Без сомнения и промедления перед Новым годом забрал практически новенькую книгу с полки буккроссинга, ибо открыл томик в нужном месте и прочитал: «Приложение к альманаху Б.Н. Стругацкого «Петербург. XXI век», да и список членов редакции вдохновил своим составом.

Отвычная уже социальная фантастика американского образца. Прогрессорство с точностью до наоборот. Поясняю мысль: у АБС прогрессоры в основном наблюдают и только понемногу вмешиваются в естественный ход истории на той или иной планете и пытаются чуть-чуть ускорить его или подправить, но скорее и то и другое. А вот наши заокеанские и островные «партнёры», не мудрствуя лукаво, внедряют наблюдателя, имея перед собой и ставя перед ним (правда, порой в тайне от него самого) совершенно очевидную и однозначную цель — сломать всё к едрене фене и представить потом этот прореволюционировавший мир на милость спасителям, т.е. по сути колонизаторам. Конечно, и у АБС Антон-Румата (ну, или Максим Каммерер) срывается с психических катушек и крошит серо-чёрную нечисть пачками, но всё-таки у АБС этот психоспазм как раз и является основой центрального вопроса — правомерно ли вообще вмешиваться в чужую историю, и если правомерно, то насколько и в каких формах? А наши братья по разуму — англосаксы — ничтоже сумняше тащат свои цивилизационные ценности в любую точку, куда занесёт их нелёгкая — хоть на Южный Материк своего полушария, хоть в просвещённую Европу, хоть к звёздам и галактикам. Для них никакого стругацкого вопроса и сомнения не существует, для них всё ясно и понятно.

Не знаю, как кто понял и вычленил главную и основную суть этого романа, но для меня вся сущностная основа событий именно в этом.

Если по сюжету и по литературе, то совсем неплохая попытка придумать оригинальную социальную структуру и заложить в неё подводные камни. И даже то, что в основе движухи и проблематики общества выведены автором сексуальные отношения, и то, что таковые же отношения и околоSEXовые моменты волнуют нашего разведчика-диверсанта более всего, в общем-то не отпугивает читателя от обозначенных проблем организации социальной и культурно-политической жизни на планете. Разве что дамского обнажённого мясца в тексте с избытком встречается. Грудопопость завышена, так сказать.

Не могу сказать, что всё это было очень увлекательно и изысканно, но на шестёрку автор всё-таки наработал. Как поётся в одной известной рок-опере «За попытку спасибо!».

Квест. Ходилка-бродилка. Искалка-догонялка.

Одни идут группой с определённой целью (обозначенной в аннотации), а другие разыскивают и преследуют первых.

Хорошие и плохие. Противостояние. Рукомашество и дрыгоножество. Подымание мёртвых и рекрутирование их на свою сторону.

И борьба с исчадиями Зла, всё чаще появляющимися на территории, затронутой Катаклизмом.

Всё-таки неплохие волшебные сказки умеет создавать Алексей Пехов. То и дело заглядываю в его миры. С удовольствием.

Книга, вместившая в себя лучшие образцы советского производственного романа. При этом вся советскость этого романа состоит только в том, что действие происходит в совсем советские времена преимущественно на территории Груманта — советского посёлка на Шпицбергена, где расположены угольные шахты. Ну и, понятное дело, что раз действие происходит в период существования Советского Союза (действие романа начинается в военные годы и заканчивается в конце 50-х), то пару раз звучат зловещее слово «план» и не менее зловещая аббревиатура «ВЛКСМ». А в остальном всё развивается по законам обычного неплохого производственного романа. Неплохого потому, что помимо производства в романе имеются люди, которые это самое производство крутят и вертят на все лады. И, собственно, вся интрига как раз и состоит в отношениях между разными людьми по самым разным поводам. Тут и чисто производственные конфликты, и война личных амбиций, и соперничество старого и нового стилей управления, и просто соперничество между старым закалённым матёрым Директором и новыми поколениями Управленцев и Инженеров. И не без любовных треугольников, а кроме того, как водится, непременно борьба Добра со Злом, но только не в высокопарном смысле, а вполне в земном — есть сволочи и негодяи, и есть простые нормальные люди, вот и стукаются друг об дружку, высекая искры.

В общем, прочитал с удовольствием, а прочитав, затем с удивлением воспринял инфо, что это единственная книга автора и что больше он ничем таким литературным не отмечен и не помечен. Видимо муза поцеловала в лоб единственный раз, а может ещё что-то случилось...

Не знаю, как она это делает (она — Оксана Панкеева), но вот уже третью книгу цикла буквально проглатываю непрожёвывая. Совершенно отдыхательное чтение. Ненапряжное и весёлое, с мягкими эротизмами и лёгким в меру цинизмом, с ненавязчивыми морально-этическими моментами, с несокрушительной магией и мало сокрушающими магами, с признаками героического фэнтези (ну, там, махания мечами и прочие дуэльные моменты) и с любовными историями (но без всякого сю-сю-сю!). Любители классифицировать, наверное, могут отнести это к попаданческому жанру, ибо попаданцы-залетанцы тут есть. И параллельные миры тоже имеются, и даже ихние соглядатаи тут как тут (так что это ещё и шпионская история). И интриги в сюжете теснятся, и главная интрига, которая для хорошей серии или цикла всегда звучит одинаково: «Интересно, а что там будет дальше?».

Ну, вот выберу время и опять пойду в миры Оксаны Панкеевой (а пока буду за Киру держать сжатыми оба кулачка!)

Книга, хранящаяся на полках моей домашней библиотеки с года её выхода — куплена по случаю ещё в 1969 — и прочитанная всеми теперь уже взрослыми членами семейного клана. Внуков дожидается. А тут вот по случаю и сам с удовольствием перечитал.

Что привлекает — отсутствие в книге человека. Не то, чтобы полный игнор, но просто человек как часть биосистемы Забайкалья (а в книге речь идёт только об этом сибирском регионе) присутствует ситуативно и ровно настолько, чтобы обозначить, что он живёт в этих местах и вредит природе Сибири как только может. А в центре внимания весь остальной сибирский забайкальский мир — прежде всего, тайга (растения всех этажей), а также животный мир, включая насекомых и прочих рыб, птиц и зверей.

Конечно, книга написана с расчётом на подростка среднего школьного возраста образца конца 60-х — начала 70-х. И потому и язык в ней соответствующий, и объём сведений, и форма подачи, и красиво-привлекательные истории и фрагменты искусно вставлены, чтобы разжечь читательский аппетит как следует. И очень много иллюстраций, при этом не фотографий, а именно рисунков художника (а художник у нас Д. Громан) — рисунков цветных, и пусть слегка плакатных по технике, но выразительных и изрядно дополняющих и расцвечивающих содержание.

В результате мы имеем интересное и приятное чтение и массу новой, порой совсем неожиданной информации, причём часть этих сведений ничуть не устарела (а знаете ли вы, в примеру, что иван-чай способен снабдить вас всеми блюдами к обеду — хлебом, вторым, салатом, вкусным напитком и даже маслом; а что из берёзы можно получить вкусное и пригодное для пищи... «деревянное» масло?). Вот так-то!

Сразу скажу, что буду очень необъективен и пристрастен. Просто потому, что очень люблю фантастику Вячеслава Рыбакова и считаю этого писателя одним из немногих достойных учеников и продолжателей лучший традиций братьев Стругацких.

И вот этой своей книгой Рыбаков нимало не умалил, но всячески приумножил и укрепил это моё мнение и отношение к себе и к своим книгам.

С жанром — кроме того, что это социальная фантастика, мы вряд ли сможем больше и точнее сказать. Потому что в книге есть признаки многих оттеночных направлений. Тут вам и альтернативная история, тут вам и политический детектив и психологический триллер, тут вам и связочки между описываемыми миром и эпохой (вполне реальными и только лишь слегка изменёнными автором) и нашей современностью, и тут же любовно-романтические драмы и трагедии.

И все эти субжанры потроганы автором, проработаны с той или иной степенью глубины и выложены читателю на пробу.

Размышления Рыбакова о мотивациях сильных мира сего и в особенности персон уровня Сталина и первых лиц советского государства, а также анализ мотивов поступков и решений зарубежных лидеров предвоенной эпохи (речь идёт о 1938-39 гг.) довольно глубоки и незаурядны. И можно с его мыслями вслух соглашаться или спорить, но вот несколько месяцев назад при обсуждении одной из прочитанных книг в клубе КЧюЧ наш местный благочинный о. Игорь высказался о надчеловеческой сущности власти и правителей, заставив если не поспорить с собой, то как минимум задуматься о проблеме и феномене власти. Вот и Рыбаков — заставляет задуматься об истинной мотивации и сути власти на высшем государственном и мировом уровнях.

А то, что из того времени и той политической и социальной ситуации Рыбаков протягивает ниточки сюда, к нам, в наши события и ситуации, тоже совсем не случайно. Ибо вряд ли автор делает это просто для усиления фантастичности романа. Но скорее для того, чтобы дать понять читателю, что всё, о чём пишет и рассуждает автор и чем руководствуются его герои, живо и действует и сейчас, тут, у нас, в нашей стране и совсем рядом. И для этого Рыбаков притаскивает в свой роман телевидение, и даже в последних страницах словечко «Сеть» мелькает. И песни герои книги поют (причём, поют ещё в каторжные царские времена на пороге двадцатого столетия) из Булата Окуджавы и других шестидесятников — Рыбакову показалось важным дать точные ценностные приметы революционеров, дать нам их характеризующие признаки, связать их воедино — марксистов-революционеров и наших шестидесятников.

От всего этого образы многих упоминаемых Рыбаковым реальных государственных и политических вождей и их приближённых не так однозначны и не так явственны, какими они стали казаться нам в последнюю четверть века.

А вообще этот роман заставляет размышлять о многом, причём не о том даже, что и как было в реальности тогда, в последние годы перед войной, а именно о нашем времени и о наших реалиях.

Полезная книга. И интересная.

Вообще новое для меня имя польского писателя и драматурга. Как, впрочем, были неизвестны мне имена других польских авторов, прочитанных в этой серии «Современное европейское письмо. Польша». Что совсем не меняет уже устоявшегося мнения о серии и книгах, её составляющих — ниже 4 звёзд точно не опускалось, но может в среднем и повыше поставлю.

Книга написана автором весьма по специфическому поводу — инсульт и потеря способности разговаривать. И как терапия — занятия литературой. А что может быть знакомее своей собственной жизни! И потому — автобиография.

Интерес был двойной (а может и более кратный). Перво-наперво — из-за общего интереса к книгам серии. Второе — удачное начало книги сразу притянуло к себе подобно мощному магниту и книгу уже не хотелось растягивать на несколько дней чтения. Третье — всё-таки любопытно читать воспоминания человека о том «интересном» для всей Европы и мира предвоенном периоде и годах Второй мировой, да и о послевоенной Польше тоже интересно и ново — тем более интересно, что написаны они, смотря с точки зрения человека советско-российско-русского, как бы с другой стороны. Как ни крути, но Польша была для нас заграницей и отношение поляков к СССР и к русским с давних времён весьма специфическое. И потому вылавливать крохи признаков этого истинного отношения, не говоря уже о прямых высказываниях, занятие чрезвычайно полезное, хотя, возможно, не всегда приятное. Всё-таки зачастую болезненно бывает услышать ту правду, которая, даже будучи правдой весьма субъективной, всё равно является частицей той всеобщей правды, в которой каждый из нас (людей) непременно нуждается.

Но вообще появилось и осталось ощущение, что автор долгое время жил в состоянии эмиграции. Диссидентства и эмиграции. Причём как внешних, событийно-поведенческих и поступковых, так и внутренних. Не зря же он после написания этой своей книги всё-таки вновь покинул свою родную Польшу и уехал доживать во Францию. Хорошо любить свою родину из-за границы! И нелюбить оттуда тоже удобно...

У автора хороший литературный слог. Интересные случаи и события жизни. И не менее интересные оценки событий как собственной жизни автора и одновременно героя этой автобиографии, так и событий внешнего мира и внешних людей. И осталось ощущение некоторой недочитанности, кажется нужно поискать что-то ещё авторства Славомира Мрожека, чтобы прочитать его в другой ипостаси — художника и литературного творца.

