Charlotte Bryson Taylor / Шарлотта Брайсон Тэйлор

(1880-1936)

In the Dwellings of the Wilderness / В обителях запустения

(1904)

Перевод, честь по чести: Элиас Эрдлунг, не без помощи Джехути и Упуата, 2015 (C)

* * *

Перед вами первая проба пера мисс Шарлотты Брайсон Тэйлор, опубликованная в 1904 году Хенри Холтом и Компанией. Это классическая история об американских археологах в гипотетической восточной пустыне (Египет/Месопотамия), которые получают больше, чем могли рассчитывать, раскопав древнюю гробницу и взломав дверь с пометкой «Запретно» (не самая лучшая идея). Любопытная смесь антикварной истории о привидениях и викторианского романтического квеста. Тэйлор, очевидно, находилась под влиянием стокеровского «Алмаза Семизвездья» (1903), впрочем не факт, что и сам Брэм Стокер не находился под влиянием «Тэйи, Тени Нила» Малларда Хербертсона (1890), «Ирас, Мистерии» Тео Дуглас (1896), «Жука» Ричарда Марша (1897), «Фароса-Египтянина» Гая Бусби (1898), а также более ранних произведений на эту романтическую тему, вроде «Кольца Амасис, из документов немецкого физиолога» Э. Бульвер-Литтона (1863), «Азета-Египтянина» Элизы Линтон (1847), «Письма ожившей мумии» неизвестного автора (1832) или «Сфинкс, экстраваганза, высеченная в манере Калло» другого неизвестного автора (1821). На самом деле, это лишь верхушка айсберга, или вернее, обелиска, а истоки жанра восходят как минимум к XVII веку, когда Атанасиус Кирхер пытался дешифровать древнеегипетский язык. Основные фабулы поджанра археологического/антикварного/оккультного египетского вирда в целом сводятся к темам:

— реинкарнация древней души или аватаризация языческого нильского божества в современном мире,

— могущественное проклятие,

— зачарованный магический артефакт,

— странные происшествия при раскопках гробниц или при доставке экспонатов в музейные коллекции,

— путешествия во времени или в потусторонние измерения с помощью чтения магических папирусов, проведения ритуалов, воскурений специальных благовоний или просто случайным образом во время сна или экзальтации,

— вампиризм и, конечно же,

— случаи неожиданной магической/научной/спиритической реанимации мумий высших жрецов, принцесс и фараонов.

Представленная ниже повесть задействует не менее трёх мотивов из перечисленных.

«В Обителях Запустения» оказала соответствующее влияние на жанр "проклятия мумии" в целом, причём до такой степени, что многие последующие кино- и литературные постановки, направленные на достоверное изображение воскресшей мумии в египетской и/или европейской обстановке (и говоря в общем, любые фабулы в стиле "древнеегипетский мистический детектив/хоррор") были косвенным образом связаны с этой книгой. А написано было ещё очень много всего. Приведём лишь некоторые примеры: детективный роман «Око Осириса» Остина Фримэна (1911), новелла «Дугмар-Египтянин» Миссис Колсон (1927), романы Сакса Ромера «Выводок Царицы-Колдуньи» (1918) и «Зелёные Глаза Баст» (1920), его же сборник арабских приключений «Секретные Истории Египта» (1918), блестящие новеллы и повести Элджернона Блэквуда «Песок» (1904), «Огненная Немезида» (1908), «Крылья Хора» (1914), «Спуск в Египет» (1914), et cetera, а также целый цикл египетских ужасов Роберта Блоха и не менее внушительная подборка от Сибьюри Куинна и Фрэнка Бэлкнепа Лонга, публиковавшихся в «Weird Tales». Также стоит упомянуть четвёртую книгу приключений Джоркенса (1948), протагониста лорда Дансейни, где чуть ли не половина рассказов связана с Египтом, и квазиисторический опус «В Конце Ждёт Смерть…» Агаты Кристи (1944). Позже, в послевоенные 50-60-ые, египтологический хоррор начинает вырождаться, как всегда случается с чем-то достаточно избитым, и успешно ставится на поток киноконцернами вроде Hammer Horror и Universal.

Рассмотрим основные проблемы, возникшие при чтении данной повести молодой американской писательницы начала XX века Шарлотты Брайсон-Тэйлор.

В главных ролях трое персонажей археологического склада ума: Меррит («возлюбленный» с древнеегип.), Дин («справедливость» с араб.) и Холлуэй («пустая дорога» с англ.). Не удивительно, что юноша с самым незащищённым именем и огненным темпераментом («…гибкий и активный, с удивительно светлой шевелюрой, парой иронических голубых глаз, квадратной челюстью, лицом, густо окрашенным апоплексическим багрянцем…») получает солнечный удар и бесследно пропадает, а невредимым остаётся только глава экспедиции, сухой реалист-прагматик Меррит, одновременно «возлюбленный» и представляющий собой стихию Земли («…невысокий, жилистый и крепкий как дублёная кожа, сероволосый и остролицый…»). Дин же, имеющий смешанную огненно-земную натуру («…он был высок, широкогруд, подтянут, и было в нём что-то тяжеловесное <…> глаза у него были карие и спокойные, волосы — коричнево-красные, удивительно жёсткие и грубые…»), слепнет, страдает от навязчивых фобий, доходящих до помутнения рассудка, но по крайней мере, остаётся в живых.

Фигура начальника экспедиции, «англосакса чистой породы» Меррита, в одиночку усмиряющего бунт ста подчинённых ему феллахов только лишь силой своего характера, наводит на мысль о том, что каждый сколько-нибудь амбициозный и харизматичный лидер археологической группы имеет черты деспотического царя или царицы Древнего Востока. Либо здесь дело в метемпсихозисе, либо во влиянии древнеегипетской истории на умы, её изучающие.

Повествование разворачивается каскадом стремительных событий, не давая отдышаться и прийти в себя, и мы видим, как колоссальное тело Древнего Востока подминает под себя отдельные, хрупкие и самоуверенные крупицы западной культуры. Мы видим, как достойные джентльмены-археологи, рыцари научной мысли, последовательно расстаются со всеми своими представлениями, а их умы оказываются смяты и раздавлены под напором Неизвестного. Археологи находят себя в плену бредовых иллюзий, сражаясь с которыми, они превращаются в буквальном смысле в смятые бесформенные кучи.

«Была только смятая куча на земле, которая вскрикнула, когда Меррит коснулся её, и схватила его, вслепую шаря в отчаянии пальцами в поисках его горла.»

Действие происходит в архетипической Пустыне, где-то на Ближнем Востоке или в Северной Африке. Почему нельзя с точностью сказать, что это та или иная страна? Во-первых, нигде в тексте не упоминается название страны или хотя бы конкретной местности.

Во-вторых, при раскопках обнаруживаются письменные таблички (скорее всего, глиняные). Это может свидетельствовать о принадлежности данной археозоны к Междуречью, ведь, как известно, шумеры, аккадцы, вавилоняне и халдеи пользовались именно глиняными табличками для клинописи. Но в тексте нигде не упоминается про клинопись. Есть только таблички с «каббалистическими знаками». К тому же, древние египтяне, помимо знаменитого папируса, также пользовались глиняными табличками – это доказывают раскопки в отдалённых от русла Нила оазисах к западу от дельты, в тех местах люди не имели других письменных принадлежностей, кроме обожжённой глины, ведь папирус рос преимущественно вдоль великой реки. Другое опровержение теории о Междуречье заключается в том факте, что пресловутые «таблички» могли быть остраконами, или черепками от разбитой керамики, на которых обыкновенно тренировались в письме художники и писцы Нового Царства. Такие остраконы тысячами найдены в той же Дэйр эль-Медине, рабочем посёлке строителей фиванских гробниц, расположенном неподалёку от знаменитой Долины Царей. Третье опровержение: найденный в руинах города Ахетатона (резиденция знаменитого фараона-еретика Аменхотепа IV Эхнатона в Среднем Египте) телль-амарнский архив, состоящий из 382 табличек, написанных на аккадском, бывшим в то время международным языком, и представляющих деловую переписку между правительством Древнего Египта, его наместниками в Ханаане и Амурру, и царями Вавилонии, Хатти, Миттани и Ассирии. Архив был обнаружен местными жителями в 1886 году. Первое серьёзные раскопки в 1891-92 гг. произвёл английский археолог Уильям Флиндерс Питри, затем его дело в 1903 г. продолжил французский археолог, глава ИФАО в Каире Эмиль Шассина. Как мы знаем из мировой истории древнего мира, вскоре после смерти Эхнатона его резиденция была заброшена, разрушена и проклята фиванским институтом жрецов Амона-Ра. Сам фараон-еретик был лишён загробного существования, как и его жена Нефертити. Всё это может навести на мысль, что археологическая экспедиция под управлением Меррита работала на расчистке дворцовых руин Ахетатона, ибо это место было проклято самими египтянами задолго до пришествия белого человека. К тому же, в центре саспенса оказывается мумия погребённой заживо принцессы, склонная к исчезновениям и преследованиям возлюбленных. Архетип мумии как символа древнеегипетского мистицизма известен каждому дошкольнику. В Междуречье не было принято мумифицировать своих покойников. Ещё пруф – подробная фресочная биография принцессы, которую археологи прочитывают вроде комиксов на стенах замурованной комнаты. Древние египтяне были мастера по части рассказывания биографических историй в поминальных часовнях и гробницах, в отличие от жителей Междуречья. Отдельного внимания заслуживает оригинальная обложка первого издания «Обителей Запустения» — на ней красноречиво изображен популярный символ Древнего Египта Хор Бехдетский, в форме солнечного диска с распростёртыми крыльями и двумя змеями-уреями. Его изображения встречаются на порталах храмов чуть ли не по всему Египту. Легенда о нём высечена на стенах храма Хора в Эдфу, куда его культ был занесён ещё во времена Древнего Царства из второго нома под названием Бехдет, расположенного в Дельте. Цветовой символизм обложки также отсылает к Древнему Египту – светло-коричневая текстура имитирует лист папируса, название книги и имя автора выполнены золотыми буквами и заключены в картуш. Всё это должно навести вдумчивого читателя на позиционирование действия именно в Египте. Нигде в повести не упоминается конкретных месопотамских узнаваемых образов (статуи крылатых богов, изображения богов Бела, Мардука или Иштар), как нет здесь и древнеегипетской символики (крылатые солнечные диски, иероглифы, скарабеи, папирусы, анхи, саркофаги и т.д.). Мы встречаем только мумию принцессы и фрески в её погребальной камере. Из остальных археологических находок – только «тысячелетний» светильник, некие орнаменты, колонны, глиняные таблички и алтарь неизвестного божества. В общем, поле для догадок достаточно обширное. Такими достаточно скупыми средствами Шарлотте Брайсон-Тэйлор, тем не менее, весьма красочно удалось воспроизвести очарование древней великой цивилизации. Не имея чётких ориентиров, мы вправе представить себе как проклятый город Ахетатон, так и оазис Сива, древний шумерский Ур, сирийскую Пальмиру или один из городов Мероэ в Судане. Из всего этого мы можем заключить, что автор намеренно хотела создать некий собирательный образ Непознаваемого Востока, выражающийся в огромном древнем некрополисе посреди пустыни, при раскопках которого белый человек сталкивается со множеством странных и подчас жутких феноменов психического и физического свойства, будто бы приходит в действие некий скрытый механизм. «Восток – дело тонкое!» — восклицает всеми любимый персонаж советского фильма «Белое солнце пустыни». «Кэцэ!» — вторит ему другой любимый советским народом персонаж из «Кин-Дза-Дза».

Какие же феномены мы можем проследить по ходу повествования?

— Сюрреальные сны Дина про процессии коричневых существ (весьма напоминает иллюстрации к Книге Мёртвых);

— Горящий несколько тысячелетий светильник перед входом в запечатанную комнату;

— Находка Ибрагима касательно демонической сути замурованной принцессы;

— Неожиданный обвал в камере с мумией;

— Странный галлюциноз Дина наедине с мумией;

— Пропажа мумии и одного из работников;

— Видения и болезни среди других феллахинов, причём галлюцинации у всех примерно схожи и выражаются в потустороннем запахе жасмина, преображении пустынных дюн в благоухающий сад и появлении прекрасной женской фигуры;

— Сомнамбулическая мания Холлуэя, которую он объясняет солнечным ударом;

— Дальнейшие болезни и пропажи работников;

— Свечение по ночам найденного во дворце алтаря со следами жертвоприношений;

— Нервный срыв и пропажа Холлуэя;

— Бунт феллахинов в лагере вследствие пропажи людей и суеверных страхов;

— Странные видения в пустыне и последующая слепота Дина;

— Продолжение полубезумных видений ослепшего Дина;

— Псевдонахождение мумии одним из работников в курганах и дальнейший бессмысленный поиск её вместе с Мерритом; ощущение постороннего взгляда во время поисков;

— Безумная полуночная схватка Дина с невидимым противником на руинах дворца;

— Скользящая среди насыпей призрачная фигура, которую замечает даже реалист Меррит.

Такими вот колоритными сюжетными приманками автор насыщает свою достаточно короткую повесть (около 70 стр.), делая из неё добротную «ghost story».

<…> Тут есть всё необходимое, чтобы приготовить отменно леденящую ghost story; этот старый проклятый город; алтари неведомых богов, на которых приносились человеческие жертвы; эта мумифицированная принцесса, с её "дьявольской душой", и её самоцветами, и её биографией, изображённой прямо на стенах её же гробницы; а теперь ещё и исчезновения наших людей, одного за другим. <…>

Про вампиризм говорить здесь сложно, но можно, так как двойник (или жизненная энергия, как теперь принято в среде египтологов) ка проклятой принцессы явно высасывает силы из своих воздыхателей. Тут надо отдать должное древнеегипетскому погребальному мистицизму: ведь согласно их верованиям, тень усопшего, обитающая в каждой приличной гробнице, обычно — в мумии/статуе/ложных дверях, так же, как живой человек, требует для поддержания своего существования еды и питья. Соответственно, как должна была проголодаться проклятая демоническая Ка принцессы за три с полтиной тысячелетия, несложно вообразить. Исходя из данных теорий, описанных популярным образом хранителем древностей Британского музей Э. А. У. Баджем в его многочисленных трудах (в частности – «The Mummy» (1894)), нам думается, многие авторы «древнеегипетского мистического хоррора» рубежа XIX-XX вв. (в особенности же это прослеживается на позднейших публикациях мушкетёров пульп-фикшна вроде Weird Tales) пытались увязать воедино концепты вампиризма и мистического влияния неприкаянных древних мумий. Возможно, у юной Шарлотты это получилось не в пример лучше многих.        

Тема оккультного наследия Древнего Египта, а также Месопотамии, Аравии и Персии, в начале XX-го века была необыкновенно востребована в литературе беспокойного присутствия (а также в периодических розенкрейцерских изданиях вроде «Изиды» под редакцией И. К. Антошевского и А. В. Трояновского (1909-1916) и оккультно-философских исследованиях вроде «Священной Книги Тота» Владимира Шмакова (1916)), что возможно было связано как с археологическим энтузиазмом учёных-ориенталистов, так и с общим эзотерическим духом на рубеже эпох. Ничего утверждать здесь мы не берёмся, лучше просто приведите свои нервы в созерцательное состояние, заварите чайник «эрл грея» с бергамотом и корицей, настройтесь на волну дореволюционной атмосферы приключений и приступайте к чтению. Чувство нарастающего ужаса и навязчивой неоднозначности финала делают этот небольшой роман по-настоящему тревожным чтением.

============================

«Есть много на земле и в небесах чудес таких,

Мой друг Горацио,

Что и не мнились нам с тобой

В самых диковинных мечтах.»

Гамлет, I, V.

Моей матушке

«- А где наш Холлуэй?»

Сквозная цитата

---------------------------------------------------

Часть I

В Тёмной Бездне Ушедших Времен

* * *

ДИН вышел из своего шатра, закуривая не слишком чистую бриаровую трубку, и направился в сторону, где лежал на спине Меррит, заложив руки за голову и глядя в окрашенное закатом небо, раскинувшееся над пустыней.

По правую руку были раскопки, зияющие как грубые раны в монотонности бурого песка; огромные курганы вывороченной земли, монструозные и гротескные, глубокие ямы и пропасти с изломанными хребтами и насыпями. В величественном холме, прозванном арабами Курганом Забытого Города, возвышающимся и господствующим надо всем окружением, были прорублены широкие рвы, длинные и глубокие, уходящие внутрь скрытого центра этого исполина; с их помощью люди поднимались и спускались в ту область, что лежала ниже. По левую руку находился небольшой отряд рабочих, разбивших лагерь на одном из меньших по размеру нетронутых курганов — люди были сосредоточены на своём нехитром ужине из сушёных зёрен. Голубоватый дымок костра поднимался из-за выступающего бруствера земли, где Ибрагим, прораб, варил густой, ароматный кофе своей страны. Одиночество наступающей ночи уже повисло над лагерем, солнце почти скатилось за обод пустыни, и насыщенный цвет неба стал исчезать. Далеко на востоке, за пределами лагеря, из-за края света, Пятно тьмы мчалось быстрыми, бесшумными скачками.

Дин сел рядом с распростёртой фигурой Меррита. Он был высок, широкогруд, подтянут, и было в нём что-то тяжеловесное, из-за чего он казался старше своих лет. Глаза у него были карие и спокойные, волосы — коричнево-красные, удивительно жёсткие и грубые, вокруг рта угадывались слабые линии, говорящие о чувстве юмора. Меррит, невысокий, жилистый и крепкий как дублёная кожа, сероволосый и остролицый, убрал руку из-под головы, сдвинул шляпу, скрывавшую лицо и взглянул на Дина.

– Где Холлуэй? — спросил он.

– Он взял свой фотоаппарат сразу после полудня и сказал, что собирается сделать несколько снимков в той части Северного храма, что мы откопали. — ответил Дин. – Мне кажется, мы должны обнаружить там ещё больше табличек с надписями — притом отличной сохранности. Здешнее место более позднего периода по сравнению с подобными дворцами в других найденных нами городах.

Дин окинул взглядом раскопки с нескрываемым интересом, будто в стремлении постигнуть их древние тайны. Также он гадал, когда Холлуэй намеревается вернуться. Холлуэй был молод и обладал пылким воображением, и с ним можно было поговорить и о волшебной притягательности, которой эта могучая гробница обладает для любого, её созерцающего, и о былом величии древнего народа, некогда возвысившегося и исчезнувшего навеки, мысли о котором возникают в этом месте. Нельзя было также легко говорить об этих вещах с Мерритом, ведь последний был матёрым бизнес-воротилой, в высшей степени практичным и твёрдым, как камень, материалистом до кончиков ногтей, склонным путать проявления чувств с сентиментальностью и, следовательно, презирать их.

Солнце, наконец, опустилось за горизонт, и мир стремительно потемнел. Из лагеря рабочих донеслось завораживающее, слышное будто издалека, скорбное монотонное песнопение и, вместе с ним, мерный стук барабана. В интервалах, осёл испускал свой протяжный крик, похожий на пилу, с визгом распиливающую дерево. Вместе с приходом тьмы высыпали на чёрный небосвод звёзды, прекрасные и бессчётные. Ночной ветер, мягко шурша песком среди руин, обратил дневную жару в неожиданную прохладу. Земляные насыпи, чьи контуры растушевала темнота, казались огромными тенями, растаяв в таинственном мраке ночи. Смешиваясь с пением аборигенов и случайными выкриками ослов, слышалось раздражительное блеяние козлов, предназначенных стать хозяйской пищей. Вокруг выступающих земляных отвалов сиял приглушённый отсвет от костра прораба. Всю ночь напролёт — нескончаемое движение и звуки глотания.

– Эти дикари пашут, как волы, весь день и горланят, как лягушки-быки, всю ночь. — сказал Меррит неожиданно. Он тяжело поднялся на локте и крикнул Ибрагима. Вскоре тот, похожий на пятно в ночи, крадучись подошёл от своего огня.

– Почему твои люди так шумны этой ночью? — спросил Меррит.

– Ани молиться за кхароший удача, саар. — сказал Ибрагим, отвечая на арабский Меррита гордым английским, бегло, отвратительно и с характерным акцентом. – Этха умерший город не кхарашо будет, чтобы беспокоили зазря. Гасподь Великхий, Он праклясть его давным-давно; люди печалитца и боятца… эм… призракхов. Призракхов, даа. Отшень невежественный люди.

– О, вот в чём дело, не так ли? — Меррит, теряя интерес, сел обратно на землю. – Ну что ж, скажи им, что не следует бояться призраков. Последний из них умер от старости добрую тысячу лет тому назад.

– Ошшень кхарашо, саар! — ответствовал Ибрагим, посчитав что подобный ответ на английском будет наиболее корректен.

. Меррит и его компания были первыми американцами, которых тот повстречал, в противном случае он бы сказал: "Всё ф парядхе." Он вновь растворился в тенях; и, постепенно, пение стало смолкать, превращаясь в хныканье и нытьё, после чего совсем прекратилось.

– Как думаешь, доберёмся мы завтра до восточного крыла дворца? — спросил Дин.

Меррит с комфортом растянулся на тёплой земле и отбросил свою шляпу в сторону.

– Я полагаю, так оно и будет.

Его голос стал медлительнее, приглушённый в соответствии с ночной тишью.

– Дворец, где эти древние люди жили и умерли две тысячи лет назад. Интересно, как это место должно было выглядеть в те дни, в центре и сердце цивилизации, которая пульсировала столь же мощно, как и наша. Знаешь что, Дин, у меня возникает странное ощущение в корнях волос, стоит мне подойти к закрытой двери или открыть гробницу. "Задумайся над этим, старик. Усвой это раз и навсегда! Твоя нога — первая, что переступает этот порог, твоя рука — первая, что поднимает эту табличку, или вазу, или черепок, с тех пор как эти древние оставили их." Это то, что я говорю себе каждый раз. Они умерли, или были истреблены, и они оставили свои города после себя в забвении.

Голос Меррита становился всё медленнее, прерываемый долгими паузами между умозаключениями. Казалось, он уже больше не обращается к Дину вообще.

– Итак, дворы заполняются пылью и песком, сначала лишь тонким слоем, цвета всё ещё ярки и сочны, и стены вполне себе стоят, знаешь ли. Затем сорняки начинают пробиваться сквозь камень, и сады превращаются в джунгли, и слой пыли становится глубже. Стена за стеной обрушаются... здесь, в одиночестве, мёртвый город оставлен на произвол судьбы... Дикие звери облюбовывают залы под свои логова, и обезьяны лепечут в этом самом дворце, который мы увидим завтра, и рептилии спят на ступенях в лучах солнца... И ещё больше рушится стен, и пески наползают на них со всех сторон, и нет более голоса, что нарушит тишину, и нет звука, кроме падения камня. Затем, постепенно, лик планеты меняется, и земля, как океанские валы, вздымается, пока не скрывает под собой город, и вот только бесформенные курганы свидетельствуют о некогда присутствовавшей здесь жизни. И город мёртв и погребён, и ожидает нас, только нас троих, явившихся с другого конца земли, чтобы извлечь его на свет ещё раз.

Внезапно его голос прервался. В темноте не видно было лица собеседника. Дин сидел и слушал в молчании, невероятно удивлённый. Меррит-практик, Меррит-расчётливый, Меррит-насмехающийся-над-сентиментальностью, и вдруг восторгается подобным образом? Дин знал, что его друг относится к тому типу людей, сдержанных и самодостаточных, которые, когда они вообще говорят, идут на гораздо большую близость, чем пристало для обычной беседы, и обнажают своё глубокое, застенчивое сердце до самых его корней. Дин также знал, что когда подобное настроение закрепляется за таким человеком, это должно быть следствием чего-то удивительного и сакрального; обыкновенно это означает какой-либо кризис в жизни человека, внешний признак стресса, о котором никто, кроме него самого, и не может знать. И оттого, что каждый нерв Дина дрожал в ответ на посыл, содержащийся в словах Меррита, и оттого, что это могло быть сказано только в темноте между двумя людьми, ибо дневной свет безжалостно овеществляет и делает обычным и тривиальным подобные вещи, Дин медленно произнёс, обратясь взглядом на великие звёзды, искрящиеся над ними:

– Я не знал, что и ты тоже чувствовал нечто подобное.

Ответ Меррита оказался стремительным.

– Ты серьёзно? Можешь ли ты поставить себя на место той старой истлевшей жизни, когда находишь её искалеченную оболочку и благоговеешь перед ней? Можешь ли ты заново выстроить эти разрушенные стены и узреть, вместо насыпей и траншей, город с башнями, и рощами деревьев, и садами, изобилующий человеческой жизнью, сам прах которой развеялся? Это то, что я делаю, каждый раз. Это началось ещё дома, когда я был мальчишкой у себя в городе. Из меня хотели сделать инженера, но я сказал, что лучше буду раскапывать вещи, которые были выстроены другими людьми, чем проведу свою жизнь, строя вещи, которые будут раскопаны другими. Это своего рода одержимость, которая держит меня в своей хватке — и никогда не отпускает.

Дин сочувственно кивнул в темноте.

– Я знаю, что ты имеешь в виду. Но, всё-таки я понятия не имел, что ты можешь это чувствовать подобным образом.

Меррит рассмеялся.

– Я не знаю, что побуждает меня к откровениям этой ночью. – признался он. – Но я много думал об этом всём. Это будет большое дело, Дин. Отличное дело для всех нас, если мы с этим справимся.

– А мы можем не справиться? — удивился Дин.

Меррит сел и ощупал себя в поисках спичек.

– Я не знаю! – ответил он несколько неуверенно. – Не вижу никаких причин. Но, откровенно говоря, почему-то не могу представить себе нас самих, заканчивающих всё это. Я могу с уверенностью спланировать ход нашей работы до определённого момента, соответственно, если только не произойдут несчастные случаи или не вмешается Божья воля, всё будет идти так, как мною задумано. Но за пределами этой точки, у меня создаётся подозрение, что может произойти что-либо неожиданное. Конечно же, это полнейшая ерунда. Между прочим, Холлуэй ещё не пожаловал?

– Я предполагаю, что уже. — ответил Дин. – Его носильщик оставил эти мотки плёнки, которые так были нужны ему, вчера на солнцепёке, и они расплавились. Я ведь говорил, что из-за плёнки может возникнуть масса неудобств в таком климате.

– Я думаю, он это переживёт. — сказал непринуждённо Меррит. – Это его первая поездка, и он ещё зелен, но парень он толковый и, конечно же, знает, как получить отменные фотографии.

Оба замолчали, тонко осознавая новую симпатию, возникшую между ними. Каждый проник в оболочку другого, коснувшись скрытой пружины ощущения, объединяющего двоих; и без лишних слов между ними установилась молчаливая связь. Они курили тихо, в мире с собой, друг с другом, со всем человечеством.

Чёрная фигура выросла в ночи и подошла к ним, слабое свечение сигареты словно прокалывало дыру во мраке.

– Как там аппарат? — поинтересовался Дин. – Есть новые снимки за прошедший день?

– Да. — ответил Холлуэй. – Я обошёл окрестности. Место отличное. Хотя ужасно одинокое чувство появляется, когда смотришь в выкопанные нами ямы и думаешь, чтобы могли бы сказать те древние, если бы тоже могли видеть нас.

Дин и Меррит, невидимые, одновременно усмехнулись.

– Этот тупица засветил все мои плёнки — четыре дюжины рулонов. Я не планировал использовать их целиком, но мне претит мысль не воспользоваться ими вообще. Уверен, я верну их в прежнее состояние. Доброй всем ночи.

– Взаимно! — сказали они торжественным хором.

Холлуэй исчез. Вскоре Дин последовал за ним, и Меррит остался сидеть в ночи один, с потрёпанным погодой лицом и своими сотканными из сна фантазиями.

* * *

Часть II

Дверь, Что Была Запретной

* * *

ПЕРЕД рассветом мужчины позавтракали и, когда окончательно рассвело, чтобы можно было видеть инструменты, приступили к работам. Холлуэй, волоча свой штатив-треногу за собой, в сопровождении мальчика-носильщика с ящиком пластинок, переходил от места к месту, делая снимки. Это был жизнерадостный молодой человек, гибкий и активный, с удивительно светлой шевелюрой, парой иронических голубых глаз, квадратной челюстью, лицом, густо окрашенным апоплексическим багрянцем, и руками, покрытыми пятнами от химикалий.

Меррит с нахлобученным по самые глаза пробковым шлемом, без устали карабкался вверх и вниз по траншеям с комком мятых чертежей в руке. Он был во всех местах сразу: резкий, проницательный, практичный, дальновидный, командующий; его помощь и указания требовались повсюду. Настроение ночи улетучилось, как его и не бывало; и вновь главный археолог был тем, кем его знал мир. Работники роились вокруг курганов, как трудолюбивые муравьи. С одной стороны холма, состоящего из земли и мусора, цепочка арабов поднималась по крутым ступеням из стоптанной глины, ведущих вниз в траншеи; бесконечная, непрерывная вереница людей, несущих вёдра с грязью. С другой стороны, много ступеней ниже, такая же процессия спускалась уже с пустыми вёдрами. Снизу раздавался стук киркой и лопатой, перемежающийся гортанными выкриками бригадиров. Над всеми ними расстилалось чистое утреннее небо, пока ещё не нагретое до цвета расплавленной латуни; вокруг них — пустыня, обширная и беззвучная; под ними — фрагменты старого мира, чья история затерялась в сумраке прошлых веков.

Ибрагим проворно взобрался на верх самой глубокой траншеи, прорытой в кургане, заметил Дина, рисующего каббалистические знаки на коленке в своём дневнике, и поспешил к нему.

– Саар, – объявил он, раздувшись от важности и гордости за своё открытие, – парни мои находить стена неразрушенный, с дверь и надпись на ней. Гидэ гаспадин Маррит?"

– У стены храма, вместе с мистером Холлуэем, — ответствовал Дин. – Ступай позови их скорее.

Ибрагим ретировался, двигаясь величавой рысью, а Дин сунул блокнот в карман и бросился вниз по траншее, где рабочие, крикливо переговариваясь, собрались вокруг кучи обломков. Это была не первая находка экспедиции, но каждое свежее открытие всегда вызывает такую же волнительную дрожь по всему телу. Ибо нет ничего более захватывающего, чем стоять у порога давно умершего мира, на границе входа, зная, что следующий удар заступом, следующий шаг вперёд могут либо раскрыть утерянные секреты мёртвых, проливающие новый свет на серые туманы веков — либо же нет; могут или перелистнуть новую страницу в запечатанной Книге Ушедших Вещей, или же раскрыть пустую.

Даже ведёрщики столпились посмотреть, вытягивая шеи над плечами работников с кирками.

Траншея была приблизительно в сто пятьдесят футов (45 метров -прим.пер.) шириной и огорожена с обеих сторон возвышающимися земляными стенами. Исходя из фрагментов кирпичной мостовой и выстроенных в линию оснований сломанных колонн, утопленных глубоко в грунт, здесь находилась секция древнего дворца. В той части раскопа, где сгрудились мужчины, взгляду представал кусок стены около десяти футов (3 метра – прим.пер.) высотой с запечатанным дверным проёмом. Меррит, со сбившимся дыханием, принял на себя командование, сдерживая излишне пламенное нетерпение со стороны рабочих. Земля была тщательно расчищена, и находка предстала обнажённой.

– Похоже на гробницу, – предположил Холлуэй, оставив свою камеру и подойдя ближе. – Кирпичи, промазанные битумом, как всегда. Эй! Поосторожнее, парни! Аккуратней здесь с вашими инструментами!

Там надпись над дверью, которую я бы не советовал вам повреждать. Дин, используй свою мудрость для решения этого дела.

– Кто-нибудь один, очистите от грязи, — приказал Меррит, и полуголый рабочий запрыгнул на плечи товарища и соскоблил забившуюся землю. Дин мельком ухватил облик Меррита, и это резко напомнило ему проявление чувств прошлой ночью. Лицо Меррита было белым от волнения, хотя руки были тверды, а голос спокоен. Тогда Дин, мгновенно оживившись при виде вырезанных слов, сделал бережную копию в своей записной книжке и поспешно отошёл, дабы расшифровать надпись. Холлуэй установил свой треножник, нашёл фокус и сделал экспозицию стены и низкого, заложенного кирпичами портала с таинственными знаками на перекрытии. Он весь пылал от волнения, как и всегда в подобных случаях, и настойчиво просил, чтобы дверь была как можно скорее разбита.

