь свой величественный рост и, глядя на меня сверху вниз с выражением благоговейного ужаса, ответила мне вопросом на вопрос:

«Ты ли один из тех богов, поклонению коим мой отец посвятил меня? Я жрица девственной Иштар. Лишь бог способен был спасти меня так, как сделал это ты!»

Провозгласив это, дева простёрлась передо мной ниц.

Непродолжительное сотрясение всей храмовой конструкции оставило после себя лишь несколько стоящих колонн. Остальные же обрушились вниз с потрясающим грохотом, низвергая свои коринфские капители и тяжёлый антаблемент. Великая площадь превратилась в одну сплошную массу каменных обломков, разбросанных во всех направлениях.

Восточный портик оказался завален беспорядочной грудой поломанных колонн, и единственный выход остался в западном конце площади. Туда я и понёс ослабевшую жрицу. Выйдя со своим драгоценным бременем из-под руин, я оказался перед другим зданием, что было ещё прекраснее и не столь сильно пострадало. Это был Храм Солнца Баалбека, жемчужина архитектуры и скульптуры, пышно украшенный фигурами божеств и героев и завершённый с великим мастерством и искусством.

Уже вечерело, и, стремясь избежать лишних взглядов, я поднялся по величественной лестнице в поисках более безопасного убежища. Естественно, я искал его не для себя, но для прелестного создания, что ныне было под моей опекой. Пройдя сквозь высокий портал, я оказался у подножия двух лестничных маршей, уходящих направо и налево от меня. Каждый из пролётов вёл в расположенную наверху кладовую, бывшую собственностью Храма. Здесь я остановился, чтобы перевести дыхание, так как моя прекрасная ноша оказалась чрезмерной для моих сил. И здесь я вновь взглянул в те распахнутые очи, что излучали невыразимые для меня вещи.

«Спаси, спаси меня, и я буду молиться и почитать тебя, о бог солнца.» — прошептало введённое в заблуждение создание.

«Не обманывайтесь же, милостивая сударыня, ибо я не бог, но всего лишь человек из плоти и крови, и несказанных скорбей, что неведомы никому из смертных кроме меня самого.» — ответил я ей.

«Ты не бог, но человек несказанных скорбей?» — переспросила она. – «Ты не похож ни на кого из смертных обликом своим, и кто же послал тебя сюда спасти меня, когда все прочие, и жрецы, и жрицы, обратились в бегство из этого храма? Несомненно, что ты превосходишь простых смертных, раз готов столь бесстрашно встретиться со смертью.»

«Не пристало же обременённому чувством вины изгнаннику обманывать тебя, о госпожа, жрица Иштар. Ты права, увы! Я не смертен, однако проклят и обречён скитаться и страдать, ибо великий грех был совершён мною тысячи лет назад!» — воскликнул я, после чего вкратце просветил её относительно моей природы и моего злого рока. Её безупречные черты излучали нежное сострадание, когда она, взявши меня за руку движением, что потрясло всё моё существо волной восхитительного восторга, произнесла следующие слова:

«Позволь же мне облегчить твои страдания, разделив твоё несчастье, о бедный, заблудший человек, что оскорбил Зикару и его потомство! О да, я буду молиться за тебя! Услышь меня, Зикара, всемогущий, и ты, Эа [5], податель жизни и знания, правитель бездны, владыка рек и садов, супруг Баху, что зачала Бэла-Меродаха! [6] Услышьте же меня и отзовите семь злых духов, что преследуют аль-Зэмери, да ниспошлите благих духов, чтобы успокоить совесть его, чтобы он мог обрести покой и мир, после столь долгого и ужасного искупления! О да, прими же мою жизнь вместо его, Зикара, если невозможно иначе добиться твоего умилостивления, поскольку он подверг опасности свою ради спасения моей!»               

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

[5] Э́а (шум. Э́нки, Э́йа; аккад. Ха́йа) — в шумеро-аккадской мифологии один из трёх великих богов (наряду с Ану и Энлилем). Божество мудрости, подземных пресных вод и подземного мира, культурных изобретений, создатель реки Тигр; благосклонен к людям. – прим. пер.

[6] Меродах — еврейская транскрипция (Исаия, 46, 1) имени главного бога вавилонян Мардука. Значение имени неясно. Меродах считался сыном Эа, богом-покровителем Вавилона, главой богов, владыкой вселенной, повелителем неба и земли; имел также характер солнечного божества и бога премудрости.

Меродах также считался помощником и защитником от демонов; его заговоры были против них всемогущи, его действия были всецело направлены к победе над злом. Жрецы благословляли его именем; его призывали при грозных явлениях природы и при болезнях. Победитель драконицы хаоса Тиамат. С возвышением Вавилона среди других соседних городов, культ его распространялся все больше и больше и оттеснял на задний план древнего Бэла.

И даже пока эти пылкие слова срывались со сладких уст коленопреклонённой жрицы, мания бродяжничества вновь охватила меня с безумной силой. Я обратился лицом к ближайшему выходу, однако почувствовал, что мои лохмотья удерживают руки, что были сложены в молитве.

«Не убегай же отсюда, пока я не поцелую руки, принёсшие мне спасение!» — воскликнула, страстно придвинувшись ко мне, прекрасная жрица. Обжигающие поцелуи покрыли мои руки; горестное покалывание пронизывало самую суть моего бытия. Я же стал целовать голову, ланиты, уста той единственной в целом мире, что предложила разделить с ней мою судьбу, что предложила свою жизнь взамен моей. Но даже адамантовые цепи не могли бы сдержать моего безумного порыва к продолжению скитаний. Я вырвался из её объятий, и её причитания врезались в моё сердце.

Свора адских гончих, несущаяся с лаем и визгом за мной по пятам, мало бы что добавила к той лихорадочной спешке, которая несла меня к мрачным горным пределам. Рыдания девушки и её образ служили мне новым топливом, разжигающим пламя отчаяния. Сломленный всепоглощающим душевным терзанием, я рухнул там, где крутой утёс преградил мне путь. После череды лишённых слёз циклов я наконец разразился рыданиями и взмолился о прощении, чтобы было оно даровано мне так, как будет угодно Тому, Кому я не угодил!

Вместе со сном ко мне пришла фигура, окутанная сверхъестественным сиянием.

«Метатрон, посланник Величия, внемлющий молитвам человеческим у Престола, обращается к тебе, эль-Зэмери! Между твоей молитвой и Его Прощением раскинут целый мир зла, воспитанный созданным тобой фетишем. Ты развратил народ, избранный, чтобы освободить человечество. Когда люди сочтут погоню за золотым тельцом таким же подлым занятием, как и грабёж, столь же гнусным, как похоть, тогда утихнет жар души твоей. До того времени ты будешь продолжать жить, как символ ненасытной жадности, как воплощение Содома, барахтаясь в зловонной луже духовного застоя.»

И на этих словах аль-Зэмери умолк, спрятав свой скорбный лик в ладонях.

— Воистину, золото само по себе не есть зло. Это корень мирового зла, проказа сердца, столь же неизлечимое, как и истощение лёгких, что окрашивает щёки румянцем, в то время как выпивает из тела жизнь. И твоя вина в отношении всего этого столь же мрачна, сколь и велико твоё наказание. – произнёс Али Бей. – Я господин этой страны, рождённый здесь же рабом. Отвага многое мне дала, но золото – более всего. О да, и самое худшее из его воздействий – сделать женщину грязной, а мужчину – злодеем. Здесь Маммона – царь царей. Али Бей – изгой, скрывающийся от наёмников-ассассинов, купленных за золото, и суверенитет и безопасность халифа исламского мира зависят не столько от доблести и преданности, сколько от взяток. Ты возвёл золото в ранг идола, на чьих алтарях сердце мужчины, его честь и его покой, и женская добродетель столь часто приносятся в жертву. Посему ступай своей дорогой, эль-Зэмери; исполни же приговор великого Аллаха. Пусть же человечество одумается, пока в Своём праведном гневе Он не утопил весь этот мир в кипящем потоке из жидкого золота!

Несколько валунов, убранных со входа в пещеру, позволили проклятому бродяге выскользнуть наружу подобно фантому, и вместе с его уходом прекратилась и буря, оставив после себя холод в сердце Бея.

— Аллах акбар! Боюсь я, что встреча эта предвещает падение Али. Не иначе, как по велению моей злой звезды этот негодяй оказался на моём пути. – так сказал самому себе Али Бей. Последующие события показали, что его предчувствие было пророческим. В спланированной для его устранения засаде знаменитый шейх встретил свою смерть.

Конец            


Статья написана 23 сентября 2019 г. 21:55

Сон Философа или Гипноэротомахия

Элиас Эрдлунг

<Рассказ на конкурс Фантазмы и Протуберанцы>

**************************

       ...Одним хорошим мартовским вечером один малость рассеянный и неопрятный, средней юности химический натурфилософ Пётр Семёнович надышался этилового спирта вкупе с медицинской ртутью и алкалоидным растворителем над своими ретортами и крепко уснул прямо в лаборатории, которую ему выделили старшие коллеги в одном из пустующих цехов НИИДАР, что на Преображенке. Вокруг на стенах были развешаны постеры старых рок-групп 70-ых и сисястые девахи из Playboy. В воздухе чувствовались излишняя сырость ранней весны и свежий оттенок терпентина, за окном во дворе что-то сверлили и колотили технари-затейники, весело переругиваясь.

Явилась нашему алхимику-неофиту дева неземной красоты в развевающихся алых и лазурных одеяниях, с кадуцеем в одной ручке и стеклянной сферой – в другой, сказала она ему нечто непотребное, а затем превратилась в обыкновенный стул. Стул затем превратился в элегантное кресло с ротанговыми подлокотниками, кресло – в изысканную кровать с балдахином эпохи Тюдоров, а она уже – в поле для гольфа, на котором резвились какие-то зайцеподобные. За дальним концом поля проявились лучащиеся в солнечном великолепии прибрежные скалы, как на фотографии из Крыма, формирующие собой естественную арку, в глубине которой блистала безупречная гладь морского простора. Над скалами в гламуре водных брызг на облаке парил хор энохианских ангелов с непроизносимыми именами и атрибутами, распевавших «Санта Марию де лас Сьеррас». В проёме арки из брызг и клочков воздуха соткались ажурные ворота. Философ жадно вглядывался, покусывая в напряжении свои невидимые губы на невидимом лице. Он испытывал одновременно крайнюю степень любопытства, испуга, замешательства и сексуального возбуждения.

Вот филигранные створки распахнулись, из-за них выпорхнул лучащийся радугой, крылатый шестиногий чудоконь Слейпнир, а на нём верхом – грозный ас-вещун Вотан, со свитой завывающих валькирий, вооружённых до зубов холодным оружием и закованных в кольчуги, ладно сидящие на их стройных девичьих станах. Одноглазый бог-пророк на скаку метнул в заспавшегося Петра Семёновича своё разящее рунное копьё – легендарный Гунгнир, подарок от ловкача Локи! – прямо тому в грудь, правда, с приличного расстояния в двести или около того шагов. За Гунгниром рванулись огромные вороны Хуни и Муни со злобным клёкотом. Пётр Семёнович, перепугавшись не на шутку, вскочил и бросился бежать куда глаза глядят, чувствуя, что копьё, словно баллистическая самонаводящаяся ракета, вот-вот проткнёт его спину насквозь, стоит ему только чуть замедлиться. Трубный зов неописуемой торжественности раздался позади убегающего алхимика со стороны крылатого воинства, громом отдавался перестук шести копыт могучего коня Вотана; валькирии улюлюкали и выкрикивали боевые кличи, бряцая мечами и копьями о щиты, в общем, стоял непередаваемый шум. Незадачливый философ-сновидец, одетый в какое-то груботканое рубище, запутался в ногах, поскользнулся на влажном дёрне поля и упал, здорово ударившись зубами о грунт. Гунгнир просвистел прямо над его головой и воткнулся в дёрн совершенно вертикально. Под копьём тут же образовалась лунка и в неё закатился рифлёный шарик, посланный метким ударом какого-то известного гольфиста с рыжими волосами с другого конца поля. Пётр Семёнович попытался встать, но понял, что лежать ему как-то спокойнее. Вороны Хуни и Муни тем временем подлетели к философу, ухватили его за плечи когтистыми лапами и мигом подняли ввысь. Пётр Семёнович стал стремительно удаляться от земли, сердце его замирало от страха высоты, но вместе с тем он испытывал некую форму экстаза от ощущения полёта. Поле для гольфа вместе с прибрежными скалами и какими-то городскими трущобами и промзонами поодаль стало отдаляться, и у Петра Семёновича перехватило дух.

Ворон слева гаркнул Петру Семёновичу в левое ухо, чуть не оглушив его нафиг:

— ВИТРИОРРРК! В АССГАРРРДЕ НЫНЧЕ ХЕРРРРОВО КОРРРМЯТ!

