| Статья написана 7 июля 2019 г. 23:35 |
...словно утешает Скорину голос незримой силы. И тут он увидел. Безголосые простые люди из горо дов и весей, с торжищ и капищ стали молчаливыми те нями двигаться мимо него. Первыми шли безъязыкие. Языки им обрезали наместники, воеводы, тиуны, вой ты 12. Зачем им языки, зачем им слово! Они — всего лишь рабы. Им достаточно и мычания — хватит с них! А то если заговорят, сговариваться станут. Наш король сполна прославлен и устами вельможной дворни. Безъязыкие рты были широко раскрыты. Красные до пурпурности. Круглые, как солнца. Скорина прижму рился. — Не щурься! Они уже прошли. Уже идут безрукие. Они были молчунами, да осмелились ударить шляхтича. Больше не ударят. А эти больше никогда не увидят солнца! А эти не услышат жаворонка и грома! А эти хоть видят и слышат — пот им слепит глаза, пыль заби вает уши, но кто_же за них будет выжигать ляды, тас кать орала и бороны, сеять и жать, молотить и мякину отвеивать от зерна? Кто же станет заниматься бортни чеством, кто выйдет на рыбные, птичьи, зубриные ловы и бобровые. гоны? Кто будет гнать смолу и деготь, добы вать руду, сгребать золу? Ты, ученый муж, или они, му жики: сеятели и молотильщики, бортники и загонщики, рыболовы и бобровники, ловцы и подсочники, стрельцы и псари, сокольничие и шатерники? Смотри же, смотри: вот выходят из смолокурен смолокуры и дегтяри, из солевар ниц — солевары, из трясинных рудников — рудоплавы, из княжеских дубрав — клепочники-бондари... Голос невидимой силы вынуждал напрягать зрение, голос вещал: — А теперь, печатник, обслуга — не твоя, понят но, — обслуга господаря, князя! Почему ты не родился князем — вон какую обслугу имел бы, а не эту пару че- лядников? Прошу, прошу, дети мои: кухари, пекари; медоставы, пивовары, винокуры; кузнецы, котельщики, 32 слесари; зодчие, плотники; колесники, санники, бонда ри, корабелы; гутники и стеклодувы; гончары, каменщи ки; плитнпки, меловщики, терновники; скорняки, коже мяки, шорники, хомутники, седельники; сапожники, че- ботари; рогатники, лучники, тульники, мечники; ткачи, убрусники, скатерники, портные, кольчужники!.. Шествие не кончалось. Шествие было нудным, одно образным, хотя люди разного ремесла и опыта проходи ли мимо с опущенными вниз руками и головами, как бы ничего не желая, ни о чем не думая... — А это всё Я! — слышал Скорина. — Я — Молча ливое, Безликое. Не для них же ты готовишь свою Псалтырь! Деткам небось адресуешь иль мужам, как сам, ученым. А у них сегодня важнецкий диспут о тебе — их ученике, их надежде. Желаешь услышать?.. Франтишек не желал. Только здесь это было не в его власти — желать или не желать. Не его памятью, не его благодарностью всем своим учителям оживлялись здесь голоса, а силою как будто совсем ему посторонней, да, оказывается, вон какой мощной. Он еще не отошел от удручающего видения шествия безголосых, а уже улав ливал голоса действительно тех, кого некогда слышал; го лоса довольно спокойные, рассудительные, какими они были у его старших в Кракове учителей — Яна из Гло- гова, Матея из Мехова, прозванного Меховитом, — и бо лее горячие, задиристые, какими они были у младших Яна из Стобницы и Михала из Быстрикова. Первыми говорили старшие: Ян Г л о г о в ч и к : 13 — Многоуважаемые коллеги! Как вам известно, я есть тот, для кого свобода души была наипервейшим вопросом. Быть свободным душою — значит уважать и свободу души ближнего, свободу ду ши нашего молодого Францискуса!.. Ма те й М е х о в и т : 14 — Что касается меня, то я всегда придерживался того взгляда, что лишь такие сыны Варварии, как юный наш Францискус, окончатель но развеют все невероятные представления о людях и землях ориентальной Европы, которые укоренились у нас, подобно плевелам, и в ничтожность превращают то, что, мыслю, наибольшего почитания достойно. Ян из С т о б н и ц ы : 15 — Присоединяясь к словам старших моих и знаменитейших мужей академии нашей Краковской, я пока что лишь об одном хотел бы спро сить у вас, милейший Яне из Глогова, а именно: обучая почтенной латыни таких выходцев из Литуании, как 2 О Лойко 33 Францискус, сын Луки из Полоцка, не хотите ли вы в то же время сказать, что вовсе не на этом языке он должен прославлять стены знатной нашей академии, забота ко торой о Литуании ведет свою историю еще от незабвен ной ее основательницы королевы Ядвиги, от не менее достойного обладателя жезла на Вавеле, каковым был муж любимой всеми Ядвиги Ягайло могутный?.. Я н Гло го вч ик : — Я не хотел этого сказать, кол лега, ибо я, преподавая латынь, на латыни и говорил о свободе души. Ян из Стобницы: — Но разве свобода души есть свобода от благодарности учителю? Ян Глого вч ик : — Для учителя благодарный уче ник тот, чья душа несвободна от памяти о нем. Ян из Стобницы: — Вера для меня, как знает ваша честь, — дело воли, а не разума. Но то, чем занят Францискус, сын Луки из Полоцка, есть дело разума. И не делом ли разума будет сегодня открывать Новый Свет, а не возвращаться к свету старому в письменах старых? Ма те й Меховит: — Но почему уважаемый оппо нент полагает, что перевод письмен на язык альбарус- ский* есть перевод на язык старый? Когда мой «Тгайа- Ыэ с!е ёиаЬиБ БагтаШ». ** ученые мужи собираются пе реводить на языки польский, немецкий, итальянский, то я не склонен считать эти языки старыми... Открытый Христофором Колумбом заморский свет в своем много славном «1п1хос1ис1:ю т Р1а1оте{ Соэпк^гарЫат» *** вы называете Новым Светом, но разве не тот же новый свет открывает для нас и наш младоперый ученик Францис кус, сын Луки из Полоцка? ...Скорине хотелось крикнуть, подтвердить: «Новый, новый!..» Ведь он, как никто, понимал, какую новизну, какое обновление несет его' Полоцку его печатничество. Книги пойдут и по всему свету — и по Старому, и по Новому, который сейчас далекими от Праги испанскими да португальскими каравеллами открывается. Скорине очень хотелось крикнуть все это своим учителям, поде литься с ними своей радостью, что они еще помнят его, что к судьбе его небезучастны. И полегчало в груди, ста ло свободней дышать. Только слышать бы ему голоса * А л ь б а — по-латыни «белое», а л ь б а р у с с к и й — бе лорусский. ** «Трактат о двух Сарматиях» (лат.). *** «Введение в географию Птолемея» (лат.). 34 таких людей, как Ян из Глогова, Матей из Мехова! Однако все в типографии Скорины не по воле его, Франтишека, свершалось в этот поздний-поздний час. — Любишь голоса?.. — вновь отозвался, зловеще и коварно, все тот же самый первый, уже знакомый Ско- рине голос, назвавшийся его Временем, Жизнью. — Если любишь, то епге наслушаешься их, ибо я — не только Безголосье, я — Многоголосье! Дети мои — цветы жизни, floris vitae, прошу вас, прошу! Будьте знакомы с его светлостью Печатником, будьте знакомы!.. Первым объявился Голем — ему из еврейского гетто, что в самом сердце Праги, было совсем недалеко. — Я — Прекрасный цветок средневековья, — возве стил он, — ибо я, как и Адам, вылеплен из глины, толь ко Адама лепил бог, а меня пражанин рабби Лем. Я — живой, но лишенный души. Кто же вдохнет молитвами душу в мою глиняную грудь?! Скорина мало еще слышал о средневековье, но ежели полночный гость что-то знает о нем, то знает он, по-ви димому, только потому, что гость полночный. Оттого, ни чуть не удивляясь, и принимает Скорина поклоны и самопредставления всех остальных элегантных и неэле гантных полночных гостей. — Я — Прекрасный цветок средневековья, пан Твардовский! А пану годится собой гордиться. Маэстро магии, чернокнижник, сам я — гуляка известный, выпи воха честный. Я прибыл сюда из более далекого, чем Краков, ошмянского края, в качестве кареты использо вав колесо месяца!.. Этим пан Твардовский, очевидно, поддевал хромоного го Станьчика, явившегося тут же — следом за ним: — Я — Прекрасный цветок средневековья, королев ский шут Станьчик, жеманный, негожий, но кто, помимо меня, королю правду-матку в глаза резать может? — А я — Прекрасный цветок средневековья, доктор магии Фауст: дьяволу душу продам, лишь бы больше знать, чем Адам!.. — А я — Прекрасный цветок, Великая Болезнь *. Я — великая, ибо сам бог моими устами правду гла голет, правду свою моими устами всем доступною де лает!.. * Так в средневековье называли эпилепсию. 3 * 35 Казалось бы, столько гостей в типографии многоува жаемого Павла Северина сразу и пе вместится, но, к удивлению даже самого ее сегодняшнего хозяина, места в ней всем хватает и еще остается. И, может, как раз потому здесь и поднялся невероятнейший грохот совсем уже не любезного и не галантного самопредставления, а грозно рычащего, лающего, мычащего. И вот все это грозно рычащее, лающее, мычащее Франциск взял и спросил: — Вы тоже — цветы жизни? — Мы — не цветы, мы — люди, — хором ответили ему и в черных сутанах до пола бритощекие, и в чер ных сутанах до пола не бритощекие, а с длинными — до пола — бородами бородатые. Одних Франтишек вроде бы узнавал — если не в ли цо, так по голосу, по одежде. И едва ли не всех теснил, маячил впереди гладковыбритый кардинал' Гозий. Он других неистовей и колотил кулаками по столу, где стопками лежала Псалтырь, и ревел во всю глот ку: — Позволить народу читать Библию — это значит псам святыню выбросить, перед свиньями бисер раз метать!.. Стол аж тапцевал под кулаками дородного кардина ла, и даже пан Твардовский зашаркал в .поклоне перед его преосвященством: — Кардинал Гозий... Кардинал Гозий... — Гозий? Вульгарные типы! Кардинал Станислав Гозиус вам этого не простит... . — Не простим! Не простим!.. — кричали и менее элегантные, без красной кардинальской шапочки, — не то что Гозий, но, подобно Гозию, гладковыбритые здоровилы; кричали и черные старцы с дремучими, кос матыми, хоть пол подметай, бородами. — Не простим! Все равно — еретика руками или мо литвой убить. Убить!.. И махали руками, сжимали пальпы в кулаки, под нимали кулаки над своими головами, заносили над лицом Франциска, осененным тихой в тихом сне улыб кой. — Не ищи, человече, мудрости, ищи кротости!.. — Не чти много книг, да не в ересь впадешь!.. — Всякого высокоумия убежати! Не выситься слове сами книжными!.. 36 — Хочешь неиспытанное испытати, яже бог не по велел есть!.. — Не верьте тому, кто поучает вас от своего мозга, а не от разума Христова!.. А это они уже требовали, со всей жестокостью и суровостью требовали, чтобы ему, Скорине, люди не ве рили. Ни Иосифа Волоцкого 16, ни Стефана Пермского 17, ни других воинственных требователей Франциск не зна ет, даже имен их не слышал. Но почему они так хлопо чут о том, чтоб не высился он словесами книжными, не искал мудрости, не верил в свою мудрость, опытом на житую?! Да и что им его Псалтырь — книжка для де ток, для доброй науки их?! Для деток?.. И тут Франтишек вдруг видит со всей отчетливостью, как притихшие, бородатые святые чины словно прилипли глазами к листам его Псалтыри. Читают! — Linqua vulgaris! * — восклицает кардинал Гозий. — Греховная гордыня! — гортанно гремит бас одно го из бородачей. — И куда только подевалась богу угод ная рукописная вязь кириллицы? — Глосы на боцех! ** О, горе тому, кто черка ет на полях книг, — на оном свете по лицу нечес тивца те письмена жигалом железным бесы будут чер кать... — Жалом каленым щеки исчерканы будут?! — во прошает, крича, может, самый здоровенный из бритоли цых. — Ха!.. Ха!.. Ха!.. Жечь нужно — огнем, огнем! Молитвой убивать, ведь сколько времени понадобится? Жечь! На костер, на костер, да еще на самые сухие дро ва, которые дружно горят, дружно! Это я вам говорю — Великий инквизитор. — То же и мы твердим, Малые инквизиторы, — за гомонили поменьше ростом черносутанные. И тут, может быть, началось для Скорины самое не понятное, потому что гомон и Великого и всех Малых черносутанников перешел незаметно для него, Франци ска, поначалу во вздохи, а затем во всхлипы — все воз растающие, завершившиеся в конце концов растерянным плачем и рыданием. И рыдал впереди других сам Великий инквизитор, сам Томас Торквемада: — Какой же я Великий, если не могу етого Печатни- * Вульгарный язык (лат.). ** Замечания на полях (етаробел.). 