Сам я родом из Восточной Сибири, из под Тайшета (Иркутская область). От моей родины до Сахалина ещё не одна тысяча км... но всё-таки этак на четыре — четыре тысячи с гаком меньше, нежели из европейской части России, где я сейчас живу. Т.е. какое-то обманчивое, ложное и неверное ощущение некоего соседства с Сахалином жило ещё в детстве. Да и названия этих малых народов, населяющих или населявших когда-то остров Сахалин или живших в тех дальневосточных краях и районах — нивхи, айны, гольды — тоже были на слуху достаточно давно — конечно же почерпнутые из литературы. Книги о путешествиях и открытиях Лаперуза и Крузенштерна были прочитаны ещё в начальной школе и потому многое из того, что помнится сейчас и к чему порой тянет с особым пристрастием, родом как раз оттуда, из шестидесятых.

Книга Владимира Санги, к моему удивлению, в библиотеке стояла совсем не на полке запасника, а на обычном обменнике. Причём не в каком-то заскорузлом, запылённом и малопосещаемом обычными читателями этнографическом разделе, а на обычной полке основного фонда художественной литературы. И попросилась она в руки как-то исподволь (на корешке значатся только имя и фамилия автора и больше ничего, т.е. привлечь внимание ей было нечем) — вполне возможно, что просто сработала память ещё школьных времён (спасибо, Людмила Петровна, за всю дополнительную информацию о советской литературе и литературе малых народов СССР, которую Вы сумели и успели вложить в наши буйны головы на уроках литературы — в головы, на тот момент уже задурманенные лицезрением созревших девичьих форм своих одноклассниц и мальчишескими фантазиями вокруг этих самых округлостей, а также взрывом фанатичного интереса к рок-музыке и полным падением школьной ученической активности).

Был одно время у меня такой период уже достаточно взрослого читателя, когда запоем и заподряд читал всякие разные сказки народов мира, до каких только сумел дотянуться — часть этих сказочных сборников до сих пор занимают особый отдел в книжном шкафу — вдруг внукам понадобится. Однако вот сказки и предания народа нивхи, к которому принадлежит и частицей которого является писатель Владимир Санги, их тылгуры и нгастуры — читать не довелось. И хотя кажется, что сюжеты многих сказок разных народов довольно часто пересекаются и имеют какие-то общие корни и схожие черты, однако всё равно разница в образе и условиях жизни каждого народа определяют и содержание многих как бытовых, так и волшебных сказок. И потому всё равно обязательно найдутся и совершенно новые неизвестные ранее мотивы и неожиданные сюжеты. Да и нюансы языка интересны сами по себе, ведь каждый сказитель непременно излагает каждую историю чуть-чуть по своему, и уже только то, какой именно формат рассказа запишет собиратель сказок, сделает именно этот формат формальным и литературно закреплённым, зафиксированным.

В общем, чтения — чтения с интересом и даже некоторой долей запойности (благо субботний вечер позволил читать сколько душа попросит... а душа попросила бессонную ночь) — оказалось всего на одни сутки. Да ведь и объём книжки небольшой — 205 страниц со всеми служебными страницами. А сколько нового и интересного узнаёшь о жизни четырёхтысячного народа, жившего в условиях первобытно-родового строя...

Прямое продолжение истории, начатой в романе «Я еду домой!». И потому с точки зрения рецензента материала для отзыва мало — спойлерить никак нельзя (книга-то приключенческая и тайна содержания составляет определённую ценность), а что тут ещё напишешь, если это второй роман из трёхкнижия и ты находишься вместе с героем романа и цикла ровно посередине.

Остаётся только упомянуть, что довольно высоко задранная планка выдерживается на должном уровне, усталости от чтения, казалось бы, уже знакомого материала и темы не наблюдается. Хотя, в принципе, это довольно простой квест из точки альфа в точку омега (простой с точки зрения читателя, т.е. внешнего соучастника романных событий, но для того, кто внутри и кто нос к носу постоянно сталкивается с обычными ходячими мертвецами и чуть реже с морфами-суперами, а то ещё и банды всякие нарисовываются поперёк пути — для этого человека квест далеко не прост...). Понятное дело, что наши герои (Андрей, Дрика и затем ещё и Сэм) постепенно сами эволюционируют в сторону выживания, т.е. становятся всё более гибкими и приспособленными для жизни в этих невероятных и смертельных условиях. Но главное — у главного героя есть Цель — Он Едет Домой!

Разнонаправленный сборник. В котором есть как то, что я не очень люблю, так и то, что буквально в точку, в яблочко, в десяточку и в колышек.

Совершенно дурацким и выпадающим из общего стиля сборника звеном выглядит первая повесть о Весёлом Роджере — хотя подзаголовок честно предупреждает читателя о пиратской стилистике и боевиковской начинённости. Просто не особо люблю такое ухарство.

Средненько выполнена вторая повесть о Городе-призраке — и фантдопущение непонятно какую идею в себе несёт, и соответственно главные действующие-противостоящие друг другу силы непонятные и невнятные. И сама идея появления именно города в этой цепочке: точка — линия — пятно (хорошо, согласен, пятно как часть плоскости) — город (в смысле — добавилось третье измерение, объём???) — планета (так вот оно, это третье измерение, третья координата...) ...

Забытая дорога тоже как-то оставила впечатление недоделанности произведения, как-то эти перстни сами собой собираются в кучку, что ли (т.е. понуждают своих владельцев стягиваться в одно место или передавать их тому, кто собирает)? И вот с этой забытой дорогой — как-то недокручено-недоверчено — что, вот этот дружище по имени Ромка просто приобщается к этой «поисковой» группе, вот и вся дорога?

Зато дальше пошло то, за что я люблю Васильева. Дальше пошла вкуснятина, дальше в меню начались совсем другие блюда.

Занятный рассказ Пелена — ну нравится мне васильевская тема с машинами-оборотнями!

Шикарный и трогательный рассказ по мотивам Перестарки — этакий реверанс с книксеном в сторону АБС.

Великолепная по задумке и по исполнению повесть Проснуться на Селентине. Со стругатчиной и легуинщиной вперемешку.

И, наконец, совсем в духе... Ивана Ефремова рассказ об Ущелье Горного Духа — история ничего не объясняющая, но просто сообщающая нам истину о том, что наука умеет много гитик (и ничего не говорящая о самих этих самых гитиках).

Заключительная повесть Хирурги вновь имеет формат боевика, но боевика уже в стиле стругацкого детектива «Отель «У погибшего альпиниста» — но стругацкость ещё и в том, что эти васильевские «хирурги» по сути такие же прогрессоры, как и у Стругацких Румата и Мак Сим.

В итоге мы имеем 380 страниц интересного разнопланового чтива на разные вкусы и предпочтения.

Прочитал роман и первым делом полез уточнить биографические сведения об авторе — было полное ощущение, что роман написан в традициях и стилистике фантастики образца начала XX века. Тягучее вязкое повествование с тягучим и вязким смыслом. Густота и вязкость которого такова, что не сразу просачивается в черепную коробку, а просочившись, не сразу заполняет все пустоты и закоулки сознания.

Да, и в самом деле это скорее притча, нежели событийно-смысловое повествование. Но в моём понимании это притча о ксенофобии и ксенофилии одновременно. Ксено_фобос, ксено_деймос и ксено_филос — вот три смысловых спутника, вращающиеся вокруг содержательного материнского тела. При этом настоящими чужими друг другу являются не только существа разных биологических видов (да ещё и обитающие в разных средах) — с этим как раз всё понятно, — но и даже два человека, два homo и два sapiens, воплотившие в себе всё человечество, стали друг другу по-настоящими чужими. Да зачастую так оно и есть — с нашей урбанизацией и стремительным темпом жизни люди и в «обычных» городских условиях чувствуют и ведут себя по отношению друг к другу настоящими враждебными чужими и хищными. И обозначенный в романе даже робкий намёк на возможность взаимопонимания между этими разными видами — человеком и лягушанами — только лишь усиливает эту идею Пиньоля — с чужими и зачастую враждебными нам порой бывает легче договориться или хотя бы понять друг друга, нежели с самими собой — людям с людьми. Вот такой подтекст вылез у меня после прочтения этой занятной книжки.

Классическая для Мамина-Сибиряка повесть. Такая... кондовая уральско-заводская. И вместе с тем насквозь человеческая.

Сороковые годы XIX столетия. Из-за границы после обучения разным горно-инженерным наукам возвращаются молодые парни, братья Гордеевы. Однако в условиях матёрого крепостного права их умения и знания, в общем-то, никому не нужны, и в особенности не нужны они самодурствующему управляющему. И потому один Гордеев за строптивость и непокорство отправлен в гору, в шахту, а второй милостиво устроен писарем.

Вот, собственно, вокруг этой проблемы повесть и крутится. Неволя и самодурство, самодурство и неволя. И несчастливые крепостные судьбы таких людей, как братья Гордеевы. И их семей — крепостных жён и будущих тоже крепостных детей.

Повесть написана Маминым-Сибиряком на основе фактического материала — похожие случаи были далеко не единичны. И потому схожие сюжеты вставлены Маминым-Сибиряком и в некоторые «уральские» романы.

Жаль, что повесть не экранизирована, мог бы получиться отличный фильм!

С удовольствием продолжаю свой книжно-читательский квест по произведениям великолепного русского писателя-классика.

Просто какой-то многоликий Янус, этот самый роман (а может быть и правдивая повесть) Брюсова.

Исторический роман. С глубоким погружением в теснины первой трети XVI столетия, с точными деталями быта и вообще атмосферы германских городков. С атмосферой и аурой средневековья.

Готический роман. С замками и рыцарями, графьями и графинами... графинЯми. С атмосферой мрачности и торжественной величавости. С магией, волшбой, магическими обрядами, полётами на шабаш и поклонением Князю Тьмы.

Романтический роман. Любовная история. Причём двойная — история личной любви и сопернических отношений в реале (с участием Андрея Белого и Нины Петровской), и история любви и отношений героя романа, ставшая отражением и тенью отношений первого плана.

Символический (символистский) роман.

И тут же он модернистский и при этом это роман-исследование.

И можно ещё пособием по психиатрии и патопсихологии назвать, тоже не ошибёмся.

Конечно, следовало бы написать о каких-то собственных мыслях и догадках, возникавших во время чтения романа, но... Но фишка в том, что сам текст романа сопровождается несколькими основательными приложениями и дополнениями, в которых всё об этой книге разжёвано и в рот читателя положено — глотай. И потому будет смешно написать, допустим, о том, что ты во время чтения подумал об истеричках, коими в большом количестве случаев являлись так называемые ведьмы — ведь об этом чуть позже ты прочёл в одном из таких приложений к тексту самОй этой правдивой повести. Потому просто скажу, что для более полного и глубокого понимания и осмысления этого романа чтение всех этих дополнений и приложений крайне желательно.

Возможно книга слегка скучновата, но ведь и написана в стилистике начала XVI века...

Когда-нибудь мир тем или иным способом всё-таки окончательно сойдёт с ума. И может быть это будет именно так, как описано Андреем Крузом...

Книга третья из цикла «Эпоха мёртвых» и заключительная (по крайней мере, пока) из повестей-романов с главным героем Сергеем Крамцовым и повествующая о постапокалиптических событиях в России.

Как и свойственно произведениям Андрея Круза, роман до предела начинён сведениями о вооружении и амуниции, а также о военной технике самого разного рода — преимущественно российско-советского производства, ибо мы ведь в этом романе в России.

Как и свойственно произведениям Андрея Круза, роман до предела начинён теорией и тактикой, а также разнообразной практикой ведения боевых и военных действий в условиях вооружённого противостояния различных и разной степени воинской обученности и снаряженности групп и группировок, способами применения различный видов взрывчатых веществ и вообще всякого разного взрывного — мин, гранат и пр.

Как и свойственно произведениям Андрея Круза, роман до предела начинён притягательной (в большей степени для мужчин) военной и боевой романтикой и энергетикой, разными хорошими и не очень, а также просто плохими людьми (помимо тех, кто уже не люди), обязательно нужными в книгах подобного рода — иначе кто будет постоянно напрягать наших главных положительных героев — парней и девушек разного возраста.

