Пустыня Сум, что лежит у пределов края мира, не обозначенных ни на одной карте, располагается между землями, о коих почти ничего не известно и теми, о которых можно лишь гадать. Она пугает путешественников своими голыми пустошами, не знающими оазисов, постоянно перемещающимися песками и странным ужасом, что по слухам, обитает в её бесплодных землях. Об этом ужасе рассказывают множество историй, и почти все рассказы отличаются друг от друга. Некоторые говорят, что это некая незримая фигура, голос коей невозможно расслышать, другие – что это ужасающая химера с многочисленными головами, рогами и хвостами, и гласом, что подобен мерному звону погребальных колоколов, сокрытых в глубоких мрачных подземных склепах. Караванщики и одинокие странники, отважившиеся пересечь пески Сум, вернувшись из её пределов, никогда не рассказывают о том, что им пришлось там увидеть, а некоторые не возвращаются вовсе, или же приходят обратно, с разумом, пожранным безумным, умопомрачительным ужасом, и бредят о бесконечных пустых пространствах.
…Да, существует великое множество историй о некоей сущности, что преследует путников по пятам в одиночку, украдкой, или же в компании с целым пандемониумом ревущих дьяволов, о твари, что злобно рычит или шепчет неясными, озлоблёнными голосами из движущихся песков или из ветра, или незримо шевелится, извиваясь в плотном, тугом молчании; или рушится с небес, словно всесокрушающий свирепый инкуб на грудь спящего; или зевает, точно яма, внезапно разверзающаяся под ногами беспечного странника…
Но однажды двоим влюблённым, что пришли в пустыню Сум, довелось пересечь её безжизненные пески. Они не ведали о дурной славе этих мест; и, найдя непреходящее райское блаженство в глазах друг друга, вряд ли даже понимали, что пересекают пустыню. И лишь они, единственные из всех, кто осмелился бросить вызов этому устрашающему мерзостному запустению, не придали значения никаким тревожным сущностям, навязчивым кошмарам и всевозможным ужасам, что преследовали их или крались перед ними, видимым или незримым, слышимым или неслышным; и не существовало для них ни химер, ни зияющих ям, ни инкубов. И никогда, никогда не могли они понять тех историй, что рассказывали менее удачливые путешественники.
Расскажи мне побольше историй, о злотворный и благостный демон, но не нужно рассказывать только о всём том, что я ранее слышал, иль хотя бы во сне мог увидеть, пускай даже туманно и смутно. Нет, и слышать о том не желаю, что доступно в пределах пространства, иль во времени зыбких границах; ибо я утомился немного от столетий, записанных в хрониках, и земель, нанесённых на карты; острова вестовые Катая, и закатные области Инда не настолько далёки, чтоб сделать их приютом моих размышлений; Атлантида ещё слишком молода, чтоб туда устремлять свои мысли, и совсем лишь недавно под солнцем юный Му распростёр свои земли.
Расскажи мне побольше историй, но пусть будут в них только те вещи, что не встретишь в древнейших легендах, или в мифах миров параллельных. Расскажи, если будет на то твоя воля, о луне молодой и годах её юных, как моря бороздили шальные сирены, и ковры из цветов устилали все горы – от массивных подножий до пиков высоких; расскажи о седых, одряхлевших планетах, о мирах, неизвестных живым звездочётам, о загадках небесных и тех горизонтах, что пристанищем стали для мечтаний провидцев. Расскажи о громадных цветах, в чашах коих девы спят, лепестками пристойно укрыты, о морях из огня, что столь яро грохочет в берега нерушимые льдов вековечных; и о тех ароматах, что могут навеки оделить сладкой дрёмой в одно дуновенье; о безглазых титанах, что живут на Уране, и о тварях, бродящих в зелёном сиянии, порождённом слияньем света солнца двойного – померанцево-жёлтого и лазорево-синего. Расскажи наконец, о неведомом страхе, о любви невозможной не стесняясь поведай, в дальних сферах, где Солнце – звезда безымянная, или, в тех краях, куда даже лучу его света не добраться вовек, до скончания мира.
К столетнему юбилею Джека Вэнса предлагаем вам статью переводчика Александра Фета, посвящённую этому замечательному автору.
ТВОРЕЦ МИРОВ
Не спится в беспробудном сне
тому, кто слепнущие очи
открыл перед лицом богов:
огнем в берестяном челне
блуждает он в туманной ночи
по озеру без берегов...
— Джек Вэнс
Джек Вэнс не дожил три года до своего столетнего юбилея, наступающего 28 августа 2016 г. Гениальный писатель и проницательный критик слабостей человеческой природы, шедевры которого читали и будут читать многие поколения ценителей, Вэнс провел молодость в нищете, подрабатывая грузчиком в порту, разнорабочим на земснарядах и приисках, матросом и плотником, а к старости, уже заслужив всемирную известность, полностью ослеп и продолжал писать в темном помещении, слушая компьютер, произносивший вслух введенный текст. Вэнс много путешествовал по всему миру в сопровождении своей жены Нормы, постоянно корректировавшей и перепечатывавшей варианты его текстов. Джек и Норма успели посетить много стран, в том числе Кашмир и Таити, Марокко и Шотландию — и везде непрерывно работали, чтобы оплатить путевые расходы. Они жили душа в душу, но так и не сумели разбогатеть. Кто-то спросил Джека: почему он не «протолкнул» свои вещи в Голливуд подобно приятелю своей молодости, Фрэнку Герберту, построившему финансовую независимость на зыбучем песке «Дюны» и ее однообразных продолжений? Вэнс ответил с типичной для него беспощадной мягкостью: «Потому что в Голливуде не водятся джентльмены».
Не буду вдаваться в дальнейшие подробности биографии Вэнса — они общеизвестны и общедоступны. Замечу только, что Вэнс стал своего рода воплощением «американской мечты»: сам создал себе имя, всю жизнь честно трудился, построил себе дом своими руками, никогда не подлаживался к политической или деловой «влиятельной черни», брезговал модным жаргоном, религиозным бредом и вульгарными вкусами обывателей. Может быть, именно благодаря этому последнему обстоятельству его произведения отличаются долговечностью — они отражают реальность, не будучи привязаны к злободневности, существуя в системе координат, общей для всех людей и всех времен. Вэнс считал, что ему повезло в жизни. Когда я спросил его, от чего, по его мнению, зависит успех — от таланта или от удачи, Джек удивился наивности вопроса: «От удачи, конечно — как может быть иначе?»