37 чка сжечь? Сжечь в колыбели надобно было, в колы бели!.. — В колыбели мы не могли, ибо колыбели его еще не было, когда мы жгли Жанну д’Арк18, Яна Гуса 19, Иеронима Пражского!..20 — И мы не сможем сжечь его даже в гробу, ибо мы еще не родились, как некогда епископ Кошон, имевший счастье жечь Жанну д’Арк!.. Именно еще не родившиеся Малые инквизиторы и за шлись самым долгим рыданием, и особенно бедовал Фульдский епископ Юлиус, который жаждал души Ско- рины как девятьсот первой: о том, что в своей епархии он сожжет девятьсот еретиков, епископ знал, как знал и о том, что до его девятьсот первого костра Скорина по просту не доживет. И рыдал следом за епископом Юлиусом фульдским, так же безутешно рыдал судья чародеев Балтазар Фосс. Фосс рыдал, не скрывая своей огромной обиды на ерети ка Скорину: как же это он, Скорина, померев до време ни, не дал ему, сжегшему уже 700 мерзавцев обоего пола, довести это святое число до 1000?! И рыдал следом за Юлиусом Фульдским и Балтаза ром Фоссом епископ Бомберский, который только немно гим более шестисот одержимых дьволом душ сожжет в 1624—1630 годах, а ведь мог бы, застань он на земле это сатанинское отродье — Франциска Скорину, тоже увеличить свой перечень еще хотя бы на одного схизма тика. И стояли рядом с Великим инквизитором Томасом Торквемадой и Малыми инквизиторами епископами Ко- шоном, Юлиусом Фульдским и Балтазаром Фос сом черные сутаны в черных ермолках с большими счетами в руках. И щелкали громко черными костяшка ми черные сутаны на своих огромных счетах и выкрики вали: — Самый точный подсчет у нас! — Настоящая правда у нас! — Вычисляйте только у нас — у каббалистов из луч ших домов Кастилии и Мадрида!.. Черные костяшки их громадных счетов показывали, что каждого человека окружают 11000 дьяволов: спра ва — 1000, слева 10 000. А вокруг каждой женщины, согласно их подсчетам, вертится на 15 000 дьяволов больше, чем вокруг мужчин. 38 Но каббалистов в ермолках из лучших домов Касти лии и Мадрида по всем правилам многочтимого диспута оспаривал тип с тонзурой на большущей, как тыква, голове: — Это, о наидостойнейшие ученые мужи, коллеги мои каббалисты, еще не может быть нам с точностью изве стно, сколько на свете дьяволов, ибо нам с точностью также неизвестно, сколько людей на свете божьем сла вит имя божье, сколько их вообще бог наш всевышний в доброте своей на свет пустил. А что касается того, сколько вообще дьяволов на свете, то я, католический писатель Вейер, могу вас, уважаемые коллеги, заверить, что самый точный тут подсчет — мой! Всего на свете дьяволов существует 44 635 569. Тютелька в тютельку! И вот проблема: не зная, сколько языцей славит имя божье, сколько не славит, мы не можем сказать, дей ствительно ли 11000 дьяволов каждого человека окружают? А вдруг на какую-то дробь меньше или больше? И тут поднял вверх указательный палец Великий инквизитор Томас Торквемада: — Главное, многоуважаемая публика, что они, дьяволы, существуют, что они вселяются в бренные тела вероотступников, самоотпадающих от неба и святого ко стела!.. Небо и святой костел — не простят! Небо и свя той костел — не простят!.. ...И ты еще спокойно спишь, ты не проснулся — с!ос1опз агЧшт * и лекарских наук доктор?! Вечером, так непохожим на эту ночь, думая о своем не последнем ли уже экзамене, о предназначении своем и о судьбе своей, разве ты предполагал, что можешь услышать и такие речи, какие от полночных людей (или — нелю дей?) услышал? На ратушной башне на Старом Мясте часы послед ними ударами отбивали двенадцатый час. Теперь уже и впрямь кончались сутки, кончалось 6 августа 1517 года. Скорина сейчас же — спустя минуту — вновь уснет, чтобы завтра пробудиться раным-рано и взяться опять за печатный пресс, за новые предисловия и послесловия, за новые листы с ароматным запахом свежей типограф * Доктор гуманитарных наук (лат.). Дословно агМит — худо жественных; в средневековье гуманитарные науки обычно назы вались «вызволенными», то есть свободными, — отсюда ученые ступени магистра свободных наук, доктора свободных наук. 39 ской краски. Но пока еще он, разбуженный боем ратуш ных часов, уснет, прозвучит в его сознании отчетливый и вразумительный вопрос — вопрос и к самому себе, н как бы ко всему своему будущему: «Осуществит ли он полностью то, что сегодня им начато, что хотел бы исполнить, сделать, в действитель ность воплотить? Оно в мыслях его, в душе — глубоко глубоко. Он и сам для себя окончательно прояснить не может, во что этот начатый им труд выльется, какие со бытия вызовет, повлечет за собой. Однако надежда, что все-таки следом родится и что-то большее, нежели про сто чтение древних письмен, живет в нем. Что же там будет, в той будущности, — посмотреть бы собственными глазами... 
https://fantlab.ru/edition137269
|
| | |
| Статья написана 22 марта 2018 г. 20:46 |
Иностранец, иногородний вошедший, вдруг обнаружившийся в городе впоследствии — очень распространённое начало произведениий с мистическим элементом (И. Кочерга — произведения с персонажем Карфункель, Ильф/Петров — об Остапе Бендере (сыне турецко-подданного), Лагин — Старик Хоттабыч, Гайдар "Судьба барабанщика" — дядя (иностранный шпион)... https://fantlab.ru/blogarticle31402 https://fantlab.ru/blogarticle31367 1938 год, как вы понимаете, не самое благоприятное время для фиксации того, что происходит вокруг. Мы поговорим, собственно, о двух книгах этого года, и обе детские. Это «Старик Хоттабыч» Лагина и, понятное дело, «Судьба барабанщика» Гайдара. Они образуют, вообще все эти книги 1938 года, такую своеобразную тетралогию. «Судьба барабанщика», «Хоттабыч», «Пирамида» Леонова, начатая тогда, и, естественно, «Мастер и Маргарита». У трех книг были проблемы с публикацией, только «Хоттабыч» был опубликован легко и сразу. А повествуют они о вторжении в Москву потусторонних сил. В повести Лагина находят джинна, в романе Леонова прилетает ангел, или ангелоид, как он там назван. В романе Булгакова Москву посещает сатана, а в повести Гайдара в Москву приезжает такой инфернальный, тоже со свитой, дядя, шпион западный, как выясняется впоследствии. На вопрос о происхождении этого дяди НКВДшник показывает куда-то в сторону, куда садится солнце, стало быть, с Запада приехал. Но дядя, он тоже, как и все остальные инфернальные персонажи, Воланд, в частности, он обладает свитой, обязательно. У дяди есть старик Яков, помесь Паниковского и Коровьева, и есть роковая старуха, бывшая, видимо, аристократка, с которой встречаются герои в Киеве. Помешанная такая страшная баба, которая потом перекочевала в рыбаковскую «Бронзовую птицу». https://fantlab.ru/blogarticle50089 — Гигант мысли, отец русской демократии ....Он думал! Как Ваше имя? Спиноза? (И-П. 12 стульев) Потный и красный, проскочил я на площадку своего вагона. Дядя вырвал у меня сумку, сунул в нее руку и, даже не глядя, понял, что все было так, как ему надо. – Молодец! – тихо похвалил меня он. – Талант! Капабланка! (Гайдар-Судьба барабанщика — дядя) свита Воланда (Азазелло, Коровьев, кот Бегемот, Гелла) — свита старика Хоттабыча — Волька, Женька (в первых редакциях — ещё и Серёжка) — свита Бендера (Балаганов, Паниковский, Козлевич) — свита дяди (брат Шаляпина, старик Яков, киевская старуха) Из конца в конец романов в начале мира, в разгаре действия или под занавес тянутся, летят пожарные обозы. Где пожарный обоз, там всегда пожар, а где пожар — там бесы, и, стало быть, отец Федор один из них. Бесы, бесы... Сколько их, куда их гонят авторы? А в свиту Главного. Вот Ипполит Матвеевич Воробьянинов. Даже не знай мы о его кошачьих повадках, по одному только имени должно понять, что он — Бегемот: Киса. Рыжий широкоплечий Балаганов — Азазелло. Его дублер — кроткий Адам Казимирович, поскольку Козлевич — «козел отпущения»: Азазел. Все на того же Азазелло указывает и золотой зуб Паниковского. Если человек хочет иметь эффективную компанию, ему нужно создать архетипическую бизнес-семью, в которой обязательно должен быть отец — вожак (причем не назначенный, а естественно выделившийся); мать — человек с моральными устоями, ограничивающая власть отца; и дети, среди которых старший — умный, а младший — озорник. Именно в такой группе возникает высочайшая эмоциональная поддержка. Возьми любое произведение, и ты найдешь следы той же архетипической семьи. Например, в «Мастере и Маргарите»: Воланд — отец, Азазелло — мать, Клетчатый — старший, Кот Бегемот — младший; в «Золотом теленке»: Остап Бендер — отец, Козлевич — мать, Балаганов — старший, Паниковский — младший. https://fantlab.ru/blogarticle49755 Г. В. Балашов. Как стать авантюристом? *** Два любопытствующих иностранца в Москве 37-го года. Первый написал об этом книгу, второй стал героем повести. В 1937 году Лион Фейхтвангер посетил Москву и написал об этой поездке книгу. Само собой, Фейхтвангер не был тогда единственным иностранцем в Москве: и другие тоже навещали наш стольный град. Вот я и хочу рассказать о пребывании здесь одного заморского чудака. Он оказался в СССР в тот же год, что и Фейхтвангер, и ему в Москве до того понравилось, что он решил натурализоваться. Случай, как известно, далеко не единственный, но стоящий того, чтобы о нем рассказать. Звали иностранца Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. Нечего и говорить, что у имени этого не было тогда никаких иных коннотаций, кроме сказочных. В отличие от Фейхтвангера Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, которого мы в дальнейшем вослед за мудрейшим из отроков будем по-простецки именовать Хоттабычем, не оставил письменных свидетельств о пребывании в столице страны победившего социализма. За Хоттабыча это сделал его жизнеописатель — автор одноименного бестселлера Лазарь Лагин. «Старик Хоттабыч» был опубликован в тридцать восьмом — естественно считать, что Гассан Абдуррахман прибыл в Москву годом раньше и, может быть, даже (почему бы и нет?) столкнулся как-то на улице Горького с Фейхтвангером, но они не обратили друг на друга ни малейшего внимания. Фейхтвангер был западным еврейским интеллигентом, эмигрантом, бежавшим от нацистских преследований. Все это отразилось и в его московских заметках. Книга Фейхтвангера представляет собой попытку понимания со стороны: социальный и культурный опыт автора внеположен советской действительности. В каком-то смысле он тоже был Хоттабычем. Хотя в отличие от него не захотел в Москве задержаться. Из соображений симметрии Лазаря Иосифовича Лагина (Гинзбурга) следовало бы назвать советским еврейским интеллигентом (ничего, что я раскрываю псевдоним? в этом нет ничего безнравственного?), однако национальная характеристика, столь важная в отношении Фейхтвангера, в отношении Лагина (во всяком случае, здесь) совершенно бессмысленна. Лагин родился в 1903 году в Витебске, и у него, разумеется, был еврейский опыт, но этот опыт никак не сказался в его книге. Не был востребован. То есть, возможно, если специалист станет смотреть в микроскоп, он что-то и заметит, но я как читатель без сверхзадачи не вижу здесь ни следа, ни тени какой-то национальной подоплеки. Лагин типичный советский столичный интеллигент тридцатых, человек, смотрящий изнутри советского социума, Лагин воспевает прекрасную советскую жизнь, показывает ее огромные достижения и преимущества, он талантливо делает это в своей приключенческой фантастической повести для подростков — случай, когда социальный заказ счастливо совпадает с пафосом самого автора. Фантазии невинные и винные Тем не менее некоторые образы Лагина представляются достаточно амбивалентными. Вот, например, знаменитая сцена экзамена. Парализованный чужой волей Волька вынужден повторять кажущиеся ему чудовищными слова только потому, что этого хочет дядя за дверью: «Волька вдруг почувствовал, что какая-то неведомая сила против его желания раскрыла ему рот». Дальше еще сильнее: «. . .