– У нас в запасе несколько часов, пока не стало слишком жарко, чтобы работать. — заметил Меррит. Он сдвинул свой шлем назад и сверился с часами. – Во всяком случае, мы сейчас же начнём и будем продолжать до упора. Учитывая появление этого места и план уже раскопанных развалин, я должен сказать, что эта гробница, или что это там такое, расположена несколькими футами ниже уровня земли того времени. Готово уже, Дин?

Дин с трубкой в зубах прогуливался вокруг двери, сдвинув на затылок шляпу, и пристально изучал надпись. Затем он сравнил её с копией, которую сделал, и с несколькими прочими страницами своего блокнота. Время от времени он неразборчиво бормотал. Наконец он повернулся к остальным.

– Я думаю, это гробница, — с удовлетворением отметил он. – Если я не ошибаюсь, ввиду краткого времени, потраченного на расшифровку, надпись означает: «Всякий вошедший — сейчас или в будущем? — да, всё верно — да не разбудит спящей внутри души.»

– Должно быть, он очень хотел спать, кем бы он ни был, — легкомысленно сказал Холлуэй. – Можем мы уже приступать? Если старик всё ещё внутри, мне бы хотелось забрать его, пока не слишком стемнело.

Вскоре мускульная сила мужчин была пущена в ход, роем любопытных муравьёв облепили они края запертой двери, над которой было оставлено древнее послание с предостережением. Дин обнаружил для себя, что не в состоянии отвести от него глаз. Вместе с Холлуэем обсуждали они значение этой надписи под аккомпанемент лязга опускающихся кирок и лопат. Холлуэй колебался между соблазнительной идеей зарытых сокровищ, коих владелец пытался застраховаться при помощи театрального предупреждения, и увитой драгоценностями мумией царской особы, которой фотограф бы пополнил свою коллекцию. Дин надеялся, что там найдутся таблички для расшифровки.

Меррит не сказал ничего. Когда Холлуэй поинтересовался о его теориях на сей счёт, Меррит ответил коротко:

– Я более не жду ничего от этих стран. Не важно, что ты там себе воображаешь, нечто неожиданное может в любой момент перевернуть и опрокинуть тебя."

– Вы абсолютно правы насчёт этих стран! — поддержал беседу Холлуэй с внезапным энтузиазмом. – Они не следуют правилам и предписаниям нашего Отечества. В конце концов, я полагаю, что нет такой причины, почему бы странным вещам не происходить в странных землях. Вы не понимаете их — вы не можете понять их — но, клянусь тёткой! не поджидают ли они вас там, где вы вынуждены иногда жить! Есть что-то в этих восточных землях, что выходит за рамки понимания западного человека. Что-то в самом местном воздухе, и даже в людях. Я странствовал по разным местам Индии и Египта и всё такое, но знаю немногим больше того, с чего начинал, разве что менее поверхностно. Нечто, что всё время ускользает от тебя; что-то, к чему нельзя подобраться достаточно близко для изучения; ты знаешь, что оно рядом, но не можешь дать этому названия. Даже простейшие вещи кажутся необычными. Часами стоял я снаружи буддистского храма, просто слушая женщину, распевающую их молитву: "Аум Мани Пэдмэ Хум!",

Но его уже прекратили слушать, и Холлуэй, воодушевление которого никоим образом не омрачилось игнорированием его воспоминаний, пошёл и стал помогать рабочим копать, и распевать странные трудовые песнопения вместе с ними, с режущим слух гремучим хором заступов и лопат, и заражать мужчин своим собственным бьющим через край энтузиазмом, так что работа понеслась галопом.

Солнце поднялось выше, и жара стала нестерпимой. Некоторые мужчины выказали признаки изнеможения.

– Нам придётся отложить затею на время. — пробурчал Меррит с неохотой. – Уже десять часов. Дин, лучше держи шляпу на голове, если собираешься продолжать. Солнце достаточно жарит, чтобы ты заработал удар через десять минут.

Дин присел на обломок разбитой колонны и стал обмахивать своё раскрасневшееся лицо серой походной шляпой.

– У меня уже голова трещит, – признался он. – Эй, Ибрагим! Будь так добр, сходи в мою палатку и достань синий бутылёк из моей аптечки. Синий бутылёк, запомни; там он один-единственный. Нацеди полную ложку в стакан с водой и принеси сюда.

Ибрагим ушёл.

– Лучше тебе попробовать что-то посильнее, — предложил Меррит.

Дин возразил.

– Нет; тут ничто иное, как предвестие мигрени. Бром справится с этим быстрее любых прочих средств

Ибрагим вскоре вернулся с чашкой. Дин выпил свою дозу, надел шляпу и затерялся среди рабочих, дабы следить за ходом дела.

Когда был объявлен перерыв, значительная часть мусора оказалась расчищена, и некоторые более мелкие кирпичи, блокировавшие вход, были убраны. Каждый человек по очереди подходил и торжественно заглядывал в проём, выражая разочарование, когда ему не открывалось ничего, кроме черноты. Холлуэй создал небольшую сенсацию, заявив с обычной для него энергией, что будто бы увидел крохотную точку света внутри. Над ним здорово потешались, но он мужественно стоял на своём, хотя и признался, что это "выглядит странно" и не имеет объяснения.

Мужчины дружно поднялись из раскопов наверх, чтобы растянуться в тени курганов.

Холлуэй, будучи молодым и неукротимым энтузиастом, отдался проявлению своих плёнок взамен отдыха. Дин тщательным образом развернул над собой москитную сетку, чтобы избавить себя от мародёрствующих мух, и удалился вздремнуть с подветренной стороны ближайшего кургана. Меррит, с трубкой во рту, сидел там же, где они с Дином говорили вчера ночью, и смотрел вдаль поверх равнины угрюмыми, задумчивыми глазами.

Вместе с клонящимся к вечеру обжигающим днём грубая болтовня туземцев постепенно затухала. Они безмятежно спали, используя для отдыха всё то время, пока их укрывала тень. Когда солнце, шагая по медному небу, касалось их там, где они лежали, они просыпались, вставали, двигали свои тела в сторону другого прохладного укрытия и засыпали вновь. С ними перемещались и белые люди; Дин, наполовину спящий, осоловелый, спотыкающийся в своей москитной сетке. Там, куда он падал, там он тут же и засыпал, тяжёло дыша и беспокойно ворочаясь. В его снах шествовали бессчётные процессии коричневоногих существ, бесконечно следующих вверх и вниз, приходящих из ниоткуда, уходящих в никуда, и каждое из них, проходя мимо него, высыпало на него ведёрко с сухой коричневой землёй, так что его придавливало этим тяжким весом вниз, к земле, и выкрикивало ему в ухо: "Всякий вошедший, ныне или в будущем, да не потревожит покой души здесь спящей!" Каждый голос становился всё более громким и угрожающим, хотя он не мог сообразить, отчего коричневые существа должны ему чем-то угрожать; и когда он пытался сбежать, они вываливали на него ещё больше земли; так что, когда он уже был готов задохнуться насмерть, то проснулся, с трудом ловя воздух, и обнаружил на своём плече крепкую хватку рук Холлуэя, кричавшего ему: "Вставай, нигга дружище! Вставай же, говорю я тебе! Они прорубили проход, и мы собираемся вниз, пока ещё светло."

Дин тут же вскочил на ноги, всё ещё с мутной головой отбрасывая противомоскитную сетку; и вместе они помчались вниз к раскопу, где уже собралась толпа вокруг четырёхфутового прохода, зияющего чернотой.

Ближайшим ко входу был Меррит, его лицо было привычно бледно от волнения, а в руках зажата лопата. Он был словно детектив, нашедший ключ к разгадке запутанной тайны — или шахтёр, увидевший долгожданные признаки золота. Над его головой странное послание по-прежнему несло своё предостережение, как бы отражая сам Восток, охраняющий свои тайны, даже в смерти, от глаз всё-и-вся-исследующего Запада.

Для Меррита это никогда не было рутиной, но было разворачиванием страницы, на которой мёртвыми руками была записана история исчезнувшего мира. Через плечо он поманил к себе Дина и Холлуэя, пригнувшись, чтобы заглянуть в низкий проход. Какое-то время тому назад здесь была груда мусора и кирпичей, ныне путь был расчищен.

– Посмотрите туда! — воскликнул он. Его слова хлестнули как плеть. Его глаза были проницательны и серьёзны.

– Кто-либо из вас видит… свет?

Мгновенно они подтянулись ближе. Дин сказал:

– Вижу что? — и взглянул на Меррита в нерешительности. Холлуэй недоверчиво воскликнул:

– Свет!

Но затем Холлуэй, глядя внутрь, схватился за Дина, и пронзительно выдохнул:

– Это оно! Клянусь святым Георгием–Победоносцем,

– Отражение внешнего источника света на чём-то отполированном внутри. – предположил наугад Дин.

Меррит зажёг свой фонарь.

– У нас будет время, чтобы взглянуть, — сказал он достаточно спокойно. – Перед нами первоклассное состояние сохранности — это первая целостная и не забитая мусором камера, найденная нами. Пойдёмте, вы оба, только захватите ваши лампы.

Он пробрался через обломки и занёс ногу над камнем, образующим порог, направляя свет фонаря прямо перед собой. Дин и Холлуэй следовали за ним по пятам. Трое вошли внутрь гробницы. Земля и камень делали всё возможное, чтобы скрыть секрет, данный им на хранение, но человек одержал верх. Усыпальница отдавала своих мёртвых.

Перед ними был короткий проход, не достаточно высокий, чтобы выпрямиться в полный рост, который резко уходил вниз и дальше поворачивал вправо. Угол стены скрывал дальнейший обзор. При свете трёх ламп, рассеивающих окружающую темноту, можно было разглядеть, что стены и потолок были сложены из крупных каменных блоков, грубо обточенных молотком.

– Я думал, что мы обнаружим здесь сильное проседание. — донёсся сзади голос Холлуэя.

— Подумай о давлении сверху.

– Да, но это место с самого начала было глубоко под землёй. Промежуточный слой земли должен был помочь поддержать медленно растущую сверху массу. Кроме того, это занимает...

В эту секунду Дин, шёдший впереди, завернул за угол прохода и тут же возвратился обратно к ним, ловя ртом воздух и восклицая, чем и прервал речь Меррита на середине.

– Там что-то странное! — пробормотал он.

Поворот прохода вёл на уровень несколькими ярдами ниже. Тут вновь был заблокированный проход, аналогичный внешнему. На квадратном камне сбоку от этой двери стоял светильник из глины, из которого лилось не пламя, но бледное сияние, как от какого-то фосфоресцирующего материала внутри, тусклое и слабое, будто оно уже догорало. Это было, как если бы чья-то живая рука оставила лампу здесь незадолго до их прибытия, внутри этих запечатанных стен глубоко под землёй; маленькая частица жизни, в окружении всеобщей смерти, поразившая их мгновенным шоком скорее сверхъестественного, чем земного происхождения.

Меррит сказал, сбиваясь на шёпот:

— Господь Всемогущий! Только взгляните на это! — и замолчал, как тот, кто оказался пред лицом некой силы, которая поднялась внезапно из открытой могилы, чтобы насмехаться над людьми. Им противостояло нечто жуткое — разумное и наделённое личностью, как и они сами. Дин, с восхищением пристально глядя на светильник, произнёс:

– Он не мог гореть здесь все эти тысячелетия, с тех самых пор, как наружная дверь была запечатана — потому что это невозможно. Это абсурд. Тут должен быть какой-то дополнительный вход. Кто-то, должно быть, был здесь перед нами.

Они придвинулись друг к другу и смотрели на это явление с удивлением и благоговением. Предположения о причинах феномена заставили их умолкнуть, а неожиданность всего этого ввергла их в замешательство.

Холлуэй, вглядываясь в тени, отрывисто произнёс:

– Приглушите ваши фонари на минуту. Или затемните их так, чтобы свет не падал напрямую. Так! Ага!

Его голос сильно дрожал от нетерпения.

– Посмотрите на верх этой двери. Там надпись — видите? Прямо над ней — большими буквами — и лампа идеально точно установлена так, чтобы освещать их. Вот зачем она здесь — чтобы никто не мог войти в дверь, не увидев этих слов. И когда свет был ярче, они, должно быть, были читаемы как печать. Прочти их, Дин, быстрее.

Дин прочёл, припоминая слово, виденное им много раз до этого. Тут было только одно слово: "Запретное".

Но как только они двинулись вперёд, чтобы рассмотреть надпись, бледное свечение, сияющее неисчислимые годы в этом безмолвном месте, усилилось вдруг в волне воздуха, что всколыхнулась от их тел, горделиво воссияло на мгновение и тихо сошло в небытиё. Тотчас хватка смерти, ждущей тысячу лет в тени этой слабой искры жизни, тяжёло сомкнулась на этом месте. Меррит издал возглас горького разочарования.

– Должно быть, здесь покоится старый царь, — выдвинул гипотезу Холлуэй. – Попытка не пытка? Смотрите, эти камни и на одну пятую не такие тяжёлые, как те, что были наверху. Именем Георгия! Этот я могу и сам сдвинуть. Будет там темно или светло как днём – нам всё равно понадобятся фонари. Я позову Ибрагима.  

Ибрагим спустился, с двумя рабочими и инструментом. Проход был настолько узок, что позволял одновременно разойтись только двум рабочим, при этом они были стеснены в движениях и им не хватало воздуха для дыхания.

Но постепенно, сменяя друг друга, они устранили препятствие. Меррит, по новой приведя в порядок свою лампу, ступил вовнутрь.

Ожидающие услышали, как он споткнулся и крикнул:

– Идите сюда, парни. Захватите огни. Тут что-то есть.

Незамедлительно двое оказались за ним. Как только они зашли, Меррит резко выкрикнул:

– Осторожно! Не наступите на это! Оно лежит прямо за порогом.

Дин, входящий первым, направил свет вперёд и увидел некую вещь, прижатую вплотную к дверному проёму. Он осторожно перешагнул через неё и наклонился рядом с Меррита, чтобы рассмотреть её. Холлуэй, наполовину высунувшийся из-под низкого проёма, глядел на них; из-за его плеча вытягивалось смуглое лицо Ибрагима.

– Это, конечно же, мумия, — заключил Холлуэй, поднося свой фонарь поближе. – Но она не завёрнута в бинты и не в саркофаге. Естественно высушенная, надо полагать. Переверни её, Дин.

* * *

Часть III

Внутри Гробницы

* * *

ТЕПЕРЬ фонари засветились ровнее, так что гробница была освещена в должной мере. Помещение было низким, квадратным и очень маленьким; и вдоль всех стен тянулись ряды пиктограмм, более или менее сохранившихся, разглядеть детали которых как следует сейчас не представлялось возможным. Дин перевернул высохшее тело, сморщенное, коричневое, кожистое, которое когда-то жило, и двигалось, и дышало так же, как и они сами. Меррит произнёс:

– Это женщина. Судя по платью, я могу заключить, что она была высокого положения. – он присвистнул. – Поглядите на драгоценности!

Когда тело, застывшее в скрюченной позе, жёсткое, как доска, было повернуто лицом вверх, свет фонаря вспыхнул на гранях множества ювелирных украшений, заблистало золото, тёмным огнём заиграли неизвестные самоцветы. Вокруг иссохшей шеи вилась цепочка из тяжёлых золотых пластин; на сморщенных, длинных и костлявых руках, с похожими на когти пальцами, висели широкие браслеты, инкрустированные драгоценными камнями.

– Она удивительно хорошо сохранилась, – сказал Меррит. Он с глухим звуком щёлкнул пальцем по впалой грудине, которая некогда была смуглой, гладкой, упругой плотью, мягко пружинящей от прикосновения, после чего направил свет фонаря на лицо мумии. Волосы всё ещё сохранялись на черепе, длинные, полночно-чёрные, прямые и шелковистые – но стоило ему прикоснуться к ним, как они отделились от скальпа и остались у него в руке. Глаза отсутствовали, глазницы пустовали. Губы, сухие и жёсткие, были растянуты в ухмылке, обнажая два ряда прекрасных зубов.

– Что это ещё за новости! – неожиданно выругался Меррит. – Мне бы хотелось знать, что она тут делает. Кому могло взбрести в голову опечатать дверь подобным образом? Давайте-ка осмотримся.

Все принялись оглядываться вокруг, и на стенах обнаружился ключ к разгадке. Им оказалась рисованная история драмы, разыгравшейся и приведшей к ужасной развязке более двух тысячелетий тому назад, с одним из актёров, вернее, актрисой, костюмированной точно также, что и лежащая ныне у их ног находка.

– Полагаю, что всё началось отсюда, – заметил Холлуэй, стоя в углу рядом с дверью. – Там, где вы сейчас стоите , они заложили вход, и это должно было происходить ближе к концу действия. Начало – здесь, где я стою.

Они бродили вдоль стен, толкая друг друга из-за ограниченности пространства, держа фонари прямо над головой. Холлуэй, наделённый пламенным воображением, в какой-то момент хлопнул себя по колену и воскликнул:

– Я понял! По крайней мере, это соотносится со всеми теми деталями, что мы уже обнаружили. Она должна была быть царской крови — ибо на этом четвёртом рисунке она изображена с чернобородым мужчиной, у которого в руках символы царской власти, и по величине фигур эти двое практически идентичны. На первой сцене она занимается любовью с этим заморышем в белой юбке, который намного её меньше, что означает его простое происхождение. Он скромен и держит руки перед лицом. Я полагаю, это должно означать, что он не желает участвовать в игре. Три других парня, лежащих тут же на спинах, очевидно, её прежние горе-любовники, которые, благодаря ей, плохо кончили. У всех у них лица закрыты руками, видите? То же положение, что и у ведущего персонажа. Я полагаю, что наша героиня была особа весьма и весьма вспыльчивая, что можно заключить по следующим двум композициям. Клянусь честью, разве они не откровенны? На четвёртой сцене царь отчитывает её за поступки, и она поворачивается к нему спиной. На этой стене, она, очевидно, подвергается наказанию за свои грехи, и царь произносит приговор. И вот – на-те! глядите – они замуровывают её в этой самой гробнице, заживо. Вот её протаскивают вдоль всего наружного прохода, темница открыта и готова к использованию; а на этой, последней, сцене царь кладёт первый камень в фундамент глухой кладки. Вот и лампа, стоящая на каменном блоке, и слуга, что-то с ней делающий. – он глубоко вздохнул. – Но, во имя святого Георгия, зачем они запечатали её живьём? Почему не отравили или не отсекли ей голову, или что-нибудь в этом роде?

Но рассуждения Холлуэя были прерваны. Ибрагим, чьё глубочайшее любопытство преодолело даже его суеверный трепет от этого места, подошёл и встал рядом с археологами там, где свет падал на фреску с изображением принцессы, ожидающей своего приговора. Неожиданно он вскрикнул не то от удивления, не то в тревоге, и бросился ко входу. Холлуэй перехватил его на полпути, требуя объяснений.

– Саары, уходите срочно. Эта место слишкам проклятый. Эта женщинэ – та, какхих ви звать по-инглизи "дух адержима Дьявал". Глядите — видеть.

Он указал на нарисованные фигуры. Меррит наклонился вперёд, чтобы рассмотреть.

– Видите этат вещь, пахожий на модный арнамент на её груди? Не арнамент эта. Это мелкий дьявол. И это в каждой её картине. Пасматрите сами.

– Так вот оно что, – протянул Холлуэй, прохаживаясь взад-вперёд по гробнице. – Маленький дьявол. Разве это не мило?

Но Ибрагим снова взвыл.

– Это есть дьявал, который глядеть из её души. Это есть атчего её заживо запечатать они. Есле же она бы умерать так… – он провёл ребром ладони вдоль своей шеи, – или была бы убивать иначе как, дьявал выйти бы из неё и убегать. Замуруй её как здесь, и дьявал после того, как девица умерать и он из неё выхадить, не смог бы выбираться никуда наружу. Типерь же вы пазвалять злой дьявал улетать через дверь в стене. Уходим скорей!

Холлуэй покатился со смеху.

– Зоркий глаз, Ибрагим! Мы никогда не думали, что среди нас есть кто-то, обладающий таким богатым воображением. Но всё же, по моему мнению, сперва нам нужно здесь всё расчистить. Воздух здесь не слишком-то благоухающий. У Дина уже небось жабры зеленеют.

Среди рабочих, толпящихся в проходе, прошёл ропот, и Ибрагим нырнул за входной проём.

– Они гаварить, крыша ща обваливаца будет! – крикнул он на бегу, – заблокировать дверь! Бежимте, саары!

– Только горсть мусора свалилась сверху. – сказал Меррит, но Холлуэй, уже отступая, бросил через плечо:

– Вам бы лучше поторопиться обоим! Тут откуда-то сходит настоящая лавина.

Он перепрыгнул через порог узкой двери. Меррит, также спохватившись, уже перекинул одну ногу через проём, когда послышались грохочущие звуки оползня. Холлуэй, Ибрагим и двое рабочих в проходе крикнули хором, и Меррит преодолел препятствие в целости и сохранности. Тут же случился обвал, и на то место, где только что стоял Меррит, обрушилась груда рыхлой земли и грубо обработанных камней, полностью заблокировав вход и заключив Дина по ту сторону от них.

Успевшие выбраться археологи закричали вновь, ободряюще, что сейчас же примутся за работу и раскопают его; их голоса слышались ему невнятно, будто бы с большого расстояния. Сильный молодой голос Холлуэя, доходя до ушей Дина более явственно, чем от остальных, извещал, что они освободят его не далее, как в течение получаса, и что ему надо держаться философской точки зрения на происходящее и заняться любовью с принцессой, чтобы скоротать время.

Дин усмехнулся своей незадачливости, слушая стук кирок и лопат – громкие звуки по сравнению с царящей в гробнице тишиной. Затем он начал постепенно сознавать, как же здесь тихо. Тишина, которая не нарушалась бессчётное количество лет, похоже, предъявила свои права собственности обратно, ошеломляя его, подавляя своим присутствием. Его одинокий маленький фонарь храбро горел, но углы комнаты были объяты тенью; картины на стенах вырисовывались неясно и гротескно. А потом глаза Дина упали на ютившуюся на полу мумию, и его воображение совершило скачок к той странной сцене, которая имела здесь место в прошлом. Он думал о ней, принцессе, должно быть, молодой, непременно обворожительной, брошенной здесь, чтобы зачахнуть от голода и жажды, из-за наивной веры, что красивая и злобная её душа, заточенная внутри этих узких стен, никогда более не вырвется на свободу, чтобы сеять дальнейшую смуту среди сынов человеческих.

В течение некоторого времени он забавлялся такими фантазиями, сидя на полу, сложив руки на коленях, устремив взгляд на украшенную драгоценностями нелепость в углу. Совершенно неожиданно он почувствовал жару и замкнутость этого места, ощутил, как пот выступает на лбу и руках; осознал также определённую туманность в усыпальнице, сквозь которую свет от его фонаря лишь бледно мерцал в бессилии.

«Хорошо бы парни поспешили!» – пробормотал он негодующе. Он резко вскинул голову, новое выражение проявилось на его лице, а глаза заблестели от возбуждённого недоумения. "Что это, гром меня разбери? Мне кажется, или откуда-то веет духами, жасминовыми, ей-богу?!" Он встряхнулся. "Слишком неуловимо. Очередной солнечный припадок. Никто из парней не пользуется духами – и уж тем более местные…" Он замолчал, чтобы усмехнуться. "Во всяком случае, это место становится навязчиво тесным." В душной атмосфере подземелья он наконец прозрел, что ощущает любопытное головокружение – его внимание расплывалось, руки холодели. В приливе новых мыслей, он произнёс: «Постойте-ка! Ибрагим, тот ли бутылёк ты взял?»

Он всё более укреплялся в уверенности, что принял неправильное лекарство, и был полон раздражения на Ибрагима. Дин аргументировал с досадой, что это наверняка было не то средство, иначе бы он не чувствовал себя сейчас столь необыкновенно странно. Вновь его взгляд наткнулся на мумию. На этот раз он воззрился на неё, не отрывая глаз под нахмуренными бровями, и его челюсти немного разомкнулись.

Свет был тусклым, голова поплыла. То, что предстало его мутному зачарованному взору, было медленным, неопределённым изменением в тех останках, которые лежали перед ним, хотя отдельные стадии процесса нельзя было зафиксировать. Он увидел, как мёртвое лицо медленно поворачивается в его сторону – настолько медленно, что, как ни старался, Дин не мог заметить движения – а впалые щёки постепенно округляются, уже не покрытые более высушенным пергаментом, но бархатистой коричневой кожей; увидел полные алые губы, скрывавшие двойной ряд совершенных зубов; сморщенные руки уже казались плотными и изящными; волнистые изгибы и мягкие впадины бюста и горла, внезапная яркость неизвестных украшений; и схватился за голову руками.

"Господи! Я грежу наяву!" – пробормотал он. "Это солнце – конечно, что же ещё – всё дело в солнце!"

Но он чувствовал, как его плоть неодолимо притягивает к этому безымянному ужасу, что цепко захватил его, подобно кошмару дурного сновидения, про который знаешь, что он только снится, но не можешь от него пробудиться – когда до него дошло, что смутный аромат плавающих вокруг благовоний усилился, теперь уже вполне ясно ощутимый; тяжёлый, навязчивый дурман цветов жасмина, цепляющий и чувственный, он приносил вместе с тем внезапную боль от невыносимого стремления к хорошей жизни, которая была оставлена там, наверху.

"Я не могу понять!" – пробормотал он. И чуть позже, безотчётно, со смутным ощущением, что слышал эти слова раньше: "Вы видите вещи и знаете об их существовании, но не можете их объяснить."

В следующий момент он обнаружил себя ползущим на руках и коленях к свернувшейся на полу фигуре, которая, он знал это, глядела на него живыми глазами, заманивая его одуряющим запахом жасмина; и резко остановил себя с выражением ужаса на лице, считая вполне серьёзно, что сошёл с ума, и с дрожью думая, что могло бы произойти, если бы он невольно дотронулся бы до этого. Освещение было по-прежнему тусклым, и его глаза были полны тумана, так что он не мог ясно видеть; но Дин знал, что тело лежало неподвижно, глядя на него искоса томным взглядом, полным приглашения и искушения, а драгоценности на округлой шее и изгибах грудей подмигивали ему бликами света.

И тогда вся сила воли покинула его под воздействием тонкого, расслабляющего благоухания, что захватило его мозг и будоражило его; и внезапно наступила критическая точка его ментальной выносливости. Он бросился на землю и камни, заполняющие дверной проём, и стал разгребать их, бормоча бессвязные слова себе под нос, в слепом страхе от того, чему не было названия.

Затем в непосредственной близости раздался крик мужских голосов; воздух туннеля, чистый и прохладный, как небеса, после удушья могилы, затопил его лёгкие, будто струя холодной воды, чему он был бесконечно благодарен. Он выпрямился, бессмысленно улыбаясь, как только Меррит и Холлуэй подошли к нему, и упал в кучу щебня прямо посреди порога.

Они вынесли его с приличествующими выражениями сочувствия, а он бредил в беспамятстве о мёртвых существах, глядящих на него живыми глазами, о цветах жасмина, эссенция которых может затянуть человеческую душу в мучения проклятых, и о боли в его голове, и о солнце, и о синих бутыльках. И Ибрагим, дрожа от страха, поневоле признал, что в аптечке ему не удалось найти синюю бутыль, и он вынужден был принести вместо этого чашку чистой воды, – "Именем Владыки-Госпада, саар, ошень чистай!" – зная о наказании за экспериментирование с препаратами, чьих свойств он не знал. И гробница была оставлена распахнутой на произвол ночных ветров, с забытой горелкой Дина, всё ешё стоявшей на полу и бросающей тусклый свет на впалое лицо и высохшие руки лежавшей там принцессы, усыпанные насмешливыми самоцветами.

* * *

Часть IV

“Она Искусила Меня"

* * *

ЛАГЕРЬ располагался на ночь, слышались редкие порывы разговоров из палаток с перебранками возле котелков с мясным рагу или игрой в кости. Холлуэй, засунув руки в карманы и сигарету в зубы, решил после ужина прогуляться до места отдыха Дина и Меррита, где те сидели и курили как обычно. Дин выглядел рассеянно, вокруг его головы была повязана влажная ткань. Меррит, само спокойствие и задумчивость, предавался отдыху в сознании оставшегося позади хорошего рабочего дня. Это отличный способ достижения физического и психического комфорта к наступлению ночи, когда можно расслабить все свои пружины.

Холлуэй бросил небрежно:

– В какой ящик вы упаковали мумию для транспортировки?

– Мы ещё и не начинали, – ответствовал Меррит, постукивая чашечкой своей трубки о ботинок. – Сегодня на это не было времени, с учётом передряги с Дином и всего прочего. Она вполне себе спокойно пролежит до утра в гробнице. Эти affejis [название арабского племени – прим. пер.] не тронут её и за астрономический бакшиш, к тому же Ибрагим стоит на страже, следя, чтобы они не шатались вокруг.

– Ещё и не начинали? – переспросил Холлуэй. В его голосе появилась слабая интонация удивления. – Что ж, её нет в гробнице. Она исчезла.

Меррит выпрямился и пристально уставился на него.

– Как это понимать? – спросил он.

Холлуэй терпеливо ответил:

– Я подумал, что вы, должно быть, уже упаковали мумию, раз её нет в гробнице. Я был там не далее пятнадцати минут назад. И Ибрагима там не было – он ужинал с этим, как его, Хафизом, поваром. Держу пари, эти бедолаги спёрли её, чтобы завладеть драгоценностями.

Дин и Меррит пребывали в молчании. Одновременно они вскочили и направились к раскопу. Холлуэй двинулся вслед за ними не спеша, держа руки по-прежнему в карманах. На полпути он встретил обоих, идущих обратной дорогой. Оба разражались ругательствами.

– Итак? – поинтересовался Холлуэй. – Я оказался прав? Теперь дьявол должен расплатиться?

– Чертовски прав! – фыркнул Меррит. Он повысил голос, зовя Ибрагима. Трое уселись для торжественного трибунала, вне пределов слышимости лагеря. Пришёл Ибрагим, спокойный и невинный. Меррит спросил его на местном диалекте:

– Ибрагим, стоял ли ты на охране после того, как мы покинули гробницу?

Его интонации были чуть ли не елейными.

– О да-а, саар. – голос Ибрагима был не менее мягким. Кроме того, он делал упор на свой английский.

– Как же долго?

– Фплоть да самый ужин. Мой живот, он исхадить вопль по козий рагу и печенье. Саары, он реветь. Патаму я ухадить. Я гаварить сибе, заморю червячка и вернусь тут же. Не так долго не будет меня. Я уходить. Я быстра прихадить назад. Не больша чем минута не быть меня.

Меррит повернулся к Холлуэю.

– Был ли он у гробницы, когда ты заходил в неё?

– Нет, сэр! – с готовностью ответил Холлуэй.

– И долго ты был там?

– Около часа, насколько я могу судить.

– Возвратился ли он, когда ты покидал гробницу?

– Нет, сэр.

Серые глаза Меррита приковали оробевшего Ибрагима к месту.

– Пока ты, прямо нарушая мои распоряжения, отсутствовал на посту, мумия была похищена. Теперь твоя непосредственная задача – найти её. Ты понял меня, или мне ещё раз повторить на твоём наречии?

Он повторил свои слова на местном диалекте.

– В твоих интересах разыскать её. Ты должен опросить людей, осмотреть грунт на предмет захоронения, переворошить весь лагерь. Пока она не будет найдена, твоя заработная плата урезается. Также ты не получишь никакого бакшиша и никаких подарков по возвращении.

Ибрагим, готовый на всё, только бы не потерять награду, принял жалкий вид. Его горе было по-детски эмоциональным; он рыдал, он умолял о прощении.

– Я нахадить её, саар, быстрее, чем сам шайтан. Если эта сделать мои люди, я забирать у них её абратно без жаласти. Но не лишайте меня падарки, иначее я буду умирать от голод. Я бедняга из бедняг, ошень бедный – мне неабхадимы падарки, саары!

– О, оставь своё слюноотделение и приступай к работе! – прорычал Меррит и повернулся к нему спиной.

Ибрагим уполз обратно в лагерь с намерением перенести вину, коллективно и индивидуально, на каждого члена каждой бригады. Его продвижение по стоянке сопровождалось бурей гневных отрицаний, призывов к благим небесам для восстановления запятнанной репутации, яростных отказов в сопричастности.

Меррит коротко рассмеялся и откинулся на спину.