Ворон справа, соответственно:

— ИНТЕОРРРО ПОСТЕОРРРО! ХОРРРОШАЯ БЫЛА ДЕВКА, СИСЯЯЯСТАЯ! А ТРРРРАХАЛАСЬ!

Тут глазам Петра Семёновича открылся славный град Асгард, высящийся прямо на радужном мосту, и сонмы крылатых альвов и прочих астральных существ с любопытством стали кружить вокруг них, однако угрюмые вороны Вотана, не теряя хватки, отпугивали их прочь, а кого-то даже ловили и поедали прямо на ходу.

Вот гигантские ворота Асгарда распахнулись рукой могучего белого аса Хеймдалла, и Петра Семёновича с помпой…

…выбросил в явь какой-то чересчур громкий строительный скрежет за окном. Натурфилософ резко выдохнул, сморгнул и протёр глаза – перед ним был заваленный всякой параферналией лабораторный стол, на горелке пузырилась колба с вонючими реактивами.

— Что за дичь? – ругнулся Пётр Семёнович, встал, нетвёрдой походкой прошёл в спальню, она же подсобка, и, не раздеваясь, рухнул на железную кровать как подкошенный. Голова у него раскалывалась, руки и ноги потели, в животе что-то крутило и очень хотелось спать. Налицо были все признаки химического отравления. Его чёрный питомец, кот-даэдрот Амадеус, спрыгнул с нагретой подушки, оставив после себя запах серы с примесью аммиака и мускуса. Пётр Семёнович тут же ушёл в Страну Имбирных Кореньев и Гвоздичных Листьев и узрел себя в буддийском святилище, вырубленном в горной породе либо созданном из естественной пещеры (да какая, к мандрагоре, разница?)

Наш философ встал с коленей – он лежал лицом вниз, точно так, как рухнул наяву на постель – отряхнулся, извлёк вывалившийся зуб мудрости, повертел его в руке, затем поднял его в торжественном жесте Инвокатио – и зуб воссиял будто неземной светоч, рассеивая чернильные сумерки. Вокруг слышались странные шорохи, какая-то тихая речь с напевами и ещё злорадное бормотание и хохотки. Философ прислушался и уловил слабый писк летучих мышей. Ему стало как-то боязно, но делать нечего – взяв в руку валявшуюся рядом швабру и подняв повыше Зуб Мудрости в другой руке, он двинулся в темноту. На нём был шерстяной балахон с капюшоном, как у средневекового монаха-бенедиктинца, и какие-то не очень удобные сандалии.

Пещера представляла собой вытянутую галерею с высоченными потолками, терявшиеся в темноте своды поддерживались мощными колоннами с буддийскими орнаментами. В стенных нишах стояли многорукие мрачные статуи гневных йидамов в обрамлении красных и чёрных толстенных свечей, между колоннами попадались наваленные в кучи тибетские гонги, трубы, караталы, колокольчики, костяные канлинги, костяные чётки, капалы, мриданги, кхатванги, ваджры, килы и прочие экзотические музыкальные и ритуальные инструменты, повсюду высились пирамиды из черепов, с перекрытий свода свешивались истлевшие многометровые тханки, медленно колыхавшиеся на призрачном ветру. Освещение в этой грандиозной пещере представляло собой рассеянный серовато-дымчатый нуар и как будто присутствовало везде без видимого источника, а свечи, канделябры и факелы, укреплённые на колоннах, служили скорее для антуража. В воздухе как будто постоянно висел приглушённый, но густо вибрирующий рокот огромного гонга в сочетании со священными слогами буддистов ОМ-А-ХУМ. Шаги Петра Семёновича вызывали многократное эхо, повсюду носились какие-то неясные тени, за ним определённо наблюдали со всех сторон тысячи любопытных и голодных глаз. В целом, было достаточно жутковато. Наконец, к нашему алхимику пришло понимание, что это никакой не храм, а самый что ни на есть склеп. Единственной своей защитой Пётр Семёнович видел сейчас свой Зуб Мудрости, уже обратившийся по дороге в Кристалл Света, неярко, но ровно пульсировавший у него в правой руке. Пётр Семёнович остановился, встал поудобнее на разбитых пыльных плитах, покрытых орнаментом из перекрещенных ваджр и лотосов, огляделся, поймав периферийным зрением несколько убегающих за колонны теней, прислушался к доносившимся отовсюду зловредным шепоткам и, собравшись с духом, крикнул:

— Эй, вы, кто там, черти тибетские! Выходите, будем биться, плевать я на вас!..

Тут дыхание у нашего алхимика малость перехватило, ибо из-за колонны на зов вышагнула одна из тех хихикающих теней. Ею оказалась женская фигура, и выглядела она как одна из тех статуй гневных йидамов, только ожившая. Демоница крутанулась на месте, звеня ножными колокольчиками и размахивая железным шестом с черепами и ваджрами на концах, хохотнула, лукаво и хищно глядя на похолодевшего сновидца, облизнула ярко-красные губы длинным раздвоенным языком и стала исполнять какой-то ритуальный танец, вышагивая и притоптывая, как механическая кукла. От ударов её голых ступней по плитам пола ощущалась заметная дрожь земли. Пританцовывая в меру округлыми бёдрами, эта полуобнажённая бесовка неземной красоты и страхоты, с черепами каких-то шакалов и обезьян в высокой, заплетённой в чёрные дредлоки копне спутанных волос, татуированная хной даже на лобке и покрытая с ног до головы пеплом, медленно приблизилась к философу на расстоянии вытянутой ноги и встала на одну ногу, облокотившись на шест одной рукой, а другой протянув Петру Семёновичу чашу из спиленного черепа человека с алой жидкостью, очевидно, кровью.

Наш алхимик, замерев на месте, был словно загипнотизированный и лишь с большим трудом смог помотать головой в знак отрицания.

Тогда чертовка отложила шест и чашу с кровью в сторону, затем подняла одну руку к языку, а вторую опустила в промежность и сделала одновременное движение кистями рук, после чего протянула их к лицу философа, с очевидным предложением то ли понюхать, то ли облизать её когтистые пальцы.

Философ задумался, затем спросил:

— Кто ты, чудное виденье? Уж не дурное ль наважденье, аль ангел чистой крипоты?

Бесовка ответила не сразу.

— Я твой йидам, смертный, или дакини, или ваджрайогини.

— Аааа… — протянул философ.

Едва он произнёс это, как дакини, одним движением подобрав свой боевой шест с пола, оттолкнула его ногой в грудь, так что он упал навзничь на голый каменный пол, весьма болезненно, затем той же ступнёй опустилась на его промежность и немного позабавилась с ней.

— Ждал меня? – лукаво спросила та.

Философ молчал, прикусив язык от боли и изощрённого наслаждения.

Тогда эта бесовка внезапно оскалилась, как дикая кошка, и издала низкий утробный рык, а её третий глаз заполыхал яростным огнём. Философ струхнул не на шутку. Дакини распрямилась всем своим гибким станом, размахнулась своим шестом с ваджровым набалдашником и резким толчком ударила Петра Семёныча в солнечное сплетение, отчего тот с резким выдохом повалился наземь, не успев даже осознать сей факт. Дакини напрыгнула на него и оседлала, после чего придвинула свой лик вплотную к испуганному лицу философа. Она несколько мгновений гипнотизировала его как кобра – кролика, затем разразилась довольным ведьмовским хохотом. От её дыхания исходил тошнотворный аромат тухлого мяса. Философ вспомнил, что такие сущности в тантрическом буддизме чаще всего выступают людоедками, и содрогнулся своими худосочными телесами. Но бесовка, состроив дьявольскую гримасу, твёрдо возвышалась над ним и, судя по всему, не собиралась давать спуска.

— Это тебе за накопленные кармические грешки, хехехе! – она размахнулась узкой когтистой ладонью розового цвета и наотмашь хлестнула философа по мордам. Тот взвыл в негодовании и ярости и произвёл попытку высвободиться, но крепкие бёдра демоницы плотно сомкнулись вокруг его таза и ног. Бестия словно приросла к нему, и не было от неё никакого спасения. Сидя на нём верхом, с высунутым языком и кроваво-алыми губами, дакини, продолжая гипнотизировать беднягу Петра Семёныча, стала совершать некий волнообразный танец своего пирсингованного живота, затем подняла руки над головой и добавила к животу танец шеи, на которой висело множество обручей, чёток, ожерелий, цепей и амулетов. Философ забыл обо всём и внимательно – завороженно следил за телодвижениями бесовки, которая, видимо, решила взять его измором. Она продолжала свой нечестивый богохульный эротический танец, неотрывно сверля свою жертву всеми тремя глазами. Философ углом своего смятённого ума смекнул, что если он не хочет быть сожранным этой демоницей, ему нужно усилием воли проснуться, либо как-то совладать с ней или обхитрить. Дакини, кажется, прочла всё это в его уме за долю секунды и разразилась гневным хохотом.

— Никуда ты не уйдёшь, голубчик! Будешь услаждать мою ненасытную йони в соответствии со своей грязной кармой ещё несколько тысячелетий!

Наш алхимик взвыл и яростно взбрыкнул, сократив мышцы брюшины, бёдер и кистей рук. Дакини на миг потеряла равновесие, но тут же восстановила его и всем своим худощавым, однако тяжёлым, словно бы каменным, телом навалилась на философа, а из её синего горла исходил низкий утробный рык разъярённой львицы. Философ опять больно ударился головой о камень пещеры; дакини рывком подскочила на нём и вдавила его руки своими коленями. Философ лежал на холодной скальной породе, вне себя от гнева, страха, унижения и негодования на своё положение беспомощного дитяти. Дакини, видя, что её жертва более-менее угомонилась, тоже будто смягчилась, лукаво посмотрела на Петра Семёныча сквозь полусомкнутые ресницы (а они у неё были изрядной длины), взяла в свою когтистую ладошку свою же наливную грудь, вымазанную в пепле, склонила головку чуть набок, высунула свой ярко-розовый язычок длиною в добрый локоть и стала его кончиком массировать набухший сосок, поглядывая с хитрецой на лежащего под нею горе-сновидца. Тот почувствовал в который раз за свой сон сексуальное желание, и его фалл зашевелился, как змея, между крепких ягодиц бесовки, пока не принял полностью боевой вид. Дакини, продолжая левой ладонью играться со своей грудью и не отрывая змеиного взгляда от своего партнёра/жертвы, аккуратно приподняла свою узкую тазовую область, обхватила напрягшийся лингам пальчиками и, немного поводив головкой члена по своим влажным половым губам и клитору, медленно ввела его внутрь до самого упора. Философ затаил дыхание. Дакини испустила протяжный стон, от которого под сводами пещеры стали носиться с испуганным писком маленькие крылатые вампиры, и откинулась назад, изогнувшись как в асане. У неё закатились глаза, оставив одни белки, и раскрылись пунцовые губки. Философ обхватил её ягодицы, освободив руки из-под её костистых коленей – а ягодицы у демоницы были горячи и упруги, как раскалённые спицы, а кожа была словно бархат. (Далее непотребство)

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

Усилием мышц рук и груди, а также пресса философ приподнял тяжёлый таз дакини, после чего вновь насадил её на свой лингам. Кажется, роли поменялись. Алхимик сделал ещё порядка 20 движений вверх-вниз (что сопровождалось исступлёнными стонами дакини), после чего нашёл в себе силы принять сидячее положение, обхватил дакини за талию и плечи, притянул её к себе и запечатлел на её губах страстный поцелуй. Тут она словно вернулась в своё тело и, тяжело дыша, вонзила в его рот свой длинный язык, одновременно царапая своим нарощенным маникюром его спину в кровь. Философ издал болезненный крик, опрокинул дакини на пол пещеры и совершил серию толчков с глубоким проникновением в её горячее, словно печь, хорошо смазанное лоно. Дакини извивалась под ним, как угорь, и стонала всё громче и громче. Вот философ сменил позицию, переместившись на бок и подняв одну стройную ногу бесовки и продолжил с упоением её трахать. Ещё серия мощных тантрических толчков – и алхимик почувствовал, что вот-вот выплеснет свою цзин внутрь дакини. Та ещё получила несколько оргазмов и теперь, постанывая от боли-удовольствия, одной рукой ласкала свой набухший клитор, а другой игралась со своими сосками. Пётр Семёныч, смутно соображая, где и с кем он находится, извлёк пульсирующий лингам из лона дакини и оросил её живот до самых грудей липкой белой спермой.

Дакини так же оргазмировала, после чего рассмеялась, слизала своим длинным раздвоенным язычком сперму с грудей и сказала:

— А ты хорош, парень. Только вот надо бы тебе подучиться удержанию семени.

Тут она схватила его за мошонку и с силой сжала, а пальцами другой руки надавила на середину его промежности, отчего философ почувствовал, как его кундалини молниеносно распрямилась из области копчика, будто пружина, и, раскрутившись вдоль позвоночного столба, ударила ему прямо в черепную коробку. Его словно ослепило от жуткой боли, и философ в ужасе проснулся на влажных простынях в своей пустой спальне-подсобке с рваными обоями, ящиками с реактивами и орущим некормленым котом.