Как и свойственно произведениям Андрея Круза, роман до предела начинён разными психологическими этюдами — не в форме унывных наукообразных психологических и псевдопсихологических рассуждений и сентенций, коими порой увлекаются некоторые авторы, а той самой подлинной практической психологией, которой владеют, к примеру, бывалые не раз сидевшие урки, умеющие верно оценивать человека одним острым мгновенным взглядом. Или некоторые талантливые в этом смысле женщины. Знающие и понимающие людей вообще и того конкретного человека, который находится напротив как раз в эту самую минуту, и умеющие верно не только понять, но и предугадать то, чего этот напротив находящийся человек хочет и что он будет делать.

Как и свойственно произведениям Андрея Круза, роман до предела начинён разными приключениями и с этими приключениями связанными эмоциональными читательскими напряжениями — трудно оставаться безучастными к судьбам полюбившихся тебе людей, пусть даже это всего только герои приключенческой книги.

Как и свойственно произведениям Андрея Круза, роман до предела начинён...

Да что там перечислять! Просто можете в минуту отдыха взять и открыть книгу первую цикла, и начать её читать. Не понравится — смело откладывайте в сторону и ни о чём не жалейте! А коли понравится, так скорее всего так и пойдёте дальше из романа в роман вдоль по Эпохе Мёртвых. Как это делаю я — иду теперь уже во вторую книгу цикла «Я! Еду! Домой!».

Совсем простые незамысловатые и не замороченные приключения молодых людей на канадском Севере. Отправившихся туда дабы разжиться золотишком, которое они сами же и открыли в предыдущем романе («Охотники за волками»). Хотя, строго говоря, золото-то открыли не они, но как бы унаследовали жилку (впрочем, лучше узнать всё из уже упомянутого романа, а то чего я тут буду пересказывать!). Много описаний природы — красочные и умиротворяющие виды дикой необузданной природы северных канадских территорий, зверьё, опять же, ну и воздух, скалы, водопады, реки-озёра... И столь же простые отношения — дружба изо всех сил, смертельная вражда, горячая любовь, отважные сердца, сострадающие души...

На придирчивый вкус в стилистике Кервуда многовато превосходных степеней и умилительно-ласкательных интонаций, однако вопреки ожиданиям чтение от этого не становится томительным — просто понимаешь, что в начале века XX стилистика языковая чуть отличалась от второго десятилетия века XXI — избалованы мы постмодернизмами и пресыщены литературными изысками. А литература Кервуда проста и надёжна, как топор канадского лесоруба и как винчестер траппера. Да и ориентирована она была, как мне кажется, на довольно молодёжную читательскую аудиторию, на романтиков и мечтателей... начала XX столетия.

Сразу хочу расставить всё на свои полки: ни один фильм с участием Ивана Охлобыстина я до сих пор не смотрел. Специально не избегал, но просто так получилось. И ни одной его книги до этого тоже не читал. И тоже — просто так получилось. Потому знакомство с Иваном Охлобыстиным было, что называется, практически с чистого листа — ну, всё-таки кусочки его жизненной истории из новостей периодически вываливались и до ушей долетали, но не более того.

Две повести. В стиле фантасмагорической сатиры и юмористической фантасмагории. Два кривых зеркала, выставленных в не особо оживлённых, но, в принципе, классических российских местах. Ну и отражения, соответственно, кривые и изломанные. Но, может быть, всё-таки это не зеркала виноваты? Может быть сами исходники такие, что только для кривозеркалья и пригодны? Потому что разве это не мы умеем копать от угла и до обеда? Разве не наша национальная обувка, валенки, изначально делается без различия правого и левого и только потом уже разнашивается по ноге? Разве не в наши первые катушечные магнитофоны мы подкладывали бумажки и вставляли спички, чтобы лента плотно прижималась к воспроизводящей головке? И разве не наши универсальные инструменты кувалда да лом (кстати, не забыть бы проверить, куда я свой кувалдометр задевал!)?

Но вот вспоминаю схожие по стилю и жанру рассказы недавно прочитанного Глуховского или до этого читанные Веллера — всё-таки и у Веллера и у Глуховского в послечтении остаётся, скорее, злое чувство, неприязнь и брезгливость какая-то. А вот после чтения рассказов, к примеру, Олега Дивова, или вот теперь повестей Ивана Охлобыстина ни злости ни неприязни нету. Скорее чувство какой-то жалости, что ли — жалости к нам самим, к нам — пьяницам и раздолбаям, неумехам и бесшабашным широкодушным простакам. Вот в фильме Шукшина «Калина красная» в сцене встречи Егора Прокудина с матерью героиня Федосеевой-Шукшиной очень выразительно сетует как раз на то, что я сейчас ощущаю и чувствую — «Что же вы такие есть? Что же вы такие дорогие, заброшенные» — сетует Люба... Вот и у Охлобыстина мы такие — дорогие и заброшенные...

Чрезвычайно милая и сентиментальная повесть «К-10». Вернее, повесть-то из разряда боевой научной фантастики — опыты по изменению морфологии крупных животных и перепрограммированию их сознания с целью изменения их природного функционала и переориентации оного для военных нужд (во сказанул, сам-то пойму?). Однако милота и сентиментально-щемящее чувство наполняет читателя уже с первого появления Катьки — изделия К-10 Р-10 — на страницах повести. И не оставляет потом во время всех перипетий, в которые ввергает вас-нас-их-всех автор.

Человеку, в принципе, всегда было свойственно одушевлять всё, с чем он тесно соприкасается в быту и на работе — скажите, разве вы свой домашний или рабочий комп мальчиком (девочкой) не называете, когда он (она) начинает капризничать и нести ахинею, да ещё и всяческие эпитеты при этом употребляете, прилагательные там или дополнительные существительные (типа «скотина», «хулигашка», «капризуля» — ну, у каждого свой набор). Ну, или автолайбы свои любимые, я вот шестиструнку свою то и дело красоткой именую...

А тут перед тобой четыре когтистые лапы, удлинённый цепкий хвост, выразительная смышлёная усатая кошачья морда — и всё это со всеми повадками любящего тебя домашнего кота... нет, не кота, а кошки — восемьдесят кг чистой любви и обожания, тут от такого количества обрушивающегося на тебя счастья конечно и милота и сентиментальность навалятся. Страшная сила — эмоциональная привязка!

Составляющие вторую часть сборника рассказы написаны в классическом дивовском стиле — легко и иронически, сатирически и не без юмора, даже, я бы сказал, ёрнически и с изрядным подъелдыком (причём изрядность этого подъелдыка порой вписывается аккурат в размер согнутой в локте в классическом жесте «на-ка, выкуси» или «а ху-ху не хо-хо?» руки крупного мужчинки в засаленном ношенном-переношенном ватнике и ветеранской наружности сапогах-заколенниках). Ну, и поскольку Дивов мастерски владеет умением и талантом выстраивания картинки-зеркала, в котором отражается окружающая всех нас и создаваемая всеми нами же действительность, то отношение читателя к отражению будет уже определяться его собственной кочкой зрения и собственным местом в этом «дивном новом мире» по-дивовски.

Вспомнил ненароком свой горьковский послужной список — а ведь кое-что прочитано, если считать школьную программу и все последующие годы. Ранние рассказы Горького и роман «Мать», трилогия о детстве, отрочестве и юности и монументальный труд о жизни Клима Самгина. Есть некоторые представления о пьесах Горького — тут и школьный курс литературы, и экранизации.

Однако вот этот роман, хотя и был на слуху, но как-то прошёл мимо. И потому, воспользовавшись волной личного интереса к событиям века XIX и в особенности его второй половины, примкнул, наконец, к числу тех, кто приобщился и к семье Артамоновых, к их делу.

Роман, конечно, эпический. Более полувека проходят перед нами (начало, видимо, относится к 1862-63 годам, а финальные сцены уже точно, что к 1917-18 гг.). И Горький на примере семьи Артамоновых прослеживает всю картину становления и развития капитализма в Российской империи. При этом автор не пытается глубоко и досконально вникнуть в суть производственного процесса как такового, его мало интересует суть артамоновского бизнеса и содержание технологической цепочки — кое-какие термины мелькают из льноперерабатыващей производственной линии, но не более того. Мы просто знаем, что Артамоновы завели в этих местах льноперерабатывающий завод, побудив местное крестьянство на выращивание этой технологической сельскохозяйственной культуры, и организовали сдачу выращенного крестьянами на артамоновский завод для последующей переработки. А Горького интересуют те отношения, которые возникают, прежде всего, внутри артамоновской семьи. Автору любопытно посмотреть, как в предприимчивых русских людях растёт и укрепляется чувство хозяина и, наверное, затем уже и господина. И как сложно порой складываются судьбы людей из одной семьи — три брата и все три прожили совсем разную жизнь.

Горький великолепно владеет русским литературным языком. Образные описания и яркая насыщенная прямая речь делают текст романа лёгким на чтение и восприятие, оставляя его одновременно глубоким и выразительным. Пожалуй стоит вернуться к творчеству этого автора, теперь уже не по указке школьного литератора, а просто из стремления читать качественную русскую литературу.

На мой взгляд, этот роман напрочь выбивается из всего написанного Маминым-Сибиряком. По крайней мере из всего, что я успел к этому времени прочитать из его наследия (а это 9 книг — 8 романов и одно документальное исследование, опубликованное в сборнике, ну и «Алёнушкины сказки», конечно же). Не секрет, что основу «большого крупнотоннажного» творчества Дмитрия Мамина-Сибиряка составляют произведения, посвящённые заводскому Уралу. Но вот этот роман относится к Санкт-Петербургским — и по месту действия, и по персонажам и героям, и по содержанию и сути описываемых в нём происшествий и событий.

В центре внимания сам рассказчик, молодой начинающий писатель и по совместительству корреспондент Василий Попов, приехавший в столицу откуда-то с югов России. Ну, и его друг и сожитель (в том смысле, что они вместе живут в одной съёмной комнате на двоих) по прозвищу Пепко. Оба молодых человека являются студентами и оба они корреспонденты. И потому дружны, ибо живут одними и теми же заботами и проблемами, общими событиями и общим же кругом общения. И жизнь у них выстроена как и положено у молодых студентов — поиски денежной работы и попытки публикаций, писательские опыты и отношения с представительницами прекрасной половины человечества, дружеское общение и дачные выезды.

Роман вроде бы не начинён сверхмощными громкими привлекательными происшествиями, но тем и хорош, что на примере Пепко и самого рассказчика мы наблюдаем жизнь молодых людей того поколения, узнаём их мечты и чаяния, надежды и веры, любови и ценности, быт и работу — мы становимся свидетелями жизни того времени. И это ощущение ещё более усиливается, когда мы встречаем в романе места, когда уже сам автор обращается к своим героям и к каким-то событиям из их жизни со своими собственными рассуждениями и воспоминаниями, когда уже сам Мамин-Сибиряк философствует и рассуждает о минувшей молодости и о наполненности жизни вообще (на момент написания романа Мамину-Сибиряку было 42 года и видимо некое переосмысление своей собственной жизни было у него самого — впрочем, об автобиографичности этого романа написано в разных статьях о Мамине-Сибиряке).

Роман отличается от прочих ещё и тем, что в нём практически нет внешних людей, он субъективен и интровертен, он написан ракурсом «изнутри наружу». И такой взгляд изнутри на самого себя, своих знакомых и друзей, и на события внешнего мира позволяет и читателю применить этот приём и в отношении уже самого себя, провоцирует задаться теми же вопросами, о которых пишет Мамин-Сибиряк.

И, наконец, не перестаёшь радоваться писательскому мастерству Дмитрия Наркисовича, его таланту владения русской литературной письменной речью.

Когда планируешь какие-нибудь основательные дела, то обычно стараешься более-менее тщательно предусмотреть последствия. Но порой выходит прямо по формуле «Хотели как лучше, а получилось как всегда» (© Черномырдин).

