| |
| Статья написана 22 февраля 2013 г. 16:43 |
Всех,имеющих к этому Дню отношение,всех,для кого эта дата — не пустой звук: с Праздником ! 95 лет назад была создана несокрушимая и легендарная Красная Армия.
День Советской Армии и Военно-Морского флота, праздник, отмечался в СССР ежегодно 23 февраля. http://slovari.yandex.ru/~книги/БСЭ/День%...
|
| | |
| Статья написана 22 февраля 2013 г. 14:20 |
Вдогонку к предыдущему материалу.
Рассмотрим одно из самых известных стихотворений Ш. Бодлера — "Падаль".
Его переводили и переводят очень многие. Да и в дальнейшем, думаю, будут переводить.
Причина такого неослабевающего внимания — магнит языка Бодлера: натурализм, парадоксальность, философия, меланхолия, образность, реальность вперемешку с видениями...
Да и много чего ещё.
Читайте, сравнивайте.
------------------------------------------------------ ---------------------------------------------------
Оригинал:
UNE CHAROGNE
Rappelez-vous l'objet que nous vimes, mon ame,
Ce beau matin d'ete si doux:
Au detour d'un sentier une charogne infame
Sur un lit seme de cailloux,
Les jambes en l'air, comme une femme lubrique,
Brulante et suant les poisons,
Ouvrait d'une facon nonchalante et cynique
Son ventre plein d'exalaisons.
Le soleil rayonnait sur cette pourriture,
Comme afin de la cuire a point,
Et de rendre au centuple a la grande Nature
Tout ce qu'ensemble elle avait joint;
Et le ciel regardait la carcasse superbe
Comme une fleur s'epanouir.
La puanteur etait si forte, que sur l'herbe
Vous crutes vous evanouir.
Les mouches bourdonnaient sur ce ventre putride,
D'ou sortaient de noirs bataillons
De larves, qui coulaient comme um epais liquide
Le long de ces vivants haillons.
Tout cela descendait, montait commme une vague,
Ou s'elancait en petillant;
On eut dit que le corps, enfle d'un souffle vague,
Vivait en se multipliant.
Et ce monde rendait une etrange musique,
Comme l'eau courante et le vent,
Ou le grain qu'un vanneur d'un mouvement rhythmique
Agite et tourne dans son van.
Les formes s'effacaient et n'etaient plus qu'un reve,
Une ebauche lente a venir,
Sur la toile oubliee, et que l'artiste acheve
Seulement par le souvenir.
Derriere les rochers une chienne inquiete
Nous regardait d'un oeil fache,
Epiant le moment de reprendre au squelette
Le morceau qu'elle avait lache.
— Et pourtant vous serez semblable a cette ordure,
A cette horrible infection,
Etoile de mes yeux, soleil de ma nature,
Vous, mon ange et ma passion!
Oui! telle vous serez, o la reine des graces,
Apres les derniers sacrements,
Quand vous irez, sous l'herbe et les floraisons grasses,
Moisir parmi les ossements
Alors, o ma beaute! dites a la vermine
Qui vous mangera de baisers,
Que j'ai garde la forme et l'essence divine
De mes amours decomposes!
(“Les Fleurs du mal”, 1857)
------------------------------------------------------ ---------------------------------------------------
Варианты перевода:
ЭЛЛИС
Падаль
Скажи, ты помнишь ли ту вещь, что приковала
Наш взор, обласканный сияньем летних дней,
Ту падаль, что вокруг зловонье изливала,
Труп, опрокинутый на ложе из камней.
Он, ноги тощие к лазури простирая,
Дыша отравою, весь в гное и в поту
Валялся там и гнил, все недра разверзая
С распутством женщины, что кажет наготу.
И солнце жадное над падалью сверкало,
Стремясь скорее все до капли разложить,
Вернуть Природе все, что власть ее соткала,
Все то, что некогда горело жаждой жить!
Под взорами небес, зловонье изливая,
Она раскинулась чудовищным цветком,
И задыхалась ты — и, словно неживая,
Готовилась упасть на свежий луг ничком.
Неслось жужжанье мух из живота гнилого,
Личинок жадные и черные полки
Струились, как смола, из остова живого,
И, шевелясь, ползли истлевшие куски.
Волной кипящею пред нами труп вздымался;
Он низвергался вниз, чтоб снова вырастать,
И как-то странно жил и странно колыхался,
И раздувался весь, чтоб больше, больше стать!