отвечал убитым голосом Волька, и слезы потекли по его щекам», «. . .продолжал против своей воли отвечать наш герой, чувствуя, что ноги у него буквально подкашиваются от ужаса». Сцена из кошмарного сна. В одноименном фильме, снятом, кажется, в пятидесятых, уже после смерти Сталина, гротескность ситуации усилена: Хоттабыч диктует несчастному Вольке ответы не из-за закрытой двери, а с портрета! С портрета-то как раз все и диктовалось! Экзамен смотрится внятным эвфемизмом больших процессов. Такого рода черный юмор был уж совсем несвойствен Лагину. Надо полагать, он бы вознегодовал (и вострепетал! о как бы вострепетал!), услышав подобную интерпретацию своей невинной фантазии. Однако же написал текст, из которого естественным образом извлекается содержание, которого он как бы и не вкладывал. Сознательно не вкладывал. Причем эпизод этот не единственный. Чего стоит превращение москвичей («меньше чем в полминуты») в стадо «печально блеющих баранов», которых направляют в исследовательский институт — для опытов. «Стадо дружно заблеяло. Бараны хотели сказать, что ничего подобного, что они вовсе не подопытные бараны, что они вообще не бараны и что несколько минут назад как они перестали быть людьми, но вместо слов из их широко раскрытых ртов вылетало только печальное «мэ-э-э». Само собой, интересному эксперименту будет посвящена статья в журнале с не случайным названием «Прогрессивное овцеводство». Хоттабыч: «Не могу без смеха вспомнить, о мудрейший из отроков, как эти люди превращались в баранов! Сколь забавно это было, не правда ли?» Кому забавно, кому нет, кошке игрушки — мышке слезки: «Волька не находил в происшедшем ничего забавного. Его страшила судьба новоявленных баранов. Их свободно могли зарезать на мясо». Вот Пушкин, например, Александр Сергеевич, нисколько не разделял опасений воспитанного в демократической традиции советского мальчика: К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь. Наследство их из рода в роды Ярмо с гремушками да бич! То есть считал, что бараны ровно для того и созданы. И Иосиф Виссарионович Сталин придерживался того же мнения. Я набираю этот текст на компьютере. В текстовый редактор встроен лексический контроль: слова, не известные редактору, подчеркиваются волнистой красной линией. Это позволяет избежать множества ошибок, которые я по незнанию или невнимательности допускаю. Каких слов не знает редактор? «Жизнеописатель» ему неизвестен, писателя Лагина не знает, «Хоттабыч» для него просто набор литер. Но что куда интереснее, ему неведом и «Виссарионович»! Иосифа знает, Виссарионовича — нет! Господи, да можно ли было вообразить такое полвека назад! Изощренная (хотя и неумышленная) месть объявившему кибернетику лженаукой. Но вернемся к нашим баранам. В отличие от книги Лагина, где для них все кончается хорошо, в реальной жизни не сыскать было доброго сердцем Вольки, обладающего неограниченным влиянием на мага; кроме того, кремлевский маг в отличие от сравнительно добродушного Хоттабыча любил резать и получал от этого удовольствие. Предшественник Абдуррахмана Незадолго до появления Хоттабыча в Москве столицу посетил другой иностранный специалист, причем тоже явился при водах: правда, возник не из пучины реки, а на берегу прудов. Эти явления сопровождались подчеркиваемым обоими авторами безлюдьем места действия — совпадение, как бы диктуемое ситуацией. Однако у «Мастера и Маргариты» и «Старика Хоттабыча» вообще полно совпадений. Воланд выступает в варьете, Хоттабыч — в цирке. Воланд сбрасывает с небес деньги, Хоттабыч — тоже. У Булгакова есть сюжет изъятия золота — и у Лагина есть! И Булгаков, и Лагин тяготеют к фельетону. Оно и понятно: рука сама писала фельетон — школа «Гудка» и «Крокодила» (у Лагина). (Кстати, А. Беляев публиковался в "Гудке" в 1924-1926 гг.) Лагин переносит сюжет изъятия золота в Италию. Там происходит много интересного, чего ни при каких обстоятельствах не могло бы произойти в СССР: ведь в стране победившего социализма зло уже уничтожено, а отдельные фельетонные недостатки («пережитки прошлого») по природе своей неспособны породить драматического конфликта — вот и приходится искать его за морем. Кроме того, это небольшое путешествие очень в духе социального заказа. В Италии Хоттабыч стремительно проходит путь русской социал-демократии — от благородного сочувствия униженным и оскорбленным до изготовления фальшивых банкнот. Большой проект купца русской революции Парвуса: всеобщая стачка, фальшивые рубли — и Россия повержена. Мудрецы из германского генштаба качают многодумными головами: стачка — ладно, но фальшивые деньги?! Невозможно! Протестантская этика не велит. http://www.jewniverse.ru/modules.php?name... *** 20 нояб. 2014 г. — И. Кочерга — Песня в бокале (1910), Зубний біль сатани (1922), Майстри часу (Часовщик и курица ) (1933) — Карфункель — прототип Воланда (немец, предсказатель, появляется в самом начале произведения). А. Чаянов "Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей" (1921) ... slovar06: Іван Кочерга — Лаборатория Фантастики https://www.fantlab.ru/blogarticle33513 slovar06: Іван Кочерга. ... До свого улюбленого романтично-алегоричного, майже казкового світу драматург повертається 1919 р. в одноактівці «Вигнанець Ваґнер». Із тогочасними ...... Так, цей іноземець дуже виразно нагадує Воланда з відомого роману М. Булгакова «Майстер і Маргарита». Уточнимо: не ... https://www.fantlab.ru/blogarticle33475 *** Повесть Александра Чаянова «Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей», главный персонаж которой носит фамилию Булгаков, была известна М. А. Булгакову; её экземпляр был подарен писателю в январе 1926 года художницей Наталией Ушаковой. Согласно утверждению второй жены Булгакова Любови Белозерской, прочитанная Булгаковым повесть Чаянова послужила толчком к написанию им первоначального варианта «романа о дьяволе». *** 6. Ильф — Петров. 12 стульев. М. АСТ-Олимп.2002 ( Критика и комменты- в т.ч. Мастер Гамбс и Маргарита). Ильф — Петров. Золотой телёнок. Двенадцать стульев (авторская редакция).М. Текст. 2006. 7. М. Чудакова. Новые работы: 2003-2006 гг. М.Время.2007 ("Три советских нобелевца"; ассоциации,взаимосвязи,переплетения, -Капитанская дочка+Тимур & команда; Мастер & Маргарита+Старик Хоттабыч ). 8. М. Золотоносов. Слово и Тело. М. Ладомир. 1999. 9. Каганская М., Бар- Селла З.- Мастер Гамбс и Маргарита. Тель-Авив. 1984. 10. Лурье Я.- В краю непуганых идиотов. СПб. 1997. 11. Петровский М. Уже написан Бендер. Литература №13. 1997. 12. Сарнов Б. Что же спрятано в 12 стульях ( там же). 13. Одесский М., Фельдман Д.- Москва Ильфа и Петрова. Легенда о Великом Комбинаторе, или Почему в Шанхае ничего не случилось. Долгов А. — Великий комбинатор и его предшественники. 14. Левин А. Б. «Двенадцать стульев» из «Зойкиной квартиры». http://masterclub.at.ua/forum/63-177-1 15. А. Н. Барков — Роман МБ "МиМ": альтернативное прочтение. К. 1994. 16. Д. Клугер — Дело гражданина Корейко http://kackad.com/kackad/?p=12834&fb_...... 17. Д. Клугер — Потерянный рай шпионского романа http://www.rf.com.ua/article/952. Штандартенфюрер Румата Эсторский. 19. Петровский М. Книги нашего детства. 20. Петровский М. Городу и миру. 21. http://samlib.ru/s/sapiga_a_w/tolstoj_ael... ** Анри Барбюс **** Г. Уэллс Возможные истоки романа «Мастер и Маргарита» (1929-1940) В дополнение к уже известным исследованиям. И.-В. Гёте «Фауст» (1808) Мефистофель — Воланд, Фауст — Мастер И. Кочерга — Песня в бокале (1910), Зубний біль сатани (1922), Майстри часу (Часовщик и курица ) (1933) — Карфункель — прототип Воланда (немец, предсказатель, появляется в самом начале произведения) А. Чаянов «Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей» (1921) — замыслы и сюжетные ходы МиМ М. Булгакова ( М. Чудакова ) В. Брюсов «Огненный ангел» (1908) Вопрос. Кто научил тебя колдовству, сам дьявол или кто из его учеников? Ответ. Дьявол. – Кого ты сама научила тому же? – Никого. – Когда и в какое время дьявол с тобой справил свадьбу? – Три года назад, в ночь под праздник божьего тела. – Заставил ли он тебя, в пакте с собой, отречься от Бога Отца, Сына и Святого Духа, от Пречистой Девы, всех святых и от всей христианской веры? – Да. – Получила ли ты второе крещение от дьявола? – Да. – Присутствовала ли ты на танцах шабаша, три раза в год или чаще? – Гораздо чаще, много раз. – Как ты туда переносилась? – Вечером, под ночь, когда собирался шабаш, мы натирали свое тело особой мазью, и тогда нам являлся или черный козел, который переносил нас по воздуху на своей спине, или сам демон, в образе господина, одетого в зеленый камзол и желтый жилет, и я держалась руками за его шею, пока он летел над полями. Если же не было ни козла, ни демона, можно было сесть на любой предмет, и они летели, как самые борзые кони. – Из чего состояла мазь, которой в этих случаях натирала себя? – Мы брали разных трав: поручейника, петрушки, аира, жабника, паслена, белены, клали в настой от борца, прибавляли масла из растений и крови летучей мыши и варили это, приговаривая особые слова, разные для разных месяцев. – Видала ли ты на шабаше Злого Духа, восседающего в виде козла на троне, должна ли была поклоняться ему и целовать его нечистый зад? – Это мой грех. Притом мы приносили ему наши дары: деньги, яйца, пироги, а некоторые и украденных детей. Еще мы кормили своими грудями маленьких демонов, имевших образ жаб, или, по приказанию Мастера, секли их прутьями. Потом мы плясали под звуки барабана и флейты. – Участвовала ли ты также в служении богопротивной черной мессы? – Да, и дьявол как сам причащался, так давал и нам причастие, говоря «сие есть тело мое». – Было ли то причастие под одним видом или под двумя? – Под двумя, но, вместо гостии, было нечто твердое, что трудно было проглотить, а вместо вина, – глоток жидкости, ужасно горькой, наводящей холод на сердце. – Вступала ли ты на шабаше в плотские сношения с дьяволом? – Дьявол выбирал среди женщин ту, которую мы называли царицею шабаша, и она проводила время с ним. А другие все, в конце пира, соединялись, как случится, кто к кому приблизится, женщины, мужчины и демоны, и только иногда дьявол вмешивался и сам устраивал пары, говоря: «Вот кого тебе нужно», или: «Вот эта подойдет тебе». – Случалось ли тебе быть таковой царицей шабаша? – Да, и не один раз, чем я и бывала очень горда, – господи, помилуй мою душу! http://www.litmir.net/br/?b=113969&p=... А. Беляев «Властелин мира» (1926-1929) : В «Гудке» роман начинался со второй половины четвертой главы второй части — с репортерской заметки «Массовый психоз»: «Вчера вечером в городе наблюдалось странное явление. В одиннадцать часов ночи в продолжении пяти минут у многих людей появилась навязчивая идея, вернее, навязчивый мотив известной немецкой песенки „Ах, мейн либер Августин“. У отдельных лиц, страдающих нервным расстройством, навязчивые идеи или мотивы бывали и раньше. Необъяснимой особенностью настоящего случая является его массовый характер. Один из сотрудников нашей газеты сам оказался жертвой этого психоза. Вот как он описывает событие: — Я сидел со своим приятелем, известным музыкальным критиком, в кафе. Критик, строгий ревнитель классической музыки, жаловался на падение музыкальных вкусов, на засорение музыкальных эстрад пошлыми джаз-бандами и фокстротами. С грустью говорил он о том, что все реже исполняют великих стариков: Бетховена, Моцарта, Баха… Я внимательно слушал его, кивая головой, — я сам поклонник классической музыки, — и вдруг с некоторым ужасом я заметил, что мысленно напеваю мотив пошленькой песенки — „Ах, мейн либер Августин“… — Что, если бы об этом узнал мой собеседник, — думал я, — с каким бы презрением он отвернулся от меня? Он продолжал говорить, но будто какая-то навязчивая