За исключением раннего сборника «Сказания умирающей Земли» (содержащего, однако, бесподобную «Сагу о Кугеле», написанную значительно позже) и знаменитой трилогии «Лионесс», установивших непревзойденные стандарты жанра «фэнтези», детективно-фантастические сюжеты Вэнса плохо поддаются точному определению. Пользуясь гастрономической аналогией, уподоблю их аппетитным философским шашлыкам: сочные куски пищи для ума, пропитанные соусом жизненного опыта, нанизаны в них на прочную острую основу приключенческой вендетты и перемежаются колоритными пряными прослойками опасных столкновений с нелицеприятной действительностью.
Кроме того, многие — не только я — замечали, что произведения Вэнса оказывают целительное воздействие. Не смейтесь опрометчиво! Гипнотически-ритмичный язык Вэнса, его умение погрузить читателя в «сон наяву», где слова и строки исчезают, и перед глазами появляются красочные пейзажи неведомых планет, а в ушах звучат «переведенные» Вэнсом разговоры не менее колоритных представителей галактических обществ, нелепостью обычаев и предвзятостью представлений превосходящих даже маразм политической корректности, насильственное «культурное многообразие» и религиозно-патриотическое юродство современности — все это ощутимо снимает стресс, внушая убежденность в том, что на свете еще есть люди, способные видеть мир открытыми глазами, постоять за себя и не терять голову. Вэнс умеет убедительно показать, что общечеловеческие нравственные представления возникают в силу необходимости, а не потому, что их предписывает какое-нибудь выдуманное жрецами божество или эксплуатирующий недоумков государственный аппарат.
Помимо этой основной темы, которую можно было бы назвать «практической демонстрацией того, почему нравственность не нуждается в религии», почти каждая из увлекательных приключенческих книг Вэнса посвящена той или иной социальной проблеме вполне актуальной действительности. В тетралогии «Тшай» Вэнс утверждает, что стремление к индивидуальной свободе и независимости (так же, как противоположное стремление эксплуатировать обманом и порабощать других), несмотря на умопомрачительное разнообразие характеристик и обычаев различных племен, в конечном счете свойственно хотя бы некоторым представителям любой расы. В пятикнижии «Князья тьмы» Вэнс анализирует генетическое происхождение и социальное распространение преступности, а также недостатки организаций, призванных бороться с преступностью, но неспособных справиться с внутренней коррупцией, или подавляющих талант во имя прогресса. «Эмфирио» — на мой взгляд, лучшее в мировой литературе обвинение принципа насильственного равноправия, тандема жрецов и воровской элиты, а также бесконтрольной власти чиновников «служб социального обеспечения». В трилогии «Дердейн», помимо демонстрации чудовищных эксцессов теократии, беспощадно критикуется централизация власти и провозглашаются, в лице бродячего музыканта, неприкосновенность и огромная польза особого статуса «свободного художника». В «Языках Пао» Вэнс сравнивает влияние промывания мозгов и наследственную предрасположенность народов к различным культурным предрассудкам с прорывающимся сквозь все эти препоны возмущением против явной несправедливости. «Хроники Кадуола» — повествование о безобразной подоплеке движения фанатичных «защитников окружающей среды» и чудовищных последствиях их победы. «Ночной огонь» содержит настолько едкое описание процветающей в якобы равноправном западном обществе безжалостной борьбы за статус, что в одном из калифорнийских «книжных клубов» запретили упоминать эту книгу. «Серый принц» не оставляет камня на камне от претензий так называемых «коренных народов» на наследие более цивилизованных завоевателей. В «Лурулу» Вэнс, помимо прочего, позволяет себе обнажить внутреннюю пустоту и бездарность авангардизма и модернизма. И так далее — перечисление идей и наблюдений, интересовавших Вэнса и блестяще проанализированных им, заняло бы сотню страниц.
Конечно, на Вэнса нападают — чем больше талант, тем больше человека преследуют, как водится. Любители развлекательного чтива жалуются на то, что в книгах Вэнса недостаточно секса и насилия, что его персонажи говорят «неестественным, деревянным языком» (то есть не прибегают к модным или вульгарным выражениям), что у него слишком много необычных имен и названий, сложных рассуждений, примечаний и отступлений... Вэнс сам говорил: «Мои книги не для всех». Феминистки обвиняют Вэнса в том, что он и его герои плохо относятся к женщинам (неправда — у Вэнса более чем достаточно положительных и привлекательных персонажей женского пола, а что не все женщины — ангелы, так с этим ничего не поделаешь, достаточно взглянуть на тех же феминисток).
Такой гигант, как Джек Вэнс, не нуждается в защите: его книги говорят сами за себя — тем, кто способен его понять. В заключение приведу пару цитат из Вэнса, особенно врезавшихся мне в память.
Из «Ванхов», третьей книги тетралогии «Тшай»:
«Неизвестность существует. Верующий проецирует в пустоту неизвестности очертания своего индивидуального мироощущения, наделяя созданную им самим туманную проекцию присущими лично ему стремлениями и представлениями об относительной ценности вещей, качеств и поступков. Излагая сущность своей веры, он на самом деле объясняет самого себя. Поэтому, когда фанатик встречается с возражением или противодействием, он ощущает их как угрозу своему существованию и защищается, прибегая к насилию... Атеист ничего не проецирует в пустоту неизвестности. Космические тайны он воспринимает как вещи в себе, не ощущая необходимости прикрывать их масками, вылепленными по образу и подобию человека. Во всех остальных случаях имеет место точное соответствие между человеком и той формой, которую он придает неизвестности, чтобы ему легче было иметь с ней дело».