И странной музыкой все вкруг него дышало,
Как будто ветра вздох был слит с журчаньем вод,
Как будто в веялке, кружась, зерно шуршало
И свой ритмический свершало оборот.
Вдруг нам почудилось, что пеленою черной
Распавшись, труп исчез, как побледневший сон.
Как контур выцветший, что, взору непокорный,
Воспоминанием бывает довершен.
И пес встревоженный, сердитый и голодный,
Укрывшись за скалой, с ворчаньем мига ждал,
Чтоб снова броситься на смрадный труп свободно
И вновь глодать скелет, который он глодал.
А вот придет пора — и ты, червей питая,
Как это чудище, вдруг станешь смрад и гной,
Ты — солнца светлый лик, звезда очей златая,
Ты — страсть моей души, ты — чистый ангел мой!
О да, прекрасная — ты будешь остов смрадный,
Чтоб под ковром цветов, средь сумрака могил,
Среди костей найти свой жребий безотрадный,
Едва рассеется последний дым кадил.
Но ты скажи червям, когда без сожаленья
Они тебя пожрут лобзанием своим,
Что лик моей любви, распавшейся из тленья,
Воздвигну я навек нетленным и святым!
П. ЯКУБОВИЧ
Падаль
Было ясное утро. Под музыку нежных речей
Шли тропинкою мы; полной грудью дышалось.
Вдруг вы вскрикнули громко: на ложе из жестких камней
Безобразная падаль валялась...
Как бесстыдная женщина, нагло вперед
Обнаженные ноги она выставляла,
Открывая цинично зеленый живот,
И отравой дышать заставляла...
Но, как будто на розу, на остов гнилой
Небо ясно глядело, приветно синея!
Только мы были хмуры, и вы, ангел мой,
Чуть стояли, дрожа и бледнея.
Рои мошек кружились вблизи и вдали,
Неприятным жужжаньем наш слух поражая;
Вдоль лоскутьев гнилых, извиваясь, ползли
И текли, как похлебка густая,
Батальоны червей... Точно в море волна,
Эта черная масса то вниз опадала,
То вздымалась тихонько: как будто она
Еще жизнию смутной дышала.
И неслась над ней музыка странная... Так
Зерна хлеба шумят, когда ветра стремленьем
Их несет по гумну; так сбегает в овраг
Говорливый ручей по каменьям.
Формы тела давно уже были мечтой,
Походя на эскиз, торопливо и бледно
На бумагу набросанный чьей-то рукой
И закинутый в угол бесследно.
Из-за груды каменьев на смрадный скелет
Собачонка глядела, сверкая глазами
И как будто смакуя роскошный обед,
Так не вовремя прерванный нами...
И однако и вам этот жребий грозит —
Быть таким же гнилым, отвратительным сором,
Вам, мой ангел, с горячим румянцем ланит
С вашим кротко мерцающим взором!
Да, любовь моя, да, мое солнце! Увы,
Тем же будете вы... В виде столь же позорном,
После таинств последних, уляжетесь вы
Средь костей, под цветами и дерном.
Так скажите ж червям, что сползутся в свой срок
Пожирать ваши ласки на тризне ужасной,
Что я душу любви моей мертвой сберег,
Образ пери нетленно-прекрасный!
В. ЛЕВИК
Падаль
Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.
И солнце эту гниль палило с небосвода,
Чтобы останки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
Разъединенным приняла.
И в небо щерились уже куски скелета,
Большим подобные цветам.
От смрада на лугу, в душистом зное лета,
Едва не стало дурно вам.
Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи
Над мерзкой грудою вились,
И черви ползали и копошились в брюхе,
Как черная густая слизь.
Все это двигалось, вздымалось и блестело,
Как будто, вдруг оживлено,
Росло и множилось чудовищное тело,
Дыханья смутного полно.
И этот мир струил таинственные звуки,
Как ветер, как бегущий вал,
Как будто сеятель, подъемля плавно руки,
Над нивой зерна развевал.
То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.
Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,
Косила сука злой зрачок,
И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
И лакомый сожрать кусок.
Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.
И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты — навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.
И. БАБИЦКИЙ
Падаль
Мы видели ее в один из летних дней —
Мой друг, напоминать вам надо ль? —
Тропинка, поворот — и там, среди камней,
Та отвратительная падаль,
Потея ядами, задравши ноги ввысь,
Как уличная потаскуха,
Бесстыдно разлеглась, и источало слизь
Еe чудовищное брюхо.
