Л. Т. Мид и Роберт Эустейс

из авторского сборника

A MASTER OF MYSTERIES

(1898)

Перевод: И. Волзуб (С) 2023

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Введение

Так получилось, что обстоятельства судьбы позволили мне следовать своей склонности в выборе профессии. С самой ранней юности всё странное и таинственное имело для меня непреодолимое очарование. Имея личные средства, я решил следовать своим уникальным наклонностям, и теперь я хорошо известен всем своим друзьям как профессиональный разоблачитель привидений, а также как человек, который может раскрыть тайны большинства одержимых домов. До настоящего времени у меня никогда не было причин сожалеть о своём выборе, но в то же время я не могу воздержаться от того, чтобы настоятельно не посоветовать любому, кто думает последовать моему примеру, как следует поразмыслить, прежде чем браться за подобные задачи. Задачи, требующие времени, затрат, неблагодарного труда, часто вызывающие насмешки и нередко сопряжённые с известной долей личной опасности. Объяснение с помощью науки явлений, приписываемых духовным силам, было делом всей моей жизни. Естественно, я не раз сталкивался со странными трудностями при выполнении своих изысканий. На этих страницах я хочу изложить истории некоторых странных событий, поначалу окутанных тайной и тёмными предзнаменованиями, но, тем не менее, когда они рассматриваются в истинном научном духе, поддающихся объяснению.

КАК ГОВОРИЛ ШИВА

Летом прошлого года мой друг-медик прислал мне приглашение отобедать с ним и двумя его коллегами в клубе Welcome на выставке Earl's Court. Одним из них был некий доктор Лорье, молодой человек значительных способностей, особое внимание которого уделялось психическим заболеваниям. Он действительно был известным авторитетом в этом вопросе и только что закончил приём в одном из крупных лондонских психодиспансеров. Во время обеда он развлекал нас некоторыми из своих последних случаев.

— Уверяю вас, мистер Белл, — начал Лорье, — нет абсолютно никаких пределов капризам человеческого разума. В этот раз я столкнулся с, пожалуй, наиболее поразительной и гротескной формой психического недуга. Причём пациент мой отнюдь не бедняк, но джентльмен с хорошей репутацией и со средствами. Он не женат и владеет прекрасным домом в сельской глубинке. Ранние годы своей жизни он провёл в Индии, там-то и началось его умопомешательство, которое теперь принимает масштабы мономании.

— Пожалуйста, расскажите же о нём подробнее, если ваш профессиональный этикет позволяет вам говорить на эту тему, — ответил я.

— Конечно, я расскажу вам, что смогу, — продолжил доктор. — Я знаю этого человека уже много лет, несколько раз встречал его в городе. На прошлой неделе ко мне пришёл его племянник и серьёзно рассказал о душевном состоянии его дяди. Изрядными увлечениями последнего в течение многих лет были спиритизм, теософия и махатмы со всеми сопутствующими им фокусами-покусами. Он твёрдо верит в свою способность вызывать духов из бескрайних глубин и проводит множество необычных сеансов.

— Но, разумеется, такого увлечения недостаточно, чтобы доказать безумие! — возразил ему я. — В такие проявления сегодня верят сотни людей.

— Мне это прекрасно известно, сэр, такие помешательства совершенно безобидны, пока жертвы ограничивают свои убеждения призрачными стуками, столоверчениями и тому подобным вздором. Но когда их убеждения толкают их на действия, компрометирующие серьёзные интересы, когда, как в этом случае, существует вероятность того, что сама их жизнь окажется в опасности, пора о них позаботиться.

— И какова же особая природа бреда вашего друга? – спросил я.

— Она такова. Он — практически брамин, глубоко проникшийся особыми доктринами брахманизма, когда жил в Индии. Среди его друзей на Востоке был брамин высокого ранга, в доме которого стояли три идола, представляющие индуистскую Троицу — Вишну, Брахма и Шива. Каким-то образом, который никогда не был мне объяснен, моему другу удалось завладеть Шивой и принести идола домой. Он поместил его в галерее своего особняка, с самого начала полагая, что статуя обладает мистическими свойствами, которые он должен был понять. Теперь племянник говорит мне, что его дядя довёл свое безумие до такой степени развития, что твердо верит, будто Шива говорит с ним на хинди. Несчастный каждую ночь преклоняет колени у алтаря перед идолом, получая, как он воображает, указания от него, в результате чего он совершает всевозможные безумные и необычайные поступки. Например, щедро тратит своё большое состояние на украшение этого отвратительного чудовища, покупая для этой цели жемчуг, рубины и даже бриллианты. Судя по всему, безумец этот действительно руководствуется, как он сам воображает, этим идолом в отношении своей жизни и имущества. С ним живёт молодая племянница, к которой он всегда был очень привязан; но в последнее время он был жесток к ней, изгоняя её из своего присутствия, отказывая ей в своём сочувствии, и даже дошел до того, что угрожал лишить её жизни, совершенно открыто говоря, что Шива ночь за ночью сообщает ему о её измене по отношению к нему. Теперь племянник помолвлен с этой девушкой и, естественно, беспокоится о ней; но, что бы он ни говорил, ничто не заставит её восстать против дяди, к которому она глубоко привязана. Она отрицает, что он угрожает её жизни, хотя племянник заявляет, что делал это в его собственном присутствии. При таких обстоятельствах её друзья, естественно, очень беспокоятся о ней и считают своим долгом получить медицинское заключение относительно дяди. Завтра я отправлюсь к нему домой и встречусь там с его лечащим врачом для консультации.

— И затем, полагаю, чтобы удостоверить его помешательство? – ответил я.

— Несомненно, то есть, если мы придём к выводу, что человек действительно безумен.

— Какая же страшная ответственность лежит на вас, врачах! – сказал я ему. – Подумайте, что значит приговорить человека к сумасшедшему дому. В руках недобросовестных людей такая власть ужасна.

Д-р Лорье нахмурил брови и внимательно посмотрел на меня.

— Что вы имеете в виду? – спросил он с любопытством в голосе. – Разумеется, ошибки случались и будут случаться, однако не часто, думается мне. Действовать добросовестно и проявлять разумную осмотрительность – вот два требования закона.

— Конечно, — ответил я, — существуют значительные сложности по обеим сторонам этого важного вопроса. Но если бы я принадлежал к вашей профессии, то могу честно сказать, что ничто не побудило бы меня подписать свидетельство о признании человека психом.

Сразу же после этого диалога мы все поднялись и отправились гулять по окрестностям. Когда мы расставались у входных ворот, я отозвал д-ра Лорье в сторону.

— Любовь к таинственному – моя главнейшая страсть. – сказал я. – Простите ли вы мне моё нескромное желание, если я попрошу вас дать мне знать о результате вашего завтрашнего посещения? Я исключительно заинтересован вашим пациентом-спиритуалистом.

Говоря это, я нацарапал мой адрес на карточке и вручил Лорье, наполовину ожидая, что он возмутится моей навязчивостью. По его умному лицу пробежала улыбка, и несколько мгновений он стоял, глядя на меня под ярким светом больших электрических фонарей.   

— Я непременно сообщу вам о результатах моего визита, если вы столь заинтересованы в этом. — ответил он. – Доброй ночи!

Мы сели каждый в свой экипаж и разъехались в разных направлениях.

У меня было много дел, и вскоре я уже забыл и о д-ре Лорье, и о его пациенте; поэтому, когда в следующий понедельник доктор пришёл ко мне, я был весьма удивлён.

— Я пришёл, чтобы выполнить своё обещание. – начал он. – Я здесь не только для того, чтобы удовлетворить ваше любопытство касаемо моего пациента, но также — чтобы испросить вашего совета. Дело в том, что этот вопрос перешёл теперь в область скорее вашей компетенции, чем моей.

— Прошу вас, расскажите же, что произошло. – ответил я.

— Именно это я и собираюсь сделать. Однако сперва я должен убедиться в вашей абсолютной конфиденциальности и секретности, так как моя профессиональная репутация может быть серьёзно скомпрометирована, если узнается, что я консультировался с вами.

Я дал ему заверения в этом, и он продолжал.

— Имя моего пациента – Эдвард Тэсиджер; он проживает в месте под названием Хайнд, в Сомересетшире. Я выехал к нему, как и было условлено, и на станции меня встретил его племянник, Джаспер Бэгвелл. Это худой, беспокойного вида человека примерно 35 лет. Он повёз меня в Хайнд, где я был представлен личному врачу Тэсиджера, д-ру Далтону. Мы с Далтоном произвели каждый по отдельности осмотр пациента и пришли к выводу, что тот был, вне сомнений, странным.

После полудня мы все вместе прогуливались по окрестностям, когда к нам присоединилась молодая девушка, с которой был помолвлен Бэгвелл. Когда она увидела меня, то одарила весьма нетерпеливым взглядом, и вскоре уже шла рядом со мной.

— Я хочу поговорить с вами, д-р Лорье, — сказала она приглушённым голосом.

Я постарался отстать от остальных, чтобы дать ей такую возможность.

— Мне известно, для чего вы здесь, — сказала тогда она мне. – Что вы думаете о случае моего дяди?

— Я не готов пока рисковать своим мнением, — ответил я.

— Что ж, тогда, пожалуйста, выслушайте меня. У Джаспера Бэгвелла есть свои собственные причины для того, что он поведал вам. Вам вовсе не следует слушать его. Дядя Эдвард странно себя ведёт, что касается идола Шивы, я согласна с этим, но это потому, что на самом деле он — брамин. Однако, если вы подпишите свидетельство о его невменяемости, то совершите ужасную ошибку.

Пока она говорила это, её губы тряслись, а глаза блестели от слёз.

— Я ужасно несчастна из-за всего этого. – продолжала она.

Я серьёзно посмотрел на неё, потом тихим голосом сказал:

— Простите меня, если отвечу вам столь же прямо, как и вы обратились ко мне. Вы меня весьма удивили, когда отозвались так о м-ре Бэгвелле. Разве вы с ним не помолвлены?

Она заметно вздрогнула.

— Именно так, — медленно ответила девушка. Затем она продолжила, говоря с большой эмфазой, — я выхожу замуж за своего кузена только потому, что это… это единственный шанс спасти дядю Эдварда.

— Что вы хотите этим сказать? – спросил я удивлённо.

— Я хотела бы рассказать вам, но не осмеливаюсь. Я очень несчастная девушка. Здесь что-то нечисто, я в этом уверена. О, поверьте мне! Разве вы не верите мне?

На эти исключительные слова я дал несколько сомнительный ответ, и вскоре она оставила меня, чтобы идти рядом со своим дядей.

Поздним вечером я был наедине с пациентом, и тогда он поделился со мной многим, что прежде скрывал. Он говорил о годах, проведённых им в Индии, и в особенности – о религии браминов. Тэсиджер также сообщил мне, что ныне владеет идолом Шивы, который он поместил в мраморную галерею, где и проводит свои спиритические сеансы. Наклонившись вперёд и устремив на меня свой интеллигентный и вместе с тем странный взгляд, сей джентльмен торжественно поведал, с выражением истинности на лице, что при помощи определённых благовоний и тайных заклинаний он способен заставить идола говорить с ним на хиндустани. Далее он сказал, что ощущает себя полностью подвластным ему и обязан выполнять все его приказания. Когда он произносил эти последние слова, его лицо сделалось бледным до самых губ.

— Шива непреклонен в своих требованиях, — сказал он медленно, — непреклонен и ужасен. Но пойдёмте же, я проведу вас в галерею, и вы сами увидите его.

Я с живостью согласился. Мы проследовали через длинную оранжерею, проход в которую открывался из столовой; оттуда мы вошли в комнату овальной формы. Тэсиджер подвёл меня прямо к идолу. Тот был помещён на пьедестал. Это было отвратительное страшилище с пятью головами, сделанное из дерева; в руке оно держало трезубец. Я едва смог сдержаться от улыбки, когда впервые увидел идола. Мне было сложно поверить, что любой человек, в своём уме или же нет, может почитать подобного монстра. Моим намерением, тем не менее, было выманить несчастного безумца наружу, и я умолял его предпринять те шаги, которые он считал необходимыми для того, чтобы заставить чудовище вещать. Тэсиджер охотно подчинился моему желанию и с превеликой торжественностью принялся исполнять замысловатые действия. Затем, почти полностью приглушив свет лампы, он преклонил колени у алтаря перед идолом и начал обращаться к нему. Он ждал ответов Шивы, которые были, конечно же, неслышимы, и затем продолжал говорить. Спустя какое-то время подобных церемоний Тэсиджер торжественно объявил, что идол ответил ему, и чуть ли не обозвал меня лжецом, когда я признался, что не услышал этого.

Когда Тэсиджер вновь выкрутил лампу в конце этой странной сцены, я обратил внимание, что идол Шивы был украшен драгоценными камнями исключительного качества. Оставлять подобные ценности в комнате с незапертой дверью было уже само по себе симптомом безумия. Когда я расстался с Тэсиджером на ночь, то ни минуты не сомневался, что мой несчастливый хозяин был и в самом деле безумен. Тем не менее, у меня было странное нежелание подписывать свидетельство. Бэгвелл в нетерпении спросил меня, буду ли я это делать. К его изумлению, я ответил отрицательно. Я сказал, что данный случай представляет собой нечто из ряда вон, и что мне необходимо будет совершить повторный визит к пациенту, прежде чем я смогу пойти на эту крайнюю меру. Я мог видеть, что это его сильно вывело из себя, однако я оставался твёрд в своём решении.

Лорье на этом закончил и взглянул мне прямо в лицо.

— Ну и? – спросил я его.

— Я пришёл к вам, чтобы проконсультироваться по данному вопросу. Вы помните, что сами говорили об ответственности подписания подобных свидетельств! Именно по причине тех ваших слов я и пришёл к вам.

— Что ж, д-р Лорье, — ответил я, — конечно же, я буду счастлив сделать что-либо, дабы помочь вам, однако должен честно признать, что не могу пока увидеть, в чём именно я могу вам быть полезен. Я мало что знаю о болезнях в целом, и практически ничего о психических расстройствах — в частности. Мисс Тэсиджер, по-видимому, считает, что тут замешана какая-то подлая афера. Однако, есть ли у вас собственные подозрения на этот счёт?

— У меня нет доказательств, тем не менее, я тоже предполагаю что-то нечистое, хотя, вероятно, у меня нет права говорить такое.

— Тогда что вы хотите от меня? – спросил я его.

— Этого, — ответил он. – Не будете ли вы так любезны поехать со мной в Сомерсетшир в качестве друга, и ещё в роли великого спиритуалиста? Тэсиджер будет только обрадован встретить кого-то, разделяющего его образ мыслей. Так что?

Я задумался на секунду; это была не та роль, которую я хотел бы принять, но случай был особенным и, возможно, мог относиться к области моей компетенции. Наконец я согласился сопровождать Лорье в Сомерсетшир и по факту отправился вместе с ним на следующий же день. Он телеграфировал о нашем прибытии в Хайнд, и нам ответили сердечным приглашением.

Когда следующим полуднем мы ехали по территории поместья, нас встретила высокая девушка, сопровождаемая двумя чистокровными ретриверами.

— Это мисс Тэсиджер, — сказал Лорье. Он кликнул водителю остановиться, спрыгнул вниз и подошёл к ней. Я проследовал за доктором.

— Мисс Тэсиджер, — начал Лорье, — позвольте мне представить вам моего друга, м-ра Джона Бэлла.

Девушка взглянула мне прямо в лицо, затем её серые глаза, кажется, просветлели от мгновенного удовольствия, и она протянула мне руку.

— И для чего же вы вернулись? – поинтересовалась она затем, повернувшись к Лорье.

— Чтобы увидеть вашего дядюшку.

— Вы собираетесь увидеться с д-ром Далтоном? – её губы затрепетали.

— Думаю, да. Я уверяю вас, мисс Тэсиджер, что я прибыл без какого-либо злого умысла. – Лорье улыбнулся, пока говорил. – Напротив, я сегодня здесь для того, чтобы, если возможно, докопаться до истины. И нет никого, кто мог бы помочь мне в этом деле лучше, чем сей джентльмен.

— Значит, вы подозреваете нечестную игру? – спросила она, и её глаза загорелись внезапной надеждой.

— У меня пока нет причин для этого. — ответил он.

— И всё же она имеет место быть, — ответила девушка. – Я знаю, что говорю. Вы мне не верите? – пока она говорила это, мисс Тэсиджер торопливо оглядывалась – послышались быстро приближающиеся шаги.

— Это мой кузен, — сказала она, — он следует за мной подобно тени. Д-р Лорье и м-р Бэлл, мне нужно увидеться с вами обоими, или с одним из вас, наедине. У меня есть кое-что очень важное, что вы должны знать.

Прежде, чем кто-либо из нас смог ей ответить, показался Джаспер Бэгвелл. Он оказал нам радушный приём и пронзительно взглянул на свою кузину, которая не удостоила его и взглядом, продолжив свой моцион.

— Бедняжка! – произнёс он с глубоким вздохом, когда мы втроём медленно брели к дому.

— Почему вы жалеете её? – не смог удержаться от вопроса я.

— Потому что она практически также заблуждается, как и мой дядя. Дело в том, что она находится в величайшей опасности, и всё же полностью не желает в это поверить. Чем более эксцентричным становится мой дядя, тем она сильнее цепляется за него. Она постоянно находится рядом с ним, хотя это совершенно для неё небезопасно. Я считаю своим абсолютным долгом присматривать за ней днём и ночью, и я уже практически изнемогаю от беспокойства. Всю прошедшую ночь я провёл в коридоре, который отделяет её комнату от спальни м-ра Тэсиджера. Трижды в течение ночи я видел, как несчастный безумец скользил по коридору, и если бы не моё своевременное вмешательство, у меня нет ни малейшего сомнения, что он вошёл бы в комнату Хелен с самыми низкими намерениями. Я вижу безумие в его глазах, когда он даже просто смотрит на неё. Он торжественно сообщил мне не далее, как вчера, что Шива возложил на него ответственность лишить её жизни, поскольку бедняжка всем своим сердцем и душой противостоит доктринам брахманизма и является серьёзным препятствием на пути великой работы, которую мой дядя должен предпринять по наущению идола. Я дословно пересказал Хелен его безумную тираду, однако она сделала вид, будто ничего особенного не происходит. Факт в том, Лорье, что, если вы не подпишите свидетельство, мне придётся вызвать другого доктора, который это сделает.

Сообщение Бэгвелла было, вне сомнений, тревожным, однако мы едва ли успели ему ответить что-либо, прежде чем достигли особняка. Когда мы вошли в холл, хмурость исчезла с его лица, будто по волшебству. Племянник стал сама доброжелательность и быстро провёл нас к хозяину поместья.

Эдвард Тэсиджер оказался довольно благообразным старцем, высоким и солидным. У него было возвышенное и интеллигентное лицо с орлиными чертами и серебряные волосы, которые спадали ему на плечи. Лицо было чисто выбрито, что позволяло видеть изысканные изгибы его подвижного рта. Его речь выдавала человека образованного, его слова были точно подобраны, его манера держаться была исключительно спокойной и тихой. С первого взгляда никто бы другой не мог выглядеть более здравомыслящим, чем он.

В тот вечер, во время ужина, мне посчастливилось занять место напротив мисс Тэсиджер. Она была очень молчалива и казалась ужасно подавленной. Я обратил внимание, что она часто бросает взгляды на своего дядю, и в дальнейшем заметил, что сам Тэсиджер тщательно избегает встречаться с ней глазами. Когда она вошла в комнату, то её дядя проявил явное беспокойство; когда же девушка удалилась в гостиную после приёма пищи, выражение облегчения наполнило его благообразное лицо. Тэсиджер пододвинул своё кресло к моему и начал речь.

— Я рад, что вы смогли приехать, — сказал он. – Отнюдь не часто выпадает честь встретить настолько родственную душу. Расскажите же мне, вы внимательно изучали брахманизм?

— Я делал это скорее поверхностно, — ответил я, — и ещё время от времени имел любопытные опыты взаимодействия со сверхъестественным.

Затем я добавил внезапно:

— Я был весьма заинтригован, когда узнал от Лорье, что вы, мистер Тэсиджер, владеете идолом Шивы в своём поместье.

— Тише! – сказал он, вздрогнув и заметно побледнев. – Не произносите его имя таким громким и безрассудным голосом.

Пока он это говорил, он склонился ко мне, и его голос перешёл почти в шёпот.

— М-р Бэлл, у меня исключительные секреты, которыми я могу постепенно делиться с вами.

— Был бы счастлив услышать их, — ответил я.

— Вам уже достаточно вина? Тогда, может быть, пройдём в галерею прямо сейчас?

Я немедленно поднялся с кресла. Мой хозяин провёл меня в оранжерею, а оттуда прямиком в мраморную галерею. Это было любопытно выглядящее место: большая овальная комната сорока футов длиной, со стенами, облицованными мрамором, и росписью дадо в египетском стиле, идущей вокруг всей залы. На полпути между центром комнаты и концом располагался фонтан причудливого дизайна. Он представлял собой бронзовую фигуру лебедя с распростёртыми крыльями. Из его клюва вытекала вода, падавшая в круглый бассейн. В двадцати футах от него, лицом к фонтану, высился идол с маленьким алтарём перед ним. Я подошёл к нему и изучил с напряжённым интересом. Пьедестал, на котором покоилось чудище, был около трёх футов высотой, сам идол был примерно такого же размера, так что пять его голов были практически на уровне с моим лицом. Вокруг шеи Шивы, а также каждой из его голов, свисали самоцветы невероятного великолепия. Рука, державшая трезубец, была увешана алмазными кольцами. Было практически невозможно описать зловещий эффект от этого гротескного и пугающего страшилища. И когда я увидел, что м-р Тэсиджер глядит на него с выражением особенного почтения, не без примеси страха, я ощутил уверенность, что Бэгвелл был прав, и сей джентльмен был опасно безумен.

Пока я обдумывал эти мысли, мой хозяин довольно громко застонал, а затем пристально посмотрел на меня.

— Я живу в очень страшное время, — сказал он тихим голосом. – Я – жертва странной и ужасной силы.

Тут его слова перешли в напряжённый шёпот.

— Годы тому назад, когда я был брамином, — продолжал Тэсиджер, — добровольно отказавшись от веры, в которой я был рождён, я мало знал о том, к чему может привести подобное решение. Я выкрал Шиву из дома моего индийского друга и принёс идола домой. С самого начала он начал оказывать на меня удивительное по своей силе воздействие. Я сколотил большое состояние в Индии; когда же я вернулся в Англию, то приобрёл это поместье, обнаружил здесь эту занятную галерею, облицовал её мрамором и установил Шиву в её центре. Изучение религии, которую я принял в Индии, проведение спиритических сеансов и прочие подобные занятия занимали моё время, и я всё более и более проникался странным мистицизмом моей новой веры. Годы шли, и я всё больше убеждался, что то, что выглядит просто как кусок резной древесины, в реальности наделено странными и внушающими ужас качествами. Я никогда не забуду того ужасного вечера, когда Шива впервые заговорил со мной.

— Как давно это было? – прервал его я.

— Несколько месяцев назад. Я стоял на коленях у алтаря и обращался к нему, как обычно, когда вдруг услышал слова, произносимые на хинди. Поначалу я едва ли мог поверить собственным ушам, но вскоре уже привык к тому, что Шива желает общаться со мной, и слушал его каждую ночь. В начале нашего удивительного взаимодействия он передавал мне определённые поручения, результатом коих стало, как вы можете видеть, украшение его этими драгоценными камнями. Я ощущал себя обязанным служить ему, что бы он не диктовал мне. Но в последнее время он стал говорить мне… он стал говорить… — старик начал содрогаться.

Пока Тэсиджер говорил со мной, взор его был устремлён на идола. Теперь же он сделал несколько шагов назад и повернулся к тому спиной.

— Рано или поздно мне надлежит повиноваться ему, — произнёс он угасшим голосом, — однако суть этого приказа сводит меня с ума…

— Что же это? – спросил я. – Расскажите мне, умоляю вас!

— Я не в силах, это слишком ужасно… Это относится к тому, кого я люблю больше всех в мире. Жертвоприношение слишком ужасно, и всё же меня тянет к этому – кошмарная сила заставляет меня исполнить ужасный поступок. Не спрашивайте меня более, м-р Бэлл. Я вижу по вашему лицу, что вы меня жалеете.