— Фу ты блин, надо завязывать с этиловыми парами, — сказал сам себе вслух наш натурфилософ Пётр Семёныч, откидывая насквозь влажное одеяло с худых своих ног и приподнимаясь на локтях, — чёрт побери эти астральные приключения. Фуух… а ведь какая бесовка была!

Fin 03.02.19


Статья написана 11 июля 2019 г. 19:27

Цифра и Аналог

by Э. Эрдлунг

****************

Встретились как-то Цифра и Аналог на Цветном. Аналог как раз выходил из магазина грампластинок и букинистики. Последний, будучи исключительно задушевного склада характера, первым обратился к Цифре приятным вибрирующим тембром:

– Ну здравствуй, Цифра!

Та медленно повернулась, наморщив носик, и холодно реплицировала:

– Салют, ковбой!

В её манере держаться сквозил отточенный здоровый цинизм. Острые глазки Цифры смерили старомодный наряд Аналога, потом спустились вниз к его начищенным ваксой туфлям.

Холодный, дребезжащий голос Цифры царапнул Аналога за душу.

– Это где теперь так одевают? Во Фрик-Фраке, поди, закупился, э?

Аналог понял, что с этой столичной выдрой надо держать ухо востро. Тёплым (по-прежнему) голосом он поинтересовался:

– Цифра, скажи мне, является ли дух человеческий измеримой величиной?

Цифра, нервно вытащив электросигу, закурила и покосилась на своего ретроградного знакомца сквозь насыщенно-синие линзы дополненной реальности.

– Знаешь что, душка, тебе бы к стилисту не помешало бы заглянуть. Твой haircut даже хуже, чем у моего блог-менеджера, а эта братия, как известно, вообще не знает, что такое расчёска. Они ж вообще из дома не выходят, дрочеры.

– Ты лучше на вопрос мой ответь. – не отставал Аналог, ощущая всем своим евклидовым телом, как в нём нарастает отвращение к этой виртуальной мокрице.

– Ладно, чудик, – едко парировала Цифра, – во-первых, твой вопрос антинаучен в силу того, что анахронизм "anima” был отвергнут ещё в начале XX-го века передовыми европейскими мыслителями из венского кружка за ненадобностью. Если ты читаешь современные (Цифра интонировала свой ровный металлический тембр на этом слове) научные электрозайны вроде "Петафлопс", "Снобсис" и "ReWired”, то поймёшь, о чём я. Сейчас рулит бионика, евгеника, трансгуманизм и экзистенциальный детерминизм. Бог, Дьявол, Эго и Атом давным-давно были отправлены в утиль. Остались только вы, мракобесы-дегенераты с классическим гуманитарным образованием, и вы тоже постепенно вымрете или же ассимилируете. Ах да, – Цифра равнодушно затянулась своим I-smoke, – если ты всё ещё хочешь знать, твою ненаглядную тёплую вибрирующую душу, она же ворох аналоговых сигналов, как то: эмоций, ассоциаций, желаний, фобий, фантазий, воспоминаний, снов и телесных практик, тоже можно с успехом оцифровать и перевести в биты полезной информации. Я тут на днях читала, что учёные из Мормоно-Экстропианского Университета в Арканзасе недавно загрузили в порядке эксперимента в свой суперкомпьютер все текстуальные работы Достоевского, перемешав их с Гоголем, Лавкрафтом и Кастанедой, и в итоге получился некий сорт пост-модернового мультиперсонального гностического оракула, вещающего о покаянии, чертях, шинелях, Орле, Нагуале и грядущем планетарном Хаототепокалипсисе. Своего рода говорящая голова Иоанна Крестителя. Очень потешно. И вот тебе встречный вопрос, ненаглядный мой, какая тогда разница, Аналог ты или Цифра, печатный носитель или электронный скрипт?

Аналог стоял и в ледяном ужасе хватал ртом питательную смесь для лёгких, состоящую из двуокиси кислорода, азота, водорода и карбоновых примесей.

– Да ты расслабься, дорогуша, – Цифра похлопала его по плечу, – и вот ещё, – она достала какую-то яркую чип-карточку из сумочки и протянула своему визави, — напиши им на мыло в режиме приватности, скажи, что от Цифры Матричной, они тебе сделают скидон на апгрэйд твоей гиковой ОС – может, в клуб какой-никакой пустят, с девушкой познакомишься, наконец.

С этими словами, сказанными совершенно безразличным тоном, Цифра развернулась и пошла роботизированной походкой к своему авто, а её натянутый на округлые формы силиконовый smart-suit переливался на солнце, как нефтяная лужа.

Аналог ещё некоторое время постоял, глядя вслед её покачивающейся цифровой заднице и растерянно хлопая глазами, наконец, перевёл взгляд на переполненный бульвар и сглотнул. Что-то в нём как будто перевернулось. Привычная картина мира, созданная годами спокойной мыслительной практики и чтением премодерновой литературы, разрушилась до основания. Аналог поглядел на карточку в своей руке, заряжённую пульсирующей цифровой энергией коммуникативного нейроэкстазиса.

На ней были тиснуты аккуратные золотые буковки:

"MultiImageLabFactory \\ M.I.L.F.

Смена пола, внешности, телесных габитусов, установка новых моделей поведения, расширение оперативного сознания, прививка амбиций, glazelook и многое другое. Органикам – скидки. Акция – приведи друга и получи биомедиаплеер X-Brass бесплатно.”

Далее шли контакты обычной кириллицей и Брайлевским шрифтом, а ниже была крохотная QR-голограмма с 3d-смайликом. Аналог, покрутив бессмысленно эту вещь между тёплыми пальцами, бросил карточку на тротуар, плюнул на неё и пошёл вдоль бульвара. В его глазах застыла ТОСКА.


Статья написана 9 июля 2019 г. 16:08

Элиас Эрдлунг (C)

Рассказы Братства Хрустального Сфинкса

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~


Рассказ Профессора Апалачина, I брата, под заглавием “Корни этнического шаманизма Сибири”.

“В низовьях реки Сологузы, что в двадцати верстах южнее озера Бехтеревых, местность весьма и весьма дикая и пересечённая. По данным, полученным экспедицией Крузинштерна, там расположен ареал обитания примитивных племён этнической группы ныряков, относящихся к тундромырскому типу строения черепа. Эти племена оглоедов ведут постоянные междуусобные войны за право обладания неким культовым фетишем, который они называют “Ахалты-Махалтуй”. Это нечто похоже на мумифицированное тело пришельца из телесериала “X-Files”. Размеры черепной коробки просто поразительны: они втрое превышают те же показатели у среднего европеоида, в то время как общий рост загадочного фетиша не более 53,7 см. Любопытен тот факт, что загадочная мумия продуцирует электромагнитное поле напряжением ~ 38-45 декатесла, искажающее любые радиосигналы, чем мешает её непосредственному обследованию точными лабораторными приборами и устройствами. Радиоуглеродный анализ показал возраст в ~ 4000 лет, что просто поразительно. Ахалты-Махалтуй передаётся от шамана к ученику, в порядке наследственности, и за него экспедиции Крузинштерна пришлось отдать все имеющиеся у них запасы табака, водки и утиного паштета, а также одного из членов экспедиции, француза Жерара Вилланову, который стал заменой культового фетиша (правда, его вскоре забрали обманным путём из лап ныряков). Ахалты-Махалтуй хранится в специальном соляном растворе в музее Криптозоологического Общества в Санкт-Петербурге, иногда к нему приезжает кто-нибудь из тундромырцев и начинает исступлённо поклоняться фетишу с пеной у рта прямо в выставочном зале.”

* * *

Рассказ м-ра Намедни, II брата, под названием “Нерон-коллекционер”.

“Отличительным признаком человека цивилизованного, иначе Homo Urbanis’а, является его страсть к коллекционированию.

Collectio с латыни: собирание, то бишь накопление в частном порядке любых культурных и даже метакультурных единиц. Страсть эта очень древняя, если не сказать, древнейшая, потому как исходит она из затаённых глубин индивидуального бессознательного и находится в тесной связи с нарциссизмом.

Ещё пещерные люди с массивными надбровными дугами страдали этой разновидностью самолюбования: в археологических раскопках часто можно обнаружить коллекции разноцветных камушков, бивней мамонтов, звериных шкур, орудий труда и тд.

Отметим, что сам факт собирательства чего-либо является уже достаточным доказательством развитости определённых свойств души и указывает на отличительную возвышенность идеалов данного человека. Дальнейшее своеобразие или даже уникальность вкусовых предпочтений могут быть выведены из анализа объектов коллекционирования, которые могут быть весьма и весьма экстравагантными.

Так, знаменитый своими излишествами римский император Нерон Клавдий Цезарь Август Германик Друз Луций Домиций Агенобарб в свободное время занимался тем, что собирал в своём зверинце экземпляры диковинных представителей флоры и фауны, которых очень любил, даже больше, чем своих придворных педерастов, служанок и гладиаторов. В его огромном зоологическом саду и прилегающих к нему оранжереях можно было встретить такие редкие виды, как:

– Гигантские грибы-дождевики, каждый из которых способен выбрасывать до 7 000 000 000 000 спор единовременно;

– Мартовские зайцы-боксёры, умеющие драться как задними, так и передними лапами (для них Нерон даже заказал своим портным несколько десятков миниатюрных комплектов перчаток, кап и борцовских туник, чем остался очень доволен, чего нельзя сказать о самих зайцах);

– Анаконда баснословных размеров, длиною в несколько храмовых столбов и невероятно прожорливая (император называл её “Саломея моя” по аналогии с иудейской принцессой, о которой он был много наслышан, и был привязан к чудовищу пуще прочих экземпляров зоосада; ежегодно, в дни римских сатурналий, анаконда якобы изрекала, а вернее, изрыгала пророчества в виде непереваренных останков её жертв – быков, лошадей, свиней, людей, по которым жрецы могли определить, успешным или неуспешным будет следующий год; после чего анаконда съедала очередного быка или пару-тройку жрецов и лениво переваривала пищу до следующей круглой даты);

– Жираф-альбинос, известный своим пристрастием к цикорию и корице, по имени Комильфо;

– Семья ленивцев, завезённая в Рим одним финикийским купцом (у этих странных малоподвижных зверей в густой шерсти росли водоросли и селились целые колонии мотыльков, светящихся по ночам; часто Нерон, в часы ночных раздумий о судьбах своей империи, забирался на дерево ленивцев и читал там учёные манускрипты, используя мотыльков в качестве естественного освещения);

– Растение-вампир омела, почитаемая у варварских племён Галлии за священное (заразившись кельтщиной, в особые дни сбора урожая Нерон читал перед омелой выученные у пленных друидов исковерканные заклинания и срезал молодые побеги паразитирующего плюща острым серебряным серпом);

– Удивительная тропическая раффлезия, не имеющая плодового тела, а только огромный пятнистый цветок, испускающий сильнейший запах тухлого мяса (знакомством с раффлезией Нерон часто пугал провинившихся придворных, некоторые из которых уже сталкивались с этим вонючим отродьем амазонских джунглей, отчего тут же делали в штаны);

– Маленькие зверьки галаго, родичи лемуров, обладающие настолько тонким слухом, что собираясь днём на боковую (они ведут ночной образ жизни), они складывают обыкновенно свои уши, замыкая слуховые отверствия, иначе голоса и звуки других жителей зоосада просто не дадут им уснуть;

– Ужасный снежный человек, настоящий гигант, пойманный целым отрядом легионеров в горах Кавказа, ростом в двух рослых центурионов (впрочем, он был достаточно спокоен в обычное время и бесновался только в брачные периоды, когда самки снежных людей покрываются снежно-белым пушистым мехом; Нерон особенно ценил его танцевальные навыки – снежного человека иногда в угоду императора дурманили психоделическими благовониями, после чего он начинал медленно отплясывать, как бы в трансе, при этом угрюмо что-то напевая и хлопая в ладоши, сам же Нерон в это время играл на флейте Пана).

Никто так и не удосужился поинтересоваться у знаменитого полководца, зачем же он содержал свой криптозоосад."

* * *

Рассказ Сэра Эзры Мередвайта Торна, эсквайра, он же III брат, под заглавием

“Фамильное древо виконтов Килдадских”.

I-й виконт Килдадский, Натаниэль Сибастьян Крэдлборн-младший, родом из Типперэри, юность, молодость и зрелость свои провёл в морских странствиях и военных кампаниях под водительством национального флота Соединённого Королевства.

