облако тэгов
Албарсты
Зимой умер его отец. Той же зимой его в первый раз навестила албарсты.
Он очень любил своего отца. Сколько он себя помнил, отец был рядом — сильный, мужественный человек, которым он гордился, лучший человек на всем свете. Отец дал ему жизнь и научил почти всему, что он только знал. Теперь его не было, и казалось его сердце ушло вместе с отцом, оставив сосущую пустоту.
Отец последние дни сильно болел. Хотя отцу уже перевалил девятый десяток, был он еще очень крепок. Но зима была суровая, и в один из дней отец простудился и слег. В дом приходили врачи, подолгу осматривали отца. Они выписывали лекарства и назначали процедуры. Все они держались спокойно и буднично, считая, что это временные проблемы, и пациент скоро выздоровеет.
То, что отец лежит в постели днем, для него, привыкшего видеть отца здоровым и бодрым, было необычным и диким.
Прошло несколько дней, но, несмотря на оптимизм врачей, несмотря на все лекарства и процедуры, состояние отца все ухудшалось. Теперь он уже не мог без посторонней помощи выходить во двор. В доме было необычно тихо, а родственники, которых была половина села, навещали их все чаще.
Однажды он на заднем дворе делал какую-то работу, когда кто-то из родственников-мужчин позвал его в комнату, где лежал отец, и оставил их вдвоем. Отец полусидел на постели, на высоко подложенных подушках. В комнате было тепло, но отца знобило, и он был закутан в еще одно большое стеганое одеяло. У него сжалось сердце, когда он увидел, как похудел и осунулся отец.
— Сын, настал мой час. Оставляю тебя одного в этом мире, а сам перехожу в иной, — отец говорил глуховато, но внятно. Лицо его было спокойным и отчужденным, но глаза, добрые и лучистые, были прежними глазами, которые он помнил.
Он оцепенел. Отец продолжал:
— Не переживай, сынок. Я пожил достаточно. Ты уже взрослый и сильный человек. Я уйду со спокойной душой. А теперь иди. Позаботься о матери, ей будет тяжелее, чем тебе.
Он припал к груди лежащего отца и надолго застыл так, когда как рука отца гладила его по голове. Только тогда, когда он вышел из дома и ушел на пустынный задний двор, он дал волю слезам.
Вечером отцу стало плохо. Он потерял сознание, и вскоре началась агония. Его опять позвали, и он сидел у постели и держал неподвижную руку отца в своей до самого конца.
Он не плакал во время похорон. Во дворе поставили большую белую юрту, в которую перенесли тело отца. Припав к холодной задней войлочной стенке юрты, рыдали его племянники, которых поставили туда по древнему обычаю. В юрте голосила мать, сидя у изголовья отца. Сам он сидел у входа в юрту и сухими невидящими глазами смотрел на многочисленных гостей, подходивших к нему с соболезнованиями. Он не пошевелился даже тогда, когда одна из невесток, тихо ступая, подошла к нему и осторожно, как на маленького ребенка, надела на него огромный и тяжелый тулуп.
После похорон он остался в деревне. Почти каждый день приезжал кто-то из многочисленной дальней родни, кто не смог приехать на похороны. Спустя сорок дней они провели сороковины. Потом начали потихоньку разъезжаться родные, жившие все это время в доме. Дом опустел. Казалось, все вернулось к привычному виду и прежним порядкам. Юрту со двора убрали. Только прямоугольник, выложенный из камней, обозначающий место, где лежало тело отца в юрте, напоминал ему, что отца уже нет с ним.
Мать увезли с собой сестры, решив, что если она какое-то время поживет вне дома, то ей легче будет прийти в себя и свыкнуться со смертью отца. Он остался дома один.
Дни шли чередой, однообразно и просто. Он кормил скотину, водил ее на водопой, убирал хлева и сараи. Чистил двор от снега, колол дрова. Таскал сено со второго этажа сарая, где оно было сложено. Почти весь день он проводил на улице.