— Это так, правда. – ответил я.

Едва я сказал последние слова, как дверь галереи распахнулась, и на пороге возникли мисс Тэсиджер, Бэгвелл и Лорье. Мисс Тэсиджер подошла прямо к своему дяде и положила руку на его плечо.

— Вы опять планируете провести бессонную ночь? – спросила она мягким голосом. – Я слышала, как вы бродили прошлой ночью; вы были беспокойны и вообще не спали. Идите в постель прямо сейчас, вы выглядите слишком усталым. Я знаю, что эти джентльмены позволят вам это. – добавила она, переводя взгляд с Лорье на меня.

— Конечно. – ответил Лорье. – Я посоветовал бы м-ру Тэсиджеру немедленно удалиться на отдых, он выглядит совершенно измотанным.

— Я сейчас уже пойду… сейчас. – ответил Тэсиджер, несколько резковато. – Оставь нас, Хелен, будь хорошей девочкой. Иди же, моя дорогая.

— Иди, Хелен, не раздражай его. – услышал я реплику Бэгвелла.

Она окинула мужчин быстрым, отчаянным взглядом; затем, развернувшись, покинула комнату.

— Итак, м-р Тэсиджер, — сказал я, — не будете ли вы столь любезны провести для нас сеанс?

М-р Тэсиджер какое-то время хранил суровое молчание. Затем он ответил:

— Благодаря вашей способности как медиума, вы сможете услышать голос, и тем самым убедите д-ра Лорье в его реальности.

После этого Тэсиджер приступил к выполнению замысловатых ритуальных действий; наконец, он преклонил колени у алтаря и начал говорить на хиндустани.

Это была, вероятно, страннейшая сцена, какую я когда-либо лицезрел. И хотя я стоял почти что у его локтя, но не мог услышать никаких других звуков, помимо его собственного голоса.

— Шива не будет вещать этой ночью, — сказал Тэсиджер, поднимаясь. – Здесь находится кто-то, чьё влияние неблагоприятно. Я не могу услышать Шиву. Это странно!

Он выглядел озадаченным, и вместе с тем как будто испытывал облегчение.

— Вам надлежит теперь пойти в постель, сэр, — сказал Бэгвелл. – Вы выглядите очень устало.

— Так и есть, — ответил Тэсиджер. – Я оставлю моих друзей с вами, Джаспер. Позаботьтесь, чтобы у них было всё, что нужно.

После этого он вежливо пожелал Лорье и мне доброй ночи, кивнул племяннику и покинул комнату.

— Это самая экстраординарная фаза умственного заблуждения, какую я когда-либо встречал. – сказал я. – Если позволите, м-р Бэгвелл, я осмотрю этого идола более тщательно.

  — Вы можете сделать это, если желаете. – ответил он, однако в голосе его не слышалось особой теплоты.

— Исследуйте его, сколько вашей душе угодно, — продолжил он момент спустя, — только прошу вас, не меняйте ничего местами – кажется, мой дядя инстинктивно чувствует, если к идолу прикасались. Ба! Это нездорово. Может быть, нам пройти в другую комнату, джентльмены?

Внимательно изучив лицо Бэгвелла, я решил, что проведу свой осмотр без его участия, и последовал за ним в курительную. Мы оставались там недолгое время, ведя бессвязную беседу, и вскоре разошлись по комнатам.

На моём комоде лежала записка. Я быстро открыл её, и к своему удивлению увидел, что она от мисс Тэсиджер.

— Сегодня вечером у меня не было возможности, в которой я нуждалась, — писала она, — но сможете ли вы встретить меня завтра в пять утра на Лавровой аллее?

Я разорвал письмо, после того, как прочёл его, и вскоре после этого лёг в постель. Должен признаться, что я плохо спал той ночью. Я чувствовал себя удручённо и нервозно. Не было никаких сомнений, что Тэсиджер безумен. Было слишком очевидно, что его безумие час за часом и день за днём принимает всё более опасную форму. Нежную девушку, привязанную к нему, несомненно, следует удалить из его окружения.

В час, назначенный мисс Тэсиджер, я встал, оделся и прокрался вниз по лестнице сквозь безмолвный дом. Я обнаружил её, как и было условлено, на Лавровой аллее.

— Как хорошо, что вы пришли! – обрадовалась она. – Но нам не следует говорить здесь; это может быть небезопасно.

— Что вы имеете в виду? – вопросил я. – Никто не может наблюдать за нами в этот ранний час.

— Джаспер может, — ответила она. – Насколько могу судить, он, по-видимому, вообще никогда не спит. Я полагаю, что он ходит снаружи моей комнаты большую часть ночи.

— Вы едва ли можете осуждать его за это, — сказал я. – Он же делает это для обеспечения вашей безопасности.

Она бросила на меня насмешливый взгляд.

— Вижу, что он говорил с вами, — ответила мисс Тэсиджер, — однако сейчас вам необходимо услышать мою часть истории. Пойдёмте в этот летний домик; он ни за что не догадается, что мы здесь.

  Резко повернувшись, она направилась в небольшой, со вкусом обставленный летний домик. Закрыв за собой дверь, она тотчас повернулась ко мне лицом.

— Теперь, — сказала она нетерпеливо, — я расскажу вам всё. Во всём этом деле есть какая-то необъяснимая тайна, и я уверена, что Джаспер стоит за ней.

— Что вы хотите этим сказать? – спросил я.

— У меня нет ничего, помимо женской интуиции, которая направляет меня, однако, я убеждена в том, что говорю. Прежде, чем Джаспер приехал к нам домой, дядя Эдвард уже долгое время был, несомненно, брамином. Его ритуальные сеансы были неприятны мне, и я старалась никогда не наблюдать их, как и не поднимать в общении с ним внушающую страх тему Шивы. Тем не менее, помимо того факта, что он был брамином, глубоко поглощённым таинствами его так называемой религии, дядя мой был совершенно разумным, счастливым, умным и приятным человеком. Он любил меня преданно, как ребёнка его любимого брата, и сказал мне незадолго до прибытия Джаспера, что он сделал меня своей наследницей, оставив мне всё, чем обладал в этом мире. Ему никогда не нравился Джаспер, и дядя был раздражён, когда тот приехал и сделал этот дом своими апартаментами. Я не видела своего кузена со времени, когда была ребёнком, и когда он появился на сцене, почувствовала к нему великую неприязнь. Он тут же начал оказывать мне ненавистное внимание, и настойчиво расспрашивать меня касаемо дяди Эдварда и его жизни. По любопытному совпадению, ему был знаком этот дом до того, как он уехал в Индию, мой кузен бывал в нём ещё мальчишкой. Он проявил особый интерес к овальной галерее, и побуждал дядю Эдварда говорить о Шиве, хотя и видел, что предмет этот сильно того будоражил.

Джаспер прожил в доме около двух недель, когда мой бедный дядя совершил, как ему казалось, поразительное открытие: Шива может говорить с ним. Я никогда не забуду первый день, когда он сказал мне об этом, тот огонёк в его глазах, дрожание его рук, нервную энергию, которая будто оживила его. С того часа, день за днём, стало происходить постепенное уменьшение его сил, как умственных, так и телесных, потеря аппетита, лихорадочное состояние. Все эти вещи смущали и тревожили меня, но я не могла доверить свои страхи Джасперу.     

Всё это продолжалось больше месяца, и характер дяди Эдварда, безусловно, ухудшился во всех смыслах. Он проводил большую часть дня и ночи в своей галерее, умоляя меня пойти с ним туда, увещевая, чтобы я послушала тот голос. В том же месяце он потратил значительное состояние на драгоценные камни для Шивы, сначала показывая их мне, а после уже украшая ими ту омерзительную штуку. Я буквально потеряла голову от жалости к нему, и всё это время Джаспер был здесь, наблюдая за дядей и мной. В конце первого месяца произошло заметное изменение. Дядя Эдвард, который был предан мне ранее, стал выказывать новое отношение. Ему стало неприятно, когда я находилась в его присутствии, и он часто просил меня в качестве особой милости покинуть комнату. Однажды он спросил меня:

— Ты запираешь свою дверь на ночь?

Я рассмеялась, услышав это.

— Конечно же, нет! – ответила я.

— Я хочу, чтобы ты делала это, — сказал он весьма серьёзно, — в качестве личного одолжения для меня.

Джаспер был в это время в комнате. Я увидела странный блеск, вспыхнувший в его глазах, после чего он склонился над своей книгой, как если бы ничего не услышал.

— В качестве личного одолжения для меня, Хелен, пожалуйста, запирай свою дверь. – вновь произнёс дядя Эдвард.

Я дала ему успокоительный ответ и сделала вид, что соглашаюсь. Конечно же, я никогда не запирала дверь. Затем ко мне обратился Джаспер. Он говорил, что дядя Эдвард был не просто безумен, но что его мания принимала уже опасную форму, и это касалось меня самой. Джаспер говорил, что моя жизнь в опасности… он хотел напугать меня… мало же ему было известно!

Здесь отважная девушка выпрямилась, негодование захлестнуло её лицо и заполнило глаза.

— Я ответила ему, что не верю ни единому его слову! Я заявила ему, что дядя Эдвард не способен ненавидеть меня – разве это не единственный человек, которого я люблю больше всех на земле? Джаспера это сильно разозлило.

— Послушайте, Хелен, — сказал он, — мне известно достаточно, чтобы запереть его.

— Запереть его в доме для умалишённых? – воскликнула я.

— Да, — ответил он. – Мне лишь нужны два врача, чтобы они подтвердили факт его безумности, и дело сделано. Я решился на этот поступок.

— Ты не можешь быть столь жестоким, подумай о его сединах, Джаспер! – взмолилась я. – Он дороже мне всех на свете, ты не можешь забрать его свободу. Просто отнесись с уважением к его маленькому сумасбродству. Поверь мне, он на самом деле вовсе не душевнобольной. Уезжай, если ты боишься его, я же – нет. О, почему бы тебе просто не оставить нас в покое?

— Я не осмелюсь, — отвечал он. – Я люблю тебя, и твёрдо намерен взять тебя в жёны. Немедленно обручись со мной, и я не сделаю ничего, что могло бы лишить дядю Эдварда свободы хотя бы на месяц.

Я сопротивлялась этому мерзостному желанию моего кузена, но в конце концов уступила ему. Мы обручились с ним тайно, так как Джаспер не хотел, чтобы об этом узнал дядя Эдвард. Конечно, я знала, почему он желал жениться на мне: он слышал, что однажды я унаследую сбережения моего дяди. Сам Джаспер – довольно-таки бедный человек. Итак, м-р Белл, теперь вам известно всё. Дела становятся хуже с каждым днём, и по временам я практически уверяюсь в том, что моя жизнь в некой опасности. Дьявольский идол завладел разумом дяди, сердце которого столь тёплое и отзывчивое. Ох, это ужасно! Я не могу поверить, чтобы какой-либо девушке могло выпасть столь же горестное испытание; ведь так страшно ощущать, что тот, кого она любит больше всех в мире, изменил свои собственные чувства по отношению к ней. Меня беспокоит не столько то, что моя бедная жизнь может быть принесена в жертву, сколько ощущение, что мой дядя так сильно изменился. Джаспер предложил мне альтернативу прошлой ночью. Либо я выхожу за него замуж в течение недели, либо использую своё влияние, чтобы сподвигнуть д-ра Лорье подписать свидетельство. Если же я не приму ни один из этих вариантов, Джаспер пригласит двух других докторов из Лондона.

— И что же вы решили? – спросил я.

— Я выйду за Джаспера. Да, на этой неделе я стану его женой, если только не случится что-то такое, что откроет нам смысл всей этой внушающей страх тайны. Поскольку я не способна – никогда – лишить дядю Эдварда его свободы.

— Я рад, что вы доверились мне, — сказал я после небольшой паузы, — и я сделаю для вас всё, что в моих силах. Когда, вы говорите, ваш дядя впервые услышал, как идол вещает?

— Два или три месяца тому назад, вскоре после того, как приехал Джаспер. М-р Белл, есть ли хоть какой-то шанс, что вы сможете помочь мне?

— Я уже обещал сделать всё, что будет в моих силах, но прямо сейчас я не вижу какой-то особой ясности. Между прочим, вам не повредит, если вы на короткое время покинете Хайнд?

— Нет, ничего страшного. Я вполне могу позаботиться о себе. Дело тут даже не в моём дорогом дяде; Джаспер — вот кого я боюсь.

Вскоре после этого она оставила меня. И так как всё ещё было очень рано, и даже слуги ещё не проснулись, то я пришёл к идее, что имею ныне исключительно благоприятную возможность для исследования идола Шивы.

Я проделал путь до галереи и, тихо открыв дверь, прокрался внутрь. Яркий солнечный свет, в котором ныне купалось помещение, казалось, лишил гротескного старого идола половины его ауры страха, и я решил, что не оставлю здесь ни одного нетронутого камня, чтобы узнать, замешана ли здесь какая-нибудь бесчестная игра. Однако, по мере моего поиска, мне становилось всё более и более очевидна невозможность подобного решения проблемы. Только карлик мог бы спрятаться внутри идола. Не было тут и возможности вульгарной формы обмана в духе, к примеру, древних жрецов Помпеи, которые подводили «говорительную» трубку к устам идола. Шива даже не стоял у стены, тем самым исключая возможность распространения звуков по принципу «шепчущей галереи». Увы, против воли, я вынужден был полностью признать, что голос был галлюцинацией в расстроенном уме Эдварда Тэсиджера.

Я уже собирался прекратить свои поиски и вернуться к себе в комнату, когда, скорее случайно, нежели намеренно, я на секунду опустился на колени у маленького алтаря. Когда я уже хотел подняться обратно, то обратил внимание на нечто странное. Я внимательно вслушивался. Определённо, что-то в этом было. Стоя на коленях, я мог различать низкий, продолжительный шипящий звук. Как только я изменил положение тела, звук пропал. После того, как я попробовал сделать так ещё пару-тройку раз, с тем же неизменным результатом, то оказался серьёзно озадачен причиной данного явления. Что за дьявольщина была здесь замешана? Могло ли быть возможно, чтобы кто-то дурачил сейчас меня? И если так, то каким способом?

Я быстро оглянулся вокруг, и тут же безумная мысль поразила меня. Я бросился к фонтану и приложил ухо вплотную ко рту лебедя, из которого извергалась тоненькая струйка воды. Слабый, едва слышимый шум, производимый водой, когда та вытекала через клюв лебедя, был именно тем самым звуком, который я слышал примерно в двадцати шагах отсюда, у алтаря. Чудовищность данного открытия ошеломила меня на мгновение, затем постепенно, деталь за деталью, замысел открылся мне.

Форма галереи представляла собой настоящий овал, или геометрический эллипс, невероятные акустические качества которого мне были хорошо известны. Эта причудливой формы галерея имела два центра акустического фокуса – один напротив другого. Природа же изгиба стен была такова, что звук, исходящий из одного фокуса, направлялся отражением в разных точках к другому фокусу, и только лишь к нему. И даже в случае столь значительного расстояния между двумя фокусами. Рот лебедя был расположен, очевидно, в одном фокусном центре. Положение головы человека, стоящего на коленях у алтаря, находилось, в чём я нисколько теперь не сомневался, в пределах другого такого центра. Итак, могла ли труба использоваться для «чревовещания», когда воду выключали?

Я чувствовал себя столь приподнято по причине этого удивительного открытия, что лишь с некоторым усилием смог восстановить самоконтроль. Я знал, что присутствие трезвого рассудка абсолютно необходимо для того, чтобы разоблачить эту чудовищную схему. Я покинул галерею и прошёл через оранжерею. Здесь я нашёл садовника, расставлявшего горшки. Я поболтал с ним немного. Он выглядел удивлённым, увидев меня в столь ранний час на ногах.

— Можете сказать мне, как отключается напор воды в фонтане из галереи? – спросил я его.

— Да, могу, сэр. – ответил он. – Труба выходит за пределы этой стойки, а вот там — кран.

Я прошёл вдоль оранжереи и взглянул на указанный механизм. В свинцовой трубе, которая была приделана к стене, было две гайки. Их можно было повернуть маленьким гаечным ключом, а между ними был расположен медный колпачок, который подходил к круглому выходу из трубы.

— И для чего это используется? – спросил я, указывая на маленькое отверстие, скрытое сейчас колпачком.

— Мы прикручиваем к нему шланг, сэр, чтобы поливать цветы.

— Понятно. – ответил я. – Выходит, что когда вы используете шланг, то выключаете воду в фонтане в галерее?

— Именно так, сэр, и это избавляет нас от целого вороха проблем! Почему так не делалось раньше, я не могу понять.

— И когда же это стало делаться? – спросил я садовника. Моё сердце забилось чаще.

— Это была идея м-ра Бэгвелла, сэр. Он отремонтировал эту штуку вскоре после приезда. Ему требовалось много воды под рукой, чтобы поливать цветы, которые он привёз из Индии. Но, увы, сэр! Им никак не пережить зиму, даже если они будут под стеклом.

Я не стал долее слушать его причитания. Весь инфернальный план был прямо передо мной. Второй переключатель, который перекрывал воду как в фонтане, так и шланге, был, разумеется, довольно бесполезен, за исключением злобной цели Бэгвелла.

Я поспешил прямо к комнате Лорье. Он только собирался вставать. Его изумление, когда я рассказал ему о своём открытии, было за пределами слов.

— Значит, отключая воду и прикладываясь ртом к отверстию, куда крепится шланг, Джаспер может передавать свой голос через лебединый клюв, вроде обычной «говорящей» трубки? И этот «голос» лебедя, в свою очередь, благодаря необычной конструкции галереи, доносится через весь зал до другого акустического фокусного центра у алтаря? – резюмировал Лорье.

— Именно так. – ответил я. – А теперь, д-р Лорье, вы должны позволить мне обсудить наши будущие планы. Они весьма просты. Сперва вам нужно сообщить Бэгвеллу, что вы категорически не согласны подписывать свидетельство, если только Тэсиджер вновь не скажет, что слышит голос в вашем присутствии. Назначьте время очередного «сеанса» на девять часов этим вечером. Тем временем я сделаю вид, будто покидаю Хайнд, и тем самым освобожу пространство для Бэгвелла. Очевидно, что он остерегается меня. Мой мнимый отъезд должен будет полностью расслабить его нервы. Однако по факту я сойду с поезда на следующей станции и вернусь сюда после того, как стемнеет. Вам же нужно будет убедиться, что дверь в зимний сад, ведущая на террасу, оставлена незапертой. Я прокрадусь внутрь, спрячусь в оранжерее и буду ожидать Бэгвелла. Вы тем временем должны быть в галерее с Тэсиджером. Когда вы услышите, что я зову вас, не мешкайте. Наша единственная надежда – застать этого негодяя врасплох.

   Лорье тут же согласился с этим наспех придуманным планом, и в четыре пополудни я собрался уезжать. Мисс Тэсиджер, выглядящая бледной и несчастной, стояла на ступенях, провожая меня взглядом. Бэгвелл сам довёз меня до станции и пожелал мне счастливого пути с сердечностью, которая, как ни странно, выглядела искренней.

Я вновь вернулся в Хайнд к половине восьмого вечера. Лорье оставил дверь оранжереи незапертой, так что, проскользнув внутрь, где ныне царил густой сумрак, я спрятался позади больших цветочных кустов и стал ждать. Наконец, я услышал, что дверь оранжереи отворилась, и внутрь прокрался Бэгвелл. Я увидел, как он подходит к трубе, поворачивает рычаг, который перекрывает воду из фонтана и также из шланга, и прислоняется ртом к отверстию. Далее он начал говорить, и я тут же выпрыгнул из своего укрытия, схватил Бэгвелла и стал громко звать Лорье. Удивление и ужас Бэгвелла от моей неожиданной атаки совершенно лишили его дара речи, и он просто застыл, взирая на меня со смесью ярости и страха. В следующую минуту Лорье и Тэсиджер вдвоём влетели в галерею. Я по-прежнему крепко держал Бэгвелла. Когда Лорье дал мне знак, я подошёл к Тэсиджеру и в нескольких словах объяснил ему всю эту аферу. Однако, Тэсиджер не выглядел удовлетворённым этим объяснением, пока я не продемонстрировал трюк в овальной галерее. Тогда на его лице проступило выражение прямо-таки чудесного облегчения.

— Вы сейчас же покинете мой дом, — сказал он Бэгвеллу. – Ступайте же прочь, сэр, если вы не хотите оказаться в руках полиции. Где Хелен? Где же дитя моё?

Едва дядя Эдвард произнёс эти слова, а Бэгвелл начал красться с белым, как мел, лицом к двери, словно побитая дворняжка, когда на сцене возникла Хелен.

— Что случилось? – воскликнула она. – Что такое?

Старый джентльмен-брамин подошёл к ней и заключил в объятия.

— Всё хорошо, Хелен, — ответил он, — всё хорошо. Я не смогу объяснить тебе этого никогда, но, поверь моему слову, теперь всё будет хорошо. Я был дураком, даже хуже – я был безумцем, — но теперь я здоров. М-р Белл, я никогда не смогу в полной мере выразить вам мою признательность. Но не могли бы вы сделать ещё одну вещь?

— Что именно? Уверяю вас, что сделаю всё, что в моих силах. – ответил я.

— Тогда вернитесь сюда ночью и уничтожьте статую Шивы. Как мог я настолько увлечься, чтобы поверить в этот бесчувственный кусок дерева – то за пределами моего разумения. Но уничтожьте его, или увезите его, в общем, сделайте, что хотите, лишь бы я больше не мог лицезреть его.

Ранним утром следующего дня, когда я уже покидал дом, внезапно мне навстречу вышел Бэгвелл, который, очевидно, преследовал некую цель.

— Я хотел бы дать вам объяснение. — начал он. – Вы, м-р Белл, выиграли, а я проиграл. Я затеял большую игру по не менее значительной причине. Мне на ум не пришло, что у кого-либо имелась возможность раскрыть средства, которыми я заставлял Шиву вещать. Ныне я намерен покинуть Англию навсегда, но прежде, чем я это сделаю, вам может быть интересно узнать, что предложенное мне искушение было весьма своеобразным и сильным. Когда я вернулся в Хайнд, то не прошло и часа, как я внезапно вспомнил, что прожил в этом старом доме несколько месяцев, будучи мальчишкой. Мне вспомнилась овальная галерея. На её особенные акустические качества указал мне один учёный, который в то время тоже жил здесь. Желание заполучить, не Хелен, но имение моего дядюшки, было слишком велико, чтобы ему мог сопротивляться человек без гроша в кармане. Моей целью было запугать Тэсиджера, чей мозг уже был в состоянии дисбаланса, и довести его до полного умопомешательства, чтобы его упекли в лечебницу. Я же тем временем женился бы на Хелен. Насколько я преуспел в этом, и как потерпел крах в самом конце, вам хорошо известно!  

Конец

Элементалы / The Elementals

Фрэнсис Гарфилд / Frances Garfield

из журнала

"Fantasy Tales", 1980

Перевод: И. Волзуб [2023]

* * *

Круглые жёлтые глаза Джимми следили за тем, как старый Дэвид Раффнер с трудом поднялся из своего кресла-качалки, чтобы выключить телевизор. Джимми любил старика, и ему было ненавистно слышать, как тот с такой усталостью кряхтит при любом движении.

— Это всё подождёт до завтра, Мэри. – прохрипел Дэвид и проглотил таблетку от артериального давления, не запивая водой.

Хрупкая и миниатюрная Мэри Раффнер разложила газету около корзины Джимми и поставила на неё миску горячего молока, которым, как она знала, кот любил полакомиться перед отходом ко сну. Дэвид тщательно отрегулировал каминную решётку, стоящую перед тлеющим очагом. Затем Дэвид и Мэри взялись за руки и направились вверх по накрытым ковром ступеням лестницы. Джимми провёл насыщенный день, исследуя вдоль и поперёк все окрестности, однако Дэвид и Мэри казались более уставшими, чем он сам, думалось коту. Он запрыгнул на карниз книжного шкафа, чтобы посмотреть, как его хозяева поднимаются на верхний этаж.