Был он смел, отважен и доблестен, побывал он в Айгюпте, Абиссинии, Нубии, Византии, Османии, Иудее, Персии и Индокитае. К 36 годам Натаниэль Крэдлборн-младший был возведён в титул сэра, ему было пожаловано изрядное поместье в землях шотландских, неподалёку от исполинских вершин Бен Невиса и Карн Мор Деарга. Места были прекрасны своей особой дикостью и первобытностью. Ныне эта область известна как Лохабер (Loch Abar). По королевскому указанию было поручено расчистить несколько гектаров лесных угодий для постройки подобающего титулу хозяина манора. Строить решено было у тихого озера Лох-На-Мораг. Там сэр Крэдлборн и заложил фундамент будущего фамильного гнезда виконтов Килдадских и прижил за несколько лет троих детей от нанятой прислуги из крестьян. Умер он в 1828 году от неизвестной хвори, подцепленной им где-то на Аравийском полуострове, от которой мошонка распухает до слоновьих размеров, а в носовых пазухах растут грибы.

Наследники бравого Натаниэля: старший сын Натаниэль Себастьян-младший, средний Фердинанд и дочь Лоретта, были очень умными и не по годам развитыми детьми. Правда, Фердинанд так и не научился считать, как его не били, но зато рисовал отменно. Позже он уехал в Италию, где дух карнавала всегда был его музой, и прослыл за одарённого акварелиста. Фердинанд зарёкся от супружеской жизни, но как это часто бывает у творческих личностей, осчастливил некоторых своих преданных поклонниц внебрачным плодом любви. В ноябре 1873 Фердинанд благополучно скончался в своей постели, не оставив миру ничего, кроме изящных акварелей, рыцарских статуэток и нескольких детей-приблудков.

Старший сын, Себастьян, пошёл по стопам отца, плавал юнгой на кораблях “Королева Джезебель” и “Королева Харлот”, но потом ему всё это надоело и он решил варить вино. Натаниэль Себастьян-младший на отцовские сбережения приобрёл небольшой винокуренный заводик в Болгарии с прилегающими рощами благородного муската, но вскоре разорился и стал играть в покер с болгарскими матросами в злачных портовых тавернах Варны. Там же он получил несколько десятков ножевых ранений, от которых и скончался в 1857 году в возрасте 49 лет, оставив в наследство кучу долговых расписок.

Всё это пришлось расхлёбывать самой младшей из рода Килдадов Лоретте Крэдлборн. Девушка эта уже в юности оказалась одарена многочисленными талантами, причём особенно отличалась она в области оккультизма. Лоретта писала стихи, играла на скрипке, вышивала, пела, танцевала вальс, чечётку и тарантеллу, умела подражать кому угодно в чём угодно и знала несколько иностранных языков, в том числе хинди и арабский. Невероятно артистичная её натура требовала выхода, и вот она отправилась из родового гнезда в Россию, где познакомилась с тамошними деятелями культуры и искусства, но вскоре вынуждена была покинуть страну из-за приставаний одного особенно назойливого гусара, знаменитого волокиты поручика Ржевского. Из России она отправилась во Францию, где познакомилась с писателями-декадентами (Бодлером, Готье, Верленом и пр.), а так же с эпической личностью Жаном Мартеном Шарко, который был врачем, гипнотизером, учёным и умнейшим человеком одновременно. Под влиянием последнего написала несколько научных трактатов, в том числе “О мигрени, одышке и ночных выделениях” и “Уродства и болезни в искусстве”. Войдя в гипнотический транс в 1863 году, увидела себя в прошлом воплощении Жанной д’Арк, после чего прониклась духом революционерства и участвовала в беспорядках на улицах Парижа в дни Коммуны. Приняла героическую смерть в марте 1872 года, выпив яду, который передали ей сообщники в тюрьме Консьержери, что в центре Парижа.

Из наследников славного рода Килдадов остались, таким образом, лишь незаконнорожденные дети среднего сына, художника Фердинанда. Их было много, около двенадцати, и все от разных женщин. Большинство от смешения крови выросло непонятно кем, прощелыгами и лоботрясами, и только двое достойны упоминания – некто Чезаре Цивинетти и некто Джэймс Крэдл. Оба были ровесниками, только первый был весь в мать, смуглолицый и черноволосый южанин, а второй – настоящий ирландец, лицом очень похожий на славного деда. Друг с другом они не были знакомы, потому как матери ничего им не рассказывали. Чезаре был артистичен, как его родная тётушка, революционерка мисс Лоретта, умел ходить на руках и сочинять невероятно сложные мелодии, притом голосом он мог имитировать скрипку, контрабас, лютню, валторну, флейту, гобой, тромбон и даже виолончель. Жили они с матерью и дядьями в живописном Провансе. Джэймс же был молчаливым и строптивым силачом, работал в доках Неаполя грузчиком и пил только ром с содовой в равных пропорциях. В 1879 году Чезаре вступает в актёрскую труппу традиционной комедии дель арте, где красуется в роли носатого Капитана. Джэймс тем временем, как следует подзаработав и нахалтурив, едет в Венецию наслаждаться искусством в обществе кокотки Дульчимеи. В августе 1882 году они попадают на выступление театра Чезаре, где Дульчимея оказывается очарованной лицедейством смуглолицего брата её ухажера. Пока напившийся в дрибадан Джэймс отсыпается в таверне, Чезаре и Дульчимея крутят романс, результатом чего становится акт прелюбодеяния. Джэймс, увидев пылающие ожоги от поцелуев на шее любовницы, приходит в ярость, выпытывает у неё имя негодяя, душит Дульчимею, идёт на следующий спектакль дель арте и нападает на Чезаре прямо на сцене, размахивая большим моряцким тесаком. Чезаре, тем не менее, отбивается от яростного брата-ирландца и бьёт его по голове бочонком доброго amontillado из театрального реквизита, отчего Джэймс падает в обморок. Тут Чезаре видит оголившуюся волосатую грудь ирландца с родимым пятном в форме английского якоря, таким же, как у него самого. Чезаре вспоминает матушкины многозначительные умалчивания по поводу этого странного пятна, а также прекрасные акварели в её комнате, на которых стоят подписи “Ф.Крэдлборн” и авторский знак в форме якоря. Джэймс между тем приходит в сознание, вновь кидается на брата и бьёт его в пах. Остальные комедианты наконец разнимают дерущихся, истина проясняется, и братья уже с любовью жмут друг другу спины.

Вместе со всей честной труппой Джэймс Крэдл и Чезаре Цивинетти в сентябре 1882 года отправляются на пароходе “Святой Франциск” в Ирландию, Дублин, а оттуда – в родовое поместье виконтов Килдадских, где их встречает прислуга во главе со старинным дворецким Баррингтоном, чихающим пылью и жующим отменный ирландский табак “Clune’s Kincora Limerick”, и экономкой Милли Руд, от которой наследники узнают всю долговую подноготную их славного семейства. Радости их нет конца, и на том мы их оставим, ибо про счастье воссоединения с отчизной рассказывать уж совсем не интересно.”

* * *

Рассказ графа Орлоффа, IV брата, под заглавием “Сказ о подземных жителях и огнедышащем карбункуле”.

“Как известно любому шахтёру и нидерланду, область Харцских гор, что в Северной Германии, издавна считалась местом обитания стихийных и демонических сил, великанов и гномов. Вот об этих вещах и пойдёт у нас повесть. Жили себе в одной такой пещере, богатой горными породами, в предгорьях пика Брокен, кобольды. Клан их насчитывал пятерых представителей, и были они очень дружны и добры между собой, когда не дрались за редкоземельные металлы.

Старший, но отнюдь не самый мудрый из гномов, по имени Флунгрид Златокуй, умел выковать такую вещь, какой доселе нигде на свете не было. Был он широк и массивен, словно обломок горной породы, а тело его и лицо покрывала червоная руническая вязь, защищавшая его от неудач и злых козней саламандр. Всегда про запас у него имелась целая вязанка шуток и прибауток, и потому был Флунгрид главным забавником. На самом же деле старший кобольд, когда оставался наедине с самим собой, всецело погружался в долгие и унылые раздумья о судьбах всего сущего, и лик его мрачнел.

Следующий по старшинству кобольд звался Йоленстром Чароплут и умел он разные фокусы показывать. Когда кто-то из его сородичей был не в духе, хворал или печалился, Йоленстром у него на глазах мог вдруг превратиться в невиданное животное и начать отплясывать самым предурацким образом. Или же он возьмёт да и исчезнет, одна только вязаная шапка останется в воздухе висеть. Или Йоленстром топнет ногой по земле – и оттуда трещины пойдут во все стороны, а из трещин – шары разноцветные выпрыгивать начнут, и тогда уже понурому гному ничего другого не остаётся, как вступить с братцем Йоленстромом в занятные игры до самого упаду.

Третий кобольд, увалень Хангвар по прозвищу Тугодум, был столь неуклюж и неповортлив, что часто ему не доверяли даже самые простые дела, оттого и чувствовал себя бедняга ущемлённым в правах и недооценённым. Меньше всего он был способен что-либо отремонтировать, ибо от Хангвара было более разрушения, нежели созидания. У Хангвара было здоровое брюхо, потому как любил он и выпить, и закусить. Всё же, как это всегда бывает во вселенской механике, ради соблюдения некоего равновесия даже полные растяпы и долпеды оказываются одарены положительными сторонами, или талантами. Так и бедняга Хангвар, ещё будучи нескольких лет от роду, стал понимать, о чём глухо ворчат камни, что скрывают шуршащие корни деревьев, чем заняты помыслы подгорных родников и какие вести разносят огнехвостые саламандры, драконьи прислужники. Из-за обилия повседневных впечатлений и вырос Хангвар таким, каким есть: рассеянным и отвлечённым. Зато уж мог он поведать любому другому кобольду о таких делах, которые мало были известны во всём свете.

Четвёртым по старшинству кобольдом был Асквальд Книгочей, учёный гном. В бороде его было сто десять косиц, и ходил он всегда со словарём, висящим в медной оправе на поясе, и с ручным вороном на плече, умеющим говорить по собственной воле. Асквальд отличался непомерной строгостью и высокомерностью, его невозможно было переспорить или как-нибудь выбить из колеи, но и рассмешить его тоже никому было не под силу, ибо был этот гном холоден, как статуя Прокла. Высшие Силы, видимо, наделив Асквальда большим умом, взамен вынули у него сердце и заменили его куском мрамора, так про него думали иной раз его собратья, когда наблюдали исподтишка, как учёный кобольд вышагивает по подземным галереям, с привычной надменностью перелистывая жухлые ветхие страницы какого-нибудь мудрёного фолианта. Однако, Асквальд научился заклинать саламандр и ставить в тупик злобных троллей, сворачивая им все мозги набекрень всякими загадками, чем он мог по праву гордиться, так как не раз спасал весь клан от страшной участи.

Младшим из всех дварфов был братец Грёнлунг Молотобоец. Младшим, но отнюдь не слабейшим. Он был удивительно силён и даже Флунгрид частенько не мог с ним совладать. Ростом Грёнлунг не был велик, но мышцы его напоминали металлические пружины. Остальные кобольды даже предполагали, что тут не обошлось без вмешательства Тора-громовержца. Конечно, этот кобольд в силу своего сложения бывал отчаян, упрям и строптив и однажды чуть было не погиб, когда на них с братцем Хангваром напали тролли, и только тайная интуиция добродушного увальня спасла обоих от каннибалов и их гнилых клыков.

Хоромы у кобольдов были преотличные, есть где разгуляться! В совокупности они занимали внушительную часть подножия безымянной скалы Харцского нагорья. Была высокосводчатая общая опочивальня с резными каменными кроватями и вопиющих размеров очагом, была столовая с широким круглым столом из чистого берилоникса, где по вечерам было так приютно покемарить после нескольких кубков глинтвейна и всласть подварфить… Была ещё личная кузница братца Флунгрида, она же мастерская и выставочный зал, была библиотека Асквальда, куда он никого не пускал из вредности, был сад минералов братца Хангвара и галерея чудес иллюзиониста Йоленстрома. У Грёнлунга, как самого младшего (всего-то 300 лет!) не было до сих пор отдельного кондоминиума, да ему и не хотелось как-то. В многочисленные часы досуга любил крепыш Грёнлунг побродить по глубинам подземного пространства, поохотиться на детёнышей саламандр, попугать неуклюжих монструозных троллей и поискать всякие диковинки: говорящие камни-авгуриты, блуждающие огоньки, статуэтки утерянных божеств, благоуханные пещерные орхидеи. Всё, что он находил, обычно сносилось братцу Йоленстрому, за что тот очень хвалил младшего. Больше же всего нравилось Грёнлунгу совершать рискованные вылазки в дневной мир, хотя он и казался ему слишком суровым, непонятным и негостеприимным. Но снаружи всё было, по-другому, пахло новизной, солёным ветром и великим простором.