Жить он перебрался в маленький летний домик, расположенный напротив большого дома. Большой дом он запер и заходил туда только за книгами. Комнаты в большом доме стали холодными, холоднее, чем на улице. Он проходил в свою комнату, набирал из книжного шкафа большую стопку книг, ставил на место прочитанные, и быстро выходил обратно.
В летнем домике, хотя он и назывался летним, можно было жить и зимой. Он топил печку, и тепло волнами распространялось по двум комнатам, из которых состоял домик. В домике были низкие потолки, маленькие окна, весь пол покрывали традиционные войлочные и стеганые ковры. В печке шумел огонь, за окном даже ночью разливался голубоватый свет от двора, покрытого снегом. Было уютно и покойно.
Он расположился в одной комнате. Вторая вся была заставлена горшками с цветами, которые он перетащил из дома, чтобы они не замерзли, и он заходил туда только полить их. На застеленной кровати, на которой прежде обычно спал отец, дремала кошка. Он приколотил к стене над кроватью небольшую полку, которую он сделал в маленькой мастерской, оборудованной отцом рядом с гаражом. Памятуя, как отец строго относился к любой работе, он тщательно и любовно остругал сосновую доску, которую нашел среди аккуратного штабеля разных деревянных остатков над верстаком. Теперь на полочке стояли книги, которые он приносил из большого дома. Досуг его заполнялся чтением книг, перенести из большого дома телевизор он даже не думал. На стене тикали часы, тихо урчала кошка, вдалеке лаяли собаки. Он лежал на полу без движения, уставившись в книгу, временами переворачивая листы. Казалось, жизнь остановилась. Невозможно было поверить, что за забором, в большом мире происходят какие-то события.
Дни проходили незаметно. Он готовил еду, механически съедал ее, мыл посуду, убирал комнату, кормил кошку и собак, привязанных во дворе. Вечером он всячески оттягивал момент, когда надо было лечь в постель. Это было его тайной, о которой он не сказал бы никому. Его потаенным страхом и кошмаром. Потому что, ночью его навещала албарсты.
Впервые она пришла к нему через несколько дней после похорон отца. Глубокой ночью он проснулся от пронзившего сердце страха. Грудь была стеснена, он задыхался от огромной тяжести. Он лежал с закрытыми глазами, ясно ощущая, что он не один. Ноги, руки, все тело, а в особенности мышцы лица, глотку и язык сковал паралич. Он не мог пошевелиться, не мог вздохнуть.
Медленно он приоткрыл глаза. На груди кто-то сидел, он чувствовал грудной клеткой непомерную тяжесть. В непроглядной темноте комнаты был виден только силуэт. Силуэт похожий очертаниями на маленькую, сгорбленную старуху. Он видел ее голову с неразличимыми чертами лица. Но крючковатый нос и острый подбородок выдавались вперед. В разные стороны торчали седые, спутанные волосы, образуя мерзкий ореол вокруг головы. Он чувствовал могильный холод, исходящий от неподвижной фигуры, холод, пронизывающий его грудь и овевающий его застывшее в маске страха лицо. Время застыло ледяной глыбой. Он чувствовал, как сердце замедляет свой стук, чувствовал почти физически страх, настолько сильный, что мозг готов был взорваться в черепной коробке. Сознание его неслось по замкнутому пространству скованного ужасом тела, билось и металось, в попытках покинуть тело. Это была албарсты.
Страшное чудовище, потустороннее создание из древних легенд. Он вспомнил, как рассказывали про нее в детстве страшные сказки. Вспомнил, как мать рассказывала случаи о знакомых, встречавшихся с албарсты как о чем-то привычном, абсолютно не сомневаясь в достоверности этих историй. И вот теперь он сам столкнулся с ней.
Ночь прошла в леденящем ужасе. Он не помнил, как под утро ненадолго забылся тревожным сном. Проснувшись, он никого не обнаружил, как будто ночное чудовище растворилось в свете зарождающегося дня. Теперь все произошедшее ночью казалось ему кошмарным сном. Ничто, кроме страшной головной боли от недосыпания, не напоминало ему о том, что ночью что-то случилось.