Когда российскими властями замышлялся и затем претворялся в жизнь реформаторский шаг, в первую очередь предполагавший отмену нескольковекового крепостного права, то ведь наверняка «хотели как лучше». А получилось... ну, наверное, не как всегда (опыта реформы такого масштаба у России не было, разве что преобразования Петра I), но получилось не айс. По крайней мере, именно такие мысли мелькали в голове при чтении этого романа Дмитрия Мамина-Сибиряка.

Но помимо всей этой широкой картины жизни в реформенный 1861 и последующие за ним пореформенные годы, автор знакомит нас с несколькими конкретными семьями и людьми — и с кержацкими буднями и заботами, и с хохляцким житьём-бытьём, и с туляцкими хлопотами. И все эти широкие и глубокие перемены в жизни сотен и тысяч людей мы узнаём пропущенными сквозь судьбы совсем конкретных лиц, с именами и кличками, с «карахтерами» и причудами, с надеждами и страхами, с болями и радостями.

В результате, мы читаем увлекательнейший роман из истории жизни российской, и уж тут перед нами не мещане и не купчики, и не заводчики с барами, а самые что ни на есть простые работящие люди. Народ российский.

«Провокация. Скандал. Бомба. Новая литература» — крикливо утверждает аннотация. А вот мне кажется, что книга просто продолжает традиции Михаила Веллера. И потому говорить о «новой литературе» как-то не комильфо — разве что только в аннотации и только чтобы читательские мотыльки примотыляли в этот сборник.

Вообще к Глуховскому-писателю отношусь вполне себе уважительно. Прочитаны и высоко оценены первые две его «Метро«политеновские книги (и даже куплены в личную библиотеку), прочитаны «Сумерки». Теперь вот рассказы. О Родине...

Знаете, какая-то странная у Глуховского Родина. Такая... помоечная и свалочная. И сволочная вдобавок. И написанная не с прописной гордой буквы «Р» — Родина, а со строчной сиротливой «р» — родина, а может быть даже и родинка. Такая неродненькая родинка, что скорее бородавочка, которую хочется поскорее перетянуть туго ниткой, помазать половинкой луковки, пошептать наговорно и засушить к едрене фене, чтобы затем вообще сковырнуть ко всем чертям и бесследно. И хвастаться позже — вот тут, видите, гладкое место, тут раньше родинка была, так я её вывел бесследно.

Есть в интернетах выразительная картинка — две девчушки стоят под одним зонтом под льющим с небес дождём, у одной кислое плачущее личико и с тоской высунутая под дождевые струи ручка, а вторая радостно и улыбисто выглядывает на мир из под козырька зонта. Вроде и место одно и то же (мокрая трава), и погода одинаковая (дождь и ливень), а настроение разное. Себя я отношу к тем людям, которые, скорее, улыбаются под дождём (даже и без зонта). А Глуховский, кажется, увы!, к другим принадлежит. К кисломордым нытикам. Очень хочется надеяться, что это только в этой книге...

Занятная детективная история. Когда сразу описано само преступление (гибель на ипподроме известного бегового орловского рысака и смерть наездника), но его подноготная постоянно мерцает и расплывается — то ли в рысака целились, то ли в наездника, то ли вообще всё было совершенно случайно, да и кто причастен к событиям — круг подозреваемых — тоже не ясно.

Симпатичная и привлекательная фигура расследующего дело агента питерского угрозыска Зайцева (повествование в основном ведётся от его имени, но в третьем лице) — сыщик УГРО и умён и хитёр, и образован, и с морально-волевыми у него всё в порядке, и слово «честь» для него не пустой звук (для непосвящённых вроде меня — это вторая книга Яковлевой о сыщике/следователе Зайцеве). Вместе с тем, наш герой вовсе не геройствует и не суперменит (ни в каком смысле этих понятий), но методично и умело ведёт дело к раскрытию... или просто хотя бы к тому, чтобы самому всё знать и понимать и, по возможности, раздать всем сёстрам по серьгам.

Интересны и второстепенные герои и персонажи детективного романа — и сотрудники УГРО и ГПУ, и курсанты и преподаватели ККУКС (а вот не буду разбирать аббревиатуру на запчасти), и прочие люди из 1931 года (тут и питерское народонаселение, и жители казачьего городка Новочеркасск, а также проходящие и проезжающие прочие граждане Страны Советов); вся эта кутерьма людей колоритно и талантливо прописана автором и составляет тот необходимый смысловой и содержательный, а также настроенческий и мировоззренческий фон романа.

При всей кажущейся легковестности приключенческо-детективного романа в нём есть такие эпизоды и фразы, которые заставляют читателя вдумчиво и порой с содроганием воспринимать действительность, описываемую и рассказываемую нам в книге. Буквально короткими штрихами набросанные картины голода и мора людского в начале 30-х, намёки на реальные формы и методы раскулачивания и расказачивания, массовой «единодушной» коллективизации крестьянства, а также отношение казачьего населения к российцам — все эти эпизоды книги немедля переводят её в разряд книг весомых и смысловых.

По части русского языка у автора тоже всё в порядке — описания внешнего мира ярки и образны, диалоги не картинно-картонны, а вполне могут принадлежать реальным людям, а внутренний мир героев не противоречив и интересен. Вообще язык романа обыденный и простой, без ненужных и лишних философических экзерциций... Однако философические мысли и рассуждения порой поневоле сами приходят в голову читателя в уже упомянутых местах с непростым политико-социальным наполнением.

В результате, с увлечением читаешь детектив и с волнением ловишь картины быта и нюансы поведения и человеческих отношений, искренне сопереживаешь героям книги и сочувствуешь тем, кто этого достоин.

Пожалуй, стОит запомнить это имя — Юлия Яковлева...

Для начала решил разобраться, что же это такое — «Короли и капуста». Читаю в аннотации к выбранному изданию книги: «В настоящем издании представлена повесть «Короли и капуста».

Ага, понятно, повесть, радуюсь я. И иду на страницу автора. А там заявляют: «Единственный роман О. Генри — «Короли и капуста» — вышел в 1904».

Ну, что ж, так роман, смиренно принимаю я… и отправляюсь на такую же страничку автора в Вики. Читаю: «Единственный роман О. Генри — «Короли и капуста» (Cabbages and Kings) — вышел в 1904 году» — ага, понятно, кумекаю я.

И отправляюсь уже на страницу романа в той же Википедии. Бляха муха, да что ж это такое! Первая строка записи о произведении выглядит следующим образом: ««Короли и капуста» (англ. Cabbages and Kings) — сатирическая повесть американского писателя О. Генри». Однако здесь же, только пониже, читаю фразу: «Краткое содержание 18 глав романа (поглавно)»…

Ребята, мы так не договаривались! То роман, то повесть, а то вообще сборник рассказов и новелл, объединённых общим местом действия и сквозным сюжетом и героями…

Потерпев фиаско в попытках определиться с формой читаемого, продолжаем знакомство с О.Генри. Вернее с этим самым его то ли романом, то ли повестью, но может быть, просто сборником.

Чем хорош О.Генри для меня, так это своим талантом сконцентрировать эмоциональный катарсис в коротеньких и простых абзацах и фразах. Ну разве можно не пережить этот катарсис при чтении новеллы о лотосе и бутылке? Или «Игра и граммофон» — вот уж пример силы воздействия произведения искусства на человека (ага, психотехники в ход пошли…). Или об адмирале Фелиппе Каррера и его редкостном флаге. А новелла о башмаках и репейнике! И вершиной — заключительные новеллы о государственном перевороте, затеянном … пароходной компанией «Везувий» — вот вам политика канонёрок, политика большой дубинки и все банановые войны, и вот вам и вообще вся политика США, включая и нашу современность.

В домашней библиотеке на полке дружным рядком стоят несколько томов из 9-томного издания сочинений Жорж Санд. Видимо мать была её почитательницей, но может статься, что в безкнижные советские времена (вот парадокс — в самой читающей стране мира было трудно купить книги...) ей просто посчастливилось выкупить подписку или произошло ещё что-то подобное. Увесистые и объёмные эти тома благополучно пережили все наши переселения из квартиры в квартиру и из города в город, однако никогда не были открыты моей любопытствующей рукой на предмет почитать. Ну, главное вовремя вспомнить...

Любопытные времена — эти 20-е годы во Франции. Наполеон Бонапарт разбит и низложен соединёнными силами Европы и России, во Франции восстановлено монаршее правление, однако люд рабочий колобродится, да и более высокие и образованные слои французского общества колеблются и возмущаются.

Но это только общий фон, который в романе имеет весьма второстепенное значение и упоминается Жорж Санд только мельком и только в контексте совсем других событий. А эти другие события совсем просты —

Авторский стиль всё-таки выдаёт в Жорж Санд женское начало. Слишком много экзальтации, всяких охов и ахов, заламывания рук, стенаний и прочей слегка отталкивающей от чтения девачковости. И я бы даже сказал, что в нашей Индиане имеются черты того, что в наши времена назовут «эмо» — страдания и слёзы, слёзы и страдания. Да и сэр Ральф хорош —

Ещё в заслугу Жорж Санд можно и нужно сказать о том, что в книге то и дело встречаются разные философствования на самые разнообразные темы — часть этих рассуждений и размышлений вполне пригодны для цитирования, многие — для осмысления.

Не скажу, что получил огромное удовольствие от чтения, но всё-таки это был интересный опыт. Да и могу теперь хвастаться, что читал Жорж Санд :-)

С Агатой Кристи картина вот такая — выбираешь книгу, читаешь, а потом тупо пялишься в монитор в попытке сообразить, что же написать в отзыве о прочитанном. По содержанию пройтись — вроде негоже, ибо хуже нет спойлерить детективную историю (впрочем, убийца, как обычно, почтальон). Про авторский стиль мадам Агаты тоже, кажется, писано-переписано — и что она мастер интриги, и что она точна в деталях (наполняет событийный ряд только теми происшествиями и мелкими деталями, которые нужны для интриги, да ещё чтобы дать возможность читателю поупражняться в качестве доморощенного Пуаро или мисс Марпл), и что она великолепно владеет мастерством раскрывать характеры героев, и что сюжеты разнообразны и интересны, и что талантлива в передаче диалоговой речи, и прочее...

Можно было бы остановиться на сравнении романа с его киношной версией, да вот беда, кина-то я и не смотрел, хотя в телепрограмме то и дело «Отель «Бертрам» мелькает — кстати говоря, наверное роман был выбран для чтения именно в силу своей популярности, этакое — «в толпе мелькнуло знакомое лицо». А ещё можно было бы попытаться покопаться в вариантах подбора актёров на роль мисс Марпл, но ведь кина-то не смотрел, опять фиаско (если верить интернету, то эту незаурядную женщину сыграли то ли 7, но может и 9 актрис).

В общем, похоже этот роман останется без более-менее толкового отзыва, а будут только вот эти бестолковые строки и чувство восхищения перед Писательницей, перед Автором, перед Творцом.

Первое знакомство с Кервудом. Фамилия для слуха не новая, а вот читать не доводилось. Что удивительно при моём особом отношении к литературе Крайнего Севера.

Вполне симпатичный роман. С ароматом промороженного воздуха приполярной тайги, с треском костерка и горьким дымом прогорающего валежника. С оленями карибу и с медведями, волками и лисицами, с филинами и совами... и с индейцами, конечно же. И не без золотой лихорадки.

Очень незатейливая фабула — пара молодых людей вкупе с опытным индейцем-охотником отправляются в районы канадского Севера для добычи волков — за каждый волчий скальп неплохо платят. Вот, собственно, и всё. Всё остальное уже будет спойлерами.

В общем, если в детстве вы зачитывались рассказами и повестями Джека Лондона и попали в плен к Белому Безмолвию, то этот роман Джемса Кервуда будет вам в самый аккурат, чтобы немного поностальгировать и тряхнуть стариной. В путь!

PS А Кервуд большой жулик. Ибо прямо в текст романа включил упоминание следующей книги о дальнейших приключениях полюбившихся читателю героев. Вот и думай теперь...