Из «Бравой вольницы», второй книги трилогии «Дердейн»:
«Если изучение человеческих взаимоотношений когда-нибудь можно будет назвать наукой, подозреваю, что лучшие умы, посвятившие себя этой дисциплине, рано или поздно вынуждены будут сформулировать следующую непреложную аксиому: «Любое общественное устройство порождает неравенство возможностей». Следствие: «Любое нововведение, призванное устранить неравенство, независимо от его альтруистической непогрешимости в принципе, на практике приводит только к созданию нового, видоизмененного неравенства».
Вэнс прожил долгую и плодотворную жизнь. Желаю того же всем почитателям его таланта!
Back cover of Donald Sidney-Fryer's essay The Last of the Great Romantic Poets
Подобно злым, рассвирепевшим монстрам,
Чей рёв пресыщенный заполоняет мир,
Под силой пагубного, злого притяженья
Ревнивых лун, вздымают океаны
Бесчисленные гривы ярых волн,
Чтобы за мной они гнались повсюду;
Адамантиновые пики гор рогатых
И каменные серные утробы
Лаваязыких бешеных вулканов
Напрасно тщатся небо с громом поглотить;
И континенты змеевидных древ,
Со склизкими и липкими стволами
Длиною в лиги, что гнались за мною,
Преследуя мой свет через столетья,
Презрительно повержены во пламя
Сим высочайшим вознесеньем; чародеи
И злые короли предвечной власти
Взяв в руки манускрипты колдовские
С листами из драконьих бурых шкур,
На коих в танце дико вьются руны,
Подобно корчащимся в пламени червям,
Остановить хотят меня; сирены звёзд
Серебряным благоуханьем пенных песен
Хотят увлечь меня к своим хрустальным рифам;
И злые луны, дьявольский приют
Гадючьеглазых дряхлых демонов, обитель
Античных гномов, гнусных и премудрых,
Вздымают льдистые рога мне на пути,
Но никому из них меня не удержать,
Ведь цель моя назначена солнцами,
Веками вечности, бессмертною войною,
И песнью лун, движеньем тел небесных
В пространстве бесконечном; цель, чьё имя
Сокрыто в тайнах позабытых глифов,
Начертанных греховными богами
При помощи пылающих рубинов
Для завершенья дерзкой книги; цель,
Что сможет удержать в пареньи вечном
Экстаз мой в изобильных небесах,
Где воплощения мои в одеждах грома
И Прометеевы армады моих мыслей
Мир устрашают, потрясая небо
Сплетеньем связок ярых молний. Там
Я призываю те свои воспоминанья,
Что в нестерпимый райский свет облачены,
Творю Армагеддон своих мечтаний,
Овеществляя их, даруя жизнь для грёз,
Чей моментальный вопль триумфа стал
Мелодией любимой беспределья:
Для ног их отыскалось основанье
В бесчисленных, неведомых мирах,
Затерянных в чужих веках, эпохах,
Их поднятые руки – то колонны,
Что с лёгкостью способны возвеличить
Бесчисленные троны всех богов
Что ныне есть и тех, что ещё будут,
И вознесут престолы Сета с Асмодеем
Превыше рая всех семи небес.
*
Старое фото руин Омбоса
Всевеличайший
Достигший высших кульминаций всеведенья,
Мне служат разом многочисленные чувства
На самых дальних форпостах пространства,
На движущихся времени стенах,
С глазами, что скитаются в тех сферах,
Которых не касался звёздный свет,
В ночи и хаосе полнейшем, абсолютном,
Я созываю Вавилоны их видений
И принимаю мириады наблюдений
В единый миг. Я созерцаю Омбос (1),
Где обитают падшие титаны,
С его гороподобными стенами,
И пропастями укреплённых рвов,
С секретными проходами-щелями
Что были выкопаны гномами искусно
Под горными вершинами контрфорсов,
И мне теперь уже не перечесть
Умолкшие адамантиновые гонги
Чей непрестанный гул когда-то ранил слух
Дремотных стражей, с жалами-ногами
Острей губительных кинжалов и ножей,
Окропленных слюною василиска
Или ковшом отравленного сока
Что тёк из раны на стволе анчара.
В мир-сад Антареса кровавого мой взгляд
Проник. Я вижу в нём цветок священный
С каймою губ пурпурно-алой плоти
И серебром ресниц на киноварных веках
Небесно-синих апатичных глаз;
Его стремятся тайно уничтожить
В канун безлунной, тёмной, страшной ночи
Коварные жрецы, вооружившись
Граалями с кипящей кровью жертв,
Таящей бледный яд. И я читаю
Слова на языке забытых сфинксов,
Начертанные демоном ехидным,
Которому чернилами служила
Химеры мёртвой жёлчь; и мне известны
Пентакли лунных чародеев, что однажды
Смогли привлечь из бездны птицу Рух,
Десятикрылую, штормонесущую громаду,
Остановив её средь гор из алебастра
Сетями из кишок драконовой утробы,
Обременённых валунами тяжких скал,
Поднятых к небу на руках гигантских кранов,
Сумев чудовищно изранить и связать
В лунотрясении трепещущую птицу,
И вырвать из её когтей, подобных саблям,
Сапфиры, вмёрзшие в кровавый лёд Урана,
И аметисты Марса. Я склоняюсь, чтоб прочесть
С кривящихся губ магов злой звезды
Архивы страшные чудовищной войны,
Что пронеслась, опустошая все эпохи,
И прорицание возобновленья новых войн,
Что призвано служить напоминаньем
О ссорах королей виверноглавых
В конце времён. Я знаю все цвета
Голубоватого грибка, испещренного ртутью,
Что создан пухнуть навсегда внутри луны,
Селеново-зловонный, знаю бледность
Цветов пещерных, вижу липкие соцветья,
Те, что приносят в дар богам Урана
Отродья ночи, люди-кротоглазы;
И злое семя неких чёрных фруктов,
Вкушаемых владыкою Сатурна,
Что было брошено на звонкий пол дворца,
Вонзило корень меж блестящих стягов,
И проросло, поднявшись адским древом,
Чьи ветви гибкие, мохнатые, покрыты
Морщинистыми пастями злых ртов,
Как сетью, или сотнями канатов,
Оно ветвями держит кренящийся трон
И обвивает основания колонн.
