Я раньше не читала Заболоцкого в промышленных масштабах и вообще почти не была знакома с его творчеством, так что целый здоровый том, включающий в себя все основные его стихи и прозу в хронологическом порядке был для меня большим открытием. Еще большим открытием было осознать, что Заболоцкий до тюрьмы и после тюрьмы (с 1939 по 1946 годы) — это вообще два разных поэта по сути.
Заболоцкий до 1939 — слегка безумный, "разудалый", совершенно необузданный, если можно так выразиться. С обэриутами, кроме Хармса, я тоже не была особо знакома и общее их стиль и направление не представляла. Хармса я не люблю и не понимаю. Этот "ранний" Заболоцкий своей необузданной фантазией, нелогичностью и немелодичностью тоже не сказать, чтобы казался мне идеальным автором — он для меня слишком "буйный". Но зато в этом своем буйстве фантазии Заболоцкий совершенно уникален — и по-своему прекрасен. К примеру, часто цитируемая в нашем доме трагическая история цыпленка из стихотворения "Свадьба":
"... Цыпленок, синий от мытья.
Он глазки детские закрыл,
Наморщил разноцветный лобик
И тельце сонное сложил
В фаянсовый столовый гробик.
Над ним не поп ревел обедню,
Махая по ветру крестом,
Ему кукушка не певала
Коварной песенки своей:
Он был закован в звон капусты,
Он был томатами одет,
Над ним, как крестик, опускался
На тонкой ножке сельдерей.
Так он почил в расцвете дней,
Ничтожный карлик средь людей."
Из всех до-тюремных стихотворений меня лично больше всего зацепило "Сердце-пустырь" — для Заболоцкого того периода какое-то очень личное, очень сдержанное, без привычной его насмешки, издевки и выдумки:
Прозрачней лунного камня
Стынь, сердце-пустырь.
Полный отчаяньем каменным,
Взор я в тебя вперил.
С криком несутся стрижи, —
Лёт их тревожен рассеянный,
Грудью стылой лежит
Реки обнаженный бассейн.
О река, невеста мертвая,
Грозным покоем глубокая,
Венком твоим желтым
Осенью сохнет осока.
Я костер на твоем берегу
Разожгу красным кадилом,
Стылый образ твой сберегу,
Милая.
Прозрачней лунного камня
Стынь, сердце-пустырь.
Точно полог, звездами затканный,
Трепещет ширь.
О река, невеста названная,
Смерть твою
Пою.
И, один, по ночам — окаянный —
Грудь
Твою
Целую.
В целом стихи Заболоцкого, особенно ранние, оставляют впечатление большой выдумки и куража. Это как кубизм на фоне классицистского рисунка — и результат "я так вижу", и вызов общепринятым вкусам и канонам в равной степени.
Еще, конечно, гениальные "Меркнут знаки зодиака" — пожалуй, именно в этом стихотворении — лучшее и максимальное воплощение всего веселого, буйного и вычурного таланта Заболоцкого, идеальное по соотношению формы и содержания.
"... Меркнут знаки Зодиака
Над постройками села,
Спит животное Собака,
Дремлет рыба Камбала,
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды...."
Большая часть действительно крутого и запоминающегося — написанно до 1939 года — "Ночные беседы", поэма "Торжество земледелия" (совершенно укуренный вариант 4 сна Веры Павловны, переложенный на крестьянский вопрос), поэма "Безумный волк", которая просто совершенно укуренная и этим прекрасна. Шикарная штука "Лодейников", наконец, во всех своих вариантах:
"...Лодейников склонился над листами,
И в этот миг привиделся ему
Огромный червь, железными зубами
Схвативший лист и прянувший во тьму,
Так вот она, гармония природы,
Так вот они, ночные голоса!
Так вот о чем шумят во мраке воды,
О чем, вдыхая, шепчутся леса!.."
Читать это надо со страшным выражением лица и выразительно вращая глазами, видимо, для создания комического ужаса.