Поиски одной из религиозных святынь — Ковчега Завета — составляют суть событийного ряда этого приключенческого романа. Нечто этакое дэнбрауновское вперемешку с вайнеровщиной и ещё целым сонмом авторов, написавших повести и даже романы, в основу которых легли похожие мотивы и суть. Есть некий Артефакт высшей общечеловеческой ценности и есть разные группы людей и организаций (как явных и формальных, так и засекреченных тайных сообществ), разыскивающих этот Артефакт. И, как водится в такого рода книгах, непременно появляются и оказываются на острие ножа-повествования некие «случайные» люди, дилетанты, довольно странно сложившиеся в разнородную разношёрстную группу... а затем оказывается, что и связь этих людей друг с другом не случайна, и их личные умения и навыки как нельзя более соответствуют поставленной целезадаче, ну, и прочее.

И, поскольку схематически книги подобного рода довольно близки друг другу, то основным и решающим отличием может служить только писательское мастерство и творческая фантазия автора. Если подходить к оценке этой двухтомной книге с такой стороны, то кажется тут всё без проблем. Событийный ряд достаточно выраженно начинён приключениями — погонями с перестрелками и прочими единоборствами и всей остальной детективщиной. В то же время интрига приключенческого романа не лишена некоей глубины и уж точно, что автор достаточно хорошо изучил вопрос. Не знаю, насколько вкраплённая в текст романа информация соответствует исторической действительности (а проверять совсем не хочется), но вот то, что доступно моему знанию-пониманию, вполне соответствует исторической канве. Ну, а то, что не соответствует, и изложено автором уже как авторские книжные версии, обыгранные в романе только для того, чтобы довести книжные события до задуманного Дмитрием Миропольским финала.

Так получилось, что этот роман читался в параллель с романом другого француза и классика Эмиля Золя «Накипь». И довольно долго было ощущение чрезвычайной близости, если не схожести книг. И тут и там молодые люди, приехавшие покорить Париж, и тот и другой герой сосредотачиваются над тем, как им устроить свои любовные делишки — не влюбиться и создать затем семью, а именно уладить делишки — найти любовницу и лучше, если не одну, да ещё при этом не чураться разного рода случайных приключений на этой ниве. И довольно долго было ощущение, что Эмиль Золя, в моём личном восприятии, обгоняет Флобера — как-то мне язык и образы Золя показались сильнее и доходчивее, да и сама проблематика изложена им более остро и жёстко. Но поскольку Золя я читал глазами, а Флобера слушал, то разница в восприятии (разные репрезентативные системы задействованы) вполне могла сказаться на оценке, тем более, что «Воспитание чувств» показался пообъёмнее.

Однако схожесть эта оказалась только внешней. Потому что в романе Флобера помимо чисто личной романтической истории влюблённости молодого человека в даму своего сердца (увы, замужнюю и старше по возрасту — иначе и трагической истории не было) довольно массировано показана вся предыстория французской революции 1848 года. По крайней мере, восемнадцатилетний Фредерик Моро приезжает в Париж за несколько лет до революционных событий (сентябрь 1840 года) и вся предреволюционная ситуация не просто разворачивается на его глазах, но довольно многие его знакомые и друзья становятся не только рядовыми участниками революционных событий, но даже довольно заметными их персонами.

А что же наш молодой герой? Да ничего! В том смысле, что никакой решительности в своих политических взглядах и убеждениях у него нет и нет никакой чёткой внятной позиции во время всех этих классовых столкновений и бурлений — точно так же, как нет этих качеств и свойств и в интимной любовной романтической сфере жизни. Фредерик стремится добиться благосклонности госпожи Арну и устраивает едва ли не осаду в течение многих лет, однако параллельно с этим устраивает свои любовные делишки довольно банально и прозаически, пользуясь услугами дам сомнительного свойства и порой шарахаясь то от одной высокопоставленной любовницы к другой, при этом непрерывно недоговаривая и обманывая всех и вся. И вот это его характерологическое свойство бесхребетника и вруна и стало его визитной карточкой на протяжении всего романа — мы встречаемся с Фредериком в последний раз уже в другой эпохе, в 1867 году. И там же и тогда же происходит последняя его встреча с женщиной, которую он романтически любил всю жизнь, благосклонности которой добивался упорно и настойчиво и даже сумел склонить её голову на свою грудь и заключить её в объятия... но не смог удержать её и сделать счастливой. Слишком заврался, слишком заметался как заяц, слишком старался приспособиться и пристроиться. В результате ни карьеры, ни любви.

Великолепно выполненная художественная энциклопедия по древнеславянской мифологии и верованиям. Увеличенный формат книги позволил удобно её сверстать — весь основной текст (сказки, былины или заговора) помещается на одну страницу, ниже располагается историко-культурологический комментарий, и тут же на развороте располагается цветная картинка-иллюстрация (см. картинку). Такая вёрстка придаёт книге сказочный былинный характер, тем более, что в качестве основного текста по каждому пункту содержания (см. картинку) как раз и идёт сказка или миф.

Чтение книги вообще не составляет никакого труда — текст каждой истории не перегружен излишними деталями и потому малообъёмен, комментарии просты и понятны, а картинки просто усиливают впечатление от книги до кинематографического. Однако вся эта простота обладает весьма сильным действием — многое запоминается, что-то узнаётся впервые и вновь, а весь содержательный массив по прочтении оставляет мощное послевкусие. И вот сейчас могу сильно рассердить упёртых апологетов христианства и других религий, но всё-таки не могу не посокрушаться по поводу утраты этой искони русской славянской веры — какая, всё-таки, мощь, какая силища!

Однако можно не опасаться читать эту книгу вместе с детьми практически любого возраста — никакой такой выпяченной митинговости в сторону старой славянской веры в книге нет, а есть только лишь выверенная доза определённым образом поданной информации, так сказать, «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой»... Тем более, что и ту сказочно-мифологическую основу, которая Пушкиным превращена в поэму-сказку о Руслане и Людмиле, читатель тут тоже обнаружит.

Взявшись читать Дмитрия Мамина-Сибиряка методично и заподряд, с удивлением обнаружил, что некоторые его произведения в советское время не переиздавались и найти их в каком-то виде затруднительно. И потому искренне обрадовался возможности прочесть этот малоизвестный роман уральского автора, найдя его в недрах интернета с ятями и ерами — ерунда, с этим как-нибудь справимся. Тем более хорошо, что книга-таки нашлась, ибо роман является прямым продолжением другой, уже прочитанной книги Мамина-Сибиряка. Хотя вот это аннотированное наследование одного романа предыдущему для восприятия читаемой книги не имеет ровно никакого значения. Вся книжно-романная ситуация выстраивается Маминым-Сибиряком наново и практически с нуля. Раскручивается и заканчивается совершенно однозначным финалом — однозначным не в том смысле, что всё шло именно к такому финальному аккорду, а в том значении, что финал этот недвусмысленен и однозначен, одновариантен.

В отличие от основного творчества писателя, события этого романа (кроме каких-то, вспоминаемых или рассказываемых героями и персонажами) происходят не на Урале и не в провинции, а в самой что ни на есть столице Российской империи. А в центре внимания находятся люди столичного полусвета, а также некоторые именитые и родовитые господа и дамы, ну и деловые люди (читай капиталисты) тоже присутствуют. Хотя ни о каком производственно-промышленном капитализме напрямую речь не идёт, ибо мы присутствуем и участвуем в личной жизни основных героев романа. Понаехавшая в столицу из уральских заводов некая семья и их дети — кровные и приёмные, — а также дядюшки и тётушки, братья и сёстры, живущие здесь, в СПб, и вращающиеся в этих светско-полусветских кругах — вот они, наши герои. И то, кто из них и каким образом устраивается и пристраивается в этом начавшем буржуазиться мире (на дворе конец 60-х — начало 70-х века XIX) и составляет предмет рассмотрения в романе. Выгодно выдать замуж молодую девушку, откровенно пристроить её к богатенькому старику, завести выгодное дельце и потуже набить свою мошну, не чураясь при этом обманом, а то и прямым подлогом — вот вам нравы. А ещё нужно разобраться во всём хитросплетении родственных связей, понять, кто кому тут отец и дядя, дочка и племянница, кто с кем согрешил по молодости и все эти кровесмесительные нюансы — вот вам подоплёка всех происходящих событий.

В общем, сатирическое и критическое отношение Мамина-Сибиряка к капитализации России — по крайней мере, в тех формах, о каких он нам сообщает — налицо. Но ведь и правда, как-то оно не комильфо... Такое вот неожиданное параллельство с ленинской работой «Развитие капитализма в России».

Вот, открыл для себя нового современного, талантливого, интересного отечественного автора. Рассказы, из которых собран этот роман-мозаика, по сути, являются слепками-отпечатками собственного жизненного опыта писателя. Опыта одновременно в двух смыслах этого словотермина. Опыта как жизненного багажа — безусловно. Но, прежде всего, опыта как эксперимента над самим собой. Над своей собственной жизнью и судьбой.

Герой Шаргунова с коротким ёмким именем Я — совпадающим с именем отчеством и фамилией автора романа — в том смысле, что повествование ведётся от первого лица, последовательно от рассказа к рассказу живёт. В детском отрочестве опыты ставит сама жизнь — то так изменит внешнюю среду, то этакий катализатор внесёт, то вот таким образом пробирку жизни подогреет — а опытный образец постепенно вступает во все ожидаемые и неожиданные «химические» реакции и в результате становится экземпляром, приобретая всё более заметные черты индивидуальности и затем Личности. И по мере взросления активная фаза и роль уже перемещается от самой жизни к её участнику, к герою романа, к повествователю. Уже он сам становится в большей степени экспериментатором и автором гипотез, одновременно оставаясь опытным образцом и моделью эксперимента.

Привлекает то, что автор совсем не старается пригладить свои вихры и шероховатости, отфотошопить свою жизнь и жизнь своего лирического героя (о степени слияния автора и героя в этом романе мы можем только догадываться, но всё-таки кажется, что эти два образа достаточно близки и порой накладываются друг на друга полностью до единения) — нам демонстрируют не только одёжки, но и нательное бельё, нам дают не только посмотреть на фантик, но позволяют снять красивую бумажку и потрогать-пожевать конфету. При этом Шаргунов удерживается от модных ныне тенденций демонстрировать русскую народную речь во всей её красе, и хотя герои романа разговаривают и ведут себя исключительно по-русски, но рассказывают нам об этом всё-таки на русском литературном языке, а не списывая глаголы и прилагательные с заборов и сараев.

Книга по мере прочтения оставляет всё более глубокий след, всё более глубокую колею (в высоцком смысле слова «колея»). О ней думаешь, что-то переносишь на свой жизненный опыт, с чем-то споришь и несоглашаешься, а где-то сокрушённо качаешь головой. Книга оставляет тебя неравнодшным, вот что важно!

Наверное могу сравнить эту книгу с какими-то книгами более раннего Прилепина. И точно попробую почитать Шаргунова ещё.

Эмиль Золя безусловно велик. И могуч. Острота и злободневность, откровенность и даже некоторая безжалостность этого романа по отношению к предполагаемому читателю (напомним, что роман «Накипь» написан в период французской Третьей Республики в 1882 году и предназначался для чтения прежде всего тем, кто в нём изображён — буржуа и предпринимателям, именитым и не особо знатным, но всё-таки не бедствующим горожанам, парижанам, тем, кто задирал нос перед простым рабочим человеком и кичился своим происхождением или наличием монет в карманах — причём наличие этих монет совсем не всегда было фактическим) под силу только крупному и смелому литератору, совсем не боящемуся общественной негативной реакции, как мне кажется, неизбежной для этого романа. Уж больно неприглядными, порой жалкими и зачастую смешными изобразил он людей из определённого социального слоя горожан. Причём смешными не в смысле шутки юмора, а в том смысле, что высмеял эту, видимо, довольно многочисленную и значимую во французском обществе категорию людей.