К вечеру он почти забыл о ночном происшествии. Мысль об этом была где-то на краешке его измученного сознания. Но ночью все повторилось. Он опять проснулся от боли. Страшное создание сидело на его груди. Он пытался пошевелить рукой, сбросить чудовище, но ничего не выходило. Непрекращающееся удушье мучило его всю ночь. И всю ночь безмолвное и недвижимое чудовище просидело на его груди. Утром он проснулся в мокрой от пота постели, с оледеневшей грудью и руками. Ночной кошмар не был ни сном, ни случайностью. Все повторилось и в следующие ночи. Каждый день он проводил в панике перед приближающимся вечером.
Решив, что, наверное, чудовище как-то связано с местом, он весь день топил печи в большом доме и лег спать там. Но албарсты появилась как обычно. Она опять молчала всю ночь, но на этот раз в ее молчании было что-то издевательское.
Так началась его жизнь с албарсты. Днем он делал привычную работу, пробовал читать. Ночью являлась она. Ночные мучения сказывались на его здоровье. Он стал чахнуть, днем постоянно мучился от недосыпания. Иногда албарсты по каким-то причинам не появлялась. Он ликовал, решив, что избавился от нее, пытался просчитать, что помогло ему в этом. Но на другую ночь албарсты вновь посещала его, и он погружался в отчаяние. Говорилось, что от ночной нечисти спасает чтение Корана или произнесение калимы, и он каждую ночь пытался произнести хоть что-то, но язык, парализованный страхом, не слушался его. Никакие его усилия не могли превозмочь этого.
Вспомнив, что по старому поверью от ночных призраков и духов спасали нож и камча, положенные под подушку спящего, он решил попробовать. Камча висела на стене в зале большого дома. Это была детская камча, искусно изготовленная его дядями, живущими в дальнем селе, и занимающимися старинными ремеслами, делающими парадные седла и прочую сбрую, серебряные изделия и разные дорогие сувениры. Сплетенная из красной кожи, невероятно красивая, с ножкой детеныша архара, составляющей часть рукояти. Он решил, что она сгодится. Нож он тоже нашел в большом доме, в посудном шкафу среди кухонных, скорняжных и предназначенных для забоя и разделки скота ножей. Это был маленький складной армейский нож натовского производства, непонятно как оказавшийся в доме. Стальное лезвие, выкидывающееся из рукояти, было острым и прочным. Вечером, укладываясь спать, он положил камчу и нож под подушку. Ночью он опять проснулся от присутствия на своей груди албарсты. Бесконечно долгое время он смотрел на ее неподвижную фигуру, а в голове билось отчаяние. Неужели не помогло и это? Тишину прервал голос. Албарсты заговорила. Тихо шелестели ее слова, исходящие из уст, которые казалось, разомкнулись в первый раз после многих тысяч лет. Волосы встали дыбом у него на голове от звуков этого ужасного голоса. Он слушал ее и не мог понять. Она мерзко каркала, повторяя раз за разом одну и тоже фразу, и постепенно ее смысл дошел до него:
— Твои вещи бессильны против меня, ибо нет у них хозяина… Я не боюсь их и ты полностью в моей власти!
Она не шевелилась, но ему, в отчаянии, слышалось в ее словах торжество. Утро не принесло ему облегчения. Какой может быть хозяин? – ломал он голову все последующие дни. Несмотря на слова албарсты, он продолжал каждый вечер с маниакальным упорством класть под подушку камчу и нож.
Время шло. Домой вернулась мать. Он прожил какое-то время в деревне, но ни присутствие матери, ни его дальнейшие попытки победить албарсты ничего не изменили. По-прежнему, албарсты приходила ночью и терзала его до утра. Хоть она и не появлялась каждую ночь, но избавиться полностью от нее он не мог. Он стал мрачным и нелюдимым. Жизнь его разделилась на две части. Днем он вел обычную жизнь, а ночью наступал кошмар. Кошмар ставший для него привычным, но не утративший от этого своей мучительности.