Я созерцаю рост коралловых лесов,
Своим неспешным изобилием подводнымОктарема (вольная реконструкция)
Заполонивших гавани и мели
Пространства вод мильономачтовых морей,
Сияет солнца свет на золотых причалах,
Длиною в лиги, грандиозных и массивных,
Блестят багрянцем щупальца и главы
Морских чудовищ, что подъемлют как короны
Флот октарем (2) исчезнувших владык,
Галер, с поклажей королевских самоцветов
Что уплывали прочь, подняв ветрила
Из старых гаваней, покинутых морями.
*
Быстрее и причудливей растут
Видения: теперь возник могучий город,
Что из холма чистейшей киновари
Был вытесан искусно. На рассвете
Все его башни, своды, купола
Походят на скопленье лун пленённых,
Наполовину погрузившихся в румянец
Изменчивого утреннего света.
Но кто его создатель, изваявший
Скульптуры, двери, стены и колонны,
Подобные цветам чудесным, древним?
О том не скажет ни один отшельник,
Никто того не знает. Но когда-то
Сюда пришёл пророк, предостеречь
Владыку робкого о близости заразы —
Чумы лишайников, ползущих по руинам
Низвергнутых империй, по пескам
Пустынь, хранящих циклопические горы.
Лишайник медленно и неостановимо
Захватит пламенные стены, бастионы,
Поглотит храмы, затопив их своды
Зеленоватым лишаём. Теперь я вижу
Где в алых мхах ужасные пиявки
Толпу нагих людей, вооружённых
Рогами чудищ и единорогов,
Их взгляд погас, ослепленный заклятьем
Враждебной магии, скитаются они
В лесах, где листья очи щурят хитро
И масляные мраморные древа
Рычат как яростные, гневные драконы,
Не в силах выдержать ехиднейших насмешек
Хихикающих тиковых деревьев,
Растущих рядом, в хмурой, мрачной тьме;
Где хищные лианы точат зубы,
Сжимая в кольцах скрюченные пальмы
С болезненно раздутыми стволами,
Что стонут на весь лес в ужасной муке;
Где в алых мхах ужасные пиявки
Высасывают очи мёртвых монстров,
И выползают, чтоб понежиться под солнцем
На их хребты спинные в синих пятнах;
Где заросли цветов с пастями гидры
Поют, шипят, свои разверзнув глотки,
Или зевают широко, сочась лениво
Росою пагубною, чьё касанье – смерть,
И медленный распад. Взираю я
На бой пигмеев, встретившихся ночью,
Под страшный гром военных барабанов,
Сработанных из кожи попугаев,
В степях без горизонта, где сам бог
Мог заблудиться на столетья; там
В сплетеньях света, в нестерпимом блеске
Сойдутся все пути ночных светил,
Взойдут зелёные чудовищные луны,
В дрожащих, злых лучах, отравою текущих,
Как ядовитых ящериц клыки.
*
Осмотревшись
Я вижу, что у трона моего,
Как у великого центрального светила
Проходят пышные парады, представленья
Из всех миров и циклов мирозданья,
Подобно ярким гобеленам развернувшись
И пропадают, забываются бесследно,
Как исчезает дивный сон во сне;
Солнца, сияющие радуг переливом
И фиолетовые мрачные светила
Стремят ко мне лучи свои цветные,
Подобно ярким радужным лампадам,
Что поднимают к небу, прославляя
Лик отвращённый некоего бога
Его молящие священные жрецы;
И песни тайные мистических поэтов
Летят ко мне из пурпурного мира
Под музыку, что создана была
Из невообразимого благоуханья
Чудесных ароматов и пульсаций
Неописуемой, святой любви; лютнисты,
На своих лютнях натянули струны
Из золота, добытого на лунах
Плывущих в небе на краю вселенной,
И их игра несёт прелестную истому,
О коей знать никто не смеет в мире, кроме
Их золотых владык; а колдуны
Укрыв свой лик под клобуками звёзд
Непостижимого, загадочного бога,
Мне преподносят демонические свитки
Все в знаках тайных, диких, страшных знаний
И крайне гнусных преобразований.
*
И если стану я
Одновременно и виденьем и пророком,
Смешавшись с пышными процессиями, я
Останусь, вместе с тем, их сюзереном:
Я – неофит, служитель божества,
Что не имеет имени людского,
В сравнении с его великим храмом
Храмы Гекатомпилоса подобны
Ковчежцам, что поклонники титанов
Несли в своих руках, или тем плитам,
Которыми замощен вход в мой храм; и я же –
Тот самый бог в том храме, где солнца
Тучи в храме
Сбираются толпой, а я сзываю тучи,
Бегущие под его нефом, заслоняя
Вуалью тёмною мой лик гороподобный
Весь в мрачных складках; для кого жрецы
Приносят в жертву каждый месяц гекатомбы
Из драгоценностей и редкостных камней,
Опалов, весом с целого верблюда,
Чудовищно больших алабрундинов (3) –
Что были взяты в качестве трофеев
В войне с мирами агрессивных змей;
И благовоний с множеством оттенков
Летучих, сладостных, пьянящих ароматов,
Превосходящих мирру. Это я –
Король, что бросив скипетр свой, сжимает
В руках штурвал величественной барки
Сработанной из дорогого орихалка,
Держащей путь по аметистовому морю
К архипелагу островов вечного лета,
Подальше от родной своей столицы,
Из драгоценных камней возведённой,
Где стены и дома засыпал снег
Зимы гиперборейской, и ветра,
Уснувшие в покоях королевских
Теперь никто не выгонит оттуда,
Ни заклинаньем, в пламени рождённым,
Ни с помощью призыва солнц волшебных
Не обратить их в бегство; он сбирает
Пленённых королей, сажая их на вёсла,
Стремясь добраться поскорей до островов
С долинами, где в пурпурном рассвете
Едва вздыхает сонных лотосов листва
И шепелявят корни трав волшебных.