В центре внимания стали отношения между мужчинами и женщинами. Такими, какие они есть. Ну, вы поняли — мужчины хотят и стремятся обладать, а дамы изыскивают возможности для любви. И это, в общем, нормальная естественная потребность, определяемая нам социально-половой ролью и статусом (чёрт его знает, наверное во времена Золя всяких там промежуточных гендерных типов не было, ибо в романе о них ни полслова, ни ползвука). Однако то, как мы всё это проделываем друг с другом, как обставляем все эти наши левые походы и забеги, чем руководствуемся при этом, какие ставим цели и какими способами добиваемся их достижения — вот вся эта возня вокруг и около мальчиково-девочковых отношений и стала предметом рассмотрения в этом романе французского классика. Но Золя не просто показываем нам разного рода ухищрения, предпринимаемые теми или иными персонажами для обеспечения своих романтических и сексуальных потребностей, а безошибочно и беспощадно (повторю это определение) вскрывает всё двуличие и ханжество, лицемерие и показушность, морализаторство и бездушие современных ему городских буржуа. И заканчивает свой роман тем, с чего я начал этот отзыв — «Всюду те же свиньи», — говорит один из персонажей романа. И мы с ним соглашаемся.

PS Так получилось, что этот роман читался в параллель с романом другого француза и классика — Гюстава Флобера «Воспитание чувств». И довольно долго было ощущение чрезвычайной близости, если не схожести книг. И тут и там молодые люди, приехавшие покорить Париж, и тот и другой герой сосредотачиваются над тем, как им устроить свои любовные делишки — не влюбиться и создать затем семью, а именно уладить делишки — найти любовницу и лучше, если не одну, да ещё при этом не чураться разного рода случайных приключений на этой ниве. И довольно долго было ощущение, что Эмиль Золя, в моём личном восприятии, обгоняет Флобера — как-то мне язык и образы Золя показались сильнее и доходчивее, да и сама проблематика изложена им более остро и жёстко.

С довольно раннего детства книги о Великой Отечественной войне являются одним из любимых жанров. Естественно, с возрастом их привлекательность в приключательско-героическом смысле становится всё менее определяющей, а на первый план всё заметнее выходят другие мотивы и смыслы. Однако вот этот роман Пикуля отвечает и первому и второму подходам. Т.е. если бы я его читал этак в 14-летнем своём естестве, то и тогда бы книга понравилась и захватила бы точно с такой же силой, с какой она буквально поглотила меня в канун начала седьмого десятка жизни.

Да, в принципе, всё понятно, почему и отчего. Личные судьбы разных людей — военных и невоенных моряков и сухопутных, гражданских взрослых и подростков, русских и финнов (как врагов наших, так и тайно и явно сочувствовавших России в её борьбе с фашизмом), да и несколько немецких персонажей — показаны достаточно глубоко и полно — непременное условие успешного романа. Причём судьбы эти Пикуль поворачивает к нам то одним, то другим боком — мы видим героев романа то в обыденной бытовой обстановке, то в перерывах между боями, то вместе с ними бежим в атаку или летим на полном ходу на «морских охотниках», а порой вдруг оказываемся внутри любовных треугольников — автор искусно находит множество ракурсов, чтобы раскрыть образы героев и персонажей со всей полнотой и объективностью. А пафос героических страниц отнюдь не выливается в панегирик вождям и маршалам-героям, хотя, конечно, роман заряжен чувством любви к Родине. Да и кроме того, Пикуль совсем не придумывает событийный ряд, потому что хотя мы читаем художественную книгу, однако написанную с соблюдением всех основных требований к историческому роману.

Этот роман пример того, как не надо писать — так впоследствии оценивал эту книгу сам автор. Ну-у, не зна-а-аю... Наверное всё-таки с Пикулём не соглашусь. Особенно если учесть, что автору на день выхода книги из печати было ни много ни мало... всего 26 лет.

В принципе, мы просто продолжаем отслеживать судьбы наших главных героев — Толстой поочерёдно сближает нас то с Дашей, то с Катей, то с Телегиным, то с Рощиным, при этом перенаправляя наших визави то в одну точку российской географии, то в другую, то сближая их друг с другом, то вновь разводя в разные стороны. При этом с каждым из них происходят значительные и даже решительные перемены и случайности, и только к концу романа мы получаем надежду, что всё будет хорошо. Хмурое утро всё-таки наступает.

Подытоживая общее впечатление: в моём представлении это один из лучших романов о революции. Где герои совсем не революционные рабочие и крестьяне, а люди из российской интеллигенции и мелкопоместного дворянства, т.е. те, кто наверняка неоднозначно воспринял революционные события 17-18 гг, и долго определялся со своими принципами и приоритетами. И посредством наблюдения за перипетиями жизненного пути наших героев мы видим, какими разными и порой совсем запутанными могли быть (и были) эти метания и искания и самоопределения. Кто ты и с кем ты — вот на какие вопросы нужно было ответить каждому такому человеку в то время, ответить, не лукавя, прежде всего, перед самим собой. И не просто ответить словами, но физически и осмысленно прийти туда, куда выбрал и начать делать Дело — воевать и строить новое общество или пытаться сохранить старое.

Конечно, поскольку Толстой в окончательном виде закончил роман в 1941 году, то он не мог нам показать судьбу наших героев в последующие годы. Но, к сожалению, мы знаем, как часто судьбы старых военспецов и просто старых спецов заканчивались для них драматично и трагично. И потому, скорее всего, для Рощина (прежде всего для Рощина) вряд ли можно прогнозировать долгую и счастливую жизнь. Но это уже просто догадки и предположения. Хотя с удовольствием почитал бы варианты развития толстовского сюжета...

Пара ласковых слов об аудиокниге. Вся трилогия великолепно прочитана артистом Иваном Литвиновым. По сути, вместо прочтения романа вслух мы получили мастерски выполненный, сыгранный моноспектакль в аудио формате. Сделанный актёром так искусно, что когда он читал за женские персонажи, то ни тени сомнения не возникало, что говорит женщина. Да и вообще, Литвинову удалось придать индивидуальные особенности практически каждому персонажу книги, где таких персонажей множество. В общем, этот роман «сделал» мне весь октябрь!

А затем был 1917 год, и смута и бунт и массовые волнения и вся эта муть гражданской смуты и революционных движений. И предвестие будущего раскола общества.

1918

И вот оно случилось. И началось. Бедные на богатых, а богатые на бедных. Сытые на голодных и наоборот. И сумятица событий сопровождается такой же мутной круговертью мыслей и чувств. Сложно жить планомерно и вдумчиво и гораздо проще существовать одним днём. И вот именно в такое житьё-бытьё-существование погружены герои из первого тома трилогии — Даша, потерявшая ребёнка, и её муж Иван Телегин, Катя, схоронившая мужа, и Вадим Рощин. Чехарда хаотично скачущих друг через друга событий расшвыривает эти две пары любящих друг друга людей безжалостно и деловито, но помимо этого ещё и определяет сдружившихся было Телегина и Рощина в две враждующие и смертельно схватившиеся друг с другом силы — один в Красной Армии, а второй у белых. И всё содержание и вся суть второго тома — простой показ всей этой чересполосицы судеб и случайных закономерностей. Одна тысяча девятьсот восемнадцатый — что тут ещё скажешь...

Конец 1913 — лето 1917 гг. Наверное для тех времён это была довольно обычная интеллигентская семья. С довольно обычным — опять же, для предреволюционных месяцев и лет — образом жизни. Две молодые женщины — одна уже замужем и не очень-то счастлива в браке, а вторая только начинающая расцветать и созревать в девичестве. Поскольку название этой части трилогии предполагает, что именно Катя и Даша являются центральными персонажами, то, в принципе, Толстой следует этой схеме. Однако, помимо погружений во внутренние миры прекрасных дам мы то и дело сталкиваемся и с представителями сильной половины человечества. Причём вовсе не обязательно, что в том внешнем виде, какими они представляются главным героиням. Нет, Толстой охотно даёт нам возможность «пройти внутрь и посмотреть» мужские секретики и тайны. Тут вам и ловелас Бессонов, чьё появление в жизнях сестёр едва совсем не сокрушило их судьбы; тут вам Иван Ильич Телегин, молодой заводской инженер; тут и супруг Кати, а в придачу ещё несколько разной степени значимости и важности мужских персонажей, то и дело появляющихся и проявляющихся на этом фоне жизни целого слоя российского. А в фоне мы имеем довольно тревожную обстановку предвоенную и затем первые месяцы и годы войны, имеем вот это ощущение тревоги в ожидании социальных бунтов и революционных переворотов, буквально висящее в воздухе и колышущее российское общество волнениями в умах и смелостями в разговорах.

Ну и, конечно же, любови и томления духа и тела, с ошибками и проступками, с изменами и готовностью к любви (у каждой сестры свой набор, но при этом часть персонажей из этого любовного набора становятся общими для них).

Отдельное внимание читателя притягивают и сосредоточивают на себе военные главы. Картинки военно-фронтового быта, тактические действия на фронте, изложенные иронично и критически, а затем плен и действия Телегина и его товарищей в плену — эти главы, с одной стороны, зримо характеризуют состояние армии, с другой — показывают читателю, как меняется человек на фронте и как в нём вызревают такие черты личности, о которых ни он сам, ни читатель даже не предполагали.

А затем был 1917 год, и смута и бунт и массовые волнения и вся эта муть гражданской смуты и революционных движений. И предвестие будущего раскола общества.

Жаль! Жаль, что этот роман остался недописанным. Хотя о его незаконченности мы узнаём только лишь из всякого рода послесловий и примечаний к произведению и ещё из информационных интернет-страничек. Потому что, в принципе, тот кусок книги, который опубликован, автором до логического конца доведён — судьбы героев закончены и итоги подведены. Однако не закончен разговор автора с читателем — тот разговор, который Лесков ведёт с нами устами одного из героев романа, Червева. Разговор глубоко социально-философский и для описываемых времён смелый и едва ли не революционный. Отрицание государства как формы и сущности, как социально-правового института — куда смелее!

Однако помимо вот этих идей и взглядов (социалистических, анархистских, коммунистических, народнических...) роман интересен и сам по себе, как литературное произведение. У Лескова очень интересный и достаточно глубокий образный выразительный язык. И потому, в общем-то, не бурлящие будоражащими событиями страницы романа читаются легко и свободно, без напряжения и скуки (бывает ведь, что устаревшую книгу, читаемую более по обязанности, нежели в охотку, листаешь с подспудным желанием поскорее перевернуть последнюю страницу). А уж каковы нравы российского дворянства, и с какой неожиданной стороны подаются и раскрываются картины общественной жизни в предреформенные времена — это уже не просто худлит, а исторический фактологический материал.

В общем, по моему разумению, Лескова-то некоторые читатели (камушек в свой огород) подзабыли напрасно. Не только «Левша» да «Соборяне» с «Леди Макбет...» у него в загашнике.

Для меня этот роман Джоанн Харрис наполнен апрельским волшебством... Рэя Брэдбери. Не без участия Мэри Поппинс — той Поппинс, какой я её знаю из отечественного фильма. Сочетание вот этих двух, трудно смешиваемых и вряд ли представимых вместе, ингредиентов — апрельское волшебство Брэдбери и Мэри Поппинс в исполнении Натальи Андрейченко и сотворило и саму книгу и главную героиню романа Виан Роше.

От Брэдбери роману достался, прежде всего, карнавал. Образ карнавального всеобщего веселья, в котором, тем не менее, сокрыты чудеса и тайны, и лёгкий ветерок, гоняющий по улицам микрогородков ленты серпантина и кругляши конфетти — вот основа всего действа. А поскольку этот лёгкий ветерок непременно сулит перемены и появление странных и необычных людей, то мы уже понимаем, что в силу вступила писательская магия Памелы Трэверс (автора Мэри Поппинс).

Однако вот эта предполагаемая родословная «Шоколада» совсем не убила очарования этой книги и не оттолкнула от себя читателя. Замечательно лёгкий язык романа, великолепно выполненные образы героев и персонажей, глубокая идея романа и мастерское её воплощение не оставляют возможности выбора — ты можешь только взахлёб прочитать книгу, получив при этом массу удовольствия. Как, впрочем, это всегда происходит при чтении книг Джоанн Харрис.