А солнце с высоты палило эту гниль,
Чтоб вновь в Природе раствориться
Всe собранное здесь могло, распавшись в пыль
И возвращаясь к ней сторицей;
Лазурный свод глядел, на сей надменный труп,
Что гнойным расцветал бутоном.
Так вонь была сильна, что миг — и на траву б,
Сомлев, осели вы со стоном.
В том смрадном воздухе гудели мух рои
Над брюхом, извергавшим массы
Личинок, что ползли, как жирные струи
По оживавшему каркасу.
Вздымаясь, через миг спадала, как волна,
Слегка пузырясь, слизь густая —
Казалось, смутного дыхания полна,
Плоть оживала, возрастая.
И этот мир звучал, как ветер, как ручей,
Музыкою нерукотворной:
Так веялка звучит, когда крестьянин в ней
Ритмично встряхивает зeрна.
Неясны делались размытые черты,
Как светотени переливы,
Что, в спешке набросав, лишь силою мечты
Закончил мастер прихотливый.
Поодаль, средь камней, облезлый пес в пыли
Следил за нами зло и тупо,
Чтоб, улучив момент, вновь подобрать с земли
Кусок, оторванный от трупа.
— Но ведь и вам смердеть, как мерзкий тот скелет,
Как та гниющая зараза,
Звезда моих очей, души моей рассвет,
Царица страсти и экстаза!
Такой вы будете, когда, под женский вой,
В приюте, что дощат и тесен,
Вы успокоитесь под пышною травой —
Кормить прожорливую плесень.
Скажите же червям, что страстно иссосут
Ваш облик, как огонь — поленья,
Что я сберeг векам и душу и сосуд
Моей любви, добычи тленья!
Г. АДАМОВИЧ
Падаль
Припомните предмет, что видеть, дорогая,
Нам в утро ясное пришлось:
Остаток падали чудовищной у края
Дороги узкой, ноги врозь.
Подобно женщине, давно привыкшей к блуду,
Мешая вместе яд и пот,
Бесстыдно выставил открытый отовсюду
И весь в испарине живот.
Луч солнца яркого сиял на этой гнили,
Чтоб словно доварить ее,
И чтоб возвращены Природе щедрой были
Сторицей жизнь и бытие.
И словно над цветком раскрытым простиралась
Даль бесконечной синевы.
Так отвратительно воняло, что казалось,
Чуть вскрикнув, упадете вы.
Жужжала стая мух над этим чревом темным
Откуда медленно, в пыли,
Как жидкость вязкая, в количестве огромном,
Личины червяков ползли.
Все это двигалось, вздымалось, опускалось,
Иль тучею неслось вокруг,
И тело мертвое, размножившись, казалось,
Как будто оживало вдруг.
И этот странный мир рождал глухое пенье,
Как ветерок или волна,
Или как в сеялке колеблемой движенье
Ссыпающегося зерна.
И блекли линии, и сон напоминали,
И образов стиралась нить,
Как на частях холста, которые в печали
Художник тщится довершить.
За скалы спрятавшись, пугливая собака
Едва превозмогала злость,
И будто бы ждала движенья или знака,
Чтоб доглодать гнилую кость.
И все-таки для вас наступят дни и годы
Быть тоже мерзостью такой,
О свет моих очей, звезда моей природы,
Вы, страсть моя и ангел мой!
Да, будете и вы такой, о друг прелестный,
Когда в неотвратимый час
Навек вы спуститесь в приют сырой и тесный,
И плесень выступит на вас.
Тогда, о красота, на самом дне могилы,
Под поцелуями червей,
Вы все же скажете, что нет у смерти силы
Над сгнившей радостью моей!
С. ПЕТРОВ
Падаль
Душа моя, забыть возможно ль нам и надо ль
Видение недавних дней –
У тропки гнусную разваленную падаль
На жестком ложе из кремней?
Задравши ноги вверх, как девка-потаскуха,
Вспотев от похоти, она
Зловонно-гнойное выпячивала брюхо,
До наглости оголена.
На солнечном жару дохлятина варилась,
Как будто только для того,
Чтобы сторицею Природе возвратилось
Расторгнутое естество.