– Не кажется ли вам, что вся эта суматоха может – э-ээ – спугнуть вора и заставить его сделать ноги вместе с добычей? – предположил Холлуэй.

– Он не мог уйти достаточно далеко. – ответил Меррит мрачно, махнув рукой в сторону окружающей пустыни. – Если он уже сделал это, мы недосчитаемся кого-то из наших рабочих и настигнем беглеца в мгновение ока. Шумиха же может заставить его вернуть украденное, ведь ему станет ясно, что пропажа уже обнаружена.

Однако ни на следующий, ни через день, мумия принцессы не была возвращена. Работы продолжались, старательно и с переменным успехом. Новые траншеи углублялись внутрь кургана. Была обнаружена корзина, до верху набитая табличками, изготовленными из глины отменного качества, многие из которых были в идеальном состоянии сохранности; также были извлечены терракотовые вазы, медные инструменты, некоторые из них подверглись сильной коррозии, алтарь божества, чьё имя было стёрто, со следами жертвоприношений. Дворцовая площадь, широкая и открытая, была полностью расчищена вместе с фрагментами кирпичной мостовой и остатками прилегающих помещений. Основываясь на этих архитектурных данных, Дин нарисовал тщательные планы, отметив приблизительные размеры, среднюю высоту кладки и толщину стен, системы дренажа и вентиляции. С недвижимых надписей были сняты слепки, пол был кропотливо обследован, постройки – сфотографированы и описаны. Всё это было подготовкой к проведению раскопок на нижнем уровне, где должны были храниться, по мнению Меррита, реликвии непревзойдённой научной ценности. Но последующие дни выдались бесплодными, что повергло Меррита в уныние, в том числе, из-за пропажи принцессы. Когда всё шло хорошо, он забывал о ней, радуясь свежим находкам; когда что-то шло не так, он возвращался к потере и безутешно о ней горевал.

– Я собирался преподнести эту принцессу Национальному музею Вашингтона, – горько сетовал он, – а теперь, благодаря ненасытной жадности какого-то дурака-аборигена, она утеряна. – Что такого, если ты пару раз обойдёшься без обеда, когда знаешь, что у тебя есть подобная вещь?

Но дурак-абориген всё ещё находился в центре сцены, и намеревался совершить ещё множество подобного. Дин поймал его однажды вечером за попыткой кражи воска, которым тот хотел залатать отвратительную рану, на манер пустынной хирургии, и сам перевязал ему её надлежащим образом. Так что Ибрагим, чувствуя себя жалким, ненужным изгоем со дня своего позора, выказал известную благодарность, и, как всегда, на своём ужасном английском сообщил Дину, что прошлой ночью обнаружилось исчезновение одного из рабочих, не вернувшегося вместе со всеми на закате, и что ещё один человек, последний раз виденный им в лагере, был очень болен.

Всё это Дин покорно передал Мерриту, на что последний сонно проворчал и сказал:

– Рабочий ущёл спать за один из курганов. Он вернётся к завтраку, нечего переживать.

Но тот не вернулся к завтраку, а больному становилось всё хуже, и он пожелал умереть. На вопросы любопытных товарищей о причине своей хвори он ответил, что не желает вдаваться в подробности и не хочет даже говорить об этом; так что его приятели одарили беднягу скупым сочувствием и удалились. Той же ночью Дину снился сон, что он вновь оказался заключённым в гробнице, а живые глаза на мёртвом лице пристально наблюдали за ним, пока он сражался за глоток воздуха и свою жизнь с завалом. Только на этот раз лицо не было столь уж мертво – кожа был смуглого оттенка и плавно обтекала кости черепа, но на самом лице застыло выражение похоти, смешанной с жестокостью и злобным триумфом. Он проснулся, взмокший от пота, с ощущением удушья, таким же, какое он испытал в тот незабываемый день в духоте подземной темницы. Впервые он был поражён чувством надвигающегося зла; хотя, когда он проснулся во второй раз, эмоция полностью улетучилась в лучах бравого утреннего света.

Этим же днём среди местных феллахов наметилась определённая тревожность. Ближе к вечеру группа делегатов посетила Меррита и изложила свои проблемы весьма пространным образом. Они сделали Ибрагима своим переводчиком. Он упивался шансом показать уровень своего владения английским, и выложился по полной.

– Саар Маррит не долшен забивать, шо на эта город лежит проклятье, в ошень давнее время проклят он Хоспадом-Богом. Тут могут быть плохой дела, ошень плохие, что нам видеть ясно. Эта не есть хорошо, откапывать то, что есть проклято. Тот алтар, каторый мы нашли, настолько ненавистен Хоспаду-Богу, что люди говорить, он светится вся ночь. Чудеснасти здесь пафсюду – визде, всюду вакруг. Мы ещо нигде в наша земля не видеть столька разных чудес сразу. Людям не нравица место эта. Хафиз, повар наш, видеть вещь вчера ночью. Она делать его ошень бальной.

Он вытащил вперёд Хафиза за край его короткого и грязного хлопкового одеяния. Хафиз явно был не расположен к даче показаний, но, обнаружив себя в центре внимания и поняв, что ему так просто не отделаться, развёл руками и быстро сказал на родном языке:

– О, господа, это было нечто, что пришло из курганов ночью, раскачиваясь, как раскачиваются летом колосья, очень лёгкое, предлагая людям следовать за ним. Тарфа, тот, кто ушёл и не вернулся, видел это и говорил, что это – дух алтаря, который мы осквернили. Пустыня поглотила его, ибо прошло уже три дня с тех пор, как он ушёл туда.

После этого признания Хафиз призвал Аллаха в свидетели – ведь он был правоверный мусульманин – что у него и в мыслях не было вмешиваться в дела невидимых сущностей, что он был вынужден подчиняться приказам и что он – цветок в руках Аллаха.

– Я никак в толк не возьму, что это напало на этих скотов. – раздражённо сказал Холлуэй.

– Они просто разнервничались. – заверил его Меррит. – Похоже на то, что это место всегда имело плохую репутацию, начиная с древнейших времён. Люди суеверны и не представляют, с чем им приходится иметь дело. Я думаю, что Тарфа замешан в пропаже мумии и выдумал, прежде чем уйти, всю эту историю о светящемся алтаре, чтобы сбить нас со следа. Да, он несомненно вор. Но он не такой болван, чтобы решить двигаться на север без воды и провизии, а наш повар сказал, что тот ничего не прихватил с собой из съестных припасов. Так что единственный возможный маршрут его бегства – южное направление. Поэтому, когда будем возвращаться тем путём, мы наверняка обнаружим его – или то, что от него останется – вместе с принцессой.

– А горы? Что, если он доберётся до них? – вклинился Дин.

Меррит усмехнулся при мысли об этом.

– С чего бы ему туда направляться? Его главное желание, по моему мнению, заключается в том, чтобы добраться до караванных путей, где он мог бы найти помощь. Он выбросит мумию где-нибудь в пустыне, а себе прикарманит её украшения. Достигнув скал, он может также пойти на север и тем закончить своё существование. Никаких караванов не наблюдается на расстоянии пятидесяти миль

Следующий день принёс с собой новый шквал возмущения. Один из землекопов пожаловал к Мерриту и рассказал ему, чуть ли не в истерике, что он, Мусса, видел человека, скользящего по курганным грядам, следуя за нечто, что всё время было впереди него; и этим человеком был Хафиз, повар, который был тогда с Тарфой, а затем пожелал умереть. И Мусса, содрогаясь, описал появление того существа, насколько он смог его разглядеть.

– Господин мой, уже близилась ночь, а я и Хафиз взяли еду, отошли в тень того кургана и стали трапезничать.

Он махнул рукой в сторону отдалённого холма вывороченной земли и мусора по левую сторону.

– И как только солнце скрылось за горизонтом, в момент перед самым приходом ночи, будто повеяло дыханием из райских садов блаженных душ, медленно и мягко, как шёпот женских голосов, и появилось Оно, крадучись вдоль кургана, и посмотрело на Хафиза, и поманило его. И пустыня больше не была пустыней, а стала будто сад, наполненный ароматом роз и пением бюльбюлей

Меррит резко повернулся к Ибрагиму, стоявшему у него за спиной.

– Разве я не предупреждал тебя, чтобы ты не таскал с собой алкоголь в лагерь? Ей-богу! Ещё немного, и они начнут видеть священных питонов и прыгающих ящериц!

– Я не давать им алкохоль, саар. – прервал его Ибрагим. – Ни капля уиски в лагерь. Солнце ударило их здесь. – он выразительно постучал себя по лбу. Меррит недоверчиво усмехнулся в отвращении.

В эту ночь трое сидели допоздна в непривычной тишине, наблюдая за пустыней и пульсирующими звёздами. Холлуэй был первым, кто нарушил долгую паузу.

– Эти люди не дети, чтобы пугаться теней. Я думаю, этот феномен следует проанализировать. Когда вы начинаете думать с их точки зрения, то это место действительно кажется весьма странным. Тут есть всё необходимое, чтобы приготовить отменно леденящую историю с привидениями: этот старый проклятый город; алтари неведомых богов, на которых приносились человеческие жертвы; эта мумифицированная принцесса, с её "дьявольской душой", и её украшениями, и её биографией, изображённой прямо на стенах её же гробницы; а теперь ещё и исчезновения наших людей, одного за другим. Ну, во всяком случае, я рад, что вы, парни, здесь со мной. Если бы я был один, во имя святого Георгия, то не удивился бы, обнаружив, что принимаю за чистую монету все россказни Ибрагима. Я закончил бы тем, что у меня окончательно сдали бы нервы, и я бы сбежал отсюда.

Дин улыбнулся парню сквозь облако табачного дыма, а Меррит сказал с сухой симпатией, которую лишь Холлуэй, с его беззаботностью, энтузиазмом и противоречивым воображением, более смелым, чем даже у самого Меррита, мог выжать из него:

– О да! Я уже успел насмотреться на твои прежние попытки спастись бегством, ты, юный сорвиголова. Они забывают обо всём этом через пару дней. Для них это попросту является долгом перед отчизной, чтобы ни один европеец не провёл свой отпуск без каких-нибудь сенсационных происшествий.

Холлуэй многозначительно вздохнул.

– Ладно, вы меня раскусили! – сказал он с откровенностью. – Я умываю руки. Эта страна выше моих философских способностей. В душе мне кажется, если я пробуду здесь ещё какое-то время, то стану верить всему, что бы вы ни рассказывали мне о ней.

* * *

Часть V

Прикосновение Солнца

* * *

НА следующий день Ибрагим сообщил, что исчез Мусса. Ибрагим был на взводе и не скрывал этого. По его словам, люди стали беспокойными; он сам будет безмерно счастлив, когда труды в этом месте завершатся. Это место нечестиво. Кроме того, он заявил, что видел Муссу прошлой ночью, и что Мусса вёл себя странно, рассуждая о садах роз и экзотических ароматах, которым никто не знал названия; и ещё Мусса сказал, что если он вновь увидит Женщину, то последует за ней. Следовательно, Мусса несомненно помешался, что следовало из чрезмерно торжественной речи Ибрагима, ибо Господу Богу ведомо, что вокруг лагеря нет ни единой женщины, и никакой парфюм не способен перебить вонь здешнего скотного загона. О да – Мусса спятил, окончательно и бесповоротно, тут не могло быть никакого иного толкования. Чтобы как следует убедиться в речах Ибрагима, Меррит приказал обыскать лагерь на предмет спрятанного алкоголя, но не нашёл ничего. Люди смотрели на разбирательство в тишине. Этой ночью не было пения; рабочие сгрудились потеснее и спали группами по три-четыре человека.

Несколько часов спустя Дин на пути к своей палатке споткнулся об Холлуэя, который растянулся на земле, оперевшись подбородком на руки.

– Смотри! – мягко сказал Холлуэй, не делая попытки передвинуться куда-либо. – Я говорю, посмотри на эту восходящую луну.

Его голос уже не звучал с привычным энтузиазмом и казался усталым. Дин, соображая, что парень тоскует по дому и, возможно, ему требуется некоторая поддержка, принял подразумеваемое приглашение и присел рядом. Луна, поднимаясь над величественным Курганом Забытого Города, переменила окрас небосвода на насыщенный тёмно-синий оттенок; землю же обратила в дремлющее море седого света, окутанное бесконечным одиночеством и спокойствием.

– Это превосходно, – согласился Дин с вялым интересом. Внезапно до него дошло, что восход луны, как правило, способствующий поэтическим вдохновениям Холлуэя, этой ночью никак того не затрагивал. Он, обыкновенно переполненный энергией и эмоциями, казался сейчас необычно рассеянным и вялым. Дин размышлял, не перегрелся ли юноша невзначай на солнцепёке, когда Холлуэй вдруг заговорил с определённой долей неуверенности и робости, кардинальным образом повлиявшей на отношение к нему Дина – Холлуэй показался ему чуть ли не испуганным мальчиком.

– Знаешь, Дин, я тут задался вопросом, есть ли в нелепых россказнях наших землекопов хоть какая-то крупица истины, в конце концов? Я не имею в виду всю эту околесицу о женщине, но… этой ночью я сам что-то видел.

– Где? – спросил Дин с равной серьёзностью.

Темнота скрыла улыбку дружеской терпимости на его лице.

– Внизу, среди гробниц.

Голос Холлуэя был торжественен.

– Может быть, козёл вырвался на свободу, – предположил с надеждой Дин.

– О, ты можешь насмехаться, если желаешь! – сказал Холлуэй неожиданно резко. – Естественно, сейчас ты скажешь, что это был один из наших рабочих. Может, оно и так, но клянусь честью, это было что-то другое. С чего бы им шляться где-то здесь в такое время, когда никто из них не смеет приблизиться к проклятому месту после наступления темноты из-за опасения за сохранность собственной бессмертной души?

– Почему ты там был? – спросил Дин.

Услышав ответ Холлуэя, низкий и со странным присвистом, как от одышки, Дин выпрямился в темноте, пытаясь увидеть лицо друга.

– Не могу объяснить. Я… я сущий дурак, но ничто не может заставить меня держаться от этого места на расстоянии. Говорю тебе, Дин, я был там каждую ночь за последние четыре дня, и я боюсь его до смерти.

– В таком случае, ради всего святого, зачем же ты туда ходишь? – изумлённо выдал Дин.

– Говорю же, я не могу ничего с собой поделать! – ответил Холлуэй нетерпеливо. – Прежде, чем до меня доходит, я уже там. Я спрашиваю, Дин, когда люди получают солнечный удар, не наделяет ли это их способностью видеть… скажем так, то, чего нет, понимаешь меня?

– Я не знаю, – произнёс медленно Дин и остановился, вспомнив картину, бывшую теперь всегда у него перед мысленным взором, картину тускло освещённой гробницы, усыпанной драгоценностями мумии с пылающими глазами, скорчившейся на полу, себя самого, наполовину лишённого чувств, с головокружением от ужасного солнечного удара, разгребающего голыми руками наваленную землю в агонии идиотического страха.

– Да, это так. – решительно сказал он.

Холлуэй глубоко вздохнул с облегчением.

– Спасибо небесам за это! Если бы не это оправдание, я бы решил, что с меня достаточно впечатлений… Что за весёлая ночь! Она похожа на те ночи, что бывают у нас на родине поздней весной.

Он непринуждённо потянулся, разминая затёкшие мускулы, глядя вверх на ядовитую луну. Дин, видя, что речь юного фотографа была насыщена своеобразным смутным беспокойством, которое, очевидно, угнетало Холлуэя, позволил себе покорно внимать молодому человеку, не обращая особого внимания на содержание его праздной болтовни.

– Там, позади старого дома, есть холм. – продолжал мальчишеский голос. – Луна выплывает из-за него точно так же, как из-за Кургана Древнего Города каждую ночь. И там есть большое старое яблоневое дерево, а прямо под ним раскинулся сад, где растут фиалки. Я, кажется, вдыхал их аромат целый день – будто бы в любой момент мог посмотреть вниз и ожидать увидеть их, растущими в тепле и сырости. Однако забавно, как человек может заставить себя поверить, что он обоняет цветочные ароматы, тогда как на добрую тысячу миль вокруг нет никаких цветов, и как простое воспоминание запаха возвращает его к вещам, считавшимися забытыми давным-давно. Я не имею понятия, как мне удаётся всё это ощущать, но это производит любопытный эффект на меня; я скучаю по своему маленькому щенку бультерьера, хотя никогда бы не подумал, что захочу что-либо ещё раз в этом усталом мире. Я бы отдал половину себя, чтобы он оказался сейчас рядом со мной, с головой на моих коленях; и я даже не знаю почему, ведь фиалки как-то слабо соотносятся с бультерьерами.

Дин вышел из своей задумчивости, осознавая лишь сам факт того, что Холлуэй продолжает связывать слова.

– О чём это ты? – переспросил он.

– Я просто рассказываю о своей собаке, Кено. – произнёс печально Холлуэй. – Эта луна заставила меня думать о старом садике позади дома, и о фиалках, растущих там – клянусь, я могу практически ощутить их запах прямо сейчас – и одно, и другое возвращают меня к мыслям о моём щенке. Он чуть ли не единственное живое существо, которое занимает мои мысли последнее время. Иди уже спать – не бери в голову. Интересно всё-таки, не является ли это одной из фаз этой чёртовой солнечной болезни. Если это так, то у меня все симптомы.

– Что значит "одна из фаз"? – сонно переспросил Дин, в то время как Холлуэй замолк, видимо, собираясь с ответом.

– Э… ну, то есть, ароматы, которых не существует и всё тому подобное – что, в чём дело?

Дин сел, положил руку на плечо Холлуэя и потряс его по-дружески.

– Ты тоже чувствовал это? – спросил он. – Слушай сюда, Боб, ты тоже это чувствовал?

– Да, я тоже, в каком-то смысле. – признался Холлуэй. – Я не думал, что в этом есть что-либо заслуживающее твоего внимания. Это ведь часть стандартной программы, не так ли?.. головная боль, невралгия в задней части шеи, раскалённые полосы железа перед глазами, появление разного рода запахов и образов. Это… это же симптомы? Это должно быть так… что ещё, разрази меня гром, это может быть? Я и не догадывался, насколько много значения этому придаю; это не неприятно, в некотором смысле, даже, но… ох! я не знаю! Это делает меня столь чертовски ностальгическим!

Он остановился на полуслове и тревожно двинулся в темноту.

– Я несу бред, – сказал он твёрдо. – Полагаю, это тоже симптом. Что ж, буду надеяться, что вернусь в нормальное состояние.

Он окинул взглядом собственную палатку, стоящую в отдалении и белёсую в лунном свете.

– Лучше возьми себя в руки и постарайся избавиться от этих симптомов. – добродушно посоветовал ему Дин. – Солнце – не такая штука, к которой можно относиться с легкомыслием в подобных местах, знаешь ли.

Как только Холлуэй медленно направился прочь, Дин стал за ним наблюдать, прищурив глаза. Затем он ушёл в свою палатку и зажёг лампу. Используя свой кожаный чемодан как письменный стол, он набросал некоторое количество записей, наведя попутно порядок в своём дневнике и книгах учёта; в то время, как за пределами его временного жилища ночь всё более сгущалась, а лагерь погружался в дремоту.

Позже он отложил бумаги и стал готовиться ко сну. Только он уже хотел протянуть руку, чтобы погасить лампу, как вдруг остановился, склонил голову и прислушался. По другую сторону стены, непосредственно около брезента, раздался тихий звук, будто бы некое крупное тело прошуршало вдоль неё. Дин снял свои ботинки и бесшумно прокрался к двери. Он выглянул в зазор на залитый лунным светом пейзаж, тут же резко отпрянув назад с быстрым вдохом.

"Господи!" – пробормотал он. – "Этот парень… бродит тут в одном одеяле вместо того, чтобы прилично спать у себя в палатке… Он что, вконец сошёл с ума?"

Дин мгновенно принял решение. Надел обратно обувь, одёрнув себя, однако, при мысли, что создаёт много шума, и прислушался вновь – затем позвал как можно более естественным голосом:

– Эй, Холлуэй! Не спится нынче? Заходи.

И усмехнулся, уловив конфузливое движение по другую сторону тента, после чего послышались шаги.

– Заходи уже, – сердечно пригласил он, – только опусти дверь за собой. – и склонился над своим журналом. Холлуэй вошёл, и Дин поднял на него испытующий взгляд.

– Уверен, что я не помешаю? – спросил Холлуэй; и интонация его голоса заставила Дина присмотреться к нему получше.

– Вовсе нет. – ответил он. – Дело в том, что я действительно рад, что ты пришёл. Я услышал, э… как ты бродишь неподалёку, и подумал, что недурно было бы тебя пригласить в гости. Ты случаем не помнишь, в какой ящик мы упаковали слепки с библиотечных надписей?

– Я… не могу поверить, что я это делаю, – сказал Холлуэй. Он упал на складную табуретку. – Дин, можешь мне дать что-нибудь, чтобы я мог уснуть? Я… я как-то нехорошо себя чувствую всю ночь. Это солнце – всё дело, конечно, в солнце.

Дин посмотрел на него, чуть нахмурившись в недоумении. Он сидел в напряжённой позе, вцепившись в край складной табуретки обеими руками. Его лицо было бледно, его светлая шевелюра – взъерошена. Челюсти его были сомкнуты, но уголки губ периодически подёргивались. На одном плече был длинный след от земли. Наконец он беспокойно отвернулся от взгляда Дина.

– О, довольно! – воскликнул он раздражённо. – Всё дело в солнце, говорю тебе. Если бы мне удалось выспаться хотя бы одну ночь, я пришёл бы в норму.

– Я дам тебе дозу. – сказал Дин и отошёл к медицинскому ящичку у изголовья кровати. Через плечо он добавил, внимательно следя за эффектом своих слов:

– Только тебе придётся ночевать в моей палатке до самого утра. Иначе я не смогу проконтролировать твоё состояние, ты ведь понимаешь.

Изменение в лице юноши оказалось молниеносным, но Дин успел ухватить его – взгляд, исполненный облегчения, мгновенная разрядка напряжения. Холлуэй спросил с живостью:

– Действительно? – и поправил себя, добавив, – О, но я боюсь, что это будет ужасно неудобно для тебя.

– Да не волнуйся, старина, – Дин отвернулся и продолжил свои препарации. Он взял с полдюжины лимонов и налил в жестяную кружку чистой воды из водяного бачка, висевшего у входа в палатку. Затем он выдавил лимонный сок в кружку, добавил малость сахара и накапал чуть-чуть из синего бутылька, после чего смешал все компоненты в стеклянном смесителе.

"Это не навредит и младенцу," – пробормотал он удовлетворённо. – "Человеческое общество – вот и всё лекарство, что бедняге нужно этой ночью."

Он быстро повернулся к Холлуэю.

– Вот, старина, – произнёс Дин и увидел, как Холлуэй подпрыгнул при звуке его голоса, будто в него выстрелили, – пей медленно. Я думаю, это должно помочь.

Холлуэй взял кружку, с благодарностью и глубокой верой в снотворные качества данного напитка, и послушно отхлебнул. Дин тем временем занялся приготовлением постели, насвистывая сквозь зубы. В свете лампы его движущаяся фигура отбрасывала гротескные тени.

– Теперь давай в кровать так быстро, как только можешь, – скомандовал он. – Через десять минут ты будешь спать как убитый и, гарантирую, без каких-либо сновидений.

– Да, но где тогда будешь спать ты? – спросил его пациент, вставая.

– Не думай обо мне. – решительно отрезал Дин.

Всё так же покорно, Холлуэй добрался до кровати и упал, натянув одеяло до подбородка. Он издал глубокий вздох умиротворения, смотря как Дин расхаживает туда-обратно, должно быть, подобно тому, как ребёнок чувствует себя в безопасности от неведомых ужасов, таящихся в темноте, находясь под крылом у родителей. Дин завернулся в одеяло на полу, заняв положение, в котором ему было удобно наблюдать за Холлуэем, сунув свой плащ под голову в качестве подушки, и начал тушить лампу. Но Холлуэй внезапно сел, выпрямившись, в кровати, и начал быстро говорить высоким голосом:

– Дин, обожди минуту! Мне нужно поговорить начистоту. Будь я проклят, если как-то обременяю тебя своим присутствием. Я вовсе не болен; со мной ничего особенного не случилось, помимо чисто животного испуга. Я не представляю, как ты услышал меня, когда я проходил мимо. Правда в том, что я, завернувшись в простыню по ту сторону полога палатки, мог слушать твоё хождение внутри и скрип твоей ручки. Всё, чего мне хотелось тогда, это оказаться в досягаемости другого человека, слышать его и сознавать, что я не один на один с этим. Я понимал, что стоит мне остаться в своей палатке ещё на один час дольше – и я вновь приду в себя, скользя среди тех гробниц. Я был напуган, крайне напуган – и ты можешь вообразить, насколько это неприятное ощущение, но, клянусь Богом, я и сейчас не знаю, чего же я боюсь. Я вовсе не собирался вламываться сюда и беспокоить тебя подобным образом. Просто дай мне одеяло и место на полу – мне не нужна твоя кровать.

Он сбросил с себя одеяло и поставил ногу на пол. Дин выбрался из своего спальника, вскочил на ноги и оттолкнул Холлуэя обратно.

– Оставайся на месте, Боб. Вся эта история сказалась на твоих нервах, вот и всё. Дружище, очнись же! Не беспокойся о кровати. Надеюсь, ты не думаешь, что для меня впервые спать в компании? И я вдвойне рад, что ты пожаловал ко мне, находясь в подобном состоянии. Ничего хорошего, если человек томится одиночеством, будучи придавлен такими мыслями. Итак, а теперь давай будем спать, идёт?

Холлуэй успокоился. Дин вернулся в свой угол и лёг. Наступила длительная тишина. Внезапно Холлуэй произнёс само-собой-разумеющимся тоном из глубин своего одеяла:

– Говорил же я, что это адское место, разве нет?

* * *

Часть VI

Тот, Кто Ушёл

* * *

УТРОМ, когда Дин проснулся, он обнаружил, что его пациент ушёл. К завтраку, в предрассветной серой мгле, появился Холлуэй, державшийся с чрезвычайным достоинством и напускным равнодушием. Дин проявил мудрость, ни словом не обмолвившись по поводу происшедшего прошлой ночью, так что, мало-помалу, Холлуэй расслабился.

Дин провёл большую часть утреннего времени, бережно упаковывая ящики с древностями для их безопасной транспортировки. Меррит же, как водится, был на раскопках со своими людьми; Холлуэй отщёлкивал без устали кадр за кадром. Он жестоко обругал своего ассистента, когда последний разлил целое ведро фиксажа

– Сейчас-то кто его укусил? – вопросил Меррит, отчасти раздражённо, отчасти развеселившись.

– Похоже на то, что ему взбрело в голову, будто я собирался поучать его относительно… эм-м… произошедшего. — доходчиво ответил Дин. – Ему следовало бы поучиться выдержке к чужой критике. Удивительно дурные манеры. Я никогда бы не подумал спорить с ним, если бы знал, как это на него влияет.

Дин весь ушёл в работу на всю вторую половину дня. Время от времени, поверх своих списков и пометок для идентификации, он находил момент, чтобы несколько застенчиво улыбнуться, памятуя о бессмысленной перепалке; также он отвлекался и на слабое покровительственное негодование по поводу того, что было им же охарактеризовано как "холлуэевское ребячество".

За ужином Меррит огляделся вокруг, будто бы что-то внезапно потеряв, и спросил:

– А где Холлуэй?

Дин, открывая консервы с абрикосами, ответил снисходительно:

– Всё дуется, надо полагать. Обычно он не склонен выходить из себя, как это случилось сегодня. Я всегда считал его исключительно добродушным малым.

– Так он ведь таков и есть! – ответил Меррит. – Мне кажется, Дин, ты был с ним несколько грубоват. Солнечная сила в этих краях имеет свойство выводить из равновесия даже таких весёлых ребят, как наш Холлуэй, а ему же ещё далеко до нужной степени прокопчённости. Теперь к вопросу об этом "вечном светильнике". Я должен дать его доктору Пибоди из Вашингтонского музея, с письменным описанием обстоятельств, при которых он был обнаружен. Я не прикасался к нему, помимо упаковки его в ящик D. Пибоди может извлечь всё, что находится внутри. Это может решить, или, скажем, помочь решить проблему, над которой люди безуспешно бьются многие годы — проблему вечного света. Я хочу, чтобы светильник попал на выставку, вместе с табличками и вазами, после того, как наши люди закончат их исследовать. Интересно, вызовет ли это ажиотаж?

Пообедав, они мирно попыхивали трубками и обсуждали свои планы и проекты. Порой Дин ловил себя на том, что прислушивается в ожидании услышать быструю мальчишескую поступь и озорной говор.

Когда наступило очередное трудовое утро, Дин, намереваясь сделать снимок узорчатой мостовой (так как фотография отдельных плиток должна помочь при будущей реконструкции общего орнамента), отправился к Холлуэю и его камере. Меррит снарядился этим утром раньше обычного времени; Дин мог слышать его выкрики из одной траншеи, адресованные Ибрагиму в другую. Дин резко подошёл к начальнику экспедиции со своим делом и потребовал:

– Где Холлуэй? Он мне нужен, чтобы сделать снимок мостовой в Квадрате 14.

Меррит взглянул на него с внезапной тяжестью.

– Ты разве не в курсе? Холлуэй не вернулся в лагерь этой ночью. Я отправил нескольких людей на его поиски среди гробниц. Он, должно быть, упал и травмировался. Возможно, его завалило в туннеле.

Потрясённый этим заявлением, Дин похолодел. В центре его ума засела мысль: "Двое пропали! Что, если парень стал третьим?"

– Он, он должен быть где-то неподалёку, – сказал Дин, стремясь говорить всерьёз. Меррит сдвинул свою шляпу на затылок жестом, полным тревоги и недоумения.

– Надеюсь, что это так! – сказал он медленно. – Конечно, так оно и должно быть. Но… как же Тарфа и Хафиз?

– Возможно, он вернулся, а потом ушёл спозаранку, так что мы его и не приметили, – предположил Дин. В глубине души он знал, что это неправда.

Меррит покачал головой.

– Нет, я спрашивал Хамда, его мальчишку-ассистента.

Меррит приготовился отразить приступ депрессии, предчувствуя безысходность.

– Они могут привести его к полудню, – сказал он, бодрясь с видимым усилием. – Если нет – что ж, мы отправим на поиски больше людей. Я боюсь, что у него за последнее время случился солнечный удар, если уж начистоту. Он настоящий трудяга, готовый взяться за любую работу, которая только подвернётся, так что я… большую часть времени я забывал, что он ещё зелен и что за ним нужен глаз да глаз, и что он взваливает на себя больше, чем способен вынести, чего я и опасаюсь. И так он и вкалывал, пока силы его не оставили, беднягу, и он не свалился без единого звука. Это самое худшее из всего; нельзя сказать, когда наступил критический момент. Ох, да; он вернётся вместе с людьми к полудню, это наверняка.

Они подбадривали себя этим рефреном и после полудня. Но с наступлением вечера серое лицо Меррита становилось всё серее и всё озабоченнее, а Дин молчал и был погружён в раздумья. Он откровенно признал, что вёл себя неподобающе грубо; мог ли и он сам испытать солнечный удар? Его разум возвращался к сцене в палаткее прошлой ночью; ему слышался высокий, мальчишеский голос, расстроенный нервным признанием, произносящий: "Всё, чего бы мне хотелось, это оказаться рядом с кем-нибудь, чтобы я мог слышать его движения… Я знал, что стоило мне остаться в своей палатке ещё на час дольше, и я снова оказался бы бродящим среди тех гробниц… Я не могу удержаться от посещения того места… Я был там последние четыре ночи, и меня это пугает подобно смерти." Он потерял себя в лабиринте тщётных мечтаний. Хотел ли Холлуэй прошлой ночью находиться рядом с ним из-за потребности в человеческом обществе, а не просто по причине глупой перебранки, боясь насмешек и презрения? Боролся ли он со своим безумием самолично, час за часом в темноте, и наконец проиграл и побрёл в то место, что так его ужасало – и что случилось там? Дину было известно, что воображение – это в известной степени ужасающе реальный фактор в подобных жизненных кризисах, стоит его выпустить на волю – и оно вцепится мёртвой хваткой в свою жертву. И Холлуэй… при мысли, что он мог уйти по следам тех двух других, начисто исчезнувших с лица земли, Дин начал мерить лагерь шагами в агонии беспокойства.

Ибрагим, обжигая себе руки над огнём в преданном стремлении подогреть блюдо с деликатесами, сохранённое с последнего обеда до возвращения Холлуэя, которого он любил, поглядел на импульсивные передвижения Дина.