Тут были целые стопки книг о призрачных наваждениях, неразгаданных тайнах, древних культах, в которые Дэвид Раффнер любил погружаться с головой. Джимми потёрся своим подбородком медового оттенка о край большой книги, лежащей раскрытой. Лёгкое мурчанье поднялось из его нутра, подобно пене, играющей на верхушке наполненной добрым пивом кружки. Его челюсти раскрылись было в розовом зевке, однако Джимми смахнул с себя дремоту, так как в отсутствии Мэри и Дэвида должны появиться Джонатан и Ребекка.

Это были его хорошие друзья. Они владели этим домом много лет назад и поклялись никогда не покидать ни его, ни друг друга, и они сдержали клятвы. Эпидемия инфлюэнцы 1917 года скосила их обоих за считанные часы, однако они продолжили обитать здесь в своё удовольствие. Они любили Джимми, и Джимми любил их. Он надеялся, что Дэвид и Мэри легко погрузятся в сон, свойственный старости. Кот спрыгнул с полки шкафа и на цыпочках стал подниматься по лестнице, чтобы поглядеть.

Он добрался до площадки, где лестница поворачивала вправо. В небольшом, сделанном из толстого стекла окне что-то как будто вспорхнуло. Ночная птица? Джимми положил свои лапки на подоконник, чтобы заглянуть в темноту.

И обнаружил, что глядит прямо в чьё-то лицо.

Оно было косматым, подобно некошеной траве, или большому чёрному кусту, с треугольными разрезами глаз, которые уставились на него, источая зелёный свет. В следующее мгновение существо пропало из виду.

Он действительно видел это? Или ему померещилось? Кот поспешил к двери спальни. Мягкий, ритмический храп Мэри и более глубокий бас Дэвида просачивались сквозь дверь. Затем Джимми спустился обратно по лестнице, пронесясь мимо окошка, и на этот раз не глядя в него.

Высоко ступая по узорчатому ковру, он подошёл к своей миске и с благодарностью стал лакать парное молоко. После трапезы он смерил глазами внушительный сувенирный шкаф из клёна. Тот был заполнен всевозможными безделушками, которые Дэвид и Мэри привозили из своих путешествий. Среди них высился раздвоенный кусок покрытого колючками коралла, который Раффнеры привезли с пляжного отдыха. Джимми слышал, как Дэвид говорил, что жаркое солнце прогрело его старые кости, и что на следующее лето они вновь туда поедут. Джимми благодушно относился к их рекреационным поездкам. Юный Чак Коппард из соседнего дома приходил тогда каждый день, чтобы кормить его и менять ему лоток с песком.

  А между тем Джонатан и Ребекка приходили и уходили по своему желанию, даже при солнечном свете. Джимми с благодарностью потрогал коралл. Потом спрыгнул на пол и направился, держа хвост торчком, на кухню. Здесь он запрыгнул на свой высокий табурет у стола и, устроившись поудобнее, принялся ждать.

Туманное облако осторожно вплыло в тёмную комнату. Оно разделилось на две части, каждая из которых обрела форму. Одна была похожа на тень мужчины, другая – стройной женщины.

— Какая чудесная ночь, — раздался голос Джонатана.

— Что возвращает наш дом обратно к нам, — ответила ему Ребекка, будто улыбаясь. Обе туманных фигуры приблизились друг к другу, видимо, для поцелуя.

— Привет, Джимми! – обратился к нему Джонатан, и Джимми ответил: «Привет!», потому что они могли понимать его речь, как и он мог понимать их. Их беседы были лучше, чем пожилое общение Дэвида и Мэри, так как он мог участвовать в первых.

— Как у вас дела, ребята? – обратился к ним Джимми, когда они расселись по местам у стола.

— Всё в порядке, кроме тех слухов, что дрейфуют вокруг, — ответила Ребекка. – Городские власти решили демонтировать большинство старых домов там, где проходит железная дорога. Это значит, что какая-то часть нашего вида должна отправиться на поиски новых жилищ.

— И нашему виду требуется свойственный ему тип жилища, — продолжал Джонатан. – Не хочу показаться негостеприимным, однако надеюсь, что они не станут толпиться у нас здесь.

— Прямо сейчас, — ответил Джимми озадаченно, — я видел что-то странное в окошке на лестнице.

Они выслушали его рассказ.

— Может быть, мне просто померещилось, — закончил кот.

— Надеюсь, что так, — ответил Джонатан. – Надеюсь, что дело в твоём богатом воображении.

Ребекка подняла туманный палец.

— А что это за назойливый шум в подвале внизу? – спросила она.

— Теперь ты воображаешь разные вещи, — хихикнул Джонатан.

— Может быть, это мыши, — подал голос Джимми. – Пойду-ка я посмотрю.

— В этом доме не было ни единой мыши долгие годы. – сказала Ребекка. – Они все убежали, даже не сбиваясь в кучки, когда приехали вы.

— Не считая тех трёх, которых ты поймал в первый день. — добавил Джонатан.

— Я разберусь, — повторил Джимми. Он спрыгнул со стула и бесшумно прошёл в открытую подвальную дверь.

На деревянных ступенях лежала тяжёлая темнота. И ещё шум, ускользающий, загадочный. Но не мышиный. Это был чей-то голос.

«Хорошее место», — что-то прошептало, обращаясь к чему-то ещё.

«Надобна убрать людей отсюда…»

Глаза Джимми настроились на темноту. Он мог видеть. На бетонном полу внизу стояла какая-то приземистая фигура, покрытая с ног до головы копной спутанных волос. Кажется, у неё были руки и ноги, странно соединённые в суставах.

«Кот», — услышал он скрежещущий шёпот, — «уродливый кот».

      — Ну-ка пошли отсюда прочь, живо! – прорычал вниз Джимми.

Затем что-то врезалось в него.

Кот потерял равновесие и покатился по лестнице, ударяясь о каждую ступень. Он пробовал крутануться, чтобы его лапки оказались под ним, однако ему это не удалось. Джимми кубарем скатился до самого конца лестницы, где ощутил сокрушительный удар о бетонный пол. Он пролежал какое-то время без движения, ошеломлённый и дрожащий. Ему казалось, будто в него зарядили железным башмаком. Кот дико озирался по сторонам. Тень, или же тени, не показывались. Всё ещё слабый, Джимми поднялся на ноги и бросился вверх по лестнице к двери, качаясь из стороны в сторону.

— Что случилось? – спросил Джонатан, его призрачная фигура стояла, застыв в ожидании.

— Что-то сбросило меня вниз со ступенек. – Джимми недовольно перевёл дух.

— Внизу что-то было? – потребовал ответа Джонатан.

— Несколько существ, общавшихся между собой. И злобных. – ему не приходило на ум другого слова. – По крайней мере, они не последовали за мной.

Кот посмотрел на двух своих друзей.

— Это и есть те штуки, ищущие новое жильё, о которых вы говорили?

— Непохоже, чтобы они были из нашего вида. – ответила Ребекка. – Полагаю, что…

Джонатан подплыл к двери погреба.

— Я ничего не слышу. Должно быть, Джимми прогнал их.

Джимми принялся проверять свою янтарную шёрстку языком на предмет ранений.

— Но что, если они вернутся обратно? – подала голос Ребекка.

В голове у Джимми возникла идея.

— Я навещу Зору Харки.

Туманная фигура Ребекки всколыхнулась, как будто она повернулась к коту.

— Разве она не ведьма?

— Да, — ответил Джимми, — и мой друг. Она может понимать мою речь, подобно вам. Она может помочь. По крайней мере, я так думаю.

В кухню просочился рассвет. Ребекка и Джонатан растворились в тенях. Джимми, притаившийся на страже у двери подвала, услышал пение первого пересмешника. Наконец, Дэвид проковылял вниз по лестнице, чтобы приготовить кофе. Наклонившись вниз, он погладил Джимми по голове.

  — Что случилось, парень, ты себя неважно чувствуешь? – просипел он.

Джимми вытянул спинку. Она всё ещё сильно болела.

— Вот, – Дэвид насыпал что-то хрустящее из пакета на блюдце, стоящее на столе перед высоким стулом. – Покушай это, пока готовится завтрак.

Когда кофе закипело, Дэвид разлил его и взял чашку наверх для Мэри. Чуть позже двое спустились в халатах и шлёпанцах в столовую, где перекусили жареными сосисками и яйцами. Джимми занял свой стул, чтобы поесть из блюдца фарш из вкусных штук. Затем он выбежал наружу, чтобы умыться и поразмыслить. Он успел сделать и то, и другое, пока не услышал, как колокол здания суда пробил девять раз. Тогда он отправился на встречу с Зорой Харки.

  Мало кто навещал небольшой коттедж Зоры Харки на окраине города. Тот был столь укрыт разноцветной листвой осенних деревьев, что его было не различить с дороги. Джимми пробирался вверх по заросшей мхами тропе к садику. Зора сидела на крошечной дверной ступеньке, ела из миски картошку и вовсе не была похожа на ведьму. Она была молода и прекрасна собой. Чёрные волосы были подобны буре над её плечами. Глаза цвета серого серебра глядели сквозь линзы очков, будто оконные стёкла в раме. Волосы её были рыжевато-жёлтого оттенка, а губы подобны лепесткам. На ней был халат тёмно-синего цвета, расшитый серебряными узорами.

— Ты пришёл разделить со мной завтрак? – спросила она Джимми.

— Я пришёл поговорить. – он сел рядом с ней, примостившись на широкий камень под дверной ступенькой. – У нас проблемы в нашем доме. Нам нужна твоя помощь.

Она улыбнулась поверх своей ложки.

— Старый м-р Раффнер не верит в тот вид помощи, который я могу вам дать. Помнишь все те книги, которые он читает, мудрёные и бестолковые? Он верит в них. Но так уж и быть. Так в чём же проблема?

Она внимательно выслушала историю Джимми. Один или два раза она задала вопросы. Наконец Зора опустила пустую миску и кивнула.

— Это совершенно логично, Джимми, — сказал она, — и далеко не столь хорошо. Ваши гости хотят заполучить дом.

— Ты хочешь сказать, сделать его своим пристанищем, подобно Джонатану и Ребекке?

— Нет, не в этом смысле. – Зора покачала своей горделивой, тёмной головой. – Они не являются духами ушедших людей. Возможно, что они вообще не относятся к духам, как ты понимаешь это. В определённых мудрых книгах они зовутся элементалами.

— Элементалами? – повторил за ней Джимми. – Вроде кислорода, водорода, углерода?

— Нет, скорее в архаичном смысле этого термина – огонь, воздух, земля. Элементалы существуют с незапамятных времён, Джимми, задолго до того, как появились более сложные существа, подобно мужчинам и женщинам. Они не есть развоплощённые призраки. Ты сам открыл для себя опытным путём, что они могут быть вполне материальны и опасны.

— Они обладают способностями? – был следующий вопрос Джимми.

— Определённо да. Весьма впечатляющими способностями. По факту, примитивные люди поклонялись элементалам как божествам.

— Кошкам тоже поклонялись как божествам, — напомнил ей Джимми, — древние египтяне, которые вовсе не были примитивными.

Зора улыбнулась.

— Держи это в уме, так как это может помочь тебе. В любом случае, насколько я могу судить, они обитали в тех заброшенных старых развалюхах, которые предназначены под снос. Заброшенный дом – вот что нужно элементалам. Если они проникли в ваш дом, то теперь постараются выжить из него твоих друзей-призраков, а затем займутся устранением Дэвида и Мэри Раффнер. – Она смотрела на кота. – И постараются избавиться и от тебя тоже. Им не нужна никакая обычная жизнь вокруг.

— Это никакие не боги, — пробурчал мрачно Джимми, — это же демоны.

— Ещё одно старинное словцо. Оно происходит из древнегреческого. – Зора понимала подобные вещи. – Даймонес, вот как это слово звучало. Гомер называл даймонов богами, а богов – даймонами.

— Я не обладаю классическим образованием, — ответил Джимми, — и мне не понятно, к чему это ты клонишь. Я только лишь понимаю, что у нас случилась неприятность, и нам нужна помощь.

— Может быть, я смогу что-то сделать.

Зора встала и унесла пустую миску из-под картофеля внутрь. Когда же она вышла, то несла изогнутый нож, поблескивавший бледным светом.

— Похоже на серебро, — предположил Джимми.

— Именно оно и есть. В старых-престарых наставлениях рекомендуется использовать серебряный нож для обрезки.

Она прошла к тёмно-зелёной изгороди со стороны дома, срезала веточку и принесла обратно.

— Вот. Мы можем попробовать это.

Джимми поглядел на крошечные, похожие на чешую листочки этой маленькой ветки.

— Это же просто кедр.

— В древних странах он зовётся тамариском.

Зора задумалась на мгновение, её губы задвигались.

— Эти злыдни изгонятся прочь, — произнесла она, как будто припоминая магическую формулу, — тамариск, могучее оружие Ану, в руках своих держу.*

— Что?

Зора сняла свои очки и улыбнулась.

— Я цитировала древнее ассирийское заклинание против демонов, или даймонов. По-ассирийски будет звучать как экимму.** Вот, возьми это. Ваши гости не смогут противостоять его воздействию. Покажи им ветвь – тыкни им прямо в их морды, или что у них там. Выгони их прочь из дома. Сомневаюсь, что они захотят возвращаться.

Джимми был под впечатлением. Он поверил.

— Благодарствую, Зора.

Кот зажал веточку во рту и засеменил домой. Войдя в прихожую, он положил свой трофей на мягкую подкладку своей корзинки для сна. Каждый раз, когда он проходил мимо неё, весь тот долгий день, на его мордочке появлялась персональная победная улыбка – губы вместе, глаза сужены. Наступал меж тем вечер. Если незваные гости объявятся, ему будет чем аргументировать.

Дэвид провёл послеобеденное время в чтении и курении своей пенковой трубки. Он погружался в одну книгу, а затем в другую. Его любимым чтением были трактаты по демонологии и оккультным материям. Наблюдая за Дэвидом, Джимми гадал, упоминается ли в них тамариск. Мэри ходила туда-сюда, начищая дом.

— Дэвид, — спросила она, — ты не слышал какие-либо странные звуки – вроде голосов – в доме?

— Только твой, дорогая, — ответил он, попыхивая трубкой, — и раз или два, нашего Джимми, он, кажется, что-то промурчал.       

— Ну что ж, возможно, это моё воображение, однако это кажется странноватым. Я ходила в подвал, и там был беспорядок, которого раньше не было. Некоторые газеты разорваны, пара-тройка банок с консервированными фруктами упали с полки на пол.

Дэвид взглянул на неё.

— Что-нибудь разбилось?

— Нет, хвала небу.

— Тогда о чём печалиться?

Пришло время ужина, со свиными рёбрышками и капустой. Джимми сидел на своём стуле и поглощал причитающуюся ему долю. После ужина Раффнеры сели смотреть свои любимые ТВ-шоу. Наконец Мэри поставила миску с тёплым молоком рядом с корзинкой Джимми.

— Что это за штуку притащил к себе Джимми? – поинтересовалась она.

Дэвид выключил телевизор и подошёл взглянуть.

— Разве мы забыли прибраться сегодня в его корзинке? – спросил он Мэри. – Он притащил эту старую ветку в неё.

И он взял ветку тамариска и бросил её на угли камина. Резкий шипящий звук раздался оттуда, огонь будто бы сделался фиолетового оттенка.

— Я рад, что нашёл эту палку, — обратился Дэвид к коту. – Ты мог пораниться об неё.

Джимми задрожал всем телом.

Дэвид и Мэри, взявшись за руки, медленно побрели вверх по лестнице. Джимми следил за ними с ощущением, будто ледяной камень опустился на сердце его. Из подвала донеслись звуки энергичного движения чего-то тяжеловесного, возможно, торжествующего.

— Джимми, они там внизу. – Это был голос Ребекки, приглушённый страхом. Её призрачное присутствие уже проникло в комнату. – Сможешь ли ты…

— Дэвид сжёг мой тамариск. — Джимми практически завыл. – Слишком далеко идти за другим сейчас. Кто знает, что будет, если я уйду?

Тяжёлое движение внизу на лестнице.

— Кто знает, что случится, если ты останешься? – спросил Джонатан. – Что ты можешь сделать, чтобы остановить их?

— Я не знаю, — ответил Джимми; он и в самом деле не знал. Он положил лапки на кресло Дэвида, чтобы взглянуть на книги, лежащие на столешнице.

— Тут что-то про магию, про те вещи, которые использует Зора. Если бы я только мог прочесть их… Я никогда не обучался…

— Я могу прочесть. – Туманная форма Джонатана зависла над книгами. – Но я не могу открыть их. Ну-ка, эта книга называется «Тайны магии». Должно помочь. Сможешь раскрыть её?

Джимми тут же оказался на столе. Он сдвинул книгу на край, она свалилась со стола и ударилась об пол.

— Они уже на подвальной лестнице, — произнесла Ребекка. – Думаю, что они совещаются там. Касаемо нас.

— Открывай книгу, Джимми, – сказал Джонатан рассеянно, и кот перевернул обложку книги, после чего начал перебирать страницу за страницей, орудуя лапкой.

— Так, подожди-ка. – Туманная форма Джонатана сложилась пополам, чтобы приблизиться к лежащей на полу книге. Шлейф дыма, очевидно, являющийся рукой призрака, потянулся к странице. – Посмотри сюда.

— Что? – спросил Джимми.

— Вот что в ней говорится. «Положи коралл в кипячёное молоко и натрись им, или выпей его для…»

— Да! – воскликнул Джимми. – Да!

Он метнулся вверх и стал карабкаться по шкафу с сувенирами. Вот и коралл. Джимми частенько чесался клыками о него. Он сгрёб его лапкой, подтащил к краю полки и сбросил на ковёр. Тут же он оказался рядом с ним внизу и схватил его челюстями.

Коралл был тяжелее ветки тамариска, однако кот отнёс его к миске с молоком и бросил внутрь. Он нажимал на него сверху обеими лапками, пока коралл не погрузился в молоко полностью.

Ребекка издала короткий, задушенный писк ужаса. Громадная, косматая форма появилась в открытом проёме подвальной двери.

— Вон! — угрожающе изрекло существо. — Вы уходить прочь. Вон отсюда.

Джонатан и Ребекка пронеслись через всю комнату. Джимми окунул свою мордочку и пушистую грудку в тёплое молоко. Коралл тёрся об него.

Натрись им, вот что Джонатан прочёл. Джимми повернулся вокруг своей оси, чтобы встретиться с тем, что пришло снизу.

Оно высилось над ним, выше, чем туманная форма Джонатана, и шире. Существо казалось столь же мохнатым, сколь и колючим, подобно гигантскому каштановому ореху в скорлупе. Его широченная рожа злорадно ухмылялась, она рычала, выставляя напоказ зубы, похожие на обломки серого камня. Тварь подняла то, что было у неё руками, снабжёнными на концах когтями-граблями.

— Прочь, — прошамкало нечто.

— Прочь, — повторила другая морда позади монстра.

Джимми кинулся вперёд.

Он услышал задыхающийся вопль, когда его когти погрузились в узловатую, кустистую оболочку, и он стал взбираться вверх, как если бы полз по корявому дереву. Он навалился своим мокрым телом на эту морду, услышав треск зубов.

Ещё один вопль, оборвавшийся посередине. И Джимми тяжело рухнул на пол. Скорчившись от боли, он оглядывал пространство в поисках своего противника.

Его враг исчез. На ковёр просыпалась горстка чего-то, похожего на угольки. Позади маячила ещё одна сущность, что-то бормочущая, и Джимми бросился на неё.

Тварь даже не завыла, но ахнула. Она развернулась и побежала вниз по ступеням. На пороге лестницы Джимми увидел, как существо несётся по полу внизу. Там был ещё один или несколько его сородичей. Но они все улепётывали.

— Это вы убирайтесь отсюда! – крикнул Джимми вслед беглецам.

Он замер на месте, переводя дыхание. Кот вспомнил, что сказала ему Зора. «Сомневаюсь, что они посмеют вернуться.»

Не нужно было запирать дверь подвала теперь, когда ничего злобного, ничего опасного не пребывало там.

Джонатан и Ребекка устало нависли над ним. Они, по-видимому, были готовы сколлапсировать, раствориться в тенях.

— Они убрались. – властно сказал Джимми. – Все до единого, не считая этого, который рассыпался в прах.

Он отошёл подальше от этой кучки пепла. Джонатан сутулился над книгой.

— Оно сработало. – раздался голос. – Тут сказано оставшееся про коралл и молоко. «Никакое зло не способно оставаться, когда встретится оно с этим и…»

— Что ещё за грохот там внизу, э?! – прогремел голос Дэвида со второго этажа.

— Давай удалимся и освободим место для живущих, Джонатан. — попросила Ребекка.

Они исчезли, плавно, спокойно.

Зажглись огни. Вниз по лестнице, пошатываясь, сошёл старина Дэвид в пижаме. В одной руке он сжимал большой ржавый револьвер. Он спустился в гостиную, хмурясь и приглядываясь.

— Ты слышал весь этот бедлам, Джимми? – вопросил он кота.

— Что это? – спросила Мэри. Она тоже спустилась вниз, в своём стёганом купальном халате. Её серые волосы были накручены на бигуди.

— Смотри-ка. Джимми свалил одну из моих книг. – Дэвид поднял её и положил на стол. – И что это за пепельная хрень на ковре? Её что, из камина вынесло?

— Оставим это до завтра, дорогой. Я уберу мусор. Что случилось?

Дэвид взирал сверху вниз на Джимми.

— Никто не знает этого, кроме нашего Джимми-кота. Хотел бы, чтобы он умел говорить.

— Он выглядит так, будто не прочь поделиться с нами, — сказала Мэри.

Дэвид рассмеялся.

— Сомневаюсь, что это будет сколько-нибудь захватывающе.

Джимми лишь улыбнулся им своей фирменной улыбкой, сжав губы и сощурив глаза.

Fin

ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА

*Приведённое автором рассуждение от лица ведуньи Зоры не лишено оснований. Вот, что удалось найти по теме тамариска и экзорцизма с его помощью.

"Тамариск, тамарикс (Tamarix) – красивый кустарник с красноватыми тонкими ветвями и розовыми цветами. Примечательно это растение тем, что растет в пустынях, полупустынях и степях, и различные его виды служат неплохими индикаторами грунтовых вод. К примеру, тамариск безлистный – показатель солоноватых вод, залегающих на глубине до 15 м, а присутствие тамариска Бовсана свидетельствует о грунтовых водах, залегающих на глубине до 5 м. Нередко тамариск можно встретить в соседстве с саксаулом, но часто он образует самостоятельный фитоценоз. Тамариск имеет мощную корневую систему и очень светолюбив.

Вероятно, связь с подземными водами сделала этот кустарник, или небольшое деревце, предметом почитания уже в глубокой древности. В Шумере повсеместно тамариск считался священным деревом, а в заклинаниях из Шуруппака он выступает как мировое дерево, крона которого уподоблена богу солнца Уту, ствол — богу Ану, а корни подземному божеству Энки-Нинки. «Основной функцией тамариска являлась роль оберега для экзорцизма в процессе выведения нечистоты и болезней из тела реципиента.

В другом заговоре очистительная роль тамариска уподобляет его мыльному корню, втираемому в тело. В третьей части этого заговора «тамариск заклинается жизнью всех трех сфер мира, к которым он причастен: сферой Ана (неподвижные звезды), Энлиля (обитаемый мир) и Уту-Солнца (власть над живыми и мертвыми). В последней части заклинания зло удаляется от человека. Весь заговор скрепляется именем владычицы магических формул Нингиримы».

В одном из текстов, Ассалухи спрашивает своего отца Энки как ему изгнать самого злого и беспощадного демона Удуга. Энки отвечает: "Водой наполни кувшин, / Брось в него тамариск и…. веточку к нему, / Окропи этой водой человека,/ Приставь около него сосуд с фимиамом и факел! / И тогда "демон судьбы", пребывающий в теле человека, удалится".

В Вавилоне ритуальный тамарисковый нож использовался в обрядах изгнания болезни. Для совершения обряда в жертву богине загробного мира Эрешкигаль закалывали козу, а «по горлу человека проводили тамарисковым ножом. Животное хоронили как человека, произнося при этом заклинания, обращенные к семейным духам-покровителям".

В Древнем Египте для обрядовой пахоты поля плуг изготовлялся из тамариска.

В разных регионах России тамариск известен под названием Божьего дерева."

https://www.a700.ru/plants/kustarniki/289...