Он вернулся к себе домой, в другой город. Но албарсты не оставила его и там. Спустя год после смерти отца он женился на милой и юной девушке. Свадьбу не справляли, помня о недавней смерти отца. Устроили скромный той для домашних и родных невесты. Теперь они жили вместе с женой, которую он очень любил. Албарсты продолжала приходить. Он ничего не говорил жене, хотя чудовище душило его в их общей постели. Жена не чувствовала этого, ни разу не проснувшись ночью за это время, что делало его страдания еще тягостнее. Правда жена всегда удивлялась, что он неизменно выключает на ночь свет, но считало это его привычкой. Он научился днем изображать из себя обычного человека, жил, работал, ел, развлекался, даже шутил с окружающими. Единственное, что у него прибавилось морщин, заметно дрожали руки. Он стал чаще болеть, не прекращались головные боли, и жена с беспокойством обнаружила у него в волосах раннюю седину.
Прошел еще год. Его жена была беременна. Он настоял, чтобы она спала в другой комнате, объяснив это тем, что беспокоится повредить ребенку в беспокойном сне. Албарсты казалось, была чем-то озлоблена. По крайней мере, она навещала его все чаще. Он терял силы и таял на глазах. Жизнь была сплошным кошмаром.
Он был на работе, когда зазвонил телефон. Звонила их соседка по лестничной клетке, весь день сидевшая дома с маленьким ребенком. У жены начались схватки. Он отпросился с работы и повез жену в больницу. Уже въезжая в больничные ворота, он с ужасом услышал как жена на заднем сидении машины до этого молчавшая, стиснув зубы, закричала от боли. Он трясущимися руками вынес ее из машины и понес к зданию. К ним уже спешили навстречу знакомые по консультациям врачи из родильного отделения.
Весь день он просидел в приемной, спрашивая у выходящих медсестер о состоянии жены. После полудня, ему сообщили радостную весть. Его жена родила здорового и крепкого мальчика. Он закружил врача, сообщившего ему об этом, по приемной и захохотал, захлебываясь, в первый раз после смерти отца. Весь день прошел в радостных хлопотах и поздравлениях. Первым он сообщил о счастливой вести матери, заплакавшей от радости по телефону.
Вечером он приехал в пустую квартиру. Усталый он кое-как поужинал и долго сидел на диване, глядя в пустоту. Придет ли сегодня албарсты или милосердное провидение хотя бы сегодня, в такой счастливый для него день, даст ему передышку?
Он разобрал свою постель, привычным жестом откинул подушку и положил под нее нож и камчу. Выключил свет и уснул мгновенно, как только голова коснулась подушки.
Проснулся он среди ночи, резко, как от удара хлыстом. На груди у него было пусто, но он чувствовал, что кто-то или что-то находится в его изголовье. Ему показалось, что этот кто-то сейчас запустит руки под подушку, он пошевельнулся, и к огромному своему удивлению, впервые за эти два года, высунул руку из под одеяла. В тот же миг раздался страшный рев, и он увидел, как вокруг люстры закручивается, бешено вращающийся, смерч пепельно-черного цвета. Тьма в комнате расступилась, и он увидел в воронке смерча невероятно страшное лицо древнее этого мира. Раздался оглушительный грохот, и он услышал ужасный крик, давящий на уши и бьющий по лицу, крик отчаяния и ярости:
— Сила! Твои вещи обрели силу! У них появился хозяин! Будь ты проклят, ненавистный смертный!
С громовым треском смерч пропал, и в комнате наступила звенящая тишина. Тьма сгустилась, но комната была смутно различима. Выглядела она при этом удивительно обыденно, чего не было вот уже долгое время. Он откинулся на подушки, чувствуя невероятное облегчение, тихо засмеялся и крепко уснул. Албарсты исчезла, и притом навсегда.