– Гаспадин не снарядит больше людей, – сказал он печально. Дин кивнул. Ибрагим занялся своим блюдом.

– Саар, я прасить, ошень уважительно. Што праизашло на самом деле? Што есть «Харацио» и «неподвластны филасофии люцкой»?

Дин задумался.

– Выкладывай. Где ты это слышал?

– Мистар Холлуэй гаварить эта. Мне. Прошла ночь. Я сидеть у огня. Он быстра падхадить, увидеть меня и остановица. Он сказал, «Ибрагим, поздна уже, да?» Я гаварить: ошен поздна. Он гаварить, «Ибрагим, я видеть её, жинщина, каторую ты звать джинном.» Прям так и сказал.

– Женщина! Снова это пустое суеверие! – застонал Дин.

– А я и гаварить, «Саар, ради Хоспадь-Бога, не хади ты туда. Быстра иди к себе и лажись спать.» А он сказать, «О, я и не сабираться итти за ней, старый асёл. Проста немнога прагуляюсь вниз к гробницам.» Патом он засмеяться и сказать, «Харацио, остались ищо вещи меж Небам и Зимлей, что непадвластны филасофии люцкой» – и что-то ещо, что я не панимать. Какой-та ошень плахой инглиш, э? Так он ухадить, и я следовать за ним к дыре и видеть её. Но я увидеть, што она итти ко мне, не по земле, саар, с лицом белым-белым, с глазами зелёными как агонь, скальзить по земляным насыпям, как кошка в ночи, гаваря так тихо, «Я не пайду, не пайду."» И он ухадить, а я бежать быстра к сваим люди, и падать, и спатыкатца, чтобы спастись от страх.

Дин направился к Мерриту.

– Я собираюсь идти искать парня лично. Если то, что говорит Ибрагим, правда, то я боюсь, что он ушёл туда, куда ушли Тарфа и Хафиз.

Меррит посмотрел на него.

– Ты имеешь в виду…

Дин сокрушённо кивнул.

– Да. Кажется, наш друг видел то же самое. Ибрагим слышал, как он разговаривал.

– Почему же Ибрагим не остановил его? – вскричал в гневе Меррит.

– О, потому что он дурак. – резко ответил Дин. – Я должен взять с собой полдюжины людей, с запасом пищи и воды, которые ты можешь нам выделить. Каким-то образом, – он сделал глубокий вдох сквозь зубы, – я ощущаю, что здесь отчасти есть и моя вина. Ты свидетель, пару ночей назад парень приходил ко мне и рассказывал об этих вещах. И мне не следовало говорить то, что было сказано вчера. Я должен был бы помнить.

Вдруг он ударил кулаком в раскрытую ладонь.

– О, это невозможно! – вскричал он резко. – Ничего столь адского не могло произойти! Он должен быть где-то здесь; конечно, мы найдём его в нескольких милях отсюда! Святые Небеса, глаза б мои не видели этого проклятого места!

Спустя два часа Дин со своей партией отправились в путь. Дин, замыкая шествие, подошёл к Мерриту и протянул ему руку.

– До встречи, – сказал он. – Можешь поднять флаг на самой высокой точке самого высокого холма и оставить его там, пока мы не вернёмся?

Рука Меррита с силой сдавила его ладонь.

– Да, – сказал он. – Я сделаю это. Даст Бог, вы принесёте бедного парня назад целым и невредимым. Но… береги себя, Дин. Помни, что если ты не найдёшь его за неделю, то… дальнейший поиск будет бесполезен.

Они поехали в сторону темнеющего востока, прочь от заката; и Меррит стоял и смотрел им вслед без звука или движения, пока они не превратились в чёрные точки, ползущие по пустынной равнине.

Позже, Меррит обнаружил, что у него свежие неприятности. На четвёртый день после отъезда Дина, во время обеда в лагерь вбежал, пронзительно стеная, человек. Его слова собрали вокруг него весь лагерь, все были на нервах и готовы к новой тревоге. Ибрагим притащил его к Мерриту, оставив позади шум возбуждённых голосов, и рассказал, что этот человек вернулся в отдалённый раскоп после того, как все остальные рабочие уже ушли, чтобы найти свой заступ, и обнаружил мумию принцессы в неглубокой траншее среди груды мусора. Далее Ибрагим заявил, что люди требуют немедленного разрешения замуровать мумию обратно в её гробницу, чтобы злые чары этого места были разрушены.

Меррит одновременно был удивлён, позабавлен и возмущён. Нахождение мумии было большой удачей; рабочий должен быть вознаграждён. Но не могло быть и речи о повторном захоронении. Было совершенно бессмысленно связывать кучку высохшей кожи и костей со всеми их проблемами. Мумия должна быть возвращена и бережно упакована этой же ночью. Также рабочему, нашедшему мумию, вменялось пойти с Мерритом и указать местонахождение пропавшей ценности. Человек тщётно запротестовал. Серые глаза Меррита внушили ему благоговейный страх; так что рабочий уступил и двинулся обратно, предварительно собрав с других все амулеты, какие только мог. Таким образом снаряжённый и укреплённый против Дьявола, он, дрожа и причитая, повёл за собой Меррита мимо траншей ближайшего к лагерю древнего кургана. Здесь он стал осматриваться, пока не подошёл к неглубокой пещере в дальней оконечности мусорной кучи.

– Это есть то самое место, господин, – сказал он и пополз вперёд на разведку. После чего он упал на колени и стал перебирать все свои амулеты и безумно молиться, и не остановился, даже когда Меррит строго сказал ему:

– Ты перепутал место. Здесь нет никакой мумии.

– Но это то самое место, мой господин, где час назад мои глаза видели мумию. Клянусь Аллахом, это самое место! Оно ушло, и из-за того, что я искал его, гнев его придёт на меня и я погибну так же, как мой господин и мои друзья. О, господин, уйдём отсюда! Место проклято. Это логово злой души, которую мы освободили от смерти, чтобы она увлекла нас к погибели. Ай, господин, идёмте же!

– Проваливай, малодушный трус, чтоб тебя! – пробормотал Меррит в приступе гнева на англо-саксонском, и махнул ему рукой. Человек не понял слов, но уяснил намёк и ретировался. В течение часа Меррит терпеливо изучал курганы, безлюдные траншеи, пустынные гробницы. Один раз он поднял глаза, чувствуя на себе чей-то взгляд, и произнёс с досадой:

– Возвращайся в лагерь, говорю тебе! Если ты не желаешь помогать, то нечего здесь подсматривать.

Затем, чуть позже, он повторил свой приказ с растущим гневом. В конце концов, он ничего не нашёл и пришёл к убеждению, что рабочий попросту соврал. Он двинулся обратно в лагерь, разгорячённый и очень раздражённый, и послал за виновником, который явился с таким безмятежным видом, как будто он был не при чём.

– Почему ты солгал мне? – спросил Меррит. – Когда я отправил тебя в лагерь, зачем ты вернулся? Чтобы посмеяться, смотря, как я следую твоим бесполезным инструкциям?

– Я не уходил из лагеря, господин мой. – заявил человек. – И там, где я сказал, что видел мумию, там она и была. Когда она ушла, я не знаю, как и не знаю, куда.

– Допустим. Возможно, твои слова правдивы. Только не надо больше сказок. Мне они не нужны. Понятно?

Но утром появились новые трудности. Ибрагим, с озабоченным выражением на своём темном лице, пришёл к Мерриту и сказал ему, что люди наотрез отказались входить в раскопы. Сказка рабочего сделала своё дело. Они был испуганы, в чём откровенно признавались; они сделают всё на свете, что от них потребуется, чтобы угодить господину, которого они любят так же, как своих отцов и своих матерей, но входить в проклятый город и его одержимые дьяволом гробницы они не будут. Мерриту стало ясно, что если он не будет осторожен, то дело дойдёт до мятежа. Суеверие расцветало пышным цветом; их была сотня против него одного. Только тот рабочий, что поднял вчера ложную тревогу, был на его стороне. В течение трёх следующих дней двое трудились, делая столько, сколько в состоянии сделать две пары целеустремлённых рук; в то же время армия прогульщиков ела, слонялась, курила и спала в тени, исключительно уважительно расположенная к Мерриту, вежливо упрямая, словно мулы, когда их пытаются заставить делать что-то против их воли.

Затем преданный Мерриту рабочий исчез, как сделали трое до него, ночью, в тишине и тайне. Это вызвало открытую панику. Люди совершенно уверились в зловредном активном влиянии на их лагерь; каждый рассматривал себя как потенциальную жертву. Ибрагим дал понять Мерриту, что с них довольно ужаса и они должны, собрав животных и провизию, отбыть в пустыню, взяв ситуацию под собственный контроль; и Меррит вскочил со своего складного стула и вышел на солнечный свет, сжав челюсти, с глазами, горящими огнём в ожидании грядущей битвы. Мужчины, собравшиеся было в бормочущие группки, разошлись, как только Меррит возник среди них. Он мгновенно оценил преимущество, которое дала ему возникшая пауза и стал говорить, негромко, без гнева, но так, что каждый человек слышал его голос и чувствовал, как вся его отвага вытекает из него под огнём серых саксонских глаз. Речь Меррита была на арабском и была понятна всем; он стоял на пригорке мусорной кучи, с непокрытой головой, безоружный, а ворот его рубашки колыхался на его загорелой шее; он запрокинул голову, доминируя над всеми только силой своей воли и наследием крови, что текла в его жилах.

– Слушайте, люди, вы уже не дети, чтобы бояться темноты. Не стану отрицать, странные вещи происходили последнее время, но они таковы только в силу того, что мы не имели до сих пор возможности их объяснить рациональным образом. Разве вам самим это не ясно?

Одна-две головы с сомнением кивнули.

– Я не собираюсь с вами здесь спорить, я даже не стану вам говорить, что вы дураки. Что касается Дахира, который ушёл этой ночью – почему бы кому-то из вашего числа, в отместку за его преданность ко мне, не припугнуть его прошлой ночью, так, чтобы ему показалось, что длань Зла опустилась на него, отчего ему пришлось сбежать в пустыню?

Они не знали. Мгновенно они ухватили его точку зрения – арабы вовсе не тугодумы – и стали обсуждать её между собой. Каждый знал, что он не делал подобного – что само собой разумеется – но насчёт другого он такого сказать не мог.

– Любой сейчас волен покинуть наши раскопки, – начал Меррит, и разом все головы повернулись к нему. – Но он должен уйти без пищи и без воды, так как я не собираюсь спонсировать любые персональные экспедиции. Если он того хочет, то пусть идёт отсюда на запад, где в четырёх, самое большое – пяти днях, он выйдет на караванные пути. Если он удачлив, ему попадётся проходящий караван и он получит еду и питье. Если же он не найдёт каравана, то тогда… может быть, он будет сожалеть, что не остался со мной.

Он сделал паузу, чтобы идея как следует дошла до всех.

– Но что касается тех, кто останется со мной, – его голос понизился, – они будут работать внутри траншей или снаружи, так, как я скажу. У меня не должно быть ни уклонений от работы, ни жалоб. В течение двух дней я ждал, не образумитесь ли вы; теперь я не намерен ждать дольше. Выбирайте сейчас: уходить или оставаться?

Вздох удивления последовал за этими словами. Чтобы собраться с мыслями, им требовалось определённое время, а на Востоке время – это вечность. Быть поставленными перед вопросом к стенке, сурово, сразу же, было для них крайне неожиданно. Они колебались, переговаривались и сразу стали беспомощными и неуверенными. Меррит продолжал:

– Если вы уходите, то можете бродить как вам нравится, и гибнуть, как вам нравится. Но если вы остаётесь, вы будете повиноваться моим приказам без вопросов, будете целиком и полностью послушно выполнять мои распоряжения, потому что я здесь хозяин!

В его голосе звучали угроза, и власть, и предупреждение. Они роптали. Глаза Меррита сверкнули; он соскочил с низкого пригорка. Он был безоружен, но они отпрянули. И в этот самый момент в их стан ворвался звук, и Ибрагим, развернувшись на месте, громко вскричал и бросился к Мерриту, схватил его за рукав и завопил:

– Сматрите сюда, саар! О, Гасподь-Бох, сматрите же!

Позади них, так, что они всей толпой обернулись, чтобы увидеть, что там, по песку, спотыкаясь и шатаясь на каждом шагу, мчалась фигура, измождённый скелет в развевающихся лохмотьях, и, приблизившись, она хрипло выкрикнула три раза: "Меррит! Меррит! Меррит!", после чего проковыляла мимо него, не глядя ни вправо, ни влево, шатаясь, как пьяная, задыхаясь, как загнанная лошадь. На мгновение Меррит застыл неподвижно со своими людьми; но услышав голос, он всё понял и прыгнул вперёд, схватив проходящую фигуру за руку.

– Дин! Дин! Во имя Бога, что произошло?

И Дин споткнулся, оправился, пошатнулся и медленно осел на землю, с руками Меррита на своих плечах, уткнув лицо в ладони.

Меррит, с побелевшим до самых губ от чистого ужаса лицом, огляделся вокруг.

– Воды, кто-нибудь! – крикнул он.

Они принесли ему чашку, но Дин не произвёл никакого движения, до тех пор, пока Меррит не поднёс её заботливо к его губам. Тогда он схватил её, с рычанием, как голодный зверь, и осушил её разом, и хрипло рассмеялся.

– Дайте мне ещё! – задыхаясь, потребовал он и попытался встать.

– Тихо, старина! Остынь! – успокоил его Меррит и усадил обратно. – Расслабься, у тебя будет ещё предостаточно.

Он подал Дину вторую чашку и плеснул воду на грязную, иссохшую кожу, которая впитала её, как растение впитывает дождевые капли.

– Со мною случились неприятности, там, – неожиданно подал голос Дин. Его быстрая речь, с превеликим трудом вырывалась из пересохшей гортани, но одновременно была нерешительной, оформляясь в короткие, отдельные фразы. – Мои люди дезертировали, когда я настоял на дальнейшем продолжении поисков. Они забрали всю еду. И воду. Как видишь, – слова причиняли ему боль, – я… не нашёл его. Две ночи назад – когда это было? Я забыл. Я был там много-много лет. Но что-то случилось. Я видел, как что-то убегает от меня. Так что я стал преследовать это. И когда я настиг это… – он замолчал. – Я не имею понятия, о чем я говорю. Тем утром твой флаг был в пределах видимости, так что я нисколько не сомневался в нужном направлении. Но я пошёл дальше, держа его в поле зрения, так долго, как было возможно. Я был уже практически рядом. Я услышал ваши голоса. И я побежал, я позвал тебя.

Он снова замолчал. Меррит, давая ему промочить горло, нерешительно сказал:

– Я не совсем понимаю. Почему ты сказал: "Услышал ваши голоса?" Конечно, ты ведь должен был увидеть лагерь прежде, чем услышал нас, разве что мы производили такой шум…

И после его слов наступила тишина, неожиданная, полная скрытого смысла. Меррит вдруг увидел, что руки Дина стали медленно сжиматься, с такой силой, что костяшки на кулаках побелели, они сжимались, пока не стали трястись от перенапряжения. Дин сказал, очень медленно, совершенно невыразительным голосом:

– Я думал, что ты уже догадался к этому времени. Меррит… Я ослеп.

Вновь повисла пауза. Чашка в руках Меррита осталась наклонённой, её содержимое вылилось на землю. Тогда он произнёс, практически шёпотом:

– Как это случилось?

– Я расскажу тебе. Позже. Можем мы как-то зайти внутрь? Я ощущаю солнце. – сказал Дин. Он поднялся на ноги, с трудом сохраняя равновесие, прилагая серьёзные усилия, чтобы контролировать свою слабость. Меррит взял его под руку и повёл к своей палатке. Толпа аборигенов, любопытных, как дети, не понимающих ровным счётом ничего из произошедшего, последовала за ними…

Этой ночью, лёжа на постели с влажным компрессом на голове, Дин в темноте поведал свою историю Мерриту.

* * *

Часть VII

Тот, Кто Вернулся

* * *

МЕРРИТТ сидел у входа в палатку, курил и смотрел на долговязую фигуру, лежащую на кровати, а вокруг них была ночь, в темноте которой светились курганы. Голос Дина был низким и медленным, время от времени он затихал по несколько минут кряду, как если бы собирался со свежими силами.

– Я не вполне отчётливо помню детали происшедшего, – начал он. – Так что если связность моего рассказа вдруг нарушится, сейчас или позже, можешь приписать это моей неспособности сложить все части воедино. Мы двигались кругами. В течение трёх дней люди держались хорошо. Затем мы подошли к скалам, где я с половинной уверенностью ожидал обнаружить хотя бы останки арабов, но там мы не нашли ничего. После того, как мы покинули скалы, люди начали вести себя отвратительно. Они объявили, что нет никакого смысла продолжать поиски и что они хотят вернуться в лагерь. Каждый день приносил лишь пустоту и разочарование. Холлуэй уже не мог быть в живых, если бы мы даже нашли его, и хотя я ненавижу сдаваться, я чувствовал, что не могу рисковать жизнями своих людей. Так что я сказал им, что на следующий день мы двинемся в обратный путь. Но в ту ночь мимо нас прошёл караван, в двенадцати или четырнадцати милях. Мои люди оставили меня и направились в его сторону, чтобы присоединиться к каравану. Они взяли с собой всё, за исключением моих очков, компаса, бурдюка с водой и еды, что была при мне. Я пошёл назад… я пошёл назад. На… – он остановился, с видимым усилием фиксируя внимание на своих словах, – Я думаю, что это был третий день, когда у меня закончилась вода. На следующий день, на рассвете, я увидел флаг. Его нельзя было различить невооружённым глазом; он был едва виден через очки. Если бы не они, я бы, наверное, умер там. Я преодолел много миль тем утром. Там не было и намёка на тень, а солнце было беспощадно. Около полудня я увидел, как нечто движется впереди меня. Сперва, ты знаешь, я решил, что это мог быть Холлуэй, ещё живой благодаря чуду и спятивший от солнца. Во всяком случае, я не собирался упускать шанс. Я погнался за ним. К счастью для меня, он двигался примерно в направлении флага, на восток. Я осознал, что делаю, когда солнце стало палить так, что стало жарче, чем в духовке. Но к этому времени уже нельзя было отвратить вреда. Мой мозг был сожжён; вдоль моего лба будто обернули железную полосу. Я чуть не сошёл с ума от боли. Сейчас мне кажется, что я впал в делирий – всякий раз, когда приходил в себя, я преследовал это инфернальное существо через пустыню. Оно через некоторое время остановилось. Я подумал, что оно легло наземь, но это мог быть просчёт моих глаз. Я видел звёзды и вихри. И потом что-то треснуло в моей голове, и свет померк.

Он глубоко вздохнул. Его голос был всё время медленен и монотонен, лишённый всякого выражения.

– Какое-то время… я оставался там, где был. Тогда я поклялся, что вернусь, невзирая на слепоту, или умру на ходу. Так что я пошёл вперёд, где, по моему разумению, был восток, стараясь придерживаться первоначального направления. Меня не покидал страх, что бессознательно я буду ходить кругами, пока не выбьюсь из сил, и это сопровождалось ощущением ужасающей беспомощности из-за того, что я не знал, иду ли я в правильном направлении или же мне следует просто сесть на землю и ждать конца. Говорю тебе, Меррит, это было путешествием в ад и обратно.

Его голос слегка задрожал. Меррит, сидящий у входа, повернул голову назад.

– То, что я собираюсь рассказать тебе сейчас – не более, чем воспоминания моих галлюцинаций. – продолжал монотонный, размеренный голос. – Я не знаю, как долго я таким образом скитался. Как ты можешь предположить, это было достаточно долго. Неожиданно я обо что-то споткнулся. Я пошарил вокруг по земле и мои руки наткнулись на причину моего падения. Это… это было тело, Меррит, высушенная оболочка, которая отозвалась пустотой, когда я по ней ударил. Я не знаю, кому она принадлежала. Это могло быть тело нашего друга. Они так быстро высыхают, на этом солнце, как тебе известно… Это было для меня шоком, вселяло ужас. Я не знал, что мне было делать. Я был настолько сосредоточен, душой и телом, чтобы не сбиться с пути, что едва осмеливался повернуть голову в сторону или прекратить идти вперёд… Я решил проверить, смогу ли я что-то заключить на основании одежды, но останки выскользнули из моих рук – и я не смог его найти. Я принялся искать тело , но не позволял себе слишком далеко поворачиваться в обе стороны, чтобы не потерять направление. Оно могло лежать в футе от моих ног, и я потерял его. Так что я сказал: "Помилуй Бог твою душу, кто бы ты ни был!" – и пошёл дальше, оставив это лежать там. Но если это был Холлуэй – если это был наш мальчик! Пройти рядом с ним, и не узнать его, и бросить его! – спазм рыдания сотряс его с головы до ног. Он продолжил, спокойно, как всегда.

– Он был одним из нас, нашей речи и нашей крови. И мы были всем, что у него было здесь… Нет особой надобности рассказывать о днях, последовавших за этим случаем. Я думаю, их было три. Мой бурдюк был пуст. Я жевал сухое печенье, до тех пор, пока мой рот не стал кровоточить. По утрам я определял направление по жару поднимающегося солнца, что опаляло моё лицо. Я разбил стекло своих часов, чтобы на ощупь находить стрелки и знать, когда они показывают полдень, потому что в это время солнце должно перемещаться мне за спину. Я двигался по утрам, идя по направлению солнечного жара, а по ночам боялся шелохнуться, чтобы ни в коем случае, не развернуться в другую сторону. О, эти ночи! Боже мой! Эти ночи! – его голос упал до шёпота. Но через мгновение он спокойно продолжил свой рассказ, вернувшись к прежней монотонной интонации.

– Время от времени я впадал в полубезумные грёзы, которые я не могу отчётливо припомнить после всего этого. Обычно я был в саду, где запахи жасмина и жимолости были настолько сильны, что могли заставить сердце выпрыгнуть из груди, и там со мной была женщина, чьего лица я не мог видеть. И в моих сновидениях о принцессе была хорошая сторона – возможно, оттого, что мысль о ней вертелась у меня в уме – я всё время видел её такой, какой она была когда-то, а не в том виде, в каком мы её нашли. В одном сне, который я могу вспомнить и который я никогда не смогу забыть, я видел мальчика – нашего мальчика — в этом саду. Он лежал лицом вниз на земле – я клянусь, что почти прикоснулся к нему, настолько это было реально! — а женщина склонилась над ним – о, Меррит, это было красивейшее существо, которое когда-либо создавали Бог или Дьявол! Я никогда не отличался особым усердием в охоте за женщинами, но – в этом сне я хотел задушить его, вырвать и жизнь, и дыхание, и саму душу из него, потому что эта женщина склонялась над ним, её дыхание было на нём, её руки положены на его голову, и я был без ума от неё. Каким-то образом, я мог видеть себя, ползущим через сад к ним, лишённого собственный воли, осторожно раздвигающего лозы и цветы, чтобы не произвести лишнего шороха. И когда я добирался до них… – Дин сделал резкую паузу. Его рука сильно сжала угол одеяла.

– Как только я добирался до них, женщина смотрела через плечо на меня. С этого момента всё видение смешивалось и расплывалось, как бывает во снах, и я терял детали. Я только знаю, что она оставляла мальчика лежать на земле и шла прочь; я направлялся за ней и хватал её, и она не сопротивлялась, но обвивала свои руки вокруг моей шеи и прижимала свои губы к моим. Говорю тебе, я ощущал тяжесть её тела и тепло её дыхания, так, как если бы она была во плоти. И когда на земле, в аду и на небе не оставалось ничего, кроме безумности её красоты, я чувствовал изменение. Она, казалось, напрягалась в моих объятиях; её руки падали с моих плеч. И затем я видел перемену. Видел это так же ясно, как если бы не спал, и она была там на самом деле. Я видел, как плоть её сморщивается, а кожа плотно натягивается на костях. Видел, как её лицо усыхает, до тех пор, пока не пропадают глаза, а её щеки черствеют и покрываются морщинистым коричневым пергаментом, губы же растягиваются в ухмылке оскалившегося голого черепа. И её тело выскальзывает из моих рук и падает на землю, негнущееся и окоченевшее. Затем мне казалось, что Холлуэй, продолжая лежать на земле без движения, говорит: "Оно не стоит того, после всего этого, не так ли?" И я просыпался в холодном поту, от крайнего ужаса, с его голосом, звенящим в моих ушах, так что я мог бы поклясться, что кто-то только что говорил… О, это было сентиментально, не отрицаю этого, и я был на грани безумия! – его голос сразу сделался напряжённым и усталым. – Три раза я видел этот сон. Я привычно ждал его, жаждал его, чтобы опьяниться её красотой, но даже и во сне я сознавал своё отчаянное желание пробудиться прежде чем – прежде чем произойдёт это изменение. Это мне ни разу не удалось, и, просыпаясь, я каждый раз содрогался от смертельного страха, что это существо, тёмное и жёсткое, лежит на земле у моих ног. И в третий раз…

Он снова остановился, усилием воли контролируя себя, собираясь с новыми силами, чтобы продолжить.

– Просыпался ли ты когда-нибудь ночью, без какой-либо причины, понимая, что твой ум, твоё сознание полностью включено, в то время, как тело какое-то мгновение продолжает ещё спать, было у тебя такое? Это даёт тебе физическое ощущение сна. Ты чувствуешь, что всё твоё существо находится в расслабленном состоянии, что сердце твоё бьётся медленнее, что твои конечности отягощены слабым онемением, что ты находишься в глубокой неподвижности. Конечно, это вовсе не так; стоит сделать сознательное усилие – и ты можешь двигаться с совершенной лёгкостью. Это состояние длится едва ли секунду.

В таком состоянии я и проснулся в третий раз. И в этот момент, когда я лежал с чувством, что не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, чтобы спасти свою душу, но с полностью пробуждёнными мыслительными способностями, я ощутил прикосновение рук – мягких человеческих рук – отпустивших мою шею, и знал, что нечто за моей спиной отпрянуло назад, быстро и бесшумно. Господь-отец наш небесный, как я тогда проклинал свою слепоту! Не знаю, был ли я игрушкой странных сил, не менее реальных оттого, что не мог понять их природу, или же это были проделки поражённого жаром мозга – или что-то действительно происходило там, в пустыне, или же я попросту валял дурака – к счастью, никого не было под рукой, чтобы вкусить всю красоту зрелища…

О, что уж там! Единственное заключение, к которому я смог прийти, состояло в том, что в течение тех трёх дней я, несомненно, находился в помешательстве. И… я молю Бога, чтобы это было истинно так… Было похоже на то, что это сумасбродство повторялось циклически: наполненные дрожью ночи, проводимые наполовину в состоянии сентиментальности, чувственной неги, наполовину – в панике сумасшедшего страха, пыщущие жаром дни, проползающие, дюйм за дюймом, через раскалённые докрасна пески, во тьме, сквозь которую плывёшь, словно в кроваво-красном тумане… Я всерьёз полагал, что скитаюсь неделями, когда услышал голоса, звучавшие совсем близко. Я запамятовал, что звук разносится над пустыней почти как над водой, и решил, что уже рядом с вами. Я услышал Ибрагима, зовущего своего «Господа Всемогущего» по какому-то поводу, и побежал… Вот и всё.

Его медлительный голос прервался со вздохом изнеможения. И на долгое время воцарилось молчание.

Когда, наконец, Меррит хрипло заговорил, ответа не последовало. Он подошёл к кровати, с осторожностью прикрывая свет, и остановился, глядя вниз. Измождённое тело Дина было расслаблено, его иссохшее лицо, изборождённое новыми глубокими страдальческими линиями, было спокойно, его потемневшие глаза были закрыты. Меррит потушил лампу и бесшумно выскользнул из палатки…

Несмотря на бережный уход Меррита, Дин, похоже, не был пока способен оправиться от последствий этого путешествия по пустыне. Так что Меррит хотел ускорить работу и покинуть это место, но Дин упрямо отказывался слушать об этом. Он с упорством аргументировал, что больше такого случая не подвернётся, что неизвестно, смогут ли они когда-либо ещё добраться сюда, что если его глаза можно вылечить вообще, задержка в пару недель никак не отразится на их состоянии. Наконец Меррит уступил, частично – из-за желания верить словам Дина, частично – потому что всё его сердце принадлежало работе. Скоро Дин научился передвигаться без посторонней помощи, с помощью палки, спотыкаясь поначалу, из-за изрытости и неровностей почвы, но потом у него это стало получаться относительно легко и быстро. То, что эта беспомощность была для него хуже смерти, Меррит понимал безошибочно. Дин никогда не говорил на эту тему, но его лицо, когда он был не в состоянии справиться с какой-то простой задачей, предательски выдавало его на бессознательном уровне. Он постоянно находился в беспокойном, неловком, но упорном стремлении получить контроль над своим телом. Меррит начал замечать в нём стремление к обществу, особенно с наступлением ночи; замечал это в его глазах, которые Дин держал открытыми в компании людей, даже если он молчаливо сидел и не принимал участия в их разговоре. Дважды поздно ночью Меррит осторожно подходил к его палатке, чтобы узнать, не нужно ли ему чего, и находил её пустой. Поначалу это испугало его, наведя на мысли о блуждающем в одиночку посреди темноты Дине, пока он не вспомнил, что ночь и день были одинаковы для него.

Так прошла неделя; и Зло, нависшее над ними, пробудилось ещё раз и подкралось с другой стороны.

* * *

Часть VIII

В Последний Момент

* * *

МЕРРИТТ, сидя в своей палатке, спешно заполнял свой журнал. Свет лампы щедро освещал его серое обветренное лицо с усталыми глазами и бросал искажённую тень от его фигуры на палаточный тент позади него. Он писал медленно, не делая каких-либо исправлений, методично, вдумчиво, так же, как и все свои дела. Дневник представлял собой чудо краткости и лаконичности. Его перо заканчивало фразу "…которую я хочу предоставить в Национальный музей Вашингтона, с надеждой, что мой добрый друг, доктор Пибоди, сможет опытным путём проанализировать её содержимое." Это относилось к лампаде, той самой лампаде, которая, холодная и мёртвая, позже найдёт своё место в витрине старых реликвий минувших дней, снабжённая инвентарной карточкой, повествующей о её наполовину узнанной странной истории, начало которой утеряно в веках. Меррит был глубоко погружён в интереснейший обзор своего открытия, когда шум у двери и приглушённое чертыхание возвестили о приходе Дина.

– Я могу войти? – спросил Дин и тут же вошёл. Он мгновение прислушивался, чтобы определить положение Меррита, и пересёк палатку по направлению к нему, ощупывая свою дорогу с беспомощной неловкостью недавно ослепшего.

– Из левого рукава моей рубашки вырван кусок, около плеча? – спросил он резко, и наклонился, чтобы Меррит мог осмотреть его. Меррит отметил, что дыхание Дина было учащённым, а в его манере держаться ощущалось плохо скрываемое волнение.

– Нет. – сказал Меррит. – Всё в порядке.

– Спасибо Господу за это. – пробормотал Дин искренне. – Но тогда это принимает довольно странный оборот. Я не понимаю, что могло произойти… Что-то схватило меня сейчас, внизу, в раскопах… Мне не верится, что это всё воображение…

Одновременно с ним Меррит воскликнул:

– Постой! Ты сказал «левый рукав». Тут есть шестидюймовый разрыв на правом рукаве, вот здесь, где я тяну. Ты что, напоролся на гвоздь?

Дин резко втянул в себя воздух.

– Там он один такой, значит? – спросил Дин странным голосом. – Нет, я не напарывался ни на какой гвоздь.

Меррит повернулся, чтобы посмотреть на него.

– Что случилось? – потребовал он ответа.

Но Дин, не замечая его вопроса, стал быстро говорить, в том же напряжённом тоне.

– Тогда я верю во всё это, вообще во всё. Я считаю, что люди правы. Я считаю, что место проклято. Я считаю, что Боба и арабов заманили и поймали в ловушку сверхъестественные силы. Я презирал эту идею и насмехался над ней раньше, но теперь я поверю всему, что эта страна преподнесёт мне. Я потерпел поражение, я сломлен. Я не понимаю, но я верю… Я верю в это!

Его голос снизился до хриплого шёпота. Меррит встал и мягко встряхнул его.

– Слушай сюда, старик, так не пойдёт. Возьми себя в руки. Осталось ещё немного; самое большое десять дней – и нас здесь не будет.

– Десять дней, – повторил Дин. – Десять дней… Я полагаю, что выдержу, разве нет?