С холодным сердцем, я иду во всеоружьи,
Снаряженный лазурным бриллиантом,
Герой, искатель света Ахернара,
Иду в пустынные, загадочные земли –
Приют вечноблуждающих огней,
Что кормятся на известковых глинах мрачных,
Взмывают ввысь, окутывают горы,
И лижут бледные от страха небеса
Их языки, длины невероятной.
Но там живет (спокойно, безопасно,
как в садике, от ветра ограждённом)
Цветок пустынный, нежный, одинокий,
У безмятежного живого родника,
Средь буйства пламени, пылающего жаром
Ревущего как море штормовое,
Неутихающее никогда, и там цветок
Вздымает чашу скромного грааля,
А в ней лежит единственная капля
Чудесной, бесподобнейшей росы,
Что исцеляет королей, сожженных скукой
И лечит раны мудрости. Я паж
У императора, что правит десять тысяч лет,
В его дворцовом лабиринте комнат,
Балконов, колоннад, дворов, садов,
Где заблудилась даже необъятность,
Ищу потерянный им золотой горжет
С названьями лукавых звёзд, планет,
Составленными из сапфиров дивных,
Прекрасных, как фиалок семена.
Блуждая так, я слышу беспрестанно
Зловещую капель клепсидры мрачной,
Как слёзы демона, текущие сквозь тьму
Веков; и только раз в пять лет мне слышен
Бессчётный бой из бронзовых часов,
Как медный звук от молотов бесовских,
Гремящих на могилах всех умерших;
И я нигде не нахожу горжета, но,
Вместо него я отыскал иное –
Покой запретный, запертый, в котором
Под пыткой стонет безымянный узник,
Который рад был бы возлечь на адской дыбе,
Что докрасна раскалена, хоть для него
Она нежнее будет, чем постель из лилий,
В сравненьи с ложем боли, на котором
Растянут он сейчас. Там я нашёл
Прелестнейшую из возлюбленных рабынь
Владыки моего, что на полу простёрлась,
Расписанном под лотосовый цвет,
Из её бока медленным кошмаром
Вздымается змея, белей чем корень
Цветка токсичного, растущего во тьме,
И смотрит на меня горящим взором
Зелёных глаз ужасных, что похожи
На капли хладной, застывающей отравы.
*
Чу! Внемли!
Какое слово прошептали в склепах
На неизвестном языке чужого мира?
Чья это тёмная, развенчанная тайна,
Которой я не волен поделиться,
Хоть я – король и властелин всех солнц,
Владыка строгий вечности бессмертной,
Чьи гномоны с мечами из теней
Хранят мои врата, и умерщвляют
Гостей незваных? Тяжкое молчанье
Ветров эфирных над недвижным миром
Повисло, чтоб услышать это слово,
С аудиенции сбежавшее моей.
И все мои мечты одновременно
Разрушены теперь, и гибнут в муках,
Подобно испарениям дымящим,
Поднятым некромантом, оставляя
И дух и чувства в одиночестве ужасном,
Над космосом, укрытым плащаницей
Из солнц и звёзд, одетых в саван мрака,
Блуждающих угрюмо по вселенной,
Как ведьмы на шабаше… Страх, рождённый
В гробницах ниже самого надира,
Ползёт наверх, и достигает дна пространства,
Где ожидает появленья крыльев,
Чтоб в небеса взлететь, как адский червь,
Что жаждет сладкой плоти херувимов.
А вдалеке рубиновые сферы
И очи, что сверкают, словно звёзды,
Однако вовсе не являются глазами
Звёзд и галактик, собираются толпой
У основанья тьмы; за чёрною завесой,
Горит безжалостный огонь из адской бездны,
Раздутый добела крылами гнева,
Биенье чьё рассеивает мрак,
И поднимает краткий, резкий ветер,
Что стонет как под пыткою. Есть Тварь,
Которая согнулась, пресмыкаясь
За самым древним и далёким миром,
Где демоны рога её острят,
И скрежет их вопит о разрушеньи
Хранящих время башен, о расколе
Хрустальных сфер. И всё покроет тьма,
Навечно, замедляя моё сердце
Натруженное, бьющееся с шумом,
Как в смертной хватке, сжатое жестоко
Оцепененьем неподвижности. Затем
В одном громадном пламени, в пыланьи,
В мильонах вспышек возродятся звёзды,
Солнца откроют лик, снимая рясы,
На их лучи откликнутся планеты,
И время снова подчинится мне,
И армии чудесных грёз, мечтаний,
Оцепят вновь мой трон непревзойдённый
Что укреплён в зените.
*
Вновь ищу я
Волшебный корень средь сияющих лугов,
Тот самый, что мне ранее встречался
В одной из грёз, предшествовавших этой,
В потоке чистом, что не затемнён
Ни облачком единым, там, где солнце,
Златой Нарцисс, скитается веками
Над отраженьем золотым. Но нахожу
Труп, что не держится на водах осквернённых,
С глазами, как сапфиры, что лежали
В пылающих глубинах преисподней
И слушали шипенье углей адских,
И все цветы, что надо мной росли,
В кобр превращаются, раздувших капюшоны,
Под флейты дьяволов, раскачиваясь в танце
Похотливых, блудливых извиваний,
Который так по нраву Сатане,
Когда он правит на шабаше буйном,
А вкруг него несётся сарабанда
Безумных ведьм. Но вот я повернулся
К вершинам острых гор, что охраняют
Рогами скал своих снега и ледники –
Источник вод ручья, который трупом
Был осквернён, И я ищу вершину
Куда способны лишь орлы подняться,
И то – коль хватит силы в их крылах,
Но я напрасно рвусь на сей пилон небесный,
Поскольку некое ужасное проклятье
Там превращает незапятнанный снег в пламя –
Огни, что вьются алым вихрем и толпою
Горящих сгустков по моим следам несутся,
К вершине круг сжимая. И теперь я
Увидел, как внизу, в глуби далёкой,
Питон из серебра свивает кольца,
Огромный как река, на кою демон
Заклятье наложил, бежать заставив
Против течения, по скалам, на вершину,
К своим истокам горным. Очень быстро
Змей петли вьёт по осыпям и склонам,
Ущелья и бездонные теснины
Он заполняет сорванными с места
Утёсами, покуда сами скалы
Не зашатаются под страшным, тяжким гнётом
Его петель бесчисленных. И скоро
Он оплетёт последнюю вершину,
На коей я пока ещё держусь;
Зияет пасть бездонная, с клыками,
Где два гиганта, Энцелад с Тифоном
Смотрелись бы всего лишь как объедки
Обеда сытного, Но я уже не там.