мысль преследовала и его… От времени до времени он даже встряхивал головой, точно отгонял надоедливую муху. Недоумение было написано на его лице… Наконец критик замолчал и стал ложечкой отбивать по стакану такт, и я был поражен, что удары ложечки в точности соответствовали такту песенки, проносившейся в моей голове… У меня вдруг мелькнула неожиданная догадка, но я еще не решался высказать ее, продолжая с удивлением следить за стуком ложечки. Дальнейшее событие ошеломило всех. — Зуппе. „Поэт и крестьянин“! — анонсировал дирижер, поднимая палочку. Но оркестр вдруг заиграл „Ах, мейн либер Августин“… Заиграл в том же темпе и том же тоне!.. Я, критик и все сидевшие в ресторане поднялись, как один человек, и минуту стояли, будто пораженные столбняком. Потом вдруг все сразу заговорили, возбужденно замахали руками, глядя друг на друга в полном недоумении. Было очевидно, что эта навязчивая мелодия преследовала одновременно всех… Незнакомые люди спрашивали друг друга, и оказалось, что так оно и было. Это вызвало чрезвычайное возбуждение. Ровно через пять минут явление прекратилось. По наведенным нами справкам, та же навязчивая мелодия охватила почти всех живущих вокруг Биржевой площади и Банковской улицы. Многие напевали мелодию вслух, в ужасе глядя друг на друга. Бывшие в опере рассказывают, что Фауст и Маргарита вместо дуэта „О, ночь любви“ запели вдруг под аккомпанемент оркестра „Ах, мейн либер Августин“… Несколько человек на этой почве сошли с ума и отвезены в психиатрическую лечебницу. О причинах возникновения этой странной эпидемии ходят самые различные слухи. Наиболее авторитетные представители научного мира высказывают предположения, что мы имеем дело с массовым психозом, хотя способы распространения этого психоза остаются пока необъяснимыми. Несмотря на невинную форму этого „заболевания“, общество чрезвычайно взволновано им по весьма понятной причине: все необъяснимое, неизвестное пугает, поражает воображение людей. Притом высказываются опасения, что „болезнь“ может проявиться и в более опасных формах. Как бороться с нею? Как предостеречь себя? Этого никто не знает, как и причин ее появления. В спешном порядке создана комиссия из представителей ученого мира и даже прокуратуры, которая постарается раскрыть тайну веселой песенки, нагнавшей такой ужас на обывателей». Для массового газетного читателя Беляев дает перевод: «Ах, мейн либер Августин» — «Ах, мой милый Августин!» Мы привели столь обширную цитату по нескольким причинам. Во-первых, чтобы указать на ошибки: песенка об Августине названа «пошленькой» и, наряду с «пошлыми джаз-бандами и фокстротами», должна служить образцом современного «падения музыкальных вкусов». Беляев почему-то забыл, что в своей сказке «Свинопас» Андерсен назвал «Милого Августина» старинной песенкой, а сказано это было в 1841 году — за пять лет до появления увертюры Франца фон Зуппе «Поэт и крестьянин» («Dichter und Bauer»)… Да и сама песенка не немецкая, а австрийская… Короче, Беляев ошибся абсолютно во всем… — и при этом попал в точку! Слова «болезнь», «заболевание», поставленные в спасительные кавычки, — это не пугливая ирония газетного репортера, а самая суть: песенку «Ах, мой милый Августин!» сочинили в 1679 году в Вене, пораженной эпидемией чумы. И рассказано в песне про то, как пьяница Августин свалился в яму, а проснулся в окружении трупов. Его и самого приняли за бездыханный труп: Rock ist weg, Stock ist weg, Augustin liegt im Dreck, O, mein lieber Augustin, Alles ist hin. Нет одежды, трости нет, Августин лежит в дерьме… Ах, мой милый Августин, Вот и всё, тебе кранты! Вот и в нынешнем 1926 году на Берлин катится новая чума… С одной только разницей — куда страшнее. Психическая! Когда люди перестают быть собой. А теперь вторая причина обширного цитирования — сравните два отрывка, приведенный выше и такой: «Городской зрелищный филиал помещался в облупленном от времени особняке в глубине двора и знаменит был своими порфировыми колоннами в вестибюле. Но не колонны поражали в этот день посетителей филиала, а то, что происходило под ними. Несколько посетителей стояли в оцепенении и глядели на плачущую барышню, сидевшую за столиком, на котором лежала специальная зрелищная литература, продаваемая барышней. В данный момент барышня никому ничего не предлагала из этой литературы и на участливые вопросы только отмахивалась… <…> Поплакав, барышня вдруг вздрогнула, истерически крикнула: — Вот опять! — и неожиданно запела дрожащим сопрано: Славное море священный Байкал… Курьер, показавшийся на лестнице, погрозил кому-то кулаком и запел вместе с барышней незвучным, тусклым баритоном: Славен корабль, омулевая бочка!.. К голосу курьера присоединились дальние голоса, хор начал разрастаться, и, наконец, песня загремела во всех углах филиала. <…> Слезы текли по лицу девицы, она пыталась стиснуть зубы, но рот ее раскрывался сам собою, и она пела на октаву выше курьера: Молодцу быть недалечко! Поражало безмолвных посетителей филиала то, что хористы, рассеянные в разных местах, пели очень складно, как будто весь хор стоял, не спуская глазе невидимого дирижера»… http://www.litmir.net/br/?b=196944&p=44 А. Беляев «Борьба в эфире» (1928) : Но был у романа еще один читатель… Вспомним начало: «Я сидел на садовом, окрашенном в зеленый цвет плетеном кресле, у края широкой аллеи из каштанов и цветущих лип. Их сладкий аромат наполнял воздух. Заходящие лучи солнца золотили песок широкой аллеи и верхушки деревьев». А теперь сравним: «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина… Попав в тень чуть зеленеющих лип… …пуста была аллея». Читаем дальше: «Это не могло быть сном. Слишком все было реально, хотя и необычайно странно и незнакомо». Сравним: «Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера»… Героя Беляева мы застаем уже сидящим в садовом кресле, а Берлиозу с Иваном Бездомным это только предстоит… Но вот и они «уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной». После этого Беляев описывает «[с]овершенно пустячный случай: мне захотелось курить. Я вынул коробку папирос „Люкс“ и закурил». А у Булгакова так: «— Вы хотите курить, как я вижу? — неожиданно обратился к Бездомному неизвестный, — вы какие предпочитаете? — А у вас разные, что ли, есть? — мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились. — Какие предпочитаете? — повторил неизвестный. — Ну, „Нашу марку“, — злобно ответил Бездомный. Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его Бездомному: — „Наша марка“». У Беляева: «Это невинное занятие произвело совершенно неожиданный для меня эффект. Несмотря на то, что все эти юноши (или девушки) были, по-видимому, очень сдержанными, они вдруг целой толпой окружили меня, глядя на выходящий из моего рта дым с таким изумлением и даже ужасом, как если бы я начал вдруг дышать пламенем». Потрясены и Бездомный с Берлиозом: «И редактора и поэта не столько поразило то, что нашлась в портсигаре именно „Наша марка“, сколько сам портсигар. Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник»... http://www.litmir.net/br/?b=196944&p=51 Наблюдения М. Чудаковой из «Жизнеописания Михаила Булгакова»: Появление же дьявола в первой сцене романа было гораздо менее неожиданным для литературы в 1928 году, чем через десять лет — в годы работы над последней редакцией. Эта сцена и вырастала из текущей беллетристики, и полемизировала с ней. «26 марта 1913 г. я сидел, как всегда, на бульваре Монпарнас...» — так начинался вышедший в 1922 году и быстро ставший знаменитым роман Эренбурга «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников». На следующей странице: «Дверь кафе раскрылась и не спеша вошел весьма обыкновенный господин в котелке и в сером непромокаемом пальто». Герой сразу понимает, что перед ним сатана, и предлагает ему душу и тело. Далее начинается разговор, получающий как бы перевернутое отражение в романе Булгакова: «Я знаю, за кого вы меня принимаете. Но его нет». Игерой добивается у сатаны ответа: «Хорошо, предположим, что его нет, но что-нибудь существует?.. — Нет»; «Но ведь на чем-нибудь все это держится? Кто-нибудь управляет этим испанцем? Смысл в нем есть?» — эти безуспешные взывания героя-рассказчика у Эренбурга заставляют вспомнить как бы встречный вопрос «иностранца» в первой главе романа Булгакова: «Кто же распоряжается всем этим?» (редакция 1928 г.) и последующий спор. Мы предполагаем в первой сцене романа Булгакова скрытую или прямую полемику с позицией героя-рассказчика романа Эренбурга, нарочито сближенной с позицией автора (само собой разумеется, что и та, и другая сцены проецируются на разговор Федора Карамазова с сыновьями о боге и черте). Непосредственное ощущение литературной полемичности подкрепляется и тем фактом, что отрывок из романа Эренбурга печатался в том же № 4 «Рупора», где и «Спиритический сеанс» — один из самых первых московских рассказов Булгакова; здесь же помещен был портрет автора — возможно, первый портрет Булгакова, появившийся в печати. Не будет натяжкой предположить, что этот номер был изучен писателем от корки до корки. В дальнейшем личность Эренбурга быстро привлекла не слишком дружелюбное внимание Булгакова: роман Эренбурга в 1927 году — накануне обращения Булгакова к новому беллетристическому замыслу — был переиздан дважды. В том же 1927 году в московском «альманахе приключений», названном «Война золотом», был напечатан рассказ Александра Грина (знакомого с Булгаковым по Коктебелю) «Фанданго». В центре фабулы — появление в Петрограде голодной и морозной зимой 1921 года возле Дома ученых группы экзотически одетых иностранцев. «У самых ворот, среди извозчиков и автомобилей, явилась взгляду моему группа, на которую я обратил бы больше внимания, будь немного теплее. Центральной фигурой группы был высокий человек в черном берете с страусовым белым пером, с шейной золотой цепью поверх бархатного черного плаща, подбитого горностаем. Острое лицо, рыжие усы, разошедшиеся иронической стрелкой, золотистая борода узким винтом, плавный и властный жест...» Три человека «в плащах, закинутых через плечо по нижнюю губу», составляют его свиту и называют его «сеньор профессор». «Загадочные иностранцы», как называет их про себя рассказчик, оказываются испанцами — делегацией, привезшей подарки Дому ученых. Яркое зрелище — экзотические иностранцы в центре города, живущего будничной своей жизнью, — использованное Грином в качестве завязки рассказа, не могло, нам кажется, не остановить внимания Булгакова. Замечается сходство многих деталей сюжетной линии Воланда в романе и рассказа «Фанданго»: например, описание сборища в Доме ученых, где гости показывают ученой публике привезенные ими подарки, заставляет вспомнить сеанс Воланда в Варьете, так поразивший московских зрителей в более поздних редакциях романа: «Публика была обыкновенная, пайковая публика: врачи, инженеры, адвокаты, профессора, журналисты и множество женщин. Как я узнал, набились они все сюда постепенно, привлеченные оригиналами-делегатами». Глава их «сидел прямо, слегка откинувшись на твердую спинку стула, и обводил взглядом собрание. Его правая рука лежала прямо перед ним на столе, сверх бумаг, а левой он небрежно шевелил шейную золотую цепь... Его черно-зеленые глаза с острым стальным зрачком направились на меня» и т. п. («Фанданго»). Прозу Грина Булгаков, судя по воспоминаниям друзей, не любил, что не исключало возможности взаимодействия. Фигура «иностранца» как сюжетообразующего героя возникла в прозе той самой московской литературной среды, в которую вошел в 1922—1923 годах Булгаков, в эти же годы формирования новой литературы. Появляется герой, в котором подчеркивается выдержка, невозмутимость, неизменная элегантность костюма, герой, который «брит, корректен и всегда свеж» (А. Соболь, «Любовь на Арбате»). Это иностранец или квази-иностранец (скажем, приехавший со шпионским заданием эмигрант, одетый «под иностранца»). В нем могут содержаться в намеке и дьявольские черты. Приведем сцены из двух рассказов этих лет. «На другой день ветра не было. Весь день человеческое дыхание оставалось около рта, жаром обдавая лицо. Проходя городским садом около самого дома, Фомин присел на скамейку, потому что от мутных дневных кругов, ослеплявших и плывших в глазах, от знойного звона молоточков в виски закружилась голова. И когда на ярко блестевшую каждой песчинкой дорожку выплыл James Best, иностранец, он показался Фомину только фантастической фигурой в приближающемся и растекающемся знойном ослепительном круге. <...