Однажды вылез Грёнлунг Молотобоец на свет божий. "Эх, ле-по-та!" — сказал он внешнему миру, почёсывая плетёную бороду и пощёлкивая шишковатыми суставами пальцев. Уже смеркалось, и было прохладно, как в родных пещерах. И вдруг видит Грёнлунг в небе летящий метеор, горящий алым, как чистейший корунд. Замерло сердце Грёнлунга от восторга и благоговения, зачесалась у него вдруг рыжая борода, как никогда не чесалась. Понял смышлёный кобольд, что близятся великие перемены. А что было потом, уж как-нибудь в другой раз доскажу.”

* * *

ПОСЛЕСЛОВИЕ, или СОБСТВЕННО, О БРАТСТВЕ

...Было некогда в одном восточноевропейском царстве-государстве одно эзотерическое братство. В нём были люди. Их было немного, смею даже сказать, совсем ничего: пять или шесть человек. Сколько братьев было на самом деле, они и сами не знали. Не могли они также и внятно ответить, какие цели преследовало их братство, когда оно было основано, где и кем. Ясно было одно – появилось оно не в каком-то там трактире. Братство состояло из персон исключительного склада ума, интеллигентных и (на этот счёт высказываются веские аргументы) некоторых даже дворянского происхождения. Встречи Братства Хрустального Сфинкса проходили тайно и в строжайшей секретности по вечерам последних пятниц месяца в апартаментах одного из членов Братства, он же был и самым старшим из братьев, так сказать, духовным наставником. Наставничество его обычно сводилось к сидению в глубоком бархатном кресле с отрешённым видом и потягиванию дурманящих благовоний из заморской экзотики-кальяна. Когда же, что случалось нечасто, страсти разгорались в известном смысле нешуточные, он с неохотой приоткрывал один глаз, оценивал обстановку, в особенности состояние его персидских ковров и оттоманок, и, извиняясь, вежливо обращался к присутствующим:

– Товарищи! Ну имейте же совесть!..

Братья утихомиривались и переставали на время друг друга обдавать слюной.

Сидели они, таким образом, обыкновенно в просторнойгостиной, каждый в своём кресле, кроме того, шестого, который, если уж являлся на встречу, то ему давали складной стульчик, и он с недовольством морщил рожу, но садился.

Любимым, да пожалуй, и единственным занятием членов тайного ордена было рассказывание в порядке очереди всяких занятных баек, чудесных историй, притч, быличек и небылиц. Братья, дабы не терять хватки, всё свободное время вне их сходок проводили в странствиях, наблюдениях, размышлениях, естествоиспытаниях, записях в своих дневниках всего пережитого и постоянной тренировке серого вещества, для чего поглощали невероятное количество орехов и сухофруктов ежедневно. Это не относится, конечно же, к их духовному наставнику, который был, по всей видимости, настолько умудрён и постиг такие высоты мысли, что ему оставалось только отстранённо внимать остальным своим братьям и оценивать их благородные умения по достоинству. А вот шестой член братства ничего путного никогда не сообщал, если вообще соблагоизволял появляться, поэтому его мнение никого особо не интересовало и остальные братья относились к нему, как к гумну, простите за выражение. Даже когда всем разливали по высоким изящным бокалам горячий пунш али грог, ему же давали вместо этого пластиковый стаканчик с каким-то лимонадом.

Кстати говоря, вы спросите, если уже не спросили, что это за название такое чудное и как оно соотносится с миссией Братства? Да очень просто. Т.е., вернее, ничего не просто, а очень даже сложно и неопределённо. Единственное, что роднило братьев с грозным Сфинксом, да и то, не с хрустальным, а обычным, египетским, так это их любимая забава – в перерывах между беседами они развлекались тем, что загадывали друг другу разные каверзные загадки навроде таких:

“ Сколько лет времени?”;

Или “Когда воровать перестанут?”;

Или ещё “Ни рук ни ног, а в зубах – молоток”.

Ежели ответчик бессилен дать верный ответ, все дружно гогочут и отвешивают продувшему крепкие затрещины.

Так вот, теперь давайте перейдём к четырём оставшимся героям нашей пьесы.

Первый из них самый громогласный, у него ещё всё время руки не на месте. То почешется, то суставами пощёлкает, то засунет палец в ухо да так и сидит. Кадык у него ещё предурацкий. А на рожу и вообще без слёз не взглянешь. Зато по части всяческих диковинных историй ему равных нет, всех заткнёт за пояс. Только говорит больно громко, а когда взбудоражится, так ещё начинает первые и последние слоги глотать, тут уж по нему зуботычина так и плачет.

Второй же, в противовес первому брату, сдержан, рассудителен, холоден, как речной угорь, и, наверное, такой же скользкий, потому что постоянно съезжает со своего кресла, как будто маслом намазан. Бывает, как гаркнет, так и скатится, как на санках с горки, только его и видали. Потом ищи его под столом или под шкапом. Нос у него знатный – весь в крапинку и всё время пунцовый. Это наверняка потому, что всякую гадость норовит туда сунуть.

Третий брат ещё занятнее двух предыдущих. Уж этот колорит так просто не обойдёшь на мостовой. Длинный, как фонарный столб, голова тоже, бывает, фосфоресцирует, ноги как вытянет на полкомнаты, так ходят все, спотыкаются, лбы расшибают. А то ещё шестому в шутку на голову их закинет, тот ни жив ни мёртв сидит, да весь бледны й от негодования. Потом изловчится и укусит длинного за лодыжку, а тот с криком вскочит и всем своим непомерным телом обязательно налетит на какой-нибудь стул, погнавшись за шестым. Грохот стоит неописуемый. Другой заслугой третьего брата является его выдающаяся способность вращать глазными яблоками во все стороны независимо друг от друга. Ни дать ни взять хамелеон!

Обратимся же к четвёртому брату. Он просто неподражаем. Тело у него стремится к шару, не считая тонких конечностей, глаза тоже круглые и навыкате и всё время моргают. Говорит он утробным квакающим голосом, и когда слишком часто разевает свою лягушачью пасть, распространяется запах гнилостных болотных испарений. А уж руки ему пожимать никто не любит – слишком уж они липкие и холодные, хуже даже, чем у второго брата. Зоб у него всё время вздымается и опускается, и кажется, что фрак на нём разойдётся в любой момент. Ещё этот брат очень любит всех поддевать и надувать, а потом заливаться своим квакающим вибрирующим хохотом, за что тут же рискует получить по лысому затылку. В общем, такое впечатление, что перед вами господин Жаб, сошедший со страниц сказок Кеннета Грэма, только более мерзопакостный.

Такая вот компания. А что же, скажите вы в который раз, из себя представляют духовный наставник и шестой брат? Ну, с духовником-то всё проще, лицо его прячется за дремучими, как вековой лес, бровями, и не менее окладистыми бакенбардами. Можно подумать, что и лица-то вовсе нет, так, волосы одни в клубах дыма колыхаются. Оно, может, и верно, кто его знает.

А про шестого что-либо конкретное вообще трудно сказать, известно лишь, что обыкновенно появляется он откуда-то из-за спины духовника. Поэтому никто его в оборот и не берёт за его сомнительное происхождение. А уж как выглядит сей прелюбопытнейший субъект, никто из братьев ничего вразумительного сказать просто не в состоянии.

Так к чему, собственно, все эти разглагольствования? Ах да, случился с братьями как-то один случай, что называется, из ряда вон. Дело было так. Собрались они, как заведено, и ждут уже шестого, как вдруг заместо него вылазает какая-то чумазая баба и начинает орать сиплым басом. Что было потом, одному дьяволу известно. Вот и всё, ребята.


Статья написана 27 июля 2017 г. 21:32

«ЦАРЬ СОЛОМОН И АШМОДАЙ»


by


Генри Илиовизи

from


«СТРАННЫЙ ВОСТОК»


[1900]


Перевод: Э. Эрдлунг, 2017, All Rights


=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=

CONTENTS.

I. The Doom of Al Zameri

II. Sheddad’s Palace of Irem

III. The Mystery of the Damavant

IV. The Gods in Exile

V. King Solomon and Ashmodai

VI. The Crœsus of Yemen

VII. The Fate of Arzemia

VIII. The Student of Timbuctu

IX. A Night by the Dead Sea

=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=

Хорошо известно, что после того, как Соломон в качестве правителя всего Израиля наследовал своему отцу Давиду, то у него случилось видение, в котором Господь представил ему выбор между богатствами и мудростью, и что юный монарх предпочёл последнее. В подтверждение этого выбора Соломон был не просто одарён всепонимающим сердцем, но ещё и получил средства для стяжания великого благосостояния, что позволило ему выстроить самый восхитительный из храмов и самый роскошный из дворцов. Секрет же соломоновой силы заключался в обладании Всемогущим Именем, выгравированным на его перстне-печати, применение которому ему открылось по чистому случаю.

Первая значительная проблема, с которой столкнулся Соломон, заключалась в том, как выстроить Храм Бога в согласии с бесчисленными предписаниями не использовать железные орудия для резьбы, подгонки или полировки материалов, из коих должно быть возведено сиё священное здание. Данный запрет подразумевал существование камнерезного инструмента, о котором ни Царь, ни его мудрейшие советники не имели ни малейшего понятия. Тогда вызван был Эльдад, одинокий обитатель священных пещер, чтец звёзд, странник пустыни, хронист традиций, Эльдад, не имевший ни одной морщины на своём лице, хотя ему уже было сто девятнадцать лет от роду, сохранивший свои способности во всей их силе с помощью оккультных наук, этот волхв, тот самый, что выгравировал Несказанное Имя на перстне Царя

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

[по другой версии, кольцо с печатью духов было дано Соломону архангелом Микаэлем – прим. пер.]
, дабы предстать перед ликом Его Величества и ответить на сей вопрос:

"Ведомо тебе, о Эльдад, что я желаю выстроить Дом Бога с помощью материалов, непригодных для обтёсывания ни одним железным инструментом; без сомнения, Провидение приуготовило средства для возведения Его Санктуария; советники мои не способны прояснить мне суть тайны; ежели и в твоих силах не будет просветить меня в этой проблеме, я просто не знаю, куда мне следует обратиться для её разрешения." – сказал так Царь.

На что отвечал ему Эльдад:

"Знай же, о Царь, что в начале всех вещей, когда творение было близко к завершению, пред тем, как солнце шестого дня отозвало свой последний сочный луч от земли, созданы были четырнадцать дополнительных чудес, которых предвидение Все-знающего обрекло сыграть свою роль в этом нижнем мире. Они следующие: пасть земли, что пожрала Кору и его мятежных приспешников; пасть фонтана, известная как Колодец Мириам, неисчерпаемый источник, чей поток сопровождал Израиль сквозь пустыню, сливаясь с ним в гимне хвалы; пасть животного, что вещала к Валааму, после того, как пророк-язычник ударил его трижды, не видя ангела, что удерживал его от дальнейшего; многоцветная радуга, что символизировала Божью милость для хрупкого человека; манна, пища Израиля в течение сорока лет; посох, через который Моисей совершал все свои чудеса; два сапфира, из которых были вырезаны скрижали Закона; самоцветы, изрёкшие Десять Заповедей; буквы алфавита; склеп Моисея, что не зрел ни один смертный глаз; овен, обречённый стать заменой Исаака в момент жертвоприношения; первая пара щипцов, без коих ни одно железо не могло быть ковано; духи, добрые и злые, Шаббат, появившиеся ещё прежде, чем были сформированы тела для некоторых душ, так что те навеки остались невоплощёнными; и Шамир, червь не более ячменного зёрнышка величиной, но сильнее чем камень, который он расщепляет простым прикосновением. Шамир, о Царь, единственный способен среди всего сотворённого совершить работу в соответствие с божественным умыслом. Те бесценные геммы, из которых были тогда высечены скрижали и буквицы, придал им форму Шамир."

"Шамир тот должен быть в моей власти, о Эльдад, существует он там для постройки дома Божьего, как и был он там уже, дабы материализовать Незыблемое Слово. Но скажи мне, кто на земле может обладать столь удивительным существом? Добыл ли он его путём обмена, покупки, стратегии или силы?" – возопил тогда глубоко взволнованный Царь.

"Царь, знание моё не идет дальше того, что уже было сказано мною тебе. Бездна изрекает: не во мне это, и океан изрекает: нет у меня этого. До сей поры Шамир был за пределами человеческих глаз. Где он может быть, скажет о том будущее. Здесь моя мудрость заканчивается." – закончил речь почтенный мудрец, покидая царскую аудиенцию.

Был уже поздний вечер, когда Царь отправился беспокойно почивать. Лёгкий и прерывистый, как и его дремота, его ум был захвачен странными видениями пустынных местностей, отвесных скал, кишащих яростными птицами-падальщиками, и пропастей, наводнённых ядовитыми рептилиями. Первый румянец утра встретил монарха на одном из его позолоченных балконов, с коего тот окидывал взглядом цветущие красоты своих пышных садов, вдыхая благовонные ветерки мирного нового дня. Природа застыла в своём очаровании, и живое творение, казалось, дышало покоем. Внезапно в одной из высящихся кущ зелени раздался выкрик боли, а в следующее мгновение два экземпляра пернатого народа упали к ногам Царя. В когтях хищной птицы было зажато нежное крылышко трепыхавшейся голубки, белой, как снег. Движимый импульсом сочувствия, Царь мощным рывком сгрёб за шею непотребного пернатого хищника, освободив его жертву, но не раньше, чем крыло голубки было сломано. Каким бы великим не был гнев Царя при виде бедной, истекающей кровью и беспомощной голубки, его удивление оказалось ещё больше при виде мгновенной трансформации свирепого кочета в его хватке; птица оказалась не иначе как демоном, чёрным и могучим, раздувшимся до огромных пропорций, и просящим у царственного пленителя освободить его.