Все эти вещи не задевают меня эмоционально, но все равно страшно крутые. По-человечески цепляет, например, "Седов". С другой стороны, чем ближе к 1939 году, тем больше откровенной коньюктурщины — всякое прославление Партии, Сталина и тд.
В 1938 Заболоцкого арестовали, пытали во всем известном доме на Литейном, приговорили к пяти годам лагерей за троцкистскую контрреволюционную деятельность и отправили в Комсомольск-на-Амуре. Ближе к концу заключения его перевели на поселение на Алтай, и только в 1946 разрешили вернуться жить в Москве. Стихов начиная с 1939 и до конца заключения он не писал — или они не сохранились.
В мой сборник входит его Автобиография, История заключения и сто избранных писем жене из тюрьмы. Читать это ужасно — не тем, что в них описываются какие-то сверх-ужасы, а тем, как обыденно эти реально происходящие сверх-ужасы звучат. Он пишет про погоду, работу чертежником, просит махорки, наставляет сына, чтобы тот помогал маме — такие очень простые человеческие вещи, все меньше надежды. С другой стороны, жена, которая с двумя маленькими детьми честно ждала его пять лет — и, кстати, пережила его впоследствии на 40 лет. Читать эти письма не страшно, а именно что очень тоскливо.
Заболоцкий после тюрьмы, стихи начиная с 1946 — все более и более выхолощенный, нейтральные стилистически и содержательно, пустые и гладкие. Никакие. Вот ручьи, вот весна, безопаснее всего говорить о погоде — и стихи писать тоже. Он все еще талантливый писатель, конечно, и местами сдержанность даже пошла ему на пользу, сделав чуть строже и глубже.
Мне вот "Гроза" очень нравится из после-тюремного периода:
"Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница,
Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой.
Все труднее дышать, в небе облачный вал шевелится.
Низко стелется птица, пролетев над моей головой..."
Но той уникальной безуминки, которая отличала его от всех остальных просто неплохих и ровных поэтов — слишком много вещей, про которые можно сказать "ну, вроде неплохо" — и тут же о них забыть. Я, кстати, с изумлением выяснила, что "Журавли", которых все учили в школе, и "Очарована, околдована, с ветром в поле когда-то повенчана" — это стихи Заболодкого. А также "Опротивели Марусе // Петухи да гуси. // Сколько ходит их в Тарусе, // Господи Исусе", которые поет Гребенщиков. Но среди нескольких выдающихся вещей — множество совсем проходных, которых не было и вовсе до тюрьмы.
Еще в моей книжке есть с десяток статей Заболоцкого по разделу "Литературная критика", но сказать о них ничего хорошего я не могу — обычные газетные перепалки и "вступительные статьи", не что-то, имеющее научную ценность.
До прочтения этой книги было два стихотворения Набокова, которые мне сильно нравились. После ее прочтения их число и состав, увы, не изменились
В заключительной статье приведена цитата из Лотмана по поводу поэзии Набокова, и, собственно, все самое главное, что вообще можно сказать на эту тему, Лотман прекрасно сформулировал в двух абзацах. Во-1, неожиданная религиозная тематика, отголоски искреннего религиозного рвения, хотя в прозе ВВН религия редко заслуживает даже саркастического замечания. Во-2, прямолинейность, даже простоватость и клишированность. Мы привыкли к тому, что в прозе Набокова нет ничего от "общих мест", затертых штампов и типичных конструкций, а вот в поэзии этого хоть отбавляй. И в-3, разный подход к одним и тем же темам в прозе и поэзии. Пресловутая тема эмигратской ностальгии в прозе всегда решается в таком саркастическом тоне, несколько издевательском, зато в поэзии — просто и "с открытым сердцем", вся эта "тоска по березкам". Увы, замечу, что прочитав довольно много прозы Набокова с одним подходом к этому вопросу, подходом весьма жетским и скорее высмеивающем ностальгические страдания (кроме "Подвига", конечно) — желанию "обнять березку" в поэзии уже не доверяешь. Как и вообще не доверяешь этой демонстративной искренности автора в поэзии, открытости и ранимости — мы-то знаем, что писатель Набоков какой угодно, только не такой.