> Проходя мимо Фомина, он вежливо снял кепку: — Добрый день. Растерявшийся Фомин в ответ не то покачнулся, не то заерзал на скамейке. И стал думать о Бесте. Кто он, откуда и зачем здесь» (О. Савич. Иностранец из 17-го №.1922; подчеркнуто нами. — М. Ч.).И еще одна сцена... В рассказе А. Соболя «Обломки» (1923) в Крыму влачит существование случайная компания «бывших» — княжна, поэт и др. Они взывают: «Хоть с чертом, хоть с дьяволом, но я уйду отсюда»; «Дьявол! Черт! Они тоже разбежались. Забыли о нашем существовании. Хоть бы один... Черт! http://www.litmir.net/br/?b=121477&p=... Сравнительный анализ Мариэтты Чудаковой из «Новых работ 2003-2006»: ВОЛАНД И СТАРИК ХОТТАБЫЧ В конце 1930-х годов дописывались два очень разных, но сближенных в важной точке произведения – «Мастер и Маргарита» М. Булгакова и «Старик Хоттабыч» Л. Лагина. Литературному произведению невозможно задавать вопрос – почему оно появилось. Но иногда все же хочется высказать свою гипотезу. Почему замысел со всемогущим героем в центре, распоряжающимся реальностью по своему усмотрению, разрабатывался столь разными беллетристами – одновременно? Персона, стоявшая в тот год во главе страны, давно уже воспринималась ее жителями как воплощение всемогущества – и в сторону зла, и в сторону добра. О зле разговоров вслух не было, о звонках же кому-либо прямо домой, о неожиданной помощи и т. п. слагались легенды. Само это всемогущество, владение – в прямом смысле слова – одного человека жизнями десятков миллионов во второй половине 1930-х годов было столь очевидно, столь ежеминутно наглядно, что можно представить, как литератора неудержимо тянуло – изобразить не близкое к кровавой реальности (это могло прийти в голову только самоубийцам), а нечто вроде сказки: о том, как некий падишах может в любой момент отсекать людям головы. Неудивительно, что такая тяга возникла одновременно у разных писателей – удивительно скорее, что таких сочинений не было гораздо больше. В этой тяге могло присутствовать и бессознательное желание расколдовать страну, изобразив фантастику происходящего в сказочном обличье, – ведь оцепенелость страны чувствовали и те, кто не осознавали, что они ее чувствуют. Разительно сходны прежде всего наглядно демонстрирующие всемогущество героя сцены в цирке («Старик Хоттабыч») и в Варьете («Мастер и Маргарита»). «– Разве это чудеса? Ха-ха! Он отодвинул оторопевшего фокусника в сторону и для начала изверг из своего рта один за другим пятнадцать огромных разноцветных языков пламени, да таких, что по цирку сразу пронесся явственный запах серы»[707]. После серии превращений «оторопевшего фокусника» Хоттабыч возвращает его «в его обычное состояние, но только для того, чтобы тут же разодрать его пополам вдоль туловища». Не подобно ли тому, как булгаковский кот пухлыми лапами «вцепился в жидкую шевелюру конферансье и, дико взвыв, в два поворота сорвал голову с полной шеи»? «Обе половинки немедля разошлись в разные стороны, смешно подскакивая каждая на своей единственной ноге. Когда, проделав полный круг по манежу, они послушно вернулись к Хоттабычу, он срастил их вместе и, схватив возрожденного Мей Лань-Чжи за локотки, подбросил его высоко, под самый купол цирка, где тот и пропал бесследно». Опять-таки приближено к действиям кота, который, «прицелившись поаккуратнее, нахлобучил голову на шею, и она точно села на свое место», а затем Фагот хоть и не отправил конферансье под потолок, то, во всяком случае, «выпроводил со сцены». Поведение публики, созерцающей действия старика Хоттабыча, тоже весьма напоминает атмосферу на сеансе черной магии в Варьете: «С публикой творилось нечто невообразимое. Люди хлопали в ладоши, топали ногами, стучали палками, вопили истошными голосами “Браво!”, “Бис!”, “Замечательно!” <…>» Ну и, конечно, «в действие вмешались двое молодых людей. По приглашению администрации они еще в начале представления вышли на арену, чтобы следить за фокусником» (функция Жоржа Бенгальского у Булгакова). «На этом основании они уже считали себя специалистами циркового дела и тонкими знатоками черной и белой магии[708]. Один из них развязно подбежал к Хоттабычу и с возгласом: “Я, кажется, понимаю в чем дело!” попытался залезть к нему под пиджак, но тут же бесследно исчез под гром аплодисментов ревевшей от восторга публики. Такая же бесславная участь постигла и второго развязного молодого человека» (с. 65–66; курсив наш. – М. Ч.). Те же самые, кажется, молодые люди подают голос в романе Булгакова: «– Стара штука, – послышалось с галерки, – этот в партере из той же компании. – Вы полагаете? – заорал Фагот, прищуриваясь на галерею. – В таком случае, и вы в одной шайке с нами, потому что колода у вас в кармане!» (с. 121). Главное же – подобно Воланду, Хоттабыч вершит свой суд над жителями Москвы, руководствуясь моральными соображениями: наказывает жадных и злых, иногда поясняя свой приговор, в отличие от Воланда, с восточным велеречием: «Вы, смеющиеся над чужими несчастиями, подтрунивающие над косноязычными, находящие веселье в насмешках над горбатыми, разве достойны вы носить имя людей? И он махнул руками. Через полминуты из дверей парикмахерской выбежали, дробно цокая копытцами, девятнадцать громко блеющих баранов»[709] – подобно тому, как Николай Иванович в романе Булгакова превращен в борова. Буквальное значение приобретают в ходе этих расправ ходячие выражения: «– Катись ты отсюда, паршивый частник! – <…> – Да будет так, – сурово подтвердил Хоттабыч Волькины слова». И жадный человек «повалился наземь и быстро-быстро покатился в том направлении, откуда он так недавно прибежал. Меньше чем через минуту он пропал в отдалении, оставив за собой густое облако пыли» (с. 79). Так и Прохор Петрович в «Мастере и Маргарите», подобно Вольке, в разговоре с непрошеным посетителем неосмотрительно «вскричал: “Да что же это такое? Вывести его вон, черти б меня взяли!” А тот, вообразите, улыбнулся и говорит: “Черти чтоб взяли? А что ж, это можно!”» (с. 185)[710] – с известными читателям романа последствиями. http://flibusta.net/b/147812/read М. Каганская, З. Бар-Селла «Мастер Гамбс и Маргарита»: ПРОЛОГ «И книгу спас любимую притом.» Вас. Лоханкин Многие (а то и все) жалуются на бездуховность нашей эпохи. Жалобы их не по адресу — эпоха наша духовна! Что есть свидетельство духовности? — Чудо! И все мы доподлинно являемся свидетелями чуда: на наших глазах возникло новое Евангелие — Евангелие от Михаила. Михаила Афанасьевича Булгакова. В миру — роман «Мастер и Маргарита». Узрели чудо все, поняли по-разному. Выдающийся теолог Нового Средневековья утверждает, что Евангелие это гностическое и манихейское. Причин же явления данного евангелия в романной ипостаси — две, точнее — одна: затравленная иудейским монотеизмом, манихейская истина вот уже два тысячелетия пишет записки из подполья. Столько же примерно лет известно, что наиболее безопасной формой иносказания является художественная. Первый и прославленный опыт манихейской притчи принадлежит Данте («Божественная комедия»), второй — Булгакову. Первого не поняли, второго пытались не понять. Не вышло! Зло, запечатленное в образе Воланда, — продолжает все тот же теолог, — есть творческая и созидательная сила. Утаить эту правду небезуспешно пытались Авербах, Блюм, Кайафа, Нусинов, Латунский, Квант, Мустангова, Павел, Лука, Розенталь и Матфей. Не впадая в преувеличение, резюмируем: евреи. Ешуа Га-Ноцри евреем не был, его папа — по слухам — был сириец. Булгаков тоже евреем не был: его папа был преподаватель. Результат: обоих затравили (евреи). Ариец П.Пилат пытался спасти Ешуа, но не преуспел из-за чистоплотности, позже одумался и содеянное постарался исправить — зарезал Иуду, То есть, конечно, не сам зарезал, а по причине чистоплотности приказал подчиненным зарезать. Арийские традиции сохранились до наших дней, чего не скажешь о чистоплотности. Так вот, в отместку за Булгакова пришлось прирезать уже целую группу театральных критиков. То есть, опять-таки, не Самому, конечно, прирезать. Но это уже не от любви к чистоте, а по причине загруженности — все время руки мыть, до всего руки не дойдут. А чтобы память о Рукомойнике не стерлась в потомстве, мероприятие это назвали «Чисткой», ибо стремление очиститься движет всей жизнью одной — отдельно взятой — страны победившего манихейства. Другой, намного менее прославленный, но более ортодоксальный теолог утверждает, что Раб Божий Михаил был, напротив, истинно русский православный евангелист, и гнозис его не манихейский, а православный, истинно русский, нигде и ни в чем не оторвавшийся от родимой византийской почвы. При таких разных чтениях куда податься читателю, буде он не манихеец, не язычник и не православный иудео-христианин? Одно остается ему чудо — чудо искусства. А что есть Искусство? — Оно есть Храм! И вот, опустившись внутри себя на колени, читатель открывает неумелые губы для привычной молитвы: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, человек без шляпы, в серых парусиновых брюках, кожаных сандалиях, надетых по-монашески на босу ногу, в белой сорочке без воротничка, пригнув голову, вышел из низенькой калитки дома номер шестнадцать«! В ужасе вскакивает читатель с колен внутри себя и с испугом оглядывается по сторонам, не подслушал ли кто, не донес..? Ведь предупреждал, предупреждал лучший, талантливейший из Белинских наших дней о двух продажных фельетонистах, совершивших поклеп со взломом на интеллигенцию!. Как могли приплестись поганые их строчки к Святому Писанию?! «Что это со мной? — думает читатель, вытирая лоб платком. — Этого никогда со мной не было. Сердце шалит... Я переутомился... пожалуй, пора бросить все к черту и в Кисловодск...» «На горизонте двумя параллельными пунктирными линиями высовывался из-за горы Кисловодск. Остап глянул в звездное небо и вынул из кармана известные уже плоскогубцы». «О боги, боги, — с отчаянием подумал читатель, — за что вы наказываете меня?.. Опять начинаются мои мучения. И почему я не поехал в Крым? И Генриетта советовала!». «Веселая Ялта выстроила вдоль берега свои крошечные лавчонки и рестораны поплавки. На пристани стояли экипажи с бархатными сиденьями. Подождите, Воробьянинов! — крикнул Остап». «Не зная, как поступают в таких случаях, Степа поднялся на трясущиеся ноги. — Я не пьян, со мной что-то случилось... я болен... Где я? Какой это город? — Ну, Ялта... http://flibusta.net/b/228935/read М. Петровский «Мастер и Город»: Происхождение Мастера. Мефистофели и прототипы. «Писатели из Киева». Сравнение рассказа «Каждое желание» (переработанного в «Звезду Соломона») А. Куприна с МиМ М. Булгакова. http://fantlab.ru/blogarticle31367 Предположения: возможные прототипы Воланда — граф Калиостро (А.Н. Толстой), Вольф Мессинг, кот Бегемот — «Мелкий бес» Ф. Сологуба О. Бендер — Триродов «Творимые легенды» Ф. Сологуба Частицы людей, проглоченные, химерные,уменьшенные или удалённые люди: В. Маяковский «Прозаседавшиеся», В. Катаев «Растратчики», Ильф/Петров «Двенадцать стульев»: редакция газеты, «Золотой телёнок» — контора Геркулес, Л. Лагин «Старик Хоттабыч». В. Брюсов «Огненный ангел». https://www.fantlab.ru/blogarticle33513 *** Мефистофель — Воланд — Фауст — Мастер — Маргарита (М. Булгаков), А.Б. — Маргарита — (А. Беляев); Мефистофель (иврит) — Скорина — Фауст — Маргарита (О. Лойка)