Отец последние дни сильно болел. Хотя отцу уже перевалил девятый десяток, был он еще очень крепок. Но зима была суровая, и в один из дней отец простудился и слег. В дом приходили врачи, подолгу осматривали отца. Они выписывали лекарства и назначали процедуры. Все они держались спокойно и буднично, считая, что это временные проблемы, и пациент скоро выздоровеет.
То, что отец лежит в постели днем, для него, привыкшего видеть отца здоровым и бодрым, было необычным и диким.
Прошло несколько дней, но, несмотря на оптимизм врачей, несмотря на все лекарства и процедуры, состояние отца все ухудшалось. Теперь он уже не мог без посторонней помощи выходить во двор. В доме было необычно тихо, а родственники, которых была половина села, навещали их все чаще.
Однажды он на заднем дворе делал какую-то работу, когда кто-то из родственников-мужчин позвал его в комнату, где лежал отец, и оставил их вдвоем. Отец полусидел на постели, на высоко подложенных подушках. В комнате было тепло, но отца знобило, и он был закутан в еще одно большое стеганое одеяло. У него сжалось сердце, когда он увидел, как похудел и осунулся отец.
— Сын, настал мой час. Оставляю тебя одного в этом мире, а сам перехожу в иной, — отец говорил глуховато, но внятно. Лицо его было спокойным и отчужденным, но глаза, добрые и лучистые, были прежними глазами, которые он помнил.
Он оцепенел. Отец продолжал:
— Не переживай, сынок. Я пожил достаточно. Ты уже взрослый и сильный человек. Я уйду со спокойной душой. А теперь иди. Позаботься о матери, ей будет тяжелее, чем тебе.
Он припал к груди лежащего отца и надолго застыл так, когда как рука отца гладила его по голове. Только тогда, когда он вышел из дома и ушел на пустынный задний двор, он дал волю слезам.
Вечером отцу стало плохо. Он потерял сознание, и вскоре началась агония. Его опять позвали, и он сидел у постели и держал неподвижную руку отца в своей до самого конца.
Он не плакал во время похорон. Во дворе поставили большую белую юрту, в которую перенесли тело отца. Припав к холодной задней войлочной стенке юрты, рыдали его племянники, которых поставили туда по древнему обычаю. В юрте голосила мать, сидя у изголовья отца. Сам он сидел у входа в юрту и сухими невидящими глазами смотрел на многочисленных гостей, подходивших к нему с соболезнованиями. Он не пошевелился даже тогда, когда одна из невесток, тихо ступая, подошла к нему и осторожно, как на маленького ребенка, надела на него огромный и тяжелый тулуп.
После похорон он остался в деревне. Почти каждый день приезжал кто-то из многочисленной дальней родни, кто не смог приехать на похороны. Спустя сорок дней они провели сороковины. Потом начали потихоньку разъезжаться родные, жившие все это время в доме. Дом опустел. Казалось, все вернулось к привычному виду и прежним порядкам. Юрту со двора убрали. Только прямоугольник, выложенный из камней, обозначающий место, где лежало тело отца в юрте, напоминал ему, что отца уже нет с ним.
Мать увезли с собой сестры, решив, что если она какое-то время поживет вне дома, то ей легче будет прийти в себя и свыкнуться со смертью отца. Он остался дома один.
Дни шли чередой, однообразно и просто. Он кормил скотину, водил ее на водопой, убирал хлева и сараи. Чистил двор от снега, колол дрова. Таскал сено со второго этажа сарая, где оно было сложено. Почти весь день он проводил на улице.
Жить он перебрался в маленький летний домик, расположенный напротив большого дома. Большой дом он запер и заходил туда только за книгами. Комнаты в большом доме стали холодными, холоднее, чем на улице. Он проходил в свою комнату, набирал из книжного шкафа большую стопку книг, ставил на место прочитанные, и быстро выходил обратно.
В летнем домике, хотя он и назывался летним, можно было жить и зимой. Он топил печку, и тепло волнами распространялось по двум комнатам, из которых состоял домик. В домике были низкие потолки, маленькие окна, весь пол покрывали традиционные войлочные и стеганые ковры. В печке шумел огонь, за окном даже ночью разливался голубоватый свет от двора, покрытого снегом. Было уютно и покойно.