– Если ты считаешь, что тебе нужно уйти раньше меня, – сказал Меррит, – то возьми всё что тебе нужно из провизии, захвати сколько хочешь людей и отправляйся, не дожидаясь меня. Я, собственно, думаю, что это самый лучший план. Твои глаза нуждаются в лечении, и лучше заняться ими как можно скорее. Я ненадолго отстану от тебя…

Но Дин прервал его речь с внезапной яростью, взрывом необъяснимого гнева, так что Меррит уставился на него в полном изумлении.

– Послушай-ка! Не говори мне этого снова, понятно? Неужто тебе невдомёк, что ты предлагаешь мне сделать? Сыграть в труса – сбежать и спрятать свою голову в песок; сделать из меня ещё более жалкое зрелище, чем я являю сейчас. Вот что ты предлагаешь мне! Но я не желаю этого, клянусь Небесами, не желаю! Не думай, что если я бесполезен и не могу отработать свой хлеб, то я позволю человеку – любому человеку – оскорблять меня…

Но на этих словах его голос изменился, заколебался; его поток речи ослаб. Он сказал с некоторой робостью, что было весьма нехарактерно для него, с протестующим смирением, которое лучше было бы не слышать вовсе:

– Я… я не имел в виду этого, Меррит, клянусь, нет! Я не знаю, что я несу последние дни.

– Тебе надо бы пойти прилечь. – сказал Меррит утвердительно. – Это лучшее место для тебя в данный момент. В последнее время хорошо спалось?

– И десяти минут не поспал, с того дня… с того самого дня, как вернулся, – коротко ответил Дин. – Иногда я почти засыпаю, но это… это хуже, чем ничего. Каждый раз, когда я отключаюсь, я снова оказываюсь там – снаружи – спотыкаюсь об камни, безумный от голода и жажды.

Он провёл тыльной стороной ладони вдоль лба.

– И ещё я чувствую сухие руки вокруг моей шеи и как что-то льнёт ко мне – точно так же, как и в моих снах в пустыне! – он вздрогнул. – И тогда мне остаётся бодрствовать остаток ночи.

– Дин, давай домой! – настоятельно потребовал Меррит. – Тебе не стоит оставаться здесь. Ни одному человеку не стоило бы – после всего, что случилось.

Но на мгновение гнев Дина вспыхнул с новой силой, безотчётный, жестокий, совершенно несопоставимый с причиной, его вызвавшей.

– Разве не получил я уже достаточно радостей без твоей помощи? – сказал он с диковатой иронией. – Не думаешь же ты, что я подожму хвост и сдамся сейчас, в последний момент?

– Нет, после всего этого, я полагаю, что ты так не сделаешь. – сказал Меррит серьёзно, кинув острый взгляд на осунувшееся лицо Дина.

Тот сразу успокоился.

– Я думал, ты имеешь в виду именно это. – сказал он удовлетворённо. – Ты, конечно же, видишь, в каком я положении. – он угрюмо рассмеялся, звенящий смех его покоробил Меррита.

– Господи, что же это за фарс! Я ведь сейчас повторяю то же самое, что делал Холлуэй; прихожу к тебе с нытьём, чтобы быть уложенным спать, как приходил ко мне он, бедняга! Следующим шагом я стану шнырять вокруг твоей палатки, чтобы только слышать, как ты двигаешься там; затем я стану бродить внизу среди гробниц; затем…

– Да что ты такое говоришь? – вопросил в беспомощности Меррит. – Не думай больше о Холлуэе, он был добрым малым. Давай так, предположим, я дам тебе сейчас что-то выпить, и ты вернёшься…

– Чёрта с два ты мне дашь! – ответил Дин с готовностью. – Не надо со мной тут няньчиться, во имя всех святых! Я уже подлечивал таких лунатиков самолично, и отправлял их ко сну, думая, что они получили достаточно крепкую дозу внутрь. Никакого лимонада мне от тебя не нужно!

Меррит слегка охнул.

– Что ж – отлично. Тогда я зайду попозже, чтобы проверить, как там у тебя дела.

Он снова отвернулся к своему журналу. Дин, на пути к выходу, спокойно сказал через плечо:

– Тогда тебе лучше петь вслух перед тем, как войти. Хамд – это чёрное дьявольское отродье – зашёл ко мне прошлой ночью, и я чуть было не придушил его, прежде чем он не сказал мне, кто он такой. По правде говоря, у меня не осталось ни одного целого нерва.

Он вышел, слегка выругавшись, после того, как наткнулся на складной табурет по дороге.

"Да, сэр! Он превысил свой лимит. Я должен как-то помочь ему выйти из этого." – сказал себе Меррит и вновь взялся за ручку.

Но позднее, когда Мерртт, громко возвещая о своём приходе, вошёл в палатку Дина, последнего внутри не было. Меррит остановился у входа и огляделся, беспокойно нахмурившись.

– Жаль, что я не оставил его у себя. – сказал он вслух. – Парень не в том состоянии, чтобы его оставляли сейчас без присмотра. Он должен быть… Господь Всемогущий! Он должен быть…

Он присел на кожаный чемодан и стал ждать. Снаружи ночь была очень тиха. Никакого звука не доносилось из лагеря; весь мир спал. Меррит задремал в неудобном положении, его голова свесилась вперёд, руки неуклюже свисли между колен. Впоследствии, ему казалось, что он проспал очень долгое время. Кто-то за десять минут может увидеть десяток снов, и Мерриту показалось, что уже полночи истекло, когда он наконец взял себя в руки, виновато сознавая, что он должен встать и пойти искать Дина. Он зевнул, потянулся и встал на ноги, отупевший со сна, заметив не к месту, что лампа ещё продолжала гореть, и что лунный свет, льющийся сквозь открытый вход, стал бледным и болезненным. И затем он, полностью проснувшись, наклонив голову и сжимая руки, начал внимать звуку, приходящему из ночи; стону, набухающему и превращающемуся в крик, который расколол тишину и внезапно прервался, как будто задохнулся в удушливом спазме, и наступила ещё более глубокая тишина. Крик пришёл из раскопов. Меррит выскочил из палатки и ринулся туда, сжав с силой челюсти, напрягши каждый мускул, готовясь встретиться лицом к лицу с неизвестной угрозой. Но инстинкт настойчиво твердил ему, что эта угроза была рядом.

Он добрался до вершины гребня, который выходил во внутренний двор в сорока футах внизу, и глянул вниз. Там, среди эксгумированных гробниц, лежали густые чёрные тени, единственным освещённым местом был центр площади, куда лунный свет падал, словно серебристое озеро на дне колодца. Меррит застыл в нерешительности, выбирая каким путём спуститься и куда идти дальше, как вдруг услышал странные звуки, поднимающиеся из сердца тьмы под ним; тяжёлое дыхание, утробный рык, низкий и сердитый, как у разъярённого пса; громкие звуки схватки и ударов перекатывающихся туда-сюда тел. Затем нечто вынырнуло из черноты на небольшой освещённый участок земли, и Меррит протёр глаза, чтобы убедиться, что бледный лунный свет, делавший все вещи бесплотными, будто фантомы, не обманул его – он узрел нечто, что перекатывалось по земле, поднималось и падало вновь в ожесточённой борьбе – неопределённая масса, чёрная на фоне серебристого света ночного светила, нарушающая тишину только глубоким учащённым дыханием и взволнованными возгласами. Меррит стремительно спустился по наклонной галерее, ведущей во двор, прыгая вперёд большими скачками. Даже на бегу его мозг формулировал теории. Это может быть дикое животное: лев, гиена, шакал; это может быть обезумевший абориген; это может быть вор. Кто бы это ни был, он увлёк Дина, страдающего от слепоты и навалившихся испытаний, вниз и втянул его в смертельный бой…

Меррит добрался до нижнего уровня, споткнулся о невидимое препятствие на пути, восстановил равновесие и бросился во двор, где перекатывалась дерущаяся масса. Но её уже не оказалось там; за ту короткую половину минуты, что занял у Меррита спуск, то, что должно было произойти, произошло. Была только смятая куча на земле, которая вскрикнула, когда Меррит коснулся её, и схватила его, вслепую шаря в отчаянии пальцами в поисках его горла. Меррит резко вскричал:

– Прекрати это, Дин, прекрати, я тебе говорю! Это я, Меррит! О, дружище, ты совсем что ли распрощался со своей головой?

С трудом он справился с Дином и удерживал его, повторяя снова и снова:

– Это я – только я, Меррит. Прекрати драться, друг, слышишь, это Меррит!

Это продолжалось до тех пор, пока сопротивление Дина не прекратилось, и он не лёг, тяжко дыша, прижимаемый весом Меррита к земле.

– Ты – Меррит? – спросил он еле слышно. Меррит, по-прежнему держа его, автоматически повторял успокоительные заверения. Но Дин вдруг принял сидячее положение, стряхнув с себя Меррита, как если бы тот был ребёнком, и воскликнул:

– Тогда где оно? Меррит, Меррит, найди это – найди это, во имя любви Господней, и сожги! Оно не могло уйти слишком далеко – я уверен. О, иди, старик, найди это – оно здесь, где-то среди гробниц. Я поймал его не более полминуты назад!

Меррит положил ладонь на его руку и почувствовал, как его всего трясёт.

– Спокойно, старина! – сказал он. – Держи себя в руках. Здесь ничего нет – клянусь, ничего. Так с чем же ты сражался?

– С чем?! – процедил Дин сквозь зубы. Его ладони конвульсивно сжимались и разжимались. – Говорю ж тебе, что я поймал это! Неужели ты не способен исполнить то, что я прошу? Ты хочешь, чтобы это сушество ушло от нас снова? О, друг, делай же, как я тебе говорю!

– Остановись-ка на секунду. Что ты поймал? – спросил Меррит. Голос Дина возрос до визга гневного бессилия.

– Мумия это была, ты дурак, мумия! Как ты не понимаешь? Ищи же её, чёрт тебя возьми!

– Мумия! – опешив, отозвался Меррит. Объяснение странного поведения друга тут же вспыхнуло в его голове; Дин, несомненно, сошёл с ума; перегруженный мозг, в конце концов, не выдержал. Но Дин говорил, высоким, пронзительным голосом, заикаясь и сбиваясь в сумбуре.

– Я нашёл её здесь, внизу, среди гробниц. Я знал, что обязан найти; я ждал этого. Она пришла, и я почувствовал её руки вокруг своей шеи, и я знал, что сон, виденный мною в пустыне, был вовсе не сон. И когда я попытался освободиться, она вцепилась в меня, вцепилась, словно пиявка, ногами, руками и зубами… Меррит! О Господи, Меррит, где ты? – это был смертельно испуганный голос только что разбуженного ребёнка, обнаружившего себя в кромешной темноте.

Меррит, мгновенно поняв ситуацию, быстро произнёс:

– Здесь, старик! Всё в порядке, я тут. Я никуда не ухожу.

Рука Дина схватила его кисть и сомкнулась на ней с такой силой, которая заставила Меррита вздрогнуть. Голос Дина взял прежнюю ноту.

– Я отбивался от неё, и она перекрутила свои ноги и руки вокруг моих, и я не мог избавиться от них. Я пытался бить её голову об камни, но она сомкнула свои челюсти на моём плече и сопротивлялась. Тогда я попытался поднять её. Я позволил ей остаться висеть на мне, схватил её покрепче и побежал; но я потерял мои ориентиры и двигался кругами, снова и снова, и не мог выбраться отсюда. Наконец я достиг галереи, но она догадалась, что я задумал и стала сопротивляться – Боже! Как же она рвалась прочь! Я споткнулся, и мы оба упали, она пыталась освободиться, а я пытался удержать её. И тогда я услышал крик и приближающиеся шаги, и она вырвалась, и я потерял её.

– Ну, пойдём отсюда! – сказал Меррит успокаивающе. Про себя же он сурово добавил: "Один из наших ослов получит взбучку"

Над Дином, должно быть, подшутили, заставив во всё это поверить. Дин рассмеялся.

– Думаешь, я спятил, да? – воскликнул он. – Что ж, вот и нет. Пока ещё. Я такой же, я такой же нормальный, как и ты, но это ненадолго. Если ты почувствуешь, как она хватает тебя, ощутишь её тощие царапающие руки, и не будешь способен видеть, что это такое, то обещаю, что ты тоже станешь полубезумным.

– Этого не может быть – мумии, ты ведь понимаешь, – сказал Меррит тоном, которым успокаивают детей. – Это чистейший абсурд. Мумия не может вальсировать вокруг, как ты описываешь. Это не в природе вещей.

– Конечно, это не соответствует природе вещей! – отрезал Дин яростно. – Думаешь, мне это неизвестно? – его голос дрогнул, стал резче. – Я не могу это больше терпеть, Меррит. Называй меня как тебе угодно – я это заслужил. Но я… я… – он вновь зашёлся безумным смехом, так что Мерриту стало не по себе, и внезапно, уронив своё лицо в ладони, сел, а по его телу стали проходить длительные судорожные спазмы.

— Со мной покончено, – проговорил он хрипло.

– Вставай и пошли со мной. – приказал Меррит.

Он поймал себя на том, что окидывает настороженным взглядом окрестности; коллапс Дина вывел из равновесия его хорошо натянутые нервы.

– Мы не останемся здесь завтра. Это место… оно нечестиво, и это всё, что можно о нём сказать. Пойдём отсюда, старик.

Он поднял Дина на ноги, и Дин вцепился в него в беспомощности, умоляя не оставлять его одного. Меррит с осторожностью повёл его к наклонной галерее, через взрытую землю, к его собственной палатке. Здесь Дин послушно сел на кровать, где всё время поворачивал своё побелевшее, одержимое ужасом лицо в сторону движений Меррита, когда тот входил и выходил из палатки. Меррит отметил в изумлении, что рубашка Дина была разодрана в клочья с одной стороны, а на его плече была кровь и след от зубов. Он промыл рану и обработал её нитратом серебра; и Дин угрюмо рассмеялся сквозь сжатые челюсти. Затем Меррит отправил его в постель и лёг сам неподалёку, чтобы Дин мог мгновенно дотянуться до него и быть убеждённым в его присутствии, а лампа осталась гореть.

Палатка погрузилась в тишину; но Меррит был всё время начеку, у него был натянут каждый нерв, он тонко улавливал напряжённость фигуры рядом с ним, понимая, что Дин удерживал свою неподвижность чистым усилием воли; и лихорадочно жаждал дневного света, когда кошмары темноты рассеются. В какой-то момент, однако, он тревожно задремал, только чтобы быть разбуженным рукой Дина, мокрой от пота, шарящей по его лицу, и шепчущим голосом:

– Она снаружи. Я слышу её. Меррит, если она войдёт внутрь, я сойду с ума!

И Меррит, вздогнув от мгновенного осознания этой мысли, вскочил и выглянул из-под полога палатки в ночь, прежде чем до него дошли глупость этого действия и подразумевающееся под ним легковерие.

– Видишь её? – спросил напряжённо Дин за его спиной. – Если она там, я иду за ней. Я не могу позволять ей дальше бродить вокруг на свободе. Предположим, она войдёт сюда…

Меррит выждал ощутимую паузу, прежде, чем ответить. Затем он сказал:

– Здесь ничего нет...

После чего он вернулся обратно и снова лёг. Но он не сказал Дину, как что-то ускользнуло от его взгляда, за скрытую тенью насыпь, находящуюся не более чем в десяти ярдах от палатки; что-то, что, если его глаза не обманывали его, не было ни козлом, ни гиеной, ни любым другим существом, ходящим на четырёх ногах. И никакого звука не доносилось из лагеря, указывающего на то, что люди заметили что-то.

В очередной раз навалилась тишина. И из её глубины вдруг снова раздался голос Дина, сопровождающийся резким смехом.

– Разве не адское это место, как по-твоему?

И после:

– О, парень, парень! Если бы мы только не поднимали всё на смех и не были столь страшно самоуверенны в себе и в своих теориях!

Наступило утро. Перед тем, как небо полностью утратило свою тёмную завесу, Меррит вызвал Ибрагима. Он пришёл; но если он и сделал какие-то выводы касательно двух серых и мрачных лиц перед ним, то не подал виду. Меррит отдал ему чёткие приказания; тот возликовал на своём профанском жизнерадостном английском и удалился. Пятнадцать минут спустя весь лагерь был в движении. Завтрак был приготовлен и съеден, как прежде, но к нему добавился гул подготовки и ожидания. Ящики, содержащие таблички и прочие древности, были бережно погружены на верблюдов; лагерное снаряжение было собрано и упаковано; в полдень палатки были сняты. Все руки были заняты делом; четверо с нетерпением были готовы выполнить работу одного. Восток победил; какие бы средства не были использованы, чтобы скрыть остатки Его сокровищ от любопытных глаз Запада, они сделали своё дело. Могила, наполовину раскопанная, была оставлена в покое. Его методы, законные или незаконные, возымели своё действие.

На закате караван выступил в путь. Меррит, чьё серое лицо и усталые глаза казались неподвижными, был спокоен, но всё же с видом человека, чей авторитет значил для рабочих всё, подгонял их вперед. Дин, молчаливый, с задумчивым лицом и согбенными плечами, безвольно сидел на своей лошади, отдав контроль арабу, который держал её под узду. Его рыжеватые волосы тронула седина; к мимическим смеховым морщинам у рта добавились другие, которые придали лицу новую форму; он выглядел постаревшим на много лет. Солнце, пускающее свои последние горизонтальные лучи через пустыню, полностью освещало их лица, когда они отправились в обратное путешествие, оставляя свою работу сделанной наполовину.

Авангард растянулся по пустыне в длинную цепь лошадей, людей и верблюдов. В последний момент сумерек, когда небо было пропитано пурпуром, и тьма, паря на своих крылах, низринулась на них, Меррит повернулся в седле и поглядел назад на картину своих трудов. Спешно засыпанные раскопы, зияли, словно открытые раны – раны, не могущие быть исцелёнными, но всегда остающиеся открытыми для безжалостного солнца, и неистовых песчаных бурь, и священных ночей – наполовину открывающие, наполовину скрывающие тайны, лежащие под ними. Частично погребённый труп города, который когда-то здесь был, возвращался снова к своему нарушенному покою, обречённый какое-то время пребывать в жалкой наготе, а позже – быть заново похороненным, в толще времени, под движущимся песком. Человек пришёл, человек ушёл; человек придёт снова, а потом снова уйдёт, и земля вновь возвратит свои права. Непостижимый Восток, задумчивый и мрачный, полный забытой зловещей мудрости, одержал верх.

Больной козёл, оставленный за ненадобностью, слабо блея, пробежал несколько шагов за караваном. Он остановился перед одним из курганов и смотрел им вслед, наблюдая, как лошади и люди медленно двигались через пустыню. Изредка оттуда, из первых рядов, раздавались голоса, становясь всё более слабыми по мере того, как темнеющая в свете звёзд цепочка прорезала себе дорогу на запад. Но те, что ехали позади, хранили молчание. Меррит, обернувшись назад, увидел нечто, скользящее среди курганов, чёрное пятно на фоне сумерек, и ударил шпорами в бока своей лошади. Затем он вспомнил, что это мог быть их козёл.

После чего занавес ночи опустился, и скрытно движущаяся тень пропала из виду.

The End

Сибери Куин / Seabury Quinn

(1889-1969)

Из антологии

‘Compleat Adventures of Jules de Grandine’

#49 / Дело о кровоточащей мумии

(1932)

Честь по чести перевод: Э. Эрдлунг, он же Л. Бозлофф 2016 (С)

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

На Пути Объяснения

Меня часто спрашивают, как же происходило развитие моего персонажа, Жюля де Грандена, и когда я отвечаю, что понятия не имею, меня тут же обвиняют во лжи, или даже того хуже – будто бы это моя художественная блажь. Ничего не может быть дальше от истины; факт заключается в том, что Жюль де Гранден – это своего рода литературная комбинация Топси и Минервы, то есть он просто взял да появился – но появился во всеоружии, а вовсе не "развивался".

Однажды вечером весной 1925-го года я находился в том самом состоянии, которое знакомо и внушает страх каждому писателю. Мне заказал написать историю мой издатель, и в целом мире, казалось, не было подходящего сюжета. Соответственно, не имея ничего конкретного в виду, я взял мою ручку и буквально заставил его материализоваться по мере того, как писал. Таким образом на свет появился первый рассказ, вошедший в эту книгу.

Как возник "Ужас в Линкс", так происходило и со всеми прочими авантюрами Грандена. У меня никогда не было полностью выстроенной сюжетной канвы в уме, когда я начинал тот или иной из его мемуаров, и редко когда у меня был заранее продуман центральный инцидент, вокруг которого строилось повествование. С начала и до самого конца Жюль де Гранден будто бы говорил мне: "Куинн, дружище, je suis présent. En avant, давай, напиши меня!" Вполне возможно, что здесь есть что-то от сократовой теории о внутреннем даймоне, в конце концов.

Крошка Жюль сейчас уже весьма почтенный джентльмен. Количество его приключений равняется чуть ли не трёхстам, а в хронологическом ключе они охватывают четверть века. Фил Стонг в "Других Мирах" назвал его "самым известным оккультным детективом вирдовой фантастики", и, насколько могу судить, по долгосрочности он стоит на втором месте, уступая лишь тому герою отроческого пульпа, Нику Картеру.

Десять историй, вошедших в этот том, были отобраны с двойной целью:

1. представить десять типичных инцидентов в ранней карьере миниатюрного борца с наваждениями, и

2. детализировать его специальные методы противодействия тому, что катехизис называет духовными и призрачными врагами.

Насколько мне известно, он впервые произвёл электрорцизм беспокойного духа, вынудил зомби вернуться в могилу, добавив в его рацион немного мясного, и, без сомнения, первым анестезировал вампира, прежде чем нанести coup de grâce. В любом случае, если истории, собранные в данном оригинальном снопе приключений Жюля де Грандена, помогут читателю забыть о тревожащих его инцидентах повседневного бытия хотя бы на час-другой, это будет означать для Жюля, равно как для меня самого, что мы добились достаточного оправдания своего существования.

Сибери Куин

Вашингтон Д. С. Предисловие к 'Phantom Fighter’, ‘Arkham House’, 1966

* * *

Была середина зимы, и снаружи ветер швырял стены мокрого снега в наши оконные стёкла волну за волной, свирепо завывая свои военные мелодии время от времени. Внутри, свечение распиленных железнодорожных шпал, горящих на латунной подставке для дров, приятно смешивалось с затенённым ламповым светом. Жюль де Гранден отложил в сторону копию L’illustration, которую он просматривал ещё с обеда, вытянул свои стройные, по-женски маленькие ноги к огню и рассматривал сверкающие носы оригинальных кожаных туфель с очевидным удовлетворением.

– Эй, друг мой Траубридж, – обратился он ко мне, с ленцой наблюдая за прыгающим светом от камина, оживающего в отражениях на его полированной обуви, – здесь у нас чертовски приятно. По мне, так я ни за что бы не вышел из дому в такую ночь. Да будет тот дураком, кто бросит весёлый огонь ради…

      Резкий, императивный лязг дверного молотка прервал его и, прежде чем я смог выбраться из своего кресла, требование повторилось, громче, настойчивее.

– Доктор Траубридж, вы сможете навестить доктора Ларсона? Боюсь, с ним что-то произошло – мне ненавистно беспокоить вас в такую ночь, но, полагаю, ему на самом деле требуется врачебная помощь, и… – молодой профессор Эллис наполовину ввалился в холл, втолкнутый порывом яростного ветра почти целиком в дверной проём. – Я вышел, чтобы повидаться с ним, несколько минут назад, – добавил он, когда я захлопнул дверь перед носом у бури, – и когда был уже на дороге перед его домом, то заметил свет в верхнем окне, хотя остальная часть его жилища была погружена в темноту. Я постучал, но не получил ответа, затем отправился во двор, чтобы позвать его, и в ответ мне внезапно раздался вопль самого жуткого свойства, сопровождаемый визгливым смехом, и, пока я смотрел на его окно, фигура Ларсона, казалось, боролась с чем-то, хотя там никого не было в комнате. Я позвонил с десяток раз в дверной колокольчик и постучал в дверь, но никакого другого звука из дома не донеслось. Сперва я подумал, что следует уведомить полицию; затем я вспомнил, что вы живёте прямо за углом, так что я пришёл к вам. Если Ларсон заболел, вы сможете ему помочь; если нам понадобится полиция, у нас всегда есть время, чтобы…

– Ну, друзья мои, почему мы же тогда стоим и толкуем здесь, когда бедный профессор Ларсон нуждается в помощи? – вопросил Жюль де Гранден от двери кабинета. – Неужто у вас не осталось профессиональной гордости, дружище Траубридж? Отчего мы тогда прохлаждаемся?

– Как почему, ты же сам только что сказал, что и с места не сдвинешься сегодняшним вечером, – возразил я осуждающе. – Если ты имеешь в виду…

– Но конечно, я собираюсь это сделать. – прервал он. – Только два вида людей не могут поменять своего мнения, мой друг, а именно болван и мертвец. Жюль де Гранден не является ни тем, ни другим. Ну, пойдёмте же.

– Нет смысла брать авто, – пробормотал я, пока мы надевали наши пальто. – Этот мокрый снег сделает вождение невозможным.

– Очень хорошо, тогда мы пойдём пешком, только давайте оформим это побыстрее. – ответил Жюль, от души подталкивая меня к дверям и наружу в бушующую ночь. Склонив головы против воющей бури, мы отправились в дом проф-а Ларсона.

– По правде говоря, у меня не было ангажемента с Ларсоном. – признался профессор Эллис, пока мы тащились по улице. – Факт в том, что он мог узреть дьявола, как мне кажется, но… вы случайно не слышали о его последней мумии? – он замолчал.

– Его что? – переспросил я резко.

– Его мумии. Он привёз её из Африки на прошлой неделе, и с того времени только о ней и говорил. Этим вечером он собирался распеленать её, поэтому я просто решил прогуляться к нему домой в надежде, что он позволит мне поприсутствовать.

Ларсон – странный тип. Отличный антрополог и всё такое, само собой, но одинокий волк, когда дело доходит до работы. Он нашёл эту мумию случайно, в хитро спрятанной гробнице рядом с Нага эд-Дер, а эта местность считалась хорошо раскопанной ещё тридцать лет назад, знаете ли. Есть тут и забавная сторона. Пока они раскапывали гробницу, двое из его рабочих были укушены могильными пауками и умерли в конвульсиях. Это необычно, ведь египетские могильные пауки не отличаются ядовитостью, хотя и весьма уродливы обличьем. Стоило им очистить шахту от щебня и приблизиться к погребальной камере, как все феллахины Ларсона разбежались оттуда кто куда, но он – упрямый чёрт, так что вместе с Фостером они-таки добили шахту, с помощью всех добровольцев, кого они смогли нанять в окрестностях.

У них были не меньшие проблемы с доставкой мумии вниз по Нилу. Половина экипажа их дахабийи слегло от какой-то таинственной лихорадки, некоторые погибли, остальные дезертировали; и, как только они были готовы к отплытию из Александрии, Фостер, бывший ассистентом Ларсона, также был свален с ног лихорадкой и умер в течение трёх дней. Ларсон, однако, держался из последних сил и всё же протащил мумию через границу – контрабандой под носом у египетской таможни, замаскировав под ящик губок из Смирны.

– Но погодите-ка, – прервал я его, – вы и профессор Ларсон оба являетесь сотрудниками музея Харрисонвиля. Как так вышло, что ему удалось оставить мумию как свою собственность? Почему он не отправил её в музей вместо своего дома?

Эллис коротко рассмеялся.

– Вы же не знаете Ларсена как следует, не так ли? – спросил он. – Разве я уже не сказал, что он одинокий волк? Экспедиция в Нага-эд-Дер была делом 50/50; музей оплатил половину, и Ларсон чуть ли не обнищал, чтобы заполнить оставшуюся долю. У него была собственная теория о том, что в Наге могут быть найдены некоторые ценные реликвии Пятой династии, но все только потешались над ним. Когда же он обосновал свою теорию, то был похож на избалованного ребёнка с палкой конфет, и не желал делиться своей находкой с кем бы то ни было. Когда я предложил ему помощь в распеленании мумии, он в ответ предложил мне прыгнуть с разбега в озеро. Я не знаю, звал ли он меня сегодня к себе, когда я пришёл к нему под окна, но когда я услышал, как он кричит и смеётся и прыгает туда-сюда, как каштан на сковороде, мне пришло в голову, что он дошёл до ручки, и я тут же побежал за вами. Вот мы и на месте. Возможно, сейчас мы будем посланы ко всем чертям, но ему всё-таки может требоваться помощь.

Когда он закончил говорить, Эллис раскатисто постучал по двери Ларсона. Только пронзительный вой ветра вдоль угла дома и хлопанье незакреплённых жалюзей были ответом.

– Pardieu, либо он тяжело болен, либо отвратительно тугоух, одно из двух! – заявил де Гранден, закутавшись подбородком в меховой воротник своего пальто и ухватившись за шляпу, которую штормовым ветром едва не срывало с головы. Эллис повернулся к нам в нерешительности.

– Вы не думаете… – начал он, но:

– Думайте, что вам нравится, друзья мои, и отморозите себе ноги, пока будете это делать. – вспыльчиво прервал маленький француз. – Что же до меня, я иду в этот дом сейчас же, сию минуту, немедленно.

Попробовав и дверь, и ближайшее окно, и найдя их надёжно запертыми, он без дальнейших церемоний выбросил вперёд затянутый в перчатку кулак, отодвинул задвижку и поднял створку.

– Так вы идёте или остаётесь, чтобы принять жалкую погибель от холода? – позвал он, перебрасывая ногу через подоконник.

С де Гранденом во главе, мы нащупывали наш путь сквозь тёмную гостиную, через холл и вверх по винтовой лестнице. Каждая комната в доме, за исключением одной, была черна, как Древний Египет во время чумы, но тонкая струйка света сочилась в коридор из-под двери кабинета проф-а Ларсона, направляя наши шаги в сторону его святилища, как маяк направляет корабль в порт беззвёздной ночью.

– Ларсон! – тихо позвал Эллис, стуча по двери кабинета. – Ларсон, ты здесь?

Ответа не последовало, и он схватился за ручку, сделав предварительный поворот. Ручка провернулась в его ладони, но дверь оставалась неколебима, очевидно, запертая изнутри.

– Посторонитесь, будьте любезны, месье, – попросил Жюль, отошёл назад настолько далеко, насколько позволяла длина коридора, после чего ринулся вперёд, словно футболист, несущийся к своей цели. Не слишком прочная дверь пала под его напором, и тёмный холл затопило паводком ослепительного света. Мгновение мы застыли на пороге, по-совиному моргая, затем:

– Святые небеса! – вырвалось у меня.

– Бога ради! – донёсся ответ Эллиса.

– Eh bien, я склонен думать, что здесь скорее к дьяволу. – прошептал де Гранден. Комната перед нами представляла собой кошмарный хаос, как если бы его содержимое было перемешано монструозной ложкой в руках злонамеренного озорника-великана. Мебель была опрокинута; некоторые чехлы на стульях были вспороты, как будто какой-то безжалостный, торопливый сыщик разрезал обивку в поисках скрытых ценностей; картины висели на стенах под безумными углами.

В середине кабинета, под бликами скопища электрических ламп, стоял тяжёлый дубовый стол, а на нём покоился саркофаг со снятой крышкой, рядом с ним лежала сухощавая фигура, обмотанная льняными бинтами цвета китайского чая крест-накрест. Рядом с плинтусом у стены под окном приютилась гротескная, нечеловеческая вещь, напоминающая поношенное чучело фермера или безнадёжно устарелый манекен портного. Нам пришлось дважды вглядеться, напрягая неверящие глаза, прежде чем мы признали в этой смятой форме профессора Ларсена. Ступая изящно, как кот по мокрому тротуару, де Грандин пересёк комнату и опустился на одно колено рядом со скрюченной формой, снимая одновременно свою правую перчатку.

– Неужто он… он… – прошептал Эллис хрипло, запинаясь на слове, перед которым миряне, похоже, испытывают суеверный страх.

– Мёртв? – закончил за него де Гранден. – Mais oui, сударь, как сельдь. Но это произошло совсем недавно. Нет, я подозреваю, что он ещё был вполне себе жив, когда мы покидали наш дом, чтобы прийти сюда.

– Но… что мы можем сделать? Должно быть что-то… – трепетно спросил Эллис.