На мой призыв откликнулся гиппогриф,
И крепко сев меж его крыл громовых,
Я поднимаюсь над чистейшею лазурью,
В зенит полудня, за пределы стен небесных,
И вижу землю, камешек презренный –
Потерянный в пространствах опустелых,
В пределах ниже падших звёзд – и я ищу
Планету тихую, где можно без помехи
Дать передышку крыльям времени истёртым,
Сложив их в отдыхе, там, где потоки Смерти
Приостановят бег, замешкавшись в отсрочке
Над некой лилией бессмертной: ибо в ней
Воплощена сама краса цветов – соцветий,
Одевших мир в яркоцветное пламя,
От мрачных пиков гор до хмурых полюсов,
И небеса заполнив дивным ароматом.
Здесь я нашёл уединённый мирный замок,
Не знающий осад, и окружённый
Лишь копьями соцветий амаранта
Пурпурными. И хрупкими мечами
Ириса острых листьев. Стены замкаТак что теперь я оставляю гиппогрифа Чтоб он попасся на лугу волшебном
Краснеют мрамором, увиты дивной розой,
И купола его – златые пузыри,
И минареты, что сбирают над собою
Короны облаков – здесь всё теперь моё.
Безмолвие висит над мирным барбаканом,
И главных врат тяжелозубая решётка
Поднята кверху, скалясь в приглашеньи.
Так что теперь я оставляю гиппогрифа
Чтоб он попасся на лугу волшебном,
И прохожу в заросший лилиями двор,
А вслед за мной текут их ароматы,
Струятся меж колоннами резными
Из янтаря и лазурита, что похожи
На лес эдемских пальм в саду Пророка,
Увенчанных резной листвой из камня,
Воздушной, как плетенье кружевное,
Листва окутала плоды тех пальм чудесных,
Подобных гроздьям смуглых и влекущих
Грудей безвестных гурий; оплетённых
Лианами и лозами, под сенью
Широких лепестков цветов громадных,
Инферно. Пояс Антенора
Похожих на опущенные веки
У женщины в объятиях экстаза,
Что лоно растворяет. Через двери,
С роскошной инкрустацией, одетых
Сплетеньем нежных лилий, я вступаю,
Ошеломлённый, ослеплённый солнцем,
В безвидный, тёмный зал, в неверный сумрак,
И здесь, во тьме клубящейся, я слышу
Смешок колючий, точно хруст и грохот льда,
Который пучится, расколотый плечами
Проклятых душ, что вмёрзли в пояс Антенора. (4)
Когда глаза мои слегка разослепились,
Поблёкли пятна разноцветные пред взором,
Я нахожу себя в каком-то помещеньи,
Под стражей жутких мраморных чудовищ,
Где обезьяны с крыльями грифонов,
Толпой кошмарною усеяли все стены –
Творенья злого скульптора, и звери,
В которых слились нетопырь-вампир с ленивцем,
Качаются, повиснувши на пальцах,
Когтями длинными из бронзы потемневшей
Хватая тени ламп, что вниз свисают
С эбенового свода. Как волненье
От ветра слабого над омутом ленивым
В пространствах, где течёт Коцит широкий,
Трескучий смех бежит по кругу, а гиббоны
Из камня вырезаны, смотрят на меня
Глазами, в угли обратившимися. Страх,
Что не обрёл себе названья в Вавилоне,
Меня бросает, бездыханного, больного,
И ослабевшего от ужаса, в чертог,
Чьи стены древние вдруг сами затянулись
По кругу изнутри ленивой пеленою
Завес бесчисленных, изношенных, тяжёлых,
На них изображён король усталый,
С руками, что омыты жемчугами,
И изумрудами вечерних вод озёрных,
Или дождём смывающим все грёзы
Над полем маковым пролившимся. Бегу
Вперёд, и все тенистые завесы
Колеблются, вздыхают тихо, нежно,
А королей персоны на полотнах,
Изображений коих не сочтёшь,
Тихонько шепчут древнее преданье
О моровой чуме, произошедшей
В седые времена. Настолько страшной,
Что даже самые слова того рассказа
Несут в себе заразу, смерть и ужас
Болезни древней. Я же в это время
Пробрался в залу, где кариатиды,
Изваянные в форме сладострастных
Титанов-женщин, встали у престола
Цветущего эбенового древа,
А вокруг трона ползают и вьются
Хрустальных лоз бесчисленных сплетенья.
На троне том лениво развалился
Тяжелой массою громадный бледный Червь,
Чья плоть распухла низостью и гнилью
Всех мёртвых королей. Он переполнен ею,
Отравой непристойною раздутый,
Из каждой складки истекает мерзость.
Он наклоняется, приоткрывает рот,
И в смрадной бездне страшной бурой глотки
Видны бесчисленные злые языки,
Подобно змеям, свившимся в гирлянду,
Фосфоресцирующей слизью истекая,
По всей длине чудовищного тела,
Из каждой мягкой складки и сегмента,
Червь дарит жизнь своим отродьям новым –
Мельчайшим змейкам, ползающим смело
В цветах эбенового древа. И тогда,
Покуда Ужас не разверзнул щели
Багровых глаз своих, ресниц лишённых,
Что привлекают гнус и мошкару,
Я разворачиваюсь поскорей на месте,
И тороплюсь сквозь пыльный зал, чей сумрак
Заставлен статуями тварей крепкоруких,
А на краю его виднеется балкончик
Покрытый крышей золотою, за которымАластор
Лежит многоцветущий окоём.
*
Здесь моё сердце
Смиряет грохот перепуганного пульса,
И в наступившей тишине, за горизонтом,
Я слышу шёпоты далёкого самума,
Рождённого в неведомой пустыне.