И небо видело, что этот гордый остов
Раскрылся пышно, как цветок,
И вонь, как если бы смердело сто погостов,
Вас чуть не сваливала с ног.
Над чревом треснувшим кружился рой мушиный,
И черная личинок рать
Ползла густой струей из вспученной брюшины
Лохмотья плоти пожирать.
Всё это волнами ходило и дышало,
Потрескивая иногда;
И тело множилось, и жило, и дрожало,
И распадалось навсегда.
Созвучий странных полн был этот мир вонючий –
Журчаньем ветерка иль вод,
Иль шорохом зерна, когда тихонько в кучи
Оно из веялки течет.
И формы зыбились – так марево колышет
Набросок смутный, как во сне,
И лишь по памяти рука его допишет
На позабытом полотне.
А сука у скалы, косясь на нас со злости,
Пустившись было наутек,
Встревожено ждала, чтоб отодрать от кости
Свой облюбованный кусок.
Нет, все-таки и вам не избежать распада,
Заразы, гноя и гнилья,
Звезда моих очей, души моей лампада,
Вам, ангел мой и страсть моя!
Да, мразью станете и вы, царица граций,
Когда, вкусив святых даров,
Начнете загнивать на глиняном матраце,
Из свежих трав надев покров.
Но сонмищу червей прожорливых шепнете,
Целующих как буравы,
Что сохранил я суть и облик вашей плоти,
Когда распались прахом вы.
В. ШЕРШЕНЕВИЧ
Падаль
Запомнили ли вы, что мы видали, крошка,
В час сладкий утренних лучей:
Как падаль гнусная лежала на дорожке,
На ложе жестком из камней.
И ноги в воздухе, где яд и запах потный,
Как женский похотливый пот,
Показывали нам цинично, беззаботно
Гниеньем пахнущий живот.
На падаль солнце луч кидало из лазури,
Чтоб, в срок дожаривши сполна,
Вернуть сторицею торжественной Натуре,
Что сбила в целое она.
И небо остовом гордилось в любованьи,
Как распустившимся цветком;
Воняло так вокруг, что были в состояньи
Вы на траву упасть ничком.
Над вонью падали рой мух, жужжа, кружился,
И, схож с похлебкою густой,
Там легион червей из живота сочился,
Ползя по ветоши живой.
И это всё росло, как волны, поднималось,
Треща в движениях своих;
Казалось, остов жил, и тело размножалось
И пухло в выдохах пустых.
Мир этот издавал таинственные звуки,
Как ветер, как вода течет,
Как зерна в веялке, когда их крутят руки
Размеренно взад и вперед.
И стерлись контуры и стали лишь мечтами,
Неясным очерком на том
Забытом полотне;его бы мог на память
Художник дописать потом.
Пес потревоженный на нас из-за уступа
Свой злобный вскидывал зрачок
И мига ждал, когда он вырвет вновь из трупа
От страха брошенный кусок.
— Но всё ж и вам, и вам заразой стать ужасной
И грязной падалью такой,
Звезда моих очей и жизни свет прекрасный,
О страсть моя и ангел мой!
Такой же станете, о королева граций,
Вы после таинств гробовых,
И будет плесенью костяк ваш покрываться
Между цветов и трав густых.
Тогда, о красота, скажи толпе, в лобзаньи
Тебя съедающих червей,
Что форму я навек сберег и содержанье
Распавшейся любви моей!
А. ГЕЛЕСКУЛ
Падаль
Ты помнишь, жизнь моя, как позднею весною,
Когда так ласкова заря
Нам падаль жалкая предстала в луже гноя
На жестком ложе пустыря?
Наглей распутницы, желаньем распаленной,
Раскинув ноги напоказ,
И тупо выставив распаренное лоно,
Она врасплох застигла нас.
А солнце жгло ее, частицу за частицей
Варило, сцеживая муть,
Чтобы единое расторгнуть и сторицей
Природе-матери вернуть.
И к небесам уже проклюнулись из тела
Скелета белые цветы.
Дыша их запахом, ты еле одолела
Внезапный приступ дурноты.
Рой мух на падали шуршал, как покрывало,
Сочились черви из нее,
И в черной жиже их, казалось, оживало
Разворошенное гнилье.
Все это плавилось, текло и шелестело,
Подобье вздоха затаив,
И словно множилось расплеснутое тело,
Как настигающий прилив.