|
Тэги: Воланд, Остап Бендер, Эль, Хоттабыч, Дядя, Карфункель, Зеев Бар-Селла, Беляев, Булгаков, Мастер, Фауст, Маргарита, шпионский роман, дьяволиада, Кочерга | | |
| Статья написана 16 ноября 2014 г. 01:40 |
В дополнение к уже известным исследованиям. И.-В. Гёте "Фауст" (1808) Мефистофель — Воланд, Фауст — Мастер Известно несколько вариантов написания имени: Mephistopheles, Mephostophilis, Mephistopheies, Mephistophilus, Mephistos. Имя Мефистофель, возможно, древнеевр. происхождения — от мефиц — разрушитель и тофель — лжец[3]. В Библии оно не фигурирует. Появилось, скорее всего, в эпоху Ренессанса, с этого времени используется как альтернатива пугающим словам «сатана» или «дьявол». Согласно другой версии, имя происходит от греческих μή (mḗ, отрицание), φῶς (phō̃s, свет) и φιλις ("philis", любящий), т.е. не любящий свет[4] Википедия И. Кочерга — Песня в бокале (1910), Зубний біль сатани (1922), Майстри часу (Часовщик и курица) (1933) — Карфункель — прототип Воланда (немец, предсказатель, появляется в самом начале произведения) А. Чаянов "Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей" (1921) — замыслы и сюжетные ходы МиМ М. Булгакова (М. Чудакова)
В. Брюсов "Огненный ангел" (1908) Вопрос. Кто научил тебя колдовству, сам дьявол или кто из его учеников? Ответ. Дьявол. – Кого ты сама научила тому же? – Никого. – Когда и в какое время дьявол с тобой справил свадьбу? – Три года назад, в ночь под праздник божьего тела. – Заставил ли он тебя, в пакте с собой, отречься от Бога Отца, Сына и Святого Духа, от Пречистой Девы, всех святых и от всей христианской веры? – Да. – Получила ли ты второе крещение от дьявола? – Да. – Присутствовала ли ты на танцах шабаша, три раза в год или чаще? – Гораздо чаще, много раз. – Как ты туда переносилась? – Вечером, под ночь, когда собирался шабаш, мы натирали свое тело особой мазью, и тогда нам являлся или черный козел, который переносил нас по воздуху на своей спине, или сам демон, в образе господина, одетого в зеленый камзол и желтый жилет, и я держалась руками за его шею, пока он летел над полями. Если же не было ни козла, ни демона, можно было сесть на любой предмет, и они летели, как самые борзые кони. – Из чего состояла мазь, которой в этих случаях натирала себя? – Мы брали разных трав: поручейника, петрушки, аира, жабника, паслена, белены, клали в настой от борца, прибавляли масла из растений и крови летучей мыши и варили это, приговаривая особые слова, разные для разных месяцев. – Видала ли ты на шабаше Злого Духа, восседающего в виде козла на троне, должна ли была поклоняться ему и целовать его нечистый зад? – Это мой грех. Притом мы приносили ему наши дары: деньги, яйца, пироги, а некоторые и украденных детей. Еще мы кормили своими грудями маленьких демонов, имевших образ жаб, или, по приказанию Мастера, секли их прутьями. Потом мы плясали под звуки барабана и флейты. – Участвовала ли ты также в служении богопротивной черной мессы? – Да, и дьявол как сам причащался, так давал и нам причастие, говоря «сие есть тело мое». – Было ли то причастие под одним видом или под двумя? – Под двумя, но, вместо гостии, было нечто твердое, что трудно было проглотить, а вместо вина, – глоток жидкости, ужасно горькой, наводящей холод на сердце. – Вступала ли ты на шабаше в плотские сношения с дьяволом? – Дьявол выбирал среди женщин ту, которую мы называли царицею шабаша, и она проводила время с ним. А другие все, в конце пира, соединялись, как случится, кто к кому приблизится, женщины, мужчины и демоны, и только иногда дьявол вмешивался и сам устраивал пары, говоря: «Вот кого тебе нужно», или: «Вот эта подойдет тебе». – Случалось ли тебе быть таковой царицей шабаша? – Да, и не один раз, чем я и бывала очень горда, – господи, помилуй мою душу! http://www.litmir.net/br/?b=113969&p=... А. Беляев "Властелин мира" (1926-1929) : В «Гудке» роман начинался со второй половины четвертой главы второй части — с репортерской заметки «Массовый психоз»: «Вчера вечером в городе наблюдалось странное явление. В одиннадцать часов ночи в продолжении пяти минут у многих людей появилась навязчивая идея, вернее, навязчивый мотив известной немецкой песенки „Ах, мейн либер Августин“. У отдельных лиц, страдающих нервным расстройством, навязчивые идеи или мотивы бывали и раньше. Необъяснимой особенностью настоящего случая является его массовый характер. Один из сотрудников нашей газеты сам оказался жертвой этого психоза. Вот как он описывает событие: — Я сидел со своим приятелем, известным музыкальным критиком, в кафе. Критик, строгий ревнитель классической музыки, жаловался на падение музыкальных вкусов, на засорение музыкальных эстрад пошлыми джаз-бандами и фокстротами. С грустью говорил он о том, что все реже исполняют великих стариков: Бетховена, Моцарта, Баха… Я внимательно слушал его, кивая головой, — я сам поклонник классической музыки, — и вдруг с некоторым ужасом я заметил, что мысленно напеваю мотив пошленькой песенки — „Ах, мейн либер Августин“… — Что, если бы об этом узнал мой собеседник, — думал я, — с каким бы презрением он отвернулся от меня? Он продолжал говорить, но будто какая-то навязчивая мысль преследовала и его… От времени до времени он даже встряхивал головой, точно отгонял надоедливую муху. Недоумение было написано на его лице… Наконец критик замолчал и стал ложечкой отбивать по стакану такт, и я был поражен, что удары ложечки в точности соответствовали такту песенки, проносившейся в моей голове… У меня вдруг мелькнула неожиданная догадка, но я еще не решался высказать ее, продолжая с удивлением следить за стуком ложечки. Дальнейшее событие ошеломило всех. — Зуппе. „Поэт и крестьянин“! — анонсировал дирижер, поднимая палочку. Но оркестр вдруг заиграл „Ах, мейн либер Августин“… Заиграл в том же темпе и том же тоне!.. Я, критик и все сидевшие в ресторане поднялись, как один человек, и минуту стояли, будто пораженные столбняком. Потом вдруг все сразу заговорили, возбужденно замахали руками, глядя друг на друга в полном недоумении. Было очевидно, что эта навязчивая мелодия преследовала одновременно всех… Незнакомые люди спрашивали друг друга, и оказалось, что так оно и было. Это вызвало чрезвычайное возбуждение. Ровно через пять минут явление прекратилось. По наведенным нами справкам, та же навязчивая мелодия охватила почти всех живущих вокруг Биржевой площади и Банковской улицы. Многие напевали мелодию вслух, в ужасе глядя друг на друга. Бывшие в опере рассказывают, что Фауст и Маргарита вместо дуэта „О, ночь любви“ запели вдруг под аккомпанемент оркестра „Ах, мейн либер Августин“… Несколько человек на этой почве сошли с ума и отвезены в психиатрическую лечебницу. О причинах возникновения этой странной эпидемии ходят самые различные слухи. Наиболее авторитетные представители научного мира высказывают предположения, что мы имеем дело с массовым психозом, хотя способы распространения этого психоза остаются пока необъяснимыми. Несмотря на невинную форму этого „заболевания“, общество чрезвычайно взволновано им по весьма понятной причине: все необъяснимое, неизвестное пугает, поражает воображение людей. Притом высказываются опасения, что „болезнь“ может проявиться и в более опасных формах. Как бороться с нею? Как предостеречь себя? Этого никто не знает, как и причин ее появления. В спешном порядке создана комиссия из представителей ученого мира и даже прокуратуры, которая постарается раскрыть тайну веселой песенки, нагнавшей такой ужас на обывателей». Для массового газетного читателя Беляев дает перевод: «Ах, мейн либер Августин» — «Ах, мой милый Августин!» Мы привели столь обширную цитату по нескольким причинам. Во-первых, чтобы указать на ошибки: песенка об Августине названа «пошленькой» и, наряду с «пошлыми джаз-бандами и фокстротами», должна служить образцом современного «падения музыкальных вкусов». Беляев почему-то забыл, что в своей сказке «Свинопас» Андерсен назвал «Милого Августина» старинной песенкой, а сказано это было в 1841 году — за пять лет до появления увертюры Франца фон Зуппе «Поэт и крестьянин» («Dichter und Bauer»)… Да и сама песенка не немецкая, а австрийская… Короче, Беляев ошибся абсолютно во всем… — и при этом попал в точку! Слова «болезнь», «заболевание», поставленные в спасительные кавычки, — это не пугливая ирония газетного репортера, а самая суть: песенку «Ах, мой милый Августин!» сочинили в 1679 году в Вене, пораженной эпидемией чумы. И рассказано в песне про то, как пьяница Августин свалился в яму, а проснулся в окружении трупов. Его и самого приняли за бездыханный труп: Rock ist weg, Stock ist weg, Augustin liegt im Dreck, O, mein lieber Augustin, Alles ist hin. Нет одежды, трости нет, Августин лежит в дерьме… Ах, мой милый Августин, Вот и всё, тебе кранты! Вот и в нынешнем 1926 году на Берлин катится новая чума… С одной только разницей — куда страшнее. Психическая! Когда люди перестают быть собой. А теперь вторая причина обширного цитирования — сравните два отрывка, приведенный выше и такой: «Городской зрелищный филиал помещался в облупленном от времени особняке в глубине двора и знаменит был своими порфировыми колоннами в вестибюле. Но не колонны поражали в этот день посетителей филиала, а то, что происходило под ними. Несколько посетителей стояли в оцепенении и глядели на плачущую барышню, сидевшую за столиком, на котором лежала специальная зрелищная литература, продаваемая барышней. В данный момент барышня никому ничего не предлагала из этой литературы и на участливые вопросы только отмахивалась… <…> Поплакав, барышня вдруг вздрогнула, истерически крикнула: — Вот опять! — и неожиданно запела дрожащим сопрано: Славное море священный Байкал… Курьер, показавшийся на лестнице, погрозил кому-то кулаком и запел вместе с барышней незвучным, тусклым баритоном: Славен корабль, омулевая бочка!.. К голосу курьера присоединились дальние голоса, хор начал разрастаться, и, наконец, песня загремела во всех углах филиала. <…> Слезы текли по лицу девицы, она пыталась стиснуть зубы, но рот ее раскрывался сам собою, и она пела на октаву выше курьера: Молодцу быть недалечко! Поражало безмолвных посетителей филиала то, что хористы, рассеянные в разных местах, пели очень складно, как будто весь хор стоял, не спуская глазе невидимого дирижера»… http://www.litmir.net/br/?b=196944&p=44 А. Беляев "Борьба в эфире" (1928) : Но был у романа еще один читатель… Вспомним начало: «Я сидел на садовом, окрашенном в зеленый цвет плетеном кресле, у края широкой аллеи из каштанов и цветущих лип. Их сладкий аромат наполнял воздух. Заходящие лучи солнца золотили песок широкой аллеи и верхушки деревьев». А теперь сравним: «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина… Попав в тень чуть зеленеющих лип… …пуста была аллея». Читаем дальше: «Это не могло быть сном. Слишком все было реально, хотя и необычайно странно и незнакомо». Сравним: «Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера»… Героя Беляева мы застаем уже сидящим в садовом кресле, а Берлиозу с Иваном Бездомным это только предстоит… Но вот и они «уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной». После этого Беляев описывает «[с]овершенно пустячный случай: мне захотелось курить. Я вынул коробку папирос „Люкс“ и закурил». А у Булгакова так: «— Вы хотите курить, как я вижу? — неожиданно обратился к Бездомному неизвестный, — вы какие предпочитаете? — А у вас разные, что ли, есть? — мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились. — Какие предпочитаете? — повторил неизвестный. — Ну, „Нашу марку“, — злобно ответил Бездомный. Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его Бездомному: — „Наша марка“». У Беляева: «Это невинное занятие произвело совершенно неожиданный для меня эффект. Несмотря на то, что все эти юноши (или девушки) были, по-видимому, очень сдержанными, они вдруг целой толпой окружили меня, глядя на выходящий из моего рта дым с таким изумлением и даже ужасом, как если бы я начал вдруг дышать пламенем». Потрясены и Бездомный с Берлиозом: «И редактора и поэта не столько поразило то, что нашлась в портсигаре именно „Наша марка“, сколько сам портсигар. Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник»... http://www.litmir.net/br/?b=196944&p=51