**Эдимму (часто неправильно указывается как Экимму) — разновидность утукку в шумерской мифологии.

Представляют собой призраки людей, которых не были похоронены должным образом. Они считались мстительными по отношению к живым людям и якобы могли овладеть телами людей, если те не соблюдали определённые табу: например, запрет на употребление в пищу мяса вола. Полагали, что они вызывают заболевания и могут подталкивать людей на преступления, но иногда могли быть успокоены проведением поминок или жертвенных возлияний.

Эдимму представлялись полностью или почти бестелесными, «воздушными» духами, которые могут высосать жизнь восприимчивого к ним спящего человека (чаще всего молодого возраста).

Утукку — класс вредоносных демонов в шумерской мифологии.

Демоны утукку , как говорят некоторые таблички, были духами непогребенных смертных. Стражи загробного мира не видели их и не могли запереть в преисподней, поэтому призраки свободно летали среди живых. Утукку могли быть добрыми и злыми. Уродившись добрыми, утукку получали облик крылатых человекоголовых быков шеду и выступали хранителями людей. Злые их собратья предпочитали по ночам пить человеческие дыхание и кровь, заражать смертных чумой, возбуждать в них братоубийственную ярость.                    

Самым известным из злых утукку считается Алу. Он представал перед своими жертвами в облике одноногого и однорукого прокаженного, покрытого гнойными язвами. Его укус или прикосновение заражали несчастного ужасной болезнью.                    

Избавиться от утукку можно было, похоронив тело этого духа согласно священным обрядам или хотя бы принеся жертвы в его память. Тогда удовлетворенный ночной мститель соглашался оставить живых в покое и удалялся в загробные края.                    

Среди оккультистов утукку принято считать не простым вампиром, а энергетическим — ведь «пить дыхание» можно трактовать и как «высасывать духовную энергию». Видимо, именно с легкой руки поклонников оккультных наук утукку перекочевал и в компьютерные игры, обосновавшись, в частности, в мире Final Fantasy.                    

Оригинал статьи: http://bestiary.us/utukku/ru

Шеймус Фрэзер / Shamus Frazer

Хорассим / Khorassim

из авторского сборника

Where the Human Pathways Ends (1965)

Перевод: И. Волзубъ (C) 2022

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

...Руины Хорассима лежали под нами в лунном свете подобно костям чудовищного животного, которое проползло через пустыню, чтобы издохнуть в этой долине. Поломанные стены и поваленные мраморные колонны были выбелены, словно кость, а сугробы из песка, что громоздились вокруг них, ребристые и неровные, напоминали разлагающуюся иссохшую шкуру, лохмотьями свисающую со скелета. Высокая скала на дальней стороне долины была заполнена раскопами (скальные гробницы, я предполагаю), подобно тому, как если бы некое мёртвое чудовище пыталось пробраться наверх из своей могилы.

Мне ещё не доводилось посещать какое-либо место, которое бы вызывало во мне безотчётную ненависть с первого же взгляда, как в случае с этим Хорассимом. Однако, возможно, что мои воспоминания затемнены тем, что я нашёл здесь, а именно, невероятную причину заброшенности города. В этот первый момент я представил, что должен ощущать некую гордость, некое воодушевление, после всех злоключений нашего путешествия в поисках Хорассима; легендарного Хорассима, в котором не бывала нога археолога со времени второй экспедиции Эдварда Монсела в 1881 году, пропавшей в пустыне без вести.

Теории Монсела были дискредитированы современными археологами, даже его добросовестность была поставлена под вопрос. Более чем одним компетентным учёным был выдвинут аргумент, что отчёт о его первом открытии Хорассима являлся чистейшей фальсификацией. По мнению учёных, там не могло быть никакого греческого полиса предполагаемого Монселом периода; греческого города, столь отдалённого от Греции. Монсел в своей красноречивой викторианской манере писал про аргонавтов и тех, кто плавал вместе с Одиссеем, как если бы они были британскими колониалистами 19-го века а-ля Раджа Брук из Саравака, охочими до морских авантюр и основавшими сомнительные царства в отдалённых уголках земли. Однако, исходя из его собственного описания, Хорассим лежал вдали от моря.

Он был один, когда впервые набрёл на руины в этой пустынной долине; посему даже некоторые из числа его современников предполагали, что и само ущелье, и мёртвый город в нём были миражами, иллюзией старого усталого учёного-отшельника, находившегося уже на самом краю своего жизненного срока. Когда Монселу и его компаньонам не удалось вернуться из организованной им экспедиции, идея о том, что Хорассим – это попросту миф, обрела под собой почву. Спасательные группы, прошерстившие пустыню в поисках выживших из числа экспедиции Монсела, не обнаружили каких-либо следов разрушенного города, как и никаких следов самой экспедиции. С тех пор бытовало мнение, что англичанин и те, что были с ним, скорее всего, были убиты пустынными племенами, чьи ранние пророчества авторства Махди из далёкого Кордофана* были доведены в том году до степени безумной ксенофобии.

Как я уже говорил, относительно существования Хорассима археологи были настроены весьма скептически. Однако Жюль и я никогда не сомневались в деталях, которыми поделился Эдвард Монсел в своей последней монографии, изданной посмертно, после того, как все надежды на то, что он всё-таки выжил, были исчерпаны. Книга называлась «Хорассим: призрачный город эллинов», и я подозреваю, что подзаголовок принадлежал не Монселу, а его издателю. Оставалась лишь одна неясная для нас деталь, а именно, точное месторасположение города, даваемое автором. Очевидно, что в случае столь значимой находки, какой был его Хорассим, Монсел вряд ли стал бы делать публичным её истинную геолокацию, так как это означало бы приглашение для конкурирующих экспедиций разделить добычу и, возможно, потерю самой пальмы первенства с его стороны, когда находки были бы обнародованы. Более того, в те времена вспыльчивого империализма и проблем с границами раскрытие того, где находится долина Хорассима, могло быть попросту неосмотрительным. У Жюля были свои теории относительно причин этого жульничества м-ра Монсела, однако те, что были даны мною выше, выглядят наиболее очевидными.

У нас была возможность пролететь несколько раз над одной из отдалённых и безлюдных областей юго-восточной Сахары, которая, как мы чувствовали, могла быть реальной целью экспедиции Монсела, и мы вернулись с фотографиями покрытого странными пятнами ущелья. Они подтверждали то, во что мы верили до сих пор.

И вот, наконец, Хорассим лежал у наших стоп, распластавшись под луной в своей мрачной и таинственной ложбине. Да, полагаю, я должен был испытывать гордость в этот первый момент.

И всё же это было, пожалуй, самое заброшенное и отвратительное место, какое мне доводилось видеть. Даже лёгкий викторианский оптимизм Монсела по поводу открывающихся перспектив, его здоровый и мужественный романтизм, были затемнены теми часами, которые он провёл в одиночестве в Хорассиме. К примеру, он использовал необычные слова, чтобы описать царившую там атмосферу: «гнетущая», «тягостная», «пустая, однако всё ещё населённая (кем?)», «каменная тишина». Английские фразы рассеянно роились в моей голове, пока я взирал на руины внизу. Я планировал обследовать их после того, как мы разобьём лагерь. И, разумеется, последний трактат Монсела путешествовал вместе с нами всегда.

Мы растянули наши тенты у основания узкой теснины, вниз по которой, быть может, некогда вилась дорога, вёдшая в город. Даже Жюль, пребывавший в энтузиазме от нашего открытия, считал, что исследовать развалины под убывающей луной вряд ли принесёт сколько-нибудь пользы. Нам следует дождаться рассвета, сказал он, и попытаться немного отдохнуть, так как утром нас ждёт ещё много дел и зрелищ.

Я просидел допоздна, конспектируя из книги Монсела при свете нашей керосиновой лампы, однако, когда я наконец отправился на покой, сон у меня был неспокойный. В теснине ощущался слабый бормочущий ветерок, тем не менее, его нашёптывания служили только лишь в качестве усиления тишины лежащего снаружи остова мёртвого города. И эту самую застылость, эту каменную тишину ощущал мой слух, и каждый мой нерв был натянут, как пружина. Бедняга Жюль лежал, растянувшись во сне на своём походном спальнике, в своей застылости похожий на мраморного крестоносца. Не слышалось никаких звуков со стороны стоянок наших арабов. Каждый раз, когда бы я ни садился, чтобы зажечь ещё одну сигарету, то мог видеть через вентиляционное отверстие в брезентовой стене нашей палатки отдыхающих на песке верблюдов, подобных деформированным сфинксам, и шатры арабов над устьем глубокого оврага, тёмные и своей кажущейся плотностью похожие на группу пирамид. Я желал разбить это затишье, нарушить его музыкой из граммофона, или же истошным воплем, брошенным в ущелье, и поднять по крайней мере эхо из руин. Конечно же, ничего такого я не сделал, помимо того, что растянулся на своей лежанке в тёмной палатке и курил сигарету за сигаретой.

Я заснул перед рассветом, однако почти тут же был разбужен, судя по всему, Жюлем, свежевыбритым, в шёлковой рубашке, новеньких бриджах и сверкающих ботинках.

— Но Жюль, — прорычал я ему, — здесь, в Хорассиме, вряд ли найдутся симпатичные девочки, да и вообще какое-либо социальное одобрение. Зачем ты решил заделаться таким красавцем?

— Есть повод, — ответствовал он, — и я люблю приодеться, если есть повод. Поразмысли как следует, это ведь практически уникальное событие.

— Сомневаюсь, что Монсел брился и начищал свои ботинки перед походом в руины. – отрезал я.

— Ах, Пьер, тогда вспомни, что он набрёл сюда случайно. Мы же – нет. Это всё меняет. И он не брился, потому что, по-любому, носил большую бороду, что было модно среди археологов его эпохи. А вот к своей второй экспедиции он, я уверен, приоделся самым тщательным образом, прежде чем овладеть своим городом.

— Если он вообще добрался сюда. – ответил я. – Откуда тебе известно, что он пришёл снова?

— Абдулла принёс мне это. Один из арабов нашёл сей предмет в скальной расщелине немного ниже по склону этой теснины.

Я взял объект, который Жюль передал мне, и исследовал его. Это была старинная бриаровая трубка с добротным мундштуком из янтаря, обёрнутым выцветшей серебряной полосой, на которой можно было прочесть выгравированные готическим шрифтом инициалы «Э. М.»

— Это же трубка Эдварда Монсела! – воскликнул я. – Но Жюль, он ведь мог обронить её во время своего первого визита.

— Возможно. Это мало что доказывает, я в курсе. Однако, мне нравится думать, что его наследники могут по-прежнему обитать в городе. Это было так похоже на старину Монсела, если бы он попытался высечь жизнь из старых камней, возвести антикварное царство в пустыне. Вообрази же это, Пьер, ахейское царство, новёхонько выстроенное в этой долине, и какую-нибудь сказочную блондинку вроде Елены, ждущую своего демонического возлюблённого.

— В экспедиции Монсела, — парировал я, — не было женщин.

— О, ну он же мог подобрать их по дороге. Он был вроде персонажей Райдера Хаггарда, этот Монсел, если таковые вообще существовали когда-либо. Ты можешь быть уверен, что он нашёл «Её» en route…

— Жюль, — заметил я, — ты, по ходу, изголодался по сексу и вообще неисправимый. Если мы и найдём какую-то женщину в этом мёртвом городе, она будет из камня.

Он пожал плечами.

— Разве не все они таковы? Предполагаю, ты имеешь в виду что-то вроде Венеры Милосской, лишённой рук, чтобы противостоять нашим чарам? Что ж, мой дорогой Пьер, я побрился и сделал себя презентабельным для моего первого свидания с правнучкой Эдварда Монсела, и не какой-то там невозможной «Ею». Поверь мне, дружище, одного взгляда её ясных голубых англосаксонских глаз будет достаточно, чтобы я стал навечно её преданным воздыхателем.

— Ты хотел сказать, её ваятелем-Парисом, — предположил я. – Тем, кто бы доставил её из Менелая-в-оккупации [?] в парижский Лувр. Мы бы поместили твою Елену Хорассимскую на пьедестал рядом с Венерой Милосской. Какая бы тогда развернулась троянская война среди эстетов?

— Что ж, давай поторопимся! Тебе бриться не обязательно, если нет желания. А мне просто нужно прибыть на Акрополь Монсела до восхода солнца, пока моя рубашка не пропиталась потом. Завтрак готов.

* * *

В своей книге Монсел писал:

«Акрополь Хорассима, некогда, несомненно, имевший длинные марши ступеней, ведущие к нему (теперь скрытых регулярными наносами песка), тыльной стороной расположен у могучего южного утёса, что замыкает собой ущелье. Здесь ровный слой песка указывает на то, что некогда широкая площадь раскинулась перед скальным храмом или гробницей, которую я уже описал как одновременно архитектурную и буквально – мастерскую работу в форме цитадели. Вероятно, что в этом храме-мавзолее покоится последний из правителей Хорассима. Внушительный дверной портал заблокирован камнями, скреплёнными известковым раствором. Однако отдельные камни растрескались и обвалились, оставив тут и там зазоры достаточной ширины и высоты. Через них я, при желании, мог бы пролезть внутрь. У меня нет с собой лампы, и, так как сохранение спичек весьма критично в моих уединённых обстоятельствах, я не делал таких попыток. Однако этот царский мавзолей будет моей первейшей целью, когда я вернусь сюда с должным образом снаряженной экспедиционной группой, чтобы исследовать тайны Хорассима.»

Жюль и я решили, что Акрополь и скальный храм, доминирующий на нём, должны стать и нашими собственными «первоочередными целями исследования». По направлению к огромному южному утёсу этой закрытой долины мы как раз и направились, двигаясь через затопленный песком остов города, среди выбеленных костей-колонн, на которые смотрели предыдущей ночью с высоты, мимо храмов, поглощённых по самую крышу пустыней, среди великих бесформенных дюн, скрывавших невесть какие архитектурные красоты, погребённые там подобно игрушкам в песочнице. Скала постепенно становилась всё выше, по мере того, как хребет её сменялся падением в вечно-изменчивую долину, пока, наконец, мы не поднялись по «регулярному песчаному склону» Монсела и не вышли к Акрополю.

Здесь было открытое ровное пространство с утёсом, закрывающим небо перед нами, и демонически огромным дорическим фасадом скального храма или мавзолея, чьи колонны словно бы поддерживали всю красную вселенную над ним. При первом взгляде на него я понял, что всё запустение, что поглотило долину, исходило из этого единственного источника. Казалось, что из него на широкую пустынную площадь веяло злом, подобным холодному ветру. Вероятно, что Жюль тоже ощутил это, ибо он сказал, как будто хотел отвлечь моё внимание от его единственного неотразимого фокуса, тоном менее восторженным, чем обычно:

— Песок здесь не такой глубокий, как внизу. Смотри, Пьер, на этой площади, должно быть, некогда стояли статуи.

Он указал туда, где из песка торчала белая мраморная рука, поднятая вверх, словно бы для отражения удара. Оглядевшись вокруг, мы заметили другие выступы в песочном ковре. Повернувшись, чтобы рассмотреть один из них как следует, мы обнаружили, что это – белая каменная голова молодой женщины, обращённая в сторону храма. Выражение, которым наделил её скульптор, было не самое приятное: неподвижные расширенные глаза, губы, оттянутые от дёсен, словно бы она зашлась в вечном крике, делали её образом панического ужаса в его древнем смысле. Это был страх не смерти, но бессмертного зла – того самого принципа, из которого исходит большая часть религии и всей магии.  

      — Не вполне Елена Хорассимская, — произнёс я и почувствовал, как по спине побежали мурашки, когда я наклонился, чтобы коснуться искусно уложенных и хитро взлохмаченных каменных локонов, — хотя и по-своему шедевр. Но, конечно, Жюль, это скорее барокко, чем древнегреческий канон – Бернини, а не Пракситель?

Он, казалось, даже не услышал.

— Какая-то нимфа, ожидающая изнасилования олимпийским богом. — сказал он печально. – Европа? Леда? Сиринкс? Посмотрим, когда откопаем её. Давай продолжим.

Мой взгляд вновь обратился к скальной гробнице, находящейся теперь менее, чем в двухстах ярдах от нас. Массивные рифлёные колонны, вырезанные целиком из красного песчаника, поддерживали фронтон, наклонный угол которого венчала скульптурная группа.

— Персей и Горгоны, — поправил я его, — вне сомнений. Видишь этого мужчину слева, в позе бегущего? Не можешь определить, что он там несёт? Вот, возьми мой бинокль.

Он поднёс прибор к глазам и настроил линзы.

— Корзина… — Жюль заколебался, после чего добавил, — что-то вроде сумки… полной змей.

— Это голова Медузы в мешке, Жюль. Змеи… ну, отчаяние растрепало её причёску… Забавно, – я продолжал, — что Монсел не описал эти скульптуры. Он упоминает дорические колонны и фронтон, да – но ни слова про статуи. Возможно, что он скрывал детали, пока не взял с собой камеру, чтобы подтвердить увиденное, однако это на него не очень похоже. Больше похоже на правду, что у него просто закончились чернила, когда он собрался написать про этих ребят. Они представляют довольно ужасную форму жизни-в-смерти, не находишь?

Но Жюль уже опустил бинокль и навёл его на дверной проём, пребывающий в глубокой тени под величественной аркой.

— Боже, — воскликнул он, — Монсел сделал это! Он проник внутрь! Смотри, Пьер, в камнях, закрывающих дверь храма, пробит лаз!

* * *

Его возбуждённая речь отразилась от скалы небольшой лавиной из эхо. Я же мог разглядеть тёмный продолговатый объект в правом нижнем углу заблокированного входа. Он казался крошечным в этом колоссальном портале. Но стоило мне выхватить мой полевой бинокль у Жюля и навести его на то место, я увидел, что в стене, закрывавшей вход в мавзолей, был вырублен прямоугольный проём, по меньшей мере семи футов высотой и четырёх — в поперечнике, и по обе стороны от щели были аккуратно сложены изъятые в ходе работы камни.

— Что ж, пойдём и посмотрим, куда он делся, — сказал Жюль, — нас ничто не остановит.

— Не лучше было бы подождать, пока арабы присоединятся к нам? Внутри нам понадобятся фонари, а ещё кирки и верёвки для подъёма, возможно.

— У меня есть фонарик. Давай, Пьер. Мы же можем, по крайней мере, заглянуть внутрь.

Я водил патрули в камбоджийских лесах и среди поросших кустарником алжирских холмов, однако никогда в жизни я не испытывал большего страха, чем следуя за Жюлем те несколько сотен ярдов по ровному слою песка в сторону скрытой тенью красной дорической арки. Патрулируя вражескую территорию, опасаешься засады, но в девяти случаях из десяти возвращаешься без единого выстрела. Здесь же я точно знал, что Враг, это лишённое возраста и олицетворённое Зло, выжидало в своей силе, чтобы завладеть нами.

Темень, похожая на занавес из чёрного бархата, лежала по ту сторону проёма. Жюль посветил фонариком внутрь: луч его высветил ещё одну стену, на этот раз из красного песчаника, находящуюся в двух шагах вглубь лаза.

— Жюль, — крикнул я, — к нам идут арабы. Нам понадобятся инструменты, чтобы разрушить вторую стену.

— Ерунда! – ответил он, — это проход. Мы просто резко повернём налево, когда пройдём через дыру Монсела. Давай, Пьер!

Спотыкаясь, я поплёлся за ним по узкому проходу. Время от времени он направлял луч фонарика вверх. Потолок, казалось, становился выше по мере того, как мы продвигались вперёд, или, возможно, спускались.

Через несколько минут мы подошли к месту, где проход разветвлялся в трёх направлениях.

— Это конкретный лабиринт, — сказал я. – Может быть, всё-таки стоит сходить за подмогой? Нам нужны нормальные фонари, чтобы исследовать это место.

— Нам сейчас нужно повернуть в левый проход, — сказал Жюль, — и если там начнётся настоящий лабиринт, мы вернёмся обратно, а потом уже возьмёмся заново с компанией рабочих.

Теперь мы как будто поднимались вверх по долгой змеящейся дуге. Я начал считать наши шаги. И насчитал уже девятьсот одиннадцать, прежде чем мы увидели впереди свет. Это было ослепительное сияние, вырывавшееся с левой стороны прохода.

— Ты видишь, — прошептал Жюль, — здесь есть обитатели…

Внезапно он позвал:

— Есть тут кто-нибудь?

— Мы все здесь, эфенди, в ожидании ваших приказов.

Голос принадлежал драгоману Абдулле. Мы сделали полный круг и вновь возвратились к дыре, через которую проникли внутрь. Я смеялся, пока у меня не начали слезиться глаза. Мы вернулись в лагерь, и Враг прекратил огонь. Я испытал огромное облегчение, однако бедный Жюль не насладился этой антикульминацией. Он весьма дорожил своим достоинством, а посему отдал приказ немедленно подготовить команду из семи человек: у них должны быть фонари, кирки и лопаты, стремянка и несколько кусков мела. Наши арабы стояли неловкой кучкой позади портика, оглядывая кругом широкую площадь Акрополя, вытягивая шеи, чтобы посмотреть за возвышающийся склон, который закрывал его, и почти не разговаривали. Однако, когда Абдулла начал передавать приказы Жюля, среди них разразилась болтовня самого меланхолического свойства, нестройная и пронзительная, как крики потревоженных морских птиц, на которых эти люди в своих белых и чёрных одеждах на самом деле немало походили.

— Предложи добровольцам стандартный бакшиш, Абдулла! – крикнул Жюль, — но не позволяй им драться из-за него.

Наш прораб оборвал свою резковатую тираду, с которой было начал, и сладкозвучно запел о золоте и великих сокровищах, ждущих смельчаков в гробнице, но всё равно лишь два-три выступили вперёд из толпы. Затем его голос вновь сделался резким, и ещё двое угрюмых мужчин вышли вперёд, чтобы встать рядом с первыми добровольцами.

— Собаки! – крикнул на остальных Абдулла. – Трусливые псы, боящиеся собственной тени…

Он сотрясал эту кучку испуганных людей, как человек мог бы трясти яблоню, пока седьмой доброволец не выпал на песок. Я прекрасно понимал их нежелание участвовать; я знал, каково это.

Свёртки были развязаны, нужные инструменты выданы, я же тем временем прислонился к основанию одной из высящихся колонн и машинально набил свою трубку табаком. Только когда я затянулся ею, и мои зубы и язык покрылись песком, я осознал, что положил в рот мундштук бриаровой трубки Монсела. Я почувствовал ужасный приступ тошноты. Я не мог объяснить этого. Во время войны никто не привередлив к вещам недавно погибших. Когда я сплюнул песчинки, то мне показалось, будто я смотрю с самого края пропасти, отделяющей время от Безвременья. Я почти что увидел у подножия этой огромной пропасти очертания Врага, что угрожал нам. Ещё секунда, и я, возможно, был бы полностью в курсе, но тут заговорил Жюль, и впечатление исчезло.

— Ты приболел, Пьер? Ты выглядишь ужасно.

— Я проглотил муху, — солгал я. – Со мной всё в порядке.

— Ну хорошо. Люди уже готовы. Абдулла будет помечать наш маршрут мелом.

Он шагнул в проём и исчез, я же снова демонстративно зажал трубку Монсела в зубах и последовал за ним.

— На этот раз мы двинемся по правой стороне развилки, — сказал Жюль, когда мы направились по этому узкому туннелю, — и посмотрим, куда она нас приведёт.

Туннель вывел нас в огромную пещеру с колоннадой, где наши голоса одиноко гремели в ответ нам из впадин крыши. Фонари арабов освещали едва ли больше, чем объёмы ближайших колонн, лучи же наших собственных лишь слабо ощупывали нависшую над нами тьму. Мы медленно продвигались вперёд по похожей на собор необъятности этой залы, и вот свет наших фонарей упал на другой дверной проём, перекрытый, как и внешний вход, известняковым камнем и тоже имеющим у своего подножия продолговатый участок темноты.

— Снова подпись Монсела, — заметил Жюль, освещая лучом фонарика новую щель и груду камней рядом с ней. – Он нашёл путь в саму гробницу.

— Гробница, или святилище, или Нечестивое из нечестивых, — сказал я. – Да, Монсел или другие были здесь до нас.

Что-то хлопнуло высоко на крыше, и мы посветили туда фонарями, силясь увидеть источник звука, однако ничего не смогли разглядеть.

— Совы или летучие мыши? — спросил Жюль, после чего попытался пошутить, — я же говорил, что это место будет обитаемым.