– Безусловно, мы можем пригласить коронера. – ответил де Гранден. – Между тем, мы могли бы рассмотреть это. – он кивнул в сторону мумии, лежащей на столе. Гуманная обеспокоенность Эллиса по поводу его мёртвого коллеги упала с него, как изношенная одежда, стоило тому повернуться к древней реликвии – человека полностью затмил антрополог.

– Красиво… Превосходно! – пробормотал он восторженно, глядя на малопривлекательную вещь. – Видите, здесь нет ни лицевой маски, ни погребальной статуи, ни на мумии, ни на кейсе. Работа Пятой династии, как пить дать, и ящик – вы видите, я вас спрашиваю? – он прервался, вопрошающе указывая внутрь открытого кедрового гроба.

– Вижу ли я? Бесспорно, – резко ответил де Гранден, – но позвольте узнать, что здесь вам видится необычайным?

– Неужели вы ещё не заметили? Да на саркофаге нет ни одной строки иероглифов! Египтяне всегда пишут титулы и биографии своих усопших на их гробах, но тут мы имеем девственно чистую древесину. Видите, – он наклонился и постучал по тонкой, но твёрдой кедровой скорлупе, – никаких следов ни от краски, ни от лака! Неудивительно, что Ларсон оставил его для себя. Почему, спросите вы? Да потому что со времён, как египтология стала наукой, не было открыто ничего подобного!

Взгляд де Грандена блуждал, переходя с гроба на мумию и обратно. Затем он прошёл мимо Эллиса своей быстрой кошачьей поступью и нагнулся над забинтованным телом.

– Я не знаком как следует с египтологией, – признался он, – но медицина мне известна в превосходной степени. Что вы скажете об этом, hein?

Его стройный указательный палец на мгновение застыл на льняных бинтах, окружающих левую грудную область высушенной фигуры. Я запнулся на полуслове. Не могло быть никаких сомнений. Левая грудь, даже под слоем бинтов, была значительно ниже правой, и под туго натянутым бандажом в этой области чуть заметно, но всё же вполне зримо проступал тончайший след красно-коричневого пятна. Невозможно было ошибиться на сей счёт. Каждому хирургу, солдату и бальзамировщику достаточно одного взгляда, чтобы признать такое красноречивое пятнышко.

Глаза профессора Эллиса стали раскрываться, пока не стали почти такой же ширины, как у де Грандена.

– Кровь! – выдохнул он приглушённо. – Господь всемогущий! – а после: – Но это же не может быть кровью, просто невозможно, вы же понимаете. Мумии потрошились и мариновались в натроне, прежде чем их подвергали высушиванию. Соответственно, ни о каких остатках телесных жидкостей и речи быть не может.

– Да ну? – саркастически прервал его француз. – Тем не менее, месье, де Гранден – слишком старый лис, чтобы обучать его искусству высасывания яиц. Друг мой Траубридж, – повернулся он ко мне, – сколько лет вы уже прописываете пилюли людям, мучающимся желудочными коликами?

– Отчего же, – ответил я с удивлением, – порядком сорока лет, но…

– Никаких но, друг мой. Можешь ты или не можешь опознать кровавое пятно на глаз?

– Само собой, но…

– Тогда не мог бы ты быть столь любезен, чтобы сообщить нам, что это перед нами?

– Кровь, что же ещё – тут и ежу понятно.

– Précisément – это кровь, месье Эллис. Почтенный и в высшей степени достойный доверия доктор Траубридж только что подтвердил сей факт. Теперь давайте-ка рассмотрим получше вместилище этой замечательной мумии, которая, несмотря на ваше травление натроном и засушивание, способна выделять кровь.

Взмахом руки он указал на простой, без украс, ящик из кедровой древесины.

– Святые отцы, это ещё более необычайно! – подал голос Эллис, нависая над гробом. – Видите?

– Что? – спросил я, так как его глаза сияли от возбуждения, пока он глядел в осквернённую шкатулку.

– Как же, я говорю о способе крепления крышки. Большинство крышек от футляров для мумий удерживаются на месте с помощью четырёх маленьких выступов – по два с каждой стороны, которые погружаются в пазы в нижней части и закрепляются прочными деревянными дюбелями. Здесь же их аж целых восемь, по три с каждой стороны и по одному – вверху и внизу. Хм-м, видимо, те, кто заказали такой гроб, хотели иметь гарантию, что тот, кто будет в него положен, не сможет вырваться. И… святой Скотти, поглядите-ка сюда!

Он в волнении указал на дно ящика. И вновь я был немало удивлён. Аномалии, не укрывшиеся от его намётанного глаза, были совершенно неразличимы для моего.

– Видите, как здесь решён вопрос с благовониями? На моём счету несколько сотен вскрытий футляров для мумий, но такого я ещё не встречал.

Как только что отметил Эллис, всё дно гроба было усыпано благовонными травами на глубину до 4 дюймов или около того. Ароматические букеты измельчились за сотни лет в порошок, однако смесь из гвоздики и корицы, алоэ и тимьяна поразила нас резким, чуть ли не удушливым ароматом, когда мы перегнулись через край ваннообразного саркофага.

Небольшие васильковые глаза де Грандена, пока он быстро переводил их с меня на Эллиса и обратно, округлились и ярко засияли.

– Думаю, что это чертовски всё объясняет, – заявил он. – Готов биться об заклад, это тело никогда не было мумифицировано, по крайней мере, в традиционном исполнении старых мастеров-бальзамировщиков. Не поможете мне?

Он призывно кивнул Эллису, одновременно подсовывая руки под плечи мумии.

– Возьмитесь за ноги, монсеньор, – велел он, – и поднимите её как можно деликатнее – деликатнее, прошу вас – она должна быть положена точно туда же, где была, до прихода коронера.

Они приподняли забинтованное тело на высоту шести дюймов над столом, после чего вернули в исходное положение, и на лицах обоих застыло выражение крайнего изумления.

– В чём дело? – спросил я, полностью озадаченный их взглядами, полными взаимного понимания.

– Оно весит, – начал де Грандин, и тут же, — шестьдесят фунтов, как минимум! – закончил за него Эллис.

– И что же?

– А то, что это навеки обрекает нас на дьявольский субклеточный уровень. – ответил маленький француз в резком тоне. – Это отнюдь не есть хорошо, друг мой, скорее, с точностью наоборот. Тебе известно про свою физиологию; ты знаешь, что мы с тобой и всеми прочими людьми на 60% или больше состоим из воды, элементарной H20, находящейся в реках и на столах американцев взамен достойного вина. Мумификация же представляет собой обезвоживание – водянистое содержимое тело удаляется с концами, и не остаётся ничего, кроме костей и пергаментной кожи, скудные 40 процентов общей телесной массы при жизни. Это тело сравнительно небольших пропорций; в расцвете лет оно едва ли весило больше сотни фунтов; тем не менее…

– Что ж, видимо, оно могло быть мумифицировано лишь частично… – прервал его я, но де Гранден отрезал:

– Или же вовсе без этого обошлось, друг мой. Я более чем уверен, чёрт побери, что мы обнаружим кое-какие интересные пояснения, когда развернём эти бинты. Кровоточащая мумия, которая к тому же сохранила больше половины своего прижизненного веса – да, вероятность сюрприза невероятно велика, или же я ошибаюсь в собственных чувствах. В то же время, – обернулся он к двери, – существуют рутинные процедуры закона, которые должны быть соблюдены. Следует оповестить коронера о смерти месье Ларсона, и нам нет никакой необходимости жечь электричество, пока мы будем ожидать его прихода.

Вежливо предлагая нам следовать за ним, он потушил кабинетный свет, прежде чем закрыть за собой дверь, и мы прошествовали в нижний холл, где был телефонный аппарат.

– Просто в голове не укладывается, как это могло произойти, – бормотал профессор Эллис, нервно вышагивая по гостиной своего покойного коллеги, пока мы ждали прихода следователя, – Ларсон казался в радужном настроении сегодня днём и… Бог мой, что это?

Звуки ужасающей борьбы, как будто двое людей сцепились в смертельной схватке, разнеслись по тихому дому. Бух-бух-бух! Тяжкие, гулкие шаги сотрясли пол над нашими головами; затем – бадыщщщь! – раздался сокрушительный удар, как будто опрокинули мебель, мгновенная пауза, и вдруг – резкий вскрик и внезапное крещендо дикого, режущего слух смеха. Затем вновь наступила тишина.

– Святые небеса! – выдохнул я, схваченный паническим ужасом за горло. – Это прямо над нами, в кабинете, где мы оставили мумию и…

– Быть того не может! – запротестовал профессор Эллис. – Никто не мог пробраться мимо нас в комнату, и…

– Может быть или не может, однако дружище Траубридж дело говорит, будь оно неладно! – вскричал маленький француз, выпрыгивая из кресла по направлению к лестнице. – En avant, mes enfants, за мной!

Сломя голову он помчался вверх, перепрыгивая через три ступеньки; оказавшись наверху, замер на мгновение перед закрытой дверью кабинета, доставая из кармана пистолет; оружие описало широкую дугу в его руке, когда он вломился в комнату быстрым прыжком, зажёг свет и предостерегающе крикнул:

– Руки вверх! Одно движение – и ты будешь завтракать с дьяволом… Великий Dieu, глядите, друзья мои!

За исключением одного-двух стульев, в комнате ничего не изменилось с нашего ухода. На столе по-прежнему инертно лежала перевязанная мумия, её набитый специями футляр стоял рядом, со снятой крышкой, вещь, бывшая Ларсоном, примостилась у окна, прижавшись плечами к стене, как будто пострадавшая при попытке совершить сальто, жалюзи на оконной раме с треском хлопали на морозном зимнем ветру.

– Окно – оно распахнуто! – возопил профессор Эллис. – Оно было заперто, когда мы были здесь, но…

– Dieu de Dieu de Dieu de Dieu… Может ли кто в этом разобраться? – сердито прервал его де Гранден, шагая к открытой створке. – Parbleu, то, каким образом вы набрасываетесь на очевидное, чертовски действует мне на нервы, дорогой мой Эллис, но – ах? А-а-а-а-ах? Один видит, другой воспринимает, третий понимает – почти!

Не отставал от него, мы перегнулись через подоконник и, послушные немой команде его указательного пальца, смотрели теперь на покрытый снегом козырёк эркера первого этажа, выступавший из стены дома примерно двумя футами ниже окна кабинета. Врезанные в матово-белый слой снега, четыре длинных параллельных полосы обнажали шиферный настил.

– Ну-у, – протянул он, опуская створку и разворачиваясь к двери, – тайна частично прояснилась, друзья мои. Вполне логичным было бы использовать сиё окно для взлома, – добавил он, пока мы спускались вниз по лестнице. – Крыша эркера имеет довольно пологий склон и расположена прямо под окном кабинета проф-а Ларсона. Искушённому в искусстве взлома грех не использовать такую возможность для своего преступления, а ещё тот факт, что во всём доме мы оставили свет только на первом этаже, как бы уведомляя мир снаружи, что верхние покои свободны для посещения. Так что…

– Похоже на правду, но здесь не могло быть никакого взлома, – прервал Эллис практичным тоном. Де Гранден же наградил его таким взглядом, каким учитель мог бы одарить выдающегося по тупости ученика.

– Может, оно и так, mon ami, – ответил он, – однако, если вы всё же найдёте возможным сдержать на время своё любопытство – и болтовню – может быть, мы найдём то, что ищем.

Тёмный, сгорбленный объект с поразительной яркостью открылся нашим глазам на фоне покрытого снежной пудрой газона, стоило нам спуститься с крыльца. Де Гранден присел на одно колено перед ним и чиркнул спичкой, чтобы добавить немного света для осмотра. Это оказалось лицо рваного, неопрятного типа, немытое, небритое; типичный низкопрофильный вор-карманник, который совмещал свои обычные нехитрые занятия с более высокой профессией взлома – и с катастрофическими результатами для себя.

Он замер в том состоянии, в каком упал с покатой крыши эркера, одна рука была вывернута под тело, голова наклонена под неестественным углом в одну сторону, а его побитая молью и выцветшая от времени шляпа смялась в пюре на его макушке и комически оттопыривала ему уши. Маленькие насыпи мокрого снега скопились в изломах его рваного пальто, а крошечные нити сосулек намёрзли на его усах.

Человек был, вне всякого сомнения, мёртв. Никто, даже самый опытный акробат, не смог бы выкрутить шею под столь немыслимым углом. И причина его смерти была очевидна.

Напуганный при виде мумии, бедняга попытался как можно быстрее выбраться через открытое окно, поскользнулся на мокрой наледи крыши эркера и свалился вниз головой, упав всем своим весом на ныне скрученную шею. Я поспешно высказал свои доводы, но де Гранден озадаченно покачал головой.

– Манера его смерти вполне очевидна, – ответил он задумчиво, – но вот какова причина её, здесь остаются неясности. Мы вполне можем вообразить, что подобное существо пришло в ужас, увидев распластанную на столе мумию, но это не объясняет те выходки, которое мы слышали, прежде чем наш форточник вывалился из или был принудительно выброшен из окна. Мы слышали, как он метался наверху, как раскидывал мебель, наконец, мы слышали его вопль вперемешку с безрадостным смехом. Что это могло означать? Испуганные люди склонны кричать, иногда даже истерически смеяться, но с чем он мог бороться, в таком случае?

– Точно то же самое, что и в случае Ларсона! – быстро вставил профессор Эллис. – Разве вы не помните…

– Exactement, – ответил француз, озадаченно нахмурившись.

– Профессор Ларсон громко кричал и боролся с воздухом; теперь этот несчастный грабитель врывается в комнату, где господин Ларсон погиб при столь странных обстоятельствах, и точно так же дерётся с пустотой, а после падает навстречу смерти, отвратительно хохоча. Здесь присутствует что-то поистине дьявольское, друзья мои.

Когда мы возвратились обратно в дом, молодой Эллис смотрел на нас с выражением чуть ли не панического ужаса в своих глазах.

– Вы сказали, что мы должны оставить мумию как есть до прихода коронера? – потребовал он.

– Абсолютно верно, друг мой, – ответил де Гранден.

– Отлично, тогда мы оставим эту проклятую вещь в покое, но как только м-р Мартин закончит с ней, я думаю что нам лучше сжечь её.

– Э, что это вы такое говорите? Сжечь её, месье? – спросил де Гранден.

– Только то, что сказал. Это тот случай, который египтологи именуют "несчастливой" мумией, и чем скорее мы избавимся от неё, тем лучше будет для всех нас. Видите ли… – он резко вскинул глаза вверх, будто опасаясь очередной вспышки насилия в комнате Ларсона, затем вновь повернулся к нам. – Вы же помните серию летальных инцидентов, последовавших после вскрытия гробницы Тутанхамона?

Де Гранден не ответил ничего, но по пристальному, немигающему взгляду, которым он смерил говорившего и тому, как нервно подрагивали кончики его элегантно завитых усов в уголках рта, было несложно судить о его интересе. Эллис же продолжил:

– Называйте это чушью собачьей, коли вам заблагорассудится – а так вы и поступите, скорее всего – но факт в том, что во всех этих пересудах о том, что древние боги Египта имеют силу проклясть тех, кто осмелился нарушить покой мумий изгнанников, есть здравое звено. Знаете, я вполне разделяю мнение, что есть мумии, известные как "несчастливые" – и для тех, кто нашёл их, и тех, кто хоть как-то соприкасался с ними. Тутанхамон, возможно, последний, как и наиболее выдающийся пример данного класса. В своё время он был еретиком и оскорбил "древних" или же их жрецов, которые были суть одним. Так что, когда он умер, его похоронили с надлежащими церемониями, но не поставили образ Амона-Ра на носу его лодки, переправлявшей его через озеро мёртвых, и эмблемы Тема, Себа, Нефтиды, Осириса и Исиды не сопровождали его в странствии. Тутанхамон, несмотря на его запоздалые усилия в попытке пойти на мировую со жрецами, был немногим лучше атеиста относительно современной ему веры, и гнев богов вошёл в гробницу вместе с ним. Они не желали, ни чтобы имя его сохранилось для потомства, ни чтобы его мощи были вновь извлечены на свет.

Теперь поразмыслите над произошедшим: когда лорд Карнарвон обнаружил гробницу, с ним было четверо подручных. Карнарвон и трое его помощников на сегодняшний момент мертвы. Полковник Херберт и доктор Эвелин-Уайт были одними из первых, вошедших в склеп Тутанхамона. Оба умерли в течение года. Сэр Арчибальд Дуглас должен был заниматься рентгеноскопией – он умер прямо перед тем, как были разобраны пластины. Шесть из семи французских журналистов, попавших в гробницу вскоре после её открытия, скончались в течение года, и едва ли не каждый рабочий, участвовавший в раскопках, погиб раньше, чем успел прогулять своё жалованье. Некоторые из этих людей умерли одним образом, другие – иначе, но факт остаётся фактом: они все мертвы. Мало того, даже незначительные предметы, взятые из гробницы, кажется, проявляют пагубное влияние. Существует абсолютное подтверждение тому, что служители Каирского музея древностей, в обязанности которых входит нахождение рядом с мощами Тутанхамона, заболевали и умирали безо всякой видимой причины. Неудивительно, что её называют "несчастливой" мумией?

– Весьма любопытно, месье, что теперь? – подытожил де Гранден, когда египтолог впал в угрюмое молчание.

– Только то самое: этот ящик для мумии наверху гол, что твоя ладонь, от любых надписей, а ортодоксальные египтяне Пятой династии столь же не склонны были класть тело в саркофаг без надлежащих биографических и религиозных предписаний на его поверхности, сколь средняя американская семья не склонна проводить похороны без какой-либо церемонии отпевания. Кроме этого, очевидные улики указывают на то, что тело вообще не было мумифицировано – по-видимому, оно было просто завёрнуто в пелены и положено в ящик со слоем благовоний вокруг него. Бальзамирование имело в Древнем Египте религиозное значение. Если плоть повреждена, дух не может вернуться после предустановленного цикла и возродить его, и быть похороненным без бальзамирования было равноценно отказу от бессмертия. Тело наверху несёт на себе следы самой ничтожной попытки импровизированной презервации. Похоже на то, что человек, кто бы он ни был, умер за пределами религиозной границы, не так ли?

– Вы приводите весомые аргументы, месье, – кивнул де Гранден, – но…

– Отлично, а теперь давайте взглянем на историю нашей находки, начиная от самых истоков: рабочие Ларсона умирали во время работы в гробнице. Каким образом? От укусов пауков! Что за вздор! Египетские могильные пауки не более ядовиты, чем наши садовые. Я знаю, о чём говорю; меня не раз кусали эти мерзости, и я страдал гораздо меньше, чем когда был ужален скорпионом в Юкатане.

Затем, во время спуска по Нилу, большая часть команды слегла, а некоторые – умерли, от странной лихорадки; и в то же время это выносливые черти, привычные к местному климату, и, по всей вероятности, имунные к любым видам болезней, которые их страна может производить. Затем настал черёд Фостера, ассистента Ларсона, слёгшего точно от той же лихорадки накануне отплытия из Египта. Похоже, как будто здесь имеет место некое злобное влияние, а? И вот мы подходим к сегодняшнему вечеру: Ларсон готов развернуть мумию и, нисколько не глядя в прошлое, достаёт её из футляра. Он мёртв – "мёртв как сельдь", как вы выразились, и только одному Богу ведому, как это произошло. Пока же мы ожидаем коронера, этот бедняга-форточник влезает в дом, сражается с каким-то невидимкой, точно как Ларсон до него, и погибает. Думайте, что угодно, – его голос поднялся практически до крика, – но эта мумия окружена аурой страшной беды, и смерть ожидает каждого, кто посмеет приблизиться к ней!

Де Гранден ласково погладил вощёные кончики своих миниатюрных усов.

– Всё, о чём вы говорите, вполне может быть правдой, месье, – признал он, – но факт остаётся фактом, что оба из нас – доктор Траубридж и я сам находились рядом с мумией; и мы вполне сносно себя чувствуем – хотя я бы не отказался сейчас от глотка-другого бренди. Мало того, профессор Ларсон промотал большую часть своего состояния и значительную часть средств музейных фондов на поиски этого замечательного мертвеца. Было бы по меньшей мере воровством сжечь её, как вы предлагаете.

– Ладно, – ответил Эллис с нотой окончательности в голосе. – Это ваше личное дело. Как только коронер закончит осмотр, я отправляюсь домой. Я и близко не подойду к этой проклятой мумии, хоть и за целое состояние.

– Приветствую, доктор де Гранден, – поздоровался коронер Мартин, топая ногами и стряхивая снег с пальто. – Плохие новости, да? Есть идеи касательно причины смерти?

– Тот, что снаружи, узрел лучший мир, вывернув себе шею, это бесспорно. – ответил француз. – Что же до проф-а Ларсона…

– Снаружи, говорите? – прервал его м-р Мартин. – это что же, выходит, их было двое?

– Хмм, нам нужно радоваться, что их было не пятеро. – отрезал с досадой Эллис. – Они прощались с жизнью в таком темпе, что мы просто не успевали за этим уследить, с того момента, как Ларсон начал разворачивать это…

– Извольте, минутку, сударь. – подняв руку в знак протеста, оборвал его де Гранден. – Месье коронер очень занятой человек и у него есть свои неотложные обязанности, требующие скорейшего выполнения. Когда он с ними закончит, то бьюсь об заклад, что месье будет рад выслушать ваши любопытные теории на сей счёт. В настоящий же момент, – он вежливо поклонился следователю, – не проследуете ли вы за нами, месье?

– Я умываю руки, – сказал Эллис. – Буду ожидать вас здесь и хочу сразу предупредить…

Но нам не пришлось выслушать его предостережения, так как вслед за Гранденом мы тут же поднялись на второй этаж и подошли к кабинету, где покоились профессор Ларсон и мумия.

– Гм-м, – вырвалось у м-ра Мартина, который, помимо того, что был коронером, ещё и заведовал городским похоронным бюро, пока он окидывал комнату быстрым, практичным взглядом, – это выглядит словно бы… – он пересёк комнату прямиком к сгорбленному телу Ларсона и протянул одну руку, но тут раздалось:

– Grand Dieu des cochons – не двигайтесь, месье! – прокричал де Гранден, заставив м-ра Мартина замереть на полушаге. – Назад, месье, отойдите же, Траубридж, если вам дорога ваша жизнь! – схватив меня за локоть, а м-ра Мартина – за полу пиджака, он одним рывком выволок нас из комнаты.

– Что ещё за… – начал было я, когда мы оказались в коридоре, но он оттолкнул нас к лестнице.

– Да не стойте вы тут с вашими пререканиями! – прикрикнул он. – Скорее, бегите на дружественный мороз, пока ещё есть время, друзья мои! Пардью, сейчас я всё вижу – месье Эллис был прав; эта мумия…

– Ой-ей-еееееееей! – неожиданно донёсся до нас снизу отчаянный крик, сопровождаемый звуком возни, будто Эллис безумно боролся с неким противником. Затем раздался страшный, мозговыносящий смех, пронзительный, мрачный, насмешливый.

– Sang du diable, оно поймало его! – воскликнул де Гранден и стремглав бросился к лестнице, вскочил на балюстраду и метеором рухнул вниз. Коронер Мартин и я заторможенно последовали за ним и обнаружили француза, безмолвного и задыхающегося, у входа в гостиную, его тонкие красные губы были сложены в трубочку, словно бы он издавал беззвучный свист. Салон профессора Ларсона был обставлен в формальном, высокопарном стиле, столь популярном в последние годы прошлого столетия, лёгкие стулья и кушетки из позолоченного дерева, обитые яблочно-зелёным атласом, стеклянный шкаф для разного рода безделиц, парочка изящных столов с тонкими ножками, украшенных несколькими миниатюрами из дрезденского фарфора. Мебель была раскидана по комнате, светло-серый вельветовый ковёр перевёрнут, фарфоровый шкафчик разбит и завален набок. В эпицентре бардака лежал Эллис собственной персоной, руки его были сжаты в кулаки, колени согнуты, губы – растянуты в мрачной, сардонической усмешке.

– Господи! – коронер рассматривал несчастное, напряжённое тело, вытаращив глаза. – Это же ужасно…

– Cordieu, будет ещё ужаснее, если мы задержимся здесь. – вскричал де Гранден. – Наружу, други мои. Забудьте про ваши шляпы и пальто – жизнь дороже! Говорю вам, смерть рыскает в каждой тени этого проклятого места!

Он вытолкал нас впереди себя из прихожей и велел нам стоять так на продувном ветру, без головных уборов и верхней одежды.

– Знаешь что, – запротестовал я, выбивая зубами чечётку, – шутка зашла слишком далеко. Это совершенно…

– Шутка? – ответило его резкое эхо. – Считаешь ли ты шуткой, что профессор Ларсон умер сегодня ночью сим странным образом; что заблудший бродяга погиб тем же самым образом; что даже бедный юный Эллис лежит там весь жёсткий и мёртвый, внутри этой проклятой дыры? Твоё чувство юмора весьма своеобразно, друг мой.

– Что это было? – спросил коронер Мартин в своей практичной манере. – Это что, какая-то инфекция в доме, которая заставила проф-а Эллиса закричать таким вот образом перед смертью, или…

– Скажите мне, месье, – прервал его де Гранден, – в вашем морге имеются ли средства для дезинфекции?

– Ну конечно, – ответил с удивлением коронер. – у нас есть аппарат для одновременного производства формальдегида и цианогена, в зависимости от класса требуемой фумигации, но…

– Очень хорошо. Будьте так добры, сгоняйте в вашу лабораторию со всей возможной скоростью и возвращайтесь с материалами для цианогеновой фумигации. Буду ждать вас здесь. Поторопитесь, месье, это дело крайне высокой срочности, уверяю вас.

Пока м-р Мартин удалился за аппаратом для дезинфекции, де Гранден и я вернулись в мой дом, сменили верхнюю одежду и вернулись обратно. Хотя я и сделал несколько попыток узнать, что же он обнаружил в доме Ларсона, он только нетерпеливо пожимал плечами и отделывался от меня невнятными восклицаниями, так что мне пришлось наконец отступить, прекрасно зная, что мой друг всё расскажет вплоть до мелочей, когда посчитает это необходимым. Глубоко погрузив руки в карманы, а головы – в воротники, мы ждали возвращения коронера.

С ловкостью, наработанной длительной практикой, ассистенты м-ра Мартина установили баки с меркуриальным цианидом перед парадным и чёрным входом дома Ларсона, протянули от них в замочные скважины резиновые шланги и зажгли под ними спиртовки. Когда м-р Мартин предположил, что тела лучше бы удалить из дома перед началом фумигации, де Гранден решительно покачал головой.

– Или у нас будут новые смерти, или же, в лучшем случае, ваши ребята пойдут на неоправданный риск, если сунутся туда до истечения хотя бы одного дня с начала газовой чистки, – ответил он.

– Но за трупами нужен присмотр, – стоял на своём коронер, утверждая это с высоты своей более чем двадцатилетней профессиональной практики в области мортуарной науки.

– Они не подвергнутся никакому сколько-нибудь достойному внимания разложению, – ответил француз. – Газ будет действовать до некоторой степени в качестве консерванта, а риск, на который вы хотите пойти, того не стоит.

Не дожидаясь, пока коронер приведёт ответные аргументы, он продолжал:

– Демонстрация перевешивает любые объяснения в расчёте 10/1, друг мой. Позвольте мне действовать собственным методом, и ровно в это же время завтрашней ночью вы убедитесь в здравой основе моего кажущегося упрямства.

Вскоре после восьми часов вечера следующего вечера мы встретились вновь у дома Ларсона, и с таким же равнодушием, как если бы подобные сумасбродства были повседневными занятиями для него, де Гранден стал громить окно за окном своей прогулочной тростью, после чего предложил нам обождать примерно с четверть часа. Наконец он изрёк:

– Теперь, полагаю, мы уже можем без лишней опасности войти внутрь. Газ должен был уже рассеяться. Что ж, идёмте же.

Мы на цыпочках прошли по коридору в гостиную, где находился профессор Эллис, точнее, его труп, а де Гранден зажёг каждую доступную ему по дороге в комнату лампу. Возле окоченелого тела молодого человека он присел на колени и, казалось, изучал пол в мельчайших подробностях.

– Что бы ты ещё не затеял… – начал было я, как тут же:

– Триумф, искомое нашлось! – объявил он. – Идите сюда и смотрите.

Мы пересекли комнату и в изумлении уставились на крошечный объект, который он сжимал между большим и указательным пальцем одетой в перчатку руки. Им оказалась шарообразная вещь, едва ли крупнее высушенной фасолины, а при ближайшем рассмотрении – крохотный волосатый паук с чёрным брюшком, покрытом полосами яркой киновари.

– Видите его? – просто спросил он. – Так разве не мудро было с моей стороны приказать нам отступить прошлой ночью?

– Что это ещё за дрянь? – потребовал я. – Выглядит достаточно безвредно, хотя…

– Eh bien, тут ты в корне не прав, друг мой, – ответил он с невесёлой улыбкой. – Ты видел, что произошло с месье Ларсоном, видишь сейчас скоропостижно скончавшегося беднягу Эллиса? Это – это маленькое, безобидное существо – оно явилось причиной их гибели. Этот малыш известен как катипо или Latrodectus Hasselti, смертоноснейший паук в мире. Даже укус кобры не более, чем поцелуй возлюбленной, по сравнению с жалом этого маленькой штучки. Укушенные им люди немедленно впадают в судороги – они бьют по воздуху, спотыкаются и кружатся на месте, по мере отравления несчастные дают волю ужасному крику, похожему на смех. А ещё через мгновение они падают и умирают.

Разве это не объясняет всё? Иррациональные выходки, которые профессор Ларсон исполнил перед своей кончиной, невозможно было объяснить никаким другим разумным образом. Они меня озадачили. Я не одобрял теорию профессора Эллиса касательно "несчастливой" мумии, хотя, ведомо Богу, она оказалась справедливой для него самого. Как бы то ни было, факт смерти профессора Ларсона был неоспорим, и никто не мог бы с готовностью определить причину этого. Далее, в подобном случае необходимо вызвать коронера, посему мы и телефонировали месье Мартину.

Меж тем, пока мы сидели в ожидании вас, некий полуголодный прощелыга решил, что ему необходимо проникнуть в дом и выкрасть всё, что только под руку попадётся. Он забрался на крышу эркера и, побуждаемый своей недоброй звездой, занёс ногу через оконную раму и ступил внутрь комнаты, где обретались труп профессора Ларсона и мумия. Мы услышали, как он топчется по полу, услышали его ужасный, визгливый смех; мы искали его – и нашли его мёртвым на газоне.

Отлично. Теперь приходит месье Мартин, не рано и не поздно. Мы ведём его к месту, где лежит труп месье Ларсона, и, как только все мы заходим в комнату, я имею шанс заглянуть внутрь ящика со специями на дне. Ха – что же я там вижу? Parbleu, я вижу там движение! Специи не имеют свойство двигаться, друг мой, если только не будут брошены на ветер, а в этой комнате не было ветра. Кроме того, специи не имеют глянцевито-чёрный цвет с красными полосами на брюшке. Нет, чёрт возьми, если только это не пауки. Я встречал их и знаком с ними. На восточных островах, на Яве, в Австралии я встречал их, и мне известна также их зловещая работа. Это Latrodectus Hasselti, на языке туземцев – катипо, а их укус – почти мгновенная и крайне мучительная смерть. Более того, жертвы этого паучка склонны бешено танцевать, будто в яростной схватке, смеяться – но безрадостен их смех! – кричат он, исходя скорбным гоготом – затем они умирают. Мне бы не хотелось танцевать, хохотать и умирать, друзья мои. Не хотел бы я, чтобы и вы закончили так же. Не было времени разглагольствовать или объяснять – наше единственное спасение заключалось в скорейшем ретировании, так как пауки эти – тропические твари, и как только оказались мы снаружи, холод убил бы их. Я собирался предупредить и месье Эллиса, но – увы! – оказалось слишком поздно.

Вне сомнения, один из этих пауков зацепился за его одежду, когда он наклонился, чтобы осмотреть ящик мумии. Насекомое забралось на него, когда он ушёл из комнаты, и, пока он ждал нас внизу, оно ползало по его одежде, пока не добралось до участка открытой кожи; затем, видимо, раздражённое каким-то его движением, оно укусило его, и он умер. Когда я увидел, что он лежит здесь, на полу, то тут же обратился в бегство. Жюль де Гранден вовсе не трус, но кто мог сказать, сколько этих проклятых пауков выползло из гроба и нашло себе тайники в тенях – даже в нашей одежде, как в случае месье Эллиса? Оставаться здесь было равнозначно флирту с быстрой и очень неприятной смертью; сообразно этому, я вытащил вас наружу в бурю и потребовал от м-ра Мартина незамедлительно произвести фумигацию здания. Теперь, поскольку цианогеновый газ убил всё живое внутри дома, мы уже смогли без риска войти сюда.