Он раскрывает крылья знойной ночи,
Широкие как гибельная пустошь,
Что сотрясают города легчайшим взмахом
И под крыла свои сбирает тьмы ветров,
Что с корнем пальмы вырывают, словно мётлы,
И яростно метут пески. Как буря,
Что приближается, вздымаясь над землёю,
Усиливая звук, вливаясь в уши
Всех тех кто трудится на пажитях сезама, (5)
Растет шептанье смерча, тень вползает
На горизонт златой, восходит тьма
В зенит взбираясь. И тогда они приходят,
Небесным воинством, несущим воздаянье
За прегрешения мои и нарушенья,
Привлечены сюда из всех ужасных сфер,
Ведомы мстительными извергами ада
И ужасающих аласторов (6) толпой,
Что мне покорны были прежде! Василиски
Химера, мартихоры, бегемот,
И Герион (7) и Сфинкс и Гидра предо мноюГерион
Являются, как мог бы город встать
Построенный каким-нибудь афритом,
Где совершенство так и хлещет с высоты,
С громовых сводов и поющих обелисков,
Вздымающихся, как огонь в ночи! Крыла
Раскалены, пылая белым жаром,
В шипящем ветре беспрерывно бьют,
Несут громадных тварей огнесердных
Из преисподней за Рутиликом; (8) созданья
Бессветной тьмы, рождённые в пещерах
Угасших солнц, вершат круженье лун –
До самого зенита развернувшись,
Из бездн за горизонтом; осьминоги
Как ослепительно сверкающие луны
С руками пламенными, коим несть числа,
Поднялись, из морей вечногорящих
Огнем ревущим, истощения не зная,
Что над планетой бьет прибоем в берег
Из неизвестного металла; существа
Что в областях миров могучих Алиота (9)Саиф
Застили небеса лесами из рогов
Бесчисленных. И в этом лабиринте
Теряются ветра; и на уступах скальных,
Играют и резвятся сколопендры,
Маячат башни океанских ведьм
Что сложены из раковин моллюсков;
И оседлавшие грифонов божества
И демоны-владыки, что воссели
На черно-траурных драконах, коркодилы
Со злобными пигмеями на спинах
И синелицые волшебники Саифа (10),
К которым ластятся титаны-скорпионы
Виляя им хвостами; и войска,
Что от врага лик отвернув, идут в атаку,
И бьют через плечо по жутким формам
В щитах кристальных отразившимся; фантомы
Во тьме пещер неизмеримых создаются
Людьми безглазыми наощупь; и слепые
Черви-чудовища бессолнечных миров,
И кракены из запредельных пропастей
И все Демогоргоны(11) тьмы нездешней,
Встают, и поднимают крик ужасный,
Разноголосый вой и шум протеста,
Мне предрекая жуткую погибель
Невыразимыми словами, от которых
Огнем взрываются святые небеса,
А чудища ко мне все ближе, ближе,
Они уже у стен дворца, и его чары
Не в силах отпугнуть их. Тени тварей
За лигой лига, наступают в здешний свет,
И словно пламя, пожирают луг пурпурный,
Оставив лишь пустыню пепла. Во дворце
Я слышу, как визжат и воют в страхе
Скульптуры мраморных, вопящих обезьян,
И все колонны в форме женщин тоже стонут
И в ужасе бормочут. Да и сам я
Десятикратно страхом поглощён,
Чудовищным кошмаром безымянным
В любом из залов замка. Я встаю,
И убегаю, окрылённый ветром,
И в тот же миг коралл волшебного дворца
В одну-единственную пламенную башню
Сжимается, и пропадает без следа,
Не оставляя за собою ни осколка,
Ни тлеющего уголька! Летя
На удирающих ветрах за грань вселенной,
Попал я в бездны, что негодны для дыханья,
Где даже шторм сильнейший задохнется,
И пал тогда, лишен поддержки, сквозь надир,
В нижайший мрак и тьму повергнут был,
За все пределы, вне виденья солнца,
В другие небеса иных систем.
*
В мир
Заросший плотно многоцветными грибами.
Что рвутся к небу, точно лес чудесных пальм,
Метеоритом я упал, и в том паденьи
В пыль атомарную часть их стволов разбил я,
Но невредимым все ж поднялся, и шагаю
Сквозь беспредельный лес, между деревьев
Непрочных, как опал, и вижу их вершины,
В борьбе друг с другом бесконечной, час за часом
В зенит стремящиеся, чтобы там коснуться
Ирисовых светил. Незримые созданья,
Чей выдох гробовой наполнит тихий воздух
Всё расширяющимся омутом зловонья,
Неуловимые, идут за мною следом
Средь постоянно изменяющихся пальм;
И пеплокрылые большие мотыльки
Порхают и стрекочут предо мною,
И светляки, как тлеющие угли
Слетают вниз, ко мне, с вершин деревьев,
Несутся сквозь величественный мрак,
И гаснут в чаще рассыпающейся. Слышен
Вдали, подобный гонгам, дикий рёв
Неведомых чудовищ, повторяясь
Как по часам, деревья сотрясая,
С них сыплется пыльца, и в облаках ее
Благоуханно-едких, душно мне
Под радужной завесой
*
Наконец
Пальметты (12) заросли заметно проредились,
И с каждым мигом уменьшаясь в росте
До кустика, который свалит даже гном.
Над ними вижу я бесплодную пустыню,
Что вся сверкает пламенем рубинов,
И аметристами и пылью из гранатов
И сердоликов. Дальше я бреду,
Ступая по пескам роскошно-ярким,
За их несчётными слепящими волнами
Блистанья скачущего, воздух превратился
В багровый сумрак, сквозь который я
Слепцом блуждаю, как какой-то кобольд;
До той поры, покуда под ногами
Песок мельчайший место не уступит
Не то металлу, не то камню, с тяжким звоном,
Более радостному слуху моему,
Чем золотые колокольцы, иль звучанье
Серебряных фонтанов. Когда полог
Багровой тьмы приподнялся, я вижу
Широкий край равнины черной, твёрдой,
Подобно адаманту, распростёртой
Как море в штиль до края всего мира,
И по пространству этой траурной равнины
Несутся тысячи потоков и ручьёв
В них не вода течёт, а битый мрамор,
Изломанная сталь, обломки бронзы,
Как будто все останки войн из всех времён
Сюда стекаются грохочущим потоком
Вневременного ливня, с лязгом, звоном,
На дно предвечных бездн.