— Тебе незачем было мне это говорить, — ответил я. – Я уже знал.

За второй щелью открывался новый проход с низкой крышей, извивающийся, как умирающая змея. Во время продвижения мы наткнулись на статую обнажённого мужчины в натуральную величину, что лежала лицом вниз в пыли, по-видимому, сброшенная из какой-то ниши или одного из устьев туннеля, заваленных каменным мусором, которые мы проходили на нескольких поворотах этого прохода. Мы попытались перевернуть его, но он был слишком тяжёл для нас.

Теперь же крыша прохода стала несколько выше, а его стены выпирали наружу в виде своеобразного покатого изгиба, который напомнил мне голову гадюки в месте соединения с телом. Здесь наше продвижение вновь замедлилось у другой стены. По крайней мере, начиналась она как стена, однако кладка была завершена только на несколько футов. Сверху были навалены деревянные балки, нагромождения камней и разбитых статуй, образуя баррикаду, однако часть этого грубого заграждения была сдвинута в сторону, и перед нами появилась третья брешь, расчищенная теми, кто был там до нас. Под дебрисом мы могли смутно различить две коленопреклонённые статуи у основания стены. Судя по всему, они изображали каменотёсов, занимавшихся приготовлением цементирующего раствора. Мы не могли разглядеть их лиц, так как они были повёрнуты к барьеру. Однако что-то в их фигурах привело меня к идее, что они принадлежат тому же скульптору, чьи работы мы уже видели в Акрополе.

— Похоже на то, — начал Жюль, — что тот, кто строил эту стену, бросил её в ужасной спешке. Они, должно быть, замуровывали заживо заключённых здесь, а тем удалось вырваться на свободу?

— Не вижу никаких признаков борьбы, Жюль. И если это было дело рук группы Монсела…

— Нет, вон знак Монсела, — ответил Жюль, указывая на щель, — вон там.

Позади нас в коридоре раздались выкрики – это Абдулла подбадривал своих людей. Когда они подошли, там было двое арабов с фонарями, и сам прораб, и больше никого.

— Прочие псы остались в великом храме, — объяснил Абдулла. – Ни уговоры, ни удары не подтолкнули бы их дальше. Кроме того, эти две крысы тоже сделали бы ноги, если бы проход был пошире, и я не шёл бы позади них, и не уговорил бы их идти дальше своей ногой и прикладом пистолета… Идите вперёд и держите свет для эфенди. Вы не видите, что они намерены перелезть через баррикаду и проникнуть в сокровищницу?

Жюль перелез через стену первым, я нехотя стал вторым. Лучи фонарей отбрасывали наши искажённые тени на багровые стены и потолок следующего прохода. Он снова стал сужаться, и через несколько шагов Жюль остановился и посветил фонариком на какие-то предметы, свисающие с потолка туннеля. Это были летучие мыши, висящие вниз головой, как будто во сне, но они не улетели, когда мы подошли к ним. Это были скульптурные формы – чудесно вырезанные из какого-то блестящего тёмно-серого камня. Я поднял руку, чтобы дотронуться до одной фигурки, она покачнулась и тяжело упала в пыль к нашим ногам.

— Металл, — сказал Жюль, — с помощью которого они были подвешены к крыше, проржавел. Осторожнее, Пьер. Мы же не хотим, чтобы всё это добро свалилось нам на головы.

Мы прошли ещё совсем немного, когда наши фонари осветили дверной проём в форме пилона, вырубленный в скале из песчаника. Здесь вновь была предпринята попытка соорудить рудиментарную баррикаду. Ещё одна статуя была обращена лицом к дверному порталу и царящему за ним мраку, как будто бы те, кто возводил это заграждение, оставили её там, а затем отступили, прежде чем успели разбить её для переиспользования в качестве стройматериала.

Мне была видна искусно вырезанная мраморная спина, голова, слегка запрокинутая вверх, и наклонённые вперёд руки, так что создавалась иллюзия, будто фигура опирается локтями на сложенную каменную кладку.

Когда мы подошли ближе, я заметил некоторые любопытные детали. Например, вокруг талии статуи был застёгнут пояс, а к частям туловища и нижним конечностям прилипли лохмотья пыльной одежды. Скульптор изваял ноги наиболее реалистично – можно было разглядеть икроножные мышцы и вены над лодыжками, однако ступней не было видно, пока я не подошёл достаточно близко, чтобы понять, что статуя обута в пару пыльных измятых ботинок.

Жюль быстро шагнул вперёд и коснулся мускулистой сутулой спины.

— Бог мой! – воскликнул он. – Это же не статуя… это человек, Пьер… окаменевший человек!

Я был рядом с ним и теперь мог ясно видеть лохмотья рубашки и бриджей, всё ещё цеплявшиеся за мраморные конечности. Шёлковый шарф был повязан с узлом сзади вокруг нижней части головы, как если бы им пытались сделать кляп или завязать глаза этому каменному человеку. Ибо он был мраморным и таким же холодным, как я обнаружил, когда, содрогаясь, протянул руку, чтобы коснуться пыльных тряпок, наполовину скрывавших его левое плечо.

— Эй там, принесите-ка свои фонари! – крикнул Жюль на арабском, после чего добавил, — Нам в самом деле понадобится свет, чтобы прояснить эту тайну. Что это такое, Пьер, что может превратить человека в камень, как если бы его месяцами погружали в один из тех минерализующих колодцев, которые ты нашёл в Нижних Пиренеях, и при этом не окаменела бы его одежда?

— Возможно, они снова его одели после… после окаменения. – предположил я.

— Встаньте здесь и держите свои фонари вот так, — приказал Жюль арабам. – Я хочу обойти спереди и не поцарапать голени об эти обвалившиеся камни. Помоги мне, Пьер.

Я перегнулся через обломки каменной кладки и поддержал Жюля, пока он балансировал на ней под узким каменным проёмом и отрывал клочья шёлка от мраморного лица. Я уже догадывался, чьё же лицо мы должны будем узреть, однако, именно то выражение, которое на нём запечатлелось, в тот же миг вызвало у нас потрясённый возглас: «Великий Боже! Это не может быть… Эдвард Монсел!»

Это были те самые черты бородатого англичанина, с которыми мы уже давно были знакомы, лицо, которое в стиле помпезной фотографии девятнадцатого века выглядывает с фронтисписа последней монографии Монсела. Но здесь, выполненное в камне, оно было искажено выражением непристойной, пускающей слюни влюблённости. Глаза смотрели мутно, ухмылка сморщила бледные, покрытые бородой щёки, а мраморные губы приоткрылись словно бы в оскале похоти, обнаживши скривившийся язык, как при произнесении им последнего слова. Где-то в итальянском музее я видел скульптуру Пана или Силена с точно таким же выражением страстного эротизма, на которое мы ныне взирали.

— Он был безумен, Пьер! – начал Жюль. – Они свели его с ума раньше…

— Напротив, — ответил я, — он был дьявольски влюблён. Как герой-любовник, ты, конечно, узнаёшь этот взгляд, Жюль?

Что-то блеснуло среди камней у ног Жюля, внезапный тусклый проблеск огня. Я посветил фонариком между барьером и жалкими ботинками Монсела, и оно вспыхнуло вновь, и я увидел, что это был за предмет.

— Осторожнее, Жюль! – сказал я. – Не двигайся вперёд, минутку.

Я наклонился между коленями Монсела и баррикадой и поднял стеклянный объект. Это было овальное викторианское ручное зеркало для бритья, в оправе из слоновой кости, снабжённое короткой латунной подставкой. В тот момент, когда я вытирал пыль со стекла, я с ужасом распознал облик Врага; теперь я точно знал, почему Монсел завязал себе глаза, почему он носил с собой это зеркало для бритья и чем занимался, когда произошёл сей несчастный случай и он превратился в камень.

В темноте за дверью послышалось движение и клацанье, и я закричал:

— Жюль, ради всех святых, не оглядывайся назад! – и по-арабски для остальных:

— Бегите же, спасайте свои жизни!

Но Жюль услышал движение позади себя и обернулся.

— Разве мы не становимся… — начал он, посветив фонариком во мрак над баррикадой. Я закрыл глаза, когда он издал один ужасный каменеющий вопль: «Пьер!!» И я знал, что он выкрикивал не моё имя,** и что он тоже понял, в чём дело, но слишком поздно.

У меня в руке было зажато зеркало для бритья Монсела, и когда я посмотрел в него, то увидел Жюля, застывшего и неподвижного в проёме дверного пилона. Зажжённый фонарь, всё ещё зажатый в его окаменевших пальцах, освещал помещение за его пределами. И сквозь отражение я смутно мог разглядеть, что же содержалось в этой камере. Что-то, или кто-то было приковано там цепью к стене. Я видел скорчившуюся фигуру и блеск дымчато-жёлтых глаз. Существо пыталось спрятать своё лицо под вуалью из колышущегося чёрного вещества. Перья или же щупальца, я не мог сперва толком разобрать, что же это шевелилось и ниспадало на ужасающие глаза. Затем существо подняло голову, и я увидел мертвенно-белое прекрасное лицо и гадюк, извивающихся и шипящих над изогнутыми в отчаянии бровями.

И снова я закричал на арабском:

— Абдулла, быстро уводи своих людей отсюда и не оглядывайтесь. Вспомни о жене Лота и не оглядывайтесь назад, никто из вас.

Я услышал голос Абдуллы, доносящийся издалека:

— Мы не поворачиваем наши головы, эфенди. Вы заперты там, в пасти Ада?

— Пока ещё нет. Ждите меня в главном храме. Я скоро присоединюсь к вам. Профессор потерялся.

Я протиснулся мимо Монсела и вернулся в проход. Ужас заставил меня вновь взглянуть в зеркало, на мраморный профиль Жюля, разинувшего рот в проёме пилона, на то, что находилось за ним в луче его фонаря. Она снова опустила голову, и её жуткие жёлтые глаза скрылись из виду. Она была прикована многими цепями к полу и стенам своей темницы. Однако что-то ещё шевельнулось во мраке той камеры, и в свете неподвижного луча от фонаря появилась другая фигура: эта была лёгкой и стройной, и слепые глаза бледно-голубого цвета поблёскивали под шипящей копной её волос. У пленницы был ребёнок, а, возможно, что и целый выводок, колония горгон, которые, лишённые оков, могли свободно бродить по лабиринту переходов и разрушенному городу снаружи.

Я не стал задерживаться долее, и, спотыкаясь, побрёл прочь по туннелю. Там, где с потолка свисали окаменевшие летучие мыши, один из арабов терпеливо ждал меня со своей лампой. Когда я подошёл к нему, то осознал, что он ждал там всё это время, его керосиновая лампа догорала в холодной сцепленной руке. Я услышал позади себя неописуемое постанывающее хихиканье, и, вновь поднеся зеркало Монсела к глазам, я будто бы увидел две белые тонкие руки, обвившиеся вокруг шеи Жюля, и колышущуюся и извивающуюся темноту на его плече.

Я швырнул зеркало в пыль, а за ним и бриаровую трубку Монсела и, заткнув уши пальцами, с воплем побежал по коридору, вопя во всю мочь лёгких, чтобы больше не слышать этот адский любовный зов за спиной.

Мы взорвали динамитом вход в скальный храм и тщательным образом заделали брешь в портале. Я не желал оставаться здесь, чтобы выкапывать «статуи» на Акрополе. Какой царь Хорассима, спрашивал я себя, привёл сюда это существо, и зачем? Конечно, оно могло быть идеальным секретным оружием – один взгляд этих бессмертных жёлтых глаз, и его враги превращены в камень. Выводили ли её с мешком на голове под присмотром стражников с завязанными глазами в судные дни на Акрополь? Однако, подобно множеству других видов секретного оружия, размышлял я, и в этом случае рано или поздно всё должно было пойти ужасающе неправильным образом. Однажды бестия сбежала, в Хорассиме воцарилась паника, когда она, стеная, бродила по его улицам. Позже её поймали и заковали в цепи. Но насколько позже? Какова была судьба остальных членов отряда Монсела? Возможно ли, что он вступил с ней в сговор против них? Все эти вопросы и полуответы крутились у меня в голове, пока мы двигались в лучах заката над песчаными насыпями мёртвого города.

Я не думал о Жюле. Я не могу думать о нём с печалью или жалостью. Ему повезло больше, чем мне. Когда я посмотрел в зеркало Монсела, я думаю, что моё сердце окаменело. Я уже говорил вам, что никогда больше не смогу испытывать любовь к любой женщине. Я должен буду умереть холостяком. Ещё мне снятся кошмары до сих пор. Я снова иду по тем проходам, вырубленным в красном песчанике, и меня переполняет любопытство самого жалкого вида. Это нечто большее, чем любопытство археолога – я взволнован и ужасно напуган. Была уже ночь, когда мы добрались до устья ущелья. Руины Хорассима лежали под нами в лунном свете, подобно костям чудовищного ископаемого, которое проползло через пустыню, в эту долину, чтобы издохнуть здесь.    

Гордон МакКриг / Gordon McCreagh

Доктор Мюнсинг, экзорцист

из журнала

Strange Tales of Mystery and Terror (Сентябрь 1931)

Перевод: И. Бузлов, (C) 2019-22

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Медная дощечка на почтовом ящике у аккуратной белой калитки гласила лишь:

Д-р Мюнсинг, экзорцист

За вычетом данного факта, дом ничем не отличался от всех других домов по этой улице – с общей стеной, белёный, респектабельный. Ещё несколько медных табличек анонсировало других серьёзных горожан — россыпь из докторов медицины и одного теолога. Но что же касается д-ра Мюнсинга, экзорциста, то тут было нечто совершенно иного и странного рода.

Облик человека, что задумчиво смотрел из окна на проливной дождь, тоже, подобно его медной табличке, наводил на смутные размышления о чём-то странном; можно было подумать, что у него были способности к чему-то такому, на что не были способны прочие трезвые граждане, доктора и юристы.

Это был мужчина чуть выше среднего роста, широкий в плечах, с сильными, внушительного вида руками; лицо у него было квадратное, исчерченное крест-накрест бороздами непогоды, загорелое от длительных путешествий в отдалённые страны; крупный нос нависал над узким, широким ртом, сомкнутым с невероятной решимостью.

Лицо нормального человека средних лет с сильным характером. Дело было в глазах, имевших это смутное выражение чего-то необычного. Глубоко посаженные и запрятанные под сдвинутыми выразительными бровями, они были неопределённого оттенка; задумчивый взгляд сквозил в них, намекая на знание вещей, которые не были доступны другим трезвым жителям.

Другой человек, смотревший из соседнего окна, был моложе и крупнее первого во всех смыслах – молодой детина, в чьих широченных плечах и чистом цвете лица были все признаки того, что он посвятил свои студенческие годы больше футболу, чем медицине. Увалень хрюкнул, издав восклицание.

— Ставлю доллар, что у тебя тут новый пациент!

Доктор Мюнсинг перешёл к другому окну.

— Я не делаю ставки с доктором Джеймсом Терри. Спортивные ставки, очевидно, один из тех предметов, что лучше всего удавались тебе в Джонз-Колледже. Человек же выглядит совершенно обескураженным, ко всему прочему.

Обсуждаемый ими субъект спешил вниз по улице, беспокойно изучая номера домов; согнувшись, ёжась в дождевик, он считывал номера украдкой, словно бы сопротивляясь попыткам своей головы выйти из-под защиты поднятого воротника. Бедолага издал стон облегчения, когда увидел табличку доктора Мюнсинга, экзорциста, и, распахнув со стуком калитку, он, спотыкаясь, засеменил к парадной двери.

Д-р Мюнсинг лично встретил человека, дал ему усесться в удобное кресло, смешал ему горячий напиток, предложил сигарету. Спокойствие, методичность, практичность – таковы были его “прикроватные” манеры в подобных случаях. Он настойчиво внушал впечатление, что какой бы ни была проблема, нет ничего такого, что не подлежало бы излечению. Так он стоял и ожидал разъяснений. Человек же запинался в бессвязной мешанине пустопорожнего.

— Я… доктор… я не знаю, как… я не могу сказать вам, что это такое, но преподобный мистер Хендрикс отослал меня к вам. И всё равно я не знаю, как сказать вам об этом; тут и описывать-то нечего.

— Ну-с, — ответил доктор рассудительно, — это уже интересно. Если нет ничего, чтобы описать, и если преподобный мистер Хендрикс решил, что не может изгнать это нечто молитвами, у нас определённо уже имеется нечто вполне осязаемое, не так ли?

Его манера разговора была покоряющей и весёлой, он излучал уверенность. Его громоздкий молодой ассистент был выбран по той же самой причине – просто чтобы помогать внушить пациентам ощущение силы, способной на равных иметь дело со странными и чудовищными явлениями, которые едва ли можно описать здравому уму.

Человек начал раскрываться этой атмосфере. Он взял себя в руки и начал говорить более последовательно.

— Доктор, я не знаю, что рассказывать вам. Не было никаких… привидений, ничего похожего. Мы не видели и не слышали ничего. Дело просто в ощущении. Я… вы будете смеяться, доктор, но… есть нечто во мраке, что приносит ощущение кошмарного страха; и я знаю, что оно поймает меня. Прошлой ночью… Бог мой, прошлой ночью оно почти что коснулось меня.

— Я никогда не смеюсь, — сказал д-р Мюнсинг серьёзным тоном, — пока не поймаю своего призрака. Ведь некоторые призраки пугающе реалистичны. Расскажите мне немного о себе, вашей семье, вашем доме и всё прочее. И что до ваших страхов, какими бы они ни были, пожалуйста, не пытайтесь спрятать их от меня.   

На лице человека появилось выражение озадаченности.

— Тут нечего особо рассказывать, доктор; ничего такого, что не было бы у других. Я не знаю, что могло призвать эту ужасающую тварь в наше жилище. Я… моё имя Джаррет, я продал недвижимость в горах Катскилл.

У меня маленькое ранчо в сотне шагов от мощёной дороги, в двух милях от деревни. Дом мой никоим образом не старый и не ветхий; есть современный трубопровод, электрическое освещение и всё такое. Никаких старых индейских кладбищ по соседству. Ни единой вещи, могущей быть источником этого кошмара, и тем не менее – говорю вам, доктор, есть нечто ужасное в темноте, и мы все это ощущаем.

— Гм-м!- доктор поджал губы и прошёлся туда-сюда, засунув руки глубоко в карманы. – Новый дом, никаких ассоциаций с древностью. Кажется, звучит похоже на элементала, однако, как такое существо могло освободиться? Либо же это может быть враждебный геоплазм, но… Расскажите мне о вашей семье, мистер Джаррет.

— Нас четверо, доктор. Брат моей жены, инвалид, и…

— А! – доктор издал быстрый выдох. – Так значит, есть болезный? Что с ним?

— У него повреждены лёгкие. Ему рекомендовали приехать к нам подышать горным воздухом, и ему уже стало намного лучше. Но недавно ему вновь стало плохо, даже хуже, чем прежде. Мы полагаем, что, возможно, этот постоянный ужас слишком изматывает его.

— Хм-м, да, в самом деле. – доктор вышагивал своей быстрой поступью туда-обратно, его неопределённого цвета глаза стали сейчас определённо серого оттенка. – Да, да, ужас, и больной человек, состояние которого ухудшается. Вполне достаточно. Кто ещё, мистер Джаррет? Кто ещё, я спрашиваю, мог бы привлечь внимание визофаговой сущности?

— Визо-что? Боже, доктор, у нас нет каких-либо доказательств. Кроме моего брата, там ещё только мой сын, десяти лет от роду, и моя жена. Ей пришлось хуже, чем всем нам, она даже сказала, что видела что-то… однако мне думается, что это всё вздор. – Человек умудрился изобразить нездоровую улыбку. – Вы же знаете, какими бывают женщины, доктор. Она сказала, что видела формы… бесформенные явления в темноте. Ей нравится думать, что она – психик, и она всегда видит вещи, о которых никто другой знать не знает.

— Ох, Бог мой! – д-р Мюнсинг простонал и его лицо стало серьёзным. – Воистину, дуракам закон не писан. Тут мы имеем все условия для проникновения сквозь завесу. Небеса, какими же идиотами могут быть люди.

Внезапно он обвинительно выставил палец на мистера Джаррета.

— Я полагаю, что она заставляла вас садиться за круглый стол вместе с ней и всё такое прочее.

— Да, доктор, так оно и было. Стуки, записанные сообщения и так далее.

— Господи! – доктор в ярости ходил туда-обратно. – Дураки в тысячный раз играют с этим огнём, и на этот раз эти простофили прорвали-таки завесу, дав проникнуть внутрь чему-то особенному.

Мюнсинг повернулся к порабощённому ужасом рассказчику, вперив в того обвиняющий палец и формулируя вердикт.

— М-р Джаррет, ваша не слишком умная жена совершенно не понимала, что соделала. Сам я не представляю, что она могла освободить или же во что может развиться подобная сущность. Нам необходимо остановить её. Тварь может скрыться и перерасти в угрозу всему миру. Говорю вам, что мы, люди, даже ещё не начали толком прозревать, какие силы существуют на другой стороне той тонкой границы, что недоступна нашему будничному пониманию. Единственное, что можно сейчас сделать, так это незамедлительно поехать с вами к вашему дому. И мы должны попытаться узнать, к какому классу относится эта сущность, что была призвана, и в силах ли мы остановить её.

Дом Джарретов оказался в точности таким, каким его описал сам м-р Джаррет. Современный и заурядный во всех смыслах, он располагался на целом акре сада и зарослей на залитом солнцем склоне Катскильских гор. Прочие дома беспорядочно застроенного небольшого посёлка были в общих чертах такими же. Это были тихие резиденции обычных людей, которые предпочитали отдохнуть от шума и сутолоки летнего курорта Пайн-Бенд, расположенного в двух милях ниже по главной дороге штата.

Семья Джарретов полностью вписывалась в своё окружение. Благонравные, гостеприимные сельские ничтожества. Леди, обладающая психическими способностями, страдала избытком веса и с трудом дышала во время подъёма. Сын, нескладный школьник, проявлял застенчивую замкнутость, свойственную сельской молодёжи по отношению к чужакам. Больной родственник, худой и искривлённый, с раздражающим кашлем, демонстрировал нездоровый румянец на своих щеках, что указывало на его болезнь.

Для чуткого д-ра Мюнсинга не составило много времени ощутить, что все эти люди находились в состоянии нервозной напряжённости, что само по себе было доказательством чего-то, что произвело экстраординарный эффект на их лишённые воображения умы.

Расширенные зрачки, трясущиеся конечности, взгляды через плечо; всё это указывало на то, что нечто привело эту злополучную семейку на грань панического ужаса, что уже превысил пределы их самоконтроля.  

Д-р Мюнсинг был мастером в деле рассеивания подобной нервозности. Такое ментальное состояние было наименее желательным для встречи с «влияниями», какими бы они ни были. Он приветствовал своих новых знакомцев с лёгкой уверенностью, после чего поднял руку.

— Нет, нет, не стоит. Дайте мне возможность отдышаться. Вы же не хотите уничтожить мой аппетит своими ужастями? Давайте сперва поедим, а затем вы будете вольны рассказывать свои истории. Никакие призраки не любят полного желудка.

Он намеренно вёл себя таким образом. Эффект не заставил себя ждать – его домохозяева испытали некоторое облегчение. Человек производил внушительное впечатление знания, уверенности, власти.

Ужин был, однако, весьма безрадостным занятием. Беседу приходилось специально направлять на обыденные темы. Жена выказывала болезненную неприязнь к походу на кухню. «Наш повар уволился два дня назад», — объяснила она. Юноша вёл себя тише мыши и был испуган. Болезный мало говорил, зато издавал сухой, раздражающий лай время от времени.

Д-р Мюнсинг, погруженный в свою тарелку с едой, весело болтал о всякой банальщине. Однако всё это время он не спускал с инвалида пристального взгляда, подобно ястребу. Джеймс Терри делал всё, что мог, дабы отвлечь внимание от экспертного анализа доктором всех и всего в столовой. Ко времени, когда ужин подошёл к концу, доктор уже сформировал мнение относительно различных черт и особенностей характера своих нынешних хозяев. Также он доминировал над всей компанией благодаря своему заразительному оптимизму.