После прочитанной несколько лет назад «Жажды» имя Андрея Геласимова прочно впечаталось в кластеры читательской памяти. Но и только, ибо почему-то и отчего-то ни одной его книги так и не было затем прочитано. То ли в библиотеке на глаза не попадалось, то ли в общении нигде и никем не упоминалось. В общем, имя запомнилось, а книги не читались.

А тут при последней библиотечной охоте уже сама библиотекарь Елена вдруг выложила стопочку свежеприобретённых районкой книг — не хочу ли я взять что-то почитать. Глаза разбежались, руки задрожали — книжек было шесть и поскольку в руках уже теснились четыре томика, взятых для чтения, то выбор мог пасть только на одного новичка. Так в моих руках появился «Холод».

В принципе, описанная в романе ситуация совсем не надуманная. Потому что в истории нашего небольшого райцентра было, что в новогоднюю ночь поддатый кочегар/оператор котельной что-то там упустил в громадных котлах общегородской котельной, там что-то как-то долбануло, рвануло и садануло, и подача тепла прекратилась на добрую половину города. А морозы как назло были зимние. В общем, аврально и лихорадочно ремонтировали, потом меняли лопнувшие трубы и радиаторы, четверо суток город жил как вот в этом романе Геласимова.

Что происходит с нами всеми и что будет с нами происходить — творимое и деемое нами же — когда вдруг откажет электричество или ещё что-то этакое случится, неважно что именно, но когда человек встанет с естественной природой фейс-ту-фейс? Что мы станем делать с самими собой и друг с другом, кто у кого будет рвать с плеча последний полушубок, а кто, наоборот, потащит соседям последнее одеяло? Какой выбор сделает каждый из нас? Потому что, в конечном счёте, это единственное, что каждый день, час и минуту мы делаем — делаем свой Выбор...

По содержательно-смысловым моментам вопросов нет вообще. Умно и толково, со знанием дела и с некоей даже философией, с историей вопроса и с диалектикой развития темы... Хотя почему темы — тут не одна тема.

Ну вот возьмём то, что обозначено в заголовке — правда. Что есть правда? И как её отличить от истины? И чем отличается газетно-новостная правда от истинной правды? И сколько она живёт?

Или вот уже речь пойдёт о газетах и новостной журналистике — история и суть вопроса проработана достаточно чётко. С обозначениями рисков, с закономерностями и механизмами, способствующими и препятствующими развитию газетного дела.

Собственно говоря, можно было бы накопать и озвучить и другие смысловые моменты, но для меня главными и достаточными для размышленчества оказались именно эти две стороны пратчеттовской медали — правда и газетные новости.

Можно было бы, конечно, пуститься во все тяжкие и начать здесь рассуждать о постоянно кипящем информационном шуме и о журналисте, вся роль которого суть фильтрация этого шума — это мы берём, обрабатываем и пускаем дальше уже в виде газетной новости (или утки), а это мы игнорируем и пропускаем сквозь себя, но не включаем в газетно-новостную строку; о том, что суть новостной журналистики — организация потока информации (своеобразная информационная труба — и хорошо живёт тот, кто сидит на трубе и крутит вентиль туда-сюда...), ну и прочее и прочее и прочее... Только эти все мысли никакого отношения к книге не имеют, ибо спровоцированы не ею.

В общем, вот какая штука. Есть суть и содержание книги, и есть форма подачи этих сутей и содержаний. И в случае с Пратчеттом у меня как раз и есть главный конфликт в соотношении между формой и содержанием. Т.е. суть и содержание меня устраивают и даже порой интересны. А вот форма подачи скорее отталкивает. Хотя вот этот роман я слушал в аудиоварианте с великолепной озвучкой — талантливый чтец, удачное музыкально-звуко-шумовое сопровождение, практически моноспектакль получился. Тем не менее довольно часто ловил себя на том, что отключаюсь от слушания и уплываю в какие-то свои мысли и думы. Что совсем не способствовало восприятию именно аудиокниги. Эх! Видимо всё-таки Пратчетт совсем не мой...

Начало XVII века. Смутные времена на Руси. Безвластие ли, многовластие ли? Поляки лезут в Москву, Лже-Димитрии с разными номерами. И тут восстание Ивана Болотникова. Стотысячное. Смертельно опасное для Москвы и для власти боярской.

Мы встречаемся с Болотниковым уже как с узником Шуйского. Армия Болотникова разбита, а сам Иван захвачен и отправлен в Каргополь. Повесть коротенькая и мы проводим в Каргополе всего несколько дней (ну, может недель). Водворение в съезжую, сидение в холодной клетушке, а затем казнь — ослепление и утопление.

При чтении обращает на себя внимание и интересен подход автора к освещению образов разных людей — персонажей повести. Откровенно уничижительными, злобными и похотливо-грязными поданы читателю стрельцы и воевода Каргополя, сдержанно-светлыми показаны простые жители Каргополя (которые по сюжету повести проявили хоть какую-то жалость к вору-Болотникову), а Болотников везде и всюду именуется автором по имени-отчеству, т.е. с высшим уважением и пиететом. Но всё это понятно, ибо повесть написана в самые советские времена и всех вождей крестьянских восстаний и бунтов требовалось изображать только положительными героями и чуть ли не прогрессивными революционерами, все же остальные были либо заблудшие тёмные души, либо и вовсе злодеи-угнетатели. Классовый подход, что поделаешь...

Но с точки зрения литературной написано добротно, образы сильные, описания красивые.

Просто кусочек древней истории. Эпизод из жизни будущей архангельской земли. На дворе XI столетие от РХ, вдоль реки Вина (будущая Двина) живут звероловы и рыболовы биармы, здесь же в добрососедстве проживают семьями немногочисленные новгородские ватажники. А на морях пиратствуют и держат всех в страхе свободные ярлы-викинги — вся Европа то и дело попадает под удар их драккаров. Не забывают эти разбойничьи команды и про миролюбивых биармов — тут и торг выгодный произвести можно, а при случае и поживиться разбойничьим набегом или подлым ночным ударом — взять меха, а то и рабов себе набрать, да и женщин-девушек увезти с собой.

Вот об одном таком эпизоде и идёт речь в повести. Пришли незваными и ушли потом умывшись красной юшкой.

Повесть скорее предназначена для чтения учащимися старшей школы... советских ещё времён. Однако для интересующихся историей читателей описываемые события интересны и сейчас. Тем более, что событийный ряд изложен качественным литературным языком. Да и объём небольшой, чтения на пару-тройку часов.

По сути, мы имеем дело с военно-приключенческим боевиком. Правда, замешанным на документальной основе. Люди возраста от 30 и старше помнят невесёлые новости из ближнего закордонья, постоянно приходившие плотным потоком и заполнявшие новостные ленты в 90-х годах. Отпочковывание бывших советских республик от общего центра (СССР) почти везде сопровождалось притеснениями русского населения, что вынуждало многих просто сбегать оттуда в Россию, порой только в том, во что они были одеты. Но были и такие, которые оставались там, будучи скреплены узами брака или просто не имели средств или силы воли сорваться с места. Тем более, если от смешанных браков в таких семьях рождались дети и зависали между двумя этносами — русским и местным.

Именно такими и предстают перед читателями герои романа —

Однако роман всё-таки приключенческий, и потому непременно появляется

Суть событий лучше всё-таки узнавать из самого романа по мере его чтения, а потому никакого анализа событийного ряда здесь не будет. По структуре книга выстроена как рассказы отдельных персонажей, каждый из которых составляет отдельную главу. Больше всего мне эта схема напомнила чтение художественного текста по ролям, практикуемое в средних классах общеобразовательной школы — каждая глава написана в соответствии с особенностями менталитета и интеллекта того персонажа, от имени которого в ней ведётся рассказ, отсюда разнообразие словарного запаса и одновременно его упрощение: всё-таки основные рассказчики книги — более-менее простые таджики с разным образовательным цензом и культурной составляющей личности. Однако никакого ощущения простоты во время чтения романа не возникает, все эти народноречивые и простолюдные выражения являются особенностями местного разговорного сленга. А в нужных местах появляются и сложные речевые конструкции и непростые речевые характеристики, и прочее, характеризующее автора как умелого литератора.

Эмоционально книга всё-таки нелёгкая, есть в ней драматические и трагические моменты, есть сильные по выразительности эпизоды, особенно «губительные» для впечатлительных натур. Но самое сильное ощущение, возникающее при чтении, сопровождающее его и остающееся в послевкусии — понимание, что книга насквозь документальна в своей основе, что такие или подобные события происходили на самом деле, и не только в экс-советском Таджикистане, но и в других среднеазиатских и закавказских республиках. Тем более, что в менталитете представителей этих народов подобное поведение и жизненные принципы являются довольно обычными и распространёнными — служил с этими ребятами «в однем и тем полке» в 70-х, сталкивался с разными проявлениями и ханства, и байства и прочего...

А вообще книга сильная, для любителей военно-политических боевиков будет в самый раз!

То, что книга написана журналистом и репортёром в одном лице, заметно невооружённым глазом. Стиль газетно-журнального очерка сохраняется во всех рассказанных нам практически документальных историях. Работа автором проделана немалая — попробуйте раскопать подробности жизни женщины, обвинённой в любовной связи с одним из высших германских нацистов! Или написать о событиях, явно в советские времена зашифрованных и засекреченных вплоть до того, что их как бы и вовсе не было, а если и было, то не там и не так. И при этом автор вовсе не впадает ни в антисоветскую патетику или в антифашистскую истерию. Наоборот, Мариуш Щигел старается быть максимально объективным и при исследовании того или иного происшествия или биографии человеческой, и при их оценивании, если таковое вообще происходит.

Помимо того, что затронутые Мариушем в книге темы интересны сами по себе, они ещё и изложены великолепным журналистским языком. Однако при этом Мариуш Щигел совсем не стремится искусственно задрать вверх планку читательского интереса к своим репортажам — мы не встретим в книге дешёвых безотказных приёмов журналистского профессионального маркетинга, когда та или иная «картинка» вставляется в текст прежде всего для привлечения читательского внимания и только потом уже исходя из интересов полноты изложения и раскрытия темы.

Нет смысла перечислять, о чём именно эта книга — просто в аннотации обо всём этом написано со всей прямотой и непосредственностью. Однако это вовсе не следует считать спойлером, ибо ценность и интересность книги вовсе не в сохранении таинственности, а в том, как и почему Мариуш Щигел всё это написал. Написал, издал и затем с помощью переводчиков (П. Козеренко) предложил нам, русским читателям.

Отдельное спасибо издателям серии «Современное европейское письмо: Польша» — шикарная серия!

Помню с детства, как эту книгу читали мои родители, и помню, как плакала над ней мать и сурово и хмуро курил на крыльце отец. Наверное именно с тех времён (середина 60-х) и запало в память имя Валентина Саввича Пикуля, тем более, что позже его книги то и дело появлялись на журнальном столике у кровати родителей — автор «Баязета» был читаем и почитаем и матерью и отцом. И возможно именно от них этот мой интерес к творчеству этого довольно необычного и точно, что своеобразного советского писателя-историка перешёл и ко мне.

Что мы знаем о той далёкой русско-турецкой войне? Смутно, что она была, и кажется именно на неё собирался уехать Вронский («Анна Каренина»), а вот с датировкой уже проблематично, тем более не говоря об основных событиях и военных операциях. Кажется белый генерал Скобелев славно воевал именно тогда (лезу в интернет, проверяю свою догадку/предположение — да, память не подвела, Михаил Скобелев и в самом деле прославился на этой войне), кажется освободили мы тогда от турок Болгарию... вот, собственно, и вся вымученная из памяти фактология. А уж об обороне Баязета и речи нет — ниоткуда кроме как от Пикуля я об этом эпизоде войны не слышал.

Валентин Саввич рисует нам мощную эпическую картину одного из периодов этой войны, связанного с занятием русскими войсками города-крепости Баязет и последовавших затем попыток со стороны турецкой армии осадой и штурмом взять город с тем, чтобы затем победным маршем двигаться вглубь уже российского Кавказа. Поскольку книга историко-художественная, то вместе с реально существовавшими тогда персонажами в романе действуют и придуманные автором люди — офицеры и солдаты. Часть имён и фамилий автором изменена — видимо для того, чтобы иметь возможность использовать право на авторские версии толкования и описания имевших место событий и отношений. Основная хронология и событийный ряд, изложенные в романе Пикулём, соответствуют исторической действительности.