Наблюдения М. Чудаковой из "Жизнеописания Михаила Булгакова": Появление же дьявола в первой сцене романа было гораздо менее неожиданным для литературы в 1928 году, чем через десять лет — в годы работы над последней редакцией. Эта сцена и вырастала из текущей беллетристики, и полемизировала с ней. «26 марта 1913 г. я сидел, как всегда, на бульваре Монпарнас...» — так начинался вышедший в 1922 году и быстро ставший знаменитым роман Эренбурга «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников». На следующей странице: «Дверь кафе раскрылась и не спеша вошел весьма обыкновенный господин в котелке и в сером непромокаемом пальто». Герой сразу понимает, что перед ним сатана, и предлагает ему душу и тело. Далее начинается разговор, получающий как бы перевернутое отражение в романе Булгакова: «Я знаю, за кого вы меня принимаете. Но его нет». Игерой добивается у сатаны ответа: «Хорошо, предположим, что его нет, но что-нибудь существует?.. — Нет»; «Но ведь на чем-нибудь все это держится? Кто-нибудь управляет этим испанцем? Смысл в нем есть?» — эти безуспешные взывания героя-рассказчика у Эренбурга заставляют вспомнить как бы встречный вопрос «иностранца» в первой главе романа Булгакова: «Кто же распоряжается всем этим?» (редакция 1928 г.) и последующий спор. Мы предполагаем в первой сцене романа Булгакова скрытую или прямую полемику с позицией героя-рассказчика романа Эренбурга, нарочито сближенной с позицией автора (само собой разумеется, что и та, и другая сцены проецируются на разговор Федора Карамазова с сыновьями о боге и черте). Непосредственное ощущение литературной полемичности подкрепляется и тем фактом, что отрывок из романа Эренбурга печатался в том же № 4 «Рупора», где и «Спиритический сеанс» — один из самых первых московских рассказов Булгакова; здесь же помещен был портрет автора — возможно, первый портрет Булгакова, появившийся в печати. Не будет натяжкой предположить, что этот номер был изучен писателем от корки до корки. В дальнейшем личность Эренбурга быстро привлекла не слишком дружелюбное внимание Булгакова: роман Эренбурга в 1927 году — накануне обращения Булгакова к новому беллетристическому замыслу — был переиздан дважды. В том же 1927 году в московском «альманахе приключений», названном «Война золотом», был напечатан рассказ Александра Грина (знакомого с Булгаковым по Коктебелю) «Фанданго». В центре фабулы — появление в Петрограде голодной и морозной зимой 1921 года возле Дома ученых группы экзотически одетых иностранцев. «У самых ворот, среди извозчиков и автомобилей, явилась взгляду моему группа, на которую я обратил бы больше внимания, будь немного теплее. Центральной фигурой группы был высокий человек в черном берете с страусовым белым пером, с шейной золотой цепью поверх бархатного черного плаща, подбитого горностаем. Острое лицо, рыжие усы, разошедшиеся иронической стрелкой, золотистая борода узким винтом, плавный и властный жест...» Три человека «в плащах, закинутых через плечо по нижнюю губу», составляют его свиту и называют его «сеньор профессор». «Загадочные иностранцы», как называет их про себя рассказчик, оказываются испанцами — делегацией, привезшей подарки Дому ученых. Яркое зрелище — экзотические иностранцы в центре города, живущего будничной своей жизнью, — использованное Грином в качестве завязки рассказа, не могло, нам кажется, не остановить внимания Булгакова. Замечается сходство многих деталей сюжетной линии Воланда в романе и рассказа «Фанданго»: например, описание сборища в Доме ученых, где гости показывают ученой публике привезенные ими подарки, заставляет вспомнить сеанс Воланда в Варьете, так поразивший московских зрителей в более поздних редакциях романа: «Публика была обыкновенная, пайковая публика: врачи, инженеры, адвокаты, профессора, журналисты и множество женщин. Как я узнал, набились они все сюда постепенно, привлеченные оригиналами-делегатами». Глава их «сидел прямо, слегка откинувшись на твердую спинку стула, и обводил взглядом собрание. Его правая рука лежала прямо перед ним на столе, сверх бумаг, а левой он небрежно шевелил шейную золотую цепь... Его черно-зеленые глаза с острым стальным зрачком направились на меня» и т. п. («Фанданго»). Прозу Грина Булгаков, судя по воспоминаниям друзей, не любил, что не исключало возможности взаимодействия. Фигура «иностранца» как сюжетообразующего героя возникла в прозе той самой московской литературной среды, в которую вошел в 1922—1923 годах Булгаков, в эти же годы формирования новой литературы. Появляется герой, в котором подчеркивается выдержка, невозмутимость, неизменная элегантность костюма, герой, который «брит, корректен и всегда свеж» (А. Соболь, «Любовь на Арбате»). Это иностранец или квази-иностранец (скажем, приехавший со шпионским заданием эмигрант, одетый «под иностранца»). В нем могут содержаться в намеке и дьявольские черты. Приведем сцены из двух рассказов этих лет. «На другой день ветра не было. Весь день человеческое дыхание оставалось около рта, жаром обдавая лицо. Проходя городским садом около самого дома, Фомин присел на скамейку, потому что от мутных дневных кругов, ослеплявших и плывших в глазах, от знойного звона молоточков в виски закружилась голова. И когда на ярко блестевшую каждой песчинкой дорожку выплыл James Best, иностранец, он показался Фомину только фантастической фигурой в приближающемся и растекающемся знойном ослепительном круге. <...> Проходя мимо Фомина, он вежливо снял кепку: — Добрый день. Растерявшийся Фомин в ответ не то покачнулся, не то заерзал на скамейке. И стал думать о Бесте. Кто он, откуда и зачем здесь» (О. Савич. Иностранец из 17-го №.1922; подчеркнуто нами. — М. Ч.).И еще одна сцена... В рассказе А. Соболя «Обломки» (1923) в Крыму влачит существование случайная компания «бывших» — княжна, поэт и др. Они взывают: «Хоть с чертом, хоть с дьяволом, но я уйду отсюда»; «Дьявол! Черт! Они тоже разбежались. Забыли о нашем существовании. Хоть бы один... Черт! http://www.litmir.net/br/?b=121477&p=... Сравнительный анализ Мариэтты Чудаковой из "Новых работ 2003-2006": ВОЛАНД И СТАРИК ХОТТАБЫЧ В конце 1930-х годов дописывались два очень разных, но сближенных в важной точке произведения – «Мастер и Маргарита» М. Булгакова и «Старик Хоттабыч» Л. Лагина. Литературному произведению невозможно задавать вопрос – почему оно появилось. Но иногда все же хочется высказать свою гипотезу. Почему замысел со всемогущим героем в центре, распоряжающимся реальностью по своему усмотрению, разрабатывался столь разными беллетристами – одновременно? Персона, стоявшая в тот год во главе страны, давно уже воспринималась ее жителями как воплощение всемогущества – и в сторону зла, и в сторону добра. О зле разговоров вслух не было, о звонках же кому-либо прямо домой, о неожиданной помощи и т. п. слагались легенды. Само это всемогущество, владение – в прямом смысле слова – одного человека жизнями десятков миллионов во второй половине 1930-х годов было столь очевидно, столь ежеминутно наглядно, что можно представить, как литератора неудержимо тянуло – изобразить не близкое к кровавой реальности (это могло прийти в голову только самоубийцам), а нечто вроде сказки: о том, как некий падишах может в любой момент отсекать людям головы. Неудивительно, что такая тяга возникла одновременно у разных писателей – удивительно скорее, что таких сочинений не было гораздо больше. В этой тяге могло присутствовать и бессознательное желание расколдовать страну, изобразив фантастику происходящего в сказочном обличье, – ведь оцепенелость страны чувствовали и те, кто не осознавали, что они ее чувствуют. Разительно сходны прежде всего наглядно демонстрирующие всемогущество героя сцены в цирке («Старик Хоттабыч») и в Варьете («Мастер и Маргарита»). «– Разве это чудеса? Ха-ха! Он отодвинул оторопевшего фокусника в сторону и для начала изверг из своего рта один за другим пятнадцать огромных разноцветных языков пламени, да таких, что по цирку сразу пронесся явственный запах серы»[707]. После серии превращений «оторопевшего фокусника» Хоттабыч возвращает его «в его обычное состояние, но только для того, чтобы тут же разодрать его пополам вдоль туловища». Не подобно ли тому, как булгаковский кот пухлыми лапами «вцепился в жидкую шевелюру конферансье и, дико взвыв, в два поворота сорвал голову с полной шеи»? «Обе половинки немедля разошлись в разные стороны, смешно подскакивая каждая на своей единственной ноге. Когда, проделав полный круг по манежу, они послушно вернулись к Хоттабычу, он срастил их вместе и, схватив возрожденного Мей Лань-Чжи за локотки, подбросил его высоко, под самый купол цирка, где тот и пропал бесследно». Опять-таки приближено к действиям кота, который, «прицелившись поаккуратнее, нахлобучил голову на шею, и она точно села на свое место», а затем Фагот хоть и не отправил конферансье под потолок, то, во всяком случае, «выпроводил со сцены». Поведение публики, созерцающей действия старика Хоттабыча, тоже весьма напоминает атмосферу на сеансе черной магии в Варьете: «С публикой творилось нечто невообразимое. Люди хлопали в ладоши, топали ногами, стучали палками, вопили истошными голосами “Браво!”, “Бис!”, “Замечательно!” <…>» Ну и, конечно, «в действие вмешались двое молодых людей. По приглашению администрации они еще в начале представления вышли на арену, чтобы следить за фокусником» (функция Жоржа Бенгальского у Булгакова). «На этом основании они уже считали себя специалистами циркового дела и тонкими знатоками черной и белой магии[708]. Один из них развязно подбежал к Хоттабычу и с возгласом: “Я, кажется, понимаю в чем дело!” попытался залезть к нему под пиджак, но тут же бесследно исчез под гром аплодисментов ревевшей от восторга публики. Такая же бесславная участь постигла и второго развязного молодого человека» (с. 65–66; курсив наш. – М. Ч.). Те же самые, кажется, молодые люди подают голос в романе Булгакова: «– Стара штука, – послышалось с галерки, – этот в партере из той же компании. – Вы полагаете? – заорал Фагот, прищуриваясь на галерею. – В таком случае, и вы в одной шайке с нами, потому что колода у вас в кармане!» (с. 121). Главное же – подобно Воланду, Хоттабыч вершит свой суд над жителями Москвы, руководствуясь моральными соображениями: наказывает жадных и злых, иногда поясняя свой приговор, в отличие от Воланда, с восточным велеречием: «Вы, смеющиеся над чужими несчастиями, подтрунивающие над косноязычными, находящие веселье в насмешках над горбатыми, разве достойны вы носить имя людей? И он махнул руками. Через полминуты из дверей парикмахерской выбежали, дробно цокая копытцами, девятнадцать громко блеющих баранов»[709] – подобно тому, как Николай Иванович в романе Булгакова превращен в борова. Буквальное значение приобретают в ходе этих расправ ходячие выражения: «– Катись ты отсюда, паршивый частник! – <…> – Да будет так, – сурово подтвердил Хоттабыч Волькины слова». И жадный человек «повалился наземь и быстро-быстро покатился в том направлении, откуда он так недавно прибежал. Меньше чем через минуту он пропал в отдалении, оставив за собой густое облако пыли» (с. 79). Так и Прохор Петрович в «Мастере и Маргарите», подобно Вольке, в разговоре с непрошеным посетителем неосмотрительно «вскричал: “Да что же это такое? Вывести его вон, черти б меня взяли!” А тот, вообразите, улыбнулся и говорит: “Черти чтоб взяли? А что ж, это можно!”» (с. 185)[710] – с известными читателям романа последствиями. http://flibusta.net/b/147812/read https://lit.wikireading.ru/36114 М. Каганская, З. Бар-Селла "Мастер Гамбс и Маргарита": ПРОЛОГ "И книгу спас любимую притом." Вас. Лоханкин Многие (а то и все) жалуются на бездуховность нашей эпохи. Жалобы их не по адресу — эпоха наша духовна! Что есть свидетельство духовности? — Чудо! И все мы доподлинно являемся свидетелями чуда: на наших глазах возникло новое Евангелие — Евангелие от Михаила. Михаила Афанасьевича Булгакова. В миру — роман "Мастер и Маргарита". Узрели чудо все, поняли по-разному. Выдающийся теолог Нового Средневековья утверждает, что Евангелие это гностическое и манихейское. Причин же явления данного евангелия в романной ипостаси — две, точнее — одна: затравленная иудейским монотеизмом, манихейская истина вот уже два тысячелетия пишет записки из подполья. Столько же примерно лет известно, что наиболее безопасной формой иносказания является художественная. Первый и прославленный опыт манихейской притчи принадлежит Данте ("Божественная комедия"), второй — Булгакову. Первого не поняли, второго пытались не понять. Не вышло! Зло, запечатленное в образе Воланда, — продолжает все тот же теолог, — есть творческая и созидательная сила. Утаить эту правду небезуспешно пытались Авербах, Блюм, Кайафа, Нусинов, Латунский, Квант, Мустангова, Павел, Лука, Розенталь и Матфей. Не впадая в преувеличение, резюмируем: евреи. Ешуа Га-Ноцри евреем не был, его папа — по слухам — был сириец. Булгаков тоже евреем не был: его папа был преподаватель. Результат: обоих затравили (евреи). Ариец П.