"Выполню я всё, что ты потребуешь, о хозяин, ибо кольцо на твоём пальце даёт тебе власть над Ашмодаем и его легионами, к которым я принадлежу, выполняя его приказы," – смирённо утверждал тёмный слуга.

"И какой же причиной вызван твой злобный натиск на столь чистое существо, как эта голубка?" – спросил тогда Соломон, как громом поражённый откровением, что его кольцо-печать наделило его силой сродни всемогуществу.

"Символ чистоты, голубь подвержен анафеме у нашего брата, кто входит в тёмный легион Ашмодая

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

[Талмудическая ангелология приписывает Ашмодаю низший чин председательства над злыми демонами под началом Самаэля (далее надпись на иврите – אשמדאי מלכא רבא דשידאי (Ashmedai malkha rabah deshiday)); в то время как Метатрон – признанный глава бесконечных воинств, населяющих вселенную, одновременно имеющий функцию благого заступничества между человеком и Высшей Славой, а Синадальфон – следующий по силе, стоящий на земле с головой, достигающей наивысших херувимов (надпись на иврите – מלאג אחד עומד בארץ וראשו מגיע אצל החיות סנדלפין שמו (Malakh ehad 'omed baaretz vero'sho magya' etzel hehayot Syndalphon shemo – “Один Малаг стоит на земле, а его голова уходит к животным, а имя его Сандалфин”)). Подобно Самаэлю и Лилит, Ашмодай персонифицирует зло во множестве манифестаций. Ни Думах, принц ветров и хранитель мёртвых, ни Рохаб, владыка океана, не деградировали до ранга Ашмодая, кто обитает в облаках, но чьё существование зиждется на пище земного плана. Надобно отметить, тем не менее, что по мнению раввинов, тёмные и светлые силы репрезентируют физические силы, со-существующие вместе с творением (длинная фраза на иврите – כשבקש קב״ה לבראות העולם ברא כת של מלאכי השרת. (keshebiqesh KB"H livroth ha'olam, barah kat shel malakey hasharet – “когда Б-г завершил создание мира, он создал культ ангелов-прислужников”)). Эта идея поддерживается дополнительным утверждением, что креативная энергия неиссякаема, а Всемогущество ежедневно призывает новых министров для выполнения его непостижимых проектов (далее очень длинная фраза на иврите – נבראין מלאכי השרת בנהר דינור, מכל דיבור שיצא מפי קב״ה נברא מלאך. (Nivrayn malakhey hasharet nahar dinur, mikol dibur sheyatzah mipi KB"H nivrah malakh. – “Ангелы несли службу на реке Динур, повинуясь каждому изречению, выходящему изо рта Пресвятого Единого, благословен будь Он, кто создал ангелов”)). – прим. автора]
," – объяснил демон с безоговорочной откровенностью.

"Ты уйдёшь не раньше, чем я узнаю у тебя, кто владеет Шамиром," – веско произнёс Соломон, предполагая, что демон кой-чего да знает об этом.

"Что требуешь ты от меня, о хозяин, от того, кто из числа самых низших прислужников нашего князя Ашмодая, могучего духа этого мира? Его тебе следует спросить, ибо он – тот, кто удовлетворит твою нужду," – отвечал так демон.

"Что ж, тогда опиши мне его жилище и подходы к нему, и я обязуюсь отпустить тебя на все четыре стороны," – скомандовал сын Давида.

"Найти его можно там, где ни одно существо из плоти и крови не сможет долго пробыть; это не небеса; это не земля; в сердце Востока, на высочайшем пике высочайшего горного хребта есть полая вершина, увенчанная вечными льдами, в ней под печатью, в алькове морозного кристалла бьёт чистейший родник под небом, из коего пьёт он, вот где убежище Ашмодая. Сюда спускается он со своего заволоченного облаками царства, проверяет печать, дабы удостовериться, что никакая нечистота не осквернила его изысканный напиток, затем, утолив свою жажду, он заново опечатывает свой фонтан и даёт аудиенцию своим придворным, которые толпятся здесь, ожидая получения его приказаний, после чего, освежённый дрёмой, Ашмодай взмывает обратно для управления стихиями и пригляда за работой трудящихся воинств его," – такова была информация, посредством которой демон заработал себе освобождение.

легендарный червь Шамир, он же экспонат SCP-1867
легендарный червь Шамир, он же экспонат SCP-1867

В откровенной беседе со своим генералом Бенайей Соломон выносил план по нападению на крепость Ашмодая, и в скорейшем времени была тайно выслана хорошо экипированная экспедиция из нескольких избранных людей под командованием этого неустрашимого воина. Обиталище князя демонов было расположено не просто далеко на юго-восток от Святой Земли, но с достижением его были связаны такие трудности, что путешественникам пришлось пересекать пустыни, пробираться по малярийным топям, кишащим скорпионами и драконами, переправляться вброд через дикие реки и навешивать мосты через пропасти, и всё это лишь для того, чтобы очутиться в лабиринте колоссальных скал, опоясанных цепью громоздящихся до небес вершин, теряющихся в плотном тумане. Орлиный глаз Бенайи ухватил сокрытые облаками контуры покрытых снежными шапками высот, в напряжении пытаясь распознать удобное место для начала восхождения. Непроницаемая завеса плывущих туманов мешала точному наблюдению, и, наконец, стремительный генерал почувствовал, что сейчас он более нуждается в отваге и терпении, чем в стратегии. Удалившись со своими людьми в пещеру у основания горы, Бенайя занял позицию, позволявшую обозревать высочайшую точку вершины, надеясь, что произойдёт хотя бы что-нибудь, могущее выдать объект его поиска. Бенайя был ошеломлён контрастом между угрожающим горным гребнем с одной стороны и чистейшей солнечной лучезарностью – с другой. Стоило ему приковать свои глаза к надломленной вершине, плотная масса тумана ощутимо потемнела. Шум, как от беснующегося моря, отбрасываемого скалистым побережьем, предшествовал буре и землетрясению, которые содрогнули всю окружающую местность внутри и снаружи, к грохоту добавились гром и молнии. Вечные снега на гребне принялись вздыматься, рассыпаясь от ярости хаотического шторма – урагана, перемешанного со вспышками красного огня, – целиком уменьшившегося за считанные секунды до воронкообразного вихря, вращавшегося с безумной скоростью, со стержневым центром в лощине промеж могучих утёсов, сделавшихся видимыми через спазмический феномен. Бенайя знал, что это означает, и его предположение о том, что это нисхождение Ашмодая, подтвердилось вполне спустя несколько часов схожими атмосферными возмущениями, когда демон возносился обратно к своему воздушному эмпирею.

"Подобно молнии, бьющей в центр урагана, демон низвергся вниз." Стр. 173.
"Подобно молнии, бьющей в центр урагана, демон низвергся вниз." Стр. 173.

Как любому хорошему стратегу, генералу не потребовалось много времени для изучения ситуации. Восхождение на гору происходило с великой осторожностью, и за перемещениями князя демонов наблюдали из наиболее безопасных укрытий. Покорение вершины было сопряжено с тяжёлым трудом и громадной опасностью, но, наконец, скалолазы достигли пика, осмотрели окрестности и нашли надёжное место для укрытия в выемке, блокированной стеной прочного льда. Всё здесь было готово для следующего шага.

Если нисхождение Ашмодая поразило приключенцев с расстояния, близость к точке его заземления наполнила их сердца ужасной тревогой по поводу того, что атмосферные и подземные волнения способны вышвырнуть их из укромного уголка. Подобно удару молнии, бьющему в центр урагана, демон низвергся вниз, распечатал свой кладезь, прильнул губами к берилловой жидкости, сделал огромный глоток, и затем запечатал его вновь. Он едва ли был готов, когда столообразное плато вокруг него сделалось густым от полчищ демонов, прибывших рапортовать о своих свершениях и принять новые приказы. Все они были начальниками различных рангов, у каждого имелись свои легионы для исполнения его поручений. Исходя из характера отчётов и обсуждаемых схем, становилось ясно, что эти командиры представляют собой три вида духов по отношению к человечеству – враждебности, дружелюбности и нейтральности. Налицо было разделение труда – на задачи враждебного, мирного и нейтрального характера.

Невозможно сказать, как бы обошлись с отважной группой самозванцев, попадись они в лапы ужасного князя и его демонической армии, если бы Бенайя не владел Всемогущим Именем, охраняющим его от обнаружения подобно щиту. Обсудив вопросы, демоны, не зная о каком-либо нежеланном присутствии, удалились, оставив Ашмодая привычно вздремнуть, после чего тот взметнулся ввысь подобно вспышке, сопровождаемый феноменальным аккомпанементом стихийных возмущений, как и ранее. Теперь пришёл черёд для Бенайи использовать свой шанс. Не прикасаясь к печати на поверхности колодца, бравые приключенцы вылили содержимое родника через искусно просверленную дыру под поверхностью жидкости. Сделав это, они тщательным образом закрыли дыру, а через другую дыру, просверленную на более высоком уровне с противоположной стороны кладезя, они налили столько вина, чтобы заполнить до прежнего уровня опустевший родник. Заметя каждый свой шаг, чтобы избежать подозрения, и приняв все возможные предосторожности в случае экстренной ситуации, Бенайя терпеливо дожидался следующего дня, когда всё повторилось заново, за исключением удивления ужасающей мощи, когда Ашмодай обнаружил, что его кладезь содержит вино вместо воды. Обречённому судьбой попасться в расставленный на него капкан и побуждаемому жгучей жаждой, Ашмодаю не пришлось долго выяснять вопрос о целесообразности питья отравляющего напитка, взвешивая pro и contra Священного Писания, и вскорости он решился испробовать его эффект на своей полуэфирной природе. Это было именно то, на что рассчитывали Соломон и его генерал. Ашмодай едва успел отделаться от своего военного Совета, когда вино начало действовать; он чувствовал себя так, как никогда ещё ранее, и дискутировал сам с собой о своеобразном настроении, в которое погрузился с головой, о котором не мог дать себе никакого отчёта, ибо эти ощущения были для его сверхчеловеческой природы в диковинку. Сон навалился на него, и лежал он там, растянувшись в беспомощности, как бесчувственное бревно. Бенайя уже приготовил цепь, наделённую неодолимостью посредством Всемогущего Имени, выгравированному на её звеньях. Скрепив её вокруг талии и шеи принца демонов, лишил он Ашмодая его потенциала. Ужас Ашмодая по его пробуждении не подлежит словесному выражению. Рёв ярости омрачил всю природу, сотряс горы до их основания и поверг в страх все его легионы, что умчались прочь, дабы спрятаться в глубочайшие пропасти, и даже в недра земные и в глубины морские. На какой-то момент Бенайя потерял дар речи, в то время как его компаньоны лежали в прострации на земле. Демон принял все мыслимые кошмарные формы, чтобы внушить благоговейный ужас ревнителям его свободы. В несколько мгновений он нацепил на себя отталкивающие личины всего, что монструозно и смертельно в природе, от взъярённого тигра до шипящего змея, чей укус есть смерть; всё впустую.

"Именем Высочайшего, я, Бенайя, генерал армии Царя Соломона, сим приказываю тебе, Ашмодай, могущественный Принц джиннов, следовать со мной к трону мудрейшего Царя, которому требуется твоя помощь для постройки Храма Господня."

Заклинание это сломило всё сопротивление, и демон был конвоирован, обезоруженный и приниженный. Сознавая всю тщёту достижения чего-либо через насилие, Ашмодай притворился покорным, приняв форму и манеру самого вышколенного и приветливого из придворных, и, будучи пожалован ко дворцу, очаровал Его Высочество речью о вещах, далеко превосходящих постижение обыкновенных людей.

"Должен ты добыть мне Шамира, чтобы Дом Господен мог быть построен без участия железных орудий," – сказал Соломон Ашмодаю.

"Шамир, о великий Царь, не в моём попечительстве; дух океана поручил его птице Аузе, чтобы она сохраняла его вечно в состоянии совершенства," – ответствовал Ашмодай, после чего добавил, – "и ни один человек не может приблизиться к этой птице."

"Сообщи же мне, где Ауза пестует своих птенцов," – скомандовал тогда Царь.