В ходе ознакомления с темой я наткнулся на различные версии описанных Пикулём событий, в особенности эти расхождения и даже споры касаются личностей старших командиров баязетского гарнизона. Думаю, что поскольку даже специалисты окончательно не пришли к единому мнению о спорных моментах, то упрёки в адрес писателя Пикуля со стороны того же Р.Н. Иванова (который выдвинул свою версию событий и отдельных деталей баязетсткого «сидения») вряд ли уместны и обоснованны — всё-таки Пикуль писал, придерживаясь основных документов эпохи. А упрёк со стороны того же Иванова в том, что В.С. Пикуль писал книгу под государственный заказ — так наверное все тогда писали книги или с одобрения или под тем или иным контролем со стороны разных окололитературных органов, т.е. обстоятельство писания под госзаказ можно отнести практически ко всем писателям конца 50-х — начала 60-х.

Что касается литературных достоинств романа, то для меня они очевидны — книга читается на одном дыхании, ради чтения откладываются разные дела, а удовольствие от чтения неоспоримое и неподдельное.

Довольно часто бывает, что к концу чтения книги в общем довольно ясно понимаешь, какую конкретную цель преследовал автор, что именно он хотел послать своим читателям, какая, так сказать, мораль у басни. В случае с «Казусом Кукоцкого» понять это не так-то просто. Казалось было, вся книга будет про доктора Кукоцкого, про его необычный дар, открывшийся вдруг ему. И всё это основное будет наложено на семейный кукоцкий фон, вся семейная история будет только лишь подложкой под докторскую судьбу, будет попутным материалом. Однако Улицкая ловко переводит стрелки на другую линию и повествование вместо линейного прямого маршрута вдруг вырывается в перепутаницу крупной железнодорожной сортировочной, когда взглядом «сверху» не сразу и разберёшься во всей этой паутине путей, стрелок и семафоров и, главное, составов и вагонов, то и дело перегоняемых туда-сюда целиком или группами, а то и поодиночке. Вот и тут, постоянно выплывают новые персонажи, которые перехватывают первенство во всей этой семейной саге и локус внимания уже устремляется на них, болезных. Конечно, число этих новоявленных персон немногочисленное — приёмыш да дочка, но вот перевод центра читательско-писательского внимания именно на них совершенно очевиден. Никакого скандала в этом конечно нет, просто с названием романа, первоначально толкуемым только в прямых смыслах, сочетается странно. Но если словечко «казус», взятое Улицкой в название книги и присовокупленное к фамилии центрального персонажа, начать толковать не до чтения романа, а по ходу, а то и после чтения, то и вообще всё приходит в норму — вот такой жизненный казус приключился с доктором Кукоцким, ну что тут поделаешь...

Всё это моё многословное бла-бла-бла в предыдущем абзаце необходимо только для наполнения текста отзыва хоть какими-то словами. Ибо толковать помещённые Улицкой в текст романа события и темы означает спойлерить по полной программе, чего делать вот совершенно не хочется. И осуждать там в принципе некого, и обсуждать тоже — всё совершенно однозначно и всё точно описывается формулой — Что случилось?— Ничего особенного, случилась жизнь. Жизнь, зараза такая, вообще имеет обыкновение случаться, причём порой случается она с кем попало и как придётся. Причём во всех смыслах слова «случается»...

Великолепная книга, великолепный литератор Людмила Улицкая. Что тут ещё скажешь.

Книга, полная противоречий. И двусмысленностей. Точнее — многосмысленностей. Безусловно только лишь в моём личном восприятии и отношении.

Попробовал определиться с основной темой романа. Дружба длиной во всю жизнь? Богема города Нью-Йорка и её особенности? Аутоагрессия и суицидальные наклонности? Любовь истинная и любовь гомосексуальная? Насилие над детьми? Сексуальные перверзии? Патопсихологии и психопатологии и другие девиации и расстройства психики и поведения? Жизнь и смерть?..

Список тем и их смешений и оттенков можно множить и дальше; думаю, что каждый прочитавший эту книгу волен сам для себя выбрать основной тематический мотив этого романа или сформулировать что-то иное — в любом случае ошибки не будет.

А вообще мне показалось, что это очень женская книга. При том, что основными персонажами и героями её являются мужчины… ну, точнее, люди со всеми анатомическими признаками и особенностями сильного пола. Уточнение это непременно должно существовать, ведь из пяти главным героев книги трое являются геями и только двое живут в гетеросексуальных отношениях (при этом вовсе не факт, что и они хотя бы раз не пробовали вариативные сексуальные игры). Но женскость этого романа заключается не в сексуальных ориентациях её главных героев — просто сам роман выстроен выразительно по-женски. Почти все персонажи книги чрезвычайно эмотивны вплоть до экзальтации, сентиментальность и мери-сьюшность отдельных диалогов и описаний просто выпирает из текста. Может быть всё дело в принадлежности героев книги к богеме, но всё-таки мне кажется, что мужчины ведут себя более сдержанно и не льют слёзы так часто, как это делают герои романа.

А противоречивость книги для меня состоит как раз в неоднозначности и разнонаправленной векторности моего личного отношения к описываемым явлениям, событиям, к особенностям характеров и сферы интересов — ко всему тому, о чём (и о ком) идёт речь в романе. И отсюда получается странная раздвоенность отношения — книга в целом мне всё-таки понравилась, а вот её народонаселение не особо.

А ещё мне кажется, что из этой книги можно сделать добротное объёмное голливудское кино.

Книга третья из тетралогии о капитане Невельском. Чем дальше читаешь этот цикл, тем больше приходишь к мысли о нежизнеспособности российской государственности времён Николая Павловича Первого, особенно уже ближе к концу его тридцатилетнего правления. Вот странно устроен мир. Капитан флота российского рвётся исследовать неисследованные ещё берега и открыть то, что ещё на карте лежит белым пятном, капитан этот всячески стремится служить во благо государства российского и во славу русского царя и Отечества, а сановники Государственной дуры-Думы (если быть точным, то вопрос о виновности Невельского рассматривался на заседании комитета министров) всерьёз рассматривают вопрос о виновности капитана из-за того, что опись дальневосточных берегов России капитан этот сделал не дождавшись высочайшего (т.е. от имени царя) повеления. Сделано величайшее открытие, важнейшее для России и в политическом и в экономическом смыслах, а мы (сановники) сердимся на своевольца и решаем разжаловать его в матрозы... Как весомо сказал бы нынешний российский министр внешних сношений Лавров — «Дебилы, б...». Ибо у простого капитана флота государственного ума больше будет, чем у сановников.

А вообще судьба, конечно, увлекательная и личность капитана Невельского очень любопытна и интересна. И черты характера, которые мешают ему сделать ослепительную яркую карьеру, вместе с тем помогают Невельскому быть самим собой во время экспедиций и в особенности в установлении доверительных отношений с аборигенами земель дальневосточных — гиляками и гольдами, И твёрдым в обращении с купцами манчжурами и китайцами, а также с американскими и английскими китобоями, буквально разбойничавшими на берегах охотских и приморских. И именно предусмотрительность Невельского позволила России опередить иностранных картографов и первой воткнуть флаг Российской империи на карту Дальнего Востока. А заодно определить сущность Сахалина как острова и найти наконец устье Амура.

Очередной опус английских юмороведов. Совсем не вызвавший у меня ни смеха, ни широкой улыбки. А по прошествии нескольких дней и книг и вообще заплывший паволокой забвения.

Опять-таки вынужден делать реверансы перед почитателями Терри Праттчетта и ценителями английского юмора — вполне допускаю, что это не книга мне не угодила, а я не пришёлся впору ни книге, ни автору. Честно говоря на ум приходит только одно объяснение: давайте представим себе две рядом расположенные шестерни. Вроде и у той и у другой есть зубцы, так что кажется, что стоит только одной закрутиться и соприкоснуться со второй, как та немедля начнёт вращаться. А теперь присмотримся повнимательнее — и направлены эти косые шестерни в разные стороны, и углы скоса зубьев на них расположены под разными углами, и величины зубьев разные — в общем, ничего кроме скрежета эта пара издавать не может, и никакой крутящий-вертящий момент посредством такой «главной передачи» никуда не передаётся. Вот так и у меня с Праттчеттом — просто мы с ним из разных шестерёночных устройств и никак в зацепление перейти не можем...

Валентин Иванов сумел найти эпиграф к книге первой такой силы и точности, что его невозможно пропустить мимолётно и не стырить в текст отзыва:

«Русский народ всей своей громадной массой не мог вдруг в 862 году размножиться и разлететься сразу, как саранча, его города не могли возникнуть в один день. Это аксиома. (Ю.Венелин)»

И действительно, ведь не по мановению волшебной палочки вдруг и внезапно появились все эти Новгороды и Псковы, Мински и Рязани, Смоленски и Киевы, появились уклад и законы жизни многочисленных славянских племён и родов. И конечно же была предыстория всего этого — частично мы познакомились с ней в книге того же самого Валентина Иванова «Русь изначальная», и вот теперь продолжаем наше путешествие вглубь веков к истокам русской государственности и народности в этой книге.

В центре внимания Валентина Иванова находится Господин Великий Новгород (на тот момент совсем ещё не Великий и не Господин, по крайней мере в книге это название города пока ещё нигде не мелькает, везде этот форпост северо-западных славян — ильменских словен — называется просто Новгород. Середина IX века от РХ (хотя тогда летоисчисление от РХ на Руси ещё не вели, не было тогда у славян этого ближневосточного европейского божества), город живёт своей обычной тревожной торговой жизнью — торговой потому, что через Новгород проходит знаменитый летописный торговый путь «из варяг в греки». А тревожной в силу соседства — в Скандинавии вовсю гнездятся свободные ярлы, которые на своих драккарах с ватагами викингов пиратят всю Европу и разевают рот на восточные земли и города. А кто у нас на востоке от Скандинавии? Правильно — свободный и богатый Хольмгард (Новгород) да ещё неоткрытые неисследованные земли на восток от Скандинавии и непокорённые народы, там живущие.

Автор нам показывает две экспансии. Одна — стремление свободных новгродичей к открытию новых земель и освоению их, к установлению торговых и тесных соседских хозяйственно-родовых и по сути уже семейных отношений с народами, населяющими эти вновь открываемые и осваиваемые земли. Группа-ватага новгородских повольников отправляется на северо-восток в богатые дичью и пушниной земли, где встречается с местными народами, живущими ещё в каменном веке (железа и вообще металлов они не знают и живут охотой и рыбной ловлей, ну и наверное немного растениеводством, но скорее собирательством). О перипетиях этого похода-экспедиции и открытии будущих архангельских земель и повествует нам автор.

А другая экспансия связана с военным нападением ярлов-викингов на своих драккарах и на вновь открытые новгородичами архангельские земли, и на сам вольный Новгород. И вот это противостояние пиратских разбойников и мирных новгородичей и составляет затем всё содержание романа.

Понятно, что книга, написанная в советские времена и русским писателем, наполнена гневом по отношению к захватчикам и разбойникам нурманнам (норманнам) и сочувствием по отношению к своим, русским, новгородским. Вряд ли уместно упрекать за это автора. Но чтобы авторская позиция стала понятнее, Иванов в эпилоге рассказывает нам о судьбе нескольких из выживших после этой «экспедиции» ярлов-викингов — история более чем бесславная (если конечно не считать славными делами разбойничьи кровопролитные набеги, грабежи и убийства и прочую пиратскую «прелесть»). Так что я в своём восприятии книги скорее вместе с Ивановым — сочувствую новгородичам (тем более, что я и сам новгородских кровей и имею полное право быть «за наших«!) и негодую на подлых норманнов.

Не знаю, как там с точки зрения исторической — в том смысле, что не уточнял, насколько содержимое книги соответствует разным летописно-историческим источникам и точкам зрения специалистов, — но как литературный труд книга читается очень легко, событийно-драматический ряд наполнен разными будоражащими происшествиями и яркими запоминающимися героями и антигероями.