*
Так я иду
Между рекою стали и рекою бронзы,
С гремящею, немелодичной зыбью,
Как столкновенье миллионов лютен;
И прихожу к тому громадному обрыву,
Откуда падают они с могучим звуком
Мильонов сабель, бьющих в миллион щитов,
Иль звоном копий и доспехов в войнах
На половине всех миров и всех эонов.
Через пучины и мальмстрёмы бездн
Они несутся вниз, и исчезают
Потоком звёзд разбитых, далеко,
В нижайшей тьме; ни боги, ни солнца,
Ни демоны пучин не смеют ведать,
Что море Вечности так кормится от века,
И поднимается вовеки над Вселенной
В одном едином неслабеющем приливе
*
Какое облако, налитое дождём,
Иль ночь внезапная, великое затменье,
Опалы солнц укрыло? На мой край
Реки текущей в призрачном свеченье
Сквозь темноту, упала тень, как ночь
Из сфер потухших. Повернувшись, вижу
Как между чёрною пустыней и солнцами
Колеблются крыла громадных стай драконов
Летящих вдалеке, меж тысяч чёрных складок
Сквозь звёзды, бездны, разорённые миры,
По следу страха моего! Грифоны, рухи,
А вслед за ними тёмные химеры,
Тяжелокрылые, медлительные после
Опустошенья обезлюдевших земель,
И гарпии, и грифы преисподней,
На омерзительном пиру разгорячившись,
Желают остудить в моей крови
Свои чудовищные лапы, когти, клювы –
Все, все собрались здесь, а позади крылатых
За рядом ряд встают ряды бескрылых,
Нечистых, гадких, колоссальнейших Червей,
Щетиня горизонт. Из бледной мари
Я слышу визг виверн, пронзительный и громкий,
Как ураганный грохот бурь в разбитом храме,
И сфинксов рык, как беспощадный звон
Колоколов на адских башнях. Облака
Тьмы преисподней выгнулись к зениту
И ветер страшный падает оттуда
Как первое дыханье злого шторма
И струи ветра рвут мои одежды
И плещутся пред ликом вечной бездны,
Как бедный дух растерзанный, пропавший
В той бездне вечных бурь. Звучит всё громче
Гром водопада из камней и бронзы –
Усилен вдвое громом бьющих крыльев,
Неразделимо слившись с ним. Я осторожно
Для ног моих ищу опору в бездне,
Под страшным ветром и могучим громом,
Без отдыха гремящем в пустоте
Как волны в море; и хочу бежать
За ними вслед, изведать основанье
Надира ночи, к коему стремятся
Потоки разоренья. Но когда
Я достигаю грани и смотрю вниз,
Сквозь жуткий мрак, что побеждает солнце,
Оценивая взором спуск ужасный,
Я вижу крошечную звёздочку в глубинах –
Последний в мире свет, покуда крылья рока
Сгущаясь, тысячами множатся, в то время
Как звёздочка растёт всё больше, больше,
Быстрее чем кошмар сменяют грёзы,
Становится бесцветной бледной сферой,
Как миллион мильонов лун сияя;
Плывёт сквозь бездны и затменья мрака,
И всё растёт, растёт без остановки,
Огромный бледный и безглазый Лик,
Собой заполнив пустоту вселенной,
И вот, раздувшись до пределов мира
Он отверзает пламенники пасти…
**********************************
**********************************
**********************************
*
Примечания
*
1) Омбос — город в древнем Египте. Находился в I номе Верхнего Египта на восточном берегу Нила к северу от Асуана. Подробнее
2) Октарема (октера, леантофора) – гребной корабль с восемью рядами вёсел. Историк Мемнон из Гераклеи Понтийской оставил описание такого корабля. Каждый ряд весел тянуло около ста человек. Всего на боевом дежурстве в октареме было 1200 гребцов, кроме того, корабль нёс около тысячи бойцов. Этот корабль, разумеется, был экспериментальным, но в отличие от многих других экспериментов того времени, участвовал в реальных боях.
3) Алабрундины — (алабандин по В. И. Далю) драгоценные камни, высоко ценившиеся в древности, род лала, рубина, яхонта
4) Пояс Антенора — второй из четырёх поясов Девятого круга Ада Данте, где казнятся предатели родины и единомышленников. Они вмёрзли в лед по шею, лица их обращены книзу и обезображены холодом. Пояс назван по имени троянского вождя Антенора, которого послегомеровское предание изображало изменником.
5) Сезам — более известен как кунжут
6) Аластор — в греческой мифологии дух мщения. Второе значение — ненавистный богам преступник, всюду приносящий с собою преступление. В средневековой демонологии — демон 2-го порядка, один из самых жестоких духов Ада, Великий Палач преисподней. Другая его должность — Командующий Общественными Работами (И.Виер «De praestigius daemonum», 1563)
7) Герион — в древнегреческой мифологии исполин с острова Эрифия, на крайнем западе ойкумены, сын рождённого из крови горгоны Хрисаора и океаниды Каллирои. По Стесихору, Герион был крылатым, о шести руках и шести ногах. Эсхил описывал его о трёх телах, в трёх десницах державшего три копья, в трёх же левых руках — три щита и в трёх шлемах на трёх головах. В «Божественной комедии» (Песнь 17 и 18) Герион – символ лжи и хранитель восьмого круга Ада, куда именно на его спине опускаются Данте и Вергилий.
8) Рутилик – двойная звезда в созвездии Геркулеса.
9) Алио́т — самая яркая звезда в созвездии Большой Медведицы
10) Саи́ф — звезда в созвездии Ориона, на острие Меча Ориона
11) Демогоргон — греческое имя дьявола, не должное быть известным смертным.
облако тэгов