И в этом хаосе то странный гул хорала
Стихал, как ветер и волна,
То следом, чудилось, там веялка играла
Ритмичным шорохом зерна.
А формы таяли, как сон, как отголосок,
Как выцветает полотно,
Где блекнет замысел — и завершить набросок
Одной лишь памяти дано.
Собака тощая, косясь на наши спины,
Трусливо щерилась вдали
И караулила, чтоб долю мертвечины
Успеть похитить у земли.
И ты, любовь моя, таким же трупным ядом
Насытишь землю эту всласть,
И ты, звезда моя, разъятая распадом,
И ты, судьба моя и страсть!
И ты, красавица, и ты покинешь вскоре
Цветеньем высветленный дол
И в мире тления неутолимой своре
Пойдешь на пиршественный стол!
Когда голодный червь вопьется поцелуем,
Скажи нахлебнику могил,
Что я от гибели, которой не минуем,
Твое дыханье сохранил.
|
| | |
| Статья написана 21 февраля 2013 г. 15:37 |
Однажды, давным-давно 5 лет назад, я высказался о переводе, в своём понимании вопроса http://fantlab.ru/blogarticle872
И тут случайно наткнулся на другие варианты перевода стихотворения "Тост", стихотворения одного из моих любимых поляков — Яна Лехоня.
Лехоня переводили нередко, получался он каждый раз по-разному.
Но каждый раз я возвращаюсь к любимому переводу, переводу Гелескула, как возвращался ко всем его вещам — из испанской, французской, португальской, польской поэзии...
Почему?
Ответ для меня был, есть и останется один.
Может быть, кто-то переводил ближе к оригиналу, может быть — кто-то точнее.
Но никто не переводил красивее и гармоничнее.
Впрочем, это всего лишь моё сугубо личное мнение
Но всё-таки — взгляните и составьте своё.
Оригинал выглядит так:
TOAST
Nic nie ma prócz tych liści, co na drzewach zmarły,
Nic nie ma prócz tych wichrów, którymi przewiało,
Nic prócz śladów świetności, co się już zatarły.
Nie stanie się nic więcej. Już wszystko się stało.
Jest jeszcze tylko księżyc, który cicho spływa
Na czarną krepę nocy i srebrzy ją dumną
Jako brylant — baldachim rozpięty nad trumną,
W której ziemia zmęczona na wieki spoczywa.
Kielichy wznieśmy w górę i pijmy na stypie,
Bo żal nasz byłby śmieszny a skarga daremna.
Niech nas trupio spokojnych pochłonie noc ciemna.
A łopata grabarza milczących zasypie.
Ach! ileż jest spoczynku w tym słowie: tak trzeba!
Jak nam ziemi, tak ziemi trzeba naszych kości.
Szaleńcy, wzrośniem kiedyś kłosami mądrości,
Powszednim, czarnym chlebem dla zjadaczy chleba
------------------------------------------------------ ------------------------------------------------------ -------
и перевод:цитата А. БАЗИЛЕВСКИЙТост Нет ничего кроме листьев на ветках мёртвых, Нет ничего кроме вихря, что где-то гудит, Кроме следов величия, которые уже стёрты. И ничего не будет. Всё давно позади. Есть еще только месяц, он тихо стекает По черному крепу ночи, заливая его серебром, Как брильянт-балдахин, что покрывает гроб, В котором земля уснула, навеки умаявшись. Так поднимем же кубки и выпьем на тризне, Ибо скорбеть смешно, а жалобой не помочь. Пусть нас, мертвецки спокойных, поглотит темная ночь, Пусть на молчащих песок из-под заступа брызнет. Ах, сколько успокоенья в этих словах: так надо! Как нам — земли, так и ей, земле, нужны наши кости. И мы, безумцы, когда-нибудь взойдём прозрений колосьями, Насущным чёрным хлебом для всех, кому хлеб — награда.
И. ПОЛЯКОВА
Тост
Нет ничего – лишь листья на ветках увяли,
Нет ничего — лишь вихри, что веют тревожно,
Нет. И следы величья заметишь едва ли,
И все уже свершилось, что только возможно.
Плывет луна – спокойно в ночи заблистала,
И серебрится гордо на крепе суровом -
Алмаз на балдахине над смертным альковом,
Где в вечный сон земля погрузилась устало.