Ваши помощники могут забрать трупы в любое удобное время, месье, – закончил он, поклонившись м-ру Мартину.

– Eh bien, мы могли бы успокоить ум бедняги Эллиса относительно многого, будь он сейчас здесь, – пробормотал де Гранден, пока мы ехали в сторону моего дома. – Он не мог додуматься, каким образом рабочие Ларсона умирали от укусов пауков, поскольку египетские могильные пауки считаются практически безобидными. Теперь же ответ очевиден. Каким-то образом несколько из этих ядовитых чёрных пауков проникли в футляр для мумии. Они преимущественно подземные твари, днём отдыхают в земле, а вечером выползают. Свет раздражает их, и когда рабочие зажигали свои факелы внутри гробницы, насекомые выказывали своё неудовольствие, кусая их. Смерть в сопровождении конвульсий не замедлила себя ждать, а из-за того, что маленькие чёрные бестии невидимы в темноте, всю вину возложили на безобидных могильных паучков. Ещё некоторое количество этих чёрных вдов прибыло вместе с Ларсоном через море; когда же он вскрыл ящик с мумией – скорей всего, в тот момент, когда он запустил руки в слой благовоний, чтобы её поднять, они бросились на него и искусали; и вот он мёртв. Ухватил мою мысль?

– Хм, звучит достаточно логично, – ответил я задумчиво. – Но как в таком случае эти благовония попали в этот гроб? Бедный Эллис пришёл к выводу, что мы столкнулись с чем-то сверхъестественным, когда увидел их; но сейчас его уже нет и – святый Скотт, де Гранден, неужто ты полагаешь, что древние египетские жрецы могли выложить паучьи яйца среди благовоний, надеясь, что из них когда-нибудь вылупятся эти твари, чтобы они охраняли тело от домоганий любого грабителя гробниц в течение столетий?

Мгновение он беззвучно барабанил затянутыми в кожу пальцами по серебряному набалдашнику своей трости. Наконец:

– Мой друг, ты заинтриговал меня. – торжественно объявил он. – Я не знаю, насколько то, что ты сейчас сказал, достоверно, но манера подготовки этой мумии необычна. Я думаю, что нашим долгом перед бедным почившим Эллисом теперь станет окончательное прояснение данного вопроса.

– Окончательное? Но как…

– Завтра мы распеленаем мумию. – бросил он с такой небрежностью, будто распеленание мёртвых египтян тысячелетней давности было для нас с ним обыкновенным делом. – Если нам удастся найти какое-либо объяснение, скрытое в бинтах мумии, тем лучше. Если же нет – eh bien, мёртвые вещали в прежние времена, что мешает им делать это сейчас?

– Мёртвые… вещали… раньше?.. – повторил я медленно, недоверчиво. – Что в этом мире…

– Не в этом мире, в том-то и соль, – прервал он с тенью улыбки. – но есть люди, способные видеть сквозь завесу, отделяющую нас от тех, кого мы зовём мёртвыми, друг мой. Но сначала мы должны испробовать другие методы. Если они нас подведут… – и с этими словами он возобновил дробь по рукоятке своей трости, мягко напевая:

"Sacré de nom,

Ron, ron et ron;

La vie est brêve,

La nuit est longue…"

На следующий вечер мы развернули мумию. В подвале Харрисонвильского музея на церемонию освобождения древнего мертвеца от его погребальных одежд собралась довольно-таки разношёрстная компания. Ходжсон, заместитель куратора отдела археологии, стройный человечек небольшого роста в золотых очках без оправы, лысый до самых ушей и имеющий привычку застёгивать и расстёгивать свой чопорный, однако неопрятный двубортный пиджак, находился в состоянии щебечущей нервозности, когда де Гранден приступил к работе.

– Имея дело с Дьяволом, будь во всеоружии. – процитировал с улыбкой маленький француз, пока одевал пару тяжёлых резиновых перчаток, прежде чем взяться за ножницы и перерезать одну из перекрещённых льняных полос, которыми были туго обёрнуто всё тело. – Я не очень-то опасаюсь, что какой-нибудь из этих маленьких чёрных бесов выжил после газовой чистки монсеньора Мартина, – добавил он, отгибая в сторону складку пожелтелого льна, – но бережёного Бог бережёт. Кладбища до отказа полны теми, кто думал иначе.

Метр за метром бесконечных бинтов разматывал он, добравшись наконец до крепкого бесшовного савана, в который наподобии мешка была упакована мумия с головы до ног; мешок этот был перехвачен у ступней толстой пенькой. Ткань, из которой был сделан саван, казалась крепче и плотнее, чем верхние бинты, и была густо покрыта воском или каким-то аналогичным веществом, за счёт чего содержимое, по-видимому, было полностью герметично и водонепроницаемо.

– Ох, Господь да благословит мою душу, я никогда не встречал ничего подобного, – пролепетал доктор Ходжсон, склонившись вперёд через плечо де Грандена и пытливо разглядывая внутренний кожух.

– Мы уже успели наслушаться об этом от месье Эллиса, когда он только увидел тело. – сухо ответил де Гранден, а проф-р Ходжсон отступил назад, издав какой-то невнятный скрипучий звук, более всего напомнивший писк испуганной мыши.

– Sale lâche! – тихо прошептал француз, с явным презрением к трусости Ходжсона, написанным на его лице. Затем, когда он перерезал связывающую струну и начал сдёргивать вощёный саван с плеч мумии:

– Ах-ха? Ах-ха-ха… Какого чёрта?

Тело, представшее под бледно-голубым сиянием электрических ламп, не было мумией в техническом смысле, хотя ароматические саше и стерильная, засушливая атмосфера Египта соединились, чтобы удержать его в необычайно высокой степени сохранности. Сперва показались миниатюрные и прекрасно сформированные ноги, с длинными прямыми пальцами и узкими пятками, полностью окрашенными, как и вся подошвенная область, в яркий красный оттенок. Иссушение тканей было минимальным, и, хотя оконечные сухожилия brevis digitorum заметно проступали сквозь кожу, эффект ни в коей мере не был отвратительным; мне доводилось видеть точно такие же рельефные мыщцы-сгибатели в живых ногах в случаях значительного истощения пациентов.

Лодыжки были острыми и точёными, сами ноги – прямыми, правильной формы, по-юному стройными, а не иссохшими, как у мертвеца; бёдра – узкими, талия – тонкой, а нежно набухшие груди – высокими и крепкими. Принимая в расчёт ранний возраст, при котором созревают женщины Востока, я должен был признать, что девушка умерла где-то в период между 14 и 17 годами, и уж конечно, ей далеко было до двадцати.

– А? – пробормотал де Гранден, когда вощёный саван соскользнул с плеч покойницы. – Полагаю, что теперь мы имеем объяснение этих пятен, друг мой Траубридж, n’est-cepas?

Я посмотрел туда и с трудом подавил возглас испуганного удивления. Тонкие, длиннокостные руки были сложены на груди, в соответствие с египетским обычаем, однако плечевая кость левой руки была жестоко раздроблена, представляя собой открытый перелом, так что острые осколки костей прорвали кожу на четверть дюйма или чуть больше выше и ниже дельтовидного крепления. И не только это: тот же страшный удар, сломавший руку, повредил и костную структуру грудной клетки, третье и четвёртое ребро слева были переломлены надвое, и через гладкую кожу прямо под грудью торчал острый край зазубренной кости. Соответственно, это сопровождалось значительным кровоизлиянием, и следы давно засохшей крови тянулись от груди до бедра тусклой, красно-коричневой линией. Хотя саван и был навощён, хлынувшая кровь протекла сквозь прореху в ткани и впиталась в плотные узловатые внешние бинты, что являлось молчаливым свидетельством древней трагедии.

Точёные черты лица принадлежали женщине в пору её ранней юности. Семитские в целом, в них была деликатность линии и контура, говорившая об аристократической родословной. Нос был небольшой, слегка орлиный, с высокой переносицей и узкими ноздрями. Губы были тонкие и чувствительные, и в тех местах, где они подверглись процессу частичного усыхания, показались миниатюрные острые зубки поразительной белизны. Волосы были чёрными и блестящими, коротко обстрижены около ушей на манер современной стрижки "голландский боб", модной среди молодых девах, разделены на прямой пробор и закреплены на уровне бровей обручем из чеканного золота с мелкими гвоздиками лазурита. Наряд мёртвой красавицы завершался тройным ожерельем из золота и синей эмали, браслетами того же вида и узким золотым поясом, исполненным в форме змеи. Некогда плотная плетёная юбка из чистейшего белого льна крепилась к поясу, но хрупкая ткань не выдержала долгих столетий пребывания в могиле, и от неё остались лишь одна-две пряди.

– La pauvre! – воскликнул в сердцах де Гранден, понуро глядя на сломанное маленькое тельце. – Я думаю, друзья мои, что перед нами сейчас олицетворение той древней пословицы, гласящей, что кровь невинных не может быть скрыта. Чтоб мне провалиться, если это не случай убийства и…

– Но с тем же успехом это мог быть несчастный случай, – отрезал я. – Я не раз видел подобные ранения в автоавариях, и этот несчастное дитя, возможно, стало жертвой наехавшей на неё колесницы.

– Не думаю, – ответил он. – Тут мы имеем все признаки ритуального убийства, друг мой. Заметьте, что…

– Думаю, что нам лучше обратно завернуть тело. – поспешно перебил его Ходжсон. – Сегодня мы зашли так далеко, как это возможно, и… честно говоря, джентльмены, я порядочно устал, так что, если вы не возражаете, то будем сворачиваться.

Он откашлялся с извиняющимся видом, но в его манере говорить чувствовалось мягкая позиция слабых мужчин, имеющих нужные полномочия, чтобы считать свои желания законными для всех.

– Вы имеете в виду, что боитесь, как бы чего не произошло ещё? – прямо парировал де Гранден. – Вы боитесь, как бы древние боги не положили на нас зуб за то, что мы стоим здесь и рассуждаем о причинах смерти этой несчастной?

– Ну, – Ходжсон снял с носа очки и нервно протёр их, – естественно, я не питаю ни малейшего доверия к тем басням, которые травят на каждом шагу про "несчастливые" мумии, но – вы ведь не станете отрицать, что в дело этой мумии замешаны необъяснимые несчастные случаи. К тому же… раз на то пошло, по чести говоря, джентльмены, это тело скорее похоже на труп, нежели на мумию, а я питаю ужасное отвращение к мертвецам, если только они не мумифицированы.

Де Гранден саркастически улыбнулся.

– Древние страхи живучи, – согласился он. – Не беспокойтесь, месье, мы сделаем всё возможное, чтобы не оскорбить ваши чувства. Вы были крайне добры, и мы не будем более подвергать ваши нервы испытаниям. Завтра, с вашего позволения, мы продолжим наши исследования. Вполне возможно, что мы откроем до сих пор неизвестные факты из области обрядов и церемоний тех древних людей, которые правили миром во времена, когда Рим ещё даже не вышел из утробы.

– Да, да, конечно, – Ходжсон закашлялся, подойдя к двери. – Уверен, что предоставлю вам завтра пропуск в музей, только… – добавил он после короткого раздумья, – я должен просить вас воздержаться от калечения тела тем или иным образом. Вы же знаете, оно является собственностью музея, и я просто не могу дать разрешение на аутопсию.

– Morbleu, да вы проницательный человек, месье! – ответил де Гранден со смехом. – Полагаю, вы прочитали намерение в моих глазах. Хорошо, мы принимаем ваши условия. Обязуемся не делать никакого вскрытия. Bon soir, месье.

– Я сожалею, доктор де Гранден, – встретил нас Ходжсон на следующее утро, – но боюсь, что вы не сможете продолжать дальнейшие исследования мумии – то есть трупа, хотел сказать – который мы распеленали прошлым вечером.

Маленький француз весь напрягся.

– Вы хотите сказать, что изменили своё решение, месье? – спросил он с холодной вежливостью.

– Вовсе нет. Дело в том, что тело рассыпалось за ночь под воздействием воздуха, осталось лишь несколько пучков волос, череп и некоторые отдельные кости. Хотя и не достаточно герметичные, всё же бинты и вощёный саван, кажется, были в состоянии удержать плоть нетронутой, но контакт с нашей влажной атмосферой обратил их в груду костей и пыли.

– Гм, – только и ответил француз, – это неожиданно, но поправимо. Смею надеяться, что наши шансы выяснить причину и способ умерщвления бедной юной леди всё ещё высоки. Вы не могли бы оказать нам услугу – одолжить на некоторое время украшения, часть погребальных тканей и несколько костей, месье? Мы гарантируем их безопасное возвращение.

– Что ж, – на мгновение заколебался Ходжсон, – это не совсем обычная просьба, но если вы уверены, что вернёте их…

– Месье, – голос де Грандина перебил извиняющийся полуотказ куратора музея, – я Жюль де Гранден; и я не привык, когда моё честное слово подвергается сомнению. Впрочем, эксперимент, который я уже замыслил в уме, не займёт много времени, и вы можете сопровождать нас. Таким образом вы постоянно будете держать реликвии в поле зрения. Заверит ли это вас в их сохранности?

Ходжсон расстегнул пуговицы своего пиджака, затем застегнул обратно.

– О, не берите в голову, у меня и в мыслях не было подвергать сомнению вашу bona fides, – ответил он, – только это тело стоило нашему музею кругленькую сумму, к тому же явилось косвенной причиной потери двух членов нашего персонала. Я лично отвечаю за него головой и…

– Это всё понятно, – прервал его де Гранден. – Если вы отправитесь с нами, то будьте уверены, что останки будут под вашим постоянным присмотром, и сегодня же возвращены ещё до полудня.

Таким образом, под суетливым руководством Ходжсона, мы отобрали золотую диадему с лазуритом, сломанную плечевую кость, одно переломленное ребро и несколько метров погребальных бинтов с тусклыми бурыми пятнами на них, после чего сунули всё это в дорожный чемодан. Де Гранден задержался на минуту, чтобы переговорить с кем-то по телефону приглушённым тоном, затем дал мне указание ехать по адресу на Скотланд-роуд.

Полчаса езды через бодрящий зимний воздух – и вот мы уже около основательного здания с фасадом из коричневого камня в упадочном, но всё ещё вполне респектабельном районе. Кружевные занавески висели на высоких окнах первого этажа, а окна обеденной комнаты на цокольном уровне были аккуратно задрапированы холстом. Рядом с тщательно отполированным дверным колокольчиком была прикреплена медная табличка с надписью: «Крэйтон, ясновидящая». Опрятная горничная в чёрно-белой униформе ответила на звонок де Грандена и провела нас в гостиную, меблированную сверх меры тяжёлыми штуковинами, популярными в середине 90-ых прошлого столетия.

– Госпожа Крэйтон сейчас спустится, сэр; она ждала вас. – сказала она де Грандену, выходя из комнаты.

Мой опыт взаимодействия с теми, кто утверждал в себе способность "заглядывать за покрывало", был весьма скуден, однако я всегда представлял себе, что такие лица обставляют свои спектакли гораздо более интересным образом. Ковёр с узором из невозможных роз, размером превышающих капусту, тяжеловесные и не особенно удобные стулья из позолоченного дуба, обитые зелёным плюшем, стереотипические масляные картины Большого Канала, острова Капри лунной ночью и Везувия в действии, были прагматичны, как пластины из чернослива, и могли быть дублированы, штука за штукой, в "салон" из полусотни не особо модных, но порядочных пансионатов. Даже слабый аромат готовящейся пищи, который доползал до нас из нижней кухни, имел ободряющий мирской привкус, казавшийся совершенно неуместным в сочетании с потусторонней профессией нашей хозяйки.

Мадам Крэйтон прекрасно вписывалась в своё окружение. Невысокая, полная и почтенная, с высоким воротником белой льняной блузы и в простых синих юбках, она походила скорее на домохозяйку зажиточного среднего класса, чем на самозванного медиума. Её светло-карие глаза приятно светились за линзами изящного пенсне; её волосы, уже тронутые сединой, были плотно зачёсаны со лба и скручены в незамысловатый узел на затылке. Даже её руки с короткими припухлыми пальцами, имевшие лёгкий налёт трудовой изношенности, были совершенно обыкновенны. Ни в её одежде, ни в лице, ни в облике или манерах не проступало ни малейшего намёка на "психическую силу".

– Вы принесли с собой вещи? – спросила она де Грандена, когда было покончено с формальностями. Кивнув, он поместил мощи на дубовый стол рядом с медиумом.

– Они были найдены… – начал он, но она подняла руку в знак молчания.

– Пожалуйста, ни слова более. – попросила она. – Я предпочитаю, чтобы мои чувства сами открыли мне всё необходимое, так как никогда нельзя знать, сколько информации, защищённой в бодрствующем сознании, может быть перенесено в подсознание во время транса, знаете ли.

Открыв ящик стола, она извлекла оттуда двойную доску на шарнирах и коробку с тонким белым мелом.

– Не подержите ли вы это, доктор Траубридж? – спросила она, протягивая мне доску. – Возьмите её обеими руками, будьте добры, и положите на колени. Прошу вас не перемещать её и не обращаться ко мне, пока я сама не скажу.

Я неуклюже взял пустую грифельную доску и расположил её на коленях, в то время, как мадам Крэйтон достала маленький хрустальный шар из зелёной плетёной сумки, расположила его на столе между сломанной костью руки и повреждённым ребром, после чего щелчком выключателя зажгла электрический свет в настольной лампе в форме гусиной шеи. Яркий поток света от лампы был направлен прямо на кристаллическую сферу, заставляя её сиять, будто бы от внутреннего огня.

В течение небольшого отрезка времени – около двух минут – она пристально глядела в стеклянный шар; затем её глаза закрылись, а голова, мягко откинувшись на вязаную салфетку на спинке кресла, немного сдвинулась набок, как если бы мышцы её шеи расслабились. Мгновение она так отдыхала, её ровное дыхание было едва слышимым. Внезапно, в крайнем изумлении, я услышал поскрипывание мела между двумя сторонами планшета. Я не двигался и не наклонял их, и даже маленький карандаш не мог бы протиснуться между ними, но, бесспорно, нечто двигалось там. Теперь я уже отчётливо чувствовал, как оно медленно перемещалось вверх и вниз вдоль плотно сложенных листьев планшета, постепенно наращивая скорость, пока мне не стало казаться, что какое-то заключённое в темницу существо панически носится внутри своей клетки в поисках спасения. На мгновение мной завладело дикое, иррациональное желание отбросить эту одержимую планшетку куда подальше и выбежать из этой душной комнаты, но гордость удерживала меня в кресле, гордость же заставила вцепиться в доску, как утопающий хватается за канат; и она же заставила меня решительно сосредоточиться на мадам Крэйтон и отключить внимание от сверхъестественной вещи, балансировавшей на моих коленях.

Я слышал учащённое дыхание де Грандена, слышал также, как Ходжсон беспокойно ёрзает в своём кресле, прочищая глотку и (это было понятно даже без лишнего взгляда) застёгивая и расстёгивая свой сюртук. Сон мадам Крэйтон становился тревожным. Её голова медленно покачивалась из стороны в сторону, а дыхание становилось всё затруднённее; один или два раза она издала слабый стон; наконец, она хрипло застенала, как от удушливого кошмара. Её гладкие, пухлые кисти нервно сжались в кулаки, руки и ноги конвульсивно задёргались, и вдруг она напряжённо выпрямилась в кресле, в жёсткой позе, будто от удара гальванической батареи, и из её приоткрытых губ раздался приглушённый, задушенный крик ужаса. Маленькие пятнышки пены образовались в уголках её рта, она выгнулась всем телом вверх, а затем опала назад с низким, отчаянным всхлипом, а её тяжелый подбородок опустился вниз к груди – и мне были известны эти симптомы, как никому другому! Ни один практикующий врач не может не признать их с первого взгляда.

– Мадам! – воскликнул де Гранден, поднимаясь со стула и бросаясь к ней. – Вам нехорошо? Вы страдаете?

Она с трудом приняла сидячее положение, её карие глаза были навыкате, как будто зверская рука сжимала её за горло, её лицо было искажено, как от ужасного страха. Она сидела так мгновение, затем, встряхнув головой, она выпрямилась, поправила волосы, и спросила как ни в чём не бывало:

– Разве я что-то произнесла?

– Нет, мадам, вы не говорили ничего отчётливо, но казалось, будто вас мучают, поэтому я разбудил вас.

– О, это очень досадно, – ответила она с улыбкой. – Мне говорили, что в трансе я часто веду себя подобным образом, но я никогда не помню ничего, когда просыпаюсь, и мне ещё ничто не навредило из моих видений в бессознательном состоянии. Если бы вы только имели выдержку, у нас было бы на руках сообщение на планшете.

– У нас оно есть! – прервал её я. – Я слышал, как карандаш летал по ней, будто угорелый, и чуть не отбросил её от себя!

– О, это весьма радостно, – ответила госпожа Крэйтон. – Передайте его мне, и мы узнаем, что же она хотела сказать.

Планшет был покрыт изящным письмом, убористые значки были столь отчётливы, как если бы они были гравированы на медной пластине, а промежутки между линиями текста были столь узкими, что их практически нельзя было различить. С минуту мы изучали каллиграфию в растерянном молчании, затем:

– Mort de ma vie, мы одержали победу над Смертью и Временем, друзья мои! – взволнованно воскликнул де Гранден. – Attendez, si’l vous plait.

Раскрыв планшет перед собой, словно книгу, он стал читать:

«Высокочтимые и ужасные судьи мира сего, вы, восседающие на парапетах Дома страданий, я исповедуюсь в своей виновности перед приговором, который вы наложили на меня. Я, Атуа, ныне стоящая на грани бессмертной смерти, чьё тело ожидает дробящих камней обречённости, чей дух навеки лишён надежды в плотском покрове, обречена бродить в Аменти до скончания времён, признаётся, что вина была её, и только её. Смотрите же на меня, невыразимые судьи живых и мёртвых, я ли не женщина, а женщина разве не предназначена для любви? Разве не мои члены приятно созерцать, разве не мои губы подобны абрикосам и помегранатам, и разве не мои глаза подобны молоку и бериллам, а грудь моя разве не сродни слоновой кости, украшенной кораллами? Да, о могущественные, я женщина, и женщина, созданная для услад. Разве в том моя вина или моё воление, что я пообещала служить великой Матери-Всех-Вещей, Исиде, или же в том вина моя, что покинула я лоно моей матери? Разве отрекалась я от блаженной агонии любви и искала жизни в стерильном целомудрии, или же мне было дано обещание из чужих губ?

Я дала всё, что должна была дать женщина, и отдала это свободно, зная, что смертная боль и посмертные мучения ожидают меня на судилище богов, и не считая это слишком высокой ценой, чтобы её нельзя было заплатить. Вы хмуритесь? Вы потрясаете вашими ужасными головами, на которых покоятся венцы Амуна и Кнефа, Себа и Тема, Сути и самого могучего Осириса? Вы говорите, что я говорю святотатство? Тогда слушайте же меня ещё: Она, кто стоит в цепях перед вами, лишённая почтения, как жрица Великой Матери Исиды, лишённая всякой чести, как женщина, говорит вам эти вещи прямо в ваши зубы, зная, что вы не можете нанести ей большего вреда, чем она уже вытерпела в наказание. Ваше царствование и царствование тех, кому вы служите, близится к концу. Ещё немного времени вы будете стоять и красоваться и изрекать суждения ваших богов, но в те дни, что наступят, сами ваши имена будут забыты, и только чужестранцы будут рыскать в ваших гробницах и извлекать ваши осквернённые останки на свет для людей, чтобы тешить их. Воистину, сами боги, которым вы служите, будут забыты – они падут так низко, что никто не будет называть их по именам, даже в качестве проклятия, а в их разрушенных храмах никто не окажет им былого почтения, и ни одно живое существо не найдёт себе приюта, не считая только белопузых ящериц и страшных шакалов.

И кто же сотворит это? Потомство иудеев! Да, от людей, что вы презираете, вырастет ребёнок, и велика будет слава Его. Он низложит ваших богов под свои ступни и лишит их всякой славы и уважения; и они превратятся не более чем в призрачных идолищ забытого прошлого.

Имя моё, вычеркнули вы его из свитка жриц, и никакой записи не высечено на моей могиле, и я должна быть забыта вовеки людьми и богами. Так гласит ваше правосудие. Но я обману вас. В далёком будущем странные люди из заморских земель раскроют настежь мою гробницу и заберут моё тело из неё, и плоть моя не подвергнется порче, пока эти люди не откроют моего лица и не узрят мои сломанные кости, а увидев, станут гадать, отчего я умерла. И я дам им ответ. Да, клянусь мощью Осириса, что хотя я мертва многие столетия, я покажу им, как меня осудили и как я была умерщвлена, и они должны будут узнать моё имя и пролить слёзы обо мне, и ваши головы, будут они осыпать их проклятиями за то, что вы сделали со мной.

Кидайте же теперь вашу груду камней на мою грудь, ломайте мои кости и остановите лихорадочное биение сердца моего. Я иду к смерти, но не к забвению в памяти людей, как бы вы того хотели. Таковы слова мои.»

Ниже написанного шли каракули рисунка, выполненные настолько грубо, словно бы это был детский эскиз мелом на стене. Однако стоило нам приглядеться, и мы увидели контур женщины, распластанной на земле и удерживаемой коленопреклонёнными слугами, в то время как человек, стоящий над ней, занёс тяжёлый камень, чтобы раздавить им её открытую грудь, а другой стоял, готовый помочь палачу.

– Чёрт возьми! – воскликнул де Гранден, пока мы смотрели на рисунок. – Должен сообщить, что она сказала правду, друзья мои. Она была жрицей богини Исиды, а посему дала обет пожизненного целомудрия, и приняла ужасную смерть в наказание за нарушение своей клятвы. Вне сомнения, что её любовь была не платонического свойства, но то была страсть, ведь женщины с начала времён хотят быть любимыми, и будучи разоблачённой, она была приговорена к смерти, предназначенной для тех, кто забыл обязательства перед богиней. Её грудь была проломлена камнями, и без должной процедуры мумификации её изувеченное тело было положено в шкатулку, лишённую каких-либо надписей, которые могли бы пролить свет на её личность. Без единой молитвы к богам, в чьих руках находилась судьба её несчастной души, они погребли её. Но восторжествовала ли она в конце концов? Полагаю, что никто не скажет обратного. Мы знаем её имя, Атуа, мы знаем причину и способ её смерти. Но эти древние жрецы, судившие её и принявшие решение о её казни – кто знает, как звали их, да, parbleu, кто знает это или же может послать хотя бы одно-единственное проклятие туда, где покоятся их мерзкие мумии? Они наверняка канули в Лету, а она – ну, по крайней мере, она стала для нас личностью, а мы с вами вполне живы.

– Простите меня, господа, если вы уже закончили с этими реликвиями, я их заберу. – прервал его профессор Ходжсон. – Этот маленький séance был очень любопытен, но вы согласитесь со мной, что ничего, в известной степени достоверного, чтобы быть включённым в наши архивы, здесь получено не было. Боюсь, что нам придётся маркировать эти кости и украшения, как принадлежащие неопознанному телу, найденному доктором Ларсоном в Нага эд-Дэйр. Теперь, если вы не возражаете, я вас оставлю…

– Уходите, куда вам там нужно, и сделайте это как можно быстрее! – в ярости прервал его де Гранден. – Вы председательствовали над мощами мёртвых столь долгое время, что ваш мозг покрылся пылью мумий. Что же касается вашего сердца – mort d’un rat mort, и не думаю, что вас ждёт что-то другое!

– Что же до меня, – добавил он с внезапной улыбкой, – то я бы вернулся к доктору Траубриджу. Трагическая судьба бедной молодой леди глубоко на меня повлияла, и если не появится неотложных дел, то я планирую утопить своё горе – morbleu, я сделаю даже больше. В течение часа я буду в состоянии сладчайшей интоксикации!

The End

автор статьи: Пол Дж. Адамс, 2004-06 © copyright

перевод: Э. Эрдлунг, 2016 © copyright

------------------------------------------------

"Когда я впервые засел писать свою [первую] книгу по чёрной магии, то, прежде чем мне это удалось, я взял на себя труд свести знакомство с Алистером Кроули, Ролло Ахмедом, Гарри Прайсом, Монтегю Саммерсом, и каждый из них был пробивным парнем в этой стезе…"

– спокенворд Денниса Уитли за 1971-ый год от Р.Х.

Деннис Уитли (1897-1977), титулованный в "Литературном приложении Таймс" не иначе, как "Принц триллерных писателей", на самом деле в представлении никоим образом не нуждается (разве что для russo publico). Во время пика своих полномочий он был одним из самых продаваемых авторов мира, а его писательская карьера охватывает период с начала 1930-ых аж до середины 70-ых, хотя лишь только девять из пятидесяти четырёх его томов посвящёны чёрной магии, за что он ныне и ценим. Единственный сын виноторговца из Мэйфейра, Деннис въехал в семейный бюзнес в возрасте шестнадцати лет и в последующие годы стал вполне себе успешным дельцом в этой сфере. Однако финансовый кризис в начале 30-ых привёл его к краю банкротства, и в восстановительный период он стал пробовать свою руку в писательстве, результатом чего стал его первый триллер "Трое Любознательных Людей". Первоначально его писанину отвергли, но в романе уже засветился квартет персонажей (Дюк де Ришелье, Рекс ван Рин, Саймон Арон и Ричард Итон, известные в последствии как "те самые новые мушкетёры", навеянные великим Александром Дюмой в качестве основного литературного учителя Уитли), которые появляются далее в его втором произведении, "Запретная территория", опубликованном Хатчинсоном в 1933-ем, а вот оно-то стало мгновенным бестселлером, катапультировав Уитли тот же час в круги литературной славы и шумных признаний. "Модерновые мушкетёры" Уитли снова были представлены в следующем году, когда в декабре 1934-ого Хатчинсон издал то, что стало самой крутой книгой Уитли, а именно классический черномагический триллер "Выход Дьявола", наследственный потомок по прямой линии старинных произведений на эту волнительную тему, навроде "Вракулы" Дрэма Клокера и "Дранкенштильцхена" Шэри Мелли. И как раз во время исследовательских работ по сбору фактического материала для своего романа будущий "Принц триллеров" встретил человека, которого проще всего описать как "Принца полтергейстов" – имярек Гарри Прайса (1881-1948).

"Выход Дьявола" не был первым набегом Дена Уитли в оккультные сферы. В январе 1933-ого он опубликовал в "Нэше"/"Полл Молл Магазайн" короткую историйку, названную "Змея", которая знакомила читателя с опасностями противостояния племенному шаману. После успеха "Запретной территории" и его последующих новелл "Такая мощь опасна", "Чёрный август" и "Сказочная долина", Уитли начинает кастовать руны вокруг нового фона, в каковом оформляет свою новую работу, где делает ставку на чёрные искусства, вернее, на выживание черномагических практик в современных ему реалиях. Сквозь всю писательскую карьеру Уитли алой литерой проходит его щепетильное исследование книжных полок и прилегающих территорий – в его позднем местожительстве, в местечке Гроув-плэйс, округ Лимингтон, он сколотил замечательный архив в 4000 единиц (sic!), который составлялся на протяжении всей жизни и который Уитли активно шерстил для получения инфы к своим оккультным романам (в частности, историческая серия от Роджера Брука). В течение 1934-ого, во время написания романа и посвящённых этому ресёрчингов, Деннис Уитли сводит знакомство с несколькими людьми, которые пользовались известностью за свои знания и эрудицию в оккультных материях. Это, как вы уже догадались, были:

– преподобный Монтегю Саммерс (1880-1948), католический священник и автор более чем пятидесяти книг, стяжавший себе славу эксперта в областях ведьмовства и вампиризма;

– сэр Алоис Кроули (1875-1947), ака "Великий Зверюга", также известный как "грязнейшая личность в мире" по версии британского имперского судопроизводства, коего Уитли использовал как прототип для своего персонажа, сатаниста Мокаты, злодея своего романа;

– и афрокарибский чернокнижник египетского происхождения Ролло Ахмед, друган Кроули, имеющий глубокие познания в оккультных предметах, впоследствии произвёдший авторитетный труд на тему черномагических практик под незамысловатым названием "Чёрное искусство", для которого Уитли также написал вводную статью. Проект данной книги, ко всему прочему, изначально был предложен самому Уитли, но он отклонил его, аргументируя тем, что Ахмед куда более квалифицирован, чтобы описывать данную методологию.