Он расположился в одной комнате. Вторая вся была заставлена горшками с цветами, которые он перетащил из дома, чтобы они не замерзли, и он заходил туда только полить их. На застеленной кровати, на которой прежде обычно спал отец, дремала кошка. Он приколотил к стене над кроватью небольшую полку, которую он сделал в маленькой мастерской, оборудованной отцом рядом с гаражом. Памятуя, как отец строго относился к любой работе, он тщательно и любовно остругал сосновую доску, которую нашел среди аккуратного штабеля разных деревянных остатков над верстаком. Теперь на полочке стояли книги, которые он приносил из большого дома. Досуг его заполнялся чтением книг, перенести из большого дома телевизор он даже не думал. На стене тикали часы, тихо урчала кошка, вдалеке лаяли собаки. Он лежал на полу без движения, уставившись в книгу, временами переворачивая листы. Казалось, жизнь остановилась. Невозможно было поверить, что за забором, в большом мире происходят какие-то события.
Дни проходили незаметно. Он готовил еду, механически съедал ее, мыл посуду, убирал комнату, кормил кошку и собак, привязанных во дворе. Вечером он всячески оттягивал момент, когда надо было лечь в постель. Это было его тайной, о которой он не сказал бы никому. Его потаенным страхом и кошмаром. Потому что, ночью его навещала албарсты.
Впервые она пришла к нему через несколько дней после похорон отца. Глубокой ночью он проснулся от пронзившего сердце страха. Грудь была стеснена, он задыхался от огромной тяжести. Он лежал с закрытыми глазами, ясно ощущая, что он не один. Ноги, руки, все тело, а в особенности мышцы лица, глотку и язык сковал паралич. Он не мог пошевелиться, не мог вздохнуть.
Медленно он приоткрыл глаза. На груди кто-то сидел, он чувствовал грудной клеткой непомерную тяжесть. В непроглядной темноте комнаты был виден только силуэт. Силуэт похожий очертаниями на маленькую, сгорбленную старуху. Он видел ее голову с неразличимыми чертами лица. Но крючковатый нос и острый подбородок выдавались вперед. В разные стороны торчали седые, спутанные волосы, образуя мерзкий ореол вокруг головы. Он чувствовал могильный холод, исходящий от неподвижной фигуры, холод, пронизывающий его грудь и овевающий его застывшее в маске страха лицо. Время застыло ледяной глыбой. Он чувствовал, как сердце замедляет свой стук, чувствовал почти физически страх, настолько сильный, что мозг готов был взорваться в черепной коробке. Сознание его неслось по замкнутому пространству скованного ужасом тела, билось и металось, в попытках покинуть тело. Это была албарсты.
Страшное чудовище, потустороннее создание из древних легенд. Он вспомнил, как рассказывали про нее в детстве страшные сказки. Вспомнил, как мать рассказывала случаи о знакомых, встречавшихся с албарсты как о чем-то привычном, абсолютно не сомневаясь в достоверности этих историй. И вот теперь он сам столкнулся с ней.
Ночь прошла в леденящем ужасе. Он не помнил, как под утро ненадолго забылся тревожным сном. Проснувшись, он никого не обнаружил, как будто ночное чудовище растворилось в свете зарождающегося дня. Теперь все произошедшее ночью казалось ему кошмарным сном. Ничто, кроме страшной головной боли от недосыпания, не напоминало ему о том, что ночью что-то случилось.
К вечеру он почти забыл о ночном происшествии. Мысль об этом была где-то на краешке его измученного сознания. Но ночью все повторилось. Он опять проснулся от боли. Страшное создание сидело на его груди. Он пытался пошевелить рукой, сбросить чудовище, но ничего не выходило. Непрекращающееся удушье мучило его всю ночь. И всю ночь безмолвное и недвижимое чудовище просидело на его груди. Утром он проснулся в мокрой от пота постели, с оледеневшей грудью и руками. Ночной кошмар не был ни сном, ни случайностью. Все повторилось и в следующие ночи. Каждый день он проводил в панике перед приближающимся вечером.