"К югу от великой пустыни есть гора с высящимся утёсом и стенами, столь крутыми и гладкими, что даже пауку сложно взобраться по ним. На вершине той скалы – гнездовье Аузы, птицы с когтями из стали и огненными глазами, скорой, как ласточка, превосходящей размерами стервятника, и более яростной, чем орёл," – отвечал ему демон.

Ашмодай глумливо отвечает на вопросы Сулеймана ибн Дауда.
Ашмодай глумливо отвечает на вопросы Сулеймана ибн Дауда.

Вновь Бенайя возглавил экспедицию, и много они испытали лишений и тягот, прежде чем одинокая каменная свая выросла перед глазами неукротимого генерала. Не было видать ни птицы, ни её гнездовья. Вершина отвесной скалы была столь высоко над облаками, что не было никакой возможности её масштабировать. Но у Бенайи было полно средств про запас, и он предвидел подобные трудности, поэтому взял с собой пару голубей. Оставив человека с голубкой по эту сторону горы, генерал совершил обход к противоположной стороне с голубем-самцом, завязал шнур на его лапке и позволил тому взлететь. Направляемый своим инстинктом, голубь вскоре уже воспарил над скалой, летя вниз для воссоединения со своей подругой. После этого, через утёс был переброшен более прочный трос, а за ним ещё более тяжёлый канат, достаточно сильный, чтобы поднять человека. Этим человеком был Бенайя, кто во мраке ночи был втащен наверх с помощью спутников. Таким образом, они перехитрили Аузу.

Велико было удовольствие генерала, когда обнаружил он себя перед гнездовьем, занятым птенцами, Ауза же, к счастью его, отбыла на поиски пищи. Прозрачный камень в сохранности покоился над гнездовьем. Прилетев, Ауза обнаружила своих птенцов связанными, голодными и кричащими. С материнской нежностью поспешила она расщепить камень, приложив к нему Шамира. Пришёл звёздный час Бенайи. Вылетел он из-за валуна и напугал птицу; выронила та бесценного червя. Бенайя налетел на него подобно орлу. Вскоре тут как тут появился муж Аузы. Между взъярёнными птицами и отважным Бенайей разразилась отчаянная схватка. Наш герой был вооружён против железных когтей и не отступал перед сверкающими глазами. Он получил трофей и удержал его, поместив его в подобающее время к ногам своего хозяина, к великому удивлению Ашмодая. Так было положено строительство Храма Бога, а Шамир расщеплял и обтёсывал материалы.

Жажда к знаниям Соломона росла вместе с его растущим осознанием болезненных ограничений, что сопутствовало их стяжанию человеком, и Ашмодай не замедлил воспользоваться алчбой Царя до запретных знаний в надежде сбросить с себя оковы. Он обучил Соломона секретам растительного и минерального царств и дал ему ключ к пониманию животного царства, включая способность чтения мыслей. В качестве финальной заслуги он обучил его ткачеству колоссального воздушного парома, достаточно вместительного, чтобы перевозить Царя на его троне, полностью экипированную армию и ватагу духов. На этом воздушном корабле, площадью в шесть десятков миль, Соломон, всюду сопровождаемый Ашмодаем, преодолевал грандиозные расстояния, взмывал за облака, выше орла, и взирал вниз на землю аки бог. Свитая джиннами из самых субтильных природных эссенций, текстура этого плавучего острова обладала лазурной, зелёно-голубой полупрозрачностью, паря в солнечном сиянии словно покрытое рябью море, купающееся в золоте.

Но чудом из чудес в оснастке этого корабля был сферический павильон, просторный в своей протяжённости и состоящий из радужных оттенков, который фотографировал с невероятным увеличением всё, что попадало в область зрения глаза, направлявшего его курс, обнажая тайны суши и океана и разоблачая многочисленные занятия мира духов под началом Ашмодая. Здесь же находился соломонов чудо-трон, вознесённый на семь ступеней, каждую из которых охраняла пара великолепных зверей, избранных из числа внушающих уважение семейств львов, слонов, тигров, медведей, змей, антилоп и орлов; трон стоял на помосте, высоком и ослепительном, затмеваемым лишь тиарой монарха, которая спорила с солнцем в лучистости. Соломон начинал верить, что он воистину больше чем человек, и Ашмодай не упускал шанса лишний раз раздуть властолюбивое тщеславие автократа. Соломон был столь восхищён собственным триумфом над князем демонов и вырванными у того тёмными секретами, что отсрочил на неопределённый срок амнистию своего советника и держал того при себе спустя ещё долгое время после того, как Храм был освящён великим церемониалом, и, надо отдать должное взрывателю камней Шамиру, после того, как грузы золота осели в царской сокровищнице.

Одним ранним утром суверен богатейшего царства на земле приказал ветрам подняться и навеять ему невесомый лагерь навстречу занимающемуся дню, после чего занял тронное сидение в радужном павильоне с Ашмодаем у своих ног. Воспарил ввысь магический паром, легче, чем воздух, прозрачней, чем эфир, и крепче, чем адамант, устремился он в восточном направлении подобно волнистой тверди, залитой пурпуром и золотом. Беззвучная ширь вверху, в сочетании с сияющим половодьем, что разлилось с Востока, и невероятный калейдоскоп жизни зверей и духов поразительным образом отразился на стенах светящегося павильона, введя в благоговейное состояние разум самого храброго из царей, что воскликнул: "Велик же воистину всемогущий Бог, в беспредельности Коего мы не более чем атом во вселенной вещества!"

Воздухоплавательный замок-метеостанция Соломона под надзором Ашмодая

"Великий Царь, твоя голова есть микрокосм неизмеримости, созерцание которого превосходит тебя. Нет в небесах ничего того, что бы не было недоступно для владения человеком, если только он знает, как," – сказал Ашмодай, потянув свою цепь.

"Говоришь ты загадками, дух могучий. Дай мне уверенность, что моя могила не означает конец, и твои цепи будут разбиты," – вскричал Соломон тогда.

"Царь, развоплотившись, ты станешь подобен мне, духу вседлящегося Источника, не подверженного изменению, но со временем тускнеющего, ибо отягчённого тем, что неэфирно по сути своей. Хотя даже и в твоей смертной петле я могу дать тебе, если будет мне дарована свобода, с помощью добродетели твоего кольца-печати, отблеск вещей, превышающих твои высочайшие грёзы, только обещай, что дашь мне удалиться, дабы стимулировать твою спиритуальную эссенцию для трансмутации путём гармонии, подобно той, что по твоему повелению, я могу заставить произвести духов моих," – пообещал Ашмодай.

"Тогда сделай так, чтобы воздух завибрировал мелодией, подобно той, что лучше всего подходила бы для моей более величественной субстанции, по твоему предложенному мне изменению," – скомандовал Соломон, не подумавши.

Тут же атмосфера содрогнулась от голосов мириадного хорала, повергнув Царя в непомерный экстаз блаженства, приводя в восторг его душу и заставляя течь слёзы из глаз его. В своём экстатическом транспортном средстве монарх повелел Ашмодаю подойти на длину руки; прикосновение разбило кандалы коварного демона, второе движение руки отдало тому кольцо-печать – и затем – симфония зазвучала подобно шипению двадцати тысяч гадюк, ночь поглотила лучи солнца, взрыв как от сотни артиллерий сотряс землю, потрясающий столп пылающего огня выстрелил ввысь до зенита лазури, из его центра вылетел стрелой и исчез за пределами моря некий свёрток: им был Соломон, которого, мощью своего восстановленного дыхания, Ашмодай зашвырнул на самый край земли

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

[В старой версии Талмуда сказано так: "Соломон послал Бенайю добыть ему Шамира у Ашмодая, и он вышвырнул его из его царства (фраза на иврите – שלמה שלך לבניהו להביא לו השמיר מאשמדאי והשליכו ממלכותו (Shlomo shalakh leBenayahu lehavi lo haShamir meAshmedai vehashlikhu mimalkhuto))." – прим. авт.]
, позволив ему, однако, упасть невредимым; кольцо же демон выкинул в бездну. Всё это была работа одного момента, после которого атмосфера очистилась и просияла, шипение стихло, и Соломон был на своём троне, – только это был Ашмодай в обличье Соломона, одетый в царские ткани, дабы насмехаться над мнимым могуществом свергнутого автократа.

Кто был бы столь учён, чтобы разоблачить обманщика-узурпатора? Кто мог бы обвинить духа в отмщении через возмутительное унижение? Двор был проинформирован, что князь демонов эскапировал, и всё пошло как и раньше, включая нежное внимание к узницам царского гарема.

Бедняга Соломон обнаружил, что очутился в очень далёкой стране, отчего пришёл в сильное изумление и конфуз. Его память предавала его; стоял он так, с изменившимся лицом и статью, и лишь смутно вспоминалось ему, что был он царём где-то там. Из своей ситуации он сделал заключение, что имел какой-то глуповатый сон о большой помпезности и властности. В реальности же он был бездомным нищебродом, с разбитым телом и некрепким умом. Голод заставил его просить хлеба, и оборванцы стали его друзьями по ночлегу в уродливых притонах, открытых для изгоев человечества. Часы его были поделены между бодрствованием и сновидением; моменты ясности ума перемежались приступами меланхолии. Иногда сомневался он, что имя его Соломон, что мир вокруг него реален. Тяжкое время настало для омрачённого мудреца. Мало-помалу способность воспоминания возвращалась к нему, и необыкновенные обстоятельства, из-за которых он оказался здесь, вставали всё яснее перед его мысленным взором.

Как бы то ни было, знание нематериальных вещей, которое Соломон получил от своего тесного сопряжения с Ашмодаем, дало ему некоторую поддержку и комфорт в течение его долгих скитаний от места к месту, – безвестного, часто – объекта насмешек для тех, кто слушал его рассуждения о претензиях на имя Соломона. Велика же была его боль, когда услышал он однажды, как странный путешественник говорит о настоящей мудрости Соломона, о его достославном правлении, и о неисчислимых богатствах, что стекались к нему по суше и по морю. "Значит ли сиё, что безумец я? Если Соломон правит в Иерусалеме, то кто я?" – спросил самого себя посрамленный царь-нищеброд, и взмолился смирённо о получении прояснения свыше о природе своего состояния. Его гордость была сломлена.

Никогда не удерживай гоэтических демонов сверхсрочно.
Никогда не удерживай гоэтических демонов сверхсрочно.

Одним поздним полуднем прибыл царственный странник, в усталости и голоде, к вратам враждебного города. Поначалу недружелюбные обитатели отказали ему в проходе, но услыхав, как он притязает на титул самого Соломона Мудрого, они позволили его величеству войти, уверившись, что перед ними безумец. Далее этого их гостеприимство не распространялось. С коркой хлеба в качестве ужина, несчастный монарх не нашёл ничего мягче для сна, чем торфяник какого-то открытого небу тепляка, а компанию ему составило стадо животных. Ночь была холодна, а ситуация – мучительна для изголодавшего человека, у которого не было ничего, чтобы накрыться. После нескольких часов беспокойной дремоты, Соломон почувствовал, что его конечности столь сильно сведены судорогой, что ему пришлось подняться и пойти, чтобы возобновить циркуляцию кровообращения. В тусклом свете заволоченной тучами луны Соломон подошёл к старой кобыле, покрытой следами от побоев и столь тощей, что не было особенно трудно сосчитать её рёбра. Опыт Соломона-бродяжника сделал для него доступной симпатию к вызывающей жалость жизни, и он получал грустное утешение от вида других существ, бывших ещё более увечными, чем он. Он размышлял, что человек – источник великих страданий и несчастности здесь, на земле, для тварей, которым он причиняет боль, хотя они доверены ему благим Провидением.

Было около полуночи, когда царственный бродяга вновь поднялся на ноги, чтобы возобновить свою ходьбу, найдя невозможным утопить свою тоску в забытьи сна. Ярко сияла луна, и глубокая тишина удерживала странный пейзаж в магическом оцепенении, составляя сильный контраст с волнением, тяготившим царскую грудь. Вдруг знакомые ноты попали в ушную раковину Соломона; это была речь кобылы с плохой судьбой, обращавшейся в тоскливых словах к своей неопытной семье, наставляя их своим материнским советом, ибо конец её уже был близок. Затаив дыхание, слушал человек историю агонии длиною в жизнь, рассказанную существом из благороднейших видов, находящихся под человеческим контролем.