Ко времени обращения Уитли в дебри оккультизма в поисках вдохновения, не было второго такого человека, столь прочно ассоциировавшегося в общественном сознании с призраками и научными исследованиям психических феноменов, как Гарри Прайс. Двери его Национальной лаборатории пси-исследований были открыты с января 1926-го года, и благодаря таланту Прайса подогревать интерес прессы к различным экспериментам, проводившимся в этих стенах, в том числе посиделки с австрийским медиумом Руди Шнайдером, его имя приобрело статус нарицательного. "Одержим духами, что энтот твой Гарри Прайс" – говаривали в те времена на окраинах Бирмингема и Кройдона, прицокивая языками.

В то же время, что появилась "Запретная территория", Прайс опубликанул "Страницы из досье психического исследователя", своего рода дайджеста его приключений и экспериментов на тот момент, и он также участвовал с таких громких событиях, как открытие "ящика" Джоанны Сауткотт в Чёрч-холле Вестминстера в июле 1927-ого и пресловутый "Броккенский эксперимент" в горах Харца в июне 1932-ого, проводившийся в целях опровержения теорий трансцендентальной магии (Броккенский опыт заключался в попытке ни много ни мало превратить козла в прекрасного юношу через чтение надлежащих формул!). Возможно, эта публикация письменных отчётов в большей степени, чем работа Прайса с психиками и медиумами, повлияла на решение Уитли искать встречи с "охотником за эктоплазмоидами" в целях использования последнего как своего рода справочный ресурс для его будущей книги.

К сожалению (!), корреспонденция между двумя учёными мужами (ежели таковая вообще имела место быть) не сохранилась. Нет никаких записей касаемо Уитли в каталоге Эпистолярной коллекции Прайса, что хранится в Университете Лондонской библиотеки, и, на удивление, отсутствует и собственная корреспонденция Денниса Уитли на сей счёт. Его бумаги, по-видимому, были проданы с молотка в качестве достойных лотов семьёй Уитли после его смерти в 1977-ом и теперь всплывают кое-где довольно редко, а уж про эпистолярный жанр и говорить не приходится. Что не вызывает сомнений, так это самый факт связи Уитли с Прайсом, предположительно в его лондонском офисе, что было признано всем коллективом Национальной лаборатории психических исследований, в частности, её почётным директором.

Вероятно, встречи проходили в подвальном помещении по адресу: Роланд-гарденз, 13, Южный Кенсингтон, в каковую локацию Прайс переместил свою штаб-квартиру в фебруале 1931-го года после прикрытия его бывшего исследовательского центра, располагавшегося в апартаментах Лондонского альянса спиритуалистов, по адресу: Куинсбьюри-плейс, также в Южном Кенсингтоне. Без сомнений, что Прайс, которому на тот момент перевалило за 53 года, получал явное удовлетворение своему честолюбию, демонстрируя молодому писателю бестселлеров свою лабораторию, в состав которой, помимо всего остального, входила скоровищница размером не менее 13000 томов (sic!sic!sic!) магических и оккультных трактатов, что в скорое время, через два года должны были быть переданы на постоянный займ в университет Лондона, где они складируются и по сей день, как одна из важнейших по коллекций по указанной тематике ворлдвайдово & эвертаймово.

Новая книженция Уитли была издана 12 декабря 1934-го года, с его уникальным синтезом оккультизма, романтики и геройских приключений она быстрёхонько зарекоммендила себя классическим триллером и была переиздана множество раз спустя годы и, в конце концов, была кинематографизирована студией Хаммер в 1968-ом. В главных ролях числился сам достопочтенный эсквайр Кристофер Ли, исполняющий роль герцога де Ришелье. Уитли возвернулся к оккультизму в 41-ом году, ради "Странного конфликта", очередной фабулы для "Новых Мушкетистов" с местом действия в Гавайях, а также ради третьего тома, посвящённого тайнам нигромантии, нетрадиционной истории под наименованием "Преследователь Тоби Джагга", в которой речь идёт о драматической судьбе юного увечного лётчика Королевских Воздушных Сил; молодой человек, уволенный в запас, ведёт схватку один на один с силами тьмы в отдалённом шотландском замке. "Преследователь" выходит в свет в конце 1948-ого, в год смерти Гарри Прайса. Другие нуарные магические истории возникают в последующие декады, кульминацией чего является история по мотивам прозы Роджера Брука " Ирландская ведьма", тиснутая в печать в августе 73-ого. К концу своего жизненного пути Уитли почувствовал, что имеет необходимые знания для написания документального труда, что был переложен на смуглые плечи Ролло Ахмеда в далёких 30-никах, и вот в 1971-ом появляется на-гора книга "Дьявол и Вся Его Кухня", справочник по ведьмовству, астрологии, пальмистрии и прочим аспектам. Финальный роман Уитли, и одновременно заключительный том в его роджербруковской серии, поименованный "Отчаянные меры", издаётся в августе 1974-го года (прям урожайный месяц какой-то – прим. пер.), после коего он продюсирует ещё три тома автобиографических материалов, хотя ему уже не суждено увидеть выпуск третьего из них. "Принц триллерных писателей" переходит в иное существование 10 ноября 1977-го, а его прах погребён на кладбище Бруквуд в графстве Суррей.

В 1950-ом году доктор Пол Табори издал свою биографию Гарри Прайса с эпатажным названием "Гарри Прайс – биография Охотника за призраками", и это становится новой точкой отсчёта в деле выявления связующих нитей между Уитли и Прайсом. У Денниса вошло в привычку анонсировать книги из собственной библиотеки, каковые он юзал в исследовательских целях для написания своих красот, и, по всей очевидности, с книгой Табори та же история. После смерти Дена Уитли его роскошная библиотека была продана на аукционе в 1979-ом, и вот что говорится в аукционном журнале по поводу копии книги Табори:

«Прайс. ТАБОРИ (Пол) Харри Прайс. Биография Охотника за наваждениями, Афиниум-Пресс, 1950, иллюстрации, in octavo, отличная сохранность, в оригинальной синей ткани, корешок выполнен белыми литерами. (20.00 £) Подписано Уитли на шмуцтитуле: "Использовалось мной во время писания / моих историй с оккультными декорациями / Деннис Уитли".»

Биография Гарри Прайса, судя по всему, оставалась неубывающе ценной для Уитли и в его поздних нигромагических романах, включая "К Дьяволу – Дочь" (1953), "Ка Гиффорда Хиллари" (1956), "Сатанист" (1960) и "Они Пользуются Тёмными Силами" (1964).

В течение средних 1970-ых лондонское издательство "Сфера Букз" выпустила серию классических и малоизвестных работ по оккультным телегам под общим титуляром "Оккультическая Библиотечка Денниса Уитли". В наполеоновских планах сего достойного издата было выпустить массив не менее чем в 400 плотненьких томов, и туда должна была входить не только классическая художественная дьявольщина, но и работы нон-фикшн по таким предметам, как спиритуализм, колдунство, одержимые особняки, астролоджи и хипнотизм. В реале вышло онли 45 единиц в период между 1974 и 1977-ым гг. Каждое издание было снабжено мягкой обложкой и имело спецовое предисловие от заявленного составителя серии, то есть самого Денниса Уитли. Выдуманные истории в "Библиотечке" включали следующие громкие имена:

– Уильям Х. Ходжсон – "Карнакки, Охотник за Призраками";

– Джон Бушан – "Дыра в Занавеси";

– Джон Купер Поуис – "Морвин: Месть Божья";

– Роберт Хью Бенсон – "Некроманты";

– Мария Корелли – "Могучий Атом";

– Морис Магр – "Возвращение Мага";

– Мэрион Э. Кроуфорд – "Пражская Ведьма";

– Питер Саксон — "Тёмные Пути к Смерти";

– Гай Эндор – "Оборотень в Париже";

– Эллиотт О. Доннелл – "Клуб Волшебников";

– Э. И. У. Мэйсон – "Опаловый Узник";

– А. Кроули – "Лунное Дитятя";

– Лорд Дансейни – "Проклятие Умной Женщины";

– Сакс Ромер – "Выводок Царицы-Колдуньи" et cetera.

Нехудожка включала такие вещие вещи, как:

– Джоан Грант – "Крылатый фараон";

– Дональд МакКормик – "Клуб Адского Огня";

– Е. П. Блаватска – "Оккультные записки";

– Педро МакГрегор – "Бразильская магия: Это ли Ответ?"

– Марджери Боуэн – "Блэк Магик";

– Альфред Метро – "Вуду";

– Филипп Боневиц – "Реальная Магия";

– и, конечно же, Пол Табори с его биграфией, под номером 7 в серии.

Введение Уитли к переизданию выглядит след. образом:-

«Много рыцарских усилий было даровано врачам, учёным и другим исследователям тела, природы и таких невидимых сил, как электроника. Как мне думается, не многие из этих удальцов заслужили большего знака отличия, чем Гарри Прайс; но он почил в бозе в 1948-ом, не получив должного общественного признания за то, что положил свою жизнь и личное счастье в попытках обнаружить и зафиксировать факты о тех незримых силах, которые мы по-прежнему называем "сверхъестественное".

Проживи он ещё хотяб четверть века, его долгие годы пионерства в данной сфере научных изысканий могли бы быть должным образом вознаграждены; сегодняшнее поколение научников уже далеко отошло от позиции враждебной недоверчивости. Такие феномены, как гипнотизм, чтение мыслей и спонтанный пирокинез полностью приняты во многих универсах, особенно в Штатах, почтенные профессора и бригады студентов-психонавтов направляют свои энергии на изучение сверхнормальных способностей, присущих человеческому виду.

Но бедняга Гарри истощал свои силы в утомительной затяжной междусобоице против, с одной стороны, учёных викторианской закалки, что поднимали оккультизм курам на смех, а с другой, фанатичных спиритуалистов, чьих ненаглядных медиумов он не раз разоблачал как аферистов.

К последней задаче он был подготовлен, к слову сказать, с честью, когда ещё по молодости изучал всякие фокусы со шляпой и варёными яйцами, желая стать высокоуровневым ловкачём, так что по зрелому возрасту ему было достаточно легко считывать приёмы, имеющие своей целью производить впечатление на легковерных. Позже он создал лабораторию, и проводил там бессчётные часы, улучшая разного рода электрические устройства, использование которых сделало повседневное надувательство псевдомедиумов задачей исключительно трудно выполнимой. Когда я разыскивал материал для своей первой книги с оккультным бэкграундом, Гарри Прайс весьма любезно согласился продемонстрировать мне некоторые из этих устройств.

Эта книга представляет особенный интерес, потому как в ней м-р Пол Табори так умело описывает многие виды оккультных манифестаций, открытых Гарри Прайсом, что просто диву даёшься. Сюда входят такие штуки, как феномен полтергейста, нефизическое зрение, огнеходьба, телепатия и сеансы со многими известными медиумами. В его поиске истины он совершил в том числе энное кол-во поездок за границу. Однако, автор статьи предполагает, что читателям, за исключением тех из них, кто сами поднаторели в психических штудиях, следует пропустить Главу Восемь, ибо она не содержит ничего другого, кроме как описания встреч Прайса с группами, изучающими оккультные феномены в других странах.

Глава Двенадцатая рассказывает о здании ректория в Борли, считающимся одним из наиболее одержимых домов по всей Англии-матушке, и не иначе как с этим местом связан громогласный успех Гарри среди британской публики. Он арендовал дом в течение года, написал две монографии и вязанку статей о многочисленных оккультных манифестациях в этой локации; хотя, даже после того, как ректорий сгорел ко всем чертям в 1930-ых, наукообразный срач о том, были ли наваждения настоящими или таковыми не были, продолжался ещё невесть сколько времени.

Вышло так, что я могу добавить сноску к данному параграфу. В начале 1950-ых покойный Кеннет Оллсоп – что в дальнейшем станет известным радиовещателем, но тогда ещё рядовой журналистовец – был командирован национальной газетой в Лимингтон, чтобы взять у меня интервью. За обедом он рассказал мне следующее.

Шеф-редактор отправил его исследовать Борли и с ним снарядил штатного фотографера. Они в течение нескольких ночей оставались в том пустом доме и ничего сколь-нибудь выдающегося не произошло. По возвращении в Лондон-таун он чирканул статейку, выразив свою убеждённость, что так называемые наваждения были либо хитрыми фокусами, либо вызваны перевозбуждением срединно-височных ганглий у наблюдателей.

Он только что закончил, когда фотографер, который проявлял свои негативы, вошёл к нему в комнату, положил одну из фотографий перед его лицом и спросил: "Что ты скажешь об этом, Кен?"

Это была фотография ректория, взятая с противоположной стороны дороги, что огибает здание. Было установлено, что в своё время там был забор с воротами, который тянулся по всей протяжённости дёрна со стороны ректория. На фотографии же, там, где должны были быть ворота, чётко виднелся контур монахини. Они взяли фотографию к редактору, но по причинам, известным только самому себе, он замолчал и о статье, и о фотокарточке.»

И, наконец, на эрцфорзаце короткой монографии преподобного А. С. Ханнинга, посвящённой Борли и его одержимому ректорию ("Привидения в Борли"), которую автор послал в дар "великому писателю триллеров", что ныне содержится в его библиотеке (в чьей?), Уитли написал укороченную версию вышеобозначенной истории:

«Кеннет Оллсоп, книжный обозреватель колонки в Дэйли-мейл, сообщил мне, что когда Борли был на пике сенсационности, его отправили туда для написания артикля, и с ним в упряжке был ещё штативно-объективный умелец. Борли тогда был "развенчан", что должно было задать тон всей статье. Однако, когда фотографист проявил свои негативы, на одной из них весьма отчётливо отпечаталась фигура монахини. Он показал это Оллсопу, который в свой черёд отнёс фото к редактору, но последний сказал: "Ну что вы, господа, я просто не готов печатать подобное."

Деннис Уитли»

Нижеследуют сканы страниц личной копии Уитли издания "Привидений в Борли" с упомянутой инскрипцией, вместе с письмом к Д. У. от Хеннинга, датирующимся 15-ым ноября–месяца (ранние 50-ники?), где приводятся католические взгляды на теорию наваждений (любезно предоставлено Ричардом Хамфрисом).

Послесловие

Автор обязан Бобу Ротуэллу с сайта памяти Денниса Уитли за получение разрешения на использование фотографии молодого Денниса Уитли и ещё за сканирование обложки первого издания "Выхода Дьявола" в этом эссе, плюс за получение инфы по копии биографической книги Табори в библиотеке Уитли. Сайт Боба представляет собой, пожалуй, лучший в Сети архив, посвящённый "Принцу колдунских триллеров", посему каждому интересующемуся недурно бы его посетить по следующему адресу: www.denniswheatley.info. Огромнейшая благодарность также Ричарду Хамфрису за поставку сканов копии Уитли "Привидений в Борли" и ещё письма от Хеннинга. На этом всё.

–––––––––––––––––––––––––––––––––

От переводчика рекомендуются к просмотру также следующие ресурсы:-

– http://www.harrypricewebsite.co.uk/index....

– http://www.trashfiction.co.uk/wheatley_00...

– http://www.maryevans.com/search.php

– http://www.angelsghosts.com/ghost_hunting...

— https://coldspot.org/tag/harry-price/

— http://www.chaosium.com/parapsychologists...

И всем неравнодушным к этим двум фигурам британского оккультного мэйнстрима, возможно, будет небезынтересно поглядеть фильмы:-

– Devil’s Ride Out (Hammer Horror, 1968)

– Harry Price: Ghost Hunter (2015)

– The Haunted Airman (2006)

И для самых психически крепких рекомендуется прослушать трёхдисковую компиляцию паранормальных аудиозаписей с периода 1905-2007 «Okkulte Stimmen — Mediale Musik», выпущенную в 2007 немецкой студией Suppose, для полнейшего погружения в спиритический туман былых времён: http://modern-stalking.space/okkulte-stim...

-----------------------------------------------

ПРИЛОЖЕНИЕ I. Набор охотника за привидениями по версии Гарри Прайса.

Гарри Прайс с самого начала и до самого конца демонстрировал чисто научный подход к проблемам астральных возмущений. Он всегда стремился выполнять все свои расследования в условиях, пригодных для научного эксперимента. Он повсюду таскает с собой блокнот для эскизов, карандаши и устройство для рисования для точной зрительной фиксации выбранной локации; он использует стальную ленту, пластырь, струну и герметик для запечатывания комнат, дверей и окон. Это важно для любого расследования, к тому же гарантирует, что никто не сможет испортить оборудование, однажды установленное или дать возможность группе лиц или одному субъекту сфабриковать "паранормальную активность" в течение ночи. Такая мера предосторожности позволяет также оградить объекты наблюдения от внешних сквозняков и защитить любые триггерные объекты от срабатывания ввиду атмосферных влияний. В качестве усиления охраны Прайс также надписывает каждую ленту, используемую в закрытых помещениях. Среди его выездного набора инструментов можно увидеть различные звукоснимающие электроприборы (диктофоны?) и звонки, которые, по-видимому, должны быть настроены на сигнализирование, если, к примеру, граница опечатанной площади была нарушена, или же просто чтобы потенциально регистрировать изменения в атмосферных условиях. Для коммуникации между участниками экспериментов, разделёнными стенными перегородками, используется портативный телефон.

С позиции оптических приборов, на приведённых фотографиях можно рассмотреть камеры Адамс и КоРефлекс, в которых могла использоваться инфракрасная плёнка (необходимость ранней ночной съёмки), и ещё видна кинокамера с плёнкой Агфа Новапан, также различимой в комплекте. Такие камеры часто размещались в зоне центральной активности, снабжённые триггерными весами и спусковыми термографами. Триггерный спусковой механизм означает, что любое изменение в окружающей температуре или любое движение в комнате приведёт к высвобождению затвора.

Бутыль жидкого меркурия также входила в полевой набор Прайса, на месте расследования данный алхимический металл помещается в чашу, любое движение ртути внутри сосуда будет неминуемо заметно, и это – великолепное средство обнаружения слабоощутимых треморов в комнатной среде. Если фиксируется какое-либо нарушение, Прайс также использует мел для маркировки зон активности. Кроме того, он носит кисти и тёртый графит для проявления потенциальных отпечатков пальцев.

Для практических целей в условиях низкой освещённости Прайс пользуется электрическим фонарём и спичками. К тому же, спички могли использоваться в качестве триггерных объектов или же чтобы переманить "призрака". Они использовались, в частности, для того, чтобы увидеть, будет ли призрак бывшего курильщика как-то реагировать.

Что характерно для чисто научного склада ума, Гарри Прайс совершенно не пользовался "оккультными методами", столь характерными для психических ищеек из остросюжетной фикции позднего викторианства и начала дизельной эры: всякими там сигилами, чарами, языческими артефактами, окуриваниями, формулами экзорцизма, "астральным зрением", дивинационными приспособлениями и спиритическими планшетами. С одной стороны, это несколько ограничивает возможности профессионального охотника-за-фантомами, а с другой – это ведь Гарри Прайс. Так что не будем его осуждать. Рассмотрим только некоторые из этих средств повнимательнее.

а. Уиджа-борды (с фр. oui – “да" и с нем. ja – “да", т.е. "дада-доска"). Эта безделушка из бардачка оккультного сыщика изначально представляла собой забаву подрастающего поколения спиритистов 1800-ых гг. Существует большое разнообразие досок-уиджа, их легко раздобыть в шопах с настольными играми, или сделать самому, или же найти в цифровом эквиваленте. Некоторые ипохондрики полагают, что уиджы могут быть опасны, в смысле, что они позволяют войти в контакт с "плохими мёртвяками", в то время как другие провозглашают их лучшим средством для коммуникации с тонким миром. Легко использовать – но вот вопрос: двигается ли планшет благодаря ловкости пальцев и силе бессознательного, или же настраивается актуальный телемост с миром духов? Говорящие планшетки остаются научно необоснованными и по сей день.

б. Ивовые лозы, они же "дивинационные прутья". Очень странная тема. Искусство "лозоходства" известно с бородатых времён, вероятно, с древнегреческих, и традиционно используется для нахождения подземных источников, минеральных месторождений, неотмеченных могил и ещё для определения пола утробного плода (?). До конца не ясно, как это работает, но это работает, особенно в случаях, когда под рукой не имеется навороченных металлоискателей и рентгеновских сканеров. В случаях их использования для охоты за призраками, ивовые прутья могут указывать направление паранормальной пси-активности и перекрещиваться в местах высокого скопления эктоплазмы. Легко применять и недорого, но, однако ж, следует намотать на ус, что некневсе люди способны к лозоходству.

в. Камни. Полудрагоценные каменья, такие как яшма, оникс и разные виды кварцев, традиционно носятся пси-исследователями в качестве апотропической части экипировки; в профсреде охотников за умертвиями считается, что яшма, как и оникс, отгоняет духов путём абсорбирования негативной энергии, в то время как кварцы очищают и дают выход позитивной энергии. Чёрный турмалин, обсидиан, морион (да и вообще все чёрные камни) дают протекцию и усиливают психический щит. Морион, как и некоторые другие виды кристаллов, к тому же, позволяет при должном навыке улавливать в него духов, стихиалей и демонические сущности для дальнейшей работы с ними. Гематит, по слухам, растворяет демоническую энергетику и преобразует её в ангелическую.

г. Окуривание. Сушёные листья калифорнийского белого шалфея широко ценимы за их свойства "окуривания", также, как и древесина южноамериканского растения пало санто. Североамериканские индейцы обыкновенно связывают листья белого шалфея в пучки и окуривают ими помещения в целях пурификации. Т. о. очищаются: тело, душа и дух перед практикой медитации; атмосфера помещения; нейтрализуются негативные астральные эффекты и привязки. Гостхантеры окуривают одержимые дома в целях экзорцизма.

д. Животные. Как известно, кошки и собаки не только лучшие друзья человека, но и отличные психические детекторы. Некоторые оккультные исследователи могут использовать экзотические виды животных: хамелеонов, пауков, змей, летучих мышей или лемуров. Тут уж к кому душа лежит, как грицца. Но в каждом случае нужно сперва научиться взаимодействовать с видовыми особенностями своего ручного фамильяра, чтобы понимать, что он вам хочет сказать.

––––––––––––––––––––––––––––––

Скрупулёзное изучение и объяснение запечатлённых на этих выцветших фотооттисках джентльменских наборов полевой кухни охотника-за-наваждениями позволяет пролить свет на триумфы Прайса в области развенчивания "паранормалей" и всяких таких необъяснимых штук. Техническое обеспечение современных "охотников" гораздо более продвинуто и замысловато, но по сути не слишком-та отличается от оригинального комплекта Гарри Прайса, к тому же не будем забывать, что Прайс действительно был пионером современных ghost-hunting technologies (а до него был Эллиотт О'Доннелл, и так далее – прим. пер.).

ПРИЛОЖЕНИЕ II. Хронология охоты за привидениями в Великобритании с 1900-ых гг. по настоящий момент.

По версии Мишеля МакКея (основателя портала Cold Spot Paranormal Research™)

Дата составления: Октябрь, 4, 2014

Итак, погнали.

1901

Королева Виктория умирает 22 января 1901 года, следовательно, викторианская эпоха потихоньку сворачивается (викторианская эпоха, по общему признанию, началась в 1837 году). Начинается эпохи короля Эдуарда.

1908

Эллиотт о'Доннелл (как должно быть у настоящего ирландца, почти что все консонанты его инициалов двойные), писатель большого воображения, выпускает свою первую не-вымышленную книгу о паранормальных явлениях под названием "Некоторые дома с привидениями в Англии и Уэльсе" в 1908-ом. Кое-кто из ортодоксов считает, что О'Доннелл был первым серьёзным охотником за фантомами. Это, конечно, не соответствует действительности (см. мою статью о практике гостхантинга в 1800-х годах). Было бы, однако, правильнее сказать, что О'Доннелл был, возможно, первой знаменитостью в этом опасном ремесле. Тем не менее, некоторые утверждают, что Гарри Прайс заслуживает этой чести заместо него, и я лично согласился бы с ними. Имя "Гарри Прайс" гораздо более известно, чем то же имя "Эллиотт О'Доннелл", имхо, в современном обществе. Я должен был бы продираться сквозь газетные архивы минувшей эпохи, чтобы узнать наверняка, кто был более популярным во времени. Я рискну предположить, что Прайс вышел бы победителем. Однако, некоторые атрибуты О'Доннелла, в частности, "того, кто ввел термин "охотник-за-призраками"", указывают на обратное (ссылаюсь на его книгу 1916-го года под названием «Двадцать лет опыта гостхантинга» в качестве доказательства). Тем не менее, и это неверно. Джентльмен по имени Г. Аддингтон Брюс (смотри ниже) использовал этот термин в названии своей книги, изданной в 1908 году, т.е. за восемь лет до Эллиотта.

Г. Аддингтон Брюс выпустил свою первую книгу на тему паранормального в 1908-ом году под названием "Исторические Призраки и Охотники за Ними". Использование термина "охотник-за-призраками" до сих пор восходит к этой книге, и я не встречал каких-либо предыдущих использований. Если кто-либо, читая это, наткнётся на термин "ghost hunter", имеющий хождение ранее 1908-ого, пожалуйста, дайте мне знать. Некоторые из книг Брюса можно читать онлайн здесь: https://archive.org/search.php?query=crea....

1912

15 апреля 1912 года Титаник столкнулся с айсбергом. Это кончина было предсказана, хотя и неосознанно (см 1891 г. и 1898 г.).

1914

Эпоха короля Эдуарда заканчивается. Первая мировая война (иначе: Великая война) начинается 28 июля 1914 года.

1918

С 11 ноября 1918 года Первая мировая война заканчивается. Начинается период "Межвоенный".

1920

Спиритическое движение начинает сворачиваться. Гарри Прайс становится членом Общества психических исследований (ОПИ). Гарри Прайсу стукает 39 лет в этом году.

Книга "Спиритизм: Популярная История с 1847-ого" Джозефа Маккейба (скептик) была опубликована в 1920 году — у меня есть один из первых экземпляров этой книги, очень интересно читать.

В начале 1920-х годов, фокусник Гарри Гудини начал подвергать экзекуции фейковых экстрасенсов.

Пресловутый "Хрустальный Череп" был обнаружен повёрнутым на Атлантиде археологом Ф. А. Митчел-Хеджесом в 1920-х годах в Белизе. Для получения дополнительной информации нажмите здесь и здесь.

1922

Гарри Прайс официально начинает свои паранормальные исследования. Гарри разоблачает недобросовестного фотографа духов Уильям Хоупа. Публикация Гарри Прайса под названием "Откровения Спирита-Медиума" выходит в этом же году. Гарри Прайс становится членом Magic Circle.

1925

Гарри Прайс назначен в должности иностранного научного сотрудника Американского общества психических исследований (АОПИ).

1926

Гарри Прайс основывает Национальную лабораторию психических исследований (НЛПИ).

Печально известный полёт адмирала Бэрда к полой Земле происходит 9 мая 1926.

1927

Гарри исследует "ящик" Джоанны Сауткотт "в блеске гласности". Гарри Прайс присоединяется к Клубу привидений и остается там, пока Клуб временно не выключится в 1936 году.

1929

Гарри Прайс впервой посещает одержимый ректорий в Борли.

1931

Гарри Прайс становится вице-президентом Клуба Магов. Гарри Прайс начинает расследование дела Хелен Дункан (психический медиум, признана виновным в соответствии с Британским законом о колдовстве). Американское общество психических исследований скоращает Гарри Прайс в должности иностранного научного сотрудника.

1932

Гарри Прайс проводит "Броккенский эксперимент" в горах Харца, дело обстоит именно так, что делает его всемирно известным. Гарри Прайсу – 51 год от роду в этом году.

1934

Лондонский университетский совет по психическим расследованиям заменен Национальной лабораторией психических исследований.

1935

Гарри Прайс исследовует печально известный феномен "говорящего мангуста" (тип хорька) на острове Мэн (Великобритания) вместе с Ричардом С. Ламбертом (биограф и телеведущий) в этом году. Также в этом году Гарри Прайс производит говорящий фильм под названием "Психическое Исследование" для театра Мувитон Ньюс.

1936

Гарри Прайс – автор двух книг, изданных в этом году, одной под названием "Исповедь Охотника за привидениями", а другой – под наименованием "Привидение Кашенского ущелья". 10 марта 1936 года Гарри Прайс транслируется в прямом эфире на BBC Radio из захваченной привидениями усадьбы близ Меофем, графство Кент. Программа была первой радиотрансляцией, когда-либо сделанной из дома с привидениями. Целью вещания было "предоставить слушателям идеальную картину техник, используемых в расследовании предполагаемого дома с привидениями", как написал об этом сам Гарри Прайс в своей книге под названием «Пятьдесят лет психических исследований». В 1936 году библиотека Гарри Прайсв был перенесена в Лондонский университет, а вскоре за ней поспешили его лаборатория и исследовательское оборудование.

1937

Гарри Прайс арендует пресловутый "дом священника" в Борли в течение одного года для проведения расследований. В этот самый год Гарри Прайс также говорит, будто видел дух ребенка по имени Розали во время спиритического сеанса в одном доме в Лондоне.

1938

"Война миров" Орсона Уэллса транслируется в эфир 30 октября 1938 г. Также этот год примечателен для нас тем, что Гарри Прайс восстанавливает Клуб привидений, тем самым производя самого себя в председатели. Каков хитрец, однако! И ещё в этом году Гарри подготавливает законопроект для регулирования психических практик.

1939

Период "Межвоенный" заканчивается. Вторая мировая война начинается с 1 сентября 1939 г. 27 февраля 1939 г.: дом священника в Борли уничтожен пожаром. Также в этом году Гарри Прайс готовит второй законопроекта по пси-регулированию. Гарри 58 лет в этом году.

1943

Гарри Прайс раскапывает развалины подвала одержимого ректория в Борли и обнаруживает человеческие останки, которые он доставляет в Coopers-студию в Лондоне, чтобы сфотографировать.

1944

Гарри Прайс даёт показания и проводит экспертизу осуждённой за колдовство Хелен Дункан. Во время этого процесса, Хелен становится последним человеком, который был осужден в соответствии с британским Witchcraft Act за 1735 год. Она была признана виновной и отмотала девять месяцев в тюрьме. Руины одержимого ректория в Борли снесены под корень.

5 марта 1944 года в выпуске "Милуоки Сентинел" освещается канадский охотник-на-полтергейстов, доктор Томас Л. Гарретт, в отношении своих исследований полтергейста в Галифаксе, Новая Шотландия.

1945

Вторая мировая война закончилась 8 мая 1945 года.

1947

Кеннет Арнольд видит "летающие тарелки" 24 июня 1947 года в районе горы Рейнир, штат Вашингтон.

1948

Гарри Оцененный умер 29 марта 1948 года в возрасте 67 лет.

1963

Парапсихолог, великий Ханс Хольцер публикует свою первую книгу под названием "Ghost Hunter", он финиширует со списком из более чем 140 книг по паранормальным явлениям, изданных на протяжении всей его карьеры. Он также появляется на многочисленных телевизионных вербальных баталиях, радио-шоу, в газетных статьях и журналах. Он также снялся в сериале под названием "Ghost Hunter", которое транслировалось на канале 2 в Бостоне (дата выхода в эфир не известна, надо будет прояснить, а затем добавить его на этой странице), что делает его оригинальный Ghost Hunter (тот самый хитовый электросинтпоповый "Ghost Hunters", знакомый всем юным европейцам и даже азиатам с детства). Исследования Хольцера в паранормальных ландшафтах являются исчерпывающими и массированными — это чтобы не сказать больше. Вклад, который он внес в исследования призраков, и в паранормальные явления в целом, огромен, как количество печатных знаков суммарно во всех его текстах. Для того, чтобы поставить даже всего десять процентов его достижений и работы на этой шкале времени потребуется много страниц, поэтому я простонапросто поставлю гугл-ссыль на его работы.

1965

Эллиот О'Доннелл умирает 8 мая 1965 года, пережив Прайса (см. год "1908" выше).

1977

Ханс Хольцер исследует печально известный дом на 112 Ocean Avenue (Амитивилль) вкупе с Этель Джонсон Мейерс (психик-медиум) в январе 1977 года.

Далее следует "Пси-Фактор" с Дэном Экройдом и "Битва экстрасенсов", как все уже догадались.

Fin