С другой стороны, такому впечатлению есть простое объяснение: большая часть стихов в книге относится к 1910-20-м годам, то есть они написаны где-то до 30 лет. Самые знаменитые романы Набокова написаны позднее, и явная беспомощность стихов в сравнении с прозой объясняется банально тем, что автор повзрослел. Как замечает комментатор, Набоков писал стихи с юности и всю жизнь, "со временем все меньше и все лучше". Это правда так.
Стихи молодого Набокова похожи на очень тщательные ученические поделки. Они очень правильные с точки зрения техники — размер, рифмы, все как нужно. И при этом полны исключительно школярским усердием и школярским пафосом. Многократные апелляции к воображаемой музе (которая туда и не заглядывала), березкам и прочим "скрепам" сделали бы честь автору, если бы автором таких аккуратных и правильных стихов был какой-нибудь менеджер среднего звена. Но от Набокова ждешь совсем другого, и скидку на возраст делать непросто.
Сам он, похоже, составляя на старости лет сборники, не оценивал свои юношеские стихи настолько критично, или, может, испытывал к ним ту же нежную ностальгию, что и к юности вообще.
Стихи значительнее более поздних лет уже становятся похожими на "настоящего" Набокова. В них наконец-то появляется неклишированный смысл, они жестче, совершенно не такие мелодичные и не так идеальны по формальным признакам, зато живые, а не засушенные. Хотя в целом только подтверждают вывод о том, что Набоков не поэт в душе, что бы он там ни утверждал. Такое чувство, что в поэзии ему просто негде развернуться.
А два любимых стихотворения вот:
Расстрел
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать,
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею,-
вот-вот сейчас пальнет в меня -
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг.
И заключительный абзац "Дара", единственное безупречное со всех сторон:
Стихи Кузмина как-то прошли мимо меня, притом, что вообще я очень люблю поэтов Серебряного века и сам этот волшебный период. То есть о его существовании я, конечно, знала, но только в контексте общего фона и упоминаний в чужих воспоминаниях. В школе его, ясное дело, не проходили, не знаю, как сейчас. Зато у меня не было никакого предвзятого отношения, что очень удобно, и я сразу начала с самого полного сборника стихов Кузмина — издания "Новой библиотеки поэта".
Вначале мне как-то не пошло. Ранние стихи Кузмина очень гладкие: аккуратный размер, аккуратные рифмы, большая часть из них — совершенно необязательные, техического плана, только чтобы строфа сложилась. Легко читать и моментально забывается. Такие необязательные "альбомные" стишки. Но чем дальше, тем как-то лучше становилось. Притом, что значительная часть тома все равно эти гладкие стихи про несерьезную любовь, некоторые попадаются совершенно потрясающие. Не уча специально, я уже запомнила несколько наизусть. Еще пару опознала как знакомые с далекого детства, притом, что я все эти годы не имела ни малейшего представления об их авторе (про Гете — "... но все настоящее в немецкой жизни — лишь комментариум..." — почему-то я была уверена, что это принадлежит Айхенвальду, нет, оказалось, Кузмину).
Вот то, что мне больше всего понравилось:
"Проходит все, и чувствам нет возврата",
Мы согласились мирно и спокойно, —
С таким сужденьем все выходит стройно
И не страшна любовная утрата.
Зачем же я, когда Вас вижу снова,
Бледнею, холодею, заикаюсь,
Былым (иль не былым?) огнем терзаюсь
И нежные благодарю оковы?
Амур-охотник все стоит на страже,
Возвратный тиф — опаснее и злее.
Проходит все, моя любовь — не та же,
Моя любовь теперь еще сильнее".
***
"Я тихо от тебя иду,
А ты остался на балконе.