Решив, что, наверное, чудовище как-то связано с местом, он весь день топил печи в большом доме и лег спать там. Но албарсты появилась как обычно. Она опять молчала всю ночь, но на этот раз в ее молчании было что-то издевательское.
Так началась его жизнь с албарсты. Днем он делал привычную работу, пробовал читать. Ночью являлась она. Ночные мучения сказывались на его здоровье. Он стал чахнуть, днем постоянно мучился от недосыпания. Иногда албарсты по каким-то причинам не появлялась. Он ликовал, решив, что избавился от нее, пытался просчитать, что помогло ему в этом. Но на другую ночь албарсты вновь посещала его, и он погружался в отчаяние. Говорилось, что от ночной нечисти спасает чтение Корана или произнесение калимы, и он каждую ночь пытался произнести хоть что-то, но язык, парализованный страхом, не слушался его. Никакие его усилия не могли превозмочь этого.
Вспомнив, что по старому поверью от ночных призраков и духов спасали нож и камча, положенные под подушку спящего, он решил попробовать. Камча висела на стене в зале большого дома. Это была детская камча, искусно изготовленная его дядями, живущими в дальнем селе, и занимающимися старинными ремеслами, делающими парадные седла и прочую сбрую, серебряные изделия и разные дорогие сувениры. Сплетенная из красной кожи, невероятно красивая, с ножкой детеныша архара, составляющей часть рукояти. Он решил, что она сгодится. Нож он тоже нашел в большом доме, в посудном шкафу среди кухонных, скорняжных и предназначенных для забоя и разделки скота ножей. Это был маленький складной армейский нож натовского производства, непонятно как оказавшийся в доме. Стальное лезвие, выкидывающееся из рукояти, было острым и прочным. Вечером, укладываясь спать, он положил камчу и нож под подушку. Ночью он опять проснулся от присутствия на своей груди албарсты. Бесконечно долгое время он смотрел на ее неподвижную фигуру, а в голове билось отчаяние. Неужели не помогло и это? Тишину прервал голос. Албарсты заговорила. Тихо шелестели ее слова, исходящие из уст, которые казалось, разомкнулись в первый раз после многих тысяч лет. Волосы встали дыбом у него на голове от звуков этого ужасного голоса. Он слушал ее и не мог понять. Она мерзко каркала, повторяя раз за разом одну и тоже фразу, и постепенно ее смысл дошел до него:
— Твои вещи бессильны против меня, ибо нет у них хозяина… Я не боюсь их и ты полностью в моей власти!
Она не шевелилась, но ему, в отчаянии, слышалось в ее словах торжество. Утро не принесло ему облегчения. Какой может быть хозяин? – ломал он голову все последующие дни. Несмотря на слова албарсты, он продолжал каждый вечер с маниакальным упорством класть под подушку камчу и нож.
Время шло. Домой вернулась мать. Он прожил какое-то время в деревне, но ни присутствие матери, ни его дальнейшие попытки победить албарсты ничего не изменили. По-прежнему, албарсты приходила ночью и терзала его до утра. Хоть она и не появлялась каждую ночь, но избавиться полностью от нее он не мог. Он стал мрачным и нелюдимым. Жизнь его разделилась на две части. Днем он вел обычную жизнь, а ночью наступал кошмар. Кошмар ставший для него привычным, но не утративший от этого своей мучительности.
Он вернулся к себе домой, в другой город. Но албарсты не оставила его и там. Спустя год после смерти отца он женился на милой и юной девушке. Свадьбу не справляли, помня о недавней смерти отца. Устроили скромный той для домашних и родных невесты. Теперь они жили вместе с женой, которую он очень любил. Албарсты продолжала приходить. Он ничего не говорил жене, хотя чудовище душило его в их общей постели. Жена не чувствовала этого, ни разу не проснувшись ночью за это время, что делало его страдания еще тягостнее. Правда жена всегда удивлялась, что он неизменно выключает на ночь свет, но считало это его привычкой. Он научился днем изображать из себя обычного человека, жил, работал, ел, развлекался, даже шутил с окружающими. Единственное, что у него прибавилось морщин, заметно дрожали руки. Он стал чаще болеть, не прекращались головные боли, и жена с беспокойством обнаружила у него в волосах раннюю седину.