— Ну что ж, давайте сделаем одну из тех удовлетворительных затяжек из трубки нашего Джимми, и вы можете рассказать мне всю интересующую вас подноготную. Вы, — обратился он к даме-медиуму, — вы расскажите мне. Уверен, что вы дадите нам наилучший обзор ситуации.

Взволнованная и испуганная, м-с Джаррет была едва ли в состоянии присовокупить что-то дельное к уже рассказанному её мужем ранее. Здесь было нечего добавить. Сбивающая с толку беспредметность окружала всю эту историю. Однако это была пустота такого рода, что была наполнена до краёв безымянным страхом – ощущением ужаса, усиленным «формами» психических видений м-с Джаррет. Им предстояло сразиться с безымянным нечто.

Доктор встряхнулся в нетерпении. Он встречался с подобными симптомами ранее; в частности, с неспособностью людей как-либо связно описать свои встречи с призрачными явлениями. Посему Мюнсинг решился на смелый эксперимент.  

— Моя дорогая леди, — начал он, обратив всё внимание на психическую персону, — весьма сложно экзорцировать ощущение чего-либо до тех пор, пока мы не узнаем хоть что-то о самой причине данного ощущения. Теперь я сообщу вам, что нам следует сделать. Когда вы пребывали за столом во время ваших небольших сеансов, то слышали стуки и всё такое прочее, не так ли? И произносили «послания» от ваших «спиритуальных друзей», верно? И вам нравилось погружаться в транс, чтобы ваши «проводники» управляли вами? Только что вы несколько нервничаете, вспоминая об этом? И всё в том же духе, так?

— Что ж, доктор, это именно то, что происходило здесь, однако, как вам удалось всё это узнать?

— Хм-м, — сухо хмыкнул Мюнсинг, — вы не одиноки в своём невежестве, моя дорогая леди. Есть многие тысячи жителей США, которые занимаются тем же рискованным баловством. Они полагают, что психические исследования подобны играм в салонах. Однако я бы хотел предложить вам провести один из ваших маленьких сеансов прямо сейчас. Вы войдёте в транс и, вероятно, что вы – я имею в виду, ваши проводники – сообщите нам что-то полезное. В трансовом состоянии, которое, в конце концов, представляет собой форму гипноса (пусть мы и не знаем, является ли это состояние самовнушением или же вызывается действием внешней психической силы), в этом самом гипнотическом состоянии наши подсознательные рефлексы чувствительны к тем влияниям, которые наш более материальный сознательный ум не способен получать.

Пухлая рука м-с Джаррет порхнула к её груди. Это было столь неожиданно; она и в самом деле была несколько испугана своими сеансами, начиная с того момента, как этот кошмар просочился в их жилище. Однако доктор уже расставлял маленький круглый стол и стулья.

Не глядя вокруг, Мюнсинг произнёс:

— Вам не следует быть сейчас на нервах. И я хотел бы, чтобы в частности ваш брат находился в комнате, хотя и не обязательно за столом. Джимми, ты сядешь рядом и будешь стенографировать всё, что будет приходить извне, будь так любезен.

Он добавил вполголоса, наклонившись к своему другу:

— Садись рядом с выключателем; если я подам знак, тут же врубай огни. И ещё позаботься, чтобы больной получил стимулирующее средство. Я могу быть занят.

Всё вскоре было подготовлено под искушёнными указаниями доктора. Лишь четверо сели за стол — семья Джарретов и доктор. Больной брат жены сидел, укрытый пледом, в кресле у окна, а Джимми Терри – рядом с выключателем света у двери.

Вновь Мюнсинг предостерёг дюжего Терри.

— Следи внимательно, Джимми. Я вверяю жизнь этого инвалида в твои руки. Если почувствуешь что-либо, если ощутишь нечто рядом с ним, если даже просто подумаешь об этом, включай свет. Ни о чём не спрашивай. Действуй. Готов? Тогда гасим огни.

С щелчком переключателя комната погрузилась в темноту, сквозь которую раздавался лишь натужный кашель больного человека. По мере того, как глаза участников сеанса приспосабливались к сумраку, сияние лунного света снаружи становилось достаточно, чтобы различить тусклые контуры фигур.

— Именно этим вы и занимаетесь обычно, не так ли? – спросил доктор. – Руки на столешнице и прикосновения маленьких пальцев?

И, не дожидаясь ответа, по части которого Мюнсинг был столь уверен, он продолжал:

— Обычные дела, вижу. Однако сейчас, м-с Джаррет, я положу мои руки на ваши, и вы погрузитесь в транс. Так. Вы совершенно спокойны и расслаблены. Позвольте отпустить себя.

В удивительно короткое время стол содрогнулся этим замечательным внутренним тремором, столь знакомым всем дилетантам от мира психических явлений. Вскоре после того медленно приподнялся вверх и опустился обратно с крайней неспешностью. Затем последовал момент неподвижности, наполненный напряжением, далее раздалось ритмическое «тук-тук-тук» одной из ножек.

— Итак! – произнёс доктор властным тоном. – Вы входите в транс, миссис Джаррет. Мягко, легко. Позвольте себе это. Вы входите в транс. Входите, входите… — Его голос звучал успокаивающе повелительно.

М-с Джаррет издала стон, её конечности сотряслись, она вся вытянулась, будто бы от боли; после чего она вздохнула и приняла вялую позу.

— Следи, Джимми, — предостерёг того Мюнсинг, понизив голос. Затем он обратился к женщине:

— Говорите. Где вы сейчас? Что вы видите?

Пухлая безвольная масса взвыла вновь. Губы задвигались: из них полились неразборчивые звуки, фрагменты бесформенных слов; затем раздался трепещущий вздох и наступила тишина. Д-р Мюнсинг воспользовался случаем и наклонился сначала к одной стороне м-с Джаррет, а затем к другой, чтобы послушать дыхание у неё и у мальчика. У обоих оно было немного учащённое, что, принимая во внимание обстоятельства, вовсе не было странным. С неожиданной внезапностью темноту разрезали слова, ясные и сильные.

«Я в месте, полным тумана, я не знаю, где это. Серый туман.» Напряжённая тишина. Затем: «Я на краю чего-то; чего-то глубокого, тёмного.»

Вновь пауза.

«Передо мной занавес, тусклый и туманный… нет… похоже, что… я полагаю… нет, это и есть туман, что есть завеса. За ней движутся смутные сущности.»

— Ага! – раздался удовлетворённый возглас доктора.

«Я не могу определить, что они такое. Они не животные, не люди. Это тёмные сущности. Просто… силуэты.»

— Бог мой! Это то же самое, что она говорила ранее! – м-р Джаррет чуть не задохнулся в благоговейном ужасе.

Инвалид же одобрительно кашлянул.

«Формы движутся, они свиваются, скручиваются и раздуваются. Они растягивают завесу, словно пытаясь прорвать её. Темно… Слишком темно, чтобы видеть что-то… Я боюсь, что одна из них может вырваться…»  

Внезапно парень заскулил.

— Мне не нравится это. Оно холодное, и я испуган.

Доктор услышал тяжёлое дыхание м-ра Джаррета по левую сторону от себя, когда столешница завибрировала под воздействием внезапного приступа дрожи со стороны последнего. Сам Мюнсинг испытывал обволакивающую подавленность, едва ли не физическое ощущение ползающих вверх-вниз по его позвоночнику холодных волос. Больной человек зашёлся в спазме жестокого кашля.

Вдруг раздался выкрик медиума.

«Одна из форм практически… мой Бог, оно прошла сквозь! Оно на этой стороне. Я могу видеть… о Боже мой, спаси меня.»

— Огни, Джимми! – рявкнул доктор. – Внимание на больного!

Хлынувшая стремительным потоком иллюминация осветила м-ра Джаррета, серого и покрытого росой потливости; юношу, с дикими от ужаса глазами; нервозно-настороженного Терри с таким же взглядом. Все они почувствовали внезапную удушающую тяжесть схватившего их страха, который навис над ними подобно разрушительному океанскому валу, готовому обрушиться вниз.

Больной же находился в пароксизме кашля, из которого он затем перешёл в забытьё изнеможения. Лишь женщина оставалась в блаженной бессознательности. Голос, который исходил от неё, никак её не потревожил. Погружённая в глубокую умиротворённость, она пребывала до сих пор в трансовом состоянии.

Д-р Мюнсинг прыгнул, обогнув стол, прямо к ней и положил свои руки на её лоб для защиты от того, чему он пока не мог найти названия. Холод по-прежнему наполнял комнату; физическое ощущение озноба и шевеления волос. Некая аномальная материальная угроза уже почти что была готова настигнуть свою жертву. Мало-помалу, по мере зажигания света, ужас стал улетучиваться.

Доктор склонился над леди, находившейся без сознания. Он стал мягко постукивать по её лицу, от центра лба по направлению к её вискам. Когда он это делал, то приговаривал, нежно, ободряюще.

Наконец женщина содрогнулась и тяжеловесно приподнялась. Её глаза открылись, явив пустой взгляд, лишённый осмысления. Вот в них отразилось выражение удивления при виде общего замешательства.

— Я, должно быть, задремала, — пробормотала она, после чего смущённо улыбнулась. – Скажите мне, говорила ли я… говорили ли мои проводники?

Этот глуповатый, невинный вопрос, исходящий от единственной персоны в комнате, которая ничего не ведала о том, что произошло, рассеял страх лучше всех ободрительных слов доктора. Прочие участники сеанса стали приходить в себя. Доктор смог теперь обратить своё внимание к болезному.

— Какой у него пульс, Джимми? Хмм, слабоватый, однако присутствует. Он просто переутомился. Эта тварь высосала у него ужасно много жизненной силы. Одна из этих сущностей едва не набросилась на меня самого. Я и не думал, что какая-то из числа этих тварей уже перешла на эту сторону ранее.   

Он обратился к своим хозяевам с исключительной серьёзностью.

— Мне необходимо сообщить вам, что мы находимся перед лицом ситуации гораздо более опасной, чем я думал. Эта сущность представляет собой значительную физическую опасность, и она находится за пределами нашего воображения и «ощутимых» вещей. Вероятно, что мы столкнулись с враждебной сущностью, способной контактировать с людьми. Нужно отправить пациента в постель, а затем я попытаюсь объяснить вам, в чём заключается опасность.

Он без особого усилия взвалил безвольное тело себе на руки и кивнул м-с Джаррет, чтобы она провела их до спальни. По всем признакам, это был просто необычайно энергичный врач, укладывающий своего пациента в постель. Однако доктор сделал одно-два весьма экстраординарных нововведений.

— Свежий воздух нам сейчас не нужен вовсе. – мрачно сказал он. – Окна должны быть плотно закрыты на задвижки. Дайте-ка взглянуть. Железные щеколды – это хорошо. И, Джонни, тебе надо будет сбегать сейчас вниз, на кухню, и принести мне огнеупорное железо – кочергу, щипцы, что угодно. Инструмент для подъёма крышки плиты тоже сойдёт.

Парень цеплялся за ближний край группы. Доктор кивнул с пониманием.

— М-р Джаррет, может быть вы сходите? Нам не следует оставлять пациента до тех пор, пока мы не защитили его должным образом.

В несколько мгновений м-р Джаррет вернулся с простенькой железной кухонной кочергой. Доктор сказал, что именно эта вещь и требовалась. Он поместил её на пол вплотную к дверному косяку, после чего выгнал остальных из комнаты и, выходя последним, закрыл дверь. Мюнсинг помедлил лишь на мгновение, отметив, что замок был сработан из железа, после чего проследовал за удивлённым семейством вниз, в сторону гостиной. Они расселись по своим местам с ожидающим и тревожным видом.

— Итак, — начал доктор, как если бы он вёл лекцию, — я хочу, чтобы все вы внимательно выслушали меня, так как тварь эта зашла уже столь далеко, что единственный неверный шаг может значить смерть. Опять же, скажу, что мне столь же важно ввести вас в курс дела, сколь и ненавистна мысль напугать вас этим.

Он поднял руку.

— Нет, не прерывайте меня. Я пытаюсь прояснить то, что весьма сложно для понимания в любом случае. И всем вам нужно попытаться понять меня, потому что любая ошибка сейчас – даже маленькая глупость, момент забывчивости – может привести к трагедии. Ибо, да позволено мне будет впечатлить вас, нечто, что вы ощущали – это реальная сила. Я могу рассказать вам, что оно такое, однако я не могу объяснить, как оно прорвалось на эту сторону. Зловещая сила – это… — здесь Мюнсинг выдержал паузу, дабы придать вес своим словам, — элементал. Не имею понятия, как эта тварь сумела пробраться сюда. Возможно, вы вообще к этому не причастны. Однако вы, мадам, — обратился доктор к трясущейся от страха м-с Джаррет, — вы послужили этому причиной, забавляясь с этими вашими сеансами, об опасностях которых вы не знаете ровным счётом ничего. Вы даже не затруднили себя чтением литературы по данному предмету. Вы открыли путь и притянули эту сущность к своему дому. Вы и этот несчастный, невинный больной человек, что отдыхает наверху. Вы в прямом смысле слова пригласили это существо к сожительству с вами.

Лица присутствующих выражали лишь страх неизвестности; страх и полное отсутствие понимания. Доктор справился с нетерпением и продолжил свою лекцию.

— Я могу здесь и сейчас углубиться в полноценную теорию оккультизма. Однако вам вполне будет достаточно для понимания следующих моментов. — сказал он, ударяя кулаком по колену для пущей эмфазы. — Несомненным фактом, известным на протяжении столетий человеческого существования и вновь подтверждённым современными исследованиями, является существование определённых и многочисленных внетелесных форм, обитающих на этой земле вместе с нами и повсюду вокруг нас. Эти силы действуют согласно определённым управляющим ими законам, точно так же, как это делаем и мы сами. Вероятно, им так же мало известно о наших законах, как нам – об их.                          

Существует множество разновидностей этих сил. Есть силы, наделённые высоким разумом, гораздо более превосходящим наши умы. Есть силы менее разумные. Есть благожелательные силы; есть и враждебные. Их достаточно свободно именуют общим термином «духи»: элементалы, сублиминалы, привязанные к земле души [earthbounds] и т.д.

Эти силы отделены от нас, чтобы предотвратить нежелательные контакты, с помощью… как бы это назвать? Мне не нравится употреблять слова вроде «пелена» или «завеса», либо же, как в Библии, «великий предел». Они ничего не означают. Лучшим примером для сравнения, возможно, выступает современное изобретение радио.

Некий набор электромагнитных волн определённой длины, эфирных вибраций, может столкнуться с соответствующим инструментом, настроенным на такие вибрации. Небольшая вариация в длине волны — и принимающий инструмент ничего не уловит. Прибор может быть совершенно невосприимчивым к ним, однако ему будет известно, что вибрации потрясающей мощи существуют повсюду вокруг него. Его следует настроить иначе, чтобы он смог стать приёмником другого набора вибраций.

В некоторой схожей манере эти развоплощённые, так называемые «духовные» силы защищены от столкновений с нашими сознаниями. Иногда мы, люди, по причинам, которые весьма часто нам неведомы, делаем нечто такое, создаём условия, которые настраивают нас на вибрацию определённой группы бестелесных сил. Затем нам становится известно об этом; мы устанавливаем контакт; мы, выражаясь простым языком, видим призрак.

Лектор сделал паузу. Смутное понимание появилось на лицах его очарованной аудитории.

— Отлично! Итак, я упомянул про элементалов. Элементалы составляют одну из этих групп внетелесных сил; возможно, наиболее низкую и малоразумную. Они не развили ни человеческой, ни даже животной формы. Они — просто контуры, тени.

— О, мой Бог! – раздался судорожный стон м-с Джаррет. – Те самые формы, которые я ощущала!

— Именно так. Вы воспринимали подобную теневую форму. Почему вы ощущали её? Потому что каким-то образом где-то произошло что-то, что позволило одной из этих стихийных сущностей настроиться на вибрации нашего, человеческого волнового диапазона. Иначе говоря, нечто, что помогло ей прорваться сквозь завесу. Что послужило причиной этому, или же как это произошло, мы не имеем понятия. То, что нам известно об элементалах, полностью признавалось оккультистами прошлых эпох и было отвергнуто лишь современным материализмом. В первую очередь, надо сказать, что они враждебны, именно так, они опасны для человеческой жизни. И далее – прошу вас уяснить это как следует – они способны манифестировать на физическом уровне только лишь путём высасывания необходимой энергии из человеческого источника. В предпочтении для них будет какой-либо человек, находящийся в состоянии низкой сопротивляемости. Например, человек, ослабленный болезнью.

— О, мой… мой брат? – м-с Джаррет ахнула от осознания.

Доктор медленно кивнул.

— Да, его состояние низкой сопротивляемости и ваше бездумное стремление к контакту на ваших сеансах призвали эту вредоносную сущность в ваш дом. Вот почему состояние вашего больного родственника столь резко ухудшилось. Элементал иссушает его жизненную силу для того, чтобы проявиться в материальной форме. До сих пор вы лишь ощущали его зловещее присутствие. Стоит лишь ему преуспеть в насыщении себя достаточной силой, он будет способен творить значительные разрушительные действия. Нет, нет, не стоит сейчас кричать, это не поможет нам. Вам всем следует взять себя в руки и успокоиться, чтобы мы могли предпринять необходимые защитные предосторожности.

К счастью, нам известно противоядие, или, говоря иначе, сдерживающее средство. Подобно большинству оккультного знания, это средство известно и применяемо всеми народами, даже в наш век современного научного скептицизма. Аборигены по всему миру применяют его; восточные люди, имеющие большую чувствительность, чем мы, тоже знают о нём. Даже и современные белые люди пользуются им, хотя и бессознательно. Литература по магии полнится сведениями о нём.

Это ничто иное, как железо. Холодное железо. Железное кольцо в носу или браслет на ноге дикаря; мантра лоха индусов;

счастливая подкова ваших сельских соседей. Эти вещи не просто украшения; это амулеты.

Мы не знаем, почему холодное железо отпугивает определённые виды враждебных сущностей – назовём их духами, если вам так больше нравится. Однако это есть факт, известный ещё с древности, а именно, что между холодным железом и определёнными низшими иерархиями нечеловеческих сущностей – доппельгангерами, чурелями, инкубами, лесными скакунами [woodrunners], леперлингами, морои и так далее, включая все формы элементалов, — существует могучая антипатия.

Столь могуча эта антипатия, что эти враждебные сущности не способны приблизиться к человеку или пройти через проход, им защищённый. Существуют и другие формы сдерживающих средств, полезные против иных бестелесных сущностей: пятиугольники, круги друидов и т.д., даже святая вода из церкви. Не спрашивайте меня, почему или же как так происходит – вероятно, здесь есть какая-то связь с молекулярными вибрациями. Давайте же покамест удовольствуемся тем, что нам известно о таком проверенном средстве. И пусть каждый из вас отправится сегодня в постель с кочергой или крышкой от духовки, или с чем угодно, что вы сочтёте подходящим амулетом. Этого будет вполне достаточно, уверяю вас, чтобы защитить нормального здорового человека, который не планирует устанавливать какую-то особую линию связи, могущую противодействовать данному средству. В случае же больного я предпринял особые предосторожности по защите даже дверного прохода.       

Теперь вы все можете идти спать в свои комнаты. Если кто-то из вас испытывает тревожность, то можете ночевать все вместе в одной комнате. Д-р Терри и я будем бдеть и немного рыскать вокруг. Если вы услышите какой-либо шум, это будем мы во время несения ночной стражи. Вы можете спать с чувством полнейшей защищённости, до тех пор, конечно, пока не совершите что-либо поразительной глупости, что сможет открыть незащищённый канал контакта. И ещё кое-что: предостерегите вашего брата — даже если он будет чувствовать себя достаточно хорошо, ни при каких обстоятельствах ему не следует покидать свою комнату. Доброй ночи и хороших снов, если у вас получится заснуть, конечно.

В нерешительности и без особого желания семейство стало подниматься по лестнице. Прижимаясь друг к другу, боясь каждого нового звука, каждой старой тени, они не ведали, каким образом это страшилище, проникшее в их дом, способно проявиться. Им претила сама идея идти в спальни, однако они были слишком измотаны нервотрёпкой, порождённой крайней степенью ужаса.

— Ставлю на то, что они все будут спать в одной комнате, как сардины в банке, — прокомментировал доктор.

Терри уловил нотку раздражения и спросил:

— Это всё было подлинной историей? Я имею в виду, про этих ваших элементалей и всё такое? И железо? Звучит весьма наивно.

Лицо доктора было серьёзным; радужки его неопределённого цвета глаз — столь бледны, что были практически неразличимы в искусственном освещении.

— Ты никогда не слышал менее наивных вещей, мальчик мой. Это так звучит для тебя потому лишь, что ты вырос в школе современного материализма. Что? Разумно ли предположить, что в течение последнего крохотного периода человеческой истории было подвергнуто забвению буквально всё, что этому самому человечеству было известно с момента, когда первый антропоид спрятал свою голову в волосатые руки в приступе животного ужаса? Мы отбросили все эти вещи немного дальше от себя; мы становимся всё менее чувствительными, по сравнению с нашими предками, и так по нарастающей. И, делаясь всё более «разумными», мы естественным образом перестаём спонтанно настраиваться на любые другие диапазоны вибраций. И посему мы громогласно заявляем, что подобных вещей в природе не существует. Однако мы начинаем узнавать об этом вновь; и ежели ты последуешь за данной идеей, то, бесспорно, обнаружишь, что множество наших прославленных людей науки, мысли, письма, признали свою веру в вещи, которые наука и религия пытались отрицать.

Терри был впечатлён истинностью, с которой прозвучала эта тирада. Возможности, которые таким образом перед ним открывались, заставили его чувствовать себя неуютно.

— Ну, эмм, это… эта элементальная штука, — начал он беспокойно, — может она делать что-нибудь?...

— Может. – Неопределённого цвета глаза были будто далёкие булавочные точки. – Оно способно творить всё что угодно. Однажды проникнув в нашу сферу, в наше измерение, настроившись на нашу частоту, назови это как хочешь, его зловредный потенциал может быть измерен лишь количеством силы, которую оно может черпать из своих человеческих жертв. И запомни – в этом как раз и кроется опасность подобных существ – что потребляемый ими ресурс и выходная мощность не находятся в равном соотношении. Это означает, что подобная враждебная сущность, черпающая несколько унций энергии из больного человека, может располагать далеко не только лишь этими несколькими унциями. Каким-то образом, который мы не способны уразуметь, всем развоплощённым разумным сущностям известно, как преобразовывать бесконечно малые кванты человеческой энергии во многие сотни астральных джоулей. Для примера, вспомним о «духах», которые двигают тяжёлые столы, производят левитацию и пр. Враждебный дух способен использовать такую силу в смертоносной, разрушительной манере.

— Однако, Боже всемогущий, — не выдержал наконец Терри, — почему же эта штука должна быть непременно злобной? Если она прорвалась через завесу, настроилась на наши вибрации, почему ей нужно уничтожать людей, которые ничего плохого ей не сделали?

Доктор не ответил. Он прислушивался, бдительный и напряжённый.

— Есть у этих людей собака, не знаешь, Джимми? Может быть, это она сейчас принюхивается снаружи двери?

Тем не менее шум, если он вообще имел место быть, прекратился. Замогильная тишина сомкнулась вокруг них. Доктор расслабился и ответил на последний вопрос своего протеже.

— Почему оно должно хотеть уничтожать жизнь? Это довольно-таки неоднозначный вопрос. Я бы даже сказал, откуда мне вообще об этом знать? Однако у меня есть теория. Помнишь, я говорил, что древние относили элементалов к одному из наименее разумных классов бестелесных сущностей? Итак, предположим, что низкочастотный дух входит в сферу человеческого мышления. Распространённой идеей примитивных сообществ являлось суеверие, будто посредством убийства врага можно заполучить хорошие качества поверженного: его силу, или достоинство, или скорость, или ещё что-нибудь. На самой нижней шкале культуры мы находим каннибализм, который, как было доказано многими ведущими этнологами, не является простой жаждой человеческой плоти, но — церемонией, ритуалом, посредством коего поедающий впитывает в себя силу жертвы. И я предполагаю, что тебе известно, между прочим, что воинствующие современные атеисты признают, что «священное единение» есть не что иное, как символ этой самой превалирующей идеи. Неразумный элементал, таким образом…

Доктор внезапно схватил своего молодого друга за руку. Со стороны лестницы раздался скрип. В напряжённой тишине обоим почудилось лёгкое, ускользающее шарканье, доносящееся оттуда. В приступе неуправляемого ужаса сердце здоровяка Терри подпрыгнуло к его горлу. Одним прыжком пантеры Мюнсинг преодолел расстояние до двери и распахнул её настежь. Затем он выругался, озадаченно и раздражённо.                