Пилат пытался спасти Ешуа, но не преуспел из-за чистоплотности, позже одумался и содеянное постарался исправить — зарезал Иуду, То есть, конечно, не сам зарезал, а по причине чистоплотности приказал подчиненным зарезать. Арийские традиции сохранились до наших дней, чего не скажешь о чистоплотности. Так вот, в отместку за Булгакова пришлось прирезать уже целую группу театральных критиков. То есть, опять-таки, не Самому, конечно, прирезать. Но это уже не от любви к чистоте, а по причине загруженности — все время руки мыть, до всего руки не дойдут. А чтобы память о Рукомойнике не стерлась в потомстве, мероприятие это назвали "Чисткой", ибо стремление очиститься движет всей жизнью одной — отдельно взятой — страны победившего манихейства. Другой, намного менее прославленный, но более ортодоксальный теолог утверждает, что Раб Божий Михаил был, напротив, истинно русский православный евангелист, и гнозис его не манихейский, а православный, истинно русский, нигде и ни в чем не оторвавшийся от родимой византийской почвы. При таких разных чтениях куда податься читателю, буде он не манихеец, не язычник и не православный иудео-христианин? Одно остается ему чудо — чудо искусства. А что есть Искусство? — Оно есть Храм! И вот, опустившись внутри себя на колени, читатель открывает неумелые губы для привычной молитвы: "В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, человек без шляпы, в серых парусиновых брюках, кожаных сандалиях, надетых по-монашески на босу ногу, в белой сорочке без воротничка, пригнув голову, вышел из низенькой калитки дома номер шестнадцать"! В ужасе вскакивает читатель с колен внутри себя и с испугом оглядывается по сторонам, не подслушал ли кто, не донес..? Ведь предупреждал, предупреждал лучший, талантливейший из Белинских наших дней о двух продажных фельетонистах, совершивших поклеп со взломом на интеллигенцию!. Как могли приплестись поганые их строчки к Святому Писанию?! "Что это со мной? — думает читатель, вытирая лоб платком. — Этого никогда со мной не было. Сердце шалит... Я переутомился... пожалуй, пора бросить все к черту и в Кисловодск..." "На горизонте двумя параллельными пунктирными линиями высовывался из-за горы Кисловодск. Остап глянул в звездное небо и вынул из кармана известные уже плоскогубцы". "О боги, боги, — с отчаянием подумал читатель, — за что вы наказываете меня?.. Опять начинаются мои мучения. И почему я не поехал в Крым? И Генриетта советовала!". "Веселая Ялта выстроила вдоль берега свои крошечные лавчонки и рестораны поплавки. На пристани стояли экипажи с бархатными сиденьями. Подождите, Воробьянинов! — крикнул Остап". "Не зная, как поступают в таких случаях, Степа поднялся на трясущиеся ноги. — Я не пьян, со мной что-то случилось... я болен... Где я? Какой это город? — Ну, Ялта... http://flibusta.net/b/228935/read * Бендер находит Александра Ивановича и получает миллион, но в стране активно строящегося социализма деньги не приносят Остапу счастья. В Москве он встречает Балаганова, от которого узнаёт, что Козлевич сумел собрать «Антилопу» и вернулся в Черноморск. Остап вручает Шуре пятьдесят тысяч рублей, но Балаганов тут же «машинально» совершает в трамвае мелкую кражу и попадает в руки милиции. Потерянный Бендер ради Зоси возвращается в Черноморск, где встречается с Козлевичем. Даёт ему деньги на запчасти. Не найдя применения обретённому миллиону, он отправляет его бандеролью народному комиссару финансов. (Ильф-Петров. Золотой телёнок). «… Смотрим, а Хоттабыч-то твой стоит на углу с мешком золота и все норовит всучить его прохожим. <…> Отвечает: “Я, мол, чувствую приближение смерти. Я, мол, хочу по этому поводу раздать милостыню”» (с. 70); глава «Сон Никанора Ивановича», где золото не раздают по доброй воле, а требуют сдать власти, памятна читателям романа Булгакова. Мариэтта Чудакова. М. Петровский "Мастер и Город": Происхождение Мастера. Мефистофели и прототипы. "Писатели из Киева". Сравнение рассказа "Каждое желание" (переработанного в "Звезду Соломона") А. Куприна с МиМ М. Булгакова. http://fantlab.ru/blogarticle31367 Предположения: возможные прототипы Воланда — граф Калиостро (А.Н. Толстой ), Вольф Мессинг, кот Бегемот — "Мелкий бес" Ф. Сологуба О. Бендер — Триродов "Творимые легенды" Ф. Сологуба Частицы людей, проглоченные, химерные,уменьшенные или удалённые люди: В. Маяковский "Прозаседавшиеся", В. Катаев "Растратчики", Ильф/Петров "Двенадцать стульев": редакция газеты, "Золотой телёнок" — контора Геркулес, Л. Лагин "Старик Хоттабыч". В. Брюсов "Огненный ангел". *** Владимир Рюмин Замысел професора Тейфеля Повесть, 1929 год Профессор Алоизий Тейфель (нем. — чёрт), Маргарита Алоизий Могарыч (Мастер и Маргарита) © Вячеслав Настецкий, 2014
|
| | |
| Статья написана 6 июня 2014 г. 20:35 |
В стиле http://fantlab.ru/edition102854 В имени беляевского персонажа Ивана Степановича Вагнера проглядывает отсылка к купринскому рассказу "Каждое желание" (1917) http://fantlab.ru/work103946, в этом издании (1920) — рассказ переработан в повесть "Звезда Соломона" http://fantlab.ru/edition31918 К племяннику алхимика-масона ( Беляев написал не разысканную пока ещё пьесу "Алхимики" (1933)) Ивану Степановичу Цвету приходит таинственный человек, принесший весть о наследстве и билеты на поезд в дядино именье. И просил этот М.И. Тоффель только об одной ответной услуге — сжечь, не читая, оккультные рукописи почившего дядюшки-масона... В сокращении полного имени "Мефодий Исаевич Тоффель" виден Мефистофель. Т.е., Иван Степанович Вагнер ( сын Фауста ) и Мефистофель. Кроме того, "тойфель" на немецком — "чёрт". Само собой, А. Беляев и тут не прошёл мимо — академик Тоффель в "Чудесном оке"; там же — фрагмент об алхимике: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A7%D1%83... Там же: пассажирский лайнер "Левиафан": http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9B%D0%B5... Корабли «Левиафан» — американский трансатлантический лайнер, бывший немецкий лайнер «Фатерлянд». «Левиафан» — названия корабля «Грейт Истерн» до его продажи Great Eastern Ship Company и спуска на воду. Корабли флота Великобритании: HMS Leviathan — парусный линейный корабль 3 ранга, до 1777 — HMS Northumberland (1750); HMS Leviathan (1790) — парусный линейный корабль 3 ранга; HMS Leviathan[en] — броненосный крейсер типа «Дрейк»; спущен на воду в 1901; продан на слом в 1920; https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9B%D0%B.... Левитан http://az.lib.ru/b/beljaew_a_r/text_1920_...
А сам Беляев в рассказе "Хойти-Тойти" (1930 ) из цикла "Изобретения профессора Вагнера", в 5м отрывке с подзаголовком "Человеком Рингу не быть..." пишет: "27 марта. Мне кажется, что я попал в кабинет Фауста. Лаборатория профессора Вагнера удивительна. Чего только здесь нет! Физика, химия, биология, электротехника, микробиология, анатомия, физиология... Кажется, нет области знания, которой не интересовался бы Вагнер, или Ваг, как он просит себя называть. Микроскопы, спектроскопы, электроскопы... всяческие "скопы", которые позволяют видеть то, что недоступно невооруженному глазу. Потом идут такие же "вооружения" для уха: ушные "микроскопы", при помощи которых Вагнер слышит тысячи новых звуков: "и гад морских подводный ход и дольней лозы прозябанье". Стекло, медь, алюминий, каучук, фарфор, эбонит, платина, золото, сталь — в самых различных формах и сочетаниях. Реторты, колбы, змеевики, пробирки, лампы, катушки, спирали, шнуры, выключатели, рубильники, кнопки... Не отражает ли все это сложность мозга самого Вагнера? " А третья жена писателя — Маргарита ( Маргарита Константиновна Магнушевская (Беляева, 06.09.1895 – 24.09.1982) "И только в 1921 году он смог сделать свои первые шаги благодаря не только своей силе воли, но и в результате любви к Маргарите Константиновне Магнушевской, работавшей в городской библиотеке. Чуть позже он, подобно Артуру Доуэлю (Артур Конан-Дойль), предложит ей в зеркале увидеть его невесту, на которой он женится, если получит согласие. А летом 1922 года Беляеву удается попасть в Гаспру в дом отдыха для ученых и писателей. Там ему сделали целлулоидный корсет и он смог наконец-то встать с постели. Этот ортопедический корсет стал его постоянным спутником до конца его жизни, т.к. болезнь до самой его кончины то отступала, то опять приковывала его на несколько месяцев к постели. Как бы то ни было, а Беляев начал работать в уголовном розыске, а затем в Наркомпросе, инспектором по делам несовершеннолетних в детском доме в семи километрах от Ялты. Страна, посредством НЭПа, начала понемногу поднимать свою экономику, а значит и благосостояние страны. В том же 1922 году перед рождественским постом Александр Беляев обвенчался в церкви с Маргаритой, а 22 мая 1923 года они узаконили свой брак актом гражданского состояния в ЗАГСе." http://archivsf.narod.ru/1884/aleksander_... В романе "Властелин мира" (1929) http://fantlab.ru/work3062 "по наведенным нами справкам, та же навязчивая мелодия охватила почти всех живущих вокруг Биржевой площади и Банковской улицы. Многие напевали мелодию вслух, в ужасе глядя друг на друга. Бывшие в опере рассказывают, что Фауст и Маргарита вместо дуэта "О, ночь любви" запели вдруг под аккомпанемент оркестра "Мой милый Августин". Несколько человек на этой почве сошли с ума и отвезены в психиатрическую лечебницу" http://www.kredo-library.com/021/00185/re... Случайное совпадение? Зная Беляева как человека и писателя — вряд ли... Кроме того, композитор Рихард Вагнер написал увертюру "Фауст" http://www.wagner.su/node/833 (1839-1840) Просуммировав всех персонажей ( Вагнер, Фауст, Маргарита ), выходим на источник цикла "Изобретения профессора Вагнера" http://fantlab.ru/edition86018 ( 1931 ) http://www.fandom.ru/about_fan/kuzyakina_... _____ В общем-то, были и другие Маргариты. Одна — Маргарита Сергеевна, мама подруги юности Веры Былинской, вторая — Чернова, жена профессора Чернова, друга Беляева в последние месяцы жизни в оккупированном Пушкине, третья — Соколова (М. А.), автор послесловий к его книгам в 1970-е — 1980-е гг. ... А еще вопрос такой: каково покойникам? Отчего маршрут туда день и ночь открыт, Но в конце не ждет покой с тихим светлым домиком, Не хранят меня глаза Ваших Маргарит? А. Макаревич. © Вячеслав Настецкий, 2014
|
|
|
облако тэгов