Прошел еще год. Его жена была беременна. Он настоял, чтобы она спала в другой комнате, объяснив это тем, что беспокоится повредить ребенку в беспокойном сне. Албарсты казалось, была чем-то озлоблена. По крайней мере, она навещала его все чаще. Он терял силы и таял на глазах. Жизнь была сплошным кошмаром.
Он был на работе, когда зазвонил телефон. Звонила их соседка по лестничной клетке, весь день сидевшая дома с маленьким ребенком. У жены начались схватки. Он отпросился с работы и повез жену в больницу. Уже въезжая в больничные ворота, он с ужасом услышал как жена на заднем сидении машины до этого молчавшая, стиснув зубы, закричала от боли. Он трясущимися руками вынес ее из машины и понес к зданию. К ним уже спешили навстречу знакомые по консультациям врачи из родильного отделения.
Весь день он просидел в приемной, спрашивая у выходящих медсестер о состоянии жены. После полудня, ему сообщили радостную весть. Его жена родила здорового и крепкого мальчика. Он закружил врача, сообщившего ему об этом, по приемной и захохотал, захлебываясь, в первый раз после смерти отца. Весь день прошел в радостных хлопотах и поздравлениях. Первым он сообщил о счастливой вести матери, заплакавшей от радости по телефону.
Вечером он приехал в пустую квартиру. Усталый он кое-как поужинал и долго сидел на диване, глядя в пустоту. Придет ли сегодня албарсты или милосердное провидение хотя бы сегодня, в такой счастливый для него день, даст ему передышку?
Он разобрал свою постель, привычным жестом откинул подушку и положил под нее нож и камчу. Выключил свет и уснул мгновенно, как только голова коснулась подушки.
Проснулся он среди ночи, резко, как от удара хлыстом. На груди у него было пусто, но он чувствовал, что кто-то или что-то находится в его изголовье. Ему показалось, что этот кто-то сейчас запустит руки под подушку, он пошевельнулся, и к огромному своему удивлению, впервые за эти два года, высунул руку из под одеяла. В тот же миг раздался страшный рев, и он увидел, как вокруг люстры закручивается, бешено вращающийся, смерч пепельно-черного цвета. Тьма в комнате расступилась, и он увидел в воронке смерча невероятно страшное лицо древнее этого мира. Раздался оглушительный грохот, и он услышал ужасный крик, давящий на уши и бьющий по лицу, крик отчаяния и ярости:
— Сила! Твои вещи обрели силу! У них появился хозяин! Будь ты проклят, ненавистный смертный!
С громовым треском смерч пропал, и в комнате наступила звенящая тишина. Тьма сгустилась, но комната была смутно различима. Выглядела она при этом удивительно обыденно, чего не было вот уже долгое время. Он откинулся на подушки, чувствуя невероятное облегчение, тихо засмеялся и крепко уснул. Албарсты исчезла, и притом навсегда.
Эту историю мне рассказал мой давний друг. Я не видел его почти с детских лет. Мы встретились, и он пригласил меня к себе домой. Мы прочли поминальную молитву по его умершему отцу, которого я хорошо помнил. Мы сидели за столом с обильным угощением, вокруг бегал его трехлетний сын, веселый и здоровый малыш. И мой друг рассказал мне эту невероятную историю. Рассказал наедине, улучив момент, когда его красавица жена хлопотала на кухне. На мои удивленные возгласы он провел меня в детскую и извлек из под подушки на детской кровати камчу и нож, добавив, что отныне они всегда находятся под изголовьем, на этой кровати, где спит его сын.