Сквозь распахнутую дверь Терри мог слышать отчётливые торопливые шаги на первом пролёте. Во внезапном порыве паники, вызванном мыслью остаться здесь одному, он выпрыгнул из своего кресла навстречу своему другу и врезался в Мюнсинга, стоящего у двери.

Д-р Мюнсинг, проклиная своего неуклюжего протеже на чём свет стоит, отметил выражение его лица и тут же вновь обратился в человека науки.

— Что же это? Что?! Так не пойдёт, друг мой. Страх делает тебя уязвимым. Позволь мне немного пропсихоанализировать тебя и устранить его. Сядь-ка и усвой следующее. Это очень просто и крайне необходимо, прежде чем мы приступим к охоте за этой нечистью. Ты чувствуешь страх по двум причинам. Первая – психологическая. Наши предки знали, что определённые аспекты сверхъестественного внушают неподдельный страх. Неспособность как-то дифференцировать суеверия, росшая в среде мирян, привела к тому, что следовало бояться вообще всех аспектов, подобно тому, как большинство людей боятся вообще всех видов змей, хотя лишь 6% из них ядовиты. Ты унаследовал в этом плане как страх, так и суеверие. Во-вторых, в этом частном случае, ты ощущаешь враждебность данной сущности и её потенциальную разрушительную силу. Посему, ты напуган до крайности.

Под воздействием холодной логики доктора его друг смог восстановить по крайней мере контроль над своими эмоциями. С улыбкой он сказал:

— Весьма-таки хрупкий у нас получается комфорт, если даже вы признаёте его разрушительную силу.

— Я же сказал, в потенциале. Не забывай это слово, потенциально. – аргументировал доктор Мюнсинг. – Его сила имеет тенденцию к значительному росту. До настоящего момента оно не имело доступ к достаточно большому источнику энергии. Оно избегает нас, вместо того, чтобы напасть, и мы к тому же перекрыли ему источник энергоподпитки. Помимо этого, помни о том, что манифестация элементала должна быть физической. Он может ухватить тебя в темноте за волосы; возможно, даже толкнуть тебя через перила лестницы, если ему повезёт. Но этот дух не способен иссушить твоё сердце или повредить твоей душе. Он впитал достаточное количество физической энергии, чтобы сделать себя слышимым; это может означать также, что его можно ощутить или, возможно, увидеть. Элементал произвёл материализацию; он не способен внезапно проходить через стены и двери.

— М-можно увидеть? – проговорил Терри в благоговейном ужасе. – Господи, на что же может быть похожа ненависть, которую можно пощупать?

Доктор Мюнсинг кивнул.

— Хорошо сказано, Джимми, очень хорошо. Ощутимая ненависть – это именно то, чем эта тварь и является. И с учётом того, что по своей природе это есть сущность бесформенная, просто форма в темноте, проявляющаяся путём высасывания жизненной энергии человека, она, вероятно, может принять вид какого-то гротескного искажения человеческого облика. Это могут быть просто зловещие глаза, или когтистые руки, или же это будет нечто более комплексное. Его нынешним занятием сейчас, скорее всего, будет рысканье в тенях по этому дому в поисках прохода к дополнительному источнику питания. Нашей же задачей будет нейтрализовать его.

Мысленно Терри был убеждён; иначе не могло и быть, после столь ясного и точного изложения природы их противника. Однако, на физическом уровне вдоль его позвоночника по-прежнему шевелились волосы. Бесформенные твари, способные ненавидеть и могущие шнырять в тёмных углах и ставить подножки на лестнице, были достаточной причиной, чтобы испытать подлинный апогей человеческого ужаса. Как бы то ни было, он поднялся с кресла.

— Я иду с вами, — сказал он кратко. – Ведите.    

Доктор протянул руку.

— Крепкий парень. Я знал, что ты не откажешься, конечно же. И я взял это для тебя, как наилучшее средство самозащиты для подобной работы. Дубинка в руке – это сильный психологический стимул, к тому же она обладает дополнительным достоинством – а именно, тем, что сделана из железа.

Терри взял увесистую маленькую вещицу с внушительным чувством безопасности, которое, впрочем, было, мгновенно рассеянно следующими словами доктора.

— Я предполагаю, — сказал Терри, — что по причине моего владения железной вещью тварь не посмеет ко мне приблизиться.

— Не обманывай себя. – ответил ему Мюнсинг. – Железо – это только репеллент. Это не абсолютный талисман, в любом случае. Мы собираемся идти по следам этой сущности. Мы, так сказать, приглашаем её выйти с нами на контакт. Точно так же, как дикая собака может атаковать человека, идущего на неё с дубиной, так и наш загнанный в угол элементал, если у него только будет шанс, сможет… ну, я ещё не знаю, что он может. Держись ближе ко мне, вот и всё.

Двое мужчин сообща поднялись вверх по ступеням и остановились в верхнем зале. Открывался вид на четыре спальни и ванную. Две комнаты были заняты, как им было известно. Прочие двери были аналогичным образом заперты.

— Нам следует попытаться проникнуть в комнаты, — прошептал д-р Мюнсинг. – Оно способно при необходимости открывать незапертую дверь, хотя я и сомневаюсь, может ли оно повернуть железный ключ.

Решительно, без тени колебания, он открыл одну из дверей и вошёл в комнату. Затем Мюнсинг включил свет. Ничего необычного здесь не было ни видно, ни слышно, ни ощутимо.

— Мы бы почувствовали, если бы оно было здесь, — сказал доктор хладнокровно, как если бы он охотился за чем-то столь же малоощутимым, как запах выпускаемого газа. – Оно должно быть в другой пустой комнате. Идём.

Мюнсинг открыл дверь той комнаты нараспашку, и они с Терри встали плечом к плечу на пороге. Однако и здесь не было ровным счётом ничего примечательного: никакого звука, никаких ощущений.

— Странно, — пробормотал доктор. – Оно поднялось по ступеням. Едва ли тварь направилась в ванную комнату, в ней всё-таки стоит чугунная ванна. Хотя Бог его знает, может быть, молекулы чугуна не способны отвращать нечисть так же хорошо, как кованое вручную железо.

Ванная комната так же пустовала. Двое мужчин переглянулись, и теперь Терри даже смог изобразить ухмылку. Эта погоня за неким присутствием оказалась далеко не такой пугающей, как рисовало его воображение. Глаза Мюнсинга сузились до щёлочек, пока он стоял в размышлении.

— Ещё один пример, — пробурчал он, — библейских истин касательно оккультных материй. Встреться лицом к лицу с демоном, и он тут же сделает ноги, э? Интересно, где же, чёрт его дери, этот демон может быть?

Как будто бы в качестве немедленного ответа до них донеслись резкие звуки сухого кашля.

Инстинктивно головы обоих крутанулись в сторону двери больного. Однако там всё было спокойно – пациент, судя по всему, крепко спал. Внезапно доктор схватил своего компаньона за рукав и указал вверх, на потолок.

— Звук пришёл с чердака. Видишь тот люк? Твари вместе с жизненной энергией больного передался и его кашель. Я предполагаю, что наверху не будет света. Так что я схожу сейчас за электрическим фонарём. Ты стой здесь и сторожи лестницу. Тогда ты сможешь подбодрить меня.

Д-р Мюнсинг становился всё более невероятным с каждой минутой.

— То есть вы хотите сказать, что намерены просунуть голову вон туда?

Доктор кивнул с серьёзным видом, его глаза сейчас были похожи на чёрные бусины.

— Это совершенно необходимо. Видишь ли, нам сейчас нужно выгнать сущность прочь из дома, пока она ещё не набрала силу, а затем запечатать все входы-выходы. Таким образом, если элементалу не удастся в ближайшее время установить контакт с каким-либо другим нездоровым и незащищённым источником энергии, он должен будет возвратиться туда, откуда пришёл. Без постоянной подпитки человеческой энергией он не сможет удерживаться в диапазоне человеческих вибраций. Вот почему столь важно сейчас изгнать его наружу, пока он ещё ослаблен. Тогда элементал вряд ли сможет прорваться через чью-либо природную защиту где-нибудь ещё. Это очень просто, не так ли? Ты сиди здесь и отыгрывай кота над мышиной норкой. Я буду через пару минут.

Сам похожий на кота, доктор скрылся внизу, слетев по ступеням. Терри чувствовал себя неуютно, несмотря на тот факт, что холл был хорошо освещён, а сам он был вооружён. Однако этот чёрный квадрат там наверху – если на нём и было какое-то покрытие раньше, теперь его там не было. Дыра зияла темнотой, от неё словно бы исходила некая угроза. И где-то за пределами её в туманном мраке бесформенное нечто издавало звуки чахоточного кашля. Терри, зачарованный ужасом, взирал на люк в потолке и представлял себе внезапное появление в нём злобных глаз, или вытягивающуюся оттуда длинную когтистую лапу.

Его зачарованное глядение в это чёрное отверстие переросло в настоящий ужас, будто бы он смотрел на некий враждебный внешний мир. Попытки концентрации мысли делались невыносимо сложными. Терри ощущал, что даже ценой собственной жизни он более не готов удерживать взгляд; ему нужно перевести дух, иначе он закричит. Он почувствовал, как этот крик поднимается в его гортани, и ледяной холод электризует волосы у него на голове. Наконец он опустил глаза и сделал глубокий вдох, чтобы восстановить контроль, ускользающий от него.

Раздалось резкое щёлканье со стороны электрического выключателя, и холл внезапно погрузился в черноту.

Терри застыл в оторопи, крик захлебнулся в его горле. Он не мог сказать, сколько времени он оставался в таком замороженном состоянии. Целая эпоха прошла в неподвижном страхе неизвестно перед чем. Что могло отключить освещение?

В кромешной тьме Терри услышал ужасающе протяжный скрип половицы. Он не мог бы сказать, где именно. Его органы восприятия отказывались информировать его. Лишь его пошатнувшееся воображение – а было ли то его воображением? – соткало из мрака некую тень, чернее самой ночи, которая балансировала на одной гротескной ноге, подобно некой чудовищной деформированной птице-падальщику. Тень эта поедала его глазами; взгляд её был ощутимо пронзительным. Его пульс стучал в висках, подобно молоту по наковальне, казалось, целую вечность, наполненную невыразимым кошмаром. Терри смог прикинуть прошедшее время уже позже, когда его глаза приспособились к тусклому сиянию, исходившему от источника света на ступенях внизу.

Заскрипела ещё одна половица, и Терри почувствовал, как его колени стали дрожать. Но это оказалась твёрдая поступь доктора внизу на ступенях. Колени Терри окрепли, и он вновь смог дышать нормально.

Тени, по-видимому, тоже было ведомо о возвращении д-ра Мюнсинга. Терри ощутил её спешку; расплывчатая, чудовищная масса черноты устремилась на него. Некая сила, подобная приглушённой волне, как от воздушной подушки, отбросила его онемевшее тело в стену. Беспомощный, оглушённый, задыхающийся, он не знал, как противостоять, как защититься от этого. Он был потерян. Затем вязкое давление отпрянуло, словно ему что-то помешало. Терри мог практически слышать ропот сбитой с толку волны ненависти, которая отпустила его и унеслась вниз по лестничному маршу.

Его чувства отметили тот факт, что помимо своей воли он закричал: «Осторожно!», и где-то снизу послышался шум борьбы. Он услышал гулкий топот ног и порыв ветра, как будто резко распахнулось окно. Следующее, что он услышал и увидел, были вопрос доктора: «Ты не ранен?» и луч фонарика, спешащий вверх по ступеням.

Он не был ранен. Это казалось ему удивительным, так как разрушительная враждебность этой бесформенной твари уже проявила свою грозную мощь. Однако доктор сурово отчитал его.

— Ты потерял самообладание, несмотря на всё, что я объяснил тебе.

Ты позволил сущности воздействовать на твой разум, она напугала тебя, и так ты оказался прямиком в её власти. Ты открылся для нападения столь же легко, будто на твоём месте оказалась сама м-с Джаррет. Однако из этого самого зла мы можем извлечь достаточно пользы, чтобы составить образцовое доказательство.    

Д-р Мюнсинг продолжал.

— Ты был беспомощен, парализован. И всё же сущность убралась прочь. Почему? Потому что у тебя в руке была твоя железная дубинка. Если бы элементалу было известно об этой твоей защите, он бы ни за что не атаковал бы тебя; или же он бы мог воздействовать на тебя, чтобы ты сперва выложил дубинку. Зная теперь, что у тебя есть подобная вещь, сущность, в своём нынешнем состоянии уязвимости, не посмеет вновь напасть. Так что намотай это себе на ус и не паникуй в следующий раз зазря. Однако нам нужно следовать за тварью. Если мы сумеем удержать её за пределами дома; если мы продолжим нести стражу вокруг больного родственника, так что сущность не сможет черпать энергию из него, то её способность к манифестации значительно сократится. Мы должны уморить эту бестию голодом. И чем более она оголодает, тем меньше силы будет у неё, чтобы пробить защиту у новой жертвы.

— Что ж, тогда идёмте. – ответствовал Терри.

— Молодчина, — одобрил Мюнсинг. – Иди вперёд. Оно вылетело через окно гостиной; это единственное открытое окно. Однако, почему оно сделало это, спрашиваю я себя. Почему вылетело наружу? Это было именно то действие, которое мы желали от него. Предполагаю, что это мог быть какой-то дьявольский трюк. Элементал способен мыслить с определённой долей животного коварства. Нам следует закрыть на замок окно гостиной и выйти наружу, к двери. Какой ещё трюк имеется у этой твари в запаснике? Какой же ещё чёртов трюк?

— Как мы вообще собираемся выследить сгусток абстрактной ненависти в этом лабиринте теней? – потребовал ответа Терри.

— Она есть более чем просто абстракция, — серьёзно произнёс Мюнсинг. – Проникнув в наше измерение, эта сущность приобрела, как ты уже мог ощутить на себе, определённое состояние полу-материализации. Вокруг ядра из враждебного сознания сформировалась обладающая физической плотностью субстанция. До тех пор, пока она способна черпать человеческую энергию из своей жертвы, эта материальная субстанция будет существовать. Перемещаясь от места к месту, элементал издаёт определённое количество шума. И, высасывая физическую энергию из этого конкретного человека, он должен кашлять точно так же, как и его донор. При хорошем освещении, даже в этом ярком лунном свете, он будет до некоторой степени видимым.

Однако никакого шуршания и поползновений не возникало от лучей их фонарей среди декоративных вечнозелёных зарослей. Никакой крадущейся тени не упорхнуло вдоль лунных дорожек. Никакого ощущения ненависти не наблюдалось в самых тёмных углах.

— Надеюсь на Бога, что оно не ускользнуло от нас и не пробралось опять внутрь, прежде чем мы запечатаем все входы. Однако, я уверен, что его нет в доме. Хотел бы я знать, какие ещё трюки задумала эта бестия. – Доктор был в большем огорчении, чем он хотел бы показать своему другу. Он предполагал, что для элементала побег из дома был преднамеренным шагом, и ему хотелось бы выяснить, какая же коварная цель крылась за этим действием.

Внезапно до их слуха донёсся звук шагов, это было едва уловимое шарканье. Оба напряжённо прислушались; шаги приближались. Мюнсинг встряхнул головой.

— Это какой-то сельский житель бредёт домой по тракту. Если он увидит нас с фонарями в такой час, то непременно поднимет вой, вроде: «Грабители!»

Шаги усердно приближались с другой стороны изгороди. Та представляла собой один из тех девятифутовых декоративных экранов, сделанных из расщеплённых каштановых саженцев, которые так популярны во всех фермерских ранчо. Наконец, тёмная фигура человека – Терри испытал большое облегчение, увидев, что это был человек – прошла мимо открытых ворот, и шаги стали удаляться по ту сторону высокого забора.

Пятьдесят футов, сотня футов; скрип подбитых гвоздями сапог становился всё слабее. Затем что-то зашуршало среди кустов. Терри схватил д-ра Мюнсинга за рукав.

— Там! Бог мой! Опять!

Крадущееся нечто метнулось с невероятной быстротой вдоль этой стороны изгороди вслед за ничего не подозревающими шагами фермера. В пятнах лунного света промеж чёрных теней его было легко заметить. Оно поравнялось с удаляющимися шагами и внезапно прыгнуло. Без какой-либо подготовки или отрыва от земли, вообще без видимых усилий, стремительное нечто взлетело в воздух.

Оба мужчины увидели силуэт с рваными краями, что-то вроде гротескно высокого человека с аномально крошечной головой. Существо перемахнуло через девятифутовый забор с высоко поднятыми костлявыми коленями, широко раскинув худыми обезьяньими ручищами. Кошмар опиумного курильщика обрисовался на фоне тёмного неба. И затем оно исчезло.

В тот момент, пока они стояли, будто приросшие к земле, вопль бессвязного ужаса раздался с дороги. Вместе с ним до доктора и его спутника донеслись всплеск разлетающегося гравия, безумно спешащая беготня, новые крики, последний из которых поднялся до высокого фальцета, говорящего об апогее страха. Затем послышалось грузное падение, и воцарилась зловещая тишина.

— Бог мой! – Доктор бросился к воротам, Терри – за ним. Пробежав сотню футов вниз по тракту, они увидели тёмную массу, съёжившуюся на земле. Не было никаких признаков чего-либо ещё. Искажённая тень исчезла. Человек на дороге слабо содрогался, издавая протяжные сдавленные стоны. Мюнсинг поднял его за плечи на уровне собственных коленей.

— Будь начеку, Джимми, — предупредил он. Его умелые руки осматривали пострадавшего на предмет ранения или увечья, в то время как быстрый поток комментариев сопровождал его находки.

— Какая чертовская удача! Однако, я не вижу, что оно могло сделать такому крепкому грубияну, как этот. Как бы мы могли защититься против подобного рода неудачи? Хотя бестии и не удалось пробиться к жизненной силе этого малого столь быстрым наскоком; кажется, у него всё в порядке. Полагаю, что он больше испуган, чем ранен.

Стенающая фигура здоровяка скорчилась и открыла глаза. Ощутив на себе хватку чьих-то рук, человек издал ещё один испуганный крик и стал бешено бороться в попытке бегства.

— Легче, братец, легче, — успокаивающе сказал Мюнсинг. – С тобой всё отлично. Возьми себя в руки.

Человек конвульсивно содрогнулся. С его обвисших губ донеслось бормотание.

— Е-е-его ру-ука! О, Б-боже, на моём л-лице. Р-рука как угорь – дохлый у-угорь.. И-ии!

Он вновь ударился в визгливую истерию.

Со стороны дома послышался звук открывающихся ставней, затем тревожный лепет беспокойных голосов. Затем они услышали окрик.

— Что это? Кто там? В чём дело?

— Господь помоги дуракам! – доктор холодно выпустил фермера обратно наземь и бросился к другой стороне забора, откуда ему через высокую изгородь были видны квадратные пятна света из окон, расположенных на вершине маленького холма.

— Назад! – закричал он. – Ну-ка быстро назад! Во имя Господа, закройте сейчас же эти окна!

Он замахал руками и отпрыгнул назад в агонии постижения.

— Что? – Бессмысленный вопрос донёсся до него. – Что вы сказали?

Ещё один квадрат света внезапно зажёгся в нависающей массе здания, на этот раз – из комнаты больного. Окно с трудом поднялось вверх, и больной родственник высунулся наружу.

— Что? – спросил он, после чего кашлянул в темноту.

— Боже всемогущий! Давай, Джимми! Оставь этого дурака, он всего лишь напуган! – Выкрикнув это, Мюнсинг понёсся по длинной дистанции обратно к воротам и вверх по поросшему склону холма к дому, который, как он думал, был столь надёжно защищён.

— Вот его трюк, — пыхтел доктор на бегу, — вот зачем ему понадобилось наружу. Провидение, молю тебя, чтобы мы успели вовремя. Однако, тварь получила фору, и она способна двигаться в десять раз быстрее нас.

Вместе они ворвались в парадную, грохнув входной дверью за собой, и загромыхали по лестнице. Белёсые, словно совиные, лица семьи Джарретов бледно мерцали, глуповато глядя на них из своих дверей. Мюнсинг проклинал их за тупость, пока бежал мимо. Он схватился за ручку двери болезного.

Дверь не поддавалась.

Он стал яростно бороться с ней. Дверь стояла как каменная.

— Заперта изнутри! – вскричал доктор. – Дуралей, должно быть, сам это сделал. Открывайте же! Ну же! Во имя вашей жизни, отоприте!

Дверь оставалась неподвижной. Только лишь изнутри комнаты послышался знакомый отрывистый кашель. Он перешёл в приступ удушья. А затем у Терри по всему телу прошла ледяная волна от головы до оснований стоп.

Ибо оттуда слышалось одновременно два кашля. Зловещий хор из хрипов и спазмов, сливавшихся в дьявольском пароксизме.

Мюнсинг отбежал назад, к дальнему концу коридора. Оттолкнувшись от стены, он ринулся обратно и врезался своими мощными плечами в дверную створку. Подобно мелким гвоздям, шурупы дверной щеколды вылетели из пазов, и доктор влетел внутрь, схватившись для опоры за провисшую дверь.

Комната была погружена в кромешный мрак. Мюнсинг остервенело ощупывал стену в поисках незнакомого выключателя. Терри, двигаясь за ним по пятам, ощутил выросшую перед ними волну враждебности.

Внезапный свет явил их мигающим глазам больного, в состоянии вялой инертности лежащего там, где он был настигнут тварью, наполовину внутри, наполовину снаружи постели, скрученного кошмарным пароксизмом.

Окно было открыто, каким его оставил этот несчастный олух, когда высунул свою глупую голову в ночь, дабы поинтересоваться, что это там за возня творится внизу. На краю подоконника, свесившись наружу, находился ужас, мгновенно охладивший прыть обоих мужчин. Противоестественно длинный угол иззубренного локтя поддерживал смазанную, бесформенную, желтоватую личину невыразимого зла, что ухмылялась в зловещем триумфе с абсурдно инфантильной головы.

Личина скрылась из виду. Только лишь ненависть, подобная ощутимой вещи, наполняла комнату. С двадцати футов ниже до трепещущих людей донеслось скрежетание: «Ох-ох-ох, ха-ха-ха-хе-хе-хех, ох-ох». Оно удалилось в сторону кустарников.

Д-р Мюнсинг простоял целую минуту в удушающей тишине. Затем он горько выругался. Медленно, с язвительной мрачностью он проговорил:

— Человеческая изобретательность может защитить от чего угодно, за исключением чисто человеческой тупости.

* * * * * * * * * *

Наступило утро. Д-р Мюнсинг собрался к отъезду. Он бросил на прощание лишь несколько напутственных слов. Они были далеко не вежливыми.

— Я более не скажу ничего о преступном недомыслии открывания ваших окон после того, как я вас предупредил. Вероятно, что сущность была способна воздействовать на всех вас. Ваш брат, мадам, заплатил свою цену. Посредством вашей и его дурости, теперь где-то в этом мире свободно бродит враждебная стихийная сущность, имеющая к тому же достаточный запас человеческой энергии, чтобы продолжать свою жизнедеятельность. Где или как это будет происходить, я, увы, сказать не могу. Элементал может совершать свои грязные дела в соседнем городе, или же в Китае. Или же по вине какого-либо случая его сила рассеется.

— Вас также касается это, так как тварь прошла в этот мир с вашей помощью. Она воспользовалась этим источником энергии и продолжила дальше. Она вряд ли вернётся, по крайней мере, до тех пор, пока вы, мадам, намеренно не свернёте со своего пути и не привлечёте бестию вновь, забавляясь с этими вашими глупыми сеансами. И прежде чем не узнаете гораздо больше о них, чем вам известно ныне.

М-с Джаррет между тем пребывала в состоянии раскаяния и совершеннейшего ужаса. Она поклялась, что никогда не станет вновь играть с огнём. Она вообще больше никогда не будет интересоваться подобными вещами. Она будет рада, если доктор заберёт её доску уиджа, её планшет и все её записные книжки; всю атрибутику спиритизма. Она боялась их; она чувствовала, что некое ужасное влияние по-прежнему связано с ними.