"Да, часто была я отхлёстана и побита моим жестоким хозяином. Ах, голод, в том числе, и жажда, – жара днём и холод ночью, терпела я их; трудилась, трудилась под палкой, и ныне, когда я стала слишком стара, он выставил меня вон, чтобы я погибла без крова, без еды. Слишком слаба уж я, чтобы отгонять мух, что мучают меня, а смерть всё не идёт. Некогда верилось мне, что мы, лошади, имеем преимущество перед животными, что забиваются на еду. Вид крови жертвы, проливаемой плотоядной похотью человека, заставлял меня содрогаться. Я видела открученную голову птицы, видела ягнят, плавающих в своей крови, видела телёнка, взятого на убой от своей матери, что огласила воздух рыданиями, видела коров, падавших под ударами смертельных дубин в руках прожорливого человека. И разве меня, в мои дни юности, не использовали в свой черёд? Взбиравшись на меня, мой хозяин, в компании себе подобных, почитал за великий спорт выпустить свору чёртовых гончих в погоню за перепуганными зайцем, лисой или оленем. Пойманное, агонизирующее существо валилось наземь, чтобы быть разорванным на части. Человек – это наш дьявол, для нас, беспомощных, глупых животных, какими мы являемся. В природе достаточно всякого, чтобы насытить его аппетит. Курица снабжает его яйцами, корова – молоком, маслом и сыром, овцы – шерстью; мы же перевозим его вместе с поклажей, увеличивая его силу в битве, и потакаем его любви к помпезности и самодовольству. Мёд, фрукты, грибы и разнообразие зерна и овощей должны ведь защищать живые создания от его смертоносного обжорства."

"Он будет мертвецки мёртв завтрашним деньком," – произнёс энергичный жеребёнок, разгорячившись от печальной истории своей матушки. "Этот твой хозяин не станет хозяином мне; один удар моими задними ногами будет ему в самый раз; пусть только попробует это со мной; он не хлестнёт меня и двух раз."

"Дитя, никогда не пытайся делать это, если любишь меня," – взмолилась интеллигентная, но сильно заезженная кобыла. "Норовистая лошадь, как они клеймят тех, кто возмущается эксплуатации, совершенно точно получит двойную порцию пытки; я пробовала это и мне досталось по полной. Ударишь раз своего мастера – и его месть займёт годы, лишь бы ты истёк кровью до смерти."

"Но я не могу этого вынести. Я буду бить правой и левой, разбивать окна, ломать кости, телеги, крушить всё, что попадётся мне на пути, и сломаю себя самого, если так будет нужно. Им придётся попотеть, чтобы уследить за моими ногами; я не буду этого терпеть," – отвечал жеребёнок решительно.

"С тем же успехом, что и искать мести через нанесение увечий хозяину, ты можешь лягать гранит, и обнаружишь, что ноги твои сломаны, или броситься в мельничный пруд и утонуть. Как бы то ни было, мы не лишены отмщения. Природа, наша общая мать, не позволит своим обидчикам уйти безнаказанными. Если бы человек попросту был доволен тем, чем животное и растительное царства свободно снабжают его, он был бы во много раз более счастливым, уравновешенным, здоровым и благородным существом. Охота и забивание наделяют человека свирепым темпераментом, что упивается кровавой баней, поэтому его собственный род утопает в крови, ставши жертвами его зверства. Дитя, я так же восставала в своё время. Доведённая до белого каления порезами от кнута в руке негодяя, однажды я совершила дерзкий рывок к освобождению, понесясь в безумстве вдоль улицы, сбивая всё на своём пути, – сшибая толпы мужчин, женщин и детей, пытавшихся в панике сбежать, – причиняя столько вреда, сколь я могла причинить, и, наконец, приземлившись, израненная и бездыханная, среди оторопелых детей на открытом школьном дворе, убив одного и поранив других. После этого со мной обходились как с дикой тварью, били в любое время, меня стреножили кандалами, а голову приковали цепью, вбитой в стену. Когда же меня запрягали, то удила в моём рту натягивали до предела; вот что я получила. Высшая воля должна была постановить сиё нашим уделом," – так завершила свою повесть истощённая кобыла, в трауре склонив свою голову.

Соломон, не примеченный лошадиной группой, подошёл ближе и изумил их языком, который они столь хорошо понимали. Неудачливая кобыла подняла голову, и её загоревшиеся глаза сверкнули, когда тихий голос царя произнёс следующее:

"Право ты, о, благородное создание, в обвинении своего хозяина в бессердечности и неблагодарности по отношению к твоему высокодуховному племени, что оказывает ему неоценимую поддержку. Йеа, человек только лишь ребёнок и раб привычек, но в своё время поднимется он до понимания своих обязанностей по отношению к мириадам жизней, окружающих его, не созданных для бессмысленного злоупотребления или безжалостного уничтожения. В самом деле, он достаточно расплачивается за удовлетворение своих нижайших инстинктов, ибо великодушный Творец изначально задумывал, что человек будет побуждаем более тонкими, глубокими, нежными составляющими своего существа. Придёт день, когда он вздрогнет от идеи поддерживать собственную жизнь через заклание других, когда поедатель плоти будет равноценен каннибалу. – Имя моё Соломон, и в моём царстве называли меня Мудрым, но мудрость моя не смогла просветить меня, отчего вещи такие, какие есть, когда всё могло бы быть куда лучше. Поверь мне, человек страдает телом и душой и, подобно вам, имеет своего дьявола, что досаждает и дурит его. В Священном Писании содержатся прекрасные слова в хвале к коню: он, вооружённый громом, благороднее льва, бесстрашнее орла, изящный, словно зебра, сильный как волна, быстрый как ветер, гордость воина, услада принца, опора царя. Как только вернусь я к власти, я вспомню о тяжести твоего горя, правдивая кобылка, и твоя раса получит столько льгот, сколько на то будет моей воли."

На окраинах Джарусалема.
На окраинах Джарусалема.

Лошади были обрадованы тёплыми словами их необычного друга, и амбициозный жеребёнок предложил довезти его куда угодно. У Соломона было достаточно свободного времени, чтобы объяснить сложности, в которых он оказался благодаря коварству Ашмодая, и что он был уверен о восстановлении своих прав в тот самый момент, как только войдёт он в ворота своего возлюбленного Иерусалема.

"Пусть твоя мудрость, твоя доброта и твоё царство распространятся вдаль и вширь, о Царь! чтобы мои беспомощные отпрыски могли избежать пыток, что претерпела я в течение жизни своей!" – взмолилась кобыла, сотрясшись дрожью, что выдавала крайнюю степень слабости. В следующее мгновение несчастное животное содрогнулось, пошатнулось, упало и издохло.

Если Соломон рассчитывал на лёгкий триумф над своим грозным соперником, то его прибытие в Иерусалем, спустя годы несказанных тягот и испытаний, открыло ему глаза. Город имел все признаки великого процветания; царство было надёжно упрочено, и великолепие царского Двора не имело равных на всём изумительном Востоке. Посольства приходили сюда, чтобы отдавать дань уважения от лица княжеств и империй, близких и далёких, принося с собой дары из редких животных, золота, дорогих продуктов и драгоценных камней, а уходили они, преисполненные благоговения от сверхчеловеческой мудрости могучего правителя Израиля, что удивлял послов не только тем, что обращался к каждому из них на его родном языке, но ещё и демонстрируя детальную осведомлённость в их тайных государственных делах, и ещё чтением их сокровенных мыслей. Эмиссары отчитывались своим суверенам, что в земное царство спустился, чтобы править им, полубог.

Опрокинуть мощь планов и ресурсов Ашмодая для потрёпанного нищего и в самом деле было задачей, способной даже Соломона ввергнуть в отчаяние.

Войдя в город, царь-оборванец стал искать прибежища для нищих, не выдохнув и слога о своей идентичности, чтобы только Ашмодай не узнал о его прибытии, что было бы очень скверным обстоятельством. Соломон-бедняк знал, однако, что выглядит он столь непохоже на Соломона Мудрого, что долго колебался, решаясь приблизиться к своему некогда верному Бенайе, кто, не подозревая о мошенничестве демона, продолжал быть столь же храбрым и лояльным своему царю, что и раньше. Попытка завязать беседу закончилась тем, что генерал бросил серебряную монетку, только бы избавиться от назойливого нищего, посмевшего обратиться к нему, как если бы они были ровней. В своём унынии Соломон повернулся спиной к своей возлюбленной столице, блуждая много дней, не зная себя от горя, пока, не увидев отблеск моря, не свалился, распростёршись, на берегу, молясь в великом уничижении, рыдая и провалившись, наконец, в забытьё. Ему приснился сон, в котором Эльдад, кто успел-таки умереть за время своих странствий, возник перед ним в образе рыболова, высвобождая большущую рыбину со своего крючка, которую он и презентовал сновидцу. Крик, разнёсшийся в воздухе, разбудил Соломона, и шлепок по щеке какой-то холодной вещью заставил его подняться на ноги. Перед ним лежала изворачивающаяся рыба, а над головой его парили две птицы, одна выше другой, что в схватке за добычу уронили её прямо на лицо спящего. Иссохший от жажды и мучимый голодом, Соломон вспорол рыбе брюхо, и – чу! – кольцо, подарок Эльдада, всё-подчиняющая чара, лежало в ней. Только лишь оказалось оно на пальце Царя, как ужасающее землетрясение встряхнуло побережье, в то время как из сердцевины города Господнего взвился потрясающий столп дыма и огня, затерявшись в глубокой лазури. Можно не добавлять, что это был след от отвесного взлёта Ашмодая, который, мгновенно извещённый о триумфе своего супостата, ретировался так быстро, как только мог, вызвав общее смятение по отбытии своему.

К тому времени у Соломона уже был достаточный опыт в общении с князем демонов, чтобы хватило на всю оставшуюся ему жизнь; и так как ни что иное, как последовавшее мщение Ашмодая стало причиной падения Соломона в ересь в дальнейшие годы, то мудрейший из древних царей не просто лишился силы, вложенной во Всемогущее Имя, но и завершил свою карьеру столь бесславным образом, что умер, будучи объектом жалости некоторых из его подданных и ненависти остальных. Заручаясь средствами для постройки Храма без помощи обычных инструментов, он бы поступил более мудро, прогнав от себя князя невидимых воинств по завершении строительства вместо того, чтобы несправедливо его удерживать на сверхсрочном, и охотясь за тайнами, не предназначенными для человека. Стремление Соломона быть более, чем человеком, ублажая его тщеславие, привело его

в конечном итоге к краху, в то время как ум его никогда не был в покое, даже под постоянной охраной его личной гвардии, "Героических Шестидесятников".

ПРИМЕЧАНИЕ ИЛИОВИЗИ. – "Мы также испытывали Соломона, и помещали на его трон подставное лицо; после чего он обратился к Богу и сказал: О Господь, прости меня, и дай мне царствие, коего никто не получит после меня; ибо ты податель царств. И мы сделали ему воздушного слугу для него; он кротко нёсся по его команде, куда бы тот ему ни приказал, и ещё мы дали ему в услужении демонов, и среди них были мастера по всем строительным работам, и ныряльщики за жемчугом." (Коран, Сура 38.)

---

Талмудическая версия временного низложения Соломона с трона описана так: – Сознающий тот факт, что стабильность его царства основана целиком на печати, носимой на пальце, Соломон доверял лишь одной своей наложнице по имени Амина, которой вручал бесценное сокровище в моменты, когда телесные естественные функции требовали его временного снятия. На печати той было невыразимое Имя. Однажды Сакхар, вредоносный демон, возник перед Аминой в форме Соломона, получил таким образом кольцо, узурпировал трон, трансформировал или исказил облик настоящего монарха, и правил страной на свой вкус, изменяя законы и делая все те глупости, какие способны делать демоны. Между тем Соломон, сокрушённый случившимся и совершенно не признанный своим Двором, скитался окрест, а существование своё поддерживал милостыней. Произошедшее с мудрым царём несчастье открылось тому в образе себя самого, совершающего служение по его приказу другому демону, чтобы успокоить свою любимую жену, Джераду, прекрасноокую принцессу Сидона, чей отец пал во время осады города армией Соломона. Как только видение поклонения исчезло, демон вылетел из дворца и выкинул печать в глубины моря. Тауматургическое кольцо было проглочено рыбой, та была в свой черёд выловлена и судьбоносным образом очутилась в руке Соломона, таким образом возвратив ему всемогущую чару, позволившую ему вернуть себе право на престол. Что же до Сакхара, то он был пойман, на шею ему подвесили камень, после чего без сожаления кинули демона в озеро Тиберийское. Имя Сакхар соотносится с еврейским существительным шехер – "ложность", а Амина – с эмунах – "вера" или "убеждённость", дальнейшего разъяснения для усиления чувства аллегоричности, полагаю, не требуется. Среди самых известных легенд, что сконцентрированы вокруг правления Соломона, стоит упомянуть историю о зелёном ковре, сотканном из шёлка и достаточной величины не только, чтобы вместить на себе его трон, но ещё и армию людей по его правую руку и сонм духов – по левую. По команде царя ветры перемещали всю эту армаду целиком, медленно либо быстро, соотносясь с пожеланиями его величества, до тех пор, пока царское чело не накрывала тень грандиозной птичьей стаи. В подтверждение этой басни мы находим в Коране: "И его армии собирались под знамя Соломона, и состояли они из джиннов, и людей, и птиц." (Сура, 27.)

The Almighty Signet-Ring.
The Almighty Signet-Ring.





  Подписка

Количество подписчиков: 58

⇑ Наверх