"Коль славен наш Господь в Сионе"
Трубят в Таврическом саду.
Я вижу бледную звезду
На теплом, светлом небосклоне,
И лучших слов я не найду,
Когда я от тебя иду,
Как "славен наш Господь в Сионе".
"Александрийские" его стихи, от которых все прутся, как-то прошли совершенно мимо меня и ничем, ничем не запомнились. Правда, я вообще не любитель верлибров и никогда их толком не понимала, только кое-что у Одена мне нравится, но и то единицы. Но вот это стихотворение Кузмина, пожалуй, самое потрясающее вообще, и что забавно, я даже не могу объяснить, чем оно так хорошо и лучше остальных прочих.
Римский отрывок
Осторожный по болоту дозор...
на мху черные копыт следы...
за далекой плотиной
конь ржет тонко и ретиво..
сладкой волной с противо-
положных гор
мешается с тиной
дух резеды.
Запах конской мочи...
(недавняя стоянка врагов).
Разлапая медведицы семерка
тускло мерцает долу.
Сонное копошенье полу-
голодных солдат. Мечи
блещут странно и зорко
у торфяных костров.
Завтра, наверно, бой...
Смутно ползет во сне:
стрелы отточены остро,
остра у конников пика.
Увижу ли, Ника-
мидия, тебя, город родной?
Выйдут ли мать и сестры
Навстречу ко мне
В дрему валюсь, словно песком засыпан в пустыне.
Небо не так синё, как глаза твои, Октавия, сини!
Притом, что все остальные его верлибры, которых чем дальше, тем больше, оставили меня также совершенно почти равнодушной. Хотя нет, вот разве еще одно, маленькое, но очень торжественное. Мне кажется, Кузмину очень хорошо удалось передать это дивное ощущение всемогущества, которое охватывает, когда ты понимаешь, что ты, действительно, любим предметом своих чувств))
"Довольно. Я любим. Стоит в зените
Юпитер неподвижный. В кабинет
Ко мне вошел советник тайный Гете,
Пожал мне руку и сказал: "Вас ждет
Эрцгерцог на бостон. Кольцо и якорь".
Закрыв окно, я потушил свечу".
Достоинство (небольшое такое;)) моего сборника — в него включен небольшой цикл эротических стихов, "Занавешенные картинки" причем прямо в репринтном виде, с ятями и оригинальными иллюстрациями, пошловатых и очень веселых.
У Кузмина бывают очень хорошие даже не целые стихи, а отдельные строфы. Собственно, это часто так бывает, особенно у много пищущих авторов.
"Воскресший дух неумертвим,
Соблаз напрасен.
Мой вождь прекрасен, как серафим,
И путь мой — ясен".
Еще чудесные стихи про Италию. Многие поэты пишут про далекие страны так, что сразу становится понятно, что они в них никогда не были и ничего не поняли. Кузмин был в Италии и все понял, от его стихов остается то же самое впечатление.
"Умбрия, матерь задумчивых далей,
Ангелы лучшей страны не видали".
Я почти полгода думала, что Равенна — это мое личное маленькое открытие, такой нетуристический город, в который никто не ездит, хотя он совсем рядом с классическим русским курортом Римини. Оказалось, общемировое, и "Меж сосен сонная Равенна" знают все приличные люди, кроме меня)
Интересный вопрос, сказывается ли как-то на любовной лирике Кузмина его гомосексуальность — я бы сказала, что делает лирику значительно менее "общим местом", чем она обычно бывает, менее скучной и шаблонной. Набивших оскомину идеальных романтических образов его нет, и значительное число стихов имеют вполне конкретных и отнюдь не идеальных адресатов, что делает их очень настоящими и человечными. Маленький стишок "Баржи затопили в Кронштадте..." — прекрасней всех блоковских прекрасных дам.
В общем, удивительное открытие прекрасного и умного автора. Пойду теперь читать его прозу.
облако тэгов