Напиток поминальный уже в наших чашах,
Печаль смешна сегодня, а жалобы тщетны,
Погибшие – под флером ночным незаметны,
Могильщика лопата зароет молчащих.
Ах! Сколь ж в этом слове покоя для слуха!
Земля нужна нам – тел она жаждет упорно,
Безумные, взойдем мы, дав мудрости зерна,
Став тем, кто хочет хлеба – ржаною краюхой. А. ГЕЛЕСКУЛТост Пусто, ни следа былого шквала, Умерла листва и откружилась, Все, что волновало, — миновало, Все, что совершалось, — совершилось. И лишь месяц серебристокрылый, Как бы долго в мире ни светало, Скрашивает траур над могилой, Где земля покоится устало. Что ж, поднимем на прощанье чаши, Скорбь уже смешна и глуповата. Нам — земля, земле — останки наши, Нашему могильщику — лопата. Все. Да успокоит безголосье Нас, велеречиво сумасбродных, И взойдем, как мудрые колосья, Черный хлеб, насущный для голодных.
|
| | |
| Статья написана 20 февраля 2013 г. 15:11 |
Л. Корнилов
Метеорит
Заблудший сын вселенской дали,
Незваный гость, метеорит,
Отбросив в воздухе сандалии,
В окно взрывной волной стучит.
Он послан сверху в назиданье,
Чтоб нам напомнить через страх:
Мы проживаем в мирозданье,
А не в квартирах и домах.
Дворцы, понты и навороты –
Олигархический утиль –
В один присест болид залётный
Сотрёт в космическую пыль.
Но мы трагически забыли,
Что все земляне – земляки,
И по-людски давно не жили,
Засунув Бога в кошельки.
И жрали войнами друг друга.
Тащили кость из пасти в пасть.
Изгои солнечного круга.
Рабы, придумавшие власть.
Объелась жизнь насущным хлебом.
И совесть вымерла, как стерх.
А надо было рваться в небо:
Его хватило бы на всех.
Но для самой вселенской плазмы
Мы стали болью головной, -
И в нас бросает высший разум
Метеоритной головнёй.
|
| | |
| Статья написана 19 февраля 2013 г. 17:16 |
19.02.1986 — СССР запускает в космос орбитальную станцию "Мир".
Проект станции стал намечаться в 1976 году, когда НПО «Энергия» выпустило Технические предложения по созданию усовершенствованных долговременных ОС. В августе 1978 был выпущен эскизный проект новой станции. В феврале 1979 года развернулись работы по созданию станции нового поколения, начались работы над базовым блоком, бортовым и научным оборудованием. Но к началу 1984 года все ресурсы были брошены на программу «Буран», и работы над станцией оказались практически заморожены. Помогло вмешательство секретаря ЦК КПСС Г. В. Романова, поставившего задачу завершить работы по станции к XXVII съезду КПСС. Базовый блок был выведен на орбиту 20 февраля 1986 года. Затем в течение 10 лет один за другим были пристыкованы ещё шесть модулей. С 1995 станцию стали посещать иностранные экипажи. Также на станции побывало 15 экспедиций посещения, из них 14 международных с участием космонавтов Сирии, Болгарии, Афганистана, Франции (5 раз), Японии, Великобритании, Австрии, Германии (2 раза) В рамках программы «Мир-Шаттл» было осуществлено 7 кратковременных экспедиций посещения с помощью корабля «Атлантис» и одна с помощью корабля «Индевор», во время которых на станции побывали 34 астронавта. В конце 90-х на станции начались многочисленные проблемы с выходом из строя различных приборов и систем. Через некоторое время правительство РФ, ссылаясь на дороговизну дальнейшего эксплуатирования, несмотря на многочисленные проекты спасения станции, приняло решение затопить "Мир", вероятно из-за давления на правительство России со стороны США. Америку ущемляло единоличное российское владение единственной космической станцией и она лоббировала проект МКС. 23 марта 2001 года проработавшая в три раза дольше первоначально установленного срока станция была затоплена в южной части Тихого океана, рядом с островами Фиджи. Всего на станции работали 104 космонавта и астронавта из 12 стран.
Рекорды станции:
* Валерий Поляков — непрерывное пребывание в космосе в течение 438 суток. (1995) * Шеннон Лусид — рекорд длительности космического полёта среди женщин 188 суток (1996) * По количеству экспериментов — 23 000.
( источник — http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B8... )
|
|
|
облако тэгов