— Записные книжки? – доктор казался заинтересованным. – Вы имеете в виду, что делали записи того лепета, что приходил с той стороны? Позвольте мне взглянуть. Гм-м, обычное дело.. Спроецированная развёртка ваших собственных концепций относительно потустороннего мира и того, насколько там могут быть счастливы все ваши близкие и родные. Хах, а это что? Числа, числа… 12, 24, 8… сплошь плохие числовые комбинации. Что за извращённое побуждение заставило вас думать только лишь о плохих числах? Так, так, а тут что?.. Откуда вы взяли эти повторяющиеся 10, 5, 8, 1, 14? Их здесь целая страница. И вот опять. И здесь; 18, 1, 10? Страницы за страницами – и ещё больше дурных чисел? Как это могло к вам прийти?

М-с Джаррет была готова разреветься и выглядела не слишком уверенной.

— Они приходили так же, как пришло оно, доктор. Они продолжали приходить. Мы просто записывали их.

Доктор был крайне серьёзен. Тонкий присвист слетел с его поджатых губ. Его глаза были тёмными омутами удивления.

— Есть многое на небе и земле… — пробурчал он. Затем Мюнсинг стряхнул с себя благоговейный страх, что завладел им, и обернулся к миссис Джаррет.

— Моя дорогая леди, — начал он, — приношу свои извинения за те открытые окна. Эта сущность способна проецировать воздействие даже с другой стороны завесы. Оно заставило вас пригласить его. Не просите меня объяснить эти тайные вещи. Однако же выслушайте, с чем вы имели удовольствие «играть».

Доктор выдержал паузу, дав своим словам время, чтобы впитаться в умы слушателей.         

— Эти числа, переведённые в соответствующие им буквы, являются началом древнего заклинания для призыва демона индийских йогов. Милостивые небеса, сколь много вещей мы ещё не понимаем. Вот каким образом эта бестия пробралась в наш мир. И, насколько мне известно, не существует никакого заклинания йогов, чтобы отослать этого элементала обратно. Однако, мы, возможно, снова встретимся с ним лицом к лицу, я и он.

Fin

Джозеф Пейн Бреннан / Joseph Payne Brennan

Солнечное наваждение / Apparition in the Sun

из авторского сборника рассказов

The Casebook of Lucius Leffing (1972)

Перевод на русский: И. Бузлов (2022)

...Одним дождливым июльским вечером, когда у меня не было никаких особенных планов для досуга или работы, я получил пригласительный звонок от моего нового друга, Луция Леффинга, исследователя психических феноменов.

— Не могу сказать, что этот случай ожидается быть особенно захватывающим, — раздался его голос через телефонный провод, — однако у него имеются необычные аспекты. Я намерен заняться им завтра. Если ты вдруг надумаешь присоединиться, то можешь заскочить ко мне сегодня вечером, и я поделюсь с тобой немногими известными мне фактами относительно этого дела.

Я немедля согласился. Леффинг жил менее, чем в миле от меня, кроме того, мне нравится гулять под дождём. Надев непромокаемый плащ и шляпу, я вышел наружу, навстречу освежающему летнему ливню.

Очень скоро я уже был у двери дома под номером 7, Отэмн-стрит. Леффинг встретил меня сердечным рукопожатием и пригласил меня в свою причудливую викторианскую гостиную. Антикварная мебель оттенка тёмно-красного дерева [англ. mahogany] была мягко освещена газовыми светильниками, мерцавшими вдоль стен. Я будто бы вернулся обратно в девяностые. Я погрузился в исключительно удобное кресло Морриса. Вскоре хозяин сей гостиной вернулся с двумя гранёными хрустальными бокалами, наполненными холодной сарсапарелой.*

— Это странная история, — начал он, усаживаясь в другое кресло, стоящее на другом конце комнаты. – Миссис Вулмор с Проспект-стрит просит моей помощи. Она ныне хозяйка особняка с историей длиною в сотню, а может быть, и более лет. Можешь называть его усадьбой. Дом примечателен архитектурным элементом — укороченной башенкой, которая поднимается над общим уровнем здания. В башенке этой имеется превосходная небольшая комната, которую м-с Вулмор использует в качестве гостевой. Она весьма обеспечена и часто принимает у себя гостей.

Он прихлебнул сарсапарелы и продолжил.

— Что ж, если начистоту, эта комната в башне, по-видимому, одержима призраком. Один гость открыто жаловался на это, и как минимум двое других покинули её под какими-то предлогами.

— Звучит интригующе, — заметил я. – Ты планируешь провести ночь в этой комнате в башне?                   

Леффинг отрицательно покачал головой.

— Никоим образом. Манифестации, судя по всему, происходят в послеполуденное время, когда солнце проникает в окно башенной комнаты.

Я решил, что Леффинг дурачит меня, и так ему и сказал, однако он отверг мои домыслы.

— Таковы обстоятельства, Бреннан. Я пока что не способен объяснить их. Но завтра мы отправимся туда и увидим всё сами.

В продолжении следующего часа или около того мы беседовали о книгах, а затем я покинул его. Я вновь был у Леффинга на следующий день рано утром.

Пока мы ожидали такси, Леффинг высказался по поводу ясного солнечного света, заполнявшего его комнаты.

— Погожий денёк. Возможно, наш посетитель комнаты в башне соизволит явиться!

Такси взобралось на холм по направлению к Проспект-стрит, и уже через несколько минут мы катили по длинной частной аллее, обрамленной огромными старыми дубами и вязами, которые выдерживали натиски дождей и ветров, должно быть, уже две сотни лет. В конце подъездной аллеи светился массивный особняк, хорошо отремонтированный, однако имеющий меланхолическую ауру ушедшей эпохи.

Я почувствовал, будто возвращаюсь вспять во времени, и я знал, что Леффинг испытывает то же самое. Он с явным удовольствием созерцал окружение, а на его угловатом лице играла лёгкая улыбка.

Однако наше задумчивое настроение внезапно было нарушено появлением м-с Вулмор, ожидавшей нас и открывшей входную дверь. Женщина эта была ширококостная, имевшая скорее мужские, нежели женские, черты, и наделённая рокочущим голосом. Она воодушевлённо приветствовала моего друга.

— Столь хорошо видеть вас! – сказала она Леффингу. – Надеюсь, вы сможете избавить нас от этой ужасной штуки – чем бы она ни была!

Леффинг поклонился.

— Мы сделаем всё, что в наших силах, м-с Вулмор.

Он представил меня, и м-с Вулмор провела нас в гардеробную.

Леффинг отказался от напитков, сославшись на то, что наркотические средства могут затуманивать психическую восприимчивость человека. М-с Вулмор тут же погрузилась в свою историю о комнате в башне.

Недавняя гостья, а именно, молодая девушка по имени Сельма, намедни спустилась вниз совершенно бледная. Сначала она сказала, что приболела, однако, когда кто-то пошёл к телефону, чтобы вызвать врача, она призналась, что видела «нечто» в башенной комнате, которую выделили ей после её прибытия прошлой ночью. Она рассказала, что поднялась наверх, чтобы написать открытки, когда внезапно была до ужаса напугана безымянной формой, появившейся прямо внутри окна, на фоне яркого послеполуденного солнечного света. Она сказала, что существо имело некоторые признаки человека, однако, как ей показалось, имело больше общего с животными. Она использовала такие выражения, как «отвратительная деформированная обезьяна» и «чудовищная вытянутая жаба, стоящая на задних лапах». Сущность к тому же находилась в постоянном движении; по факту, она практически «танцевала». Девушка понимала, что перед ней какая-то разновидность привидения, так как она могла видеть солнечный свет, струящийся через фантом. Однако она была столь же напугана, как если бы перед ней было твёрдое тело, возможно, даже ещё больше.

Два других гостя, которым выделили комнату в башне, попросили поменять им её на другие. Один сказал в качестве извинения, что дело в высоте. Другой указал на то, что там нет пожарного выхода.

М-с Вулмор была весьма чуткой к просьбам своих гостей.

— В самом деле! Мы не потерпим такого в Оукхилл-хаус, мистер Леффинг! Когда что-либо тревожит моих гостей, ему должно исчезнуть! Вы положите конец этому?

Леффинг поднялся.

— Я попытаюсь, м-с Вулмор. Там, где имеют место психические манифестации, там не следует ничего обещать!

Физиономия м-с Вулмор выражала нетерпение. Я не сомневался, что она тайно верила в то, что хороший удар рабочим концом метлы способен изгнать любого обычного фантома прочь.      

Однако она провела нас вверх по устланной плотным ковром лестнице к башенной комнате без каких-либо дальнейших комментариев и пинком распахнула дверь.

— Вот она. – Она прошлась вдоль комнаты и развернулась к нам. – И ни одного призрака в пределах видимости!

Это была небольшая комната с высоким потолком, роскошно меблированная а-ля будуар. В маленьком алькове стояли письменный стол и кресло. Было здесь и одно большое окно, через которое только-только начинало светить послеполуденное солнце.

Леффинг бегло осматривался вокруг, однако я ощущал, что он схватывает каждую деталь.

— Спасибо вам, м-с Вулмор. С вашего позволения, мы проведём час-другой в этой комнате. Также хочу попросить, чтобы нас никто не беспокоил в это время.

М-с Вулмор энергично кивнула.

— Оставайтесь сколько душе угодно. И я прослежу, чтобы никто вас не беспокоил, по крайней мере никто из нас!

Сказав это, она удалилась. Леффинг улыбнулся.

— Матриарх старой школы, Бреннан!

Подойдя к окну, он раздвинул в стороны гофрированные занавеси и стал изучать внутренние края оконной рамы. Он казался поглощён этим занятием, хотя я и не видел чего-либо стоящего внимания. Окно было слегка экранировано и выглядело совершенно обычно, за исключением того, что оно едва заметно изгибалось.

Наконец Леффинг отвернулся от окна и уселся в одно из кресел.

— Что ж, будем ждать, пока солнечный свет не начнёт более интенсивно просачиваться в комнату. Между тем, я думаю, что нам следует по возможности свести общение к минимуму.

Я уселся в хрупкое с виду, покрытое сатином кресло будуара, которое, однако, оказалось на удивление удобным, и стал ждать.

Если бы наше бдение происходило ночью, я ощущал бы настороженность; в нынешней же ситуации я просто чувствовал себя немного глуповато. Было непостижимо для меня вообразить фантом, материализующийся в подобной светлой, невинной обстановке, в которую только-только заглядывало послеобеденное солнце.

Леффинг сидел без движения и был весь внимание, как если бы он созерцал самое захватывающее театральное представление, когда-либо исполнявшееся.

Я дивился его терпению и пристальному вниманию, однако, когда солнце начало припекать, меня стала одолевать дремота. Более одного раза я замечал, как моя голова клонится вниз, и я тут же приводил себя в чувство, кидая быстрый взгляд на Леффинга, пытаясь понять, заметил он это или нет.

Если и заметил, то он не подавал виду.

Прошёл час, и я уже был готов намекнуть, что нам пора закругляться, когда увидел, что Леффинг вперился в окно вопросительным взглядом. Этот факт мгновенно перевёл мои глаза в ту же сторону.

Поначалу я не увидел ничего, помимо солнечного сияния, льющегося через открытые занавески. Однако, пока я вглядывался туда, внутри прямоугольника солнечного света начало сгущаться нечто.

Извивающаяся сероватая монструозность постепенно обретала свою форму. Она пребывала в постоянном движении – подпрыгивала, вращалась, выкидывала коленца. Сущность имела некоторое сходство с искажённым человеческим обликом, однако у неё были конечности там, где их быть не должно, а её плоская рыбообразная голова, кажется, вырастала прямо из туловища. Конечности твари – ноги или руки, было невозможно сказать с уверенностью – были покрыты волосами и тонкие, как у паука. Это была кошмарная форма, своего рода жертва аборта. Такие обычно лицезрят одни только врачи в родильных палатах, прежде чем эти несчастные уродцы не испустят свои последние вздохи по истечение отведённых им нескольких секунд или минут жизни.

Даже в статике это было достаточно пугающее зрелище, однако исступлённое и непрекращающееся движение этой сущности наполнило меня чувством отвращения. Я ощущал, что не выдержу находиться в комнате вместе с этой тварью хотя бы одну лишнюю минуту.

      Леффинг же наклонился в своём кресле вперёд, его глаза сузились, каждый орган восприятия, казалось, напрягся в нём до высочайшей степени экзальтации. У меня промелькнула мысль, что он ощущает не меньшее отвращение, какое испытывал я сам, однако лицо его оставалось подобно маске.

А серая, уродливая паучья тварь по-прежнему танцевала и кружилась в солнечном свете; покрытые плёнкой, выпяченные глаза сущности были пусты и бездвижны.

Внезапно Леффинг поднялся, проворно обогнул танцующую мерзость, подошёл к окну и сдвинул занавеси обратно.

Практически сразу отвратительная форма начала тускнеть. Она будто сжималась сама в себя, сморщивалась, и внезапно её не стало.

Когда Леффинг вновь раздвинул портьеры, то не было ничего зримого в прямоугольнике солнечного света, за исключением нескольких крупиц плавающей в воздухе пыли.

Он кивнул, как будто самому себе.

— Как я и думал, оно приходит, чтобы встретить солнце.

Он на какой-то момент застыл, что-то обдумывая, затем посмотрел вокруг и на меня.

— Я думаю, что нет смысла оставаться здесь дольше. Мы спустимся вниз к м-с Вулмор.

Мы нашли м-с Вулмор в гостиной. Она лежала рядом со своим журналом.

— Есть успехи?

Леффинг склонил голову.

— Мы видели… материализацию. Однако, на данный момент её происхождение и та причина, что побуждает её к проявлению, не вполне ясны для меня. Мне требуется больше времени, прежде чем я получу полное объяснение. Покамест же я бы рекомендовал, чтобы комната в башне оставалась незанятой.

Было очевидно для меня, что м-с Вулмор была разочарована тем, что Леффинг не смог незамедлительно прояснить тайну, однако она согласилась продолжить взаимодействие при любом возможном исходе, и сердечно пожелала нам обоим доброго дня.

На обратном пути в такси к Отэмн-стрит Леффинг будто бы затерялся в своих мыслях, однако он всё же задал мне один вопрос.   

— Ощутил ли ты какое-либо присутствие зла, когда сущность находилась в комнате?

Сперва я был готов ответить утвердительно, однако перепроверил свои ощущения и в конце концов признался, что, хотя я и испытывал ощущение невыносимого отвращения, на самом деле я не чувствовал присутствия какого-либо зла.

Леффинг, по-видимому, удовлетворился моим ответом и вновь погрузился в многозначительное молчание.

После того, как Леффинг пообещал дать мне знать, если и когда у него будет дальнейший прогресс в расследовании этого случая, я оставил его у дома под номером 7, Отэмн-стрит, и отправился домой.

Прошло около двух недель прежде, чем я получил весточку от него. Луций позвонил мне одним августовским вечером. По его словам, ему удалось разрешить тайну материализации в Оукхилл-хаус, и не буду ли я столь любезен заглянуть к нему и услышать объяснение?

Уже через пару минут я был на улице, и вскоре уже обнаружил себя уютно устроившимся в залитой газовым светом прихожей Леффинга.     

— Дальнейшие расспросы м-с Вуллмор, — начал он без лишних церемоний, — открыли тот факт, что вплоть до недавних месяцев комната в башне использовалась лишь в качестве чулана для хранения вещей. Она была переоборудована в гостевую комнату для леди только в прошлом декабре. Это, по моим ощущениям, объясняло, почему сообщения о манифестациях в ней стали поступать лишь в последнее время.

Он выдержал паузу, сложив вместе кончики пальцев.

— Ты можешь помнить, Бреннан, что я произвёл осмотр оконной рамы в той комнате весьма тщательным образом. Я заметил в частности ряд круговых отметин, расположенных на равном расстоянии друг от друга, идущий вдоль краёв рамы. Они были замазаны краской, но видны по-прежнему. Они смутили меня лишь на мгновение. Я тут же смекнул, что некогда оконный проём в башне был наглухо зарешёчен.

Прутья были спилены вместе с крепежами, и следы от них до сих пор различимы.       

М-с Вулмор даже не замечала их и не дала никакого объяснения об их происхождении.

Далее я стал копаться в прошлой истории поместья. М-с Вулмор владела им примерно четыре года. Ранее он был собственностью Хирама Каллестона, зажиточного банкира, который жил в особняке вместе с сестрой. М-р Каллестон владел домом порядком тридцати лет. Я не нашёл ничего в истории Каллестона, чтобы объяснить материализацию в башенной комнате. Я узнал, что Каллестоны, подобно м-с Вулмор в начале её собственного владения этим особняком, пользовали комнату в башне по большей части для хранения вещей.

Таким образом, мы видим, что комната в башне фактически пустовала более тридцати лет. Возможно ли, спрашиваю я себя, чтобы монструозная тень возникала там все эти годы, невидимая никем, что она на самом деле предшествовала Каллестонам?

  Я произвёл дальнейшие исследования в записях о владении этим домом. Прежде Каллестонов Оукхилл-хаус принадлежал Фаррингтонам, влиятельной семье, контролировавшей один из некогда процветавших концернов по производству повозок Нью-Хэвена.

Леффинг нахмурился.

— Фаррингтоны, как удалось мне выяснить, были социально значимыми и весьма почтенными людьми. Ни одной стигмы от скандала, никаких тайн или странных слухов не относилось к ним. Было похоже на то, что я, фигурально выражаясь, бьюсь головой об лёд.

Однако я отказывался считать дело закрытым за недостатком улик. Переворачивая некоторые старые бумаги семьи Фаррингтон, хранящиеся в архиве местного исторического общества, мне посчастливилось наткнуться на записанную вручную платёжную книгу. Маленькая книженция содержала в себе имена, адреса и платежные реквизиты слуг, домашних, садовников и пр. семьи Фаррингтон. Я скопировал имена и адреса, после чего попробовал нащупать следы этих людей из числа бывшего наёмного персонала Фаррингтонов.

Выглядело это дело безнадёжным. Большинство из них умерло годы назад. Кое-кто просто испарился, не оставив ни записей, ни адресов. Поэтому ещё более невероятным выглядит тот факт, что самая последняя фамилия из этого списка принесла успех! Я не буду разглашать имя того джентльмена; он был записан в платёжной книге Фаррингтонов как «рабочий теплицы». Ныне он приближается к столетней дате и тихо себе живёт с замужней племянницей в пригороде.

Я вызвал такси и прибыл по адресу, чтобы повидаться с ним. Я нашёл старого работника скрюченным от артрита, отчасти слепым и немного глухим, однако пребывающим в ясном рассудке. Поначалу он отказывался говорить об этом, хотя и с должной готовностью признал, что некогда трудился у Фаррингтонов. В конце концов, после того, как мы с ним проболтали какое-то время на разные темы, он рассказал мне, что знает тайну комнаты в башне.

Он сказал мне, что последний Фаррингтон умер более двадцати лет назад, и что сам он не видит никакого вреда в том, что раскроет эту тайну.

— Во времена их величайшего успеха, — начал сказ старый трудяга, — одна из семьи Фаррингтонов произвела на свет аномального отпрыска, «чудище». Оно было столь безобразно деформировано, что доктора резонно предполагали, что существо задохнётся спустя несколько часов. Слепое, искажённое и чудовищное, оно, тем не менее, осталось жить. С домашней прислуги, большинство из коих были старожилами, взяли клятвы о неразглашении. Чужим же говорили, что существо было мертворожденным. Возможно, по причине боязни жестокого обращения с ним, или же по причине того, что риск общественного резонанса был для них важнее всего прочего, Фаррингтоны ни разу не пробовали отдать существо в специализированные учреждения. Его заперли в башенной комнате, и его нужды были удовлетворены.

По мере того, как чудище росло, оно начало ползать по комнате, и однажды его поймали на полпути вниз из окна. В оконную раму были незамедлительно вставлены прутья, вероятно, руками наёмных работников Фаррингтонов.

Существо прожило в башенной комнате более сорока лет. В полдень, когда небо сияло лазурью, солнце ударяло в окно комнаты в башне около часа. Согласно моему рассказчику, хотя чудище и было слепо от природы, оно, однако, стремилось к солнцу. Когда солнечный свет входил в башенную комнату, существо ощущало это. Подползши к окну, оно начинало танцевать и подпрыгивать, купаясь в лучах солнца, пока свет его не угасал. По мере старения существо стало большую часть времени лежать в одном и том же углу комнаты без движения, однако оно никогда не упускало момента выползти на солнечный свет и устроить пляски.

Старик сказал, что слуга, кормивший чудище, поведал ему о том, что даже в последний день своей жизни оно прыгало и выкидывало коленца около окна, когда в комнату проникло солнце.

Леффинг покачал головой.

— Странная и печальная история, Бреннан. Каким бы отвратным оно ни было, всё равно чувствуешь сочувствие к этому несчастному уродцу.

Я кивнул.

— Однако почему оно возвращается туда? Как и почему оно продолжает материализовываться спустя все эти годы?

Леффинг умолк на мгновение, как если бы тщательно подбирал слова.

— По моему мнению, ты практически выразил мысль, что существо даже не понимает, что оно мертво. Оно продолжает приходить потому, что его особенный тип сознания не способен полностью постичь, что его уже не стало. Оно родилось и прожило в полнейшей темноте. Смерть для его причудливого сознания была, возможно, лишь ещё более глубокой тьмой. Какой-то жалкий остаток его, некий лоскут нефизического бытия остаётся в той комнате. Когда солнце входит в окно, побудительная сила привычки, выработанной за сорок лет, призывает нашего бедного уродца вновь танцевать в лучах его. Это бездумное, лишённое разума побуждение, что наделяет несчастный астральный слепок достаточной силой, чтобы спроецировать его прежний физический облик. Это то самое, что мы видели.

Должен признать, что я не был полностью удовлетворён объяснением Леффинга, однако мне нечего было предложить самому.

Я поинтересовался, рассказал ли он всю историю целиком м-с Вулмор.

— Да, — ответил он, — и более того, советовал ей запереть ту комнату. Химерная тень, конечно же, может внезапно прекратить свои материализации, хотя может и продолжать их в течение ещё долгих лет. Я не могу этого спрогнозировать.

— Разве нет никакого способа изгнать призрака?

Леффинг пожал плечами.

— Экзорцизм здесь бессилен. Существо это не злое; я вообще сомневаюсь, есть ли у него осознание зла как такового, в нашем понимании. Оно, выражаясь технически, лишено разума. Экзорцизм тут будет совсем не к месту. Нет, чудище не одержимо.

Он встал, заметно усталый, как подумалось мне.

— Что ж, Бреннан, даже пусть и проблема для м-с Вулмор остаётся нерешённой, я считаю ещё одно своё дело закрытым. Разгадка этого случая заслуживает небольшого праздника. Составишь ли мне компанию в распитии одной-двух унций** хорошего бренди?

Я присоединился к нему, и никогда в моей жизни бренди не был столь вкусен.

ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА

* Сарсапарель (непр.: сассапарилла) – род лиан или лазающих кустарников из семейства смилаксовые. Придаточные корни растений рода Смилакс содержат стероидные сапонины – олигозиды париллин и сарсапариллозид, производные сарсапогенина. Отвар корней применяется как мочегонное, противосоифилитическое средство, при ревматизме и подагре. Сарсапариловый корень был ввезён в Европу испанцами в 1536-45 гг. Сарсапарилль растёт на черноморском побережье Кавказа, в частности, в окрестностях города Сочи и в Абхазии. В Западной Грузии подваренные усики сассапарили используют для приготовления грузинской национальной закуски пхали из экалы (груз. назв. сассапарили). – Wики.

Очевидно, что Луций Леффинг предпочитает готовить из сарсапарели тонизирующий напиток, рецепт которого известен лишь ему.

** Жидкая унция (аббревиатура fl oz) (английская) имеет объём 28,4 мл. Составляет 1/20 английской пинты (0,56 литра) — Wики.

P. S. Возможно, что Бреннан в данном сюжете использовал мотив XIX аркана таро, а именно Sol, переиграв его достаточно гротескным образом — вместо двух детей-близнецов, танцующих под солнцем (традиционная иконография), в его версии 19-го аркана присутствует одно несчастное деформированное существо, обожающее принимать солнечные ванны